Чужая любовь

 

1

 

Она решила позвонить незнакомому ей мужчине. Она даже не знала кто он такой, как его зовут, кем он работает, где живет, женат ли или имеет любовницу... Одним словом, она о нем ничего не знала, абсолютно ничего, кроме номера его телефона.

Сегодня утром, когда она в переполненном автобусе ехала на работу, у светофора образовалась большая пробка, казалось, что все автомобили города в один миг со всех сторон начали съезжаться именно сюда, теснить друг друга, намеренно создавать давку. В переполненном автобусе пассажиры стояли мирно и спокойно, но любое незначительное соприкосновение раздражало их, и таким образом, по всему салону гуляла некая необъяснимая напряженность, тяжелая немая тишина, которая издавала отвратительный запах пота и одежды. Она, всем своим телом уткнувшись в левую боковину стекла автобуса, словно приклеенная намертво, задумчиво и пусто созерцала поток машин, протянувшийся по всей дороги, как вагоны поезда, и старалась не думать о том, что ей плохо. Она не обращала внимания, что на ее ноге стоит тяжелая сумка одной пожилой дамы, а позади стоящий интеллектуал, спокойно положив на ее плечо свою книжку-кроссворд, как на скамейку, разгадывает всякую чушь. Слева от нее стояли две молодые девушки, и временами так вульгарно и темпераментно шутили, что, казалось, они специально толкали и дергали ее.

Вдруг, она увидела, что в соседнем автобусе стоит незнакомый ей мужчина, довольно приятной наружности, машет ей рукой, и как будто пытается успеть сообщить что-то очень серьезное и важное. Она вздрогнула, словно её облили холодной водой. В тот же миг в ее подсознании кинолентой всплыли образы всех мужчин, с которыми хоть когда-то она могла бы видеться. Нет. Она его раньше никогда не видела. Если бы видела, то не забыла, поскольку мужчина был очень хорош собой. Забыв о приличии, она попыталась мимикой и жестами спросить, кто он такой и что хочет, но в это время одна из девушек, которая стояла слева от нее, подтолкнула свою подругу.

- Тебе что ли? - спросила она, показывая на мужчину в соседнем автобусе.

- Да, - холодно ответила вторая и жестом показывала мужчине, что не слышит.

Пробка, как большой африканский питон, проглотивший антилопу, тяжело и мощно сдвинулась.

Мужчина, указательным пальцем давя на стекло, пытался написать номер своего телефона. Несмотря на то, что стекла автобуса были чистыми, и на них не оставалось никаких следов, но мужчина настолько старательно и точно нарисовал там цифры, что запомнить их не составило труда.

Автобусы двинулись каждый по своему маршруту, а мужчина, вытягивая голову вверх, как птенец, все еще продолжал объяснять, что будет ждать звонка, и снова и снова старался нарисовать номер своего телефона.

Автобусы разошлись, и исчезло приятное лицо незнакомого мужчины. Её окатила некая пустота, стало больно, что у нее нет такого мужчины, который так старательно, так живо и жизненно ждал бы от нее звонка, любил бы ее. У нее никакого мужчины не было. По крайней мере, последние два года. Она возненавидела тех двух молодых девушек, которые стояли слева от нее, но все-таки решила повнимательнее рассмотреть; какие они, эти вульгарные девочки. С трудом, отвернувшись от стекла, она с подозрительным недоверием разглядывала их. Девушкам было лет примерно восемнадцать-двадцать. Относительно своего возраста они были чрезмерно накрашены, даже румяна на их лице сияла как офисная стена рекламных компаний. Одна из них, та, которой мужчина оставил свой номер телефона, была крашеная брюнетка, с жесткими смоляными волосами, потому и вид ее был под стать Клеопатре, конечно, после укуса змеи. Когда они выходили из автобуса, в давке коротенькая юбка Клеопатры поднялась так, что ее ягодицы, разделенные посредине тонкой веревочкой бикини, открылись всем на обозрение. Такая нагота ничуть не смущала Клеопатру, а наоборот она так смеялась, словно чувствовала себя на пляже.

Целый день, пока она была на работе, ни на минуту лицо того мужчины не давало ей покоя. Он, как видение, стоял перед ее глазами, как эликсир счастье радовал ее. В тот день, все, что происходило на фабрике ничуть не интересовало её, она не торопилась, и не опаздывала, она просто делала свою работу, как робот, машинально и без особого интереса. Она думала только о нем.

И сейчас, когда она уже сидит у себя в комнате, так же продолжала думать о нем. «Как он смотрел на неё. Глаза, его глаза говорили все то, что переживал он». Она мысленно уплывала в океан вопросов и загадок. «У него нет семьи, предполагала она, если бы у него была бы семья, он с такой легкостью не разбрасывался бы номером своего телефона. Значит, ему некого опасаться. А почему он не женат? Ведь он симпатичный, темпераментный, очень приятной внешности. Ему где-то под сорок, да, примерно под сорок. А может и тридцать пять. Да точно тридцать пять. Но выглядит он гораздо моложе своих лет. Моложе, моложе. Не больше тридцати, не больше тридцати трех. Возраст Христа. Ну да. Подтвердила она себе. Ой, как у него глаза горели, как он радостно созерцал эту крысу. Конечно она крыса, подумаешь молодая, подумаешь. Подумаешь. Если так вызывающе одеваться, у всех красивые ноги. Но ни все же показывают их». Она легким движением подняла халат и осмотрела свои ноги, точно удивляя саму себя своей красотой. «Надо же», любовалась радостно.

Бывает, что она не может запомнить номер телефона, который ей очень важен. А его номер телефона запомнила. «Может он и есть мой суженый», она буркнула так, как будто успокоила какого-то другого человека. Но, к сожалению, ее возраст и ее образование, никак не давали ее мечте реальных очертаний. Трудно быть женщиной, когда тебе минуло уже тридцать, к тому же ты одинока и небогата.

Пока она пила чай, успела несколько раз печальным взглядом обласкать телефонный аппарат, поставленный на обеденный стол как ваза с фруктами.

«Засохнуть ли в самой себе или все-таки дать, наконец, волю своим чувствам, пусть даже поздно», подумалось ей. Неужели она не заслуживает того, чтобы хоть разочек в жизни, хоть на минуточку сойти с ума от счастья. «Ой, как дорого обходится нам порядочность», печально вздохнула, но, все-таки решила не откладывать со звонком.

- Алло, - услышала она мужской голос. Прекрасный голос. Она не повесила трубку. Ей так понравился голос, что она даже не подумала о том, что у этого обладателя прекрасного голоса, может быть телефон с определителем. Этот прекрасный голос зачаровал, пленил ее, отгонял все страхи и правила приличия.

-Алло, я вас слушаю, - вновь донесся этот прекрасный голос из глубины телефонной трубки.

Ничего так не возбуждает женщину, как мужской голос. Что же таится, в этом завораживающем голосе. Он как музыка, как божественная музыка прозвучал в ее ушах, и нежно лилось в ее душу, от этого у нее задрожали ноги, затуманились глаза, все тело обдало приятным жаром, казалось, вот-вот она упадет от страсти.

Тот положил трубку.

Она застыла нерешительно, покорна, как подобает невесту, и еще долго держала трубку, нежно прижимая к своему лицу. Ее широко раскрытые глаза, то ли от испуга, то ли от очарование, то ли от неожиданности, наполненные радостный пустотой, смотрели вникуда. Если бы она работала телефонисткой, и каждую минуту слышала бы тысячи и тысячи мужских голосов, то не составило бы труда определить этот голос среди множества других. Этот голос был завораживающий, какой-то волевой, страстный, именно такой голос должен быть у этого прекрасного мужчины. «Алло, я вас слушаю» - повторила она, и эта фраза прочно укоренилась в ее памяти. Все те голоса, что она слышала в течение жизни, в один миг настолько ушли в далеко, недосягаемость, настолько стали безликими и никчемными, что она все сразу забыла, точно никогда и не слышала. Словно она родилась только сегодня, и только эту услышала фразу. Да, больше ничего. Будто она родилась на каком-то необитаемом острове, и жила там тридцать лет в одиночестве, не зная, не понимая своего происхождения, но в один миг, услышал человеческий голос, и все внутри ее встрепенулось так, словно она превратилась из одного существа в другое.

