От автора: В своей работе я озвучила то, что на уме у тех, кто хоть немного задумывается о прошлом и будущем своей страны, а именно, провела параллель между временем Холокоста 42-го года и современным геноцидом. Я не пугаю и не сгущаю краски. Я так чувствую.

 

Им невозможно пошевелиться… нагие девушки стояли близко друг к другу, создавая себе сами рамки, сбиваясь в толпу, подсознательно чувствуя свою защищенность, сливаясь в живую массу, прижимаясь к товарищам по беде, они тихо ждали своей участи. Даже дыхание было затруднительным, ребра тисками сжимали легкие, боль в груди была всеобщая, всепоглощающая - каждый вздох ядовитого газа раздирал внутренности и неумолимо приближал минуту смерти. Для каждой девушки наступил роковой вздох, после которого выдоха уже не последует, тогда за эту секунду в её голове пролетят миллионы мыслей, чтобы потерять своё временное пристанище навсегда. В тот день стены камеры смерти в Освенциме….

У выхода из паба образовалась неразбериха, так некстати возникающая при попытках спастись. Массовая истерия уже затронула каждого участника трагедии, создавая панику, превращающую людей в животных, способных на все крайности ради выживания. Языки пламени порой уже ласкали забывшихся или затоптанных; огонь полыхал, тонкими паутинками пуская обжигающие лозы, жаждущие подпитки своей способности гореть. Едкий дым, не принимая отказов, отдал приказ «лежать». Молодёжь жалась к полу в попытке вдохнуть, но большинство не смогло дождаться спасателей, в ту ночь обломки «хромой лошади»…

…стали последним, чего коснулся взгляд умерших.

 

Серая вязкая масса покрывала донышко алюминиевой тарелки. Порой в чашке находили что-то живое, копошащееся в безвкусной каше, но выбросить хоть долю единственно возможного пропитания казалось невозможным. Просто закрывали глаза. Просто очередной раз мирились с собственной участью. Изнеможенных и изнуренных голодом заключенных не считали людьми: фамилия в списке, номер на робе – все, что видели нацисты. Силы покинули «номер на робе», полумрак барака и затхлый запах немытых тел - …

Хруст ломтиков жареного картофеля, булочка с кунжутом поверх сочного бифштекса – завтрак казался заманчивым… Наевшись, мужчина с довольным выражением лица, выходит из Макдоналдса, смешиваясь с толпой таких же посетителей, жаждущих получить свой очередной лакомый кусочек холестерина, запить большим стаканом колы, чтобы наконец получить долгожданную и неизбежную язву желудка. Среди массы потребителей, один вдруг выпал: забылся, упал… связанный сетью капельниц и трубок мужчина вдыхает запах хлорки -…

…это последнее, что почувствовал обреченный на гибель.

 

На холодной кушетке приходит осознание того, что в бараке с родными было спокойнее, пусть голодные и уставшие, запуганные до полусмерти, но без трубочек и капельниц, без страха перед белыми халатами и шприцами. Яркий свет бьет в глаза. Страх перед смертью достигает своего апогея - усиливается, скапливается в одно целое, концентрируясь у окончания иглы, приставленной к едва пульсирующей вене на шее. Игла входит быстро и грубо, моментально разрывая комок напряжения, страх из одной точки разливается по всему телу, окутывая конечности мелкой дрожью. Уже содержимое шприца бежит по венам, с каждой секундой поражая нервные окончания, волокна. Отмирающие ткани истошно безмолвно кричат о собственной смерти – посылают импульс, отзывающийся невыносимой болью. Глаза широко распахнуты - в них мольба о прощении за несуществующие грехи. На врача, проводящего опыты….

Игла входит быстро и безболезненно, в предвкушении удовольствия наркоман может перенести любые унижения и невзгоды, лишь бы получить долгожданный укол. Воровство, мольбы, грязь – воспоминания об этом уходят вместе с разумом, при возникновении в руках пакетика с белым дурманящим порошком. Огонь свечи становится жарче пламени преисподней, когда над ним нагретая ложка с кипящей жидкостью в руках наркомана. Доза растворяется в крови, приходит ощущение полета и беззаботности…. Тут резкая боль выводит из состояния блаженства, но затуманенный разум все еще не понимает, почему стало сложно вздохнуть, почему вокруг суетятся люди, а на тебя…

…устремлен взгляд осуждения и презрения.

 

«Мамочка, я обязательно выживу, они меня не сломят. Никогда».

Тот фашистский офицер, не имеющий представления о чести и справедливости, никогда не поймет чувства, которое испытывает мать, глядя на окровавленное бездыханное тело своего чада, забитого прикладом ружья, втоптанного в грязь глинистого проулка еврейского гетто, где каждый житель – только движущаяся мишень для озлобленных солдат. «Мамочка, не волнуйся, мне не больно, все будет хорошо». В памяти осиротевшего ребенка всплывают последние слова, которые он прошептал матери. Он не смог её защитить, не смог всегда быть рядом… и бежал из ненавистного гетто…

«Доча, уйди к черту … пошла…, тварь, …»

Беспечной нянечке, холенной и лелеянной в детстве заботливыми родителями, никогда не прочесть в бездонных от своей пустоты глазах сироток, безудержное желание ласки. Обделенные теплом и заботой, пропитавшись грубостью и жестокостью этого мира, от которых они не были защищены теплым материнским крылом, детки прочувствовали на себе проявление самых низменных человеческих качеств, хлебнули чашу разочарования сполна и опьянели от коктейля самостоятельности и безнаказанности, совершая «под градусом» вседозволенности поступки, которые сильнее размывают еще не устоявшиеся границы разрешенного. «От тебя, дармоедка, никакого толка…» - Последнее, что слышали привыкшие к грубостям ушки ребенка перед тем, как мать увели полицейские. Жизнь в детдоме становится невыносимой, воспитанница бежит из ненавистного приюта…

…что бы слиться с необъятным миром, где ты - ненужная деталь, изгой, осуждаемый за свое происхождение.

 

1942…

2011…

…Холокост…

…холокост?...

 

Истребление евреев нацистами стало трагедией 20 века. Жестокость и нечеловеческая кровожадность фашистов в войне стали синонимами слова зверство.

План по целенаправленному самоуничтожению населения Земли перевыполняется. Сегодня мы делаем с собой и близкими то, что более полувека назад было кровожадной установкой нацистов в войне, геноцид русских самими русскими.

…неужели ничего не меняется?