Поле смерти

 

В этом мире мест хватит всем.

Ч.Чаплин

 

1

 

Вдоль маленькой каменистой реки, по ее левому, обвалившемуся по краям берегу, тянется бывшее колхозное поле, километра три-четыре длиной, и чуть меньше шириной. Одной стороной оно уперлось в горбатые лысые бугры, за которых возвышается высокие стройные черно-синеватые голые горы, а с другой - село за редкими сопками. Почти в самом центре этого поля, поперек него, еле заметно виден небольшой курганообразный хребет, точно искусственно разделяет поле на две части. В отличие от всего поля, на самом хребте и вокруг него заросли железных кустов держидерева и всяких сорняков, и этим выделили его. Со стороны села, когда с сопки спускаешься, будто этот маленький кусочек земли, этот хребет поднимается продолжительными ступенчатыми уступами, и эти покоренные высоты в утренние и вечерние часы, когда солнце далеко уходит от зенита, отбрасывают длинные тени, чем-то похожие на узоры, черно-белые загадочно переплетающиеся узоры, и этим наводят на смотрящего ужас, в том смысле, что будто бы их создала необъяснимая, но незримо существующая рука. Люди с давних времен не использовали этот маленький кусочек земли, обходили его стороной, а в темное время даже не осмеливались издали смотреть на это поле, боясь увидеть там нечто неземное, нечто дьявольское, если не самого дьявола. Пережив страданий и событий через сотни лет дошла до наших дней только лишь часть названия, - это - Поле смерти. Шли слухи, что даже дикие животные не ступают туда, а люди, не только се6я, но и свой скот оберегали от этого поля. В течение долгих лет, пока вся сельская земля принадлежала колхозу, людям не было никакого дела до этого поля, и они как бы забыли о его наличии, разве что некоторые из них, которые временами все-таки видели там нечто такое, неземное.

После распада советской власти, когда сельчанам пришлось стать хозяевами своей земли, управлять ею, первое, что пришло на ум, это Поле смерти, как поступить с ним, как использовать его, использовать ли вовсе?.. И, в конце концов, кто же согласится там работать? Дабы никто не остался изгоем или в обиде, сельчане порешили, что необходимо всем селом решить эту проблему.

Первое заседание, которое состоялось в сельском клубе, открыл бывший агроном колхоза, человек преклонного возраста, успевший повидать жизнь, довольно уважаемый среди своих земляков.

-Развалился наш колхоз, - представительно и важно начал он, и сразу же сделал паузу, привлекая внимание всех собравшихся, а затем тихо, с принужденно- сочувствующей досадой, продолжил. - Теперь нет ни управления колхозом, ни председателя, ни его кабинета, ни штата рабочих, ни бухгалтерии, ничего нет. Мы их всех потеряли. Навсегда, бесповоротно... - вновь он умолк, и тут же, заметив вопрошающие взгляды своих сельчан, бодро возгласил. - Но взамен мы приобрели больше. Да, да, много больше. Мы стали свободными. Свободными от всего этого. Мы теперь хозяева. Вот так. - Оратор вновь замолчал надолго, а над всем клубом повисла такая тоскливая тишина, что, казалось, люди вовсе забыли, зачем пришли в клуб, зачем собрались. - Так что всем понятна цель нашего собрания, - вновь заговорил агроном и спросил.- Что нам делать, как дальше жить? А жить-то надо. Причем, надо жить достойно, подобающе. Мы, люди старшего поколения, у которых за спиной большой опыт жизни, пришли к такому мнению, что лучше всего разделить землю. Поровну и по справедливости... Пусть каждый делает со своей пайкой что хочет. Только так, разделяясь, мы можем остаться вместе, не потерять те прекрасные отношения, которые присущи нашему селу. Я смотрю на ваши радостные лица и вижу, что вы все со мной согласны. Если не так, пожалуйста, слушаем. Поднимайтесь, высказывайтесь! - Он вновь умолк и внимательно посмотрел на собравшихся. Некоторые из них судорожно шевелились, но выступать никто не стал. Оглядев всех, агроном продолжил - Вот теперь перед нами остается одна большая проблема: как делить землю? Казалось бы, тут ничего такого нет. Делить, и все тут. Но дело в том, что у нас относительно населения нашего села сельхозугодий не так уж и много, каждый метр на счету. К тому же вы все прекрасно знаете о Поле смерти, о его местонахождении. Нам придется в пайку поставить и это поле. Иначе никак. - Он чуть повысил голос, поскольку некоторые, услышав о Поле смерти, взбудоражено, как-то дико зашевелились. - Нельзя это поле оставлять так, бесхозно. Если поле оставить таким, как оно есть, то люди получившие пай, за Полем смерти либо должны не использовать свой пай, либо навсегда покинуть село, поскольку каждый Божий день, проходить через это поле, извините меня, пытка. Вот такие у нас проблемы. Может быть среди вас есть смельчак, который, сам захочет добровольно взять это поле? Пожалуйста, пусть. Я скажу даже больше: если кто-то решится на такой отважный шаг - взять это поле, то он получит чуть больше земли, чем все остальные, если каждому сельчанину, независимо от возраста, положено по шесть соток земли, то семья, которая возьмет Поле смерти, получит семь соток. Ну, что скажете?

Пока агроном ждал, некоторые сельчане тихо переговаривались, обсуждали услышанное, высказывали свое мнение друг другу. Так и не дождавшись дельных предложений, агроном подбодрил:

-Нечего шептать друг другу, если кто-то хочет что-то сказать, то встаньте, говорите, мы вас слушаем.

-Надо бросить жребий. Разделить землю и пронумеровать, и пусть каждый тянет один номер, кому попало Поле смерти, тому там и жить.

-Вы так говорите, будто уже знаете, кому что попадет. - Агроном прервал того человека. - Допустим, попало это поле вам, и вы там ничего не сможете сделать, что тогда, будете милостыню просить? Я вас спрашиваю, или кого-то будете просить, чтобы вам долю уступили? Но никто не согласится от своего пая отдавать другим. Не так ли? Вы бы сами отдали хоть кусочек от своего огорода кому-нибудь из сидящих здесь. Нет? Вот так. Нет. И что вы хотите? Хотите чтобы через год-другой все село наслаждалось жизнью, а одна или две семьи умерли с голода, этого хотите?

-Значит, такая судьба у них, - еле слышно промямлил человек, внесший предложение, но агроном так рубанул по воздуху рукой, что тот умолк, смутившись.

-А что предлагаете вы? - бросил еще один сельчанин.

-Вот что я предлагаю: надо придумать разные варианты. И еще не разбрасываться глупыми словами. Перед тем, как предлагать какой-нибудь вариант, подумайте, если по этому предложению, то есть по вашему же предложению выпадет вам самый последний, самый нехороший жребий, то, что вы будете делать? Чтобы не говорили так, как предлагал, вот он, - агроном указал на того человека, который предложил бросать жребий, - покажись, покажись, и не сеять недоразумения и разногласия, то надо, еще вопрос ставить так: кто предложит корыстный план, тот и возьмет себе пай с Поле смерти.

-Тогда думать никто не станет.

-Ничего подобного. Не будем думать, так и останемся ни с чем, а на носу уже весна. Вы не торопитесь, и не указывайте, а предложите свой вариант, толковый вариант. Рассмотрим, не подходит, так и ничего, отбросим. Два дня срок. Послезавтра, так же под вечер, часа в четыре, соберемся. Два дня для того, чтобы у каждого была возможность высказаться. Самая главная цель в том, чтобы не потерять уважения друг к другу.

-А может поедем в центр и просим там председателя? - кто-то из толпы бросил.

-Нам без председателя никак! - поддержал другой.

-Как вы не понимаете, - агроном сделал жест руками, как дирижер, останавливающий оркестр. - Как вы не понимаете, что прежнюю жизнь больше не вернуть.

-Раба освободили, а он все равно ищет, кому бы служить, - молодой сельчанин вступил в дискуссию. - Вот мы, а вот наше имущество, но зачем же нам председатель?.. Лучше поделим землю, а кто не хочет сам управлять ею, использовать свой пай, пусть он сам ищет себе председателя, лично мне не нужен никакой начальник.

-Больно много знаешь, - пренебрежительно оборвал его сосед.

-Довольно, довольно! - вмешался агроном. - Пока ничего не решили, а уже начинаются упреки. За полчаса мы ничего не сможем решить, и только будем ссориться. Будет благоразумно, если мы чуть подождем. Два дня. Пусть каждый посоветуется со своими домочадцами, подготовит свой вариант, потом, то есть через два дня, послушаем всех, и чей план покажется нам более разумным, тот и будем использовать. Вот и все. Пока нет определенного плана, или хотя бы предложения, нечего тут шум разводить.

Кто-то вздохнул с облегчением, кому-то хотелось что-то еще сказать, но уже было поздно, поскольку агроном закончив свою речь, сразу же убрал тетрадь со стола, давая понять, что дискуссия окончена.

 

2

 

-Давно, очень давно, когда я еще была такой же маленькой девочкой, как и ты, а может и еще меньше, в селе один мужик совершил какое-то злодеяние, теперь не помню какое, то ли украл, то ли что-то еще хуже, не помню, - она слегка призадумалась, а затем медленно покачала головой, - нет, не помню, натворил что-то такое, за что многие в селе готовы были его заживо закопать. И были люди, которые верили ему, верили, что он невиновен. Вот тогда и захотели испытать этого человека, то есть привязать его на ночь на Поле смерти, пусть остается там на всю ночь, если не умрет, то, значит, он невиновен, а если умрет, то пусть и умрет, так и должно быть, значит виновен. Ой, как плакал он, как умолял, чтобы его не отправляли туда, на Поле смерти. Как он плакал...

-А что потом? - быстро спросила девочка. Это был подросток лет десяти-двенадцати, соседка, приносившая каждый день для старухи еду, так как у старухи никого не было. Она осиротела и ослепла в пожилом возрасте. Ее последняя надежда - сын, вернувшись с войны израненным и больным, умер несколько лет тому назад. Его взяли в армию, когда ему только стукнуло восемнадцать, затем началась война, вернулся он ни живой, ни мертвый. Старуха не жаловалась на свою жизнь, разве что на жизнь своего сына, прикованного к постели. Ее муж не смог вытерпеть такой боли, неся такой крест, видеть своего единственного ребенка в таком состоянии и умер рано. А мать не могла даже умереть, не знала на кого оставит больного сына. Вот несколько лет тому назад умер ее сын, теперь она лишь плакала, омывала его опустевшую кровать своими слезами. Плакала столько, что потемнели, потускнели зрачки ее глаз, старуха ослепла. Было страшно смотреть на ее вечно открытые, мутные глаза.

-А что же там увидел этот мужик? - вновь спросила девочка.

-Ничего, - тихо промолвила старуха, и, призадумавшись, продолжила. - Пока его насильно тащили до Поля смерти, он по дороге от страха скончался, бедняга. Это единственное, что я знаю. Бедняга, - повторила она и задумчиво и устало обратилась к девочке. - Иди себе домой, уже темнеет, мама будет волноваться.

-Бабушка, а как ты видишь, что уже темнеет? - тихо с испугом спросила девочка, и слегка приподнимаясь, украдкой поглядела в страшные глаза старухи.

-Я вижу другое, - строго ответила она.

-А что ты видишь? - настаивала девочка.

-Много будешь знать, плохо будешь спать. Иди себе домой, маме скажи, пусть завтра не отправляет мне еду, ее у меня накопилось много.

-Бабушка, - осторожно спросила девочка, - а на самом деле на Поле смерти живут духи всех умерших?

-Ты еще молодая, зачем тебе это. Живи своей жизнью.

-А где же тогда живут духи всех умерших?

-Они там не живут, - скорбно сказала она. - Не живут они так близко к нам, - и заплакала.

Девочке стало не по себе, хотела уйти, но, услышав голос старухи, вновь спросила:

-Что, бабушка?

Старуха еще чего-то пробормотала на непонятном языке, прежде чем ответить девочке:

-Я не с тобой разговариваю. Ты иди, доченька.

Девочка с испугом осмотрелась вокруг, точно выискивая, с кем же разговаривала старуха на непонятном языке, и, не увидев никого, грустно опустила голову и направилась к себе домой.

-Спокойной ночи, бабушка.

-Скажи маме спасибо.

-Хорошо.

 

3

 

Когда через два дня сельчане вновь собрались на собрание, невооруженным глазом было видно, что никто из них так и не решился вынести свой план. Они были слегка подавлены и угрюмо молчаливы. Первые полчаса так и прошли в тяжелом ожидании. Агроном, который играл роль добровольного судьи, в этот раз выступил коротко, только вновь напомнил цель собрания и спросил, нет ли у кого каких предложений. И тут встал бывший партком колхоза. Он был человеком скромным, в меру молчаливым и чуть подавляющим, чем и вызывал к себе должное внимание и уважение. Такое тоскливое, нерешительное молчание во многом унижало его достоинство, прировняло бы его остальным. Пока нежеланное молчание не уничтожило преграду между ними, между обычными и не обычными людьми, он и решил выступить. Пройдя к главному столу, играющему роль кафедры, он закашлял, привлекая к себе внимание.

-Уважаемые земляки, - начал он, когда говор стих, - мои дорогие, вы все молчите так, словно совершили, не дай Бог, преступление, или нечто постыдное. Вот я так наблюдаю за вами, - он чуть помолчав, загадочно оглядел всех сидящих, - а вы знаете, это мне нравится. Даже радует. Да, нравится мне это ваше совестное молчание. О чем говорит это ваше молчание? - он вновь остановился, словно ожидая ответа, и, получив беззащитную тишину, продолжил. - Это говорит о том, что мы все очень порядочные люди. Да, именно. Наше покорное молчание, свидетельствует о нашей порядочности, о нашем глубоком взаимоуважении. В этом молчании я вижу всю прелесть человеческого бытия, весь менталитет нашего народа, его глубокую историческую порядочность. Мне бы не хотелось уходить в глубину наших обычаев, говорить о том, как мы все вместе хороним наших усопших, как претерпеваем родную боль, как мы все вместе справляем свадьбы, праздники наши, как радуемся все вместе. Это хорошо, в том смысли, что эти важные черты менталитета, играют огромную роль в нашей обычной жизни, украшают ее, насыщают ее прекрасными оттенками. Несмотря на то, что в нашем селе живут представители разных народов, тем более в такие сложные времена, но, мы их не разделяем, мы их не делим. Они такие же наши земляки. У нас нет барьера между людьми, между вероисповеданиями, мы люди гуманные, мы люди высокого морального воспитания, и нам есть чем гордиться. Этот гуманизм, эти высокие отношения, взаимоуважение между разными народностями делает нас весьма и весьма благоразумным, целомудренным, великим народам. Но, тем не менее, эти мною выше упомянутые черты не являются приоритетом сегодняшнего собрания. Цель моего выступления именно направлена на то, чтобы наши временные затруднения никоем образом не влияли на наши отношения, сложившиеся годами, не осложнял его. Я все прекрасно понимаю. Я - один из вас, и эта проблема, деления или не деления земли, одним словом, управление нашим богатством, тревожит меня не меньше вас. Мы решим эту задачу, причем, решим ее достойно, и нам станет много лучше, и наши дети будут гордиться нами. - Когда партком сделал паузу, сельчане чуть было не зааплодировали ему, и партком заметив это, еще жеманнее продолжил. - Дорогие мои сельчане, вот что мне хотелось бы вам сказать, то есть, я считаю долгом своим говорить вам об этом: не надо торопиться. Я понимаю, что весна на носу, понимаю, что основная масса нашего населения кормит свою семью исключительно выращивая бахчевые. Я все понимаю, я понимаю и то, что нерешительность делает нас весьма и весьма беззащитными, я все понимаю прекрасно, и понимаю при этом, что торопиться, особенно в таких делах, никак нельзя. Уж поверьте мне, мы обязательно найдем выход из ситуации, в самый короткий срок найдем выход из положения и достойно, подобающе решим поставленную задачу. Чуть подождем, если не поступят предложения, то мы, люди, имеющие большой административный опыт, выработаем план доктрины о разделении земли среди порядочных людей. Если не сегодня, так завтра, если не завтра, так послезавтра, но обязательно вырабатываем это решение. Истина зарыта в нас, я вам верю, люблю вас и призываю вас к терпению. Спасибо за внимание.

