ИГОРЬ АЛЕКСАНДРОВИЧ АВТАМОНОВ

11 апреля 1913 г. - 26 апреля 1995 г.

 

В Светлую субботу на пасхальной неделе мы проводили в последний путь одного из видных общественных деятелей русского Лос-Анджелеса — Игоря Александровича Автамонова, скончавшегося после продолжительной болезни 26 апреля 1995 г.

Покойный родился в 1913 г. в Севастополе, где его отец, капитан I ранга, служил на Черноморском флоте. В конце гражданской войны, при уходе флота из Севастополя, отцу удалось взять с собой и семью. Таким образом они попали в Бизерту, а оттуда в Югославию, в город Сремские Карловцы, где в то время находился штаб генерала Врангеля.

 

В 1923 г. Игорь Александрович поступил в 1-й класс Русско-Сербской гимназии в Белграде. К этому времени штаб ген. Врангеля переехал в Париж. Отец Игоря Александровича уехал во Францию, где начал работать на автомобильном заводе Рено, оставаясь, как прежде, при штабе Русского Общевоинского Союза (РОВС), в отделе контрразведки. Через некоторое время он был убит при невыясненных обстоятельствах.

 

В 1924 г. Игорь Александрович был принят в кадетский корпус в Белой Церкви, который и окончил в 1931 г. с 7-м выпуском Крымского кадетского корпуса 11-м выпуском I Русского. Закончив среднее образование, поступил на технический факультет Белградского университета, окончив его в 1939 г. по машиностроительному отделению с дополнительным курсом по авиастроительной программе.

Увлечение авиацией выявилось еще в студенческие годы в том, что будучи соколом и членом правления Русского Сокольского общества в Белграде, Игорь Александрович основал и вплоть до войны вел сокольскую группу летчиков- планеристов. Он сам много летал и учил летать других на приобретенных и построенных группой парителях, один из которых был торжественно освящен И. И. Сикорским при его посещении Белграда.

 

В 1939 г. Игорь Александрович сочетался браком с Ириной Николаевной Вергелес, ставшей верной спутницей на всю его жизнь. Несколько ранее Игорь Александрович поступил инженером на югославскую авиастроительную фирму «Икарус», а затем на фирму «Мессершмит» в Германии.

После войны, переехав в США и получив подданство, устроился инженером-конструктором в крупную авиационную фирму «Норт Америкэн Авиэйшн», ныне известную как «Рокуэлл Интернэшнл». Здесь он создал ряд выдающихся конструкций электромеханических подсистем управления для боевых и экспериментальных самолетов того времени (Р-100, Р-107, Х-15, В-1 и космического челнока Shuttle). В этой фирме он с некоторым перерывом прослужил более 25 лет, до своего входа на пенсию.

 

В общественной жизни нашей лос-анджелесской колонии Игорь Александрович всегда был в центре большинства мероприятий и событий. Прямой, чрезвычайно талантливый и работоспособный, он обладал и даром оратора, умеющего убедить окружающих в необходимости собраться с силами и осуществить то или иное начинание. Так, например, была им основана корпорация «Наш храм», давшая возможность приобрести и перестроить в русском православном духе большой храм Покрова Божией Матери на ул. Аргайл в Лос-Анджелесе.

Игорь Александрович был также известен как один из тех общественных деятелей, которые проводили многочисленные в те годы торжественные собрания. Ни одно из мероприятий, посвященных знаменательным датам русской эмиграции — Дню непримиримости и скорби или Дню русской культуры, еще в 70-е и 80-е годы собиравших полный зал, не проходило без его участия. Игорь Александрович деятельно участвовал в ряде общественных организаций русского Лос-Анджелеса: он основал и долгие годы председательствовал в местном отделе Конгресса русских американцев, председательствовал свой срок в Русском инженерном кружке, был членом-соревнователем Кают-компании, членом Кружка поэтов и писателей, многолетним членом Общества «Русский сокол». Долгие годы он был председателем корпорации «Наш храм».

 

Свои последние шесть лет жизни до сковавшей его болезни Игорь Александрович отдал председательствованию Лос-Анджелесским отделом Общекадетского объединения; он деятельно участвовал в работе кадетских съездов, включая и последний — в 1994 году.