В ту ночь она легла с этим голосом. Постелила, укрыла его своими теплыми губами и прошептала: «Спи мой хороший, спи мой «алло, я вас слушаю»», а сама не могла заснуть. Боялась, что если уснет, внезапно раскроет губы и этот прекрасный голос покинет ее, улетит от нее, оставит ее в одиночестве.

 

2

 

Соседские женщины его недолюбливали и не отпускали своих мужей проводить свободное время вместе с ним, поскольку он был холост и, будучи холостым мужчиной, мог бы плохо влиять на их мужей, превратить их в себе подобных. Ведь жизнь холостяка куда более заманивающая, куда более искушенная, куда более беззаботная, чем жизнь семейного мужчины. Каждый раз, когда он взглядом натыкался на завистливые и беззащитные взгляды семейных мужчин, ему почему-то вспоминалась большая тарелка, налитая борщом. Это воспоминание взяло свое начало с далеких времен, когда еще он был молод и свеж. Тогда, какой-то мужчина, оправдывая свою беззаботную жизнь, сказал: что, мол, «у холостого мужчины болит желудок, а у женатого голова». И еще тот самый человек твердил, что женатые мужчины это те мужчины, которые продали свою свободу за тарелку борща.

Правда, были времена, когда он хотел обзавестись семьей, но каждый раз, почему-то у него ничего не получалось, и с годами он так привык к своей собственной жизни, что он иную себе жизнь даже представить не мог. Последняя попытка обзавестись семьей у него была в начале осени, несколько месяцев назад. После этого, он дал себе слово, что больше никогда ни с какой женщиной не доведет дело до серьезных отношений. А дело было так:

Однажды, после работы, как обычно, слегка выпивший возвращался домой. Погода стояла мягкая, но при этом настолько пасмурная и влажная, что казалось, а может и правда, моросил теплый осенний дождь. Улицы были пусты и безлюдны, не считая редких автомобилей на полных скоростях шумно мчавшихся по дороге, точно боясь куда-то опоздать. Люди, словно опасаясь приближающихся холодов, раньше времени укрылись в своих домах. В воздухе пахло осенью, и полунагие деревья напоминали о наступлении холодных и коротких дней. Во всех окнах мерцал яркий и тихий свет, напоминая о том, что там люди собрались в кругу семьи, в теплых комнатах и рассказывают друг другу заманчивые и интересные истории. Почему-то ему казалось, что все люди, которые уже не бродят по улицам, все они счастливы. Он сравнил себя с плохо воспитанными детьми, от которых заботливые мамы прячут своих детей. Его окатила печаль, и он, вспоминая свою неубранную квартиру, где его никто не ждал, кроме куска колбасы с чесноком и телевизора, остановился. Его взор застыл в чужих окнах так, словно весь мир застыл в счастье, а он рядом. Во дворе, усевшись на сломанную скамейку, с пафосом созерцал весь дом и все окна, в которых сиял свет, хотел, было, что-то буркнуть, но ничего на ум не приходило, и он решил, что непременно надо выпить еще пару стопки водки для воодушевления. Поскольку дома не было такого добра, он решил не откладывать пришедшее на ум дело, и покинул сломанную скамейку в поисках вдохновения.

В ту же ночь ему снился странный сон. Во сне видел, что он очень маленький, чуть ли не комарик, чуть ли не мотылек или букашка, и упавший в большую тарелку борща тонет. Как ни старается, не может выплыть на край тарелки, поскольку берег тарелки виднелся очень далеко, точно на горизонте. Он, с трудом находя большой кусок картошки, вскарабкался на него и вытащил голову, чтобы отдышаться и стряхнуть с себя масло и жир. Картошка стояла шатко и была скользкой, что пугало его. Тут он увидел, что он здесь ни один, а в тарелке полным полно мужчин. Даже соседские женатые мужчины были там, в тарелке, и так же как он все они стремились подняться на плавающие листья капусты или на тоненькие куски свеклы, чтобы спастись. А вокруг этой громадной тарелки борща стояли большие, как великаны женщины и сыпали на их голову приправы, соль и перец. Мелкие кристаллики соли казались ему весенним градом. Все мужики, в том числе и он, кричали, просили пощады и спасения, но почему-то гиганты-женщины не слышали их и не собирались вытаскивать их из тарелок. Одна из женщин громко сказала, что борщ уже остыл. Не было предела страху, когда они подумали, что если они зажгут огонь, или начнут есть, то придет конец. Он чуть было не плакал, чуть было не завыл как собака. Женщина повторила, «борщ уже остыл». Он чувствовал, как греется тарелка, и от страха сжался в комок и вскочил с постели.

- Борщ уже остыл.

Внезапно проснувшись, но, оставшись пока еще под впечатлением сна, испуганно и отрешённо осмотрелся вокруг, и потянул одеяло на лицо. Почему-то постель, в которой лежал он, не источала запаха сигарет, и подушки как камень не давили его шею.

- Борщ уже остыл, - вновь он услышал тот самый женский голос, но на этот раз уже со стороны кухни. Голос был ему знаком, но чей он не мог вспоминать. И он понял, что теперь ему не удастся уплыть из этой тарелки борща. К тому же после вчерашней пьянки, ему очень хотелось съесть чего-нибудь жидкого, мягкого и приятного.

На следующее утро, стоя на балконе свежеиспеченного семейного очага, он жалким взглядом затравленного волка смотрел на мир, который прекрасно и беззаботно протекал мимо него, вернее за пределами семейного балкона. В том, казалось бы близким, но, далеком, беззаботном и безмятежном мире мужики во дворе играли в нарды, пили пиво, рядом с ними как обычно сплетничали старушки. Где-то далеко играла музыка, вокруг гуляли ленивые кошки, а в беседке, на сломанной скамейке сидели две очаровательные особы, лет тридцати. Тонкая и коротенькая одежда еле-еле прятала прекрасные черты их сочных фигур. Они были приятно упитанные и слегка накрашенные. Углубившись в суть своих рассказов, они со страшной серьезностью пытались выслушивать друг друга, что крайне им не удавалось. А вокруг них было обнадеживающе тихо и чисто, не виднелось ни больших корзин с продуктами, ни детских колясок. Он вздохнул. Постарался придумать прекрасные слова, чтобы в них обозначилась вся необходимость и вся красота социальной морали, но почему-то ничего на ум не приходило, и он лениво почесал затылок:

- Дорогая, - крикнул в сторону очага, - ты могла бы всю свою жизнь жить со мной под одной крышей, при этом храня мне верность?

- А почему бы нет? - вопросом ответила она и, чуть задумавшись, спросила. - Ты устал от меня?

-Я от самого себя устал, - с подавленным пафосом ответил он и принял вид философа экзистенциалиста, будто жизнь дана ему не для житья, а для обсуждения ее.

Она еще что-то сказала, но он не слышал, но при этом твердил, что она права.

Продолжая наблюдать за теми дамами, он чувствовал внутри себя легкое недомогание, и хотел, было, чего-то спросить, но почему-то сказал:

- Ты представляешь, вчера в газете читаю, что некий мужчина упал с балкона девятого этажа и при этом остался живым. Разве может такое случиться?

- Там, на комоде есть запасной ключ, - задумчиво ответила она.

Вот и все. Это была его последняя попытка создать семейный очаг, по крайней мере, он так считал. С того времени он решил, что будет знакомиться только с беззаботными девочками, которые не любят готовить борщ.

Она была именно такая: беззаботная, радостная, ненавязчивая, чем и привлекла его к себе. Когда они впервые увиделись несколько дней тому назад в баре, тогда не было возможности обо всем поговорить, к тому же она была слегка пьяна. После того дня он долго думал о ней, часто ходил в бар с надеждой вновь встретить её, но все его попытки оказались безуспешными. А сегодня утром, когда он вновь ее увидел в рядом стоящем автобусе, чуть, было, не закричал во весь голос, чуть, было, не спрыгнул с автобуса. Он был уверен, что она запомнила номер его телефона, и с той надеждой целый день мечтал о том, что непременно она ему позвонит, и раньше времени вернулся домой. В этот день ее прекрасный образ не покидал его, висел перед глазами, и он целый день, сидя возле телефона, думал только о ней, вспоминал ее прекрасное личико. Она настолько казалась ему красивой и желанной, что вряд ли ее выходки, какими бы они не были, довели бы его до ненависти. Порою, он думал о том, что если она была бы его женой и тайком изменила ему, как бы он реагировал на это. Ну что тут лукавить. Если бы она это сделала тайком, и он об этом ничего не знал и не подозревал, то так бы все в неведении и оставалось, а если бы он узнал, что тогда?