Восхищение собравшихся плавно переходило в успокоение. Правда, никто так и не понял, чего же хочет, или имеет введу партком, но все чувствовали, что человек, говорящий так грамотно и так понимающий их, знает точно, как надо делить землю. Так что не стоит торопиться… Потому, после выступления парткома никто уже не говорил о делении земли, и собрание плавно меняя свою окраску перешло в дискуссию, похожую на дискуссию магов, и сельчане начали высказываться, расспрашивать друг друга, что в самом деле может быть там, на Поле смерти, какая же загадка зарыта там?.. Люди старшего поколения, особенно те, кто пользовался уважением среди сельчан, раньше молодых покинули клуб, чтобы не участвовать в возникшей дискуссии, поскольку в таких разговорах, где только предположения, где отсутствуют доказательства и предмет обсуждения, люди часто спорят, ни к чему не приходят и теряется взаимоуважение.

Партком стоял перед клубом и беседовал с кладовщиком о каких-то делах, не касающихся делении земли. Когда молодые ребята прошли мимо них, он остановил бывшего тракториста, расспрашивал о том, как его дела, как его трактор.

-Спит, - застенчиво ответил тот. - Чего еще ему делать, когда нет работы?

Тракторист рад был тому, что партком так приветливо разговаривал с ним, поскольку в былые времена, когда еще существовал колхоз, кроме приказов и распоряжений, ничего от него он не слышал.

-Да ты не переживай, - бодро сказал партком. - Наступят времена и для твоего трактора.

-Спасибо! - тихо поблагодарил тракторист, и, убедившись, что партком больше ничего не собирается ему говорить или командовать, попрощался с ними.

Оставшиеся наедине партком и кладовщик загадочно переглянулись друг с другом и продолжали молчать.

-Не знаю, - наконец-то сказал партком, словно отвечал на вопрос кладовщика, которого он не задавал. Но партком чувствовал, что кладовщик нуждается в его решении, и к тому же у парткома была своя версия, как делить землю. Но он не стал торопиться.

-Рано темнеет, - показал на небо кладовщик.

-Да! - коротко согласился собеседник

После чего расстались.

 

К себе домой кладовщик шел озадаченно, в глубокой задумчивости: ему не давало покоя загадочное поведение парткома. Правда, он с ним никогда не был искренним, но, как сегодня, такого тоже не было. Сначала, кладовщик подумал о том, что, как и в былые времена, партком продолжает завидовать ему, поскольку кладовщик был намного богаче, хотя они сами об этом никогда и не говорили. А как никак партком был в колхозе вторым человеком после председателя. Так как председатель покровительствовал кладовщику, то партком был вынужден вести себя с ним снисходительно. Но все это было в прошлом. Сегодня, когда нет колхоза, и с каждым днем люди все больше и больше нищают, им, уважаемым, как никогда, надо быть вместе. В конечном итоге, на взгляд голодных, нищих людей нет особой разницы между богатым кладовщиком и красноречивым парткомом, все они бывшие коммунисты, бывшие начальники, а, значит, воры. Сейчас не время раздора, подумал кладовщик. Он готов был согласиться с парткомом во всем, чтобы он не предложил, главное, что бы они были вместе. Люди инициативные всегда нравились кладовщику, поскольку он сам не был таковым, и в этом смысле партком был именно таким человеком. Но тот даже и намека такого не давал. Чего же задумал он, говоря, у нас живут представители многих народов, на что же он намекал? Ведь не было же никакой нужды, никакой необходимости говорить об этом. Причем здесь это? Глубоко вздохнул кладовщик, чужая душа - потемки, хотел было, выбросить все это из головы, не думать об этом, но не смог, мысли так назойливо окутали его, что даже дышать стало тяжелее. При чем здесь я? Но почему же он не хотел со мною делиться своим мнениям? Ведь я человек состоятельный, у меня всегда найдешь то, чего ни у кого нет?.. Но на худой конец, за долгом можно обратиться ко мне. Малыми процентами... Ведь, этот партком, ведь он же на что надеется? Он даже пахать не умеет, а ведет себя, черт его знает как… И еще этот тракторист… Зачем он с ним так любезничал? Показать хотел себя, вот, мол, я вот такой, простой, вот я такой прекрасный, вот я люблю вас... Вот тебе и на, товарищ. Тракторист привык, чтобы им командовали, чтобы ему приказали, иначе он ничего не понимает. Хоть есть власть, хоть нет, прикажи да и все. А он…

Всю дорогу до своего дома, кладовщик плавал в океане загадок и вопросов, но так и не понял ничего дельного из двусмысленных намеков парткома. Его большой трехэтажный каменный дом в легком освещении луны среди других мелких соседских домов выглядел необычайно мощно и могущественно, чуть ли не сказочный дворец. Взглянув на свой дом, кладовщик призадумался, некая неопределенная сила тайна терзала его. Такое с ним и раньше случалось, раза два, когда в колхоз приезжала комиссия, но это было давно, и, кладовщик почти об этом забыл. А теперь, когда эта тайная сила так внезапно овладела его душой, кладовщик каким-то своим седьмым или, может быть, восьмым чувством предчувствовал, что вся эта тягомотина по поводу разделения земли и исчезновения всех начальников, есть некое испытание, некий такой рок, ниспосланный откуда-то из тайных мест. Такая большая страна, как советская, распалась в мгновение ока, столько начальников, больших-пребольших, могущественных начальников, так покорно расстались со своими креслами, что уму не постижимо. В сравнении с таким распадом, что стоит мой крошечный дом.

Кладовщик не очень-то любил затруднять себя подобными размышлениями, но случившееся никак не давало ему покоя, он интуитивно чувствовал, что эта затея добром не кончится. Даже ночью, когда все село и его собственная семья затаились в объятиях сна, он все мучил себя всякими разными вопросами, особенно высказываниями парткома. В ту ночь ему припомнилась маленькая история, случившаяся в далеком средневековье. Как-то раз об этом читал его сын по уроку истории. До этого кладовщик никогда о нем не думал, и казалось бы, вовсе забыл о ней, как и о прочих пустяках. А сегодня, когда в его голове крутились сотни и сотни разных историй, одной из них как раз была имена та история, которая случилась несколько сот а может и тысячи лет тому назад. Он вспомнил историю Юстиниана. Императора Юстиниана. Вот когда народ выступил против него и произошло восстание, сначала он от страха чуть было ни покинул страну, но он был человеком юрким и мог принимать хитрые, нужные решения, правда с помощью проститутки жены, ну какая разница... Он сделал умный ход, не пожалел средств на подкуп колеблющихся. Так и там было написано: он не пожалел средств на подкуп колеблющихся. А потом устроил им резню. Вот такая была история. Кладовщик хорошо понимал, что никакой он не император, и против него не стоят тридцать пять тысяч бунтовщиков. Но он так же понимал, что нет особой разницы, когда тебя пожирают, уничтожают тебя два человека или тридцать пять тысяч. Результат один и тот же. И ситуация, какая бы она ни была, будь-то историческая, или совсем незначительная, для одного человека, который находится в гуще событий, одна и та же. Так что пока ничего не решено, значит, у него есть шанс, причем самый подходящий, самый удачливый шанс, ведь он самый богатый человек в селе, тем более, в такие времена. Люди всегда стоят перед выбором, значит, люди всегда колеблются, так что надо немного подождать, быть на чеку, держать ухо востро. Подождать и посмотреть, что же хочет и партком и ему подобные. А потом… А потом можно принимать меры, не жалеть средства на подкуп.

В ту ночь, когда кладовщик мучил себя, утешал себя, разгадывая высказывания парткома, сам партком тоже не спал, он довольствовался своим выступлением. Он вновь и вновь вспоминал жалкие взгляды своих сельчан, как они охотно, с надеждой, с жадностью слушали его, будто из его уст пили эликсир жизни. Умею же я говорить, довольно вздохнул партком. Я человек не простой, и никакой-то крестьянин, я человек образованный, я - деятель, и стою больше. Я был вторым человеком в колхозе только «благодаря» злому року, поскольку и сам председатель тоже не был таким грамотным как я. Его просто сверху назначили, кому-то видать там, в верхах понравилось, как он задницу вылизывает. А я. Я, конечно, другой. Я знаю, как надо делать и что надо делать. Зачем им такая свобода, когда они не знают что делать с ней?.. Зачем им свобода, когда это чертова свобода их делает такими послушными и беспомощными?.. Ну, зачем? Незачем, - сам же ответил он на свой вопрос и, чуть призадумавшись, холодно усмехнулся. Еще этот лопух, амбар, кладовщик, понимаешь. Мешок несчастный, так торопливо начал подхалимничать, что аж заманивает. Нет, мой дорогой, ты уж не торопись, и у тебя будет много времени поцеловать мой зад. У вас у всех будет время, покуда не можете определиться со своей свободой. Свобода сама просит себе хозяина. Вот он, я.

 

4

 

Предложение парткома немного подбодрило сельчан, и в ближайшие несколько дней они как-то не особенно волновались о разделе земли, даже некоторые верили, что партком и еще несколько уважаемых, образованных человек, размерят землю и решат, как ее делить, откуда начинать дележ. Некоторые боялись высовываться, мало ли что, агроном, встанет да и скажет, план твой, так поди и возьми себе пай с Поле смерти. Правда были и такие, не привыкшие сидеть сложа руки, которые думали, что надо что-то делать уже сейчас, ведь есть же сельхозкультуры, о которых надо заботиться именно сейчас, в конце зимы, начале весны, но и они не осмеливались громко и открыто выражать свое мнение, боясь быть объектом упрека своих сельчан. Одним словом, парад безмолвствовал, а время шло.

 

Сельчане, как и весь род человеческий, никогда равнодушно не относились к своим снам, ну, а после того, как речь зашла о Поле смерти, многие стали часто в своих снах видеть разные события, связанные с этим полем, словно они разбудили нечто страшное, нечто загадочное, что спало вечным сном. А потому и теперь на собраниях говорили не только о делении земли, но и о своих снах. Вот, когда речь вновь зашла о снах, о привидениях, о потустороннем мире и о Поле смерти, бывший ветеринар решительно заметил, что сны тут не причем, что тут нет никакой мистификация или вещи, что, мол, мы просто стали больше думать о Поле смерти, и потому так часто видим его во сне.

-А бараны видят сны? - ехидно острил один молодой человек, сидевший в самой глубине клуба и до этого рассказавший свой сон.

-Может быть, - ничуть не смутившись, ответил ветеринар. - А что, вполне может быть, а почему бы и нет. Только строение мозга животных сильно отличается от строения мозга человека. У них отсутствует самосознание, для них важно только то, что съедобно, что нет. Следовательно, им и снятся сны только о еде, полях покрытых зелеными травами, сочном сене и всякое такое.

-А что если человек во сне видит изобилие еды, значит, он тоже такой же баран?

-Не совсем так, - ветеринар быстро оправдался. - Не совсем, но тем не менее, так много не надо думать о еде, чтобы еще и во сне ее видеть.

-Значит, вы предлагаете отдать Поле смерти баранам. - Выдал тот же самый молодой человек, пытаясь наверстать упущенное. - Ну, молодец. Тут люди не знают что делать, почему им снятся такие сны, а он говорит, что мы бараны.

-Во-первых, я ничего подобного не говорил, а во-вторых, если ты себя считаешь на уровне барана и каждую ночь тебе снится только еда, то почему бы и нет.

Клуб залился смехом, молодой человек хотел было еще что-то крикнуть в ответ, но никто его не слышал.

Когда смех и говор слегка утихли, пожилой человек сидевший близ кафедры, обратился к ветеринару с просьбой, чтобы тот продолжил свои мысли о снах.

-Даже забыл, о чем говорил, - чуть покрутив головой, задумчиво ответил ветеринар.

-Значит, не такими уж и важными были твои толкования, что ты о них так быстро забыл, - крикнул тот же самый молодой человек, и его слова подхватил сельский библиотекарь.

-Человек забывает то или иное по их не значимости, по их незначительности.

Почти все обернулись и посмотрели на библиотекаря с таким удивлением, как будто только сейчас увидели его. Он, библиотекарь, сидел в видном уголке клуба, чуть отделившись от остальных посетителей. Неожиданное внимание ничуть не удивило его, будто он ждал именно этого и, чуть поправив свои увеличительные очки, демонстративно ждал, когда все собравшиеся посмотрят на него. Библиотекарь, так и его библиотека, кроме своего названия, ничего собой не представляла, разве что несколько сот книг, лежавших на запыленных полках. Библиотека в селе была лишь для отчета, мол, мы самая читающая страна в мире. А на самом же деле, никому не было дела ни до книг, ни до библиотеки, а тем более до библиотекаря. Сам библиотекарь открывал свое заведение лишь от проверки до проверки, которые устраивало государство ежеквартально. Библиотекарь же, спокойно получив свою законную зарплату, делился с председателем колхоза, и жил в покое и довольствии. Поскольку сейчас не было ни председателя и ни того государства, которое платило бы ему деньги, интерес библиотекаря к делению земли был ничуть не меньше, чем у остальных его земляков. Несмотря на свое трехклассное образование, он считал себе умным и ученым, и когда в селе шли дискуссии о каких-либо научных достижениях и открытиях, он ловко присоединялся, говоря, что он как ученый об этом хорошо осведомлен.

-Ты прав, - быстро согласился ветеринар, - мы забываем вещи в меру их незначительности. Это я и пытаюсь растолковать вам. Сколько лет мы живем в этих краях, а в своих снах мы редко видели Поле смерти, да и почти забыли о нем. А, если кому-то и снилось оно; то толком не запоминалось увиденное. А вот в последние время, особенно вот эти три-четыре дня в селе редко кто не видел во сне Поле смерти, или что-то связанное с этим полем. Это еще раз доказывает мои мысли о том, что сны - это всего лишь частицы нашей реальной жизни, сны всего лишь не спящие мысли, предполагаемые мысли, которые существуют в нашей реальной жизни. Если мы до точности будем запоминать все события, происходящие в наших снах, и где они происходили, то мы легко можем найти связь с нашей реальной жизнью и нашим сном. Мы видим во сне именно то, что нас тревожит в данное время. Еще древние говорили, что каждый человек в своих снах становится творцом подобия Господа.

-Ваши древние, именно ваши древние, так древними и остались, и, оставались там, не смогли дожить до нас. - Библиотекарь прервал его речь, затем, снова поправив свои очки, серьезным представительным тоном продолжил. - Я постараюсь быть верхом приличия, но ваши доводы о снах так глубоко тронули меня и многим собравшимся здесь, что я вынужден, да позвольте, вынужден сказать вам о том, что, господин ветеринар, если вещи недоступны до вашего ума, то это не доказывает их отсутствие. Я не намерен вам научно излагать свою точку зрения, которую как и многие сидящие здесь, в том числе и вы сами, господин ветеринар, прекрасно знаете. Не стану. Не стану лишний раз доказывать свою способность, да и незачем. Вот что я хочу сказать вам, господин товарищ, спросите, спросите всех собравшихся тут, кто не знает истории пророка Иосифа, сны его отца, его собственные сны. Как прикажете понимать, господин лекарь, люди эти, по вашему, глупцы?

