НЕНАПИСАНЫЕ РАССКАЗЫ О. ГЕНРИ

 

НЕСЧАСТНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

С РАЗЪЕЗДНЫМ АГЕНТОМ

 

Никогда прежде мистер Трилби не испытывал столь явного неудобства от всего, что с ним происходило, хотя, в сущности, происходило с ним самое обычное — он влюбился.

 

Мистер Трилби служил разъездным агентом в фирме «Кук и Компания. Мебель для дома», а служить в ней могли лишь те, кто горячо и самоотверженно любил своё дело. Это непременное требование к сотрудникам, какое бы положение они не занимали, обеспечивало фирме «Кук и Компания. Мебель для дома» нынешнее и, хочется надеяться, будущее благополучие, а мистеру Трилби и иже с ним — право гордиться принадлежностью к столь успешному во всех смыслах бизнесу.

 

Наблюдая со стороны, как мистер Трилби добывает средства к существованию, могло показаться, будто мистер Трилби священнодействует, хотя на самом деле всё обстояло гараздо проще и куда менее таинственно. Мистер Трилби исповедимыми / и не очень/ путями выведывал, где, когда и кому сдаются под заселение дома и квартиры, а затем сваливался на головы новосёлов, словно промысел Божий, хотя автор и осознаёт, что некоторым, до щепетильности, религиозным особам подобное уподобление может показаться непристойным. Но даже пуристы не станут отрицать того факта, что имя Божие, взятое вне контекста нашего бытия, не отменяет ни нужды в мебели, ни усилий мистера Трилби по её доставке.

 

Замечено / и, кажется, впервые именно разъездными агентами/, что новосёлы обыкновенно весьма податливы к внешним влияниям, а посему уговорить их приобрести спальный гарнитур, оборудовать кухню по последнему «стону моды» или украсить гостиную «под старину» стульями на витых, как табачный дым, ножках было для мистера Трилби скорее делом техники, чем искусства. Поэтому, когда мистер Трилби поднялся на второй этаж пахнущего свежей краской дома на 37-й улице и позвонил в квартиру номер пять, он не был обременён никакими дурными предчувствиями.

 

При звуке отворяемой двери мистер Трилби машинально придал своему слегка выдающемуся вперед, как у боксёра, подбородку елейную улыбочку, называемую им про себя «наживкой для дураков», и изготовился к диалогу, как изготовляется опытный актёр броску на сцену, на много слов вперёд зная, что скажет своему визави, в данном случае, счастливому владельцу квартиры, и точно так же на много слов вперёд зная, что услышит от него в ответ.

 

Но произошло непредвиденное. Столь тщательно, казалось бы, спланированная речь замерла на устах мистера Трильби, как замирает осенний лист на мокром от дождя стекле. Представшее перед ним создание требовало каких-то иных слов и образов, которым мистер Трилби не был обучен, и к которым, по правде говоря, не питал особой склонности. То была ГРАЦИЯ во всей прелести неполных восемнадцати лет, до такой степени не вяжущаяся с окружающей её обстановкой, что мистер Трилби растерянно огляделся, явно пытаясь сообразить, попал ли он именно туда, куда намеревался попасть. Отделяло ГРАЦИЮ от внешнего мира лёгкое светлое платьице из задорного ситца, перетянутое в талии чёрным лакированным ремешком. На мистера Трильби вопросительно глядели глубокие, похожие на озёра Эри и Онтарио /мистер Трилби использовал для себя это сравнение, поскольку был родом их тех неблизких мест/, голубые глаза, а рыжие кудряшки, скатывающиеся на миниатюрный лобик, смешно подпрыгивали в такт произносимым словам:

 

– Что вам угодно, мистер…

– Трилби. Чарлз Трилби, мисс, разъездной агент фирмы «Кук и Компания. Мебель для дома».– И он протянул девушке визитную карточку.

 

– О нет, нет! – девушка сделала испуганный отстраняющий жест. – Ни в коем случае!

 

– Почему? – удивился мистер Трилби. – Приняв мою карточку, вы не свяжите себя никакими

обязательствами, зато я становлюсь вашим покорным слугой во всём, что касается

приобретения мебели у нашей фирмы. Простите, что не сразу поинтересовался, с кем имею

честь…

 

– Мисс Скинер, – представилась девушка. – А проще, Ванда.

