Рос я, подрастал не по дням, а по часам. Игрой в кубики или в песочные куличи меня было уже не занять. Колдуны и прятки тоже перестали будоражить воображение и заученные считалочки типа «стакан, лимон, выйди вон…» не сулили заветной минуты торжества детского тщеславия. И чтобы я в познании человеческого бытия не свернул на звериную тропу, нужно было организовать мой досуг. Школа в те годы досугом своих учеников занималась мало, зато на девятой линии был дом пионеров и школьников, в котором можно было найти множество кружков и спортивных секций. Туда мы с мамой и бабушкой и пошли на разведку. В расписании кружков и секций внимание моих родителей приковал кружок баяна. Бабушка больше жизни любила гармониста Колю в своей деревне и готова была выйти за него замуж. Но когда дело дошло до церкви, то батюшка им запретил встречаться, так как они оказались родственниками. С этой не спетой песней в своей груди бабушка жила всю жизнь и готова была выложить все свои сбережения на покупку баяна. Бабушкина взяла. Мы пошли на седьмую линию в магазин культтоваров. Баян выбирали недолго, нужно было решить какой брать: красный или зеленый. Я выбрал зеленый. Никто не спорил. Когда мы пришли в кружок игры на баяне, добрый дядя настучал на клавишах рояля какую-то песенку и попросил меня повторить. Я подумал, что он шутит. Еще ничему не научил, а уже заставляет сыграть песенку, да еще на рояле. Это же не баян. Я нехотя нажал несколько клавиш.

– Нет, – сказал он. – У вашего ребенка абсолютно нет слуха.

Бабушка загрустила. А я, облегченно вздохнув, успокоил её:

– Баян, лимон, выйди вон.

Баян бабушке пришлось возвращать в магазин.

На этом же этаже мы зашли в другую комнату с зеркалами и поручнями вдоль стен. Это был кружок танцев. Тётя в черном попросила меня что-нибудь станцевать. Я сбацал «яблочко», модное в нашем дворе. Тёте понравилось и меня взяли. Но пока мы разучивали Молдованеску, и я крутился и прижимал к себе Таню Федоровскую из соседней школы, я так подрос и растолстел, что меня из кружка исключили за профнепригодность. Но любовь к Тане еще долго жила в моем мальчишеском сердце и я ходил к их школе, чтобы ненароком встретить её и проводить до дома. Приходилось стыкаться с пацанами из Таниного двора, и если бы не её брат Юра, который встал на мою сторону, мне пришлось бы туго, и они быстро бы отбили мою любовь к Тане. Впрочем, Таня и сама не отвечала мне взаимностью и мы с ней расстались. Зато я подружился с её братом, да так крепко, что он пригласил меня к себе не день рождения. А это было важным знаком.

На свой день рождения я приглашал четверых друзей. Мой друг Вадик Крацкин подарил мне клайстер с марками. Женька Золотов, сын нашей дворничихи тети Тони, бамбуковую палку, Вовка Бедик – книгу «Аврора уходит в бой», а Вовка Захаров – красную эмалевую звезду от офицерской фуражки. Мы съели пирог и стали рассматривать подарки. Все это теперь было мое, а пацаны, разглядывая свои вещи, нехотя прощались с ними навсегда.

С Юрой мы сошлись на общем интересе к почтовым маркам. Мы оба были больны страстью к их собирательству. Марки можно было выменять в обществе филателистов, которое собиралось по воскресеньям во Дворце культуры им. С.М. Кирова на 22 линии, можно было выменять у пацанов в школе или купить в магазине «Филателия». Мы ходили друг к другу, разглядывали под лупами свои марки и мечтали о тех странах, откуда они прилетели на почтовых конвертах. Уже не помню, с какого это лиха я раздобрился и Юрке на день рождения совершенно бескорыстно подарил всю свою коллекцию марок в двух замечательных альбомах. Вскоре мы с ним тихо расстались навсегда, без ссор, без драк, без сожаления.

Изгнанный из кружка танцев, я, униженный и оскорбленный, ошибся дверью и забрел в подвал дома пионеров, где находился фотокружок. Там в красной темноте ребята сновали из одной комнаты в другую.

– А чего это вы здесь делаете? – спросил я, зайдя в одну из комнат. Комната была освещена глухим красным светом, а на столах стояли глубокие ванночки с какой-то прозрачной жидкостью.

