Вечерело. Первые капли осеннего дождя тяжело упали на асфальт. Данин взглянул на небо, раскрыл большой чёрный зонт-трость и продолжил свой путь. Он любил вот так пройтись в конце дня по вечернему бульвару, незаметно заглядывая в яркие окна случайных кафе, разглядывая молодые оживлённые лица, вдыхая аромат суетливой вечерней жизни. Он давно уже считал себя старым и далёким от всего этого, хотя ему было немногим за пятьдесят. Но мальчишеское любопытство к чужой молодой бьющей ключом жизни не покидало его, а, наоборот, с годами становилось только сильнее. В такие моменты он вспоминал, как пацаном, встав на цыпочки, заглядывал в кухню через рифлёное стекло в двери. На кухне сидели родители с друзьями, шумно обсуждали работу над очередным выпуском газеты, много курили, иногда шептались, иногда пели под гитару. Ему так хотелось туда, в эту интересную взрослую жизнь, но всегда выходила из кухни мать, крепко брала его за руку, вела в комнату и укладывала в постель.

– Спи, пожалуйста, - говорила она, выключая свет. И это «пожалуйста» звучало, как приговор.

Он лежал, разглядывая гуляющее по комнате пятно от качающегося за окном фонаря, и гулкая большая комната тоже казалась ему наполненной какой-то неведомой, загадочной, жутковатой и чужой для него жизнью.

В кармане запищал мобильный.

– Никита, тебя ждать к ужину? - голос жены был уставшим и отчуждённым.

– Да, миленький, я скоро буду.

– Тогда купи булку, пожалуйста.

– Хорошо.

Трогательная манера жены по-питерски называть белый хлеб «булкой» сегодня, почему-то, вызвала в нём смутное раздражение. Он вошёл в булочную на углу Гоголевского бульвара и Сивцева Вражка, купил хлеб. Вышел на улицу, медленно перешёл по переходу обратно на бульвар. Дождь капал и капал, пуская пузыри по лужам. Данин положил пакет с хлебом на мокрую лавку и сел на него, стараясь, однако, занимать пустую часть пакета. Он облокотился на мокрую спинку и закинул ногу за ногу. Большой зонт почти полностью скрывал его фигуру, и он мог спокойно предаваться столь ценимым им размышлениям и созерцаниям, оставаясь практически невидимым для окружающего мира.

 

С Ольгой они были вместе уже более 15 лет. Он ушёл к ней из семьи, бросив маленького сына и плачущую жену, потому что новая работа над новым многообещающим проектом на телевидении захватила его целиком, а Ольга, с которой они здесь и познакомились, с её кипучей энергией, как локомотив, тащила всё на себе. Был ли это расчёт с его стороны? Конечно. Нет, безусловно, она не могла ему не нравиться - весёлая, горячая, громкоголосая. Она же влюбилась в него безоглядно, в этого человека с Луны, как она его называла, отстранённого и слегка «не от мира сего», трогательного и нежного. Они быстро стали любовниками. Она жарко прижимала его к себе, залюбливала, заласкивала. Будучи опытным телевизионным продюсером, она активно включилась в работу, и о проекте сразу заговорили, Данин стал модным телеведущим.

Естественно, он сдался под её напором. Слишком хлопотно было бы брать всю эту возню на себя, его вполне устраивала роль телеведущего, на которого работает целая команда. И жить он, соответственно, после развода переехал к ней, в старый сталинский дом работников ЦК. Ольга с любовью оборудовала для него отдельный кабинет, где когда-то работал её отец, видный партийный деятель Брежневской эпохи. Здесь Данин мог читать и писать книги и статьи. Она его лишний раз не трогала, уважая его любовь к уединению. Но постепенно она поняла, что той любви, о которой она так мечтала, нет, что этот нежный, интеллигентный и не очень приспособленный к реальной жизни человек просто спрятался за её спиной от такого «кошмарного и ужасного» места, как человеческий мир. Глаза её перестали излучать тот свет, который он заметил впервые после первой жаркой ночи, проведённой вместе, и, в общем-то, в последние годы работа над совместным телевизионным проектом, которая когда-то так их сблизила, осталась единственным связующим мостиком между ними.