 

– Весьма приятно, мисс Скинер, – галантно поклонился мистер Трилби. – Неужели моя визитная

карточка способна внушить какие-то опасения?

 

– Что-либо принимать от незнакомых мужчин неприлично. И вообще, мои родители считают,

что молодая девушка должна избегать случайных знакомств. Для своей же пользы.

 

– И они безусловно правы! – горячо поддержал родительское мнение мистер Трилби. –

Лучшего совета не смог бы дать своей дочери даже я, будь у меня таковая. Но, увы, пока это

 

невозможно. Я холостяк. Что же касается ваших родителей, я уверен, они не имели в виду

 

фирму «Кук и Компания. Мебель для дома». Они…

 

– Они, к сожалению, слишком далеко, – мотнула головой девушка, отчего каштановые её

завитушки энергично подпрыгнули, – а без их помощи, в которой в данный момент остро

нуждаюсь, чувствую себя потерянной.

 

И глаза девушки снова напомнили мистеру Трилби озёра его родины, но уже не в ясную погоду,

а после проливных дождей. Не окажись, по счастью, под рукой у мистера Трилби носового

платка с монограммой, кто знает, не пришлось бы ему спасаться вплавь.

 

Прошло не менее часа прежде, чем девушка успокоилась. За это время мистер Трилби

незаметно, но существенно расширил плацдарм своей деятельности, перекочевав с лестничной

клетки в маленькую прихожую, откуда в ещё меньшую по размерам кухоньку, а оттуда

в гостиную, служившую, по всем признакам, по совместительству спальней. На эту мысль

навела мистера Трильби одинокая девичья кровать, накрытая покрывалом такой же

незамутнённой белизны, как и намерения гостя.

 

– Мило, – сообщил своё мнение мистер Трилби, оглядев квартирку взглядом профессионала. –

Почти так же мило, как в Версальском дворце под Парижем. Вы когда-нибудь бывали

В Париже?

– Нет, – призналась девушка.

– Побываете, – пообещал мистер Трилби. – Но сначала предстоит изменить кое-что у вас, дабы

иметь возможность сравнивать с ними. Например, кровать я бы заменил тахтой или диваном,

буфет поставил бы здесь / небольшим шагом отмерил он часть стены на кухне/, а у входа

 

непременно положил бы циновку из китайского камыша, наша фирма получает их прямиком

из Австралии.

– Но ведь для этого нужны страшно большие деньги! – воскликнула мисс Скинер с таким видом,

с каким Пифагор выкрикнул на весь мир свою знаменитую «эврику».

– Чепуха! – отмёл её испуг мистер Трилби. – Фирма «Кук и Компания. Мебель для дома» не

просто поставляет самую практичную, современную и модную продукцию, но и делает это,

в отличие от конкурентов, с учётом возможностей клиента. Для молодой девушки, имеющей

низкооплачиваемую работу, прямой смысл доверить обустройство своего гнездышка именно

нашей фирме и никому другому. Разве у других мебель? Дрова! К тому же не всегда сухие.

– Но я нигде не работаю, – сказала девушка, слегка покраснев.

– Позвольте в таком случае поинтересоваться, каковы ваши планы?

– Стать актрисой.

– Понимаю, понимаю! – стремительно отреагировал мистер Трилби, за неполные десять лет

службы у «Кук и Компания» повидавший немало тех, кто начинал свой жизненный путь

со схожими надеждами, а завершал его полной их утратой. Иногда из такого материал

вырастало и кое-что дельное, подобно самому мистеру Трилби, но исключение лишь

подтверждало правило, что склонность к романтическому бреду — недостаток, с годами лишь

усугубляющийся.

– А на какие, позвольте узнать, средства вы живёте? – поинтересовался мистер Трилби, отгоняя

 

при этом непрошенные мысли, – коль скоро не только не испытываете нужду, но и снимаете

не скажу шикарную, но ведь и не дешёвую квартирку?

– Мне помогают родители, гордо сказала девушка. – Мой папа крупный фермер в штате

Кентукки. У нас полным-полно всякой дичи. Одних овец несколько тысяч.

– Это меняет дело! – мистер Трилби алчно потёр руки. – Такая подмога, поверьте моему опыту,

вполне может стать заменой не только таланта, но и счастья.