– Гляди сюда, – сказал Сашка из нашей школы и опустил в жидкость белый лист бумаги. На нем тут же начали проступать лица пацанов, которых я знал по школе.

– Чудеса! – подумал я. Хочу быть фокусником.

Но для этого требовался свой фотоаппарат. Я начал просить, чтобы мне его купили, и на десятый день моего рождения мне подарили фотоаппарат «Смена» за 110 рублей. Была еще «Смена-2» с автоспуском, но она стоила 130 рублей, а двадцатка для нашей семьи тогда была целым состоянием. Так я стал фотографом. В кружок мы могли прийти в любое время, проявить свою пленку, отпечатать фотографии и показать их мастеру. Он делал замечания и указания, и мы исчезали в творческом тумане. Добавляли знаний и школьные уроки рисования. Я был увлечен новым для меня делом и мог часами ходить по городу в поисках сюжетов. Город открывал мне свои красоты и мерзости.

Я фотографировал городские улицы, красивые дворцы, соборы и памятники, и своих друзей на их фоне. Первомайскую демонстрацию трудящихся, направляющуюся по первой линий на Дворцовую площадь, и военные корабли на Неве. Я фотографировал друзей, потому что они обнимались и были вместе и не мог сфотографировать лица врагов, потому что они не попадали в один маленький кадрик моей «Смены».

Когда солнце пригревало настолько, что становилось душно в длинных портках, мы ходили купаться на Неву или на пруды Приморского парка Победы, стадиона им. В.И. Ленина, центрального парка культуры и отдыха им. С.М. Кирова. Можно было купаться и на песчаном берегу у Тучкового моста, но у Академии художеств, возле сфинксов было забористей. Прыгнуть в глубину леденящей Невской воды с гранитных ступеней причала Академии или Стрелки было куда забористей. В отчаянные дни мы решались пойти купаться на пляж Петропавловской крепости, погреться у теплого гранита её стен, поглазеть на золотого ангела в вышине небес. Но здесь было опасно. Можно было схлопотать, нарвавшись на ватагу «петроградских». Они выбирали главного, и самый мелкий из их шайки подходил к нему и просил закурить. Тот его посылал, и начиналась драка, пока не подъезжали менты. Мы на «стрелке» их угощали тем же и поэтому были готовы ко всему. Эту подготовку мы проходили в своих дворах, выясняя отношения между собой до кровянки, то есть до удара, после которого у одного из дерущихся не хлынет из носа кровь. Тогда драку останавливали старшие пацаны и того, у кого текла кровь, отводили домой умываться. Родителям говорили, что парень бежал, споткнулся и упал. Сказать правду родителям было невозможно, непостижимо. Во двор можешь больше не выходить. Когда я приходил домой с разбитым носом на вопросы мамы не отвечал. Она чувствовала неладное и причитала, чтоб я не свернул на скользкую дорожку, не погубил себя и не опозорил наш род. Я её не слышал до тех пор, пока не посадили папу, и мы не сходили на свидание к нему в Кресты.

На стадионе имени В.И. Ленина на пруду установили десятиметровые вышки для ныряния. Как-то мы полезли посмотреть, высоко ли и страшно ли. Разобраться не успели. Петроградская шпана нас всех столкнула вниз и долго гоготала. Такие наглые выходки не прощали. Собирали шайку васинских, человек сто, вооружали их камнями, велосипедными цепями и обрезками водопроводных труб, завернутых в газету. Вся эта толпа шла через Тучков мост и вываливалась на проезжую часть, наводя ужас на окружающих. Обычно в сквере у Успенского собора происходило побоище, которым начиналась затяжная война между васинскими и питерскими.

Мне это очень не нравилось. Я любил тихую, мирную жизнь и боялся этих сражений, где махались все и не было видно ни своих, ни чужих. Но увильнуть от этого было невозможно. Забьют свои. Зачитанная при свете лампы история Ромео и Тибальда казалась театральной школьной инсценировкой и звон рапир в их поединке звучал мелодично, как колокольчики, заглушаемый свистом велосипедной цепи у твоего уха.