Она красивая, она прекрасная как сама жизнь вздохнул он, она ангел, хотел было как-то успокоит себе.

А может быть и так, что она сама, да, она сама об этом сообщит ему, что, мол, так вот и так, она изменяла ему, и впредь будет делать это. Вновь он начал инерционна испытывать себя в прочности, перед не существующей любви. И еще хуже, продолжил он думать, ставит его перед фактом, что, либо он должен смириться с этим, либо надо сжечь все мосты, уйти, разбежаться по разным дорогам. Тогда что ему делать? Он запутался в паутине ревности и восхищения, «никто не совершенен, застенчиво и со стыдом философствовал он, никто не защищен от порока» и, стараясь больше не думать о таких пустяках, молча застыл.

И телефон так же продолжал молчать, стоял на своем обычном месте, посреди единственного стола, поставленного в центре большой комнаты. Чего бы он ни делал в течение вечера, все кончалось тем, что его взгляд возвращался к аппарату, и он забывал с чего начал. Ее прекрасное отражение никак не покидало его. Повсюду ему чудилась она, призрачно маня к себе. Порою даже это его раздражало, и он нервничал, но и отключать телефон тоже не стал, мысленно успокаивал себя, что кто-нибудь из знакомых может звонить, а в действительности все еще надеясь, что она запомнила номер его телефона. Когда время, приближалось к ночи, он, чтобы убить время включил телевизор. Но после первых фраз диктора он отключил его, поняв, что он уже все сегодняшние новости знает наизусть. Вновь включил телевизор и, убавив звук, начал обдумывать слова под мимику диктора. Глупым показалось ему все это занятие и он, окончательно отключив телевизор, резко встал и поднял телефон, чтобы выключить из сети, но, одумавшись, оставил аппарат включенным.

Сидя неподвижно, долго раздумывал о том, чем заполнить свой досуг, к кому пойти, кого себе позвать в гости. Ничего, абсолютно ничего. Не с кем делить свою пустоту, некуда отправиться. А в себе держать страстную тревогу временами становилось все тяжелее и невыносимее, словно со всех сторон квартира зажимала его. На улице моросил мокрый снег, и улица казалась пустой и жалкой. В такую погоду больше всего человеку хочется сидеть дома, укрыться, успокоится, убить в себе испуг к непогоде. Дома было тепло.

В это время зазвонил телефон и он, как бешеный гепард, вскочил в сторону аппарата и поднял трубку. На другом конце кто-то молчал.

- Алло, - с надеждой промолвил он. - Алло, я вас слушаю.

Но никто не ответил ему и он с досадой положил трубку.

Нервы были на пределе.

«Пойду в кафе», решился он. Единственное место, где он смог бы хоть немного снять с себя груз одиночества, окунуться в море страсти и неопределенности - это кафе.

Одевшись поприличнее, вышел из дома. На лестничной площадке, укрываясь от холода, сжавшись в комочек, сидела маленькая, беленькая кошка. Вся ее чистенькая шерсть стояла дыбом. Какая-то детская незащищенность чувствовалась в ней. Увидев человека, она не только не тронулась с места, а наоборот, с каким-то родным чувством мяукнула в его сторону, будто почувствовала, что смогла затронуть его доброту, и ярко выразились в ее зелено-блестящих глазах огни радости. Он тоже это почувствовал, и, усевшись, погладил ее чуть мокрую спину. Кошка радостно подняла свой хвост, подлизалась к нему, и он взял ее на руки. Лестничная площадка было пуста и не у кого было спрашивать, чья эта кошка. Вернувшись обратно к себе в квартиру, первым делом, он вытащил из холодильника колбасу, отрезал несколько кусочков и кинул ей. Кошка с аппетитом съела лишь один из кусков. Тот, подняв ее на руки, нежно погладил ее спину до самого кончика хвоста. Кошка, вцепившись острыми когтями в воротник костюма, поднялась к его шее и начала облизывать его лицо в знак радости и благодарности. Тот усмехнулся.

А телефон все еще не звонил, и стоял так, как будто не телефон, а кастрюля. Такое равнодушие телефона настолько раздражало его, что он в какой-то миг посчитал себя оскорбленным, униженным, что и усилило его желание уйти из дома, напиться и забыться.

В ночном заведение все только началось. Посетители вели себя еще скромно, вернее, в них еще оставалась чуточка ответственности, взятая из дома, музыка играла не очень громко, никто пока еще не буянил, не падал, даже официанты, вели себя покорно, чуть ли не по-манашенски. На первый взгляд казалось, что люди собрались сюда, решать какие-то проблемы. Но он человек с довольно солидным опытом, хорошо понимал, что все еще впереди, поскольку в провинциальном городе, люди пока трезвые стесняются друг друга, это естественно. И он, хищнически обозрев зал, подобрал место, где сидела прекрасная половина человечества.

К утру его разбудили холодные поцелуи кошки. Сидя на его груди, она, нежно лаская его пупок хвостом, облизывала его свежую бороду и щеки. Еще полностью не очнувшись от тяжелого сна, он лениво ласкал ее, пытаясь понять, что же произошло. Вся гостевая настолько заполонилась пустыми бутылками и грязной посудой, что казалось здесь ночью прошло стихийное бедствие. Он оказался на диване полуголым, рубашки и свитера не было вовсе, а брюки были спущены до колен. Вспоминая вчерашнюю гулянку в баре, еще не протрезвевшим взглядом осмотрелся вокруг себя, проверил карманы, они были пустыми. А, не увидев на месте телевизора, вскочил с дивана. Да, телевизора действительно не было. Он быстро вошел в спальню, открыл шкаф. И там не осталось никаких одежд. Его словно током ударило, будто всю эту картину он видел во сне. И с дикой неопределенностью, бесцельно бродя по комнатам, с каждым шагом обнаруживал, что дома не осталось ничего ценного. Надо срочно позвонить подумал он, но, к сожалению, телефонного аппарата тоже не оказалось на месте. Обессиливший, он вновь сел на диван и, почувствовав, что ему не очень хорошо, что внутри, что-то сильно бурлит, сняв штаны, швырнул в угол комнаты и лег. В его голове крутилась пустота. Словно он думал обо всем сразу, и никак не мог понять, о чем же он конкретно хочет думать. И только сейчас он понял, что сегодня вовсе не видел сон. Как обычно, просыпаясь, каждый день первым делом смутно вспоминал свои сны. Но к удивлению он не видел никаких сновидений. Ему страшно захотелось напиться. Но встать больше не смог. Лежал, не в силах шевельнуться, словно не живой, и через мгновение вновь уснул.

 

3

 

Весь следующий день, пока была на работе, потом заскочила в институт, кое с кем встретиться, все это время тот голос был с ней, и каждое мгновение звучал в ее сознании как музыка. А когда вернулась домой, была так счастлива и так радостна, будто в комнате ее ждал тот самый мужчина, загадочный и неизвестный, прекрасный и одухотворенный. Несмотря, что она как обычно вернулась в пустую комнату, это ничуть не огорчило ее, и первым делом она проверила не отключили ли телефон, потом посмотрела время, и решила, что пока его нет дома, надо посмотрит рефераты. Но не могла, поняла, что сейчас не время заниматься учебой, к тому же вряд ли это у нее получится.

На улице уже темнело, и в коридоре стало шумно, она, сидя у окна, думала о том, что «наверно ему скучно, и после работы, где-то с друзьями пьет пиво или болтает про футбол. Все мужики такие. Ну, ничего. Подумаешь, бывает и хуже. Пусть отдыхает с друзьями. Главное, чтоб по чужим бабам не мотался. А то. А если… Как это так. Бабник»…

По коридору послышалась шаги. Мужские шаги, грубые, приятные. Она, застыла, затаив дыхание, послушала, но ничего определенного не смогла понять. Сердце тревожно забилось. Шум слегка утих, но никто не постучал в ее дверь. Она тихо встала и посмотрела в глазок. За дверью никого не было. Отворила дверь. Коридор был пуст, лишь со стороны кухни доносились чьи-то голоса. Скорее всего, соседки по этажу копались там по обычным делам. Ей хотелось пойти на кухню и спросить их, кто же был тот, который только что искал кого-то, но не решилась. Нехорошие соседи были они, фабричные товарищи не особенно симпатизировали ей. Правда, между ними никогда не было раздора, но особого отношения тоже не присутствовало. Она вновь заперлась в своей комнате. «Хорошо, что в маленькой комнате такие большие окна», машинально подумала она, большие окна и без решеток, к тому же открывались во двор, где всегда было безлюдно и тихо. Она уселась на кровать, чтобы занять себя вязанием, но не смогла, поскольку не покидала ее некая мечта, взявшаяся Бог его знает откуда, тянувшая её в незримую даль. Она туманно мечтала о том, что «если тот который только что в коридоре кого-то искал, был бы тот самый мужчина, и вдруг постучал бы в ее дверь и спросил ее. А что именно спросил? Ну, что-нибудь. Что именно? Ну, допустим, спросил что-то. Ну, какая разница, допустим, спросил, не живет ли здесь девочка по имени Клеопатра?