К тому же Данин, который был в юности застенчивым и замкнутым, по-настоящему начал пользоваться популярностью у женщин только после сорока лет. Телевизионная слава изрядно прибавила ему поклонниц, и он с удовольствием играл на чувствах приглянувшейся журналисточки или редакторши, предпочитая, однако, отношения далеко не заводить и ограничиваться парой пылких встреч.

С возрастом, когда Данин понял, что организм начал давать сбой, он придумал себе новое развлечение – крутить романы одновременно с парочкой симпатичных девушек. Он выбирал приглянувшуюся барышню, с которой имел возможность видеться периодически на съёмках, на радиоэфирах, или где-нибудь ещё. Если барышня подавала признаки неровного дыхания в сторону его особы, он приглашал её в ресторан. Потом периодически звонил, чтобы напомнить о себе, охотно вступал в смс-переписку. Если девушка была поскромнее, переписка продолжалась какое-то время, потом он мог снова назначить ей свидание в ресторане, потом снова переписывался – и так, пока ему не надоест. Более активных он мучил дольше. Ему откровенно льстила восторженная женская влюблённость, его забавляла их злость, когда они начинали понимать, что продолжения может и не быть, и он получал какое-то мазохистическое наслаждение, когда разозлившаяся барышня в итоге устраивала ему гневную сцену. После этого он считал себя вправе прекратить всякий контакт в одностороннем порядке.

 

Он считал, что красивых женщин нужно иногда проучать, чтобы не думали, что он будет плясать под чью-то дудку. Он прекрасно понимал, что, затюканный в детстве сначала грубой неласковой матерью, теперь женой, которая в последнее время унижала его даже прилюдно, он просто мстит женщинам. Многие из них были не только красивы, но и умны, и могли бы составить его счастье, и иногда он даже позволял себе немножко помечтать об этом. Но он не верил в возможность перемен для себя. Когда-то любовь причинила ему столько боли, что он не хотел снова идти на риск. Данин был человеком с высоким интеллектом и понимал, что для решения подобных проблем существуют психотерапевты, но где найти действительно хорошего специалиста и – самое главное - как довериться незнакомому человеку, он не знал. Секс интересовал его всё меньше, попробовать возобновить свою сексуальную активность при помощи врачей и специальных средств не приходило ему в голову, а если и приходило, то как-то невнятно и ненадолго. Жена, видимо, начала справлять свои сексуальные потребности на стороне, а он предпочитал проводить время в своём кабинете в полном уединении.

 

Мобильный запищал, вырвав Данина из полудремотного состояния, в которое он так часто погружался незаметно для себя самого.

- Никита, как у тебя дела? – резкий, низкий, грубый голос матери не предвещал ничего хорошего. – Почему ты мне не звонишь? Ты же знаешь, как я волнуюсь. У меня опять давление, врач только что ушёл. Что за статью ты опять разместил в «МК»? Зачем ты дразнишь власти, ты же понимаешь, что до добра тебя это не доведёт? Почему ты не был с Ольгой у меня вчера на обеде, ты же знаешь, что по воскресеньям я вас жду. У вас всё нормально? Или ты задумываешь очередной развод? Прошлый твой развод был просто отвратительным…Ко мне приходил твой сын. Почему ты не хочешь помочь мальчику? В его просьбе нет ничего такого, мы с отцом тоже устраивали тебя на первую работу по протекции. Нельзя же быть таким эгоистом…

 

Данин поморщился, как от зубной боли. Эта беспардонная манера матери мешать в кучу реальные события его жизни со своими прогнозами, лишь бы показать ему, какой он законченный мудак, доводила его до озверения. Но поскольку он с детства усвоил, что перекричать мать невозможно, а возражать ей бесполезно, предпочитал отмалчиваться. Молчание Данина, в свою очередь, заводило её ещё больше.

