А дрипапульки – и назад

 

Игорь включил панельный приёмник, но после сигналов точного времени вместо музыкальной заставки русского радио раздалось хрипловатое: «Доброе утро, товарищи! Говорит Центральная радиотелефонная станция!» Опять, подумал Игорь. Бог знает, что творится на этой частоте: справа вечное арабское завывание этнической музыки вперемешку с криками муэдзина, слева – ивритская скороговорка с перебивками телефонных голосов, и вместо чистого приёма русскоязычной волны который день принимается то «радио Коминтерна», то передачи «нижегородской радиолаборатории имени Попова», то, как сегодня,загадочная «радиотелефонная станция». Ко всему ещё и «Центральная»! Центральная сообщила: «Передаём Первый концерт для фортепьяно с оркестром Петра Ильича Чайковского. У фортепьяно Исая Добровейн». Зазвучали трескуче звуки симфонического оркестра. Ничего не понимаю, это же тот самый пианист, что играл Ленину, сказал себе Игорь и выключил приёмник. Дорога на телестудию вливалась в общий транспортный поток, что требовало повышенного внимания: на уме у каждого водилы было только одно в эти утренние часы – как бы обогнать на повороте пару машин впереди себя. Игорь вытащил последнюю папиросу «Беломор», понюхал дырку в пустой пачке, пальцами и зубами превратил мундштук в гармошку и подумал: «Сволочь». Подлец-стажёр, пристрастившийся к русским папиросам и забросив свой «Кэмел», перетаскал у Игоря всё курево, которое ему по заказу доставляли с оказиями из России. Что стажёру не удавалось, так это прикуривать от спички «по-морскому», и он, как последний папуас, пользовался одноразовой зажигалкой.

Явление стажёра студии произвело фурор. Не в смысле «Ура! Новый человек пришёл!» или интеллекта пришельца: «Вау! Какой ты умный! Паоло Коэльо читал...», а в смысле стихийного бедствия. Был он высок, костляв и как-то многосуставчат, как чудное насекомое, и когда уселся рядом с Игорем для собеседования, стул под ним подломился и Янив рухнул на пол. Марито прыснула и зашлась в беззвучном хохоте. Из-за гипсовой перегородки выскочил ведущий утренних новостей, собиравший в Интернете последние известия, и с ужасом уставился на происшедшее. Стул, недавно купленный в комплекте таких же, выдерживавший вес весьма не субтильных политиков и гостей студии, сломался тремя ножками. Предупреждённый начальством, которому в свою очередь прислали бумагу из Университета, Игорь поинтересовался, что умеет новоявленный телевизионщик. «У меня есть хорошая мысль...» – начал было он. «С хорошими мыслями, – перебил его Игорь, – иди в Кнессет. А тут – работают. Монтировать умеешь?». «Смотри...» – опять начал было Янив, но Игорь его снова оборвал: «Куда? Мы здесь не смотрим, мы делаем зрелище для других», – терпеть он не мог эти аборигенские слова-паразиты: смотри, думай, момент, секундочку. «Только на тайм-басс корректоре», – соскучившись сразу, ответил Янив. «Запишите меня в искатели, – вспомнил старую, наверное, ещё хрущёвских времён песню Игорь. – А пошёл ты к такой-то матери! – продолжил он почти в рифму. – Есть такая партия ЩАС. Щас я тебя режиссёром выпуска поставлю. Мысли у него... Была такая партия – ХЕРУТ. Туда не хочешь?»

- С тайм-басс корректором даже в Гане уже не работают.

- Где это?

Тут уже захохотал даже журналист за перегородкой.

- Он тебя не понял! – крикнул он. – «Ган» на иврите – сад или парк!

- Со звуком работал? – спросил, засмеявшись, Игорь.

- Нет. Почему вы смеётесь? – обиделся стажёр.

