КАРТИНКИ С НАТУРЫ

 

ОРИГИНАЛЬНОСТЬ

 

– Ты не оригинален, – объявила Маша.

 

Большего оскорбления она не могла бы мне нанести, даже признавшись в любви к другому. Решил потолкаться по торговым точкам и среди фарцовщиков: деньги, говорю, имеются, требуется оригинальность.

 

Врачи тоже неумолимы: это врождённое, понимаете?

 

Подобно всем женщинам, Маша проявляет очаровательную непоследовательность. Охотно пользуется всем, что у меня имеется, и в тоже время недовольна, что имеется у меня не всё…

 

– Маша, милая, – бормочу в отчаянии,– можно ли иметь всё, не имея тебя?

 

Вижу, вслушивается. Эх, где наша не пропадала:

 

– Я люблю тебя, Маша! Ты единственная, кто может составить счастье такого, как я…

– Какого такого? – её любопытство пронзает моё испуганное воображение.

– Глупца.

 

В ответ улыбка. Интуитивно догадываюсь, награда не только / и не столько / за признание, сколько за находчивость. Дабы не упустить инициативу, шпарю по-писанному, виденному, слышанному. В ход идут остаточные сведения, почерпнутые на вынужденно посещаемых в детстве школьных занятиях, почти забытые вузовские премудрости, киноштампы и даже художественная литература, до сего времени не находящая во мне душевного отклика:

 

– Самая умная… Самая красивая… Девушка моей мечты… – И понимая, что терять нечего, а найти может и повезёт, шепчу:

 

– Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…

– Одетая или обнажённая? – смеётся Маша.

– Может ты и была одета, но впопыхах я не заметил.

– Что ж,– сказала Маша, – в оригинальности тебе не откажешь. Если хочешь…

 

Хотел ли я? Глупый вопрос! Но тут взыграло во мне ретивое, столь отличавшее мужчин древности, но утраченное в сумерках цивилизации.

 

– Перебьёшься,– сказал я, плохо соображая, но не теряя уверенности, что поступаю оригинально.– Не люблю, когда мне подают на бедность.

 

С тех пор оригинальность служит мне единственным утешением.

 

СЛУЖЕНИЕ ИСКУССТВУ

 

У Пискунова не было опыта приставать к женщинам на улице, но тут, словно вдохновение нашло и, с его точки зрения, получилось вполне профессионально. Захотелось заглянуть даже в глаза и души прохожих, дабы прочесть в них восхищение своим проворством.

 

Женщина, судя по походке, долго колебалась, как отнестись к приставальщику, но хладнокровно просчитав возможные последствия ограбления, решила, видимо, что риск невелик.

 

– Вы бы, мужчина, представились, – сказала она. – А то нанесёте увечья и знать не буду, кому обязана.

– Пискунов, – представился Пискунов. – Альфред Владиславович.

– Иностранец? – и лазерный луч надежды высветил женщину изнутри не хуже рентгена.

– Помилуйте, какой же я иностранец! – с ненужной поспешностью открестился Пискунов. – Мой дед, тоже Альфред и тоже Владимирович, служил в «Совкабеле».

– Все вы кобели, – вздохнула женщина, – так что нечего сваливать на предка.

– Не кобель, а кабель… Слово хоть инородное, а применение отечественное, полезное. В школе какая у вас была отметка по физике?

– По физике? – переспросила женщина, и Пискунов догадался, что слово слышит она впервые.

– Так я и предполагал, – качнул макушкой Пискарёв. – Женское образование такой же миф, как и баечка об адамовом ребре.

 

Женщина, в свою очередь, подводила итог собственным наблюдениям: «Видать, умный, да с нашей сестрой — дурак. Я замерзла от ожидания, а он мне какой-то физикой в нос тычет». Не сомневаясь, что деньги в сумочке уцелеют, она старалась угадать, какой предел нравственности поставил себе Пискунов. В её сердце, помимо воли, шевельнулась сороконожка презрения.

