поэт Александр Файнберг (2.11.1939 – 14.10.2009)

В ночь со вторника на среду (14 октября) в своей квартире в Ташкенте скончался классик русскоязычной литературы Узбекистана, поэт Александр Файнберг. До своего 70-летнего юбилея, который он собирался отмечать 2 ноября, поэт не дожил без малого три недели.

С середины сентября, на протяжении почти месяца Александр Аркадьевич лечился в Первой стационарной правительственной больнице Узбекистана. Его беспокоило сердце, «скакало» давление – то понижалось, болела печень... врачи ставили диагноз «Острый гепатит печени». Однако совсем недавно выяснилось, что у него цирроз.

9 октября Файнберг выписался из больницы, и, по словам супруги поэта Инны Глебовны Коваль, чувствовал себя неплохо.

— Вчера у него вроде бы ничего не болело, он ни на что не жаловался, но сегодня ночью его сердце неожиданно остановилось, — сказала Инна Глебовна.

За свою жизнь Александр Файнберг выпустил около пятнадцати авторских книг стихов, как у себя на родине в Узбекистане, так и за рубежом. Есть множество публикаций и в коллективных литературных сборниках. Файнберг активно сотрудничал с узбекскими кинорежиссерами: по его сценариям снято несколько художественных и более 10 документальных фильмов.

12 апреля этого года Александр Файнберг указом Президента РФ Дмитрия Медведева был награжден медалью Пушкина за большой вклад в развитие культурных связей между Россией и Узбекистаном.

Краткая биография Александр Аркадьевич Файнберг родился 2 ноября 1939 года в Ташкенте, куда его

родители переехали из Новосибирска в 1937 году. После окончания семилетней школы Александр Файнберг поступил на учебу в Ташкентский топографический техникум. После окончания техникума служил в армии в Таджикистане. Затем окончил Ташкентский университет, где учился на заочном отделении журналистики филологического факультета, и работал в студенческой многотиражке. В 1961 году женился на И. Г. Коваль.

 

А. А. Файнберг был членом Союза писателей Узбекистана.

Он являлся автором пятнадцати книг стихотворений (включая посмертно вышедший двухтомник, составленный автором), а также по его сценариям было поставлено четыре полнометражных художественных фильма и более двадцати мультипликационных фильмов. Им были переведены на русский язык стихотворения и поэмы Алишера Навои и многих современных узбекских поэтов. Его стихотворения печатались в журналах «Смена», «Юность», «Новый мир», «Звезда Востока», «Новая Волга» и в периодике зарубежных стран: США, Канады и Израиля.

В 1999 году к двадцатилетию трагической гибели в авиакатастрофе футбольной команды «Пахтакор» по его сценарию был снят фильм «Их стадион в небесах», в котором звучит песня на слова Александра Файнберга о пахтакоровцах 1979 года.

В течение нескольких лет А. А. Файнберг руководил в Ташкенте семинаром молодых писателей Узбекистана.

В 2009 году А. А. Файнберг Указом президента России награжден Пушкинской медалью[2] за большой вклад в развитие культурных связей и сохранение русского языка и русской культуры.

Умер Александр Аркадьевич Файнберг 14 октября 2009 года в Ташкенте.

 

1952

 

У апреля зеленые тени.

И открыто окно поутру.

Чья-то песенка там, за сиренью,

чей-то легонький шарф на ветру.

 

Ночью град прогулялся по крышам.

Мне двенадцать. Ни бед, ни утрат.

Где-то горлинка горлинку кличет.

Где-то мама с отцом говорят.

 

Где-то, где-то тележка менялы

через дворик везет облака.

В старом доме — прохлада подвала.

В старом доме — сквозняк чердака.

 

Вот белье на веревке повисло.

Пар стоит над стиральной доской.

Там Шульженко — про старые письма,

там Утесов — про берег морской.

 

Змей пергаментный в небе трепещет.

Пахнет хлебным зерном винзавод.