Игорь пояснил, что не «сад», а Гана, страна в Африке. Очень бедная. Стажёр обиделся ещё больше. На обиженных воду возят. Стаканы грязные его заставить вымыть, что ли?

- Окей. Пошли в студию.

За стеклянной перегородкой он усадил его за микшер эфира.

- Ознакомься. Но ничего не трогай.

И легкомысленно ушёл.

Марито срочно перемонтировала вечерние записи для утреннего повтора. Её очень не красивое личико было сосредоточено, коричневая кожа на лбу собралась в складки, брови трагически сломались. В который раз Игорь поразился: двадцатидвухлетняя эфиопская девочка с совершенно опереточным именем, не зная языка, феноменально угадывала русскую речь и резала в нужном месте в нужное время. А ведь ей попадались записи и на английском, и на французском, и даже на идише – и всегда без ошибок. Уникум.

День пошёл своим рутинным чередом. Через десять-пятнадцать минут придут операторы, режиссёры, ассистенты, через сорок минут эфир. Игорь снова включил приёмник на русской частоте. Однако вместо ожидаемого обзора актуальных событий он услышал что-то несуразное: «Николай Старостин проходит по левому краю, – кричал кто-то быстро и отдалённо, – передаёт мяч Семёнову, Семёнов – Жмелькову... Жмельков обманным приёмом обводит Пайчадзе... бьёт! Неожиданно бьёт щёчкой в совершенно немыслимом положении, и мяч переходит к Андрею Старостину. Какая игра! Удар! Гол! – заорал ведущий дребезжащим тенорком. – За четыре минуты до окончания игры «Спартак» опережает «Динамо» со счётом четыре – два!»

- Яков, – обратился Игорь к журналисту, – переключись на кабельное, найди наше радио – что передают?

По кабельному русское радио передавало то, что и положено было в эти утренние часы – обзор актуальных событий. Флюктуация какая-то, подумал Игорь. Может, это я излучаю передачи прошлых лет? Но откуда мне знать, кто такой Пайчадзе? Он подсел к компьютеру и полез в Интернет. Не без труда нашёл, что шла трансляция с чемпионата Советского Союза по футболу 1938 или 39 года.

Игорь вымыл стаканы, включил чайник для утреннего кофе, собрал бренные останки стула и понёс их к мусоросборнику. Дверь в режиссёрскую была распахнута, и стажёр, перегнувшись через микшер, переставлял какие-то штекеры.

Игорь влетел в комнату вместе с одноногим стулом и чуть не шарахнул Янива по спине, но в последнюю секунду сработало чувство самосохранения: полиция, суд, изгнание с работы… Стул крякнул, разбившись об пол. Стажёр от испуга рухнул всем телом на микшер и сполз на пол, испуганно глядя на Игоря. И тут Игорь стал орать. Путая русские слова, иврит, арабский мат и идиш, орал он, не помня себя. Он орал так, что его услыхали даже в монтажной: Марито тревожно смотрела через звуконепроницаемое стекло, сбоку всматривался ведущий. «Удавлю, ублюдок, кибенимат», – были самые лёгкие выражения в высыпанном на стажёра лексиконе. Последнее слово он, по всему, понял. Остальные, кажется, прозвучали по-русски. Но потому, как он резво выскочил в коридор и куда-то унёсся, смысл и остальных слов до него дошёл великолепно.

В режиссёрской появился Яков.

- Что случилось?

Игорь, тяжело поводя челюстью, скупо рассказал. Потом выругался грязно. Потом просто выругался.

- Я же не знаю, как и что здесь закоммутировано.

- Ладно, не переживай. До эфира время есть. Сейчас всё восстановят. Вот же недотёпа...

Но пришли вовремя режиссёры и, весело ругаясь, всё вернули на место. Новости прошли спокойно, реклама уложилась без хвоста, дали вчерашнее политическое шоу в слегка подчищенном виде, ведущий снова уселся за Интернет и спутниковое ТВ. Марито несколько раз обеспокоено спрашивала у Игоря: «Ты его точно не ударил?»