 

Мать Данина, Фрида Адольфовна, была всегда занята, сколько он её помнил. Маленькая, сухопарая еврейка с немецкими корнями и вздорным характером, она умудрялась поссориться со всеми окружающими её людьми. Первый муж, отец Данина, её бросил, не выдержав постоянных скандалов и сцен ревности. Второй муж, который воспитывал Никиту с12-ти лет и относился к нему, как к родному сыну, был мягким и добрым человеком, профессором, преподавателем русской литературы XIX века. Он действительно любил «свою Фридочку», которая была на двадцать лет его младше, терпел все её выходки, иногда, правда, молча запирался в библиотеке, где и умер от оторвавшегося тромба, спустя почти двадцать лет совместной жизни с «Фридочкой». Злые языки в глаза и за глаза обвиняли её в том, что, мол, это она довела его до могилы, она сначала огрызалась, а потом и вовсе прекратила общение с бывшими коллегами и друзьями. Теперь её мир ограничивался сыном и внуком, что делало жизнь последних просто невыносимой.

Грубый голос матери в телефонной трубке погрузил его в воспоминания детства – как он бежал в библиотеку отчима, едва придя из школы, бросался к книжным полкам, жадно, дрожащими руками, хватал какой-нибудь том, устраивался прямо на полу и забывал обо всём на свете. И вдруг пронзительный каркающий голос матери грубо врывался в его мир. «Ты почему сидишь на полу, там дует! Ты сделал уроки? Ты позанимался музыкой? Это не ребёнок, это сущее наказание… А ну, марш мыть руки и за стол…» Он помнит состояние оцепенения, которое овладевало им в такие минуты. Он вжимал голову в плечи и замирал. Он готов был отдать всё на свете, чтобы эта пытка прекратилась. А мать от его неподвижности распалялась ещё больше: «Ну что за тупица? Любому уже стало бы ясно, что надо поставить книгу на полку и идти мыть руки. Невозможный ребёнок…»

- Никита, ты меня слышишь? Позвони Светлову завтра до двенадцати часов дня. Не забудь, пожалуйста, запиши в ежедневник. И я жду тебя завтра к ужину.

- Хорошо, Фридочка, я понял. Не обижайся. Целую сто раз.

Данин с детства называл мать по имени.

 

Данин убрал мобильный в карман, выглянул из-под зонта. С тёмного неба ещё слегка капало. Налетевший порыв ветра бросил на его ботинок огромный кленовый лист, потом подхватил его, забросил в лужу. Лист поплыл по воде. Телефон пискнул смс-кой. «Вот и осень пришла. За окном темно и холодно, я вернулась в Москву и снова думаю о Вас. Как у Вас дела?» А-а-а, Юлечка! Объявилась, кто бы сомневался! У Данина аж мурашки пошли по коже от самодовольства. Не буду отвечать. Та ещё борзая лошадка! Устроила ему телефонный террор два месяца назад! Чуть под монастырь не подвела. Потом затаилась, а теперь снова объявилась, как ни в чём ни бывало! Нет, миленький, не выйдет. Сначала вести себя научись. Телефон снова пискнул. «Я знаю, что перешла границы. Простите, это от избытка чувств, не обижайтесь». Перешла, миленький, перешла. Вот сиди теперь и страдай. У Данина аж настроение улучшилось.

