Фрагменты романа Елены Сомовой «Растянувшееся харакири»

Глава 12. Концлагерь.

Каждый прочитавший содрогнется.

Вы боитесь темноты? Вряд ли стоит бояться темноты внешней, если она не несет затаенного дыхания опасности, дышащей вам в затылок. Стоит бояться лишь внутренней темноты, когда свеча святости затухла и нечем ее зажечь. Святость рождается не только из гармонии и любви, но и из каторжных страданий, святость рождается и в самоотречении ради ее поддержания. Святость это бережное отношение. К памяти предков, национальной культуре, к Родине.

С детства я слышала от моих близких родственников, что родная сестра моей бабушки по материнской линии, тетя Тася, была во время Великой Отечественной войны в концлагере. Когда мы с моей бабушкой Аней приходили в гости к тете Тасе и ее семье, меня всегда усаживали за стол и поили чаем со сгущенкой, - это из пайка фронтовикам. Обычно мы с бабушкой приходили не одни, - собиралась вся большая семья из трех сестер и их семей. Я оказывалась за чайным столом с моим двоюродным братом Вадиком, он быстро поедал сгущенку, а я рисовала ею по блюдцу и слушала тетю Тасю внимательно, а потом ночами кричала от боли и страха, которыми были пронизаны рассказы тети Таси.

О невероятных трудностях пребывания в концлагерях написано много и довольно внятно. Я хочу поведать о том, что узнала и из рассказов тети Таси и от ее дочери (двоюродной сестры моей матери) Надежды Кузьминичны, с которой встретилась год назад, и она показала мне тетрадь, где тетя Тася писала свои воспоминания о войне. Эта тетрадь была начата 2 мая 1965 года, за год и три месяца до моего рождения. Таисья Александровна тогда уже была в состоянии спокойно сесть за стол и написать то, о чем болело ее сердце, то, что изнутри рвалось наружу, - память о варварстве фашизма.

Цитаты из тетради тети Таси: «Концлагерь находился в Германии, в городе Любек. В нем было большинство русских, за колючей проволокой в три ряда, последний ряд был под током. Кругом часовые на вышках, около лагеря — охрана с собаками. В лагере более 1000 женщин и девочек и 60 юношей, — это люди из Харькова, Днепропетровска, Запорожья, Калининской области, Каменноподольска, Белоруссии и одна женщина из Горького».

Таисья Александровна перед войной хотела уехать на Дальний Восток, тогда среди молодежи ходило поветрие — достигать успехов подальше от родного дома, добиваться всего самостоятельно. Но судьба привела ее в Харьков, здесь и застала война. Тетя Тася работала в райкоме комсомола, занималась документацией. Когда началась война, всем работникам Харьковского райкома комсомола объявили об эвакуации и заставили быстро собираться. Поезд ехал очень долго, по рассказам Таисьи Александровны, коллеги начали беспокоиться, почему так долго едут они и куда их везут. При посадке обещали в тихое место, где они переждут военные действия, - никто и не ожидал, что война продлится так долго, думали, уберут захватнические войска и объявят мир. Эшелоны прибыли в Германию. Люди были напуганы, по толпе понеслись слухи, что все они стали узниками.

Кроме русских в лагере были поляки, французы, голландцы, бельгийцы и в стороне от лагеря расположили русских военнопленных. Французы, голландцы и бельгийцы ходили по лагерю свободно, им было разрешено.

Лагерь находился на окраине города, возле канала, по которому ходили маленькие пароходы.

«Полякам и русским в город ходить не разрешалось, нас не считали за людей, особенно русских», — пишет Таисья Александровна. «С раннего детства немцы внушали своим детям, что русские — это черти, у нас, якобы, у всех есть хвосты и рога. У каждого военнопленного на куске черной шкурки был написан номер, у меня был — 108. На грудь русским военнопленным пришивали к одежде три буквы: «ОСТ», полякам на куске желтой материи — «Р». Если каратели не видали этих знаков, то били до потери сознания и запирали в одиночную камеру, но это не помогало».