В десять пришло высокое начальство. Из-за его головы виновато выглядывал Янив. Начальство благодушно посмеялось, потрогало по очереди за плечо Игоря и стажёра и велело посадить неофита рядом с Марито учиться дигитальному монтажу. Какого хрена, подумал Игорь, его должны этому учить в Университете, а не мы.

На следующий день Янив самоуверенно заявил, что он всё знает и хочет делать всё сам. До эфирного материала Игорь его, конечно, не допустил и посадил на запасное монтажное место смотреть мультики про Покемона. «Как раз для твоего ума», – подумал он, но вслух ничего не сказал. «Зачем?» – удивился стажёр. «Ищи монтажные стыки, – загадочно приказал Игорь. – Английский знаешь? Вот и тренируйся». А сам не без тревоги включил радиоприёмник. «Пятый! Пятый! – понеслось из него. – Пашка! Уходим в солнце! Я тебя прикрою! – У меня хвост отрублен! Серёга! Уходи один!» После чего послышались звуки пулемётной стрельбы и всё стихло.

«Бред какой-то! – подумал Игорь. – Почему меня давит прошлое? Оно преследует меня и не отпускает. Почему я не могу освободиться от него и жить, как все, нормальной жизнью?»

Часа через два раздался дикий мат ведущего журналиста.

- Идиот, кретин!

Оказалось, что стажёр, этот олух всея Израиля, вырубил ему Интернет, пожелав подключиться самому, чтобы поискать интересные новости для программы.

- Но я же умею! – оправдывался стажёр. – Я владею Интернетом!

- Тебя бы в Иран запустить – тебе б цены не было! Нам не нужны диверсанты! Поищи себе другое место! – орал на него Яков.

- Слушай, парень, – сказал сквозь смех Марито Игорь, – тебе даже утюг давать опасно – ты из него начнёшь стрелять. Ты и техника несовместимы.

Янив уселся в угол на стул, надувшись на весь мир.

Но прошло дня три, и Янив перестал биться об углы столов, ронять на пол диски, папки, бумаги и ручки. Корзины с мусором уже не попадали ему под ноги, и у него установились ровные отношения со всеми. Особенно ровные с Маритой. Он просиживал рядом с нею много времени, и ему несколько раз давали перемонтировать что-нибудь ивритоязычное. Они о чём-то живо лепетали между собой, и Марито взглядывала на него заинтересованными глазами лукаво и, как казалось Игорю, призывно.

А новости поступали одна страшней другой. По югу Израиля арабы выпускали по сотне ракет в день, снаряды падали уже на Ашкелон и Бэер-Шеву. Израильская авиация начала бомбить Газу и Хан-Юнас. Журналистов в Газу не пускали. Расположившись на ближайших холмах, они на фоне панорамы сектора давали комментарий к тому, чего не знали, не владея никакой информацией. Принимать можно было только по спутнику передачи хамасовского телевидения.

- Смотри, – позвал как-то Яков Игоря к экрану. – И ведь дураки верят!

Пожилая арабка, стоя на фоне каких-то развалин, вздымала с проклятием кулаки к небу. Из развалин валил густой чёрный дым – мелькнули горящие покрышки, подожжённые для пущего эффекта арабскими операторами, а на земле валялись потрескавшиеся ивритские плакаты, на которых ещё можно было прочесть в стоп-кадре: «Парники Бен-Саадона».

- Это же брошенные еврейские поселения! – воскликнула Марито.

- Вот так совершается израильская агрессия! – горько ухмыльнулся Яков.

- А смотрят-то во всей Европе!

- М-да, – подытожил Игорь, – есть ложь, есть наглая ложь и есть телевидение.