-Да ты не туда повернул, - попытался воспротивиться ветеринар.

-Минуточку, я же вас не прерывал, я же вас слушал как культурный человек. Я же...

-Да вы не то говорите!

-Позвольте! - и на этот раз библиотекарь остановил ветеринара. - Если вы не умеете проигрывать, то незачем вам играть, и лучше сидите у себя дома или же молчите, как все. Слушать других - это культура, понимаете, господин товарищ. Когда вы говорили, никто вас не прерывал, а как только другие, то сразу бросаете реплику. Позвольте. Вот о чем я хотел спросить у вас, товарищ господин ветеринар, тут сидящие почти все читали наши прекрасные народные сказки, которые часто упираются в сон, как в предводителя, как в предсказателя. Вы их, наверно, не читали, дело не в этом. В конце концов, вы же медик, ну хоть какое-то отношение имеете к медицине, медицина непосредственно была вашем ремеслом, а каждый себя уважающий медик должен знать Менделеева, был такой ученый, великий ученый. Между прочим он, Менделеев, всю свою таблицу увидел именно во сне.

-Об этом, наверно, я намного больше знаю, чем вы, но…

-Никаких но. Факты упрямые, их не обманешь. Легче отрицать самого себя, чем существующие факты. - Важно завершив фразу, он гордо встретил восхищенные взгляды собравшихся. Наступившее молчание стало ему по душе, и, чувствуя свое превосходство, никак не мог остановиться и с новой силой, напал на своего собеседника: - Так вот, - поправил он свои очки, - столь бездушно говоря об этом, о социальных правилах и решениях, о народном творчестве, о религии, об истоках культуры, вы не только вычеркиваете историю наших предков, но и еще оскорбляете ее дух…

-Да что он бормочет то, - ветеринар сначала обратился к собравшимся, а затем к своему собеседнику. - Да что за чушь ты несешь. Сколько злости у тебя, ты значит…

-Я же вас не перебивал, надо уметь выслушивать друг друга, и, в конце концов, как все, так и вы, послушайте! Или вы хотите сказать, что вы лучше других. Пардон, не надо, - библиотекарь, движением рук остановил собеседника. - Вместо того, чтобы бросаться на людей, их религию, их культуру, бросайтесь на самого себя. Скажу так: если вы в самом деле уверены в своих выводах, в чем и хотите убедить нас, так будьте мужчиной, ответьте за свое введение и первым же пойдите и переночуйте на Поле смерти. И публично докажите нам, что вы правы. Вот и все.

Закончив свою речь, библиотекарь, как-то по особому высокомерно и высоковластно сел, и этим дал понять, что, мол, решение за вами, я вот только нашел для вас и правду, и защиту.

Выступление библиотекаря настолько пришлось по душе кладовщику, что тот еле сдержался, чтобы не зааплодировать ему. Вот тебе и библиотекарь, подумал кладовщик, правильно же говорят, что в тихом омуте черти водятся. По речи ничем он не уступает парткому, даже говорит-то собака, хлеще его, острит. Надо поддержать этого болтуна, подумал кладовщик, хорошо чешет языком, собака. Потому кладовщик загадочно посмотрел на парткома, пытался поймать его холодный неподвижный взгляд. А тот в свою очередь делал вид, что не замечает этого, что, мол, думает о чем-то другом. Речь библиотекаря застала всех врасплох, в том числе и парткома, никто от него такого не ожидал, многие даже чуть опасались его, будто впервые видели его.

-Ну, ответь же! - крикнул молодой человек, будучи оскорбленным со стороны ветеринара. - Докажи же свою теорию, умник. Ну, отвертись же!

-Но в самом деле, пусть ветеринар хоть один раз переночует на Поле смерти, - предложил еще один человек, сидевший рядом с тем самым оскорбленным человеком.

Несмотря на то, что неожиданный приговор библиотекаря многих не радовал, но отрицать его никто не стал.

-Просто вам нужен козел отпущения, тот, на кого можно свалить, - еле слышно выдавил ветеринар, и поняв, что библиотекарь может вновь напасть на него, повысил голос и, показывая на библиотекаря, продолжил. - Просто вы хотите прикрыть свою трусость и выиграть таким алчным образом. Вы малодушный пижон, не больше… Я не хотел кого-то оскорбить или ругать кого-то, не знаю еще как сказать, я просто хотел поделиться своим мнением, о чем я читал, в самом деле читал. Но вижу, что правда для некоторых людей не так уж и важна.

Партком с трудом держал себя в руках, поскольку с каждым разом он почувствовал, что лидерство от него уходит, но выступать не стал, во-первых, не хотел участвовать в споре, где приличия остались далеко позади, а, во-вторых, этот сукин сын библиотекарь, так хорошо чешет, что может и его самого сбить с толку. Он гордо, но при этом недовольно высокомерно созерцал весь клуб, и только сейчас увидел, что тракторист с детским азартом следит за ним, будто ожидает от него чего-то. Партком любезно улыбнулся трактористу, на что тракторист, стеснительно кивнул головой в знак приветствия. Партком легким, еле заметным жестом показал ему, что все они сошли с ума. Тракторист улыбнулся.

-Если вы такой ученый, допустим, что вы такой, - не глядя в сторону своего собеседника вновь заговорил библиотекарь, - вам о чем-нибудь говорит имя Миллера? Чего же вы замолчали, а? Густав Миллер, читали такого? Ах, даже не слышали? - библиотекарь чуть помолчал, дав возможность собравшимся посмеяться над его собеседником, и при этом еще раз убедиться в своем превосходстве, а затем продолжил. - Очень популярная личность этот Миллер, я все его книги читал, от корки до корки.

Ветеринар чуть не зарыдал от такого удара, поскольку многие сельчане открыто, захихикали. Этого и случилось бы, если б не внезапный крик тракториста:

-Вы что как бабы толкуете свои сны, - крикнул он, - может вам и юбки надеть?! - Сказав это, он гордо посмотрел на парткома, мол, как я? Партком поощрительно улыбнулся ему.

-Как вам не стыдно, как тебе не стыдно, - агроном внедрился в спор. - Они же тебе в отцы годятся. А ты...

-А чего я, - еле слышно промямлил тракторист, ему и в самом деле стало стыдно. - Вместо того, чтобы делить землю, они свои сны разгадывают...

Кладовщик так упорно следившем за происходящим, и только сейчас заметив как обменялись любезностями партком и тракторист, усмехнулся. Агроном тоже молчал, хотя его вывел из себя тракторист, послушный и покорный работяга, от которого кроме приветствия ничего не услышишь.

В клубе стало как-то непонятно тихо, будто все что-то ждали. Бывший монтер, мужчина средних лет, мало участвующий в спорных дискуссиях, не поднимаясь со своего места, бодрым голосом запротестовал:

-Я не думаю, что весь этот раздор добром кончится, особенно тогда, когда каждый становится себе хозяином, и никто никого не слушает, и не желает слушать. Не слишком ли мы захлебнулись в свободе, что она стала нам мешать?

-Свобода равносильна воздуху, которым мы дышим, свобода - это вода, без которой не можем жить, свобода есть все наше богатство, - почти поэтически крикнул мужчина, которого в селе все звали «студент». Ему было около сорока лет, и в молодости он долго пытался поступить на юридический факультет, но так и не поступил. А в последние годы вовсе не принимали его документы из-за возраста, но он упорно продолжал каждый год по почте отправлять свои документы для заочного поступления. Все в селе знали, что студент глуп, и абсолютно ни к чему не годный, но никто с ним не спорил, потому что боялись, что, если вдруг он поступит на юридический факультет, потом закончит его, потом станет прокурором и потом из мести посадит их всех в тюрьму. Поскольку он был очень разговорчивым, очень словоохотливым человеком, смышленый партком, как только увидел студента, готовящегося выступить, опередил его:

-Товарищи, господа, что же это такое, я вас спрашиваю, что это такое? Собрание или кавардак, кому ни лень перекрикивают друг друга, кто посильнее перекрикивает слабого? Что же это такое? Нам должно быть стыдно, совестно. Мы люди культурные, нам есть чем гордиться, а вы… подождите, - он остановил тех, кто собирался выступить против тракториста. - А, между прочим тракторист прав. Да я согласен, нельзя так резко, так громко, я понимаю, но его тоже поймите, человек хочет знать, куда мы все двигаемся, что собираемся делать. Он человек рабочий, простой. Ему надо работать, зарабатывать, кормить свою семью, а не слушать чии-то сумбурные сны, или что-то тому подобное. Если заглянуть в историю нашего село, его прапрародители являются одними из основателей нашего села. А этот бедняга себе даже кусочек земли не может получить. И вы еще обвиняете его. Подождите высказываться. Я вам дам, слово. Дело не только в том, что необходимо делить землю, причем так скоротечно, что многие потом всю свою жизнь будут жаловаться. Надо искать и другие варианты, рассмотреть эту проблематику во всех ее аспектах. Предложения должны быть насыщенными, плодотворными. На мой взгляд, есть много дополнительных вариантов, много новых вариантов, в том числе и вариантов, необходимых именно для переходного периода, когда мы от коллективного хозяйства переходим к частному хозяйству. Мы же люди образованные, за нами сотни и сотни лет истории, а вы уперлись в одно, гадаете на кофейней гуще всякую чушь, и еще обижаетесь на рабочий народ, который, не щадя себя, работает во благо нашего села. Не надо ругать простых людей! Они, как наш простой тракторист, они основа нашего благополучия, и потому-то вместо того, чтобы кричать из разных мест на трудящегося человека, надо подумать о существующих задачах, которые нам подбросила судьба, надо думать о том, что делать дальше? Может на время оставить землю на общественное пользование, или же это поле выделить отдельно и развивать там скотоводство, или же использовать этот кусок для какой-то другой нужды. В конце концов, высчитать прибыльность той местности в центнеровых соотношениях, умножая в общий численности население села, и высчитать оттуда ежегодные употребления первых необходимых или общих нужд инновационного характера. Многие из вас так и думают: давайте-ка поделим, попадет мне хороший участок, и буду тратить его на что хочу. А где же тогда ваш патриотизм, ваша гордость за наше село? Ну, давай-ка разделим село как попало и разойдемся отсюда куда попало. Вы этого хотите? Но кто, кто же хочет этого, так не стесняйтесь, так скажите, так обоснуйте, так говорите же, в конце концов, говорите открыто, а не ругайте людей простых рабочих. - На этот раз партком молчал дольше обычного, он и продолжал бы так наслаждаться молчанием, но увидев, что несколько сельчан хотят что-то сказать, он более смягченным тоном докончил свое выступление. - Напоследок вот что скажу: нам необходимо, хотя бы на первичной стадии, быть осторожными и постараться больше выслушивать тех, у которых за спиной большой плодотворный управленческой опыт. Поскольку сегодня мы так далеко отошли от темы, позвольте мне покинуть собрание. Видит Бог, я не буду глаз смыкать, не буду сидеть, сложа руки, буду работать над документами, буду искать резервные составляющие, другие источники, чтобы у нас на руках накопился набор вариантов по решению данного вопроса.

Закончив речь, партком, поняв, что тут многие готовы и его оспорить, он, не торопясь, как-то особенно представительно поправился, сунул ручку во внутренний карман пиджака, и направился к двери. После его, то ли обиженного, то ли нужного-вынужденного ухода еще несколько минут в клубе царствовала какая-то загадочная тишина, точно не ожидали, что партком так быстро покинет их.

Кладовщику стало ясно желание парткома, создать некое подобие колхоза и управлять им, но весь вопрос-то в том, возьмет ли этот чертовый партком, к себе кладовщика? Хитрый, однако, этот партком, знает свое дело, надо пока молчать, непременно надо молчать.

-Будто сны будут вас кормить, - еле слышно выдавил тракторист, пытаясь после прекрасных слов парткома, восстановить свое лице, свою правду.

-Что же тут такого, из-за чего же он ушел? - молодой сельчанин недоумевал. - Мы же сидим? Мы же не обижаемся?

-А что же осталось ему делать? - потешно спросил тракторист.

-Хоть ты молчи, - тот человек заткнул тракториста. - Суешь свой нос туда, куда не надо. Молчал бы ты, все было бы нормально.

-Да ладно, - мямлил тракторист.

-Ты своей тупостью носишь беду, - жеманно высказался библиотекарь. - Необразованные люди всегда были игрушкой, но ты, сукин сын, самый худший из них, и юбку надо надеть не на меня, а на твою пустую голову, уж больно стыдно показывать такую пустую башку людям.

Тракторист беспокойно завертелся, пытался отвечать, но ничего нужного на ум не приходило, и он отчаянно махнув кулаком, крикнул что-то непонятное.

-Да сядь же! - приказал кто-то трактористу.

Вдруг библиотекарь неожиданно поменялся в лице, его глаза выкатились, округлились, зрачки как-то необычно расширились, он медленно встал, простирая вперед руки в сторону тракториста, и зашевелил пальцами так, что казалось он пытается нащупать что-то в темноте.

-Я заклинаю тебя! Заклинаю! Заклинаю. Ты несешь смерть. Ты носишь беду. - Все затихли, взгляды нацелились на него, и, библиотекарь, что бы не потерять свое лицо и довершат начатое достойно, продолжил. - Я вижу твою ауру, вижу твое биополе. Вижу, что ты несешь беды. Не пройдет и трех недель, как случится с тобой, с твоей семьей беда. Я ясно вижу, как тобой управляет она.

-Я убью тебя и сяду, - нервно взвизгнул тракторист.

Библиотекарь ничуть не смутился, и очень спокойно ответил трактористу:

-Я видел твою темную ауру, и ты будешь наказан, это я тебе говорю, это я тебе гарантирую. Теперь твоя судьба только в моих руках.

-Да я тебе, - тракторист ринулся со своего места, чтобы ударить библиотекаря, но рядом сидящие люди преградили ему дорогу, задержали его.

-Да вы что, совсем что ли, - крикнули люди, и почти весь клуб вскочил на ноги.

-Лучше так, - кто-то крикнул громким голосом, чтобы люди как-то утихомирились, - послушайте, давайте так, чего же мы тут делимся на два лагеря, давайте-ка так, если, в самом деле, это случится, то есть то, что говорит библиотекарь, случится, тогда, Поле смерти будет паем тракториста, а если не случится, то, достанется библиотекарю.

-Да ты подожди своим делением, видишь, тут… - кто-то попытался говорить, но его тут же остановили:

-А чего? Правильно. Нечего тут пургу гнать, спор наводить, пусть так и будет, пусть каждый отвечает за свои слова.

-Ну?

-Давайте-ка.

-Пусть.

-Пусть, - согласился и сам библиотекарь.

Шум утих, люди еще более удивленно поглядели на библиотекаря, казалось, они в нем увидели нечто огромное, нечеловеческих размеров. Самоуверенность библиотекаря наводила на них какой-то страх. А тракторист стаял мертвенно бледный, то ли испугался, то ли ничего не понимал.

-Случится. Случится беда, - твердил библиотекарь и медленно, не отрывая глаз от тракториста, покинул клуб.

Клуб так же продолжал задыхаться тишиной, тяжелой, немой тишиной. Выходка библиотекаря ошарашила, поразила всех. Еще долго никто не осмеливался говорить, и люди, в основном те люди, которые беспрекословно верили библиотекарю, начали тихо и неприметно покидать клуб. В этом молчании затаилась еще некая надежда, что вполне может быть, что Поле смерти найдет себе хозяина или в лице библиотекаря, или тракториста… Не прошло и десяти минут, как больше половины собравшихся покинуло клуб, оставляя проклятия неприятелю.

Побледневший тракторист столбом стоял, точно окаменевший, и не понятно было: он боится или же собирается бежать за библиотекарем и избить его. Такой неожиданный поворот сбил его с толку, язык во рту так пересох, что не мог даже вслед обругать библиотекаря.

