Под утро Марте приснился кошмар. Ее персональный кошмар. Личный ужас. С тех пор, как ее уволили из театра, он снился ей, предвещая тяжелый день, головную боль и слезы. Идет спектакль. Она на сцене. В белоснежном вечернем платье, с обнаженной спиной она стоит у правой кулисы и чувствует, как ледяной сквозняк сверлит шею. Голубой газовый шарф чуть прикрывает плечи. Но не спасает от сквозняка. С нарастающим ужасом она вглядывается в совершенно незнакомые декорации, в костюмы актеров, пытаясь понять, что играют. И не узнает. Декорации ей незнакомы. На заднике вроде бы деревья в цвету. "Вишневый сад"? Но тогда откуда эта страшная сгорбленная старуха в пестрой цыганской юбке? Может, играем "Старуху Изергиль"? Но почему на ней, Марте, белое платье, в котором она выходила в "Безымянной звезде"? Почему вокруг старухи, трясущей седыми космами, танцуют печальные юноши в алом трико? Их танец вызывающе сексуален, почти неприличен, музыка страстно-томительна. Старуха потрясает клюкой, кокетливо подмигивает Марте и манит ее к себе, танцующие юноши, извиваясь, льнут к старой ведьме, а Марта с нарастающей паникой понимает, что совершено не знает, что ей делать, что говорить. Один из алых юношей, вальсируя, подлетает к Марте, хватает ее за руку и тянет на авансцену. Чей-то голос , не понятно откуда, громко спрашивает: " Марта! Почему молчит Марта?" Все взоры устремляются на Марту, замирает старуха с клюкой, замирают танцующие юноши. Свет на сцене меркнет, и только Марта остается в ярком луче пистолета. Сейчас ее реплика. Зал дышит, покашливает, ждет. Но она молчит. Ужас сковал ей язык, и она молчит, словно пригвожденная слепящим светом к этому кусочку сцены. Сейчас она услышит все усиливающийся ропот, смешки, перерастающие в издевательский смех, и унизительный, убийственный свист.

 

Марта просыпается в слезах и долго лежит в темноте, постепенно осознавая привычную духоту маленькой запущенной спальни, громкое тиканье будильника, мягкую ткань старенького пододеяльника. Слава Богу! Она дома. Она дома? И в следующую секунду с хриплым рыданием: она дома! Не на сцене! Она закрывает глаза в надежде вернуться в свой сон, в свой проклятый кошмар. Пусть в этом сне она забыла слова, пусть свистит и топает ногами зал, пусть! Только бы вернуться туда, где она действительно жила. Только там, на сцене, и была настоящая жизнь. Все остальное, все, кроме сцены, не имело значения, было томительным ожиданием жизни. И она торопила время: скорей! Скорей! Сейчас начнется то, ради чего и стоило жить. Погаснет свет, огромный зрительный зал, полный людей, мгновенно утихнет. Зазвучит знакомая увертюра: пАрам, парАрам, тарАм пам! Все взоры устремятся на нее, на Марту. Ах, как любила она это оглушительное, ни с чем не сравнимое чувство распахнутого сердца. Оно появлялось каждый раз, когда половинки парадного бархатного занавеса начинали свое медленное движение. Марте всегда казалось, что занавес открывает зрителям не сцену, а ее трепещущее сердце.

 

Милая доверчивая Мона на забытом Богом полустанке, словно прекрасная звезда, упавшая в степь с ночного неба. Марта не играла Мону, она ею была. Ее лучшая, звездная роль. Когда в белом летящем платье Марта пересекала сцену, небрежно роняла голубой газовый шарф и с неподражаемой улыбкой произносила:" Я не ем уток, раздавленных дизелем",- зал взрывался смехом и аплодисментами. Как она любила этот рокочущий смех публики! Ее словно окатывало горячей волной любви. Эти люди там, за сияющими огнями рампы, невидимые, но слышимые смеялись и страдали, вздыхали и плакали, и даже дышали по ее воле. Они любили ее, но она любила их больше. Они были нужны ей, как воздух. Только на сцене, она всегда была так глубоко, так бесконечно счастлива.

 

Лучшая и любимая роль подарила ей Митю. И оказалось, что у счастья нет границ. Оказалось, что у ее личного счастья насмешливые голубые глаза, твердые горячие губы и ласково-бесстыдные руки. С белой розой Митя появился в ее гримерке после премьеры "Безымянной звезды". Десятки букетов алых роз, хризантем громоздились в вазах, ведрах, лежали на диванчике. Шампанское уже разлили по бокалам. Марта и еще человек пять самых близких ее друзей наскоро обмывали успех перед тем, как отправиться на банкет. Марта все еще в гриме и белом шелковом платье Моны, смеясь, повернулась на звук открывшейся двери и словно наткнулась на восхищенный взгляд ярких голубых глаз. Он протянул ей розу со словами:

 

- Вам, самой прекрасной безымянной звезде, больше подошла бы серебряная роза. Но серебряных не завезли.