Как-то ведущий утренней программы, выйдя из студии в монтажную, остолбенел в дверях. Игорь, идущий следом, сумрачный и злой от происходящего в стране, сперва налетел на него и лишь следом услышал, как из монтажной доносятся ритмичные барабанные удары – глухо, но переливчато. К нему обернулся журналист и театрально закатил глаза. В комнате, разложив на столе толстый резиновый коврик, барабанными палочками вовсю колотил по нему стажёр. Весьма профессионально. Марито весело хлопала в такт ладошками.

- Ты что, ударился головой? – спросил Игорь.

- Здорово? – в ответ спросил Янив. – У меня вечером концерт.

- Какой концерт? – зло спросил Игорь. – Прекрати сейчас же.

- Ну, я играю в оркестре. И нас пригласили сегодня на свадьбу.

Оказалось, что по вечерам он прирабатывает барабанщиком, чтобы оплатить учёбу в Университете.

- Меня и всех нас это не касается. Репетируй не здесь – грохота в стране хватает без тебя.

- Что-то ты сегодня излишне весёлый, – заметил ведущий и, показав на циферблат, строго произнёс: - Через полчаса прямой эфир. Гости уже пришли.

Утренние прямые эфиры Игорь не любил – жуткое нервное напряжение: приходилось работать с режиссёром, угадывая по еле заметным знакам, что он, точнее – она, потребует в любую секунду, или предупреждать её о рекламных вставках или цейтноте. Бывало, но не всегда, что слетала частота, падала сила сигнала или возникали иные технические сбои – реагировать приходилось мгновенно. Час такого эфира улетал в секунду, и после него усталость наваливалась тяжёлым облаком. Прямые эфиры давали в прайм-тайм вечером. Но чрезвычайная ситуация в стране сломала обычную сетку вещания, и каждый политикан-говорилка средней руки мечтал пропиарить себя на экране, не сказав ничего умного. Но этих юных мальчика и девочку ничего не занимало – ни война, ни грядущий базар политиков в эфире. Они явно нравились друг другу, и это было для них самым важным. «А может, это и действительно самое важное, а остальное чушики?» – спрашивал себя Игорь. Она – излучающая очарование эфиопка, он родился в Аргентине – мечты сионистов о плавильном котле народов сбывались прямо на глазах.

- Все по местам. Янив, перестань веселиться и, я тебя умоляю, кусай ногти, не нажимай на кнопки без сигнала.

- Не беспокойся, босс, – ответил стажёр, сворачивая свой тренировочный коврик.

Прошёл один эфир, через пару часов – второй, интерактивный, со звонками в студию, что тоже требовало нервов: иной раз такое вопить начинали, или нести околесицу, или требовать сейчас же, или давать советы немедленно прямо из студии кинуть атомную бомбу, – что руки рвались оборвать все телефонные провода, вырубить эфир и закрыть голову подушками.

В конце смены заявилась секретарша высокого начальства и вручила какую-то бумагу Марито. Игорь не обратил внимания, но вскоре увидел, что девочка работает, а по её лицу стекают слёзы. И салфеток скомканных бумажных набросано уже много.

- Стоп! – приказал Игорь. – Что случилось?

Марито дрожащей рукой протянуло листок. А там было написано, что в связи с экономическим кризисом место видеомонтажёра сокращается и девочку увольняют через две недели.

Игорь кинулся в кабинет большого начальства.

- Это что такое? – грозно спросил он, потрясая бумажкой.

Начальство не пожелало отвечать на вопрос какому-то выпускающему редактору. Тогда Игорь стал орать. Орал он долго, и начальство поняло всё и объяснило, что решило сократить полставки – порадовать Великого Спонсора и Мецената. А оставшиеся полставки отдать стажёру.

- Стажёру? – поразился Игорь. – То-то он такой радостный нынче.

Марито же в него влюблена. И она ему тоже нравится. Но подлость местного населения не знала границ ни в качестве, ни в количестве.

