Жизнь — это череда выборов.

Нострадамус

 

Тяжелые темные тучи низко висели над Ленинградом и с самого утра плакали мелкими горькими слезами. Город тужился, изображая веселье и, возможно, как раз от этих потуг весь покраснел. На домах и столбах висели красные флаги, а улицы были сплошь перегорожены красными транспарантами. Со всех сторон из динамиков, установленных прямо на улицах, неслась то бравурная музыка, то диктор хриплым торжественным голосов вещал о том, как весь советский народ целиком и полностью одобряет мудрую политику Коммунистической партии Советского Союза и дружно отдает свои голоса на избирательных участках. Природа тихо и горько печалилась, глядя на это, накрыв город осенними тучами в мартовский воскресный день.

В промышленной зоне Невского района рядом с Обводным каналом, в окружении заводов: Пищевой ароматики, Рыбокоптильного, Красного треугольника и Пивного им. Степана Разина - торчал обшарпанный жилой пятиэтажный дом, битком набитый людьми, проживающими в его коммунальных квартирах. На первом этаже этого дома в маленькой комнатке из угла в угол нервно ходил стройный высокий молодой человек тридцати трех лет. Время от времени он глубоко вздыхал и подкашливал. Звали его Миша Петров, и ему постоянно не хватало воздуха. Задыхаться он начал год назад, когда вернулся из двухгодичной командировки в Польшу. В этот воскресный день дома он был один. Жена вместе с их четырехлетней дочерью уехала к своим родителям: ее раздражало постоянное покашливание мужа.

За дверью раздался топот, что-то загремело, упав на пол. Миша вышел в прихожую. В потемках, прижавшись друг к другу, через кухню пробиралась, шатаясь из стороны в сторону, парочка. Квартира имела странную планировку, и, чтобы попасть в свои комнаты, часть соседей проходила через кухню. Это и оказались соседи, Рюрик и Вика, родные брат и сестра. Трезвыми их Михаил никогда не видел. Они вместе пили и жили как муж и жена. Контраст между именем великого князя и внешним видом соседа всегда вызывал у Михаила невольную улыбку. Сноп света из комнаты осветил часть коридора вместе с проходящими соседями. Оба как по команде прижались к стенке, повернув к Мише опухшие, умильно улыбающиеся физиономии. Рюрик из обширного кармана мокрой рваной куртки достал бутылку «Московской» и, демонстрируя ее как великую драгоценность, сиплым голосом произнес:

- Привет, Михаил! Пойдем выпьем. Праздник все-таки сегодня… Меня там повело... Наверно, таз уронил.

- Здравствуйте! Спасибо за приглашение. Для меня это не праздник, Рюрик. А таз я подберу, – ответил Миша, закрывая дверь.

Он снова начал ходить по комнате. Четыре шага в одну сторону, четыре в другую. Вот только мысли Мишины переключились на некоторое время на соседей. Уж больно они были странные и нестандартные. Здесь же жил и старший сорокалетний брат Рюрика Алексей со своей женой. Они тоже много пили, но пьянство свое, в отличие от младшего брата с сестрой, напоказ не выставляли. Каждый выходной Леша напивался дома до потери сознания, но знали об этом только близкие соседи. Знать это было немудрено. У него в комнате стояла сколоченная трибуна, точно такая, с какой выступал Брежнев во Дворце съездов. Если в субботу Михаил был дома, то ближе к вечеру имел счастье слушать из-за двери громкую и страстную Лехину речь, несомненно, Алексей был уверен, что ум и значимость человека, никак не связаны с ним, а исходят от трибуны. Говорил он, понятно, несусветную белиберду, но здорово походил на Брежнева, и ужимками, и оборотами речи. Единственное, что ему не удавалось, - освободиться от матерных слов, хоть он и очень старался. Упражняясь в ораторстве, Леха продолжал принимать горячительное, пока не падал без чувств. Это означало, что речь закончена. В воскресенье Алексей, обязательно в пиджаке и при галстуке, под ручку с женой чинно выходил из дома. Далеко они не шли. Всего лишь до ближайшей будки с разливным пивом. Там Леха выпивал подряд две кружки, а жена - одну, и также чинно они возвращались домой. Наступала полная тишина, соседи тихо отлеживались перед предстоящей рабочей неделей.

В окно, «освежающее» комнату ароматами копченой рыбы, горелой резины и пивного солода, ворвались громкие звуки очередной бодрой советской песни: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…». Михаил чертыхнулся, закрыл форточку и вернулся к тем размышлениям, которые были прерваны приходом соседей.

Подкашливал он совсем не случайно. Раньше такого с ним не было. Возвратился из загранкомандировки Михаил другим человеком, но знал об этом только он. Сейчас Миша отчетливо видел абсурдность всего, что его окружало и на работе, и вообще в жизни. Он задыхался и подкашливал потому, что ощущал себя загнанным в угол, из которого нет выхода. А тучи теперь висели везде, а не только над воскресным городом. И на работе были тучи, и, самое главное, в семье. Жена не понимала его, не могла скрыть раздражения, и все чаще уезжала к родителям. Год назад он чуть было не подал заявление на развод. В Польше он не копил деньги, как делали многие, а пытался познать людей и страну, в которую на время забросила его судьба, и траты были в этом направлении. Все же какие-то деньги после командировки остались. Он записался в очередь на мебельный гарнитур, отложив на это приобретение определенную сумму. Все остальное отдал тестю на покупку машины. Тесть не просил, он назойливо вымогал отдать ему все деньги. Жена заняла позицию своего отца, и, когда Михаил твердо сказал «нет», заявила ему, что он ей не муж. Тут–то он впервые и задумался о разводе, но уж больно любил дочь, потому и не решился.