Зачем она ему? Правда, зачем? Ведь видно было, что она его не любит. Они были разные, совсем разные. Она было такая деловитая, будто дочь миллиардера. А он? Даже не имеет автомобиля. Иначе, зачем же ему ехать в общественном транспорте. Может, у него машина сломалась, она успокаивала себя. Да точно, у него, скорее всего, сломалась машина. А теперь он не мотается по женщинам, не пьет пиво, не болтает с друзьями про футбол, а чинит свою машину. Правильно и делает, как же без машины, тем более ему, мужчине, тридцати лет. Она слегка задумалась, - нет тридцати трех лет, деловому мужчине. Бедняжка вернется домой весь в грязи, в мазуте. Некому ему стирать, некому готовить, хотя бы тарелочку борща. Стервой была его первая жена. Да, стервой была, что бросила такого красавца. А может он ее. Нет, виновата была она. Человек с таким прекрасным голосом не сможет грубить. Она было виновата. А может она..., может она умерла. Его первая жена. Как это тяжело. Нет. Не умерла, если она умерла бы, он с такой легкостью и любовью не разбрасывал бы свой номер телефона. Скорее всего, она бросила его, да, бросила потому, что он бабник. Небось в гараже вместо того, чтобы чинить машину, болтает с какими-то девками. Нет, не может быть, она взволновалась. Нечего делать девочкам в гараже, тем более в такой поздний час. Он просто работает, доделывает свою машину, и вот подкрутит последнюю гайку и машина готова

А как же зовут то его, вдруг она задалась вопросом, как же зовут этого прекрасного мужчину?.. В ее голове пронеслось сотни мужских имен, но почему-то ни на одном она не остановилась, все имена казались ей звучными, прекрасными и интересными, настолько интересными, что она сама удивилась, о том, а почему ей в голову никогда не пришла мысль, что все мужские имена такие прекрасные и хорошие? Она тихо и покорно села около телефона, будто смущалась и пряталась от кого-то. Долго не решалась звонить, жалким но жгучим взглядом созерцала телефонный аппарат. Поперхнувшись, прокашлялась, поежилась, погладила плечи, словно ей стало холодно. И решилась не опоздать, позвонить. Запнулась испуганно. Расширив зрачки, она в напряжении так смотрела на телефонный аппарат, будто он был живой и готовился прыгнуть на нее. Глубоко вздохнув, хотела, была поднять трубку, и в это время зазвонил телефон. От неожиданности она вскрикнула, и вскочила с места, точно ее укусила ядовитая змея. После третьего звонка, она осознала, что ничего опасного нет, это всего лишь звонит телефон.

- Алло.

Услышав голос своей институтской подруги, она почувствовала себя ослабленной, как после обморока, и не знала, как отвечать, ругать ее, бросать трубку, или делать вид, мол, как хорошо, что она звонила. Подруга, уловив в ее голосе некую тревогу, попыталась обо всем разузнать, но та ничего не хотела отвечать, и они решили встретиться завтра, в институте.

Положив трубку, она тяжело вздохнула, словно с нее сняли большой груз, словно миновала опасность. Она вновь осталась наедине со своей тайной, и это ее радовало. Слегка придя в себя, она решила не откладывать звонок, она боялась, что наверно давно уже ее возлюбленный дома, и теперь собирается куда-то в гости. Мало ли одиноких девушек и женщин в городе? С таким красавцем любая баба была бы рада. Пока он дома надо торопиться, думала она и набрала номер. Пошли длинные гудки, но никто не взял трубку. Сначала она подумала, что его нет дома, а когда, взбодрившись и с уверенностью в себе, еще несколько раз позвонила, то убедилась, что он выключил телефон из сети. Зачем? - подумала она. - Чем же мешает ему телефон? Чем же? В глубине подсознания мелькнул силуэт Клеопатры. «Наверно он спит», буркнула она, пытаясь успокоить себя. Мало ли что, ведь бедняжка целый день мотался на работе, вернулся весь усталый и голодный. Кушал в сухомятку, вот и сон прихватил. Бедняжка, подумала она, прослезившись, и решила не беспокоить своего, уже ставшего родным, милого.

А к утру не могла утерпеть. Хватит спать, подумала она, ведь много спать это вредно для организма. Пусть встает, подышит свежим утренним воздухом. А то проспит до обеда, потом опять сухомятка, так можно и желудок испортить.

Но телефон молчал, никто не брал трубку. Даже с работы она несколько раз звонила ему, но так и никто не ответил на ее звонки. Она загрустила. Ей стало так больно, словно ее бросили, отвергли ее любовь. А к вечеру и всю ночь, пока она безжалостно звонила ему, чувствовала себя оскорбленной, униженной. Она боялась себе признаться, но в глубине сознания, мелькнуло чего-то очень неприятное, о том, что он наверно встретился со своей Клеопатрой, потому и отключил телефон. Она тихо заплакала.

 

4

 

Проснулся лишь к полудню, когда за окнами виднелось высоко поднявшееся свежее холодное солнце. Он лениво поднялся и сев на диван, руками обхватил голову, словно пытаясь успокоить боль, которая разбудила его. Несмотря на то, что он никогда не похмелялся, и даже ему не приходилось этого делать, он почему-то в те минуты уставшими опухшими глазами искал опустевшие бутылки с остатками спиртного. Кроме пол бутылки пива ничего не нашел. Допив пиво, вновь лег. И кошка, прыгнув на диван, полезла в его голые объятия. Боль слегка отступала, но какое-то неприятное ощущение осталось внутри. Порою ему казалось, что в нем все перемешалось, отвратительно сгнило и воняет так, что если кто-нибудь оказался бы рядом, то не смог бы терпеть такой вони. Для начала решил хотя бы почистить зубы, но, зайдя в ванную, увидел, что в ванне нет ни шампуней, ни зубной пасты, ничего не осталось, одним словам, воры унесли все, что было там, кроме половинки хозяйственного мыла. Когда за ним, шаг за шагом ходила кошка, он вдруг остановился, и подумал о том, почему же воры не унесли кошку. Осталась кошка и половинка хозяйственного мыла. Не нужны были они им. Не унесли их. «А ведь меня тоже не унесли, не своровали. Какая разница между мною и половинкой хозяйственного мыла?» ворчал он. «Да никакой», сам же ответил на свой вопрос. Опустив голову под кран, открыл его. Холодная вода немного освежила его, и он, обмотав голову старым и грязным полотенцем, вновь вышел в гостевую, где, увидев развороченную комнату, ощутил необъяснимое отвращение. Не было предела злости. Даже он сам толком не понял на кого он так зол. Себя ли обвиняет, или тех девушек, с кем вчера познакомился в баре?.. Ему стало стыдно, он злился на собственную никчемность. «Как же так, шепотом буркнул он, как же я мог, как же я опустился. Черт побери». Вновь у него слегка закружилась голова, и он уселся на диван.

«Как же так», тихо буркнул он, возненавидел себя, противным, в чем-то грязным и вонючим казался самого себя. Ситуация так ошеломила его, что он готов был убить тех девушек, которых вчера пригласил к себе домой. «До чего же я доверчивый, до чего же я идиот, до чего же я глуп, - ворчал и ворчал. - Ну, когда же мне стать взрослым, когда. Вот закат за горизонтом виднеется, а я того и делаю, что ищу приключения. Почему я не умираю, ну почему же,- он крикнул в глубину опустошенной квартиры. - Почему же эти сучки не прикончили меня. Надо сейчас же выйти, пойти в тот самый бар найти их и наказать так, чтобы они больше никогда не совершали такие преступления».