- Вот тогда я и буду без проверок ставить его материалы в эфир, – пригрозил Игорь. – А когда мнение зрителей пойдёт в местную прессу и дойдёт до Великого Спонсора и Мецената, меня, конечно, выгонят, но и ты лететь будешь впереди собственного визга.

И хлопнул дверью.

В коридоре он пошевелил нижней челюстью, выругался грязно, потом просто выругался и по мобильнику позвонил Меценату. С Великим его, конечно, не соединили, Великий пропадал где-то то ли в Якутии, то ли в Южной Африке, но с «представителем заказчика» – была такая должность на оборонках бывшей необъятной страны, – с его адвокатом и суровой грозой поговорил тихо, внятно и доступно. Адвокат и гроза помолчал некоторое время и посоветовал сделать так, как нужно и полезно для работы.

- Вот ты начальству позвони и скажи это сам. Полставки минимальной зарплаты не сэкономят Меценату последние гроши и не спасут его от голода во время кризиса.

Адвокат-гроза милостиво изволил рассмеяться.

Вернувшись в монтажную, Игорь посмотрел зло на стажёра и громко сказал ему:

- Интересный ты человек...

Потом подсел к Марито и прошептал, чтоб не слышал Янив:

- Успокойся. Всё будет хорошо. Я надеюсь.

Она посмотрела мокрыми глазами на Игоря с надеждой и благодарностью. Ничего ей не стал объяснять Игорь, не за чем лить грязь на стажёра, хоть и мерзавчик он почти сформировавшийся. Стажёр тоже притих и до конца своей смены сидел виноватый и пришибленный. «Может, ещё не утрачена надежда на честного и порядочного человека, – оттаивая, подумал Игорь. – Выбью для него рекомендацию на второй новостийный канал, даже Рувену позвоню, прогнусь, только б Марито не трогали». Девочка эта, втайне сознавал сам Игорь, нравилась и ему тоже.

А по радио передавали окончательно взбесившуюся музычку: то древние песни Леонида Утёсова: «Лимончики, лимончики у Сони на балкончике» и «Эх, бублики! Гоните рублики!..», – а то и вовсе несусветное: «Как у нас на фронте всякое бывало: раз на поле боя встретил я козла. Голову скотине бомбой оторвало. У себя потрогал - вроде бы цела...»

На следующее утро армейская радиостанция сообщила, что армия обороны Израиля вошла в Газу. Яков названивал по телефонам, пытаясь организовать себе интерактивный эфир после утренних новостей. Вся утренняя сетка вещания полетела к чертям. Стажёр не пришёл. Не явился он ни к первым новостям, ни к прямому эфиру, ни к полудню.

- Что-то скучно сегодня, – вздохнул ведущий, – несмотря на... Где наш клоун?

Марито резко повернулась на своём стуле к Якову. Лицо её снова оказалось заплаканным.

- Он не клоун, – громко и решительно оборвала она журналиста. – Его призвали в армию, он звонил мне утром.

«Не было бы счастья, да несчастье помогло», – вздохнул с облегчением Игорь. Но чувство тревоги за недотёпу поселилось, придав вечному раздражению всем и вся ещё и это беспокойство. Игорь подсел к девушке и взял её за руку, чего никогда не позволял себе прежде.

- Всё обойдётся. Не плачь. Всё будет хорошо.

- Ты не знаешь, – всхлипнула она, – вы все не знаете, какой он талантливый! Я была на его концерте, он прекрасный музыкант. А вы все его не любите!

- Ты тоже очень талантлива, – сказал Игорь искренно. – Я не смогу без тебя работать.

Это прозвучало как объяснение в любви. Но Марито этого не заметила. И слава Богу, подумал Игорь.