-Ты чего в штаны-то наложил? - рядом сидящий молодой человек дернул за брюки тракториста.

Подкошенно свалившись на стул, тракторист молчал, сгорая от стыда, что не мог ответить.

-Опять та же самая история, - жаловался другой молодой мужчина, желая сменить тему и подбодрить тракториста. - Чуть что, все бегут по домам.

-И вчера, и позавчера так же, - поддержал другой.

-Партком говорит хорошо, а толку никакого, - возмутился первый молодой мужчина, - будто с самим собой говорит. Видит, что мы все слушаем его, ждем от него действия, а он только и делает, что хорошо говорит.

-Ему-то что, - еще один человек присоединился к разговору. - Все они, эти начальники, только и делают, что красиво говорят, а делать, будто не по их части. Им да что, у них деньги мешками, наворовали в свое время, и теперь не торопятся. А куда торопиться? Как ни крути, всегда жирные куски им попадают.

-Тот раз тоже, этот партком раньше всех покинул собрание.

-Мы целыми сутками и в зиму, и в холод, и в грязь, и в слякоть жили под открытым небом, спали на фермах с баранами, и все равно хорошие овцы достались таким как они,- пожаловался пастух сеннец, молодой мужчина лет тридцати.

-Ты что, - ответил тракторист, который только-только приходил в себя. - Хоть ты да заткни пасть!

-Э, чего я, - пастух ответил тихо. - Не правда, что ли?

-Нет, неправда! - возбужденно крикнул тракторист, и видно было, что он никак не может контролировать себя, что ему все равно на кого бросаться. - Понял, врешь, ты Сеннская морда, слышишь ты меня!?

-Да при чем тут я? - пастух торопливо оправдывался. - Я что ли виноват? Я говорил о парткоме.

-Ты, Сеннская морда, если бы не партком, давно уже ты бы у меня вылетал бы из нашего села со своими чертовыми баранами!

-Да успокойся же, - рядом сидящий товарищ, преградил трактористу путь, не пропуская его к пастуху.

-Пошел вон, чебурек, сукин сын, - бунтовал тракторист.

-Я разве что-то тебе говорил? - мямлил пастух.

-Вон, Сеннская харя, вон из моего клуба, такие как ты,… сеннцы и другие, всякие приезжие…

-Чего же мы? Ты говоришь так, будто это твой клуб.

-Да, мой клуб, клуб моих предков, а тебе, Сеннская морда, нечего тут воду мутить.

-Да я ничего не говорил же, - оправдываясь, пастух шагнул назад, чтобы тракторист не смог ударить его.

Увидев серьезные намерения тракториста, одни молодые ребята держали его, а другие торопились выпроводить пастуха, чтобы они не подрались…

 

5

 

После заседания и ночи не прошло, как слухи заполнили каждый дом, каждую душу, кто-то переживал за случившееся, кто-то тайно радовался этому, а кто-то просто испугался. Но все ждали зрелища. А люди, испуганные впадали в ужас, и тихо, тайно беседовали о том, что не стоит так, что надо принести жертву, и не тревожить Поле, мол, Поле может разгневаться и тогда в селе камни на камне не останется. А некоторые хотели, чтобы тракторист проиграл, да именно тракторист проиграл, ведь в последнее время он стал каким-то гордым, грубым и даже дерзким. Были и такие, как партком, что вовсе не вмешивались, поскольку не верили ни в какую потустороннюю силу, и были убеждены, что библиотекарь говорит чепуху, что ничего не случится с трактористом, а этот чертовый библиотекарь все равно не пойдет туда, он трус и будет искать себе помощников, вот тогда и можно будет заткнуть рот и ему, и ему подобным. Так, что повод и для раздора, и для молчания был.

Библиотекарь же, с каждым днем все глубже и глубже погружаясь в горькую безысходную панику, ломал себе голову, что делать? Самым страшным было то, что он сам тоже не верил тому, что говорил. Вообще-то он был очень суеверным человеком, и еще при коммунистах случалось, что он разгадывал чьи-то сны, и, во многом не ошибался. Но были моменты, что и ошибался, а теперь у него не было возможности для маневра, он не имел никакого права ошибаться, уж больно многое было поставлено на кон. Тут он не только себя, но и семью ставил под удар. Если с трактористом ничего не случится, то ему придется взять это Поле, иначе его заставят, ведь многие в селе готовы были вынести приговор смерти любому, лишь бы сами были сытыми. Вот так. А как же суеверному человеку работать там, где столько неразгаданного? Надеяться на порядочных людей, это глупо, во-первых, их не так и много, а во-вторых, они не такие уж и сильные. Плохо быть крайним, особенно в такие моменты, когда каждый хочет подсидеть другого.

Каждый раз, заходя в свою темную двухкомнатную библиотеку, плотно закрыв за собой двери, в горьком одиночестве он чуть ли не плакал. Он уединялся в библиотеке еще и потому, что в доме не с кем было поговорить, жена то и делала, что недовольно ворчала, гости к ним не приходили, и говорить то было не о чем, будто все специально ждали, что же случится. Библиотекарь чувствовал себя одиноким, беспомощным, и, как ни странно, самым правдивым человеком, и люди вокруг него ему казались бесцветными, алчными, даже людоедами. Он думал, что он о них, о людей знает больше, чем они сами о себе. Их кроме желудка ничего не интересует, но, когда он думал о желудке, почему-то ему самому становилось страшно. Быть богатым, это не такое уж и большое счастье, но быть бедным, вот это есть настоящая беда. А иметь себе пай Поле смерти сулило ему эту бедность. Что же он может делать на этом проклятом поле. Ровным счетом ничего. Если даже он обработает, засеет эту землю, ничего не выйдет, ни кто не будет покупать его товар, выращенный на заколдованном поле. Оставшись без земли, куда же он может податься, да никуда, даже на работу никто не возьмет, каждый сам может спокойно обрабатывать свою землю, а его библиотека кроме своего названия, ничего собой не представляла. Даже тогда, когда у людей было достаточно времени, они особо-то не интересовались книгами, что же можно сказать нынче. К тому же все эти книги, в основном заполненные коммунистическими бреднями, годятся только в макулатуру. Язык мой - враг мой, он тихо мычал и, прохаживаясь из угла в угол, все ломал себе голову, что же делать? Ой, как хорошо сказано, каждый убитый сам причастен к своему убийству. Порою он думал о самоубийстве, но представив себя мертвым, сразу же спохватывался, переводил дыхание, испуганно осматривался вокруг и сразу же начал думать о другом. Как свойственно суеверному человеку, он очень сильно боялся смерти, и почти никогда толком не мог участвовать в похоронах. Каждый раз, когда он видел труп, ему казалось, что некое зло стоит рядом и яростно, с сарказмом, издевательски наблюдает за ними, что, если захочу, любого из вас так же, как этого усопшего прикончу. В такие моменты он то и дело вертел головой, искал кого-то, рычал, потом увидев остальных обычных людей, успокаивался. Эта его странность не ускользала от взгляда его земляков, но поскольку они особо не интересовались им, то не знали о причинах его психоза, и все оставалось, как бы в неведении. А теперь. Ой, а теперь он был в центре внимания. И каждый раз, увидев скользящие, но при этом изучающие взгляды людей, он четко понимал, что так не может продолжаться, что он должен что-то делать, что-то предпринимать. Будто он был ходячем испытанием, ходячей смертью или же смертоносом, смертником. Что же ему делать?.. Соль, брошенная в море, никогда больше не окажется в твоих руках. А может это Поле смерти, о котором так много говорят и так боятся, не такое уж и страшное, может, что это самое обычное поле. Нет, твердо решил он, зря говорить не будут, там что-то есть. Надо пойти. Тихонько пойти, хоть издали поглядеть. Но он был трусливым человеком, и быстро выбросил из головы эти мысли. Тишина и темнота властно давили на него, будто напоминали о том, что там зарыта некая непонятная человеческому разуму субстанция. И это его и радовало, и пугало. Радовало потому, что он верил, что тракторист будет наказан, пугало потому, что, если тракторист не будет наказан, так придется отвечать ему самому… И вдруг он каким-то непонятным чувством, каким-то непонятным образом почувствовал, что он тут не один. Будто кто-то стоял рядом и ехидно наблюдал за ним, пялился на него таинственными зрачками. Он оглянулся в сторону двери, но в темноте никого и ничего не увидел, за дверью было пусто, поскольку тонкие щели в двери спокойно пропускали тусклые отблески луны. И видел клин, который прижатый к двери, поскольку щеколда у двери отсутствовало. Ему почему-то казалось, что этот некто находится именно внутри библиотеки. Он испуганно сделал несколько шагов в сторону двери, хотел было выйти, но любопытство перебороло его и он оглядел библиотеку. Темно. Было очень темно. Волосы на голове зашевелились, он чуть было не задохнулся от испуга, ему показалось, что стены сблизились и рухнули на него. И вдруг он почувствовал, что, в самом деле, он тут не один, что в дальнем углу, прямо у двери подсобной комнаты, стоит какая-та женщина. Толстая, большая, с распущенными длинными нечесаными волосами, и упорно смотрит на него. Он явно чувствовал жар исходящей от этой бабы. Она стояла властная, могущественная, пытающая. В левой руке держала палку, тонкую, длинною. И дышала она огненным, нечеловеческим, неживым мертвым, трупным дыханием. Лицо его в один миг налилось, побагровело, кровь мятежно ударила в голову, в висках стало больно, ноги ватно согнулись под ним, все тело ослабло, обдало жаром. Он перестал владеть собой, стал подвластным страху, точно попал в плен к той бабище. В один миг в его голову влезли миллионы воспоминаний о себе, о том, как жаль, что жизнь такая короткая, сладкая и хрупкая. Но некая надежда вяло всплывающая из самой глубины грудной клетки давила на него, пробуждала инстинкт выживания, требовала удрать. Но он не мог. Уставившись на женщину, и все отчетливее чувствуя ее мощь, он понимал, что не сможет убежать, никак не сможет, будто она загипнотизировала его и властно всасывала в себя, и он шагнул в ее сторону, но вдруг дико крикнул во весь голос и бросился к дверям. Света в библиотеке не было, он давно отключил его, боясь пожара, и теперь в темноте, он задел полки с книжками, и старые полки не выдержав, одна за другой рухнули на пол. От испуга он так неумело, и долго отодвигал клин, которым изнутри была плотно заперта дверь, что ему показалось, что кто-то намеренно мешает ему, не дает открыть ее, а баба все приближается к нему. Страх душил и раздирал его. Он бил себя о дверь, дико крикнул, даже толком не смог позвать на помощь, просто крикнул, но его голос захлебнулся в теплой жидкости, которая сочилась из носа. Все острее ощущая за спиной приближение жуткой женщины, он крикнул еще и еще. Кто-то снаружи подал ему голос:

-Что случилось? Отвори!

-Тут она, тут, - выдавил библиотекарь хриплым жалким голосом.

Он с трудом выполз наружу и упал ничком.

Как только он ощутил себя в безопасности, он залился обильными, горячими слезами.

Первым делом мужики вытащили его с порога на улицу. Библиотекарь, все крепче обнимая своих спасателей, рыдал и трясся. Те двое мужчин, которые первыми пришли на помощь, только сейчас, при лунным свете увидев, что он весь в крови, ужаснулись не меньше самого библиотекаря. Один стал звать помощь. Люди, приходившие из-за любопытства, увидев окровавленного библиотекаря, застыли в страхе. Библиотекарь дико, хаотично махал рукой, чего-то хотел объяснить, но ничего толком не мог говорит, только хрипел. Будто у него еще и расширились глаза, а беглые зрачки стали такими маленькими и жутко подвижными, что казалось, их подменили. Спасатели кинулись в библиотеку, зажгли факелы из газет и осветили проходную библиотеки. Полки грубым образом были поломаны, книги и все остальное было расшвыряно по полу.

-Может, это был тракторист? - спросил кто-то, пытаясь, успокоить людей и самого себя.

Испуганный библиотекарь только отрицательно мотал головой, мол, нет.

-Я сейчас же пойду и позову тракториста, если он окажется дома, то, значит тут есть тайна, значит есть нечистые духи, значит, они преследуют нас.

-Ыгы, ыгы, - ныл библиотекарь, подтверждая слова того человека.

Дверь в библиотеку заперли плотно и всей толпой, держа библиотекаря под руки, двинулись к нему домой. Пока люди тащили библиотекаря до его дома, те, которые отправились к трактористу, вернулись и сообщили, что тракторист дома и ничего не знает о случившемся.

Пошли слухи, предположения, кто же мог там быть. То, что библиотекарь там был не один, твердили все собравшиеся, и все были уверены, человек собственными руками не может превратить себя в такое месиво.

Библиотекаря поместили в его доме, в большой гостевой. Уложили, дали выпить целительного снадобья, включили все лампы в доме, молодых отправили в огород, намеренно наводить там шум, дабы отогнать нечистых дух. Дом был полон людей, и все они со страхом говорили о разных небылицах. Говорили о разных устрашающих вещах, и многие подтвердили, что несколько раз слышали там, в библиотеке какие-то странные шорохи и шумы. Даже уборщица подробно описала наружность загадочной дамы и рассказала, что несколько дней тому назад она собственными глазами видела эту самую женщину около клуба, когда она поздним вечером возвращалась домой. Она даже решила, что это чья-то гостья, но, когда она попыталась поприветствовать ее, незнакомка каким-то таинственным образом исчезла. Как ни странно, уборщица описала ее именно такой, какой она явилась сегодня библиотекарю. Правда библиотекарь не мог говорить, но махал хорошо, утвердительно, когда уборщица описывала ее нечесаные волосы, одежду и многое другое. И уборщица предположила, что эта самая женщина скорее всего явилась с Поля смерти, что, наверное, она хочет что-то нам сообщить.

Библиотекарь молчал. Ему было стыдно, за свой испуг, за то, что он такой пугливый, но при этом ему нравилось, что люди с сочувствием, с пониманием, а, самое главное, с полным доверием относятся к нему

 

6

 

Все другие темы мигом исчезли, все заговорили только о ночном кошмаре, и чем больше об этом говорили, тем больше появлялось людей, которые якобы собственными глазами видели эту женщину. А партком, который очень хотел вновь выступить перед сельчанами, заявил, что это бред.

-Абсолютный бред. Это выдумка библиотекаря, он сам же разбросал книги, сам же поломал стойки и полки. Ему нечего делать, вот он от безделья и занимается ерундой.

-Как бы не так, - не согласились с его мнением, а некоторые подтвердили даже, что собственными глазами видели, что это дело не рук библиотекаря, и собственными ушами слышали какой-то говор внутри библиотеки, когда уже бедный библиотекарь в крови лежал снаружи.

Партком сам тоже особо не настаивал, он говорил лишь потому, чтобы всегда подчеркивать свою высоту и правоту. А то, что так вышло, это даже хорошо, люди должны верить в чепуху, иначе трудно будет монипулировать ими, они должны всегда бояться, надеяться, вот их удел. Разумные люди - опасные люди, так лучше, пусть пару дней это недоношенный шаман пудрит им голову. Тогда они и вовсе будут бояться по отдельности работать. Так что каждый пусть думает так, как ему думается, пусть мечтает так, как ему мечтается, пусть терпит так, как ему терпится…

 

7

 

Вечером, когда тракторист, весь в мазуте, уставший и голодный, вернулся домой, на открытом балконе, сделанном под летнюю веранду, сидели жена и его мать, и о чем-то бурно разговаривали. Увидев его, женщины прекратили дискуссию, жена пошла домой, а мать, держа в одной руке что-то странное и глядя на это, чего-то бурчала под нос. Тракторист, привыкший к женским штучкам, не обращав внимания на них, пошел к умывальнику, прибитому гвоздями к большому дереву стоящему у балкона.