Кроме общественной жизни Игорь Александрович показал себя и талантливым поэтом, выпустив сборник стихов и две длинные исторические поэмы «Рогнеда» и «Владимир Мономах и Гита Гарольдовна», выдержавшие несколько изданий. Отчасти за эти труды покойный удостоился личных грамот и благословения иконой владык-первоиерархов митрополита Филарета и митрополита Виталия. Писал Игорь Александрович и прозой. Во всем этом сказалось влияние бабушки, заложившей в нем с детства религиозность и любовь к России.

 

Это был большой труженик на благо церкви и на благо своего Покровского храма, в котором он был прихожанином 30 с лишним лет. Еще совсем недавно, уже болея, Игорь Александрович с супругой проделали колоссальный труд по облицовке золотом главного купола Свято-Покровского храма, который теперь ярко выделяется из окружающих его бесцветных построек.

Царство Небесное и вечный покой дорогому Игорю Александровичу Автамонову. Глубокоуважаемой Ирине Николаевне приносим наше искреннее соболезнование.

 

Дмитрий Б. Тизенгаузен, Андрей Б. Сергеевский

________________________________________

 

Я - ВЕРНУСЬ

 

(Белым воинам)

Мы погружались днем, а уплывали ночью...

Из труб упорно шел тяжелый черный дым...

А утром, с палубы, мы видели воочию,

Как медленно тонул за горизонтом Крым...

 

Вокруг крестили даль... Стоял и плач и шепот.

Но с Родиной тогда я не прощался, нет!

А позже - лишь во мне вставал обиды ропот,

Я верил, что вернусь, хоть через много лет!

 

И верю я теперь: быть может, лишь душою

Вернусь на Родину - в Россию, в нашу Русь!

Молитвой, книгами - я мост туда построю!

Любовью к Родине!.. В Россию я вернусь!!!

1980 г. Лос Анжелес.

(Написано к 7-му Кадетскому Съезду в Париже, в июле 1980 года. Автор - кадет 11-го выпуска ПРВККККК).

 

стихи - Игорь Автамонов

НА ЯХТЕ

 

Пойду на яхте против ветра,

Врываясь в каждую волну,

И брызги, всех оттенков спектра,

Фонтаном струйчатым взметну.

 

Пружинит парус, клонит яхту,

Упрямый руль сдержу рукой,

Над мачтой чайка, встав на вахту,

Застынет, словно часовой.

 

Бегут навстречу солнца блики,

Волна в затылок за волной ...

Покину копоть, шум и крики, —

Неволю жизни городской ...

 

Уйду от них в просторы моря,

У борта вынырнет дельфин,

И с ним погонимся мы споря ...

Я с другом здесь, а там — один!

 

Вдохну глубоко, полной грудью,

Прохладу ветра, моря соль ...

Вдали исчезнут, серой мутью,

Досады гнет, обиды боль ...

 

На гребнях пены белый кивер,

А капли на руке, как ртуть,

Натянут туго узкий кливер, —

Отраден мне мятежный путь!..

 

* * * * *

 

ИКОНА

 

Старинное письмо, изогнута доска,

От тяжести веков святые темнолики,

В померкнувших глазах страданье и тоска,

Царапины в углу, внизу подтеков блики...

 

В гостиной на стене, средь разной мишуры,

Фигурок и картин, над зевом граммофона,

Без ризы и лампад, как гость другой поры,

По модной прихоти повешена икона.

 

Веками перед ней с раскаяньем, с мольбой,

С покорностью в глазах, с надеждой, с упованьем

Крестились истово гонимые судьбой,

Скрепляя шопот свой трепещущим лобзаньем.

 

Пред ней молилась мать за трех своих сынов,

Ушедших на врага,- на брань отчизна звала...

И сын пришел назад... Один на шесть дворов.

И кланялась ей мать и громко причитала.

 

Пред ней стоял старик. Застыв, смотрел в упор.

Молитвы горький вопль из глаз лился без звуков.

Вернулся с ярмарки? – полусгоревший двор:

Жесток набег татар - ни дочерей, ни внуков.

 

Ненужной стала жизнь. Задут внезапно свет.

И, глядя на святых, молился он часами

За тех, кто светом был, кого, быть может, нет...

К зиме вернулся внук, отбитый казаками.

 

Отчаянье и скорбь несли веками к ней.

От просьб настойчивых доска пошла сгибаться.

О злодеяниях шептали правду ей;

И тени на святых вдруг начали сгущаться...

 

Молящимся она не раз дала в ответ

Утеху в горестях и силу для терпенья.