Прошла неделя тревожных событий. Израильские солдаты гибли от «дружественного огня» своих же, о чём честно сообщали армейцы. Арабские псевдожурналисты безаллахно лгали о победах и взятии в плен. Гибли дети и женщины, гибли боевики и террористы – их правители прятались в заранее отстроенных для себя бункерах. Израильские политиканы ссорились друг с другом, противоречили друг другу и тянули телегу в разные стороны. Один высокопоставленный министр в жажде самохвальства даже заявил: «Я ставлю государственные интересы выше политических!», – после чего Игорь ругался грязно и только грязно.

- Что же тогда для него политика, – вопрошал он риторически, – если она не искусство управления государством?..

- Я тебя умоляю, ты уже не мальчик, – говорил Яков. – О политике уже всё сказал Фигаро графу Альмавиве и добавить нечего: это кооператив по обслуживанию исключительно себя самих за счёт других.

Часть операторов русского канала ушла на фронт, за линию которого по-прежнему никого не пускали, – приходилось теперь работать по двенадцать-четырнадцать часов. Все валились с ног, были взрывоопасно раздражены невнятностью происходящего и общей усталостью. Как часто это бывало в Израиле, не обходилось и без смешных происшествий: некая старушка «божий одуванчик» позвонила из Ашкелона своему арабскому прорабу и тревожно поитересовалась, не пробьёт ли ракета у неё потолок бомбоубежища, который он ей строил; араб из своего бомбоубежища в Газе заверил её, что толщина бетона в 17 сантиметров выдержит любое прямое попадание. Или: наступление отряда израильских пехотинцев было прервано из-за того, что араб-пастух – старик со своим внуком – перегонял овец с одного пастбища на другое. От Янива-недотёпы не было никаких известий. Специально для Марито Яков по своим журналистским каналам связался с пресс-службой Армии и выяснил, что у всех солдат отобрали мобильники во избежания радиопрослушки со стороны Хамаса.

И вдруг всё кончилось. В три дня израильтяне прекратили военные действия и вышли из Газы. «И к чему был весь этот театр военных действий? – зло спрашивал себя Игорь. – Зашли-вышли, зашли-вышли. Это похоже на фрикции!» «Да, – подтверждал Яков, – фрикционная борьба какая-то». Он озвучивал версию политиков о демонстрации огневой мощи Израиля и горько усмехался в антрактах. Из России с гамом и шумом прилетел детский врач Леонид Рошаль, и из открытой Газы давал интервью. Российский журналист под словоизлияние Рошаля набрал видеоряд: в какой-то квартире на диване на фоне цветастого ковра сидела арабка и шевелила губами – её голос был выключен, Рошаль разливался в гневе, рассказывая об израильской фосфорной бомбе, которая подожгла одежду на девочке, и как её матери пришлось голыми руками сбрасывать пламя. Руки арабки были почему-то в гипсовых лангетах, но кисти рук открыты и чисты. Рядом, действительно, сидела совершенно здоровая девочка и облизывала мороженое с израильской этикеткой. А в это время в ашкелонской больнице в коме находился русскоязычный семилетний мальчик, у которого осколок «кассама» застрял в черепе. Впрочем, еврея Рошаля израильский мальчик не интересовал. У детского врача, по всему, были иные, не врачебные, далеко идущие планы. И как-то без шумихи и помпы Рошаль испарился из Газы. «Может, совесть от вранья покорёжило?» – спрашивал Игорь. «У кого совесть? Тебе показать его позорище: ему орден вручает Путин, а этот педиатр пытается перевесить свою цацку на президентский пиджак, испытывая при этом чиновничий оргазм?» – спрашивал Яков в ответ. «Да, видел...», – отвечал Игорь.

Радио Игорь боялся включать все эти дни. Почему боялся, сам не понимал. Но тут включил. Глуховатый голос с грузинским акцентом неторопливо говорил, тщательно взвешивая слова: «Лично и секретно от премьера Сталина президенту Трумэну. Ваше послание с “Общим приказом номер один” получил. В основном не возражаю против содержания приказа. При этом имеется в виду, что Ляодунский полуостров является составной частью Маньчжурии. Однако предлагаю внести в “Общий приказ номер один” следующие поправки...» Раздался хрип и космическое улюлюканье.