Юлечка была одним из последних его мимолётных романов. Это даже не роман, а так, эссе или очерк. Симпатичная редакторша с телевидения, с милой улыбкой… Они полгода работали в одном проекте, правда, виделись нечасто – раз в две-три недели, в съёмочный день. Юлечка сияла при виде него так, что можно было экономить на электричестве. Потом как-то украдкой поцеловала его в полутёмном углу при выходе в студию. В первый раз он смутился. А потом ничего, вошёл во вкус, искал её глазами в съёмочные дни (иногда записывалась не их бригада), расстраивался, когда не находил, радовался, когда видел. Было в ней что-то… Из его юности. Она чем-то, искренностью своей, что ли, напоминала ему ту женщину, которую он любил в двадцать лет, и которая бросила его, как говорится, «у алтаря». И не потому, что разлюбила, а по глупости, из-за пустой размолвки. Потом она вышла замуж, уехала за границу, спустя двадцать лет вернулась хвалиться своей жизнью, похожей на сказку, а в аэропорту, как девчонка, повисла у него на шее. «Данин, я только тебя люблю! Не нужна мне эта Америка, - всхлипывала она, размазывая тушь по его рубашке. – Давай, я останусь, давай, всё начнём сначала!» Странное чувство испытал он тогда. С одной стороны он понимал, что отомщен – вот он, час его триумфа. С другой – ему было как-то почти всё равно. Эта женщина, которую Данин так часто вспоминал и из-за которой столько промучился, стала ему чужой. При этом она почти не изменилась, но была совсем другой, с налётом чужой жизни, чужой культуры. Он даже был раздосадован слегка, что после этой встречи сияющий образ его большой юношеской любви теперь больше не будет греть его сердце. И конечно, он не удержался и вломил ей по первое число. «Миленький, - говорил он своим задушевным голосом, - тебе нужно ехать туда, там твоя жизнь. Я не могу ничего изменить в своей жизни, которая налажена, и ничего не могу тебе предложить. Мы упустили свой шанс, он остался в прошлом. Поздно нам что-то менять». Рыдая, она ушла на посадку и улетела в свою Америку. А он успокоился, и сердце его для любви закрылось окончательно.

 

Юлечку он традиционно сводил в ресторан, но потом что-то пошло не так. Юлечка вызывала в нём желание, какого он давно не испытывал. Он послушно, как бычок, пошёл за ней на одну из тех съёмных квартир, которые сдают «по часам» (он даже не знал, что так бывает!) Она так чётко и быстро всё организовала, что он и опомниться не успел, как оказался с ней в постели. Правда, в постели не обошлось без некоторого конфуза, но Юлечку это, кажется, не смутило ни капли. Она целовала и гладила его с ног до головы, и шептала ему нежные слова, и глаза её влажно блестели в темноте. Он удовлетворил её, как мог, она стонала и извивалась под его руками и губами, а потом долго ещё её сердечко бешено колотилось о его грудь.

 

Что-то в ней притягивало его, как магнит, он даже в какой-то момент испугался, что перестал контролировать ситуацию. Несколько недель он не знал, что делать. Какое-то время он продержался на смс-ках, но Юлечка оказалась своенравная и вспыльчивая особа, и на смс-роман была не согласна. Когда, спустя месяц после свидания в постели, он попробовал пригласить её в ресторан, она насмешливо объяснила ему, что предпочитает обедать с подружками, чтобы мыть за обедом кости любовникам, а с любовниками предпочитает проводить время в постели. Его жалкая шутка на тему, что он с удовольствием побыл бы в роли её подружки и послушал бы про любовников, не прошла, Юлечка бросила трубку. Ему было жалко её терять, но встречаться он боялся. Он не знал, что делать. Менять свою жизнь не входило в его планы. Юлечка, однако, так просто не отступила – объявилась, спустя месяц, а он обрадовался, как дурак. Тем не менее, ещё два месяца переписки и телефонных разговоров так и не сподвигли его на очередное свидание (хотя он честно собирался найти время), и Юлечка психанула в очередной раз, при этом признавшись ему в любви. Странные они всё-таки, эти женщины… Влюбляются в какой-то придуманный образ, а потом удивляются, что мужчина не хочет этому образу соответствовать…