 

У мистера Трилби не оставалось больше сомнений, что если предположить, будто среди

настоящих и будущих звёзд сцены встречаются и такие, кого можно вовлечь в торговые

операции с мебелью без ущерба для фирмы-изготовителя, то это, без сомнения, мисс Ванда

Скинер, чьи глаза-озёра казались ещё прекраснее оттого, что на дне их затаились несметные

сокровища папы Скинера. Мистер Трилби вдруг почувствовал себя на коне, безропотно

подчиняющегося поводьям и шпорам, а это, как вы сами понимаете, куда приятнее, чем

двигаться к той же цели на своих двоих.

 

Пока мисс Скинер листала предложенный ей мистером Трилби каталог, сам мистер

Трилби нетерпеливо переминался с ноги на ногу и всякий раз, когда взгляд девушки

задерживался на той или иной странице дольше, чем на минуту, мистер Трилби утрачивал

те пределы благоразумия, которые обыкновенно налагает на человека служебное положение,

и очертя голову, кидался в до тонкостей им освоенную игру на повышение.

 

– Насколько я понимаю, – осторожно изрёк мистер Трилби, – вы у отца любимый и, к тому же,

единственный ребёнок, – и, получив утвердительный ответ, добавил: – Так неужели он не

выделит скромной суммы, необходимой на ваше обзаведение? Да и жених у вас, полагаю,

имеется, и я не допускаю мысли, что он из слишком бедной семьи.

 

– У меня нет жениха, – кротко сообщила девушка.

– Приятная новость, мисс Скинер, – расцвёл мистер Трилби. – Ничего более приятного никогда

прежде не доводилось мне слышать при исполнении служебных обязанностей.

 

И, с места в карьер, принялся живописать те преимущества, которые обретает творческая

натура, оказавшись в условиях приближенных к райским. И, чтобы не порождать излишних

сомнений, мистер Трилби поспешил разъяснить, что упомянутые условия намерен воссоздать

для неё самолично.

 

Разъяснения были приняты с молчаливой благодарностью, и как-то само собой

получилось, что мистер Трилби сначала был приглашён сесть, затем удостоен чашки чая,

возбудительного, как наркотик, а уж затем, вероятно в виде особой милости, взять руку Ванды

в свою. Жест этот, нарушавший предписания папы Скинера, тем не менее, в данной конкретной

ситуации был необходим, ибо позволял мистеру Трилби наиболее убедительным способом

доказать свою правоту, а для мисс Скинер, теперь уже Ванды, проникнуться доводами

собеседника. А затем произошло то, что обыкновенно происходит, когда скромная молодая

особа остаётся наедине с напористым, как шквальный ветер, молодым человеком, поскольку

иной никогда бы не удостоился должности разъездного агента фирмы «Кук и Компания.

Мебель для дома».

 

Не разевайте в удивлении глаза, дескать, молодёжь утратила стыд и совесть. Эти

понятия придуманы людьми, а не жизнью, не ведающей ни мучений совести, ни чувства

стыда. Жизнь мчит своей дорогой, как поезд по рельсам, и если под её колеса попадут

родительские наставления, запрещающие дочерям заводить опасные для репутации

знакомства, боюсь, никакая медицина не вернёт им хотя бы внешние признаки

жизнеспособности.

 

Именно потому, что фермерская логика папы Скинера разбилась о несокрушимую

самоуверенность мистера Трилби, произошло то, что произошло. Мисс Скинер, мисс Ванда

Скинер, или просто Ванда, если кому-то так нравится, не скрывая охватившую её сумятицу,

позволила мистеру Трилби, мистеру Чарлзу Трилби, наконец, просто Чарлзу, войти в расходы

и обставить из собственных средств, накопленных за годы беспорочной службы в фирме «Кук и

 

Компания. Мебель для дома», её гнёздышко, этот уголок Минервы или Авроры /ни Чарлз,

ни Ванда, как выяснилось, не были сильны в мифологии/ по собственному мистера Трилби

разумению.

 

На этом можно было бы завершить историю разъездного агента, вложившего свои сбережения,

приобретённые благодаря фирме «Кук и Компания. Мебель для дома», в процветание той

же фирмы. Но такого рода порывы слишком редки, чтобы оставаться незамеченными. Мистер

Трилби был почтён высшей милостью, какой когда-либо удостаивались служащие фирмы

«Кук и Компания. Мебель для дома», не являющиеся ни держателями акций, ни членами

Правления — вызван в кабинет мистера Кука для приватной беседы.