 

— Вещи старые. Старые вещи, —

под балконом старьевщик поет.

 

ПЕНЕЛОПА

 

Послевоенка. Ветер гнет столбы.

Гудит завод промозглым серым утром.

Там снова мало черного мазута.

Там снова много дыма из трубы.

 

Идешь, не выделяясь из толпы,

в поношенные туфельки обута,

прозрачная от голодухи лютой

и местная по прихоти судьбы.

 

Где парус твой, залетная гречанка?

Но вдруг ресницы юной хулиганки

махнули мне, как весла двух галер.

 

Акцент не утаил ее веселья:

— В общагу приходи ко мне, Гомер.

По вечерам я вся без Одиссея.

 

. . .

 

Слава, слава, обманчив твой гул.

За бессмертьем бессмысленна давка.

На болванки распилят чугун,

бронза тоже уйдет в переплавку.

 

Что ж останется наверняка?

Видно, то, что и было любимо, —

женский образ, стакан коньяка

да колечко табачного дыма.

 

СЛОВАРИК

 

Стукач. Сексот. Забрали после чистки.

НКВД. Бухаринец. Гулаг.

Слуга капитализма. Скрытый враг.

И десять лет без права переписки.

 

Решенье тройки. Прихвостень английский.

Антисоветский заговор. Кулак.

Этап. Шаг влево. Вохра. Кум. Барак.

Дадим отпор шпионам-вейсманистам.

 

Писака чуждый. К Родине глухарь.

Баланда. Пайка. Карцер. Вертухай.

Конец литературного подонка.

 

Вперёд, индустриальная страна!

 

…Читайте, изумлённые потомки,

обугленные наши письмена.

 

GENERAL

 

Из-за тебя зазря погиб солдатик.

Над ним чужие ангелы поют.

Повеситься б тебе, но ты и тут

сверкаешь, словно маршал на параде.

 

Лежат в крови твои родные братья.

Вороны из глазниц их воду пьют.

Ты ж, на Багамах строя свой редут,

царишь, не помышляя о расплате.

 

Гоп-стоп, на “мерсе” едущий кабан.

Когда б ты рылом свой окоп копал,

цены бы тебе не было, вояка.

 

А так – прощай. Ты гибнешь не зазря.

Я факелом швыряю в бензобак твой

сонет, в котором боль и кровь моя.

 

* * *

 

Так что мне в имени твоём?

Прости, подруга, в нём и днём

ни мук любви, ни состраданья

не отыскать и с фонарём.

 

В нём навсегда по воле зла,

как в пропасти, скопилась мгла

чернее самой чёрной ночи,

черней грачиного крыла.

 

В нём крест и тот с налётом ржи.

В нём тайной зависти ножи,

змеи троякая улыбка

и жало ядовитой лжи.

 

Такой вот, милая, расклад

случился много лет назад.

Я в этом деле не виновен.

Ищи того, кто виноват.

 

Того, кто Господу претил,

кто не учёл полёт светил,

кто освятил твой лоб отравой

и с похмела тебя крестил.

 

ПАМЯТИ ПЕТРА КЛЕЙНЕРА

 

По кипарисовым лесам страны далёкой

бродил я, камушки бросал. Но так… Пролётом.

 

А ты навек остался там… На автостопе.

Свой спирт с разлукой пополам ты рано допил.

 

До срока взмыло в облака весло Харона.

Три моря бьются в берега, где ты схоронен.

 

Но повторяю я сквозь боль: “Ещё не вечер”.

Ещё мы встретимся с тобой. Дай Бог нам встречу.

 

Дай Бог, покуда я живой, на грани бездны

ко мне слетает голос твой с ветров небесных.

 

Дай Бог душе твоей бродить не одиноко

по кипарисовым лесам страны далёкой.

 

БЛАЖЕННЫЙ БРЕГ

 

Надежда светится в веках,

как сладостная боль,

что на блаженных берегах

есть вечная любовь.

