1

Архипов закончил работу и вынес из сарая новый крест, сделанный из двух хорошо обструганных планок.

– Далеко собрался? – крикнул ему из-за ограды Ромас.

Его черный «Mercedes» стоял во дворе, вымощенном камнями.

– На гору Крестов, – сказал Архипов. Лицо его было опухшим, правый глаз заплыл.

– Счастливчик! – позавидовал сосед. – Если встретишь там бога, попроси его, чтобы он снизил инфляцию.

– Мои молитвы там не услышат, – сказал Архипов, прикрепляя крест к раме своего велосипеда.

– Тогда зачем крест?

– Друг умер.

– Все мы там будем... – быстро перекрестился сосед. – А ты кто по вере? – спросил он, садясь в автомобиль. – Православный или католик?

– Буддист, – почему-то ответил Архипов. Хотя не был ни тем, ни другим, ни третьим.

Сосед отбыл в офис. Архипов присел на завалинку. Закурил.

Вставало солнце. По-весеннему щебетали в деревьях птахи. Деревянный дом его покойных родителей покосился вбок, требовал ремонта. «Бог с ним, с ремонтом», – потер Архипов ладонью небритый подбородок. Денег все равно не было. Плохо было другое: он сам.

Вспомнилось, как он раздражался, злился, бесновался зимой, когда пилораму, где он трудился десять лет, закрыли за долги. И он остался без работы. Пил, когда умер Андрей. Короче, был дураком, а дураков он и сам не любил.

Вот и вчера у него не было ни малейшего желания связываться с тем бритоголовым в баре у Гоши, но тот сам напросился.

Хулиганов было трое. Но тон задавал старший среди них, красномордый, с бугристой обритой головой и кабаньими глазками. Гоша предупредил: «Не реагируй на их выпады». Архипов взял свой бокал с пивом и направился к столику. Красномордый проводил его злобным взглядом. И выругался на русском: мол, хотел послушать живую музыку, а попал на шоу уродов, безруких и безногих. Его «шестерки» загоготали.

Гоша покачал головой. На афганской войне он был поваром. Варил кашу, когда духи накрыли минометным огнем их палаточный городок. Ему оторвало голень. Архипову повезло больше, чем Гоше и тем салажатам, погибшим в палатках. Пуля раздробила ему левое плечо. Его прооперировали. Но плечо осталось «замороженным». Так что на пилораме Архипов работал в основном правой рукой. И так натрудил ее, что стала она сильной, как шатун. В этом он не раз убеждался, когда ему приходилось драться с разной сволочью.

Но вчера драться он не хотел. Он вообще не хотел больше драться никогда. Но красномордый не унимался и стал поносить Джона Леннона, портрет которого Гоша повесил в своем заведении вместе с плакатом «War Is Over», то есть «Конец войне». Архипов, любивший Леннона, сдержанно попросил его не шуметь. Но тот не понял. И продолжал изрыгать ругательства. На скулах Архипова вздулись желваки. Боясь своего гнева, он поднялся из-за стола...

Схватка была короткой.

Он едва устоял, когда красномордый хуком оглушил его. И больше не сдерживал себя. Дал, как надо, правой вожаку в живот. Тот обхватил Архипова. Архипов его оттолкнул, и дал ему еще раз снизу в его челюсть. Вожак взмахнул руками и грохнулся на пол...

Архипов крутнулся к тем двоим. Сопляки отскочили, выжидающе смотрели – то на Архипова, то на упавшего...

– Вон отсюда! – подбежал к ним Гоша.

Подхватив своего вожака под руки, хулиганы с руганью и угрозами выкатились из заведения.

– Преподал урок, – успокаивал Гоша Архипова, закрыв бар. – Теперь они здесь не появятся.

Но Архипов знал, что после таких «уроков» кабаны становятся еще наглее. И они есть всюду, в каждой стране. Но что хуже всего, их поголовье увеличивается. Вот в чем беда. Гоша слушал и только вздыхал.

Архипов пришел в свой пустой дом. Правая рука опухла и болела. На сердце скребли кошки. Он лег на кровать, но заснуть не мог.

Валя, жена, ушла от него зимой. Она его, дурака, жалела, когда он запил, похоронив Андрея. А он не понимал этого. Орал: «Если я – идиот, тогда где же он, твой умный-то?». Первый муж Вали был кандидатом наук. Писал диссертацию. Валя работала одна, содержала его. А когда он диссертацию защитил, то бросил ее и женился на студентке. «Не далеко же я ушел от тех, с кем дрался!» – свежевал себя Архипов.