 

Не вынимая изо рта сигары, мистер Кук произнёс похвальную речь, смысл которой

сводился к тому, что человек, жертвующий самым дорогим, что у него есть, — деньгами ради

процветания фирмы «Кук и Компания. Мебель для дома», не может не быть хорошим

человеком и, следовательно, замечательным работником. А посему, он, мистер Кук, глава и

фундатор фирмы «Кук и Компания. Мебель для дома», выносит мистеру Трильби горячую

благодарность и надеется, что в дальнейшем у него, мистера Кука, будет немало приятных

поводов для новых встреч с мистером Трилби.

– Желаю вам всего доброго, мистер Трилби!

– Много признателен вам, сер!

 

И взволнованный Чарлз поспешил к прелестной Ванде, дабы вместе с нею

порадоваться выпавшей на его долю огромной, невиданной удаче. Настолько огромной

и настолько невиданной, что перечувствовать её в одиночестве, не разделив поровну

с любимым существом, было бы выше обычных человеческих сил. Дверь отворил незнакомый

мужчина в пижамном костюме, что, по мнению мистера Трилби, могло означать лишь одно:

у квартирки, принадлежащей мисс Скинер, а после описанных выше событий, в какой-то мере

и ему, мистеру Трилби, появился ещё один обладатель или считающий себя таковым.

– Прошу прощения… растерялся мистер Трилби, усиленно соображая, кем приходится мисс

Скинер несипатичный незнакомец: для отца он слишком молод, для соседа — слишком

самоуверен, для гостя — слишком подозрителен. – Прошу прощения, но я…

– Меня не интересует, кто ты, – прервал бормотание мистера Трилби пижама.– Зато

хотелось бы узнать, какого чёрта ты здесь рыщешь?

– Нельзя ли повидать Ванду… мисс Ванду Скинер?

– С какой стати?

– Видите ли, у меня по отношению к ней определённые обязательства…

 

Последовательность дальнейших событий не сохранилась в памяти мистера Трилби,

зато нашла весьма последовательное отражение в протоколе, составленном шерифом Пятого

округа Нью-Йорка. Отметим только, что благодаря случившемуся произошла еще одна встреча

мистера Трилби с мистером Куком, с той, однако, существенной разницей, что не мистер

Трилби явился в кабинет своего работодателя и благодетеля, а именно этот последний навестил

в больнице своего служащего. То была трогательная встреча двух джентльменов, чья

обоюдная привязанность к фирме «Кук и Компания. Мебель для дома» только усилилась

от происшедшей с мистером Трилби неприятностью.

 

Не вынимая изо рта сигару, мистер Кук сердечно пожал упрятанную в гипсовую трубу

руку мистера Трилби, пошептался с врачом, явно растерявшемся при виде столь важной

персоны, и отправился на собрание акционеров, готовящихся к очередному дележу добычи.

 

«Ах, если бы мисс Скинер, мисс Ванда Скинер, просто Ванда,– успел подумать мистер Трилби,–

волею провидения смогла бы стать свидетельницей происшедшего, как знать, не оказался бы

на месте наглеца в пижаме сам мистер Трилби, разъездной агент фирмы «Кук и Компания.

 

Мебель для дома».

 

Подошёл врач и закрыл мистеру Трилби глаза. Молоденькая сестра, уставшая от капризов

покойного, путавшего её с какой-то Вандой, благоговейно перекрестилась, радуясь тому,

что её обращение к Господу было так быстро услышано. Сопалатники мистера Трилби,

 

дождавшись выноса тела, вернулись к прерванной появлением мистера Кука игре в фараон.

А мисс Скинер в тот же вечер была избита своим сожителем, хотя не подавала к тому, будучи

в том совершенно уверенной, ни малейшего повода.

 

ПОДЛОГ

 

Принимаясь за рассказ, худо-бедно вылупившийся из владевшего мною грандиозного замысла,

я дал зарок не касаться в нём политики, а вести речь исключительно о любви, хотя автор,

сколько-нибудь дорожащий своей репутацией и желающий привлечь внимание к тем

 

немногим страницам, под которыми красуется его имя, как раз почёл бы за благо обойти тему

любви и как можно больше порассуждать о политике. В этом последнем случае он бы,

наверняка завоевал благосклонность той части читателей, которая разделяет его политические

убеждения, в то время, как рассуждая о любви, можно не только обречь себя на прискорбное

противостояние с прекрасной половиной человечества, но и лишиться уважения собственных

жены и дочери, почему-то уверенных, что в границах трёхкомнатной меблированной

квартирки на Хейл-сквер, никто, кроме них, не ведает об этом предмете больше и разбирается

лучше.