 

Спросил о них я моряков,

но услыхал в ответ:

– Твоих блаженных берегов

нигде на свете нет.

 

А что, как там, не на земле,

а где-нибудь вдали?..

Но кто-то тихо молвил мне:

– Не плачь и не моли.

 

Полно за дымкой облаков,

созвездий и планет.

А вот блаженных берегов,

брегов блаженных нет.

 

Ну что ж, ещё не прожит век

и всё в руках моих.

 

– Алло. Кафе “Блаженный брег”?

Мне столик на двоих.

 

* * *

 

Друзья мои, редеет наша стая.

Встречаемся ещё, да вот беда –

уже не дни считаем, а года.

Да и года десятками считаем.

 

А рядом с нами весело и юно,

не зная ни страданий, ни вины,

цветут голубоглазые вьюны

под солнцем юга, золотого юга.

 

РИМ

 

О, этот диалог! Он свят и вечен.

Она обнажена. А он – разутый.

Он, проиграв свой бой: “Ещё не вечер”.

Она, обняв его: “Ещё не утро”.

 

* * *

 

Гуляй, Гоморра и Содом.

Я ж – на сквозняк.

За бестаможенный кордон

мой отходняк.

 

Как говорится, в мир иной,

жизнь отгрешив,

собьют созвездья прах земной

с моей души.

 

Не знаю, кем дано мне знать,

что в срок и в масть

с известных тайн сорвет печать

иная власть.

 

И я ступлю – ни слёз, ни слов –

как блудный сын,

в цветение других лугов,

других долин.

 

И там, пред кем я глуп и мал,

мне всё простят…

 

Обман? Да если и обман,

то будь он свят.

 

ВОПРОС 2

 

Ни облака на небе, ни орла.

Ни радости в душе моей, ни горя.

Светило опускается за горы.

Долины кроет голубая мгла.

 

Всё исчезает. Ни добра, ни зла.

Вдали безмолвно тонут мои годы.

И грустно умолкает милый голос

той женщины, что жизнь мне отдала.

 

Тогда зачем, к чему всё это было –

дорога от рожденья до могилы,

разлуки, встречи, счастье и беда?

 

Ведь если всё исчезнет в миг прощанья,

то что ж вы не горите от стыда,

присяги наши, клятвы и венчанья?

 

* * *

 

Ты пекарь? Ты сапожник? Ты поэт?

Пеки свой хлеб, готовь на лапти лыко,

стихи слагай, но восприми совет:

не помышляй воспитывать владыку.

 

Не лезь менять его законов свод.

А коль полезешь хоть единой буквой,

останется любимый твой народ

без хлеба, без стихов и без обувки.

 

ТОСТ

 

Была страна – не злоба, так навет.

Москва и Питер, Минусинск, Ташкент.

 

Любимые мои отец и мама,

ломало время вас да не сломало.

 

Ни Магадан, ни Красноярск, ни Томск.

Простите этот незаздравный тост.

 

До дна, водяра. Да, мой спирт, до дна.

Над кладбищем вовсю гудит весна.

 

Я слышу, мам, весёлый голос твой:

– Пора домой, сынок. Пора домой.

 

Нет, мама. Не пора мне со двора.

Ещё через границы и ветра

летит, звеня, он – мой футбольный мяч.

 

Не торопи. Не окликай. Не плачь.

 

* * *

 

По белым сумеркам

в дыму костров осенних

пойду туда, где край Луны рассыпал

на иней трав опилки золотые.

И лунная дорога зазвенит

под сапогами юного солдата.

И он увидит, восходя по ней,

как звёзды путь ему предначертали

не строить храмов на чужой крови,

с друзьями пить весёлое вино,

любить прекрасных женщин на Земле,

писать стихи

меж двух великих войн.

 

Прощальные строки

 

* * *

 

Я жил, ещё ни в чём не виноват,

шпана вихрастая с глазами цвета неба.

Я брал подшипники, мастырил самокат

и в магазин соседний мчал за хлебом.