Зимой, сделав уроки, мы перекидывали через плечо коньки на шнуровках и на 33-м трамвае ехали на каток в ЦПКиО им. С.М. Кирова, вотчину петроградских. Нарастающий с каждым днем, уровень тестостерона в крови вел нас по тонкой струйке аромата девчачьих волос и их растущих грудей, обтянутых шерстяными свитерами. На катке звучала музыка, и сверкали гирлянды разноцветных лампочек. Ставка Петроградских монстров располагалась в центре катка. Они стояли мрачной темной тучей и курили папироски, сверкая огоньками. Трое, четверо разведчиков кругами барражировали среди кружащейся ликующей толпы в разноцветных шапочках и высматривали жертву. Их «спецодеждой» были кепки-лондонки, черные пиджаки с шарфами, обычные брюки и хоккейные коньки – «канадки». Они пренебрегали спортивной одеждой и считали её уделом «пидерастов». Их антиподы «пидерасты» кружили по краю поля в рейтузах, шлемовидных шапочках и на «бегашах». Низко присев и наклонившись, они, звеня носками своих «бегашей» об лед, прорезали как молнии толпу отдыхающих в разноцветных шапочках и, казалось, ни на кого не обращали внимание. На самом деле, присмотрев девчушку с выразительными формами, они подходили к ней клеиться уже в трамвае, где было не видно черных монстров и всегда можно было вызвать милиционера.

На катке черные монстры высматривали грудастых девчонок и, схватив на ходу их за грудь, исчезали в толпе. Высшую точку наслаждения эти гады испытывали, когда выискивали влюбленную парочку, скользящую, ухватившись за ручки или, еще больше, за талию. Тогда они просили парня закурить и лапали его подругу за выразительно обтянутое бедро. Нужно было драться. Парень гнался за монстром и тот привозил его к стае, теряясь в её бездне. Хорошим это не заканчивалось. Милиционеры на коньках не катались. Поэтому я не любил ходить на каток с девочками. Но иногда решался. Уж очень приятно было ее подержать за талию или коснуться невзначай её нежной упругой груди, когда она споткнется о неровность льда. А лед заливали плохо.

Еще «веселее» было на танцах в «камне», то есть в Мраморном зале Дворца культуры им. С.М. Кирова. Старшие товарищи тащили нас туда в качестве «пехоты» на случай, если возникнет сражение с пришлыми за право обладания самой соблазнительной любительницей танго. Но мы, «пехота», чтобы маскироваться, тоже должны были обниматься под музыку с набившимися в зале кудрявыми школьницами и учащимися ремеслух. Если у вожаков возникала драка, мы оставляли своих партнерш и бросались в бой. Но менты здесь были не на коньках, а в своей голенищенской стихии, да к тому же на подмоге у них были военные патрули и разного рода добровольцы. А если ссора нашего пахана происходила с мариманом, то до подлета милиции можно было так схлопотать ременной бляхой по голове, что переливание крови уже бы не помогло. Драки кипели до тех пор, пока не подъезжали воронки. Такая окружающая среда заставляла заниматься специальной подготовкой. В спортивные секции бокса и борьбы юношей принимали по закону только с четырнадцати лет. Поэтому драться нас учили старшие товарищи за стенами дровяных сараев.

В те времена нам можно было записаться в спортивные секции только мирной направленности. Чтобы не утонуть в Неве, где было страшное течение и глубина, мы пошли учиться плаванию в бассейн в Гисляровских банях. В секцию прыжков с десятиметровой вышки очереди не было, а в секцию плавания нужно было пройти отбор. Мы обмылись в душе и вышли в чашу бассейна. Тренерша в коротких штанишках и синей кофточке построила нас в шеренгу на краю бассейна. Я оказался на краю самой его глубокой части у вышек для ныряния.

– Кто не умеет плавать? – спросила тренер.

Мне было стыдно поднять руку, я оказался бы одним и был бы поднят на смех.

– На старт, внимание, марш!

Все прыгнули в воду, некоторые даже головой вперед и поплыли наперегонки. Я стоял и не знал, что делать. Я же умел плавать только по-собачьи.

– Что стоишь, бестолочь? Прыгай! – крикнула тренер, махая руками.

Я прыгнул и после двух, трех судорожных движений резко пошел ко дну. Дно было далеко. Я жадно пил невкусную хлорированную воду. Кто-то больно дернул меня за волосы и потащил вверх. Я не успел выпить весь бассейн. Тренер вытащила меня и откачала. Она прыгнула за мной прямо в своих штанишках и кофточке. Я так был ей благодарен, я так ей улыбался. И даже хотел поцеловать. В ушах моих, полных воды, глухо звенело и бубнило. Тренер подняла меня, держа крепко за руку выше локтя, довела до двери душа. Я с любовью посмотрел на нее и сказал:

– Спасибо, Вера Геннадьевна!