 

Но писатель, в отличие от простого смертного, чьей фантазии достанет разве на то, чтобы

с первого взгляда определить размеры талии и бюста у вышколенного персонала мистера

Таймера, владельца магазина колониальных товаров в первом этаже нашего дома, но уж

никак не на то, чтобы выстроить сюжет на самую бесхитростную любовную тему, — так вот

писатель, в отличие от прочих, не успокоится, пока не узрит упомянутый сюжет

запечатлённым на бумаге, затем тщательно переписанным и отнесённым в редакцию

какого-нибудь «Туземного обозревателя» или «Спутника домашней хозяйки», хотя в этих

изданиях, отличающихся прискорбным однообразием, литература как таковая не числится

даже на правах Золушки. Узнай в последний момент редактор «Спутника…» о каком-то,

прежде неведомом способе консервации пареной репы, как выстраданное вами

произведение будет беспощадно изгнано из сверстанного номера и самому Господу

оказалось бы не под силу вернуть его на прежнее место, разве что в одном из последующих номеров.

 

Рассказ, о котором речь, назывался «Гилеспи» и повествовалось в нём о мальчишке,

служившим рассыльным в отеле «Леди Астор» и влюбившимся в некую оперную диву, подолгу

жившей в этом отеле всякий раз, когда приезжала на гастроли в Нью-Йорк. Ни о чём не

догадываясь, дива испытывала к тайному своему воздыхателю нечто вроде

снисходительного отвращения /надо полагать из-за множества прыщиков на его подбородке/,

что оборачивалось для бедняги куда большими потерями, чем можно было предположить.

Например, получаемые им от неё чаевые оказывались столь мизерными, что их не хватало даже на билет, чтобы попасть на галёрку в оперу, когда там пела дива, и ему приходилось добавлять из тех денег, что по праву принадлежали семье. Но это обстоятельство не только не отбило у него охоту засматриваться на вершины, к покорению которых не был готов, но лишь сильнее подогревало упрямое желание закрепиться на одной из них.

 

К тому же от частого, надо полагать, посещения оперы в нём прорезался голос и однажды,

когда в дуэте дон Жуана и Церлины солист «пустил петуха», юноша на лету подхватил

выпавшую из его горла ноту «до» и до-нёс её до слушателей с такою степенью совершенства,

что взоры зрителей обратились к галёрке, а руки покрыли окончание музыкальной фразы

аплодисментами. Незамедлила явиться полиция, удалившая нарушителя. А несколько лет

спустя молодой человек сделался известным певцом, признанным всем миром, и гордая

примадонна влюбилась в него со страстью, на которую способно лишь немолодое, но пылкое

сердце. Она стала отказываться от лучших контрактов ради худших /факт, в общем-то,

немыслимый в театральной среде/, чтобы быть занятой в тех же спектаклях,

что и маэстро Гилеспи /сценическое имя певца/. Столь безусловное самоотречение

льстило гордости моего героя, но ответить на некогда горячо желанное чувство дивы он, увы,

не смог. Слишком много времени минуло с той поры, когда он служил рассыльным — слишком

много не для него, а для неё.

 

Таков сюжет, пересказанный вкратце. Желающих вынести более полное впечатление от

рассказа, адресую к майскому номеру журнала «Макклюрс», где он и был напечатан.

Упоминаю об этом не с целью хвастовства — оборотной стороне всякого незаурядного

честолюбия, а единственно потому, что с публикацией рассказа история его не только

не завершилась, но обрела новое и, прямо скажем, неожиданное развитие.

 

Итак, повторяю, рассказ был напечатан в мае, а в начале осени предстояли муниципальные

выборы, на которых республиканцы собирались провести стремительную атаку на временно

освобождаемые демократами тепленькие местечки. Особенно яростной ожидалась борьба за

трон мэра. Нынешний мэр, некто мистер Брэдли, хапуга, каких свет не видывал с той поры,

когда появились первые, официально доказанные факты существования коррупции то ли

в Древней Греции, то ли в столь же Древнем Риме, был преисполнен решимости удержаться

в прежней должности ещё на один срок. Но не дремали и противостоящие силы, так что те,

кому повезло наблюдать митинги обеих партий на Палас-авеню, центральной площади нашего

города, становились свидетелями незабываемого зрелища.

