Учителя русской словесности (так он любил называть свой предмет) Адама Курбановича сельчане прозвали «урус шептуном» за то, что часто разговаривал сам с собой и только по-русски.

 

Он до глубины души и всем сердцем был увлечен классным предметом, которого он преподавал более тридцати лет, что порой, даже к скотине обращался по-русски.

 

Каждый зимний день он в той же одежде (костюме и в галстуке, которой ходил на работу, водил скотину на водопой. При этом никогда не пачкался и передвигался легкой поступью, осторожно ставя ногу, чтобы не испачкать обувь. Бытовало мнение, что ботинки зимой и в грязь он мажет специальным составом, чтобы не прилипали снег и грязь.

 

Годовалый рыжий бычок, принюхавшись к гениталиям старой коровы, сделал попытку запрыгнуть на нее.

 

Адам Курбанович прервал декламацию посвященных наступлению весны стихов и ударил бычка по носу.

 

- Нельзя, Гондурас, нельзя, - отцовской заботой прозвучал его голос.

 

Тихонько урчала струя, ниспадая с желоба в стоячую, окаймленную тонким прозрачным слоем льда воду. Старая корова жадно напивалась влагой большими затяжными глотками и была безразлична ухаживаниям бычка, шлепая его хвостом.

 

Мужская особь предпринял очередную попытку запрыгнуть на старую корову.

 

- Нельзя, - снова угостил учитель \"словесности\" скотину по морде хлестким ударом прута.

 

Бычок был неугомонен. Снова принюхался под хвост.

 

- Я же сказал тебе – нельзя-я, - как педагог обратился он к скотине.

 

Но Гондурас ничего не хотел слышать.

Тогда Адам Курбанович из всей силы ударил его, аж прут обернулся вокруг носа кольцом.

 

- Я же сказал; нельзя. Она же твоя мама, - и голос его прозвучал таким назидательно-воспитательным тоном, будто он говорил на уроке с непослушным учеником.

 

Бычок отошел недовольной миной и стал пить воду.

Адам Курбанович улыбнулся, хотя был уверен, что не его слова и хлесткий удар по ноздрям успокоили бычка, а просто мама не давала ему повода.

 

Он никогда не переставал быть педагогом и незаметно этим гордился.