-Кто-нибудь следит за этим чертом или не следит? - выругался он, не найдя воды в умывальнике. - Я целый день мучаюсь под тракторам, а у них руки не доходят даже умывальник заполнить водой, только и делают, что целый день болтают. Принеси воду! - крикнул он жене в сторону дома. - Ты чего там, умерла, что ли!

-Не говори так, - еле слышно, но отчетливо и озадаченно сказала мать.

-С каких пор ты крутишь эти штучки, - кивнул он на то, что она держала в руках, и что-то продолжала считать.

-С тех пор, как ты приговорил нас к беде, - все еще упорно глядя в бумаги, похожие на карты, мягко и задумчиво ответила она.

-Чего? - не расслышав, машинально спросил он.

-Считаю. - Она сделала легкую паузу. - Считаю, когда мне лучше умереть. А, выходит, что любой день хорош для смерти.

-Чего-чего, - прищурился сын. - Чего болтаешь, а?

-Лучше умереть мне, чем вам, молодым. Только так. Должны же вынести из этого дома труп, пусть лучше мой.

-Ты неисправима, и ни черта ничего не понимаешь. Ты лучше иди, торопи эту дуру.

-Она плачет. А что же еще остается ей делать?

-Да вы че, - взбесился он. - Все это ерунда, он трус, да я бы его прикончил бы, только люди не дали.

-Лучше бы ты молчал.

-Вот увидишь, так или иначе я этого сукиного сына отправлю на тот свет. Он доиграется у меня. Мошенник он. Ты просто не знаешь, как люди относятся ко мне. Партком то и дело, говорит обо мне.

-Почему именно ты, а не кто-нибудь другой, - вдруг заплакала мать. - Ну почему, ну за что? Зачем надо было именно тебе остаться крайним, ну зачем? Зачем надо было именно нам быть проклятыми, заклиненными, заколдованными?

-Да, ты чё, с ума сошла, что ли? Какое проклятие, какое колдовство, все это чепуха. Он сам сломал полки, сам же устроил погром у себя, в своей собачьей будке, а потом кричал, что, мол, женщину видел.

-Это не ерунда и не чепуха, ее видели многие. Она не покидает наше село. И к нам придет она. Да, к нам, «благодаря» тебе.

-Да прекрати этот балаган, дура!

-Я чувствую, - продолжала она плакать, - нутром своим чувствую, мы в беде. Сколько лет никто не осмеливался посягать на это поле, и вот на тебе, здрасьте. Почему ты не промолчал, почему ты не можешь молчать, как и все, ну почему? Молчал бы...

-Да прекрати истерику, старая карга.

-О, Боже, накажи меня, только меня. Делай со мной что хочешь, только оставь моих внучат в покое, они чистые души, оставь их, не тронь их, о Господи, помилуй нас. Убей меня, только меня, я уже достаточно пожила.

Вышла жена и обняв свою свекровь тоже начала плакать, якобы утешая ее.

-Да, прекратите, - крикнул тракторист, - прекратите же говорят вам, что за чушь вы несете?

-Тебе легко говорить, - на этот раз ответила жена. - Ты бездушный, Ирод ты, Язид ты, вот кто ты. А я не могу, не могу так, сложа руки, глядеть, как потухнет наш очаг. Как страдают мои дети. Все село смотрит на нас, на нашу семью. Только и ожидают, когда начнется.

-Чего начнется, дура, - он схватив жену за плечи, дернул к себе, чтобы поднять ее. - Иди воды принеси, иди, несчастная.

-Да, я несчастная, да, я бедная. Как же не быть бедной с таким мужем. Палачом собственной семьи, собственных детей. Люди смеются над нами, сплетничают, говорят, Господи прости, что каждый день вокруг нашего дома бродит эта женщина.

-Кто ходит вокруг нашего дома, говори человеческим голосом,- он поднял ее и тряс за плечи, заставляя посмотреть ему в глаза. - Кто ходит вокруг нашего дома, я тебя спрашиваю!?

- Все, все они ходят, одни ищут женщину, другие ожидают, когда начнется.

-Что начнется, дура несчастная?

-Убери от меня свои лапы, убери, - протестовала она когда почувствовала, что свекровь, поддерживая ее, пытается отнять ее из рук мужа.

-Заткнись, заткнись, - он ударил ее так неожиданно, что она свалилась на голову свекрови.

Она неумело прикрыла лицо, уткнувшись подбородком в грудь, и зарыдала еще сильнее, еще громче.

-Заткнись, заткнись, - муж еще несколько раз по инерции, нервно ударил ее, пока мать не влезла между ними.

-Перестань! - крикнула мать и бросилась не него.

-Черт! - выругался он, и напоследок еще раз ударив жену, отбросил ее и пошел прочь.

Он вернулся к своему трактору, уселся на невысокой обочине дороги. Уже смеркалось. В такие времена в селе все заняты своими личными делами, кто скотиной, кто подготовкой к ужину, и ему, трактористу некуда было идти, к тому же он был весь в мазуте и грязи. Пока мать и жена не успокоились, он решил побродить немного, пройти вдоль реки, освежиться, и, пока не наступила глубокая ночь, хоть издали поглядит на это чертово поле. И на всякий случай взял с трактора монтировку. По дороге, когда поднялся на бугорок, он увидел молодого пастуха, пасущего своих баранов в низах реки, где росли высокие, за зиму очереневшие кусты. Молодой пастух тоже увидел его, но сделал вид, что не видит. «Сволочь» - подумал тракторист о молодом пастухе, без каких-либо причин. Он бешенно смотрел на пастуха и на его баранов, в душе у него разгорелось пламя ненависти. Хитрый, однако, народ, эти сеннцы, заранее запасаются, - мелькнуло у него в мыслях. - Не то, что мы. Вон сколько у него их, целое стадо. Местные люди куска хлеба не находят, а приезжие в масле купаются. Как правильно говорил партком, село создали мы, а не они, эти сволочи приезжие.

Как только темнота поглотила пастуха, тракториста охватило уже другое чувство. Это было нечто среднее между страхом и тупостью. Хотел было обвинить себя за то, что в тот день присоединился к спору, но, туманно вспомнив парткома, его снисходительную улыбку, передумал. И хоть на несколько минут согрелась его душа, но он почему-то продолжал считать себя одиноким. Стояла довольно тихая ранняя ночь, в небе мало было звезд, опоздавшая луна будто где-то далеко погасла, и лишь в глубоких темных миражах, за глыбами дальних гор еле заметно подсвечивали полутемные, полусерые лучи, точно вечерний туман. Тракторист выдохся, что-то тревожное мятежно гуляло в его душе. Хотелось просто лечь на холодную землю и беззаботно глядеть в темную глубину, где полная непонятность, одни только звезды, холодные, одинокие звезды, как и он. Издали послышался лай собак, отвлек его. Он огляделся, но никого не увидел. Хотел было, вернуться назад в дом, но почему-то подумал, что жена и мать еще не успокоились. К тому же, отсюда, где он стоял, до Поля смерти рукой подать. Он медленно, как-то нерешительно, шел в сторону Поля смерти. Остановился, вновь посмотрел вокруг. Не увидел ничего, тусклый свет от сельских ламп остался позади за бугром. Темнота крепчала, становилась все плотнее, давила на глаза, и еще тишина, немая мощная тишина. Он отошел на несколько шагов назад и вновь поднялся на бугорок, точно спрашивая самого себя, не погасли ли, не исчезли ли огни села. Увидев слабый свет сельских лампочек, чуть успокоился, если случится с ним что-то неладное, непредвиденное, он сможет за считанные минуты добежать до села. Пока он топтался взад-вперед, вышла луна, большая полная луна, и за секунды, как на ладоне расширилось пространство, в том числе и Поле смерти. Было тихо, мертвецки тихо. С появлением луны, высокие кусты, росшие в поле, смотрелись особенно величаво и отбрасывали мощные длинные черные тени. Будто чья-то могучая, грозная рука нарисовала эти тени. Чем упорнее он смотрел на Поле, тем больше загадочным повелительным и страшным казалось оно ему. Оттого, что ранняя весна еще полностью не вступила в свои права, и старая, ослабшая зима, как обиженная старуха, забрала остатки снега, земля вокруг казалась особенно темной, будто специально ее раскрасили в черный цвет. И этим она напоминала огромное полотно, огромное черное полотно, такими же черными рисунками, узорами. Луна светила прямо в лицо, и он поднял голову к небу, точно выискивая связь между Полем смерти и небесами. Ничего не увидел. И луна, и слабенькие звезды мерцали безучастно. Будто они вовсе не видели, над каким полем стоят, что далеко-далеко внизу, куда не дотягивается рука Божья, есть маленькое темное местечко, и называется оно Поле смерти. А в небе звезды, эти маленькие звездочки сейчас так мерцали, что, казалось, шепчут они что-то друг другу, что, если закрыть глаза, то можно услышать и разглядеть звездную музыку, их звук. Но тракторист, который стоял памятником между ними, между полем и небом, ничего не мог услышать кроме своего сердцебиения. Он вновь опустил голову. Хотел было до точности рассмотреть поле, но от боли в шее глаза затуманились, голова слегка закружилась, и он ничего, абсолютно ничего не мог разглядеть. Моргал безостановочно, пытался вновь восстановить зрение, и смутно увидел далекие глыбы гор и отходящую от них большую луну. Затем смутно различил поле, такое же страшно загадочное, точно выжидающее себе жертву. Перед взором тракториста вновь рисовались черные тени кустов, такие же величавые, загадочные и неподвижные. Так же стояла тишина, темная, немая, застывшая тишина. Вдруг ему показалось, что некая тень продвинулась к нему и замерла. Она была похожа на высокого человека, одетого в длинную черную рясу. Тракторист панически отшатнулся, волосы встали дыбом, в ушах зазвенело, в горле пересохло, и он невольно отшагнулся назад. Он боялся обернуться и посмотреть в огни села, боялся, что если отведет взгляд, тогда та самая тень вновь оживиться, и он, выждав минуту, хрипло спросил:

-Эй, кто там, - но его голос погас в темноте, будто он и не кричал, будто остаток звука зацепился за что-то внутри гортани. Тень так и не двинулась с места, так и стояла, будто ждала. Тракторист явно чувствовал ее властную живучесть. Он все отчетливее видел в тени нечто живое, и это еще сильнее пугало его, он хотел сделать шаг назад, но ботинком зацепился за камень и чуть не упал.

-Иди! - услышал он голос. Обычный мужской голос. Но властный, уверенный.

Вновь наступила тишина, долгая и мучительная, и это ожидание сделало этот голос еще более загадочным, еще более властным, от того и еще более страшным. Тракторист хотел что-то крикнуть, но не мог, не хватало воздуха, выкатывались глаза, налились кровью, все вокруг разом затуманилось, погасло, и вновь зазвучал голос:

-Иди ко мне!

Стараясь не отводить взгляда от поля, он хотел сделать еще шаг назад, забыв о том, что сзади камень, упал. Он ясно чувствовал, что огромная тень черного человека пытается накрыть его. Отталкиваясь, отпихиваясь от чего-то невидимого, он отползал назад к бугру. Он дико вскрикнул, вскочил и бросился бежать. Ему казалось, что чем быстрее он бежит, тем быстрее черное нечто приближается к нему, что вот-вот оно догонит его, схватит его огромными руками. Он бежал, точно летел, и сам чувствовал, что каждый его рывок вперед, это взлет высоко над землею. Но черное нечто так же легко гналось за ним, и ему казалось, что это нечто одним концом закреплено где-то на Поле смерти, другим тянется за ним как резиновые щупальца, пытается ухватить его и втянуть обратно на поле. Он боялся обернуться. Он чувствовал, что если обернется, то непременно увидит нечто, что это будет его последний взгляд. А пока был шанс он бежал. И кричать боялся. Впереди виднелось село. И это вселяло надежду, что это самое нечто не осмелится преследовать его в селе.

Добежав до края села, где было намного светлее от домашних ламп, он остановился отдышаться и украдкой, боязливо обернулся назад. Позади стояла темнота, огромная мощная темнота. При лунном свете, казалось будто она живая и, еле поместившись между далекими горами и селом царственно отдыхает в своей великой славе. И он вновь испугался, рванулся, вперед, все быстрее и быстрее. Чуть успокоившись, он сбавил темп, вновь обернулся, и теперь вовсе никого не видел и сама темнота тоже исчезла на фоне еле освещенных улиц. А когда дошел до своего дома и успокоился, его охватило нечто другое, похожее на тоску, похожее на стыд. Он стыдливо и нерешительно стоял около своей калитки и еще долго прослушивался к шумам, доносившимся со стороны дома, это были обычные понятные и простые шумы, видать, и жена, и мать уже забыли о случившемся вечером. Он хотел привести себя в порядок и войти в дом, но, почему-то не мог и, вновь обернулся назад, никого не увидев, засомневался. Да, он засомневался, в самом ли деле кто-то гнался за ним, или же все это ему почудилось?.. Хотел было, осторожными шагами вновь вернуться назад. Если не на Поле смерти, то хотя бы на край села. И вдруг он вспомнил молодого пастуха. Ведь когда он бежал, то, почему же по дороге не увидел его. Куда же запропастился этот чертово пастух, он же не мог за такое короткое время со своим стадом исчезнуть, или вернуться назад. Значит он видел как тракторист бежал. А может именно он сам испугал его. Да, точно, этот молодой пастух и испугал его, решил тракторист, и повернул назад, но, дойдя до края села, остановился. Ему показалось, что темнота, как некая мощная злая сила стоит у села и ждет именно его. Он испугался. В памяти снова нарисовался силуэт некого человека в рясе, и он быстро повернул назад, домой, к себе. Прохаживаясь по огороду, он никак не мог успокоиться и все больше убеждал себя в том, что его испугала не какая-то потусторонняя сила, а именно пастух. А куда же он дел своих баранов? Ведь от его топота, когда он бежал, бараны могли бы озлобиться, дичиться. Если, в самом деле, пастух напугал его, тут ничего хорошего нет, он же, этот пастух, может всему селу рассказать, как он напугал этого амбала. Надо пойти и набить морду этим пастухам-сеннцам, подумал он и хотел пойти к ним, но, вспомнив, как они дружно всей семьей живут, остановился. Ведь они сами могут избить его. В голове пульсировало, он никак не мог успокоиться. А если этот голос был нечеловеческим голосом, то это еще хуже, значит этот библиотекарь прав, но не дай да Бог, не дай Бог,.. значит случится что-то недоброе. И что же тогда делать, что? Эта мысль его еще больше растревожила и испугала, и он всячески постарался успокоить себя тем, что его напугал именно пастух, и как ни странно со временем сам себя убедил, что это был, именно пастух, никто другой, это молодой пастух напугал его. И мне надо напугать их. Пусть наложат в штаны. Отомстить надо. Не угомонившись, он пошел в погреб и начал искать, выворачивая все, что там было, и через некоторое время нашел карандаш и кусочек бумаги. Долго думал, размышлял, наконец, еле разборчивым почерком начертал на бумаге, «Убирайтесь из нашего села. Смерть инонародцам».

Стоя за забором, он прислушивался к звукам, доносящимся со стороны дома сеннцев. Семья что-то бурно обсуждала, а маленькие дети хором то кричали, то говорили, то хохотали, видать играли. Он еще раз оглянулся вокруг и, убедившись что никого рядом нет, кто мог бы увидеть его, слегка отворив дверь калитки, бросил бумагу во двор, и так же тихонько запер ее. Никто его не заметил, и он не успокоившись, поднял камень, вновь тихонько осторожно открыв дверь, замахнулся. Камень угодил в большое окно и стекла со звоном раскололись. Тракторист в мгновение ока выскочил из калитки.