Вспомнилось, как Андрей, не терпевший зло в любом проявлении, назвал его хамом. Когда случайно стал свидетелем его ссоры с Валентиной. Архипов не знал, куда деться от стыда. Жить захребетником было невмоготу. Но работы не было. И он, как тот пьяница из сказки, которую однажды дал ему почитать Андрей, пил, потому что его мучила совесть, а совесть его мучила потому, что он пил. Андрей, как мог, вразумлял его. Зачем, почему он тратил на него, динозавра, у которого и мозгов-то было с куриное яйцо, свое время? Невысокий, тонкий в кости, Андрей казался Архипову моложе своих двадцати восьми лет. Он где-то что-то преподавал. Бегал с гитарой по частным урокам. Изредка выступал у Гоши, с маленькой сцены пел под гитару свои песни. Там они и познакомились. И задушевно говорили о многом.

И как-то так само собой получилось, что Архипову эти разговоры с Андреем стали необходимы, как воздух, в том водовороте, где он барахтался, потеряв свое место в мире. Андрей говорил ему о чем-то важном, чему и слов-то не подберешь. Но без этого «что-то» все казалось бессмыслицей. Ну, отломал день на работе, ну, нажрался мяса, а дальше-то – что? И болит душа. Не зная, «что дальше». Андрей знал. Однажды он рассказал Архипову, что поливает речной водой не принявшиеся деревца, которые посадили на горе Крестов монахи - францисканцы. Архипов уже где-то слышал (а может, видел в кино), как один священник поливал высохшее дерево, на протяжении многих лет, каждый день приносил на вершину горы полные ведра воды. И дерево зацвело. Но Архипову и в голову бы не пришло – поливать сухое дерево в реальной жизни. А его друг поливал. Обыватели над ним посмеивались. И таких насмешников было в городе немало. Та же разведенка Маша Бойченко, шустрая кареглазая украинка, подруга Вали, крутила возле виска пальцем: «Вон твой дружок опять покатил на гору сухую палку поливать, лучше б делом каким занялся!»

– Дурочка! – сердился Архипов. – Он палку-то эту и за тебя, бескрылую, поливает.

– Да ну? – хлопала Машка насандаленными ресницами. – Прямо за меня? Ну, тогда передай своему другу, чтоб шибче поливал. Глядишь, женилка-то и вырастет...

И показав Архипову остренький язычок, пела:

Жабанята квацают:

Боже крилець не дав...

Андрей от души посмеялся, когда Архипов спел ему эту «писню». Он хотел, чтобы и Архипов там побывал, на горе Крестов. И Архипов ему обещал. Да так и не собрался. И долг саднил, как незаживающая рана.

И была уже глубокая ночь, когда он, совершенно измученный, поднялся с кровати. Набросил на плечи ватник и пошел в сараюшку. Там у него был верстак. Набор плотницких инструментов.

2

До горы Крестов было одиннадцать километров. Об этом сообщал придорожный щит возле костела Петра и Павла. И Архипов что есть сил, погнал велосипед по велодорожке прочь от города, и ветер бил ему в лицо запахами талой земли, вышибал из глаз слезы.

Слева, по рижской трассе, сновали туда-сюда машины; справа – чернели поля. За полями синел лес. То и дело небо распарывали натовские истребители, базирующиеся на Шяуляйском аэродроме, заглушали своим ревом пение жаворонка, который, казалось, сопровождал Архипова, будто душа Андрея...

Андрей верил, что гора Крестов – святое место. Говорил, что это – храм, созданный самой природой. «И пока эта гора существует, мир не рухнет в пропасть...» – слышался Архипову его голос.

В тот день Андрей до нитки промок под дождем. Кашлял нехорошо, сухо. И Архипова так и подмывало спросить, зачем он гробит свое здоровье, мотаясь на гору Крестов так часто.

– Это ритуал, – сказал Андрей, будто прочитав его немой вопрос. – Просто ритуал...

Но он что-то не договаривал.

А спустя месяц Андрей умер.

Кто-то выстрелил ему в живот из газового пистолета, переделанного для стрельбы боевыми патронами, забрал его гитару «Rickenbacker». Когда вечером он возвращался домой после концерта. Убийцу не нашли. И когда Архипов пытался представить лицо того, кто убил Андрея, ему виделась красная морда с маленьким глазками, утонувшими в этой красноте.

– ...Понимаешь, Саня, идет война, – бормотал Андрей в больнице, умирая от перитонита. – И земля победила небо...

Архипов молчал, понимая, что он хочет сказать ему что-то важное, о чем они не договорили.