 

– Лады, – сказала она. – Раз новостей больше нет, мне пора.

– Больше не увидимся? – испугался Пискунов.

– Вам-то зачем?

– Одинокий мужчина желает познакомиться.

– И жениться?

– Кому я интересен… Да и женщины грубы, нетактичны, нетерпеливы… Им деньгу подавай. /Это всё обо мне, покраснела женщина, стыдясь себя и восхищаясь проницательностью Пискунова!/, а где взять, не указывают. Я бы с радостью заработал, но кому надобен художник, гонимый и непризнанный. Натурщицу не имею возможности пригласить. За то, что разденутся, требуют столько, что поневоле предпочтёшь игру воображения.

– Выходит, натурщица нужна, – догадалась женщина.

– Не только, жена, конечно, тоже. Но разве можно иметь сразу всё…

– Далеко живёте?

– Близко, как раз идём по направлению моей берлоги.

– Может, заглянем? Никогда не видела, как устраиваются на этом свете художники. Может, поесть чего купить?

 

Не дожидаясь согласия, женщина вошла в магазин. Пока Пискунов ел, она разделась, радуясь мысли, что служит настоящему искусству.

 

КАЖДОМУ СВОЁ

 

По причине отсутствия домов терпимости Машка Скуратова, соседка, привела «гостя» домой.

 

У меня дети: Федька — пяти, а Ольке — двенадцать.

 

Ольке, засранке, всё интересно. Я ей: «Куда морду прёшь»! А она, сморчок, подымет глазища, безоблачные, как чисто вымытая кастрюля, и ни полслова в ответ.

 

Федька, лопух, прибегает: «Мамка, тётка Маша разделась голяком. Я в замок подглядел. А дядька, который её щупает. Век воли не видать»!

 

Весь в прошлого отца: тому побожиться, что в душу плюнуть. Огрела Федьку по затылку суповой ложкой, а он в рёв. Машка, спохватясь, вбегает. Одна сиська халатиком скособоченным прикрыта, а другая, — как орден на солнце блестит. Узнав причину, тьфукает: «Пожар, думала»!

 

Спустя слышим, «гость» к выходу пробирается. К ужину Машка явилась, как встрёпанная: «Пожрать найдётся»?

 

– А гость, чего не накормил? – спрашиваю.

– Да какой он гость, ерды-берды! – Машка, значит.— Никитка Говорков, из фирменного начальства. Уволить могут на раз, вот и…

– Дура ты, Машка.

– Объегорит, зарежу!

– Чем, – смеюсь, – уж не ножичком ли для разверзательной бумаги?

 

Поевши, уселись глядеть по телику хит-парад, видать, названный так потому, что много хитрых баб задействовано. А тут ещё Машкина нелюбимая заноза-распутная на экран выпрыгнула: копытца остренькие, мордочка лисья, а юбчонка у самого носика, вроде вуальки.

 

– Может,– строю предположение, – случайно задралась?

– Это она в телевизор случайно заскочила, – Машка, значит, – а остальное у ней заранее.

– Я бы тоже так хотела, – ожила Олька.

– Где их такому вихлянию обучают, – задумалась я.

– Нигде. Нету таких спецов. У них, стервоз, само собой получается.

– Не верю, – это я в пику Машке. – Распутную, видать, обучили.

– Без учителей не обошлось, - подумав, соглашается Машка.

 

Ночью разбудилась. Прислушалась. Вроде Олька всхлипывает. «Ты чего»? – к ней. – «Ничего».

«Отвечай, коли мать интересуется»! — «Скучно живём». — «Веселья захотелось. Распутинке завидуешь»? — «Да ну её»! — «Тогда чего»? — «Хочу как тётка Маша, чтоб к нам гости приходили».

 

« Ну, Машка, развращаешь, – взбеленилась я. – Приведёшь ещё кого при детях, не погляжу, с чужой ли фирмы΄ или совместного с тобой предприятия, опозорю»!

Борис Иоселевич