То, что говорилось сторонниками мэра и его противниками, я не стану воспроизводить на этих

страницах из-за опасения, что моя дочь-школьница прочтёт написанное, и, кроме того, я не

склонен рисковать собственной репутацией, удостоившись нескольких месяцев за тюремной

оградой в качестве осквернителя общественной нравственности. И когда мне, как известному

в городе писателю предложили присоединиться к одной из сторон, я, в выражениях

по возможности обтекаемых и мягких, сослался на то, что как писатель чувствую себя уверенно

исключительно в рамках того сюжета, который придумываю сам, а не навязанному извне.

 

Но как-то во время вечернего чая, когда я втолковывал своей дочери Лесли, отчего ей, в её

четырнадцать лет, негоже уделять мальчикам больше внимания, чем учёбе, даже если они не

хулиганы с нашей улицы, а дети вполне состоятельных родителей, раздался властный стук

в дверь, и в квартире, в окружении свиты, появился ни кто иной, как мистер Бредли, мэр,

собственной персоной.

 

Повелительным жестом мэр пресёк мою робкую попытку пригласить его к столу, давая понять,

что у него есть дело поважней, чем чаёвничать с моим семейством, и что решать его следует

наедине. Пришлось предоставить ему эту возможность, отправив жену и дочь на кухню, куда,

не озаботившись на то согласием хозяев, водворился один, из сопровождающих мэра,

молодчиков. В то же время другой тип проделал несколько интригующих манипуляций,

заглянув зачем-то в платяной шкаф и под кровать, после чего мистер Брэдли приступил,

наконец, к изложению причин столь неожиданного для меня визита. Скажу сразу, услышанное

меня весьма и весьма озадачило.

– Послушайте, Пекфорд, – с места в карьер начал мэр, – я прочитал ваш рассказ в журнале…

– «Макклюрс», – подсказала свита.

– Вот именно, – согласился мэр, – вот именно.

– Весьма польщён, сэр, – поклонился я. – То, что вы интересуетесь изящной словесностью,

для меня приятная неожиданность.

– Не болтайте глупости, Пекфорд,– осадил меня мэр. – Ничем я не интересуюсь. Политика

не оставляет времени на ерунду. Советники порекомендовали мне прочесть ваш рассказ,

и я это сделал. В интересах дела, разумеется.

– И каково ваше мнение, сэр, спросил я, краснея.

– По мнению моих советников, рассказ не плох, и я не вижу причин с ними не соглашаться.

Меня интересует другое. Этот парень… забыл его и фамилию…

– Гилеспи,– господин мэр, – устремилась на помощь свита. – Гилеспи.

– Вот именно. Он что, и впрямь втюрился в эту старую выдру?

– По молодости, сэр, – предпринял я слабую попытку оправдать моего героя в глазах

 

начальства. – К тому же произошло это в пору, когда она была в расцвете сил и весьма хороша

собой.

– Предположим, – снизошёл мэр. – Но простой арифметический подсчёт показал бы этому

недоумку, что, к моменту достижения им половой зрелости, предмет его обожания

естественным образом превратится в пустую консервную банку.

 

И явно довольный заранее отрепетированной остротой, мэр, поддерживаемый свитой,

захохотал так пронзительно, что дверь кухни испуганно приотворилась, но тотчас же была

возвращена в прежнее положение бдительным стражем. Между тем, отсмеявшись, мэр снова

скорчил кислую физиономию и, поманив меня пальцем, как если бы я был с ним в сговоре,

прошептал на самое ухо: – Я к вам, собственно, по поводу этого чудака, мистер Пекфорд.

 

– Какого чудака? – вытаращился я, не преминув при этом обратить внимание на то, что впервые

за время нашей беседы мэр употребил по отношению ко мне обращение «мистер».

 

– Гилеспи! – тут как тут оказалась свита.

– Вот именно! – кивнул мэр. – Вот именно! У меня, видите ли, задумка пригласить его на один

из наших предвыборных митингов. Пускай пропоёт свои арии, а мы ему щедро заплатим.