 

Она улыбнулась его милой шутке. И с внезапным сожалением отметила про себя молодость нового знакомца. Лет тридцать. Совсем мальчишка! Но каков! Хотя что ей до него! Пусть сопливые девчонки обмирают при виде этого красавчика. Она, Марта, слишком хороша для него! И вообще, какая чепуха! Но в этот же вечер Марта совершенно неожиданно для себя очутилась с этим мальчишкой на загородной даче. И там, в заснеженном саду, они молча яростно целовались. Шапочка Марты упала в сугроб, волосы рассыпались. И она почувствовала себя снежной королевой. А снег под луной сиял нестерпимым холодным серебряным блеском.

 

- Слушай, - совершенно серьезно спросил Митя Марту, когда, нацеловавшись, они шли по протоптанной тропинке к дому, и припухшие от поцелуев губы Марты горели огнем, - покажи мне звезду, с которой ты прилетела...

 

Митя исчез так же неожиданно, как появился. Полгода оглушительного счастья. И вдруг - пустота. Перестал звонить телефон, исчезли нежные записки. Еще вчера он страстно шептал в телефонную трубку: " Мое ласковое чудо, люблю тебя!" А сегодня исчез, как отрезал. Словно исключил Марту из своей жизни, как нерадивую студентку. Один раз ей удалось поймать Митю у техноложки, где он читал сопромат. Марта с тоской всматривалась в голубые глаза, утратившие нежность и что-то жалко лепетала об Экзюпери, о том, что мы в ответе за тех, кого приручили.

 

- Не надо трагедий, - сказал он просто, - ты забыла? Я женат! Какие могут быть претензии? Видишь ли, чувства не могут длиться вечно. Прости! И потом, сама понимаешь, возраст...

 

Марта вздрогнула, как от пощечины. Она смотрела, как он уходит из ее жизни. Не обернувшись. Пружинисто шагает по тротуару. Ослепительно молодой, ошеломительно безжалостный. Голубоглазый городской хищник. Схарчил ее и устремился охотиться дальше, оставив за собой истерзанный трупик любви. И все. Все! Митя давно скрылся из виду, а Марта все стояла у входа в техноложку. Ее толкали, на нее оглядывались, шептались. Она ничего не видела и не слышала. Что он там сказал про ее возраст? И как теперь с этим жить? А может, не жить? Она все стояла и стояла, а когда, наконец, смогла сдвинуться с места, зеркальное стекло отразило поникшую пожилую женщину с угасшим взглядом.

 

Она не умерла от горя. Зачем-то осталась жить. Раньше у нее был Митя и был театр. Теперь оставался только театр. И с одержимостью обреченной Марта погрузилась в работу. Она моталась по области с концертами, бралась за любую халтуру, готова была мчаться в любую глухомань, лишь бы забыться. И вопреки логике, вопреки жестоким словам, продолжала ждать. Звонка, письма, просто известия. Она не верила, что ее предали. Она каждый день надеялась. Ночи становились длинней, сон короче. Марта мыкалась по квартире, а потом доставала из буфета коньяк и выпивала рюмку-другую. Коньяк снимал боль в сердце и прояснял мысли. Марта выпивала еще, и называла вещи своими именами. Митя ее предал. Но у нее остается театр и ее зрители. Театр будет с ней всегда. Театр не изменит , не предаст. Театр - это ее жизнь, ее воздух. Вот без театра она умрет. Непременно умрет. Второй потери она не перенесет.

 

Господи! Как же давно это было! Марта, утирая слезы, сморкаясь в пододеяльник, включила ночник, откинула одеяло. Ситцевая, выцветшая от стирки ночная рубашка, задралась, обнажив костлявые ноги. Дряблая кожа, обмякшие мускулы. И это ее ноги! Боже милостивый! Зачем человек живет, зачем продолжает это бессмысленное существование, когда все, что составляло смысл жизни, исчезает, испаряется, проваливается в тартарары? Марта, ворча и всхлипывая, сползает с койки и бредет на кухню. Спотыкается о стул, болезненно вскрикивает и уже в голос плачет, причитает.

 

Клацнула выключателем. С кухонного стола, заставленного грязной посудой, порскнули тараканы. Марта с сожалением потрясла пустую бутылку из-под водки, посмотрела на свет, опрокинула и, закинув голову, долго ждала, пока последняя капля горькой влаги скатится в жадно распяленный рот. С сожалением поставила бутылу на стол. Утерла слезы, погасила свет и побрела обратно.