Измеряя шагами комнату, Михаил пытался разобраться с этим тупиком и разогнать нависшие над его жизнью тучи, вот только ничего не получалось из этой работы путного. Он решил не идти голосовать, поскольку выборами это мероприятие не считал и видел в нем детскую, примитивную, несерьезную игру. К тому же голосует всегда больше 95% граждан. Вряд ли обратят внимание, что он не голосовал. Из-за таких выборов Мише было стыдно и за страну, и за власть, точно так же, как было стыдно в Польше, когда ему задавали вопросы по поводу вторжения в Афганистан, а он, краснея, ничего толкового ответить не мог.

Вдруг часов в шесть вечера раздался требовательный и настойчивый звонок в дверь. С этим звонком Миша был знаком хорошо: так звонят представители власти. Они не первый раз наведывались по поводу соседей.

Пока он шел к двери, в голове пролетела масса мыслей. Ну, в сущности, какая ерунда – обычный звонок, просто трель, но как же она, эта трель, информативна! По характеру звонка без труда узнаются приятели и родственники. Звонок так точно характеризует звонящую личность, что поправки вносятся очень редко.

Миша открыл дверь и внутренне улыбнулся: он не ошибся, на пороге стоял важный гражданин при галстуке и с папочкой под мышкой. За его спиной - группа из четырех крепких дружинников с красными повязками на рукавах. Первая мысль: опять соседи где-то набедокурили. Важный гражданин казенно изрёк:

- Скажите, здесь проживает Петров Михаил Александрович?

У Миши от неожиданности слегка перехватило дыхание:

- Да. Это я, - ответил он.

Я представитель избирательного участка №37. Почему не идете голосовать? – строгим голосом спросил важный гражданин.

- Не хочу. … Не понимаю этой акции. Почему она называется выборами? ...В бюллетене всего один человек. Ведь он все равно будет выбран, и неважно, приду я или нет. Вот я и решил не идти, – ответил Миша.

Представитель выдержал небольшую паузу и бойко отчеканил:

- Не ломайте дурака. Вы гражданин СССР и проголосовать обязаны.… Вы что, не доверяете нашей партии? Я не случайно здесь не один, и проголосовать мы вам поможем.

Представитель посмотрел на дружинников и с наигранной бодростью обратился к ним:

- Правда, ребята?

В ребятах Миша не увидел энтузиазма, они стояли, потупив глаза в землю. Он окинул взглядом лица сограждан, стоящих на его пороге, и подумал: «Что ж сделали с народом нашим?! Какая же каша в головах, как перевернуты все ценности. … Ради каких-то искусственных процентов творят насилие над человеком и даже готовы унизить физически. Ложь, везде ложь!»

Михаил молча развернулся, пошел в комнату, взял паспорт, надел пальто и вышел на лестницу. Окруженный «эскортом» из пяти человек, он шел на избирательный участок и был подавлен насилием над собственной личностью, наверное так чувствуют себя несправедливо арестованные, которых ведут на расправу. При подходе к избирательному участку настроение изменилось на противоположное. Пришло понимание, что эти люди явились такой компанией совсем не случайно, что схема отработана. А раз так, то значит, не он один занимает такую позицию. После этих мыслей Миша почувствовал, как сами собой расправляются плечи и появляется бодрость во всем теле.

Вернувшись домой, он продолжил хождение по комнате и свои размышления. Только тон их стал более позитивным. До Миши вдруг дошло, что главный выбор может быть и не за человеком. Да, мы выбираем! Выбираем каждый день. Но полностью ли сами этот выбор делаем? Не помогает ли нам в этом кто-то? Кто? Самый главный выбор – место рождения и семья, в которой родился. Этот-то выбор делает всегда кто-то, но не мы. Неужели из вредности и со зла? Вряд ли. Просто это, наверное, необходимо именно нам. Да! Мне плохо жить здесь, в СССР. Но что такое я?! Песчинка, мотылек-однодневка по сравнению с нацией, государством, миром, и в то же время существо, способное на творческий акт, который может изменить и государство, и этот мир. Возможно, рождение мое здесь совсем не случайно и я должен выполнить что-то важное, но мне пока неведомое. Может, вовсе не случайно мне дано и все остальное? И эта женитьба, и работа, и командировка, и соседи? Может это как раз и необходимо для выполнения того, главного, еще неведомого. Отрицать все нельзя, невозможно резко прогнуть окружающий мир под свои желания - это тупик! Несомненно, что есть что-то выше разума человека, и с этим надо считаться. Наверное, мир изменится только тогда и только так, когда и как изменимся мы сами.

Михаил открыл шкаф и достал бутылку каберне, налил вина в стакан и вдруг заметил, что перестал подкашливать, и никто его больше не душит.