Странно, подумал Игорь, приём старых радиопередач ещё объяснить можно, если признать верной модель расширяющейся Вселенной, как её объясняют некоторые астрофизики: мы на поверхности «воздушного шарика» – плёнка его и есть наша Вселенная, а то, что внутри – скажем, четвёртое измерение – и раздувает Вселенную; тогда Галактики разбегаются, как им и положено, и вот все радиосигналы, уходящие в Космос, рано или поздно, хоть и ослабленные, но вернутся, пробежав по оболочке «воздушного шарика» назад, к точке отправления. Но письмо Сталина-то Трумэну в эфир не попадало! И прервалось, подлое, на самом интересном месте!

Только было Игорь собрался выключить приёмник, как раздалось продолжение: «...все Курильские острова, которые согласно решению трёх держав в Крыму должны перейти во владение Советского Союза. Второе. Включить в район сдачи японских вооруженных сил советским войскам северную половину острова Хоккайдо, примыкающего на севере к проливу Лаперуза, находящемуся между Карафуто и Хоккайдо...» Снова возникла лакуна, заполненная шипением и свистом, и снова послышался глуховатый голос: «...Это последнее предложение имеет особое значение для русского общественного мнения. Как известно, японцы в 1919—1921 годах держали под оккупацией своих войск весь Советский Дальний Восток. Русское общественное мнение было бы серьезно обижено, если бы русские войска не имели района оккупации в какой-либо части собственно японской территории...»

Показалось даже, что запахло трубочным табаком. Мистика, подумал, Игорь. Ничего не исчезает бесследно. Всё повторяется: оккупации, захваты, амбиции и оскорблённые чувства целых народов. А вот запах табака всё усиливается! И запах этот был знакомый. Игорь с гневом обернулся: кто посмел курить в студии?

В дверях стоял, папироска в углу рта, Янив в военной форме. За спиной раздался крик и грохот стула – Марито кинулась к стажёру, обняла его за пояс, отпрянула, стукнула кулачками по груди, снова прижалась заплаканным лицом. Документальная хроника конца Отечественной войны, подумал, улыбаясь, Игорь, скоро будем принимать и такие передачи.

- Ну, хорош-хорош! – воскликнул Яков, взглядывая из-за плеча Игоря на недотёпу. – Боец, воин, защитничек!

- Я пришёл попрощаться, – сказал Янив. – Это тебе, – он протянул Игорю пластиковый пакет.

Игорь заглянул в него и присвистнул – сумка была доверху набита папиросами «Беломор».

- Откуда?

- В Хайфе на бухарском рынке можно купить всё. И спасибо вам всем – меня берут в армейскую пресс-службу, там организуют своё телевидение.

Марито умоляюще взглянула на Игоря.

- Иди, иди! Три дня выходных тебе. Когда ж ты в Хайфу-то успел сгонять?

Девушка от радости улыбнулась так, что все её розоватые зубы словно выпрыгнули наружу.

В дверях Янив обернулся:

- Я знаю, что ты сказал тогда начальству. И знаю, что ты не сказал ей. И за это тебе тоже спасибо.

- Как там было, скажи?

- Армия победила – политики всё проиграли.

Сдав смену, Игорь в машине включил панельный приёмник. По нему транслировалось «В далёким Лондоне погасли огоньки, в далёким Лондоне все спать легли, и только в баре, где все по паре, танцуют танец шеко-гали до зари....»

И Игорь подхватил дурацкий припев: «А дрипа-пеш-пеш-пеш-пеш...», – уже ничему не удивляясь. И только полынная горечь от прошлого, настоящего и будущего разливалась во рту, как от жёваного табака.