Он, вскочив с дивана, натянул на себя штаны. Его руки вымазались в чем-то противном и мягком. Вонь шла отовсюду. Это была кошка. Поскольку он целый день не думал о ней, и дома кроме его единственных штанов почти ничего тряпочного не было, кошка нагадила на его штаны.

Когда он швырнул испачканные кошачьим калом брюки в ванну, его взгляд вновь уткнулся в половинку хозяйственного мыла, что сначала радовало его, но затем он горестно задумался. «Кошка, я и мыло», буркнул он. Находя некую гармонию и нужду между этими тремя вещами, да, да именно вещами, он горько усмехнулся и открыл кран. Протянув правую руку под напор холодной воды, он, пытаясь успокоить себя, задумался о том, что ведь вся жизнь у него проходит с гармонией чего-то неодушевленного, чего-то животного и нечеловеческого. Как бы горько и мучительно не было, он смутно осознал, что он живет со своей гармонией. Просто его гармония такая. Мир прекрасен настолько, насколько ты хочешь, и ты прекрасен настолько, насколько ты сам этого хочешь. Если тебе стыдно, значит, ты сам этого хочешь. Если тебе больно, значит, ты сам этого хочешь. Один умный человек сказал, что каждый выбирает себе смерть. Он был прав. Жаль, он не досказывал, что каждый выбирает себе жизнь, которая хуже смерти.

К вечеру следующего дня ему наскучило быть в плену у себя дома, и он решил, забыть о случившемся, и хоть как-то восстановить свою прежнюю жизнь. К тому же его отсутствие на работе, могло взволновать товарищей по работе. Начальство его не так уж пугало, поскольку он был хорошим специалистом, и, несмотря на безалаберную жизнь, директор ЖЭКа всегда обходил его стороной, и он об этом прекрасно знал. Если на планерке как обычно директор на каждого хоть чуточку ворчал, то ему ни слова. Директор хорошо знал его характер и боялся его, боялся, что он бросит работу и пойдет в другой ЖЭК, ведь таких хороших слесарей не сыщешь, они не валяются по улицам, по дорогам, пусть пьет, но свою работу делает на «ура». Тем более не капризничает.

Его желание, пойти на работу усиливало еще то, что он вдруг вспомнил, что там, на работе в вагончике, есть старый никому не нужный телефонный аппарат. Правда, аппарат был довольно стар и изношен, но все-таки работал. И еще на работе в его шкафу находилась его рабочая одежда, из которой можно было бы на время выбрать кое-что приличное. Поскольку из одежды у него ничего не осталось, и он кое-как привел себе и квартиру в порядок, а с наступлением темноты добрался до вагончика, подобрал себе кое-что из одежды, взяв старый телефонный аппарат, вернулся домой.

 

5

 

День начался обычно, как и все предыдущие дни, наполненные банальными заботами, которые на первый взгляд кажутся необходимыми, а на самом деле события этого дня ничем ни отличались от событий других дней, которые для нее были как один, простые до предела и скучные в своем однообразии. Именно эта банальность составляла часть ее жизни, ибо жизнь, сама превратилась в банальную низость. Искать себе проблемы в своей обычной жизни было всего лишь святой ложью, словно врач, который, зная о неизлечимости больного, каждый день приходит к нему, и спрашивает как его здоровье. Ой, как хочется в один миг закрыть глаза, оказаться в другой жизни, в другой плоскости и измерении начать свою жизнь. Но как? Как не закрывай глаза, как ни спи, все равно приходиться вставать, вернее, вновь открывать глаза в реальность, вновь сталкиваться с ней, с правдой, с самой собой. Это страшно, каждый день, просыпавшись ото сна вновь стоять лицом пред собой, это невыносимо тяжело, каждый день видеть в зеркале одно и тоже лицо, которое так бесстыдно смотрит за тобой, лишь день за днем, год за годом, становясь еще старше, невыносимее. Это больна смотреть как медленно но бесповоротна погасает молодость. Это страшно, когда ты чувствуешь, как сам себя пожираешь, пожирает тебя твое собственное существование. Она так ненавистно смотрела в зеркало, казалось, что вот-вот она броситься на него, сломает, разобьет на куски, и вытащит оттуда свое бесстыдное отражение. Она прослезилась, и стала еще хуже, еще некрасивее. Отходя от зеркала, на миг, остановившись, обернулась, теперь уже зеркало отражало пустоту. «Нет, зеркало не опустело, оно освободилось, освободилось от меня, пустая - это я, буркнула она. Я самая несчастная в мире». Она уселась на кровать и заплакала.

Даже на работу в этот день она опоздала. Обычно люди куда-то опаздывают от счастья, а она опоздала от горя. В автобусе народа было мало. Она, сев в самое последнее кресло мокрыми глазами созерцала автомашины, обгонявшие их автобус. У светофора не было никакой давки, пробки. А пассажиры из других автомобилей, не глядели в ее сторону. Даже на нее не смотрели те, которые с ней ехали в этом автобусе, будто ее вовсе не было. Никто не видел ее. Только она сама. Она сама машинально носила себя на работу, где ее ценили, как работника, и обещали после института назначить начальником цеха. Глупость какая. Какой обман. Зачем, зачем ей быть начальником цеха на фабрике, которая вот-вот обанкротится, которую вот-вот закроют. И на работе никто не заметил, что она печальная, что она долго плакала, и от этого распухшие веки и мешки под глазами. Будто она была одним из станков, на нее чего-то положили, чего-то принимали, и все. В тот день она на обед не пошла, сидела в мастерской и тихо-тихо плакала. «Почему, почему» изнывала она и плакала. В течение часа, пока продолжался обед, она успела выплакаться настолько, что устала и успокоилась. Перед тем как покинуть мастерскую подняла трубку и позвонила, заранее зная, что телефон отключен. Ань нет.

-Алло.

Ей словно током ударило, чуть было не закричала, где ты был, почему отключил телефон. Но молчала она.

-У меня телефон отключили, - быстро ответил тот, словно время было мало. - Я так ждал… Я боялся, что ты забыла номер моего телефона. Очень боялся. Я так рад, что ты позвонила. А ты?

- Ыыы, - ревела она, закусила губы.

И в это время, как назло, в мастерскую зашел начальник цеха, который не то что не любил и не уважал ее, но даже ненавидел ее потому, что она была потенциальная конкурентка, на его кресло.

Ей стало не по себе, она растерялась и даже не знала что делать, отвечать ли, или бросать трубку. Она слегка отвернулась от него, чтобы тот не заметил ее слезы, но бросать трубку тоже боялась, поскольку начальник подумает, что она шпионит, к тому же тот прекрасный мужчина, так умоляюще разговаривал, что ей стало жалко его.

- Я скучаю по тебе, - молил он. - Я с ума схожу, давай увидимся. Посидим по-нормальному, поболтаем о том, о сем. - Ну, что скажешь? Скажи, что-нибудь, только не молчи, умоляю, не молчи. А? Увидимся?

- Да, - официальным тоном ответила она.

- Между прочим, обед уже давно закончился, - с сарказмом упрекнул начальник цеха, продолжая упорно смотреть на нее, все пытаясь понять, с кем же она разговаривает.

- Завтра как, нормально, есть у тебя время?

- Да. Да, - довольно монотонно ответила она в трубку.

- Шесть часов вечера, нормально, около театральной площади. Ну, что скажешь? Буду ждать, приходи.

- Хорошо, да, хорошо.

Спешно положив трубку, она высокомерно и радостно выстрелила взглядом в начальника цеха.

- Вы уж особо не волнуйтесь, не нужно мне никаких должностей, - сказала и тихо добавила, - мне совсем другое нужно.

- Небось, замуж собираешься? - загадочно прошептал начальник цеха, смотря на ее живот, и видно было, что он совсем не это хотел спросить.

- Может быть, - усмехнулась она, выходя из мастерской.

- На свадьбу не забудь пригласить, - подыгрывал начальник цеха, но она уже не слышала его. - Кенгуру. - Вслед докончил он.