 

Зачем? Зачем она живет? Почему Господь до сих пор не прибрал ее? Хотя зачем она Богу? Тетя Соня была права: Богу не нужна актерка. Даже Богу не нужна. Как холодно! Марта подошла к окну, прислонилась горячим лбом к прохладному стеклу. Капли дождя рисовали затейливые дорожки на черном стекле, фонарь внизу во дворе выхватывал из ночного мрака грязную лужу, несколько облетевших кустов, кусочек мокрого асфальта. "Лицедейство - богопротивное дело!" - сказала ей давно, в другой жизни, тетя Соня. Поджала в ниточку тонкие бесцветные губы и повторила:"Богопротивное!" Тетя Соня воспитывала племянницу одна и мечтала выучить Марточку на зубного техника. Решение племянницы играть на театре повергло нежную душу тетки в шок. Она долго сопротивлялась, пугала Марту невнятными намеками на беспутство артистической среды. Предрекала: "Детка, у тебя никогда не будет нормальной семьи!" "Ну и пусть! - упрямо твердила Марта. - Зачем мне семья? У меня будет театр!" Тогда тетя Соня заехала с другой стороны, пригрозила смертью без покаяния и бросила свой главный козырь: "Господь не любит актеров! Подумай, на что ты обрекаешь себя? Вспомни: лицедеев даже хоронили за церковной оградой! Как самоубийц!" Марта недоверчиво улыбалась. "Господь не сварливая соседка, - размышляла Марта,- он любит всех своих детей, даже не очень удачных." Тетя Соня в конце концов смирилась, и племянница подалась в артистки. К удивлению тетки, Марту приняли с первой попытки.

 

Как-то, когда Марта уже успешно играла в областном театре, тетя Соня приехала в гости, и племянница повела ее на спектакль. Давали "Безымянную звезду". Тетя Соня просидела весь спектакль в первом ряду с потрясенным выражением лица. Дома она долго тискала Марту в объятиях, заливалась слезми и шептала:"Деточка, ты все-таки себя погубила! Но как божественно ты играла! Ты звезда, Марточка! Ты настоящая звезда!" Марта гладила сухие плечики тети Сони и улыбалась.

 

Давно уже нет тети Сони. Оттуда, куда ушла ее бесхитростная добрая душа, наверное все видно. Все. И эту запущенную комнату, и пустую бутылку, и мучающуюся похмельем Марту в старой ночной рубашке. И оттуда, из невозвратного далека, тетя Соня поджимает губы в ниточку и качает головой с укоризной: "Ты же звезда, Марточка!"

 

Марта останавливается перед большим стариным трюмо в резных деревянных розочках. В последнее время зеркало только огорчало ее. И она проходила мимо, не глядя, а потом и вовсе занавесила его. Словно в доме покойник. Так и есть! Марта умерла. Заслуженная артистка республики Марта Ланцузская давно умерла. А та, что слоняется по пыльной комнате, нечесаная и неумытая, та, что сшибает бутылки и выпивает до капельки горечь пропащей жизни - это уже не Марта. Ту, красавицу и любимицу публики предали все. Сначала Митя. А потом и театр.

 

"Покажи мне звезду, с которой ты прилетела?" - попросил ее когда-то Митя. Ведь это же было, было в ее жизни! И ничего нет. Нет? Неправда! Она все еще жива! Она все еще талантлива! Марта бросается в спальню. На пол летят тряпки из шкафа, где-то тут должно быть платье. Ящик комода перекошен, Марта с остервенением дергает ручку и отрывает ее. Ручка летит на пол, следом за ней летит и ящик. Марта торопливо перебирает рассыпавшийся хлам. Вот она! Коробка с гримом. Марта опускается на колени и вдыхает еле уловимый, чуть сладковатый запах грима. Засох, но это не страшно. Блаженная улыбка освещает ее осунувшееся увядшее лицо. Сейчас, сейчас она все исправит, и все увидят. Снова увидят Марту Ланцузскую! И Митя - тоже. Увидит!