Данин, конечно, понимал умом, что обещать женщине свидание в течение четырёх месяцев и не встречаться с ней – это слишком. Но при этом почему-то ему казалось, что это с его границами не считаются и выдвигают ему какие-то непомерные требования, берут под контроль, вторгаются в его мир. А от этого ему всегда хотелось бежать подальше. К тому же жена, давно не проявлявшая к нему особого интереса, вдруг стала бросать на него многозначительные взгляды, когда он переписывался с Юлечкой, а потом залезла в его телефон и прочитала их взаимные многостраничные послания. Слава Богу, там всё было более-менее пристойно, но ей хватило, чтобы закатить скандал на целый вечер. Данину это даже где-то польстило. По крайней мере, он понял, что не так уж он безразличен своей жене. У них даже наметился некий ренессанс в отношениях. По крайней мере, ему так казалось.

Дождь между тем почти закончился. По мокрому бульвару со смехом пробежали мимо него молодые симпатичные парень с девушкой, легко перепрыгнув лужу, разлившуюся прямо у его ног. С прыжками в длину у Данина в школе были большие проблемы. Он либо заступал за линию, от которой нужно уже было отталкиваться, либо прыгал слишком рано, за полметра до неё. Данин никак не мог понять алгоритм – как рассчитать количество шагов, чтобы оттолкнуться прямо от этой проклятой линии? Он то семенил, то бежал слишком широкими шагами, неуклюже отталкивался, так и не попадая в нужное место, и приземлялся, взмахивая руками, как крыльями, зачастую на пятую точку. Девчонки прыскали, парни пренебрежительно хмыкали. Учительница физкультуры, в прошлом мастер спорта по лёгкой атлетике, смотрела на него, как на ископаемое, и из жалости ставила тройки. А Данин на следующем уроке опять старался, бежал, вытянув шею, как гусёнок, но нога никак не хотела попадать на нужную черту.

 

Мобильный снова запел.

- Никита, ты далеко? – Судя по голосу, Ольга была крайне раздражена. – Пришли Лейбовичи. Ты что, забыл? Иди немедленно домой.

- Да, миленький, бегу.

 

Данин встал, с интересом посмотрел на лужу, потом отошёл на пару шагов, сложил зонт, взял его для равновесия наперевес, слегка разбежался и прыгнул. Ботинок предательски хлюпнул, пятка неприятно похолодела от воды. Данин обошёл лужу кругом, постоял, склонив голову набок, потом отошёл чуть дальше, примерился, отошёл ещё чуть-чуть, и снова прыгнул. На этот раз он почти перескочил. Какой-то мальчишеский азарт охватил его. Он прыгал снова и снова. Со стороны Данин в своём чёрном плаще был похож на большую птицу, которая, вытянув шею и растопырив крылья, исполняет какой-то замысловатый танец.

Наконец, он остановился, удовлетворённый достигнутым результатом. Подняв голову, Данин глубоко вдохнул осенний воздух, так остро пахнущий водой, листвой, одиночеством и ещё чем-то сладковатым, из детства…Он задержал дыхание, и ему стало так хорошо, что закружилась голова. В окне второго этажа на фоне яркого света вырисовывалась фигурка, стоявшая на подоконнике. Фигурка тряхнула головой, и по бокам головы забавно взметнулись две косички. Какая-то девчушка с интересом следила за его прыжками через лужу. Он снял шляпу и слегка склонил голову в приветствии. Девчушка помахала ему в ответ.

 

Данин легко шёл по бульвару в сторону Храма Христа Спасителя. На душе у него было спокойно и как-то пусто.

 

Прохожих на мокрой вечерней улице становилось всё меньше, их фигуры, больше похожие на тени, быстро растворялись в осенней дождливой мгле. Бульвар готовился к долгой осенней ночи, становился безлюден, тёмен, пуст. И только пакет с хлебом, который Данин забыл на скамейке, белел смутным пятном в неверном свете раскачивающегося фонаря.