Лошадь весит примерно полтонны. Говорят, что мой дед мог поднять лошадь. Я сам не видел, врать не буду. Но говорят, что мог. Сам дед говорил мало, а то что он говорил, я не понимал и очень стеснялся. Дед же стеснялся, что плохо говорит, поэтому почти и не говорил. А разговаривал он по-русски плохо, потому что был китайцем.

 

Когда-то он жил на севере Китая, в провинции Хэйлуцзян. Дело было после Второй мировой. То ли на заработки его позвали, то ли за красивой русской невестой сманили – но перешел он северо-восточную границу Китая и оказался на юго-восточной границе России. А там таких недотеп как он отлавливали, объявляли шпионами и целыми вагонами отправляли в глубь России. Странно, да? Сейчас китайцев-нелегалов ловят и отправляют назад в Китай, а тогда наоборот сюда загоняли. Наверное, мужиков после войны мало было, а китайцев на Дальнем Востоке много, вот их сюда и слали.

 

Привезли деда в Сибирь и поселили в лагере где-то под Канском, вместе с другими такими же, как и он, бедолагами. И стали они вместе дружно восстанавливать народное хозяйство. Лагерь я так понял – скорее и не лагерь был вовсе, а поселение. Все равно деваться китайцам было некуда. Русского языка не знают, куда привезли – тоже. Знай себе, работай в свое удовольствие.

 

А в этом время где-то не очень далеко моя деревенская бабушка маялась с детьми и без мужа. Потому что муж погиб на войне. А детей было трое. И еще хозяйство. И работа в колхозе. Поэтому старшая дочка пошла в поселение к китайцам, присмотрела там самого работящего, взяла его за руку и привела к бабушке. И бабушка вскоре вышла замуж за дедушку. И стали они с тех пор жить-поживать, да добра наживать.

 

Добра они нажили не очень-то и много. Так, немного, как и в любой другой деревенской семье. Но хозяйство было хорошее. И детей всех на ноги поставили. И даже еще одного ребенка завели – это моя мама оказалась. Стало быть, мама - наполовину китаяночка. А я, значит, на четверть. А дед был чистокровный китаец и прожил в России более полувека. Но по-русски он так разговаривать хорошо и не научился. И поэтому стеснялся. А я его не понимал, и тоже стеснялся.

 

Я помню, как дедушка брал в руки яблоко и начинал быстро-быстро тереть его о голое тело. Заканчивался этот процесс где-то подмышкой. Потом дед протягивал яблоко мне и внимательно смотрел, как я его беру и откусываю. А я совсем не хотел есть яблоко, тем более вытащенное из дедовской подмышки. Но я был стеснительный и воспитанный, и поэтому ел. А потом еще долго не переносил даже вида яблок.

 

Но зато дед часто катал меня на мотоцикле с коляской. Он садил меня впереди себя, и я держался за руль и иногда даже рулил, когда мы ехали по ровной дороге. Мне казалось, что я бы вот так ехал и ехал, пока не кончится дорога. И было совсем не страшно, потому что рядом с моими руками на руле лежали крепкие дедовские руки.

 

В конце концов деду выдали советский паспорт. Наверное, чтобы он не очень хотел сбежать назад в Китай. И когда дедушка умер, я в первый раз этот паспорт увидел. В нем было написано, что дедушку звали - Ти Тин Ян. А я всю жизнь думал, что его зовут Иван. И мама у меня - Ивановна.

 

Я иногда пытаюсь представить себе, как бы я чувствовал себя, если бы меня увезли далеко-далеко от дома и заставили жить среди людей, которые разговаривают на чужом языке, который я не могу выучить. И мне становится очень грустно.

 

А еще я представляю себе, как я поднимаю лошадь весом с полтонны. Лошадь жалобно ржет. Совсем, как в Китае. Потому что лошади везде ржут одинаково. А я осторожно опускаю ее на землю и иду домой. Потому что у каждого человека должен быть дом. Даже если он и живет на чужбине.