Кто знает, сколько раз избавила от бед?

Крепила дух людской, рождала облегченья.

 

Свидетель панихид, молебнов и крестин...

А вы смогли легко, как дань дурному тону,

Средь этой мишуры, фигурок и картин

Повесить, как курьез, старинную икону?

 

* * * * *

 

" М " /Маскарад/.

/Шутка/.

Мотыльками мчатся маски,

Мерно музыка мычит,

Маска маленькой матроски

Мне мигнула и молчит...

 

Мигом к маске маршируя,

Молвлю: "Маленький моряк,

Между мелями мелькая,

Мне мерещится маяк?

 

Маяка мерцанье мило.

Майский миф минутный мой.

Мотылек, Мечты мерило.

Метеорик молодой.

 

Можно мы морским манером

В мрак махнем,- моряк мне мил"...

Миг, и мрачным Ми-мажором

Маска молвила: "Мандрил.

 

Муж мой. Мерзкая макака.

Маску манишь мыслью мрака?"...

Молвила и мне в манишку

Мечет маянеза миску...

 

Медлить можно-ли минуты.

Молненосно мокрый мул,

Мимо моряка "Малюты"

Между масками махнул...

 

Месяц в мареве мерцает,-

Мыльно мутный малахит...

Мрачно мокрый муж мечтает,-

Мысль о мести мозг мутит.

 

* * * * * *

 

ШНУРОК

(Заметки на полях)

 

Помяв рукой, я положил шнурок,

У дел неконченных, на стол, небрежно,

Да так, что со стола повис шнурка кусок,

Раскачиваясь мерно, безмятежно...

 

И вдруг он вниз пополз ... Быстрей, быстрей,

И за собой шнурок лежащий тянет ...

Скатился струйкой весь ... Вот чародей!..

Конец — порой, нежданно, так обманет!..

 

О Л У Н Е

Сонет

 

Там день — иль ночь. Там свет — иль тьма.

Нет полумрака, полутеней,

Там ясно все, там нет сомнений,

Там звуков нет, — там тишина ...

 

Там нет морей, ни рек, ни дна...

Там нет надежд и упоений,

По небу — облачных видений;

И в острых гранях вся она...

 

Там шуток нет и льстивых мнений,

Там жизнь бы шла без разветлений —

Прямолинейна, как струна...

 

Без сказки, сладких сновидений,

Без полуправды жизнь скучна...

Нет, не для нас она — луна!

 

ВЕЧЕР В НЬЮ-ЙОРКСКОМ ПОРТУ

 

Смеркалось. Солнце над заливом

Покрылось дымчатой чадрой.

Каймленых туч спокойный строй

Застыл в параде молчаливом ...

 

Громады бурых небоскребов,

Зубастый каменный массив

Был фантастичен и красив

На фоне облачных сугробов ...

 

В порту усталые буксиры

Дремали возле пристаней;

Рекламы радугой огней

Манили в душные трактиры ...

 

Из мутной, медно-красной дали

Два запоздалых корабля

Прошли, винтом в реке бурля,

И где-то там, в порту, пристали..

 

Пристали там ... А на лимане,

Дремали возле пристаней;

Неясных призраков ряды

Темнели в розовом тумане...

 

Как дух исканий, дерзкой веры.

Как тени смелых — всех времен,

Тянулись в несколько колонн

Караки, римские галеры,

 

Реалы Генуи, фелюги,

В триремах — гордый Карфаген,

Ладьи от Византийских стен,

Ушкуи Новгорода, струги,

 

Венецианцы в бригантине,

(Не то купец, не то пират),

Три каравеллы, бриг, фрегат —

Накренясь шли, как на картине ...

 

На город диких сочетаний,

Труда, веселья и страстей,

Смотрели с призрачных снастей,

На сплав упорства и дерзаний!

 

Наследник славы, жизни бурной,

Пред ними — юный великан,

Свободы новый атаман

Являлся в мантии пурпурной...

 

Дома росли из вод Гудзона,

Сплетенье призм и пирамид...

Стоял граненый монолит,

Как исполинская корона!

 

ЖЕМЧУЖИНА

(Заметки на полях)

 

Жемчужина большая,

Туманно голубая,

В оправе золотей

Пленяет красотой...

 

Оправа вдруг сломалась, -

Жемчужина осталась,

Но нет красы былой

Без рамки золотой!..