Все военнопленные, по словам тети Таси, срывали знаки — все чувствовали себя людьми, а не рабами, и некоторые даже пытались удирать из лагеря, но беглецов сразу расстреливали фашистские надзиратели, а если не удалось убить насмерть, то несколько немцев подбегали и добивали раненных ногами или расстреливали в упор из автоматов.

«Военнопленные жили в бараках, расположенных в лесу, и на работу их гнали только лесом, чтобы никто из жителей немецкого городка не мог их увидеть. Одежда была в полоску, на ногах — тяжелые деревянные колодки, чтобы не убегали, косынки были тоже в полоску, постригали всех без исключения наголо. У поляков были желтые косынки, их гнали на работу впереди всех, затем — русские и все остальные».

Голодных, измученных людей лесом гнали на каторжные труды под холодными ветрами. Пока вели на работу, немцы покрывались потом, оттого что непрестанно били прикладами и ногами всех, особенно отстающих, но это не действовало, — люди пели «Интернационал» и русские песни. Забывали о холоде и голоде, думали о Родине. Фашисты сами удивлялись, что на русских ничего не действует, — откуда такая сила? А силу давала вера в победу.

Ни на одну минуту военнопленные не забывали о своей Родине.

«В каждой барачной комнате насчитывалось по двадцать и более человек, спали на 2-этажных деревянных нарах при холоде, — топить было нечем. Построили баню, но они боялись мыться, прятались, говорили, что там отравляют газами.

Во время бомбежки баню в лагере сожгли военнопленные. Был случай», — пишет тетя Тася, — «задумали бежать две девушки, одна сумела, и если бы не собаки, она далеко бы убежала. Ее вернули, избили и бросили в одиночку на цементный пол, лишили пищи. Вторая девушка застряла в колючей проволоке под током. Она вскрикнула, часовой выстрелил и попал ей в грудь. После этого побега наказали всю палату, с кем они жили. Заставили до заката стоять постойки смирно на припеке солнца без платка на голове, под окнами лагерь-фюрера. Голова у людей кружилась, они падали, их били и ставили на ноги снова под палящее солнце. Во дворе лагеря стояли три больших железных ванны: в 1-ой и 3-ей была холодная вода, во 2-ой — кипяток. За побег и забастовки, которые в лагере случались часто, «купали» в этих ваннах: надевали длинную рубашку и бросали в холодную, затем в кипяток, и снова в ледяную воду. В воскресенье давали суп с чечевицей. Кроме чечевицы в тарелках плавали окурки, спички и железная стружка. Хоть до смерти хочется есть», — пишет тетя Тася, — «но до супа в такой тарелке не добраться», так солдаты насильно заставляли есть суп с железной стружкой и мусором и при этом жестоко избивали, не давая проглотить. «Они бъют, а пленные русские поют назло фашистам песни, и поляки и бельгийцы — тоже пели солидарно с русскими наши песни». Немцы не знали, что делать, их бесило и одновременно приводило в недоумение такое поведение пленных. Потом фашисты придумали бить резиновым шлангом и поливать из пожарного шланга всех сопротивленцев.

По субботам на неделю давали куличик хлеба с вареными отрубями и деревянными опилками или черствый хлеб с непромолотой рожью и горьким кофе. Суп давали с картофельными очистками и длинными узкими листьями, такими горькими — есть невозможно.

Работать гоняли по всему городу — убирать город и чистить туалеты или вскапывать огороды у богатых немцев. Если у кого-то из богачей-фашистов погиб или стал калекой в результате этой войны родственник или знакомый военный, то эти родственники или знакомые немца наслаждались местью, - избивали с особой жестокостью пленных, попавших к ним на прополку.

Из документальных источников я знаю, как фашистские офицеры «дрессировали» своих детей с грудного возраста: они дразнили малыша, отнимая у него изо рта соску с молоком, едва ребенок хватал за соску – ее сразу же вырывали, и снова через минуту предлагали вожделенную пищу, и снова отнимали соску. Это в течение дня повторялось несколько раз, - в любой свободный момент, когда к малышу мог подойти его отец или кто-то из мужчин немецкой семьи. К полугоду такой ребенок уже с особой жестокостью мог причинять боль даже своей матери. Так была выдрессирована зверская нация, те самые жесточайшие звери, которые издевались над военнопленными в фашистских лагерях.