 

Этот промежуток времени, до встречи, тянулся как вечность, долгий-долгий, длинный-длинный, тревожный-тревожный, сладкий-сладкий, но при этом заполненный заботой и ухаживанием. В течение этой вечности она успела отстоять очередь в банке и снять со своей книжки нужную сумму, пробежала почти по всем магазинам, универмагам и рынкам города, накупила все необходимые вещи, посетила парикмахера, а уже к четырем часам стояла перед тем самым зеркалом, не узнавая себя. Все ликовало и пело в ней каким-то чудесным молчанием, она сияла одухотворенная, счастливая. Рыжие и приятно живые волосы покорно легли по ее плечам, новая одежда дала особый шарм ее фигуре, четко подчеркивая высоко поднятую грудь, линии талии до бедра и овальные ягодицы. Она настолько понравилась сама себе, что ей хотелось опоздать на свидание хотя бы на десять минут, но почему-то решила, что и пяти минут достаточно. Можно даже обойтись и тремя минутами, и на всякий случай, чтобы не опоздать, раньше времени вышла из дому и по дороге решила, что надо поступать интеллигентно, надо быть в назначенном месте в назначенное время, и таким образом, на пять минут раньше назначенного времени, она подошла к театральной площади. Он уже был там. Она его сразу заметила. Красавчик. Высок, полон жизни и радости. На его свежевыбритом лице плыло изобилие счастья. Легкая седина, серебром блестела в его аккуратно бритой голове. Он вновь и вновь навеки покорял ее своей бесконечной грацией, повелевал ей. Курил он тревожно и живо, все, волнующе вглядываясь вдоль улиц. Она стояла не живая, ничем не заметная и незначительная. В ее завидующе-детских мокрых глазах замер весь мир. Таким коротким казались те полчаса, пока они были так близки, пока она как творец радостно и удивленно созерцала свое творение, боготворила его. Как ни странно в это загадочно-прекрасное мгновение, пока она так очарованно и роскошно восхищалась его полнотой, она не переживала, и не ревновала, точно забыла о себе совсем.

Лишь тогда, когда он в холодных и пустых улицах не находя своей Клеопатры, покинул театральную площадь, она слегка вздрогнула, словно внезапно очнувшись от приятного сна. Вдалеке по тротуару устало и вяло шагала его темная фигура, и через мгновение полностью исчезла, как загадочный сон. Вновь она стояла лицом к лицу со своей правдой. Безжизненно уронила голову, которая вдруг стала тяжелой на ее плечах. Удивленные и испуганные глаза машинально цеплялись за новые сапоги, о которых она так долго мечтала, и купила только сегодня утром. Сапоги смотрелись сиротски, точно им стало холодно, точно им наскучили ее ноги, точно они оказались случайно на ее ногах. Когда она их купила, сапоги так понравились ей, что она, не задумываясь, и не сомневаясь, отдала за них свою четырехмесячную зарплату. Ведь уже весна стояла на носу. Она выглядела жалкой, даже на фоне каких-то красивых сапог, на фоне той суммы денег, которую она бережно хранила, экономила на черный день. Ее окатила печаль, и она ненавидела себя. В глубине ее подсознания возникшее чувство угнетало ее. Она поняла, что всю свою сознательную жизнь она живет в страхе, всегда кого-то, боясь и прячась, но зачем, зачем же она так осложняет свою простую жизнь. Даже в институт поступила она не потому, что ей так хотелось учиться, квалифицироваться, а нет, она просто хотела казаться себе чуточку сильней, чуточку значимой. Она явно видела тот страх, который долгие годы жил внутри ее, терзал ее, мучил и унижал ее. Этим страхом была она сама, потому она в первую очередь ненавидела себя, склонившись к стене, она плакала. Слезы ручьем текли из глаз. Словно вся эта ненависть и страх в один миг, превратившись в капельки сочных соленых слез, пробежали по ее лицу вниз. Она плакала никого не стыдясь, никого не боясь, она просто плакала, в этом и было ее спасение.

-Что с вами? - заинтересовалась некая пожилая дама проходившая мимо.

Но она ничего не ответила. Та пожилая дама долго расспрашивала, даже своим носовым платком вытерла ее лицо. Она, робко запнувшись, плакала, не останавливаясь.

- Может врача вызвать, - настаивала та, но она молча отвергала совет головой, мол, не надо.

- А что же случилось, - настаивала пожилая дама, все еще вытирая ее лицо, - может, чего-то потеряли?

- Да, потеряла, - кивала отрывисто.

- И что же вы потеряли? Денег? Золото? А что же так потеряли, давайте поищем, может, и найдем. - Пожилая дама оглянулась вокруг, выискивая чего-то драгоценное. - Не беспокойтесь, найдем, только не плачьте, не плачьте, пожалуйста. Вы так плачете…. Может вам водичку?

- Нет, - махала головой она.

- Что-нибудь хотите?

- Да, - кивала она, - хочу, сказку хочу.

 

6

 

К ней подсел незнакомый молодой мужчина, и несмотря ни на что мимолетно попросил прощение, то ли ради приличия, то ли ради того, чтоб она заметила его, оценила его по достоинству, то ли еще почему-то, но она не стала гадать. Устало и машинально подняла ресницы. Некая враждебная настороженность к таким учреждениям, где в данное время находилась она, отталкивала ее от него, и она вяло и безжизненно опустила глаза. К тому же человек, подсевший к ней, казался настолько смазливым и приятным в общении, что в нем чувствовалась некая фальшивость, некая наигранность, словно неправдой пахло все его существо. Она недоверчиво и безжизненно выпила налитое спиртное. Тот сразу наполнил ее фужер и начал о чем-то горячо и страстно говорить, предполагал, что когда-то они виделись, что она ему напоминает какую-то актрису или певицу. А потом он рассказал несколько анекдотов, и все это время, пока тот болтал, она думала о том, когда же закончится эта зараза - водка, которую она купила, чтобы забыть все и вся. Когда ее пьяные хмельные глаза вновь уцепились за незваного гостя, так близко от себя, она, чуть вздрогнула. Он подсел так близко, что она четко услышала его хриплое дыхание, тревожное сердцебиение, и во всем этом она находила какое-то хищническое начало, и тяжело покрутив головой, попыталась очнуться. Вдруг она вспомнила, что ведь у нее есть золотые серьги, два колечка и цепь. Она испуганно осмотрела себя и, увидев, что все украшения на месте, чуть успокоилась. Тем временем, собеседник легко и элегантно положил свою руку на ее. От него пахло чем-то очень приятным и заманивающим. Она вновь оценивающе взглянула на него, и вновь он своей чрезмерной уверенностью и при этом немужским видом отталкивал ее. Она в глубине подсознания сравнивала его с фабричными и общежитскими мужчинами и находила так мало сходств между ними, что испугалась. Взяла свою сумку и шатаясь встала, бросив мимолетный взгляд на еще незаконченную бутылку, бармена, который, так же как и ее незваный гость, хищнически и фальшиво наблюдал за ней, и покинула бар. Тот поклонник попытался помочь проводить, но она резко махнув рукой, остановила его так, что даже со стороны показалось, будто они дерутся. Поклонник стих и вернулся обратно.

Поздний зимний ветер быстро отрезвил ее, она испуганно пощупав все свои украшения и сумку, и, убедившись, что всё на месте вновь начала плакать. Слезы рекою текли, казалось невозможно их теперь остановить. Повсюду ей грезилось, что тот самый прекрасный мужчина наблюдает за ней и ехидно и мятежно смеется. Она измученной походкой шла к себе, чтобы укрыться от всего этого, закрыться в своей маленькой комнате со своей огромной бедой. В этой жизни у каждого есть свой собственный ад, у больших он маленький, а у маленьких людей он огромный как Божеский. А ведь она была маленькая, совсем маленькая, к тому же она сама знала об этом, знала, что маленькая. Ой, как ей хотелось забыться, уйти, уйти куда-то в незримую даль, такую даль, чтоб для себя самой не была б доступной, уйти и исчезнуть, спрятаться так, чтоб больше этот злой рок под называнием «жизнь» не нашла ее. Она мучительно страдала, беззвучно плакала, чувствовала внутри себя некую тяжесть, высказаться, выговориться, выругаться. Но с кем? Но за что? Она так жалела о том, что всю свою жизнь так и не научила себя общаться с самой собой, с глазами разума, с глазами страсти, с глазами глупости и порока, но при этом так хотела показаться разумной, что порою походила на серьезного человека. Люди счастливыми казались ей, у которых есть с кем поругаться.