– ... Бог умирает... – бредил Андрей. - Но Его, Бога, можно вернуть на землю... И мы должны Ему помочь... Все обожить! Все одухотворить заново. Самих себя, каждый цветок, каждый камень, каждое дерево... И не в этой ли нашей каждодневной работе разгадка... Смысл и цель, а, Саня? Я это только сейчас понял... – открыл Андрей глаза, огромные, и безумные. – Вот в эту минуту понял... Нет, я знал. Давно знал. А сейчас... Сердцем, болью понимаю, да поздно... Ах, если бы мне пожить еще немного... Хоть один день. И на горе побыть...

– Зачем, Андрей? – впился ногтями с траурной каймой в свою руку Архипов.– На гору-то...

– Саня, милый! Я бы там крест поставил. Крест! Сейчас, когда я ЭТО знаю... И имею право говорить... От лица всех... – совершенно другим, не своим грудным голосом, сказал он. – Ведь все мы братья, родственники... Понимаешь, Саша? И отчизна у нас одна. Единственная...

– Андрюш, может, это... священнику скажешь, про Бога-то? – Не знал, чем помочь другу несчастный Архипов, видя, что Андрей умирает. – Он лучше поймет, что к чему. Я могу священника... У меня деньги есть, – соврал он, вдруг вспомнив, что попу надо платить: кто-то ему говорил, что услуги священников платные.

– Не нужно... – вдруг открыл глаза Андрей, и столько в его глазах было сочувствия вперемешку с мукой, что Архипов не выдержал этого взгляда, отвернулся. – Я привык без посредников с небом говорить... Так честнее. Ты лучше крест поставь на горе. И винца там выпей... Но только не грусти там, Саня... Не надо...

Умер Андрюша на руках Архипова. Странно, что кроме ребят-музыкантов, да красивой девушки, рыдавшей по Андрею, в больницу никто в тот день не пришел. Выходило, что у Андрея не было родных. А может, родственники просто не смогли приехать в Литву из-за визового режима. И от этого было Архипову еще горше. Еще жальче Андрея, который никогда не жаловался на свое сиротство...

Вдруг звонок на сотовый. Архипов затормозил. Звонил Гоша:

– Ну, как ты?

Архипов сказал, что катит на Крестовую гору.

– Молоток, Саня! – поддержал Архипова Гоша, он же Игорь Анатольевич Беляев. – Держись, сержант. А я здесь Андрея помяну. Уже наливаю...

Но, видно, небеса были иного мнения об Архипове, чем Гошино «молоток». И как только он набрал скорость – бах! Архипов едва успел затормозить, чтобы не сверзиться в кювет...

– Что за хрень? – сперва не понял он.

Потом увидел – отлетела педаль. Ну и ну!

В задумчивости подобрал Архипов на дороге педаль. А чуть дальше от нее – отвинтившуюся гайку. Приладил педаль на место. Хотел было завинтить гайку, да вспомнил, что забыл ключ.

С горем пополам он закрутил гайку лезвием складного ножа. Проехал метров сто. И ногой почувствовал, что педаль отваливается.

Архипов спешился, покурил, щурясь на облака. В небе, будто в насмешку, натовские самолеты прочертили белый крест. До горы было семь километров.

– Поворачивай, оглобли! – нашептывали бесы. – Неужто попрешься?

Но Архипов не слушает провокаторов, снова завинчивает гайку, прикладывает подорожник к ножевым порезам на руке и - вперед, и выше. Как говорил в армии их взводный Серега Нефедов. И даже песню строевую запел, ведя своего одра за руль:

Не плачь, девчонка, пройдут дожди,

Солдат вернется,

Ты только жди...

И боковым зрением ему видно, как вытягивают шеи из машин люди, едущие по трассе. Одна дамочка из авто чуть не выпала – вот как ей стало любопытно. И даже весело. Что не Архипов едет на велосипеде, а велосипед на нем. Ай - яй...

Несутся машины. Лыбятся водилы, завидев «крестоносца». И никому даже в голову не приходит помочь человеку.

Вдруг – велосипедисты. Девушка и два парня. За спинами рюкзачки. Смеются:

– Крестный ход, да?

И катят дальше.

– Может, помощь нужна? – неожиданно притормозил крайний парень, высокий и тонкий, как бегун на дальние дистанции.

– Нет проблем, – неожиданно для себя отказался от помощи Архипов. Не иначе бесы за язык потянули.

Пожав плечами, пацан рванул догонять друзей.

- Так мне и нужно, – вслух сказал Архипов. И почувствовал себя почти больным.

Становилось жарко, солнце припекало голову. И Архипову, седому, постаревшему за эту долгую зиму, мучительно хотелось пить. Но он не взял с собой воды, понадеявшись на свою солдатскую закалку.

