НИЧЕГО НЕ СЛУЧИЛОСЬ

/ рассказ потерпевшей /

Не каждый день получаешь квартиру, а потому за ордером в райисполком шла как за орденом.

Встречена была молодым элегантным чиновником — воплощённой вежливостью и обходительностью: через два слова на третье — «заранее благодарю», через пятое на шестое — «извините за беспокойство».

В ситуации менее драматической моё женское любопытство попыталось бы разглядеть в нём и иные достоинства, но в тот момент я, как сомнабула, шла по карнизу судьбы, опасаясь неосторожным движением спугнуть её благосклонность.

Между тем, представитель власти, ещё раз внимательно изучив документы, вынес приговор, которого я так долго ждала:

– Квартира предоставлена вам на законных основаниях, не придерёшься, хотя бы и при желании. Но чтобы законные ваши права были законным же образом оформлены…– чиновник запнулся, выдержав томительную, как вечность, паузу,– придётся...кхм…кхм… дать. Понимаю / жест, заставивший меня проглотить немедленный ответ, но, как оказалось позднее, очень кстати/, что именно вы сейчас обо мне думаете, но не нам менять то, что не нами установлено.

Меня будто в тёмном подъезде огрели молотком. Возмутило не столько требование, сколько форма, в какой оно было высказано. Что я Манон Леско или интердевочка какая-нибудь? Оттого, что муж у меня олух и всего приходится добиваться самой, никому не даёт право ставить меня в положение, из-за которого потом всю жизнь ходишь сгорбившись. По счастью, я во время опомнилась: надо быть совершеннейшей дурой, чтобы в судьбоносных обстоятельствах корчить из себя борца за право женщины отдаваться по желанию, а не по требованию.

Синдром старухи, оставшейся у разбитого корыта, витал надо мной, как над известным персонажем тень его злополучного отца. Итогом всему было бы возвращение в комнатку на четверых в общежитии, где, похожая на надзирательницу концлагеря, комендантша строго следила за тем, чтобы без коробки конфет и прочих пряностей в запретную зону не просочился мужской дух, что, при вечной сексуальной озабоченности моего Пети, выливалось нам в копеечку.

Притом, что Петина квартира при живой маме для меня оставалась недоступной. Бдительная, как пожарник на каланче, свекровь вбила себе в голову, что подарила сына человечеству, а не отдельно взятой женщине, к тому же не самой подходящей. Тогда почему облагодетельствованное человечество не спешит обеспечить его жилплощадью?

В общем, бред полнейший, а в бреду, как известно, брода нет. Пришлось убеждать себя, что подчиняюсь неодолимой силе, легко ломающей солому морального сопротивления. И сразу полегчало на душе. А когда от вожделенной квартиры меня отделяли только лифчик и трусики, я поняла, что окончательно избавилась от остатков наивности. Ничем иным не могу объяснить, что не умерла от позора, услышав свой голос:

– Сначала подпишите ордер, а уж после…

Сидевший ко мне спиной, чиновник оторвался от бумаг и в этот момент произошло нечто: расплющенная в привычную улыбку, его физиономия неожиданно мертвеет, глаза вываливаются из орбит, как бильярдный шар из лузы, рот ищет губами воздух, а руки непроизвольно хватаются за какой-то листок, что-то чёркают на нём и суют мне, одновременно выталкивая, лишенную, как осеннее деревце, одежд, из кабинета.

– Как вы смеете!– возмутилась я.– Что подумает обо мне секретарша?

На улице, отдышавшись, рассмотрела ордер, решив про себя, что чиновника кто-то спугнул. Иного объяснения, успокоительного для моей женской гордости, не нашла. Некоторой компенсацией за постигшее меня разочарование сочла то, что, вопреки всему, сохранила супружескую верность, хотя моего недотёпу-муженька следовало хотя бы раз проучить по-настоящему.

Петя ждал меня и первым его вопросом было: «Дала»? Я едва не выпала в осадок. А Петя, не замечая моего состояния, пояснил:

– Только и слышно, что в органах власти взяточник на взяточнике сидит и взяточником погоняет. Стало быть, поклёп! Не исключаю, что кое-где у нас порой сохранились родимые пятна капитализма, но, судя по всему, исчезают безвозвратно…

Борис Иоселевич