 

8

 

У всех на устах был только библиотекарь, и в селе многим хотелось с ним поговорить, излит свою душу. Но он молчал, никуда не выходил, ни с кем не встречался, не разговаривал, и к себе никого не подпускал. А, по словам его жены, он вел беседы с пришельцами с Поля смерти. И этим своим молчаливым, неординарным поведением он все больше и больше убеждал людей в том, что он, библиотекарь, в самом деле, стоял лицом к лицу пришельцами, общался с ними. И каждый раз, когда жена сообщала ему, что хотят с ним говорить, он тайно радовался, что его рейтинг с космической скоростью увеличивается. И чем больше он молчит, тем больше они ему верят. А в самом же деле библиотекарь не хотел пока общаться с людьми по очень простой причине, что он сам толком не понимал, чего же он так испугался. Испугался как мальчуган, причем еще публично. Когда-то в том самом углу библиотеки, где он видел якобы пришельца, от нехватки места он поставил старую деревянную бочку. Бочка давным-давно рассохлась, но на всякий случай библиотекарь оставил ее на черный день. Вполне возможно, что в тот день от испуга он хорошенько не разглядел, бочка это или женщина. У страха глаза велики, в испуге человек видит именно то, чего хочет видеть, частенько и дурь всякую. А когда он попытался вырваться из библиотеки, сам же и задел полки и столы, а поскольку полки были старыми, то рухнули враз и разлетелись по полу. Но это была только одна из версии. А ведь и могло быть и совсем другое. Ведь он же видел этого призрака, тетку эту, и все черты ее. Теперь он часто и во сне видел нечто подобное, и, проснувшись, еще долго оставался под впечатлением сна. Обо всем этом он имел весьма смутное представление, и теперь думал о том, что, вполне может быть, что и в самом деле он стоит на грани реальности, что, может быть, именно таким образом и посещают людей разные мистические силы. И он лишь туманно понимал, что мало чего зависит лично от него самого, а потому и он молчал, только молчал. К тому же он не знал, как начать разговаривать, с чего начать общение, и что делать. А то, что у него появились шансы, его тайно радовало и обнадеживало. Его жизнь словно стояла на перепутье, он должен был теперь тщательно обдумывать с чего начать и как начать, ведь каждое его слово становилось неоспоримым законом. Библиотекарь прекрасно понимал, что люди всегда нуждаются в лечении той болезни, которой у них и вовсе нет.

 

9

 

Кладовщик недоумевал, как же так, вместо того, чтобы работать, трудиться, добывать богатства, люди бросились искать какую-то женщину. На что же они рассчитывают? Вот уже весна, а никто не занимается культивированием и посевом, а занимаются какой-то чертовщиной. Только об этом и говорят. И главное, те люди, которые не верят этому библиотекарю, тоже говорят об этой женщине. А многие молчат. Партком тоже молчит. Неужели этот пижон не видит, как люди отворачиваются от него, от нас. Люди всерьез думают, что если кто-то что-то может сделать, то только библиотекарь, и никто другой. Десять дней назад в селе мало кто думал о библиотекаре, даже забыли, что он есть, что есть его библиотека, а теперь, только о нем и речь. Кладовщика больше всего задело то, что этот хитроумный библиотекарь не хочет и с ним разговаривать. Ведь кладовщик об этом тайно просил, отправил свою жену с предложением, мол, если нужна помощь, то мы поможем. А тот даже не принял его жену. Пока этот проклятый шаман не открыл свой кооператив «шайтан», надо остановить его. Но как? Кладовщик не знал, как его остановить, но одно он знал точно, что обязательно надо остановить его. Ведь завтра-послезавтра он скажет, что вступает от имени Бога, который вроде бы избрал его себе помощником. Да Бог сними, с этими бабами, даже мужики верят ему. Все сомневающиеся люди, о которых когда-то думал кладовщик, так быстро собрались вокруг библиотекаря, что кладовщик начал пугаться. Некого подкупать, нет сомневающихся, колеблющихся. Спрос есть, а товара нет. Вот тебе и на. Так и развалили советскую власть, спрос был, товара не было. Неужели этот партком ничего не понимает, молчит рыбой, будто он не он. Кладовщик готов был отдать свой старый Запорожец парткому, который любил в машине всегда сидеть впереди, лишь бы он предпринял что-то дельное и взял его себе в помощники, чтобы они вместе работали, организовали чего-нибудь прибыльное.

Правда, в селе были и такие люди, что оставались в стороне, в позиции ожидания, но их жены все-таки участвовали в сельских дискуссиях, ведь в селе все женщины верили в небылицу, кто-то меньше, кто-то больше, но все-таки верили все. И мужья их не вмешивались, не стали игнорировать, разубеждать, хотя потому, что пока ничего не решилось, и вся эта болтовня не мешала им покорно ждать, что же случится дальше

 

Партком сам тоже оставался в недоумении, все, что он придумал, рассыпалось, и его голос теперь мало чего значить. Многие не верят ему, многие боятся верить ему, а многим все равно кому верит. А что же делать, как поступить? А если вдруг этот скотина, библиотекарь, начнет делить землю, как ему вздумается, по своему усмотрению, тогда что? Ну, тогда, конечно, партком протестовал бы, привел бы сотни разных доводов и факторов необходимых для решения данного социального вопроса. Этим он мог и выиграть время. Да. Для политиков выиграть время, уже выигрыш, это хорошо. А надо еще опорочить оппонента, в данном случае, - библиотекаря. Вся прелесть мистики в том, что чем больше опорочиваешь ее, тем привлекательнее она становится. Правда, для таких как партком, любая мистика на руку, несмотря, что они сами не верят ни в мистику, ни в религию, а хотят, чтобы люди верили в них, боялись их. Да, верили и боялись, но они боялись в меру, не настолько же…. И богословы, и шаманы, и шайтаны на руки политикам. Они нужны настолько, насколько им позволено. А этот чертовый библиотекарь под своим крылом держит больше половины населения села. Это уж не только мистика, но и политика. Да, политика. Скотина. Есть еще другая половина вопроса. Если этот шаман войдет в сговор с монтером и агрономом, и еще несколькими такими слабоумными справедливыми, и они поделят земли, и многие в селе согласятся с их планом, что тогда? При таком раскладе даже время не выиграешь у них. Придется пахать как они. Ведь им же не нужен будет партком, скажут, работай как все. Да, скажут, от этих грязных темных людей все, что угодно можно ожидать, они же не умеют ценить человека такого... Ну, такого, как я. Надо что-то придумывать, это очень сложно и плохо. В любом варианте парткому не светит свет, ведь он же остался в стороне. Есть что говорить, но некому. Есть товар, но нет спроса. Что еще плохо, что в селе нет филиала какой-либо партии, чтобы партком вступил туда. Правда, нынче все политические партии как один, стали верующими. Теперь политики верят в Бога, вот тебе и на. Придется и мне. Стану верующим, какая разница, ведь многие видные верующие сами не верят в то, чему служат, а делают вид, что верят, особенно перед телевизором. Если политик верил бы в Бога, стал верующим, то он не был бы политиком, а был бы ерундой, для политика религия, - игра и бизнес. И так мог поступить и партком: играть, устроить спектакль, и весь тут сказ. Но в селе не было филиала никакой партии, и это еще осложняло положение парткома. Надо непременно, немедленно поехать в центр и вступить в партию президента. Только так. Вот спасение. Это казалось ему самым верным и правильным, и он, чуть успокоившись начал обдумывать вступительные слова, с чего все начать и как начать... Прохаживаясь по огороду, он продумывал пламенную речь. Он скажет о долгожданной партии, о народной, настоящей народной партии. Мол, народ, да, да, народ, именно народ. Так и скажет, что народ нуждался в молодой энергичной партии, которая способна решить все социальные проблемы, которая поднимет имидж нашей страны в мировом масштабе. Да, а как же? И еще скажет о том, что эта партия оптимистическая, но при этом еще и прагматичная партия, она ниспослана с небес, и помолится немного Богу, или кому же там еще, не важно... Партком радовался как ребенок. И заодно решил, что будет лучше, если он прихватит с собой документы еще нескольких сельчан, заявления за них он и сам может написать, кому какое дело...

Застучала калитка. Партком, не ожидавший никого, поднимаясь на носки, попытался увидеть, кто же стоит за калиткой, но определить не смог. За забором стоял какой-то мужчина, виднелись лишь его седые кудри.

Кто же может быть, подумал он и направился в сторону калитки. Мужчина еще раз постучал, и партком по стуку определил, что тот, кто за калиткой, стучит нерешительно, как-то застенчиво, и подал голос:

-Иду.

Перед тем, как открыть калитку, он специально еще на короткое время задержался, пусть поволнуется. Раз стучит, значит я ему нужен, никуда он не денется.

Гостем был старый пастух, мужчина довольно преклонного возраста, когда-то работавший под начальством парткома и привыкший в нем видеть большого начальника. После обычных, легких приветствий старый пастух, протянув ему бумагу, сказал:

-Мы нашли это возле нашей калитки. Кто-то вчера вечером так недоброжелательно навестил нас, и еще разбил наши окна. Кинул камень. Когда мы вышли, его и след простыл.

Чистенький, свежевыбритый партком тут же почувствовал тонкий, легкий запах мазута, и сразу брал бумагу у пастуха, якобы прочитать ее при свете:

-Без очков совсем никак.

Партком осмотрел пастуха с ног до головы, но с ответом не торопился, делал вид, что задумался. А на самом деле, глядя на пастуха, такого грязного, неухоженного, пахнущего как обычно навозом, он думал о том, что при такой вони, не различишь, чем же пахнет эта бумага. И в то же время, как-то со страхом ощутил, что он никогда не сможет быть таким, как пастух, не сможет держать баранов, ухаживать за ними, целыми днями возиться в сарае и всякое такое. Он родился для другой цели.

-Так, так, так, - озадаченно зачмокал он, вновь осмотрел бумагу, и, тревожно покрутив головой, добавил. - Паразиты, вандалы, милитаристы, агрессоры, нацисты.

Из того, что говорил партком, пастух ничего не понял, но при этом покорно понимающе кивал головой.

-Всю ночь не смог глаз сомкнуть, все думал, думал, кому мы мешаем, чью дорогу перешли. Даже не знаю, что делать.

-Ничего не надо делать, - решительно проговорил партком, и оторвав свои глаза от бумаги, охотничьим взглядом посмотрел вдаль с надеждой увидеть кого-нибудь. Партком очень хотел, чтобы именно в эту минуту, когда пастух так беспомощно стоит перед ним, хоть кто-то из односельчан увидел это и рассказал всем, как пастух за помощью обратился к парткому. Но, к сожалению улицы были пусты. - Видите ли, обо всем, что происходит в нашем селе, обо всем этом я уже оповестил наш электорат. Ведь я же предупреждал, но кому скажешь, все только о себе и думают. Я же предвидел все эти негативные факторы, их возможном возникновении в период переходного периода, на том и построил свою лекцию.

Пастух несколько раз горько сглотнул слюну, желая понять, о чем же это он, этот партком.

-Должна быть власть! - решительно пояснил партком, дабы пастух не задавал глупого вопроса.

-Да, да, а как же, - быстро согласился пастух и ждал дальнейшего его решения.

-Молодой человек, товарищ, - партком крикнул молодому мальчику лет десяти, показавшемуся в конце улицы. - Иди-ка сюда, ко мне, да, да ко мне. - Убедившись, что мальчик понял его, партком вновь обратился к пастуху. - По данному инциденту я приму необходимое решение, непременно приму, и прикажу, вот, молодой человек, - вновь он, прервав свою речь, обратился к подошедшему мальчику с указанием. - Вот что ты сделай, герой, поди по селу, и каждому сообщи, что завтра, да, завтра, нет, лучше послезавтра. Да, завтра, так будет лучше. Чтобы завтра все до одного собрались в клубе для необходимого важного заседания, на повестке которого стоят вопросы, требующие неотложного решения.

-Где стоят? - мальчик не понял.

-Скажи, что завтра обязательно всем надо явиться в клуб, скажи, что я приказал. Теперь понял?

-Угу.

-Молодец, ну давай, - он, посмотрев вслед мальчику, вновь обратился к пастуху.- Иначе никак, надо непременно принимать меры. В срочном неотложном порядке в виде исключения. Социальными произволами шутить нельзя.

-Конечно, - подтвердил пастух.

-Я полагаю, что такие иррациональные, крайне негативные высказывания нуждаются в комплексном решении. На данном этапе развития нашего села мы имеем набор административного опыта, который поможет нам решит такого рода вопросов. Подавление, как некий разрушающий фактор не имеет место быть.

Пастух вновь глотнул слюну и, еще шире раскрыв глаза, уставился на парткома. Тот еще более оживился:

-Социально-разрушительные элементы, возникающие в период уязвимых состояний каждого народа, переживающего стрессы переходного периода, довольно чреваты последствиями. Потому и при производстве обследования, и в процессе решения искоренения болезненных проблем, нужно консолидировать все регрессивные и прогрессивные силы.

-Даже не знаю, - горько вздохнул пастух.

-Что они о себе возомнили, - театрально вскрикнул партком, и жеманно помахал бумагой, делая вид, что в самом деле случившееся его сильно огорчило. - Только услышали слова демократии, а уже творят всякую глупость. Я, я человек, который способен бороться с паразитами не только такими, да любого калибра, не намерен оставить и этот инцидент безнаказанным. Пусть, пусть как хотят, так и думают и обо мне, и обо всем, что я делаю, но, тем не менее, они получат достойный ответ, полагающийся им при таком раскладе дел.

-Вот почему я пришел к вам, именно к вам. - Пастух абсолютно не понял о чем говорил партком, но чувствовал, что случившееся его тоже тревожит, и он намерен решить эту проблему в пользу пастуха, по крайней мере по справедливости.

-Это правильно, - подтвердил партком, и еще раз взглянул на пастуха сверху донизу и понял, что этот человек ничего не понимает, и перестал тратить зря время, решил, что, пока есть время и шансы, лучше будет, если он основательно подготовится к завтрашнему заседанию, продолжил. - Правильно сделали, что обратились ко мне. Я приму все необходимые меры, будьте уверены, и решу этот вопрос. А вы постарайтесь не спать. Сегодня... Я уверен, что мы сможем этого негодяя поймать с поличным. Вот тогда этот недоносок, этот фашист никуда не денется от меня. И наказание я ему назначу такое, чтобы другим был урок, чтобы больше никто не осмеливался осквернять наши традиции, сложившиеся за долгие годы. Я никому не позволю. Никому не позволю испачкать доброе имя нашего села, и свое в том числе.

-Спасибо, дорогой.

-Не за что, это мой долг. А ты вот, что сделай: сам тоже пройди по селу, кого больше уважаешь, пригласи к завтрашнему заседанию, но только об этом, - он показал бумагу, которую уже успел сложить вчетверо, - никому ни слова. Пусть пока останется у меня, я ночью, посмотрю по старым бумагам, нашим ведомостям, сравню разные почерки, может, и так найду вашего обидчика, вполне может быть. А ты сообщи своим, пусть они сообщат другим, что завтрашнее заседание важное, необходимое, что каждый сельчанин, каждый кто уважает себя, должен присутствовать на этом заседании.

-Спасибо уважаемый, спасибо, сообщу, всем сообщу, обязательно сообщу.

-Будь бдительны, - партком кивнул несколько раз головой, и подав руку держал её долго в своей, чтобы, пока пастух кланяется ему, еще бы кто-нибудь увидел это.

-Спасибо, Бог вам в помощь, спасибо.

-Сообщите всем.