Недурственная идейка, как вы находите, мистер Пекфорд?

– Но, сэр, – пролепетал я, совершенно сбитый с толку столь неожиданным поворотом событий,–

этот, как вы изволили выразиться, «чудак», этот Гилеспи, в некотором роде лицо не живое,

а выдуманное. Так сказать, персонаж…

– Не живое?! – по всем признакам, наступила очередь мэра удивляться. – Вы сказали — не

живое? Не означает ли это, что он, некоторым образом, умер?

– К счастью, сэр, умереть он не мог, поскольку не существовал в природе, – пояснил я.– Гилеспи

не что иное, как игра моего воображения.

 

Физиономия мэра окаменела.

 

– Послушайте, Пекфорд, – произнёс он. На сей раз обходясь без общепринятой формулы

вежливости,– послушайте и постарайтесь понять: вы играете в опасные игры, и пока я высшее

должностное лицо в этом городе, ничтожному бумагомараке не будет позволено

издеваться над конституционно избранной властью. То, что несуществующая личность

выдается за реальное лицо, ни что иное, как подлог, со всеми вытекающими из этого факта

 

юридическими последствиями. Что вы намерены сообщить в своё оправдание?

– Только то, сэр, что хотя я и совершил нечто вроде подлога, уголовным кодексом

не предусмотрено за него никакого наказания.

 

Грозный мэр обратил свой лик в сторону свиты, но та лишь недоумённо пожала плечами.

 

– Прискорбно слышать, господа,– изрёк мэр, – что наш уголовный кодекс столь либерален

к преступным деяниям против должностной нравственности. На мой взгляд, это явный пробел

в законодательстве Соединённых Штатов. Сделавшись конгрессменом /а такое, надеюсь, рано

или поздно произойдёт/, я непременно внесу на сей счёт соответствующий запрос

в соответствующую комиссию. А пока… – мэр просиял, словно уже выполнил одно из своих

предвыборных обещаний, – а пока, Пекфорд, почему бы нам с вами не воспользоваться

ситуацией и слегка не надуть наших славных избирателей? Найдём кого-нибудь подходящего

и выдадим за этого вашего…

– Гилеспи! – не дремала свита.

– Вот именно! Вот именно! Мы слово в слово сообщим публике всё, что вы понаписали о нём,

а в конце каждого выступления станем напоминать, за кого они обязаны голосовать,

коль скоро желают себе добра.

 

То, что бюрократия необыкновенно скора на принятие решений, когда речь о её судьбе,

я убедился неделю спустя. Наш город заполонили плакаты с изображением лже-Гилеспи.

 

Их можно было обнаружить не только на стенах домов и офисов, но и в квартирах и даже

в туалетах обывателей. Для женщин, надо полагать, оказалось немалой проблемой смириться

с присутствием голубоглазого молодца с мощной, как крепостная стена, мускулатурой, когда

 

они отправляли вполне естественные надобности.

 

В канун выборов новоиспеченный гастролёр, похожий на плакатные изображения

приблизительно так, как пони на скаковую лошадь, дал в городском парке концерт, благодаря

чему обветшалая сцена летнего театра лишилась привычного затрапезного вида —

обстоятельство, незамедлительно поставленное шустрым мэром себе в заслугу и вызвавшего

возмущение завидущей оппозиции. Исполнив несколько неразборчивых арий, явно

не рассчитанных на разборчивый вкус, сей джентльмен произнёс речь, из коей следовало,

что будь он, самозваный Гилеспи, жителем нашего города, то непременно отдал бы свой голос

«за самого неподкупного политического деятеля самой свободной в мире страны». Меня

всегда коробило косноязычие, но, видимо, оно способно послужить неплохим подспорьем

в политической борьбе, раз помогло мистеру Бредли и на сей раз усидеть в заветном кресле.

 

Он, таким образом, оказался в выигрыше сполна. Сколько и чего досталось на долю моего

персонажа, для меня навсегда осталось тайной. Но когда я, понуждаемый женою и дочерью,

некоторое время спустя обратился в мэрию на предмет улучшения жилищных условий,

господин Бредли, недовольно морщась и глядя поверх моей головы, сообщил, что дал слово

избирателям не потворствовать, оказавшим ему содействие в избирательной кампании,

и твёрдо намерен его сдержать.

 

За О. Генри — Борис Иоселевич