 

Марта закрывается в ванной, и появляется через час. Волосы вымыты и уложены в замысловатую прическу. Мятое белое платье свободно болтается на высохшем теле. На морщинистых веках темно-синие тени и накладные ресницы, на впалых сморщенных щеках густые розовые румяна, на губах пунцовая помада. Грубо раскрашенное лицо похоже на дешевую карнавальную маску, и от этого жутковато, но Марта довольна результатом. Занавес! Спектакль начинается! Она снова играет "Безымянную звезду"! Марта сдергивает занавеску с зеркала и долго всматривается в свое отражение. Чуть отступив назад, кокетливо склонив голову набок, Марта произносит неожиданно глубоким грудным голосом: "Нет. Не могу. Не хочу. Я лучше умру. Лучше брошусь под поезд". Шагнув в сторону, она мгновенно преображается: приподнимает брови, таращит глаза, от чего лицо приобретает откровенно глуповатое выражение. Марта надувает щеки и, беспрерывно прикладывая ладонь к козырьку несуществующей фуражки, сгибается в угодливом поклоне. Теперь ее голос обретает басистые нотки старого служаки: "Но я же сказал вам, что до одиннадцати тридцати пяти ни одного поезда не будет". Марта вновь выпрямляется, снова кокетливо-изумленный поворот головы. В тумане запыленного зеркала ей видится томная изящная красавица. Нежный тепличный цветок на пыльном полустанке: "До одиннадцати тридцати пяти? Отлично. Я подожду. И умру в одиннадцать тридцать пять".

 

Стоп! Дальше нельзя! Дальше табу. Слишком горько. Слишком болит! Дальше учитель Мирою. Но в сознании Марты происходит невинная подмена. И кто осудит ее за это? Не учитель Мирою проявляется в зеркале, а Митя, таким, каким она его видела в их последнюю встречу. Строгий темно-синий костюм, голубая водолазка, голубые глаза. Как же он красив! Он берет ее за руку. Его взгляд, нежно-насмешливый, ласкает Марту. Из настежь рапахнутого окна ветерок приносит аромат цветущих яблонь. " Где-то там и моя звезда... Звезда, которую я открыл",- говорит Митя. Марта легко, совсем легко касается его щеки. Она снова счастлива! Комната по-прежнему пуста. В ней никого нет, кроме старой женщины в мятом платье. Женщина стоит перд зеркалом. С умильным выражением она гладит иссохшей рукой воздух. По раскрашенному клоунскому лицу текут слезы, смывая грим. В пыльном зеркале ей видится совсем другая картина. Сцена! Сцена! " А как она называется, твоя звезда?" Митя улыбается и целует тонкие пальчики, ласкающей его руки: " Не знаю. Я еще не дал ей имя".

 

Почему бы тебе не назвать звезду Мартой, Митя? Прекрасное имя: Марта. Звонкое, похожее на весеннюю капель. А для театральной звезды? Какое замечательное имя для театральной звезды! Марта подхватывает платье кончиками пальцев и кружится. В полутемной комнате старая женщина с выражением страстного ожидания на усталом измученном лице, кружится, как заведенная. Нет, тетя Соня ошибалась! Марта не актерка, неугодная Богу. Она актриса! Актриса! Разве это не она каждый вечер возвращала людям веру в себя? Разве не она каждый вечер вела их к красоте? Разве не ее слезами плакал зал? Разве не ее сердце билось в сердцах этих людей? И там, в зеркале, она настоящая. Не здесь, в этой вонючей убогой комнате, а там! Где взволнованная публика кричит ей:"Браво!" Где звучит музыка, и женщина с сияющим взглядом огромных глаз танцует свой солнечный танец. И учитель Мирою влюбленно смотрит на нее глазами Мити. И его голос, любимый голос, звучит только для нее: " На моей безымянной звезде это смешное приключение, которое зовется нашей жизнью, повторяется вновь - под таким же небом, но с другой судьбой. Может быть, там все, что здесь тяжело и тесно, там легче. Все, что здесь темно и неясно, там прозрачно и залито светом. Все, что мы здесь не можем довести и до половины - все наши искренние порывы и несбывшиеся мечты - все то, что мы хотели бы осмелиться сделать, но не осмелились, хотели бы любить, но не полюбили, - все-все там осуществимо, просто и легко".

 

Кружась, Марта задевает туфелькой стул и, не удержав равновесия, цепляется за трюмо, чтобы не упасть. На какую-то секунду она и зеркало замирают, и Марта совсем близко видит свое отчаянно-испуганное лицо, нелепо раскрашенное театральным гримом. "Ах, все обман! Все!" - еще успевает подумать она, и в следующий момент старая актриса неуклюже заваливается на пол, увлекая за собой зеркало. Подвернувшийся стул разбивает старинное стекло вдребезги. Сотни осколков впиваются в лицо Марты, шею, руки. Белое платье мгновенно пропитывается кровью, словно диковинные алые цветы распускаются на тонкой ткани. В голове зазвенело, закружились разноцветные огоньки. Издалека Марта слышит голос Мити: "Ни одна звезда никогда не отклоняется... не останавливается на своем пути". И уж совсем далеко, откуда то из-за Большой Медведицы, она слышит и свой радостный голос :"А я звезда, которая остановилась... "