– Пошел вон! – сказала Вера Геннадьевна.

И я пошел записываться в конькобежную секцию на стадион «Динамо». Меня взяли. Мама на последние деньги купила мне «бегаши». Они звенели носками об лед, когда я, согнувшись, загребал ногами, проскальзывая по льду в очередном шаге.

Через месяц усердных тренировок прошли соревнования и я пробежал со страху 500 метров за 59 секунд, безумно как мельница, размахивая руками. Тренер, Елена Сергеевна, меня похвалила, присвоила мне второй юношеский разряд и сказала:

– Ты только не обижайся, Коля, но коньки не для тебя. Иди лучше заниматься в другую секцию.

– А в какую? Куда я подхожу?

– Попробуй шахматы.

Самый главный шахматист школы был одним из отличников нашего класса – Савва Половец. Отличников было четверо: Марина Еременко, Игорь Руппе, Савва Половец и я. Савва привел меня в секцию шахмат в Доме пионеров и мы с ним стали дружить. В классе сели за одну парту и вместе ходили на занятия шахматами. Там он мне ставил шахи и маты, дружески и ободрительно похлопывая меня по плечу. Папе понравилось мое новое увлечение. Он купил мне шахматы, и мы с ним играли вечерами. Он ставил мне мат и тоже ободрительно похлопывал меня по плечу. Мне показалось, что индусы придумали шахматы только для того, чтобы меня обыгрывали и ободрительно хлопали по плечу. Я шахматы сначала невзлюбил, а потом возненавидел. И стал плохо относиться к своему новому другу Савве Половцу, и даже к Алехину, хотя его не знал и никогда не видел. Зато во мне вспыхнула жарким пламенем любовь к Пеле, Диди, Вава и Гарринча. Хотя я их тоже никогда не видел. О них мне рассказал мой новый друг Саша Шахмаметьев, отпетый двоечник из нашего класса. Учителя не знали, что с ним делать и придумали прицепить его ко мне в целях перевоспитания. Сашу пересадили ко мне за парту вместо Саввы Половца, а Савву нагрузили другим отпетым двоечником Юрой Скотниковым. Кроме школьных занятий я должен был с Сашей заниматься дома. Саша жил в Татарском дворе, был татарином и у него была большая бедная семья. Беднее нашей. Когда Саша приходил заниматься уроками, он начинал тихо подвывать, что очень хочет жрать и не может думать. Я скармливал ему свои макароны с сахарным песком, и он, наевшись и отвалившись на диване, вместо занятий алгеброй начинал мне рассказывать про звезд бразильского футбола. Про то, как они виртуозно владеют кожанным мячом и какие мощные у них удары. Такие мощные, что красавец Жильмар, вратарь сборной Бразилии не может их взять. Про то, что Гарринча хромает на одну ногу, но при этом обводит четверых англичан, Диди и Вава отдают точные пасы, а красавчик Пеле посылает мяч в ворота, не давая ему касаться земли. Алгебра и геометрия тихо лежали на столе, не прерывая Сашиных рассказов. Наконец, мы решили пойти в секцию футбола. Она располагалась в «Камне», где вечером гремели танцы и мы рубились в смертельных драках за наших паханов. Тренер посмотрел на нас с надеждой и любовью и записал, наделив нас футбольными амплуа. Сашку поставили в нападение на левый край, как Гарринча. А мне Марк Иосифович Кравец многозначительно сказал:

– Будешь стоппером, Коля.

Я с тоской подумал о чем-то нехорошем, но Сашка меня успокоил, объяснив, что стоппер – это центральный защитник. На душе стало легче. На большой перемене мы в школьном дворе играли в футбол в одной команде с Сашкой. И когда выигрывали, нам говорили, что так нечестно, потому что мы занимаемся в секции. Мы с Сашкой стали часто гулять вечерами по набережной Невы и мечтать, как поедем играть в далекие страны за сборную СССР против Бразилии. Мечта о красивой нездешней жизни, как вирус, заползла в наши черепные коробки.