По дороге из киоска, находящегося недалеко от общежития она прихватила большую бутылку вина, и, невзирая на осуждающие взгляды своих соседей, в неподобающей ей манере, гордо и вызывающе заторопилась к себе в комнату. Она пила и пила, отчего и горесть неумолимой быстротой возросли в ее душе, и стали тяжкими и невыносимыми. Не боясь и не стыдясь, она подняла трубку и набрала номер.

- Алло, я вас слушаю, - ляскнул тревожный мужской голос.

- Ты, - начала она пьяная и озверевшая, - ты знаешь кто ты такой. Ты скотина. Да, ты скотина копытный, ты бабник неудачный, идиот ты, идиот недоношенный. Собака. Я ненавижу тебя. Ненавижу. Душегуб ты. Да, душегуб… я, - она не могла удержать слезы и плакала, - я, я, ненавижу, ненавижу, я, я ничего ненавижу, ты, тебя, да, тебя, тебя я ненавижу, - швырнула она трубку, взяла аппарат и бросила его на пол, затем кинулась на кровать, лицом падая на нее.

 

7

 

Он долго и безостановочно сыпал разными вопросами в трубку, но так никто и не ответил ему. Даже после того, как он перестал спрашивать и положил трубку, больше никто не звонил. Его мучительно интересовало, кто же мог, так безжалостно, так грубо, так безосновательно ругать его. Ведь у него не было особых врагов или ненавистно настроенных знакомых. Первым делом он подумал о тех женщинах, в чьих домах он работал, но никто на ум не приходил, к тому же он был хорошим мастером, и все его клиенты были довольны его работами, боготворили его, и щедро одаривали. Так и не находя виновницу, с раннего утра он взял путь в сторону центральной АТЭС. Номер, который он узнал, ни о чем не говорил, и он долго и упорно выпрашивая, наконец-таки выяснил и домашней адрес обладателя того номера. Пока он ходил по работе, в его голове кинолентой пресекались сотни и сотни интересных, загадочных силуэтов, кто же может жить по этому адресу, к тому же адрес, который получил он на АТЭСе, находился, в другом районе города, довольно-таки далеко от него. Порою ему казалось, что звонившая особа, хорошо знает его, даже о том, что недавно его обокрали, одним словом она о нем знает все, настолько много, что он сам о себе столько не знает. Решив не откладывать, он в обеденный перерыв навестил этот адрес. Это было семейное общежитие, относящееся к швейной фабрики. Телефоны тут были во многих комнатах, поскольку больше половины общежития было приватизировано со стороны жильцов, которые работали на фабрике. Но все-таки вахтерша, женщина средних лет, полненькая и улыбчивая, охотно согласилась посмотреть по журналу и выяснить, чей этот номер, а затем, ехидно чмокала, чтобы высказать недоумение по поводу этой девочки, которой кто-то может интересоваться.

- Ей нет дома, - насмешливо сказала она, и, закрывая альбом, где были вписаны номера телефонов, многозначительно добавила. - Она у нас такая, рабочий класс.

- А где ее комната? - застенчиво промолвил он. - Я ей записочку оставлю.

- Оставь у меня, я дам. Не бойся, я не любопытная. Но знаю все.

- Да нет. Лучше у двери.

- У двери так у двери, - серьезно и обидчиво ответила она. - Третий этаж направо, третья комната. Ферштейн, гутен таг, ёб твою мать.

- Да, да.

- Больно мне надо, - продолжала возмущаться вахтерша. - Да если мне надо, то могу после тебя пойти, взять, да прочитать. Чего ты прячешься от меня, не жеребец ты, а так себе - оценивающе созерцала его.

Тот остановился и смущенно мямлил.

- Я потом, потом приеду, в другой раз, - и стремительно покинул общежитие.

Он не был пьян, но дорогу на работу или домой потерял точно, ходил где-то по берегу, размышлял и думал о том, что же он натворил, что его так ненавидят. Порою, он боялся, опасался, готовился к атаке со стороны неопознанных людей, порою приходили на ум и приятные надежды, но так и в единственном решении не остановился. Ночью ему стало трудно от того, что он не мог выяснить, кто же там живет на этом чертовом третьем этаже. Но первым звонить не стал, решил хорошенько и в тайне проверить, кто же там живет, и с утра, приняв сто грамм, набравшись силы и смелости, взял путь в сторону общежития. На счастье, вахтерша была другая, и он не стал просить разрешения, а сделал вид, что, будто он тоже тут жилец, и не остановившись в фойе, направился на третий этаж. Длинный и мрачный коридор настолько был завален домашними утварями, что весь этаж был похож на многоэтажный склад. Со стороны кухни пахло так приятно, так аппетитно, что он думал, что здесь есть наверно и столовая, а когда услышал отрывистые голоса разных женщин, снующих, как челноки, в разные стороны, и торопящиеся по своим комнатам, он настороженно остановился. Когда кто-то открывал дверь в свою комнату, темный коридор моментально освещался так, словно солнце взошло, и он, чтобы его не заметили, слегка отворачивал лицо к стене. В таком тревожном состоянии ждать было все невыносимее, и он, щупая стену, как слепой, нашел третью дверь. Сначала он подслушал, но ничего не услышал, хотел, было, стучать, и в это время сама дверь отворилась, и он только и мог сделать, что быстро отвернулся, чтобы его не заметили. Вышла некая дама, и, не обращая никакого внимания, на стоящего рядом к ней спиной мужчину, закрыла дверь и торопливо и ловко устремилась вниз. Оглянувшись, он увидел только ее пальто, серое и невзрачное, и еще темно-коричневые, блестящие сапоги, в виде гармошки. Он, чтобы выяснить, кто она такая, устремился на кухню, откуда был видно выход из общежития.

Пока она стояла на остановке, он загадочно и с небывалым интересом разглядывал ее, ища в глубине памяти, когда же он мог видеть ее. Нет, он ее никогда не видел. Но, лицо ее кого-то напоминало, но кого именно он не мог вспомнить, он даже вспоминал всех тех, женщин с какими он учился в школе и в ясли ходил. Но нет. Подъехал автобус, как и всегда, в ранний час переполненный, и она устремилась к двери. Когда она поднялась в автобус, ее сапоги так бросились ему в глаза, что ему показалось, что он где-то совсем недавно видел эти сапоги, но где именно он так и не мог вспомнить. Пока автобус ждал, чтоб пассажиры вошли в салон, она двинулась вглубь и лицом уткнулась в стекло. Автобус уехал. Вдруг где-то в самой глубине памяти, смутно и туманно высветился силуэт этого лица, он ее видел несколько дней тому назад, когда увидел свою красавицу в соседнем автобусе. Да, точно, это была она. И значит, там же она запомнила его телефон. Вот дела.

Он вышел из общежития на свежий воздух, но все ему не хватало воздуха отдышаться. Сидя на бордюре, он с непонятной тревогой вспоминал ее, и тогда же вспомнил, где он видел эти сапоги.

«Ведь где-то меня ждут, думал он. Боже мой, ведь есть же люди способные так бескорыстно и безответно любить. А говорят нет любви. А я, я кого люблю? Да никого. Даже ее тоже не люблю…. Как она позавчера стояла около стены на театральной площади, не живая, как столб, как памятник».

 

8

 