 

Но вот уходят мама и отец.

Глаза мои на кладбище бледнеют.

Я сердцем чую, что и мне конец

придёт в свой срок по Божьему веленью.

 

Я вижу – тени чьи-то по лицу,

и грузовик, венками весь загружен,

везёт меня и к маме, и к отцу

в том ящике, что пахнет свежей стружкой.

 

Не призовут меня на Высший Суд.

Мои стихи не тянут на скрижали.

Кто плачет? А никто. Поминок ждут,

в глазах печаль и скорбь изображая.

 

И лишь один драчун – дворовый царь, –

не зная, где поэзия, где проза,

на самокате мчит за мной пацан

и рукавами утирает слёзы.

 

* * *

 

Любовь сперва нам кажется легка.

Потом штормит волна, и крепнут горы.

И на прощанье поцелуй наш горек

и камня крепче: – Милый мой, пока.

 

Пока, моя любимая. Пока.

Отпели, отгуляли наши встречи.

Ещё не вечер?.. Вот он – этот вечер.

Высок был день. Жаль, ночка глубока.

* * *

 

Не плачьте, коль придётся нам расстаться.

Вы лучше вслед мне улыбнитесь, братцы.

 

Куда иду я – там в отмене слёзы.

Там всё одно – поэзия ли, проза.

 

Там небесами сбиты, смыты, стёрты

следы от жизни этой непутёвой.

 

Но мне и там – среди межзвёздных трасс –

дай Бог, как здесь, любить и помнить вас.

 

* * *

 

Разлуки тень легла у глаз.

Покой? Утешит он едва ли.

Любовь, уйдя, не помнит нас,

чтоб мы о ней не забывали.

 

* * *

Там где-то, где-то бродит это, это

по переулкам нашим лето, лето.

Там вместо штанг булыжники, портфели.

А мяч – он мяч. И что там дневники нам?

Потом на всех бутылочка портвейна.

И девочки, красивые такие.

 

А после листьев осени костры

и снег зимы, и ветерок весны.

 

Всё это есть. Так вот тебе купе.

Езжай. Через минуту отправленье.

Всё есть. Да нет на свете КПП,

что пустит нас туда хоть на мгновенье.

 

* * *

 

Ошибка я? Быть может, и ошибка.

Так что ж такое у меня в крови?

Я с детства себя чую на отшибе

во всём и всюду. Но не у любви.

 

Пусть в рубище я нынче иль в короне,

душа моя не ведает оков.

Быть может, я и вправду посторонний

для всех на свете. Но не для стихов.

Так что ж я? Кто? Случайность по призванью

небес, что чуть задели мне глаза?

Ошибка ль жизни? Не скажу. Не знаю.

А если бы и знал, то не сказал.

 

* * *

 

Подъезд родной мой в двухэтажном доме,

балкон дощатый – жизни самый верх.

И двор большой наш, вольный и футбольный,

любимый двор однажды и навек.

 

Там за Атлантикой канадские туманы,

в брега Хоккайдо бьёт чужой прибой,

а здесь с балкона только голос мамы:

– Домой, Шурёха. И опять: – Домой.

 

Пустынь барханы, зыбких волн паромы –

ничто меня за сердце не берёт.

Мне даже гул и грохот космодромов –

фигня. Балкон дощатый. Вот он,

Вот он.

Вот.

 

* * *

 

Выйду в ночи на крыльцо.

Ветер ударит весенний.

Не в седину, не в лицо,

В сердце ударит он, в сердце.

 

Юностью, счастьем, бедой

в море, на лесоповале

ветер всегда молодой.

Старых ветров не бывает.

 

* * *

 

Не прокляну под небом серым

в снегу невидимых дорог.

На дне обугленного сердца

ещё пылает огонёк.

 

То ль для меня, то ль для кого-то

искрится вместе с ним зола.

И жить, как в юности, охота.

Но этот снег... Но эта мгла...