 

10

 

Если бы у парткома были крылья то он летал бы как птица, парил бы над всем селом, показывая всем свою необходимость и значимость. После того, как старый пастух покинул его, он никак не мог успокоиться, все ходил, мечтал, готовился. Вновь и вновь перечитывал те несколько строчек, что так осчастливили его. Затем бережно клал их в карман. Он настолько был счастлив, что даже пугался этого состояния, опасался. В первую очередь его тревожило то, что вдруг сам пастух поймет, что это именно тракторист писал, а никто другой. Да, такое может быть, а это уже и плохо, и опасно. Надо было настойчиво требовать, чтобы этот грязный человек не предпринимал никаких мер. Молчал и все. Вот тут я промахнулся, переживал партком, но вариантов-то у него не было вновь встретиться со старым пастухом. Надо каким-то образом дать трактористу понять, что он, партком его поощряет. Иначе этот трус может все испортить. Люди такого типа, как тракторист, из числа трусливых. То, что тракторист сегодня вновь не пойдет еще раз повторять свой подвиг, партком был уверен. Несмотря, на свои физические данные, тракторист как это свойственно патриотам, был жалким, ничтожным человеком, то, что он писал, по всей вероятности, писал с горяча, не подумав. Ведь у таких людей, у патриотов с медицинской точки зрения, мозг в размере намного меньше, чем у обычных, нормальных людей, потому и такие люди неспособны долго, целенаправленно думать. Эти люди, совершая тот или иной поступок, больше рассчитывают на силу других, чем на свою собственную, и к геройству их толкают чужие идеи, чужой героизм, воспринимающийся как свой. Вообще-то никто еще не совершал подвиги или великие потрясения, руководствуясь собственными идеями. Люди, способные думать и создавать теории, далеки от героизма. А люди, стремящиеся к героизму, существуют лишь потому, что они боятся, и с радостью готовы толкать людей на то, на что они сами неспособны или боятся.

Партком был прав в своих размышлениях, ведь до самого утра тракторист не мог уснуть, все крутился и вертелся в постели. Он боялся всего и всех. Боялся, что его поймают, боялся той женщины, о которой говорят, боялся библиотекаря, и парткома тоже боялся, боялся остаться один. Хотел найти себе компанию, чтобы с ними поговорить, но не с кем, и это еще сильнее пугало его. Он находился в таком состоянии, что не от кого было ему ждать помощи. Не от кого. Только партком поможет ему, только он. Но тракторист и его боялся, мало ли что, встанет и скажет. А если побьет, тогда что? Ведь может же он. По мнению тракториста, каждый мог бы побить его. Вчерашние события его сбили с толку. Каждый метр дороги, по которой шел до Поля смерти, и по которой убегал, вспоминал до мелочей, и с каждым разом все больше и больше боялся. Всю ночь, чуть смыкал глаза, ему снились те же кошмары, что мучили и наяву. И он боялся спать, все смотрел в окно, ждал наступления утра. А когда рассвело, он уснул так, как будто принудительно усыпили его. Он бы спал до обеда, если бы не мать. Она сидела у его постели, чего-то бурчала, и этот монотонно-тихий голос его разбудил. Он испуганно выскочил, выпученными глазами оглядел всю комнату, и, убедившись, что рядом, кроме его собственной матери никого нет, чуть успокоился.

- Надо пойти к библиотекарю, - сказала мать, продолжая чего-то бормотать под нос.

-Ты свихнулась, - ответил сын, съежившись. А когда хотел было подняться, почувствовал, что у него кружится голова, и, он, что бы скрыть свою беспомощность, крикнул матери. - Ты чего сидишь, мне вставать надо.

-Я что тебя не сама родила, голым не видела.

-Не дури, иди, иди занимайся своим делом.

-Послушай, сынок, пока не поздно, пойди к библиотекарю, целуй ему руки, проси прощения.

-Иди отсюда.

-Сынок...

-Не нервируй меня. Библиотекарь сволочь, понимаешь, он - сволочь. - Тракторист хотел было, еще что-то крикнуть, но вдруг замолчал.

-Иначе никак, - так же тихо твердила мать.

-Ты хочешь опозорить меня у всех на глазах, ты этого хочешь?..

-Тут нет никакого позора, нынче все целуют ему руку.

-Иди и сама целуй. Дура.

-Пойду и поцелую, - встала она. - Если ты не пойдешь, пойду я.

-Только попробуй, - тихо приказал сын.

-Я сама пойду, - она убыстрила шаги, боясь, что сын вновь станет кричать, останавливать ее, но, на удивление, он не закричал, и в его голосе отсутствовало окончательное решение.

-Дура, довела отца до могилы.

Как только захлопнулась дверь, тракторист успокоился, он как-то необычно легко начал себя чувствовать, будто мать сняла с него груз. И он радостно натянул одеяло на лицо. Теперь уже вставать он не торопился, впереди был день светлый, спокойный и тихий. Это хорошо, что мать так поступила, если кто-то будет упрекать его, мол, просил прощения, то скажет, что это не я, а мать, что же он может сделать, не убьет же ее, все-таки мать. А библиотекарь, если действительно он такой колдун, увидев пожилую женщину, простит его, вот и все. И тогда он, тракторист, не потеряет свое лицо.

Спустя полчасика, он, так и не успокоившись, натянув на себя штаны, вышел на крыльцо. Увидев жену, копавшуюся в огороде, первым делом спросил, где мать.

Жена не обернулась, а после второго раза лениво визгнула:

-Не знаю.

Тут тракторист понял, что мать точно пошла к библиотекарю, успокоился, и, несколько раз обозвав жену «дурой», вернулся в комнату.

А его маму библиотекарь не принял. По словам жены библиотекаря, ее муж вел переговоры с пришельцами, как спасти село, и, обещала, что все передаст мужу, и охотно приняла в качестве услуги курицу, принесенную матерью тракториста.

 

11

 

Заседание, которое состоялось по инициативе парткома, было не очень-то насыщенным, как на то надеялся партком, а собравшиеся люди, в основном были те, которые приходили сюда каждый день, точно, им все равно было куда идти. И были такие, которые, в самом деле надеялись услышать что-то дельное, нужное. Отсутствие библиотекаря сразу бросилось в глаза., поскольку многие из собравшихся шептались о том, что он тоже должен был бы здесь, ведь, ему много чего ясно. И еще в этом заседании впервые участвовал сельский учитель. Многие так удивленно глядели на него, будто он не был их односельчанином. И сам учитель тоже вел себя как-то необычно, точно дикий зверек, попавший в незнакомую клетку с незнакомыми, дикими животными. Стоял несколько тревожно, будто искал, где сесть, с кем сесть, сесть ли вовсе. И с каждым разом, замечая любопытные взгляды своих сельчан, он все больше и больше не находил себе место, и по привычке, точно в школе, стоял у двери и ждал, когда все собравшиеся успокоятся и сядут каждый на свое место. Но, к сожалению, тут отсутствовал школьный порядок, и люди не обременяли себя дисциплиной.

Школа в селе не особо-то интересовала сельчан. Во-первых, многие из них не склонны были к учению, а, во-вторых, если кто-то и был заинтересован в обучении своего отпрыска, то отправлял его учится ближе к центру. Трехклассная школа была необходима и обязательна в советские времена, а после, не особе в ней нуждались. Есть школа, да Бог с ней, нет школы, да Бог с ней, а то, что учитель был человеком тихим, приветливым, ни с кем не ругался, и не интересовался, устраивало всех.

-Товарищи, может успокоимся, - наконец таки крикнул монтер. - Мы тут собрались не побеседовать друг с другом, а решать проблемы. И учитель, вот, навестил нас, может чего-то доброго, дельного хочет сказать. - Все собравшиеся враз обернулись и посмотрели на учителя. - И парткому нашему есть, что сказать нам. Так, что по тише, пожалуйста.

Партком не торопился с речью, ему самому было интересно, с какой целью учитель навестил их, и он с подобающей хозяину манерой пригласил учителя к кафедре.

-Спасибо, - тихо промолвил учитель, и подошел к трибуне. - Уважаемые сельчане, я пришел к вам, говорить не о земле, у меня другая миссия, другая цель. Несмотря на то, что я тоже как и вы, имею права на кусочек земли, но я в этом особенно не заинтересован. Как вы все знаете, у меня есть десять соток подсобного хозяйства, несколько курей, несколько гусей, несколько баранов и одна корова. Этого достаточно, чтобы я мог прокормить свою семью, заниматься образованием своих детей. Я не собираюсь показаться мудрецом или монахом, или, еще круче, пророком, нет, я простой человек, и все земные наслаждения не чужды мне, просто мне жалко тратить свою жизнь только на то, чтобы быть богаче своего соседа. Я не собираюсь кого-то учить или уговаривать, каждый сам знает как ему лучше. Хочу поговорить о ваших детях. Как вы сами знаете, ваши дети каждый день как минимум четыре часа проводят со мною, и это дает мне право говорить о ваших детях с вами, и некоторые тут сидящие мои бывшие ученики. Это очень важно, - подчеркнул он особо, чувствуя, что некоторые, услышав о детях, как-то не снисходительно съежились. - Мне больно смотреть на вашу беспомощность. Мне больно смотреть, как вы передаете все эти сплетни и своим детям. Пожалуйста, не перебивайте меня, я должен сказать столько, сколько считаю нужным и сколько необходимом, ни одного слова больше, ни одного слова меньше, так что успокойтесь, если вам дорого время, пожалуйста, послушайте меня до конца. Я скажу и уйду. Так вот, в последние несколько дней у ваших детей замечается агрессивность, не послушность, многие из них без особых причин пропускают школу.

-Чьи эти дети? - начали кричать с места, но учитель сразу остановил их.

-Ничьи, только ради Бога успокойтесь. Если это был бы отдельный случай, то я бы сюда к вам не явился, а обратился по адресату. Мой педагогический опыт, мои знания говорят о том, что у всех детей одна и та же направленность, вы понимаете меня, одни и те же интересы, одни и те же проблемы. Дети в первую очередь хотят угодить своим родителям, подражать им, они ваши частицы. Для них каждое одобрение имеет колоссальное значение, влияющее значение. У детей в таком возрасте происходит преобразование, в науке называется этот период «персона», период перехода от детского возраста к взрослому. И в этот период они настолько активны и уязвимы, что любая идея, новая мысль легко записывается в их подсознании. И ребенок все, что приобрел в этом возрасте, носит до глубокой старости, до конца жизни. И во многом «персона», сопровождая его, играет ключевую роль в его судьбе, влияя на его место в обществе.

-Покороче, покороче, - просил кто-то низким голосом.

-Да, да, - машинально согласился учитель. - В последнюю неделю, после того, как вы начали делить землю, вы вовсе забыли о своих детях, и они забыли обо всем, они лишь играют, а в лучшем случае терпят ваши пассивные отношения. То, что вы собираетесь делать, делайте, но, прошу вас, отгородите ваших детей от этих немаловажных пустяков, от всей жадности и всех суеверий. Они не готовы к этому, вы меня понимаете, то, что делаете вы, это глупо и смешно, но то, что об этом так прекрасно знают ваши дети, это, извините меня, мягко говоря, преступление. Ваши ничем не обоснованные вражеские отношения парализуют их маленький мозг, мешает им развиваться в гуманном направлении. Нельзя при ребенке постоянно говорить о Поле смерти, о еде, о всякой чепухе.

-Ну что же тут плохого, - юрко вклинился студент, который испытывал неприязнь к учителю, мол, я тоже ученый, но мне не дают преподавать, а ему дают - Человек прежде всего является частью природы, и борьба за выживание, как и животным, не чужда и человеку. - Закончив свою речь студент, довольный собой, поперхнулся, и увидев, что его речь понравилась многим, продолжил. - Одна из величайших личностей мировой экономики, господин Рокфеллер в своем доме, среди своих детей организовал коммерческие отношения. Он обязал своему единственному сыну носить джемперы старших сестер, чтобы не тратиться, а господин Кеннеди…

-Дай сказать человеку, - крикнул монтер студенту.

-Я тоже, вы знаете, могу тоже, - поперхнулся студент, и, увидев, что люди больше одобряют монтера, чем его, умолк.

Учитель, убедившись, что студент закончил свою речь, продолжал:

-Рокфеллер свое богатство добыл не только за счет правильной экономики, а за счет сговора с властью, и отец Кеннеди во время сухого закона спекулировал фальшивым спиртным. Не надо идеализировать, все они, как и многие миллиардеры того времени, были обычными преступниками. Ну, довольно, прошу не перебивать, я же уже говорил, что буду говорить столько, сколько готовился. Не отнимай время, я сейчас закончу. Дорогие мои сельчане, рассуждая о земле, как о единственном богатстве, вы забываете о главном богатстве, о будущем поколении. Нет большего богатства, чем нравственно воспитанное поколение...

-Зачем им всем быть такими прекрасными, когда тебя одного хватит на нас всех? - не угомонившись, студент бросил реплику, и многие рассмеялись. Учитель, дождавшись тишины, сказал:

-Ваша реплика подобна дурному запаху, но я чихать не стану. У меня цель другая.

-Лучше говорите о Поле смерти, - крикнул молодой человек, сидевший в глубине клуба. - Вы же ученый, а это нам как раз таки интересно.

Наступило молчание.

-Я не думаю, что вы все собрались сюда, для того, чтобы слушать истории Поля смерти, но если это так важно и необходимо, то пожалуй, расскажу.

-Хорошо, хорошо, - выскочил партком, - про детей, про всё это, о чем говорили, это хорошо, но есть более важные дела, неотложные дела. Дела, которые ждут своего решения. Нам необходимо придти к единому консенсусу.

-Пусть расскажет о Поле смерти, - настаивал тот молодой человек.

Партком обернулся в сторону тракториста, мол, смотри, что он говорит, мол, он мне мешает. Тракторист, поняв намерения парткома, чуть оживился, но промолчал, не зная, с чего начать.

-В другой раз, - ответил учитель, - вижу у вас времени мало, к тому же, на сегодня у меня другая цель, послушайте, я заканчиваю, буквально еще несколько слов. Вот, исходя из всего вышесказанного, прошу внимание, я предлагаю, чтобы вы отдали Поле смерти мне, ведь я тоже имею право получить пай. Так отдайте это поле мне и постройте там спортплощадку для детей. У нас этого не хватает, вот и все.

-Чтобы все дети разом заболели, заколдовались - крикнул студент.

-Не надо торговать мнениями, лучше молчите, - сказал учитель.

Партком, не ожидавший такого поворота дела, сразу присоединился.

-Опять скандал, опять крики друг на друга, опять раздоры, сколько может это продолжаться, сколько, я вас спрашиваю?

-Никаких раздоров тут нет, я только предложил вариант, причем очень необходимый, разумный вариант, решать вам самим. Пожалуй…

-Кому ни лень выносят предложение, кому ни лень становятся хозяином, кому ни лень угрожает другому, - партком так внушительно говорил, что многие так и не услышали, что сказал напоследок учитель. - Надо быть честным, порядочным перед людьми, хватит играть на чужих бедах, хватит!!!

Учитель еще что-то сказал и покинул зал. Партком убедившись, что тот ушел, чуть помолчал, дав возможность студенту, чтобы тот опорочил учителя.

-Вот он, - крикнул студент. - Убежал. Тоже мне ученый. Когда взрослые не знают, что делать с Полем смерти, а он предлагает отправить туда детей. Садист. Психопат. Видел я таких. В гробу видел. Как можно таким людям доверять своих детей. По нему больницы плачут. Его из школы надо гнать. В тюрьму надо посадить его, в тюрьму. По статье развращения, по статье педофилии и садизма, вот по каким статьям надо его привлечь.

-Да не обращай ты на него внимания, - один из стариков, сидевший впереди, ближе к кафедре, пытался успокоить разгневанного студента. - Он один раз в сто лет пожаловал к нам.