Когда он выходил из бара, вернее, когда бар закрылся, было уже далеко за полночь, и он, выходя на холодный и свежий воздух, чувствовал себя таким одиноким и мелким, что ему захотелось вновь вернуться назад. Но двери были заперты. От сиротской беспомощности, больной и слабой надеждой смотрел вокруг себя. На первый взгляд показалось, что весь город пустует. Улицы были холодными, покрытые свежим снегом, ударил мороз, наверно последний мороз. Будто все живое, боясь того холода, покинуло город, уехало куда-то в дальние и теплые края. Даже уличные фонари и разноцветные лампы разных учреждений как бы они не блестели, все, эти бутафоры выдавали некую пустоту, холодную пустоту. Будто город был другой, совсем другой, будто от того города остался лишь смутный, снежный, холодный силуэт, не живой, а портрет самого себя. Голые деревья казались засохшими, невзрачно серыми, декоративными. Самое странное и страшное было в том, что ему показалось, что наступившая ночь вечная, что никогда больше не наступят яркие солнечные дни. Эта морозная ночь не выдавала себя за конец света, это был всего лишь другой мир, замерзший мир, вечный мир. Все люди, все живое покинули этот город, оставив ему зиму, холоду, но почему-то забыли выключить все лампочки и фонари. Слегка шатаясь, он шел к себе домой без каких-либо надежд и радостных ожиданий. Он шел домой так, как будто он обязан был это делать. А в глубине души, он чувствовал некое отвращение к своему собственному дому, где его никто не ждал, где даже телевизора не было, чтобы убить скуку. Ему казалось, что как на улицах, так и у него в квартире тоже холодно и еще мрачно, ведь там не падал снег. Часто он останавливался, и, встряхивая тяжелой, больной головой осматривался вокруг в надежде найти хоть кого-то, что могло напоминать ему о живом мире, что пока есть вокруг него жизнь, что не все потеряно. В эти минуты, если на его пути оказалась бы бродячая собака, он без малейшего сомнения и стыда обнял бы ее, поцеловал, поцеловал бы как родного ему человека. Но на зло даже уличные собаки тоже не попадали на глаза. Пустовал город как в вечном сне. Он остановился и посмотрел вокруг, хотел убедиться в том, что на самом деле вокруг никого нет. Его тающий взгляд уткнулся в табличку, где обозначался номер рабочего семейного общежития, где он уже побывал не раз. Никогда ему и в голову бы не пришла такая мысль, чтобы придти сюда пешком, через весь город, тем более среди ночи, когда по пустынным улицам гулял мороз. Он даже не смог удивиться тому, как он мог на одном дыхании преодолеть такой путь, он думал только о том, что надо отойти от подъезда подальше, чтобы никто не мог его заметить. Обойдя весь дом, он оказался среди гаражей, откуда виднелись те самые третьи окна от лестничной площадки. Там еще горел свет. Так и другие дома и общежития тоже казались ему замерзшими. Будто там просто горел свет, а внутри не было никого. Даже духов не было там. Он безмолвствовал, тупо уселся на бетон, поставленный как ограда, и пустым и упорным взглядом завис на свет окна. Пока еще достаточно пьяный, он взял комок снега и приблизил к губам. Голова отяжелела на плечах, и лениво упала на грудь, словно большой арбуз, привязанный веревкой. Со временем ему стало холодно и больно голове. Он вновь, с трудом подняв голову, посмотрел в окно. Свет продолжал гореть в тишине. Он закрыл глаза, чтобы услышать тишину. В его пьяной голове что-то дребезжало и шумело, напоминая шум поезда, идущего где-то далеко, в самой глубине его мозга. Этот шум продолжался так, словно он ехал по кругу, как детская игра, что никогда не кончиться его путь. Ему очень хотелось остановить этот поезд и избавиться от навязчивого шума, от боли и думать о чем-то другом. Поезд не останавливался до тех пор, пока он вновь не открыл глаза. Холодная тишина тут как тут окутала его своей мощью. А свет в окне уже не горел. Он почувствовал себя сиротой. Ему хотелось кричать во весь голос, чтобы она услышала его, и вновь включила свет. Он споткнулся и встал. От таившего снега у него промокла насквозь задняя часть штанов, и от этого он еще сильнее чувствовал холод. Слегка отрезвившись, он, сунув руки в карманы, пошел к себе домой. По дороге он каждым шагом ощущал, как тяжелеет его тело, когда от него уходит хмель, когда он начинает трезветь. А это было страшно. Он об этом прекрасно знал, знал о том, что каждый раз, когда он возвращался к жизни после бурный ночи, он проклинал себя, ругал и ненавидел себя, каждый раз он презирал себя.

 

9

 

Его скудное финансовое состояние не позволяло ему купить роскошный букет роз, сияющих по всему цветочному ряду. Настойчивость и циничность продавцов цветами, которые так живо и старательно хвалили свой товар, как будто у него в кармане лежала куча денег, его еще сильнее смущала, и он стыдливо смотря на цветы, краснел так, словно он собрался их украсть, а не купить. Да, у него было мало денег, но он не хотел выбирать из чего-то дешевого или чего-то незначительного, ненужного. Он хотел выбрать маленький, но прекрасный букет. Такой, что был достойным оказаться в ее прекрасно-порядочных руках. Пусть это будет не букет, а только один цветок, но какой именно. Он все ходил по цветочным рядам, и застенчиво спрашивал, сколько стоит тот или другой букет. Со временем уставший от его похода по рядам, продавцы мало обращали внимание на него, точно поняв, что он не богат, он еще сильнее конфузился, и понял, что его вид смахивает на вид нищего, тогда его окатил холодный пот, и он, не купив ничего, быстро покинул цветочные ряды. Выходя из людной толчеи, он освободил грудь от плотного шерстяного джемпера. Холодный ветер разом взбодрил его. Он поднял голову к небу и вдохнул воздух полной грудью. Низко нависшие черные тучи словно преградили его путь к какому-то очень щедрому создателю. Он запнулся, чувствуя свой жалкий вид. Надо принять сто грамм подумал он, освободить себя от нашествия стыда, которое так плотно окутало его.

Назло в тот день водка никак не брала его. Он старался ничем не закусывать, чтобы как можно быстрее действовала водка. Толку никакого, будто он пил простую воду, а не водку. Для смелости ему пришлось пропустить несколько стопок. А там уже остановиться было трудно и пришлось всю сумму, которой он располагал, до последней копейки оставить в трактире. Когда он оттуда вышел было уже сумрачно, и он туманно осознал, что сегодня он слишком рано начал, значит впереди стоит невыносимо тяжелый вечер и ночь. А ведь он хотел пойти в гости к этой удивительно доверчивой девушке. Ах, какие мысли были, пока он не набрался столько гадости. Пока не напился.

«Все моя жизнь состоит из преступлений», буркнул он уверенно, и задумчиво опустив голову, взял путь в сторону парка, где как обычно в такое время было безлюдно. Находя себя в неком брошенном мире, ему как никогда хотелось плакать. Оплакать пропавший день, погибшее время, жизнь. Ему показалось, что он палач своей жизни, что он каждый день безжалостно убивает, уничтожает свою жизнь, при этом такое преступление день за днем все больше и больше нравится ему. Он привыкает к такой жизни, к такому преступлению.

Вдруг кто-то подсел к нему. Это был его товарищ по работе. Ему стало стыдно за свое нетрезвое состояние, и он молча опустил голову.

- Я хотел тебе денег дать, - начал его товарищ по работе. - Но вижу что ты в ударе, лучше потом отдам, о то все пропьешь.

- Какие деньги? - тихо спросил он.

- Забыл, что ли? - тот гордо рассмеялся. - На прошлой неделе..., шабашка в частном доме.

- Ах, вот оно что, вспомнил. Ну, давай, как раз они мне нужны, очень нужны.

- Нет. Не дам. А то пропьешь.

- Послушай меня, - он принял такой серьезный вид, что его товарищ по работе слегка вздрогнул, - ты дай мне мои, и твои тоже, в долг. Они мне нужны, понимаешь, очень, это жизненный вопрос. Потом я твои верну.

- А что случилось да?

- Ты меня понимаешь?

Тот неохотно, в сомнении полез в карман.

 

10

 

Коварная красавица - встреча; удалась на все сто, на ура. Погода стояла тихая, безмятежная, из последних сил ударивший последний мороз выглядел настоль жалко, что, казалось, в ее жалости таится тревожная нежность, легкая таинственность, точно все вокруг застыло с морозам не только в ожидании весны, и еще чего-то невообразимо интересного, теплого, чего-то обнадеживающего. Ликующая застенчивость звучала как мелодия, но неслышная, душа покорилась неподвижная, спящая, и была приятно; как о нем беспокоятся и заботятся, как ей смотрят восхищена.

Правда, предложить было нечего, к тому же не до нее было, но все-таки, она, которая так долго ждала его прихода, и теперь уткнувшись в него с мечтою, то ли от радости и страсти, то ли от неожиданности, растерянно пыталась успокоить себя, что никак ей не удавалось. Её смущало, что у нее такая маленькая, невзрачная, некрасивая комната, к тому же в семейном общежитии.

А он, смотря в широкое окно, думал о том, как хорошо, что нет никаких балконов, откуда так близка тебе чужая жизнь.

- Окно у тебя хорошее, - сказал он, поглаживая ее рыжие, слегка волнистые волосы. - Большое.

- Тебе нравится? - она с волнующим восторгом спросила.

- Да.

- Серьезно?

- Да, - ответил он. - Да.

 

Исмаил-бей Хусейн, Астрахань – 1999 г.