– А мы тебе что говорили! – развеселились бесы. – Не двадцать поди. Топай теперь, олух царя небесного.

И подумалось с горечью: зачем жил? Коптил небо? Но Архипов осадил себя. Вспомнив желторотых новобранцев, – таких же, как этот длинный мальчишка-велосипедист, – погибших под шквальным огнем духов в палатках. Да и других ребят вспомнил он, оставшихся там навеки вечные, в горах Афгани...

И решил – не сдамся. Хоть на брюхе, но до горы доползу. Назло всем бесам.

И вот, наконец, показался вдали поворот на Крестовую гору, отмеченный высоким каменным распятием.

Допехал до креста. Передохнул. И еще километра три протопал пешком, прежде чем открылась ему гора, сплошь покрытая крестами.

И была она издали похожа на остров, будто парящий над лугом. Но, может, ему померещилось. Хотелось думать, что – остров. А неподалеку – речка, тенистая, тихая, с песчаным дном. Ведро – в траве. И почему-то Архипову подумалось, когда он увидел это ржавое ведро, что деревья, которые поливал Андрей, зацвели. Что-то не видно было окрест ни одного сухого дерева. Молодыми листочками шелестела рощица. И звенела своими многочисленными украшениями гора. Хорошо было здесь. Привольно.

Архипов умылся в реке. Испил воды. И медленно, озираясь по сторонам, пошел к горе. И каждый его шаг будто ангел считает.

Немного оробев из-за своего разбитого лица, постоял перед Христом. Вырубленный из огромного цельного дерева, Христос простирал руки к несчастным и к счастливым. К победителям и к побежденным. И Архипов словно пропуск получил за то, что так хорошо подумал. И по деревянным мосткам стал подниматься наверх, сквозь строй крестов – туда, где светилась на солнце белая скульптура Богоматери.

Там, на пологой вершине, он и поставил свой крест среди других крестов.

«Сколько же миллионов здесь побывало», – изумлялся Архипов, глядя вокруг на тысячи крестов и других фетишей. И все молились одному Богу, надеялись. И никто не в кого не стрелял, никто не убивал друг друга из-за цвета кожи или из-за религиозных расхождений...».

И вдруг он увидел фигурку Будды, стоящую под православным крестом, увешанным католическими крестиками и четками.

– Ну и ну! – почему-то обрадовался он этой фигурке со следами, оставленными временем и стихиями.

И вспомнил, да ведь он же «буддист»! Так он сказал сегодня утром Ромасу, своему соседу, когда тот прицепился к нему, – какому богу он поклоняется.

И стало до слез ясно, почему «все братья, родственники». Да не было здесь, на горе Крестов, ни рас, ни народов, ни богатых, ни бедных, ни религий, ни партий. «Все это какой-то великий обман!» – думал Архипов. И казалось, что он об этом знал всегда. Еще до своего рождения. Да забыл. А гора ему об этом напомнила.

И Архипов посветлел лицом. Он это сам почувствовал, что посветлел. Муть в его сердце осела. Ум успокоился. И он ни о чем больше не думал. Ни о чем не жалел. А просто ступал по тропинкам, проложенным среди крестов, вслушивался, всматривался. И таинственный мир горы с грудами ржавеющих, гниющих и истлевающих на земле нательных крестиков, иконок, распятий, медальонов с ликами Спасителя утешал его. Будто гора заведомо скорбела и по его судьбе.

Архипов вернулся к реке. Где стоял его «Messenger». Так называл его велосипед Андрей за надпись на раме «War Is Over». Достал из рюкзака бутылку красного вина, хлеб. И выпил за Андрея, который, казалось, смотрел на него с небес, улыбаясь своей милой улыбкой. А потом – за всех ушедших, убитых на войне, погубленных от голода, нищеты и политики, да и за всех живущих. Такое было настроение. Редкое, светлое.

С какой-то непобедимой уверенностью завинтил он зазубренным, как пила, ножом, гайку на педали. И – будь, что будет! – покатил к трассе. Но педаль держалась. И мало-помалу Архипов стал забывать про педаль, думая о чем-то другом, хорошем. А когда вспомнил о ней, то был уже виден впереди белый костел Петра и Павла с красной верхушкой, похожей на карандаш.

Архипов удивился, что гайка до сих пор держит. Но без особых эмоций. Держит и держит. Бывает и не такое. И вскоре, сам того не заметив, замычал песню Джона Леннона «Представьте себе», радуясь весне, попутному ветру и непотерянному дню.

____________________________

«Messenger»* – несущий весть.