«Чтобы не идти к немцам в огороды на «работу», люди расчесывали себе руки и ноги, прокалывали кожу так, что получалось вздутие», — пишет тетя Тася, — «их клали в лазарет и тем самым пленные спасались от издевательств».

Из записей тети Таси я узнала, что русские вели подпольную работу, передавали записки о ходе фронтовых работ. Но каким образом эти записки передавались, теперь уже не узнать. Таисьи Александровны сейчас уже нет в живых. Она долго лежала парализованная, но при памяти, и даже однажды позвонила мне с просьбой написать о варварстве фашизма. Тетя Тася от моей бабушки знала, что я пишу стихи и рассказы с детства. Я была еще ребенком, когда у меня была возможность личного общения с родной сестрой моей бабушки. О войне вся наша семья вспоминала со слезами, потому что и на отца и на родного брата моей бабушки и еще одной их сестры — тети Марии — пришли похоронки. Мы держались вместе, и тетя Тася всегда была с нами: на 9 Мая собирались все сестры и их семьи, и внуки.

«В лагере пленным ходить было не в чем, так люди добывали наждачную шкурку, кусками бросали ее в мойку с эмульсией, получались шелковистые ленты, их сшивали и сшили рубашки, майки, фартуки. Тапки сшили из ремней». Люди старались выжить, как могли, — от грязной одежды и обуви воспалялась кожа.

В работу пленных также входила разгрузка вагонов. «При разгрузке сбрасывали 5-6 мешков с пшеничными хлопьями, которые делили поровну на всех. Мешки распускали, вязали из них кофты, шарфы, носки.

В лагере была девушка из Запорожья, переводчица, она писала списки комсомолок, стахановок, у кого братья в партизанах и кто ругает лагерь-фюрера. К попавшим в списки применялись пытки».

Но это был единичный случай, остальные все военнопленные стояли друг за друга.

«Все думали, что фашисты взорвут лагерь, когда придут русские войска, — был получен приказ об уничтожении всех пленных. Но наступил час победы. Это случилось 2 мая 1945 года, в этот день лагерь был освобожден.

Город Любек был освобожден союзниками, англичанами».

До войны тетя Тася, как все ее сестры, носила фамилию Шепелева. После освобождения из концлагеря, в Польше, куда вывезли "на откармливание" бывших военнопленных, после восстановления сил и здоровья, тетя Тася работала на хлебопекарне и там, в Польше, познакомилась с дядей Кузьмой, за которого вышла замуж, стала Макарчук. Уже на родине у дяди Кузьмы и тети Таси родились еще двое детей: сын Слава стал полковником, служил в горячих точках, и младшая дочь Лариса, - она в настоящий момент в счастливом браке в Чернигове, на родине ее мужа. Я помню ее жениха: дядя Вася с тетей Ларисой ходили с нами (со мной и моей бабушкой) на Оку летом купаться. Они учились вместе. Сейчас у них есть старший сын и дочь. Девочка очень хорошо поет, работает в ресторане певицей. Я не видела давно ни дядю Славу, ни тетю Ларису и ее мужа, старшего их сына видела только на фотографии, о младшей талантливой дочери Ларисы и Васи узнала от сестры Ларисы Надежды Кузьминишны.

Дядя Кузьма тоже был узником концлагеря, и в Польше оказался по той же причине, что и тетя Тася. У дяди Кузьмы во время войны фашисты сожгли заживо всю семью: 30-летнюю жену и двух маленьких детей.