Перевоспитать Сашку мне не удалось, он все больше становился блатным, начал курить. К тому же в футбольной секции он был далеко не лучшим на левом краю. А когда Кравец увидел его с папироской, выгнал из секции. Как верный друг я тоже ушел из секции, но Сашка это не оценил. Мама часто говорила мне, чтобы я не водился с Сашкой, что он мутный парень и до добра не доведет. Мне было обидно за Сашку и за себя, за мой ошибочный выбор. Сашка упивался блатной жизнью, бравировал разными блатными словечками, неряшливой одеждой, папироской и сплевывал сквозь зубы. Мне больше нравились стиляги в узких брюках, твидовых пиджаках и с коками на голове. Они обычно толклись у Универмага на Среднем проспекте, и они косили под Элвиса Пресли, про которого мы знали только по рассказам моряков и краем уха слышали рокешники в его исполнении на костяшках. Блатные стиляг не жаловали, а дружинники их ловили и стригли прямо на улице. Я боялся примкнуть к ним, но брюки заузил, да так, что еле-еле в них влезал. Однажды на танцах в «Камне» я пригласил Тамарку Рысьеву, двоечницу из нашего класса. У нее в классе выросли самые большие груди и была очень тонкая талия. Ее лапал какой-то грязный, в заношенных нечищеных ботинках и мятых брюках взрослый парень. Я был чистенький и наутюженный, и как мне казалось, лучше этого грязнули. Так вот мне она отказала и тут же пошла с этим парнем, прижималась к нему своей грудью так, будто бы их смазали клеем. Сашка, увидев мои растопыренные глаза, шепнул, чтобы я не лез к ней, потому что это Октябрь, а она его чувиха.

– А кто такой Октябрь? – спросил я.

– Из главных, – шепнул Сашка.

Наши с Сашкой прогулки по набережной Невы стали все реже, он зазывал меня на какие-то задания, с виду безопасные, но меня это настораживало. Обычно мы стояли на углах улиц и, если поедут менты, должны были дать знак своим. Чаще нужно было организовывать прикрытие. Тот, кто совершал кражу в трамвае или в магазине убегал, если его заметили, а прикрытие падало под ноги преследователям и прерывало погоню.

Как-то раз Сашка позвал меня к Октябрю в гости. Когда мы пришли, в узком длинном коридоре толпилась наша шпана и чего-то ждала. По одному заходили в комнату, а выходили оттуда с очень важными лицами и начинали рассказывать, как было классно. Сашка загадочно ухмылялся, и отводил глаза. На мои расспросы не отвечал, наверное, хотел сделать мне сюрприз. Когда подошла моя очередь, он подтолкнул меня в комнату и закрыл дверь. Я догадывался, что это подарок, награда от старших товарищей, от Октября. Может быть фотоаппарат или часы? Или поесть дадут.

Комната была перегорожена шкафом и за ним слышалось какое-то сопение. Я заглянул за шкаф и остолбенел. На кушетке лежала голая, пьяная девка с татуировкой на животе «Добро пожаловать». Увидев меня, она поманила меня пальцем и развалилась на подушках. Я покрылся липким потом и меня затошнило. Опираясь о стену, я вышел из комнаты под гоготание толпы.

– Ну как? – спросил Сашка.

– Здорово, – промычал я, поднимая вверх большой палец.

В комнату нырнул Сашка. Я не мог слушать весь этот бред о сексуальных подвигах дружков и убежал домой.

На следующий день шайка, человек в двадцать, пришла под окна нашей комнаты и Сашка начал звать меня. Я вышел понурый и сказал им, что никуда не пойду. Сашка сообщил, что вчера зарезали Октября и надо идти драться.

– Я не пойду, – повторил я.

– Хуже будет, – пригрозил мне Гена.

Я ушел домой. Толпа еще стояла. Потом раздался звон стекла и на пол упал здоровенный булыжник. Хорошо, что не было дома родителей. Соседи забегали по коридору, хватались за телефон, но я их остановил, – хуже будет.

Пришла пора контрольной по алгебре. Саша заныл, дай, мол, списать. Я не дал, сказал, чтобы писал сам. Зря, что ли я с ним занимался. Он получил двойку, что грозило ему остаться на второй год.