Я помню дядю Кузьму забавным старичком, который очень любил нас, детей и, когда мы с Вадиком появлялись, он встречал нас конфетами и печеньем, приговаривая: «Козы маненьки…», стирал слезы памяти о расстрелянных родных детях от довоенной жены. Я не понимала тогда, отчего плачет дядя Кузьма, когда причитает и жалеет нас: «Козы маненьки…». Потом подросла еще и моя троюродная сестра Наташа, родная сестренка Вадика. Радости дяди Кузьмы прибавилось.

 

Познакомились и поженились тетя Тася и дядя Кузьма в Польше. Он во время войны был старшиной автороты, участвовал в освобождении Германии от фашизма. В Польше работал заведующим столовой аэродромного обслуживания. Срок воинской службы дяди Кузьмы – с 1929 по 1950 годы. Дядя Кузьма прошел две войны: финскую и отечественную 1941-45, награжден медалями за взятие Сталинграда и Кенигсберга. За боевые заслуги, за победу над Германией. В 1929 году дядя Кузьма был стрелком Крымской дивизии, в 1945 зачислен в 265 истребительную авиадивизию, был на сверхсрочной службе.

В Польше мои родственники жили до 1950 года, затем приехали в Горький, уже с маленькой Надей. Надежда Кузьминична родилась в 1947 году, зарегистрирована в 1949 в Познани. Сразу детей не регистрировали из-за сомнений в том, что ребенок выживет.

Каждый человек, независимо от национальности и вероисповедания, содрогнется от воспоминаний о жизни в концентрационном лагере моей родственницы, - все мы люди, и сострадание свойственно живому человеческому сердцу. Несмотря на то, что о концлагерях мы знаем из прессы и из разных документальных исторических телепередач, но когда человек лично знал и даже имеет родство по крови с бывшим узником концлагеря, - это воспитывает с малых лет, память подвига выжить в чудовищных условиях режима жива вечно.

Я написала эту главу в свой роман именно для умножения памяти о садизме фашизма и нацизма, памяти неистребимой в истории не только русской земли, но и всего мира, для воспитания чести в людях русских, став им зеркалом совести.

Если войну забудут, то она сама напомнит о себе новыми демографическими потрясениями, - эта истина, затверженная с малых лет всеми советскими школьниками, какой была и я, должна восставать против войны. В сердцах людей всей земли должна вечно жить память о жертвах фашизма во имя мира на земле.

 

И не случайно в этой главе я нашла место для фрагмента воспитания с пеленок жестокости у детей фашистской Германии. В настоящий момент в России ситуация на кадровом рынке предполагает созревание жестокости в людях, у которых постоянно отнимают работу, а они снова бегают за новым работодателем, ищут заработков на кусок хлеба. Таких людей миллионы. Из специалистов они превращаются в усталых и злых бомжей: не найдя работу по специальности, приобретают навыки в чуждой им сфере деятельности, меняют взгляд на мир, многие, став должниками по оплате за коммунальные услуги, теряют жилплощадь, ругаются и даже теряют связь со своими близкими родственниками. Россия становится не Родиной-матерью, а озверевшей мачехой, для которой по русским сказкам одно важно: «Зарежь козленка». Рост преступности - это нормально, если работодатели становятся карательным отрядом, гоняющим белкой в колесе соискателя на должность, ту, которая положена человеку по его диплому. И новая мода у работодателей: брать работника на испытательный срок и выкидывать его с работы не потому, что он плохо работает, а потому, что работодатель не хочет оформлять по трудовой и платить налоги за принятого работника: выгоднее брать неофициальную рабочую силу, вывалять как следует в чем попало: в сплетнях, в долгах, чтоб не сунулся в суд подавать, - и гуд бай. Ищи новое место работы. А если оформит по трудовой, то это вовсе не значит, что оставит работать: как угодно выкрутится, и адвокатов купит, лишь бы не нарушали его болотного спокойствия слишком активные и от этого неугодные, неудобные работники. Это сыновья и дочери людей, выстоявших такую войну, борьбу с фашизмом… Они по-фашистски расправляются со своими же русскими, а уж если к евреям попадешь – да и не попадешь. Если только по чьей-либо ошибке, которую они легко исправят, познакомятся и отпустят. Ищи снова ветра в российском поле.