После школы они с двумя гопниками встретили меня и начали бить. Я махался, как мог, но силы были неравные. Весь в крови я доплелся домой. Дома, отмыв кровь, я поразмыслил и решил: не сдамся. Не хочу быть в шайке. Будет страшно, но я не сдамся. Свобода или смерть. Сильней носа болело сердце, вернее душа. Он был моим другом. Мы оба мечтали о красивой жизни, оба мечтали поехать к Пеле, к Диди, к Вава и Гарринче. Что же я теперь им скажу, когда приеду в Рио.

А о том, что поеду в Рио, я уже ничуть не сомневался. Для этого нужно было только войти в зал кинотеатра, дождаться пока медленно погаснет свет и засверкает окно в яркий мир путешествий и развлечений, в мир, где живут такие разные люди. Где в Нью-Йорке живет Малыш и его добрый Чарли, в далекой Аргентине танцует несравненная Лолита Торес, в прериях от индейцев убегает на дилижансе Джон Уэйн, а на улицах Бомбея шатается голодный и неприкаянный бродяга, которого жалел весь советский народ, как родного брата. Наверное, от того, что на улицах своих городов таких же бродяг было навалом. Денег на билет в кино катастрофически не хватало. К тому же трудно было себе отказать и в эскимо на палочке. Как разорваться между соблазнами? Мы пытались прорваться в кино без билетов. Для этого нужно было протиснуться между выходящей толпой в кинотеатр и спрятаться в туалете. А когда погасят свет, тихо выбраться и сесть на свободные места. Но часто свободных мест не оставалось и нас вылавливали даже в темноте.

Однажды какой-то парень позвал меня и посулил пустить бесплатно в кино, если я помогу ему отнести и укрепить на витрине рекламный плакат нового кинофильма. Так неожиданно открылась золотая жила. Мы в газете обнаруживали, в каком кинотеатре идет любимый фильм, приходили или приезжали на трамвае или автобусе к кинотеатру и искали художника. Предлагали сделку. Он соглашался. Мы смотрели полюбившиеся фильмы до тех пор, пока не выучивали их наизусть. А потом во дворе играли, подражая любимым героям. Когда игра наскучивала, искали новый фильм. Уроки делать стало некогда. Успеваемость резко упала, но зато появился интерес к географии. Где находиться Мексика? Далеко ли? Искал на карте Буэнос-Айрес.

По радио и телевизору мелькнуло, что где-то в Южной Америке наши баскетболисты показали класс. Я подошел к учителю физкультуры Виктору Ивановичу и спросил, как записаться в секцию баскетбола.

– А что, ты рослый. У тебя получиться. Иди в Василеостровскую спортивную школу. Она на Большом проспекте у девятой линии. Тренер Виктор Федорович меня взял без разговоров.

– Центровой нам нужен, – сказал он.

Возвращаясь домой с первой тренировки, мне уже мерещилось, как я шаркаю подошвами своих ботинок по асфальту Пятой Авеню. И уже под одеялом мне слышался гул моторов самолета, который несет меня в Аргентину к ненаглядной Лолите Торес. Я без нее жить не могу.

Я тщательно готовился к тренировкам. Чистил мелом китайские кеды, утюжил трусы и майку и бегал по поляне от кольца к кольцу как угорелый. Наш разыгрывающий Серега Ломко осаживал меня:

– Ваща, что ты летишь как паровоз? Поля не видишь? Я же открытый стоял, а ты Сереге Светлову мяч отдал.

Началось первенство ГОРОНО (городского отдела народного образования) среди спортивных школ всех районов. С боями мы пробились в финал, который проходил в воскресенье в 210й школе на Невском. Я приехал, когда школа еще была закрыта. Потом подошли наши пацаны и мы стали вспоминать комбинации.

– Ваща, а ты трусы погладил? – подкусил Ломко, – А то мяч отскочит!

Матч близился к концу, а я все сидел на банке и старался перехватить взгляд тренера. Наконец он посмотрел на меня.

– Давай, Ваща, не подведи. Промышляев, пятый фол заработал.

Шли последние секунды. От страха рябило в глазах. Я выскочил на поле и, оценив ситуацию, бросился в отрыв. Дрожь в пальцах еще не прошла. Ломко запустил пас через все поле. Я выставил ладони, чтобы принять мяч, но он с силой, выбив мне палец, отскочил в сторону и гулкий отзвук от его удара прокричал мне «нет».