-Я говорю не только за себя, я выступаю ради всех, за вас всех. Этот чудило, этот учитель, даже язык не поворачивается его учителем назвать, поехал, где-то пять, шесть лет валял дурака, потом вернулся, мол, я учитель, в гробу видел я таких учителей. Свое имя с ошибками пишет он, я сам видел, собственными глазами видел, вот этими собственными глазами, я свидетель, вот и доказательство, а это уже другая статья, подделка документа государственного образца.

Партком покачал головой так, как будто удивился, неужели у учителя поддельный диплом, и это хорошо заметил студент, оттого стал говорит еще страстнее, еще жеманнее.

-Кто-нибудь видел его диплом? Никто, я тоже, я тоже не видел его диплом. Мошенник, шулер, убежал. Видели, убежал. Ему стыдно стало, что тут люди намного образованнее его, он стеснялся, знаете ли, боится, за спиной детей прячется он, надо возобновить производство по уголовному делу против учителя, я сам займусь этим делом. Убежал, шулер. Я хотел ему доказать, что такое настоящая наука. Ходит в тапочках, которые в детсаде государство подарило, а учит нас как жить. Провокатор, зачинщик, вот еще одна статья, нарушение общественного порядка. Вот. Вот возьмите наручники и приведите его сюда. Приведите, я ему устрою суд. Давайте, люди рабочие, давайте, народ, приведем его сюда.

-Потом, потом, - заторопился партком, увидев, что студент, всерьез намерен позвать учителя обратно в клуб. - Я вас понимаю, очень хорошо понимаю, конечно, но только не сейчас. Потом, после.

Студент еще пару фраз кинул в адрес учителя, затем принужденно сел.

Партком, стоявший у трибуны, несколько раз кашлянул, очищал дыхательный путь, и, загадочно оглядев всех сидящих, представительно начал:

-Дорогие мои односельчане. Товарищи, я обращаюсь к вам, обращаюсь и спрашиваю, что это такое? Кто мне ответит, что же это такое? Как понять все это? Вот я задаю этот вопрос вам, но вы можете спросить и меня, почему я задаю вам вопросы подобного рода, требовательного характера? Отвечаю на поставленный вопрос, и этот вопрос должен на сегодняшний день стать повесткой дня, ключевым, приоритетным вопросом. Многие в селе обращаются ко мне, на дорогах останавливают, спрашивают, просят, даже домой приходят, просят, просят принять меры. Далеко не надо уходить, буквально только вчера ко мне домой приходил с просьбой наш уважаемый сельчанин, старый пастух, и настойчиво попросил меня о том, чтобы я взял в свои руки инициативу, и, используя имеющийся у меня набор возможностей по управлению социальными неотложными делами, принял решение. - Партком, намеренно сделав паузу, ждал, чтобы собравшиеся убедились в том, что в самом деле старый пастух обратился к нему. Старый пастух утвердительно закивал головой, дескать, да, говорит человек чистую правду. Взгляды людей на один миг стали более доверчивыми и вновь устремились на парткома. Тот продолжил. - Я не раз в своих прежних выступлениях говорил, намерен напомнить и впредь, поскольку это моя позиция, это мое убеждение, а убеждение: - это цель личности, его социально значимая составляющая, я говорил о том, что наше село многонациональное, и многонациональность, товарищи, не наша ноша, и не тяжесть, а наша гордость. Это и есть предмет, так сказать, предмет подражания. Потому и позвольте мне построить свое сегодняшнее, так сказать, послание именно в этом социально важном направлении. Дабы быть более доходчивым и понятным каждому из вас, мной подготовленная лекция требует начать издалека, масштабно, поскольку в своем послании я хотел бы обсудить не только инцидент как результат действия, а как частицу всего целого.

Удивление людей было безграничным, бесподобным, еще и потому, что многие вовсе не понимали, что он говорит или что же он хочет сказать.

-Приобретая свободу, как необходимую важность человеческого духовного составляющего, подчас даже направляющее составляющего, наше общество, как свойственно любому другому обществу, переживающее стресс переходного периода, сталкивается с новыми проблематиками, в частности с нацизмом. История как живое учение доказывает, что нацизм как форма негативного проявления, дошла до своей кульминации в двадцатом веке, в котором мы и наши отцы и деды стали жертвами и наглядными свидетелями. Это грубая, агрессивная форма самовыражения, превосходства одной расы над другой, своими масштабами опережает любые другие болезни, которые известны человеческой науке. Казалось бы это негативная и агрессивная форма выражения после окончания второй мировой войны окончательно потеряла право на существование, что в мышлении социума, как доминирующего живого мира, останется исключительно гуманное начало. Вот тут-то мировое общество ошиблось, прогнозы относительно данной болезни подчас не оправдывают себя в реальном варианте, как мы говорим, на практике, в применении.

Некоторые из собравшихся людей с удивлением смотрели то на парткома, то на старого пастуха, все не понимая о чем же речь, о чем же этот пастух говорил с парткомом. И партком, поняв, что люди от непонимания начинают скучать, дергаются, протянул правую руку вперед, точно показывая свою ладонь, мол, послушайте, сейчас скажу самое важное.

-Нацизм свой корыстностью продолжает и по сей день терроризировать человечество. Вот буквально вчера вечером, после того, как старый пастух попросил меня выступить с речью, я был в центре, по приглашению комитета по Соц. Справедливости. Да, товарищи. Что я там увидел? Семьи беженцев, нищие-нищие, у них не только нет земли, не только нет крыш над головой, у них не было даже нормальной одежды. Без еды, без питья, без каких либо возможности простого существования. Их расселили по общежитиям, по клубам и всякое такое. Естественно, что был организован штаб, который взял на себя ответственность за контролирование фондом помощи беженцам. Конечно, я не уронил лица нашего села и выступил там с речью, и участвовал при расселении, и обещал, что наше село не останется равнодушным к судьбам беженцев. А как же иначе. Они наши братья. У нас одна кровь, одно вероисповедание, одни и те же обычаи. Мы не имеем права оставить своих собратьев наедине со своими бедами. - Партком сделал легкую паузу, оглядел каждого, ожидая, спросит ли кто-нибудь, откуда они были изгнаны и почему. А когда его взгляд соприкоснулся с удивленным взглядом старого пастуха, он добавил. - Всему этому виной именно фашизм. Да, товарищи, фашизм. - Он снова умолк, а старый пастух задышал облегченно. - Такого допустить нельзя, кстати, их выгоняли из сел за горами, где подавляющее большинство населения составляли сеннцы. Но это не важно, мы так не можем поступать, мы люди разумные, культурные. Мы должны стать примером подражания, примером высокой морали. Почему я начал издалека. Есть причина. Да, товарищи, есть к этому причина. Я подозреваю, что кто-то из наших сельчан был в курсе подобных несправедливостей, творящихся в других местах, естественно, у него болело сердце за это, за свой народ, и он по своей малограмотности хотел так же как эти, но я не стану упоминать их, поступать с другими нациями в нашем селе. - Говоря так, партком в упор взглянул в глаза тракториста, дав понять, что он знает все. Испуганные глаза тракториста потеряли всякую уверенность, и он чуть было не подбежал к ногам парткома и не заплакал. Партком продолжал. - Конечно, все люди любят свою нацию больше, чем чужую. С одной стороны он прав его можно понять, но! Но, господа. Но это нам не дает повода и права, чтобы мы так грубо обращались с другими малочисленными нациями, и народами. У меня есть документ, позволяющий нам убедиться в том, что те нацистские элементы, о которых я рассказал, присутствуют, в том числе и в нашем селе. - Партком полез в нагрудный карман костюма и вытащил оттуда бумагу. - Вот он.

Старый пастух сразу же заметил, что эта не та бумага, и хотел было спросить, но партком и в этот раз опередил его:

-Это копия той бумаги. Вот она. Не надо всем читать, сам пастух подтвердит и скажет, что здесь написано. Я прочту: «Убирайтесь из нашего села. Смерть инородцам», все правильно? - партком персонально спросил у старого пастуха.

-Все правильно, - согласился тот. - Так там и было написано.

Пока партком выступал, кладовщик, несколько раз обернувшись, подозрительно осмотрел тракториста, и тракторист не выдержав, налет этого пронзительного, презирающего взгляда, боясь быть пойманным, с каждым разом чувствовал себя все более не ловка, все хуже и хуже. Он постарался отвести свой испуганный взгляд от кладовщика, но это никак не удавалось ему, будто магнитом тянул его к себе кладовщик, заставлял смотреть в его обличающие глаза, как на правду. При всем этом тракторист, хоть чуточки, все-таки верил, надеялся, что партком не даст его в обиду, поскольку по ходу выступления, партком часто и снисходительно глядел на него, точно напоминая, что я знаю, это ты, но одобряю тебя. А кладовщика мучило еще то, почему же партком принес сюда не оригинал, а копию, что же он опять задумал. Ведь такие люди, которые неспособные заниматься нормальными делами, готовы придумать что угодно, только бы быть на высоте. На каждую мелочь обращают внимание, никому не доверяют. Намутит он чего-то недоброе, подумал кладовщик, и испугался. Испугался он еще и от того, что ему вдруг стало ясна, выходка парткома: ведь таким образом, когда нет оригинал, партком может обвинять кого угодно. Оригинал да нет, докажи, что ты не картошка. Ведь при советской власти, люди, рабочие люди требовательно не относились к своим почеркам и подписям, просто черкнули, да и все. Знали, что власть не станет их обманывать, а если захочет обмануть, и без подписи обманет, на то и она власть, и люди как-то подсознательно понимали, что ничего от их подписи не зависит, и подписывали везде, куда только указывали. А теперь. Теперь совсем другое дело.

Весь клуб бушевал, кричал, многие обвиняли того нациста, многие оправдывали, кое-кто просто молчал, и были такие, призывали к разуму, мол, зачем нам все это. А старый пастух сидел ошалелый, он так и не мог понять, почему партком не начал с того, что случилось с ним, а привел какие-то неслыханные примеры, оправдывая того негодяя. Почему он так делал? Старый пастух сколько ни ломал голову, столько же не понимал ничего. Он понял только одно, что теперь от него ничего не зависит. Он только и мог, тихо и виновато шептать своему соседу, что мол, надо жить мирно, порядочно, что у каждого народа есть свои сволочи, что, мол, не все люди одинаковые, на что его сосед машинально кивал головой как бы в знак согласия.

-Слушайте, - громким голосом партком утихомирил суматоху. - Слушайте, не надо устраивать панику, будьте разумными, нам надо принять оперативную, плодотворную доктрину, а не кричать так, что, кроме самого себя никто ничего не слышал. То, что случилось со старым пастухом, это очень плохо. Это не украшает лица нашего села. Нам необходимо, как можно быстрее найти того негодяя, малограмотного, я не боюсь этого слова, - нациста, и публично, вот здесь, перед всеми людьми потребовать от него ответа. Но это надо делать разумно, не торопясь, и не обвиняя друг друга. У меня есть кое-какие предположения и подозрения. Но повторяю, это только предположение и подозрение, не более того. Я сам целую ночь не спал, все копался в старых своих записях, делах, сравнивал разные почерки, ведь у меня есть почерки почти всех наших сельчан. Да всех. Подозрения есть, - говоря о своих подозрениях, партком так тщательно осматривал всех сидящих, что, казалось, он в каждого отдельно стрелял взглядом. И каждый раз он для себя определял, настолько тот или другой человек готов тупо верить ему или отрицать его, насколько можно полагаться на таких людей. - Товарищи, прошу внимания, - продолжал он, после тяжкого молчания. - Поскольку этого зачинщика мы не знаем, пока не знаем, и у нас нет основания полагать, что этот инцидент больше не повторится, ведь, может же такое и повторится, может, товарищи, может, так, товарищи, я делаю вывод, вывод товарищи: исходя из всех выше изложенных фактов и обстоятельств, предлагаю организовать орган, контролирующий правопорядок в селе. Слушайте дальше, - он опять поднял свою правую руку открытой ладонью вперед, успокаивая людей. - Этот орган в дальнейшем будет заниматься в селе и вопросами административных дел. Ни для кого не секрет, что нам часто приходится сталкиваться с некими непредвиденными проблемами, которые требуют неотложных решений. Именно орган такого типа должен будет заниматься всеми нашими естественными ежедневными проблемами. Хочу успокоить тех, кто как с собой, так и ни с кем не хочет согласиться, тех, кто дальше своего носа ничего не видит, что этот орган не подобен никакому коммунистическому устройству или коммунистическому бюро. Мы сами прекрасно знаем, что такое коммунизм, и сколько пришлось пережить нашему многострадальному народу... Та безбожная власть слишком дорого обходилась нам, и я, как человек, который долгие годы, с горем на душе работал на эту власть и по сей день себе этого не могу простить. Больно, понимаете, мне больно. Но я не об этом. Что мне хотелось сказать вам, дорогие мои односельчане, я хочу вам рассказать о благой цели этого органа, о его необходимости. Я уже в своей лекции упоминал вам о том, что вчера я с рабочим визитом был в центре, и там увидел как далеко пошли другие, имея именно такой орган. Я не уронил чести нашего села и рассказал, что у нас тоже есть такой орган, более того, у нас еще организован комитет по борьбе за права человека, сказал я им. Многие другие, не только с удивлением, даже с завистью смотрели на наше село, но об этом потом, по ходу нашего дальнейшего разговора. Товарищи, опираясь на свой большой жизненный и административный опыт, я больше чем уверен, что на данном этапе развития нашего села, подобный орган - единственная возможность правильно управлять делами. И спокойно смотреть друг другу в глаза. Да, господа, спокойно. Этот орган своей структурой в корне отличается от других органов. Тут нет бюрократизма, тут нет беспорядка, это своеобразный совет старейшин. Тут не ущемляется ничья свобода. И каждый человек, независимо, от его социального положения, от статуса, вероисповедания, имеет право быть членом этого органа. Даже не члены этого органа имеют полное право в любое время поинтересоваться планами и действиями органа, его работоспособностью. Тут, в этом органе, будут собираться мнения всех наших односельчан, и каждый человек в отдельности будет иметь свой голос, свой интерес, свое предложение. По сути, мы все будем участниками, но, поскольку многим из вас надо еще и своими делами заниматься, основную массу работы будет выполнять сам орган. То есть, пока вы будете заниматься своими делами, орган будет работать, а как только у вас появятся новые предложения, то, пожалуйста, появится вопрос опять, пожалуйста, ничего ни от кого не будет скрыто, абсолютная прозрачность. И все решения, которые этот орган намерен принимать, прежде будут согласованы со всеми, проголосуем публично, и только потом примем решение. Я не настаиваю. Выбор за вами. Между прочим, пока многие разгадывали свои сны, думали о чей-то смерти, писали нелицеприятные письма, я работал над этим проектом. Не сомкнув глаз работал, работал для вас всех. А решение, опять-таки говорю, за вами. Тут все демократично, свободно, кому как хочется, так пусть и поступает.

Закончив свою долгую речь, партком отошел от трибуны, но не сел, лишь, сделав шаг в сторону окна, остановился. Его взгляд столкнулся со взглядом кладовщика, и партком явно почувствовал страх в глазах кладовщика и это понравилось ему. Партком ждал от него действия, но попросить об этом не намеревался.

А сам кладовщик все больше убеждаясь в алчности и хитрости парткома, растерялся вовсе. Не то, что речь произнести, если кто-нибудь именно сейчас дернул бы его и спросил, как тебя зовут, наверно, кладовщик не смог бы ответить. Он боялся, а вдруг партком встанет и скажет, что письмо писал именно он, кладовщик, мол, надо его выгнать из села, депортировать. А он это может, еще как может, ведь для публичных людей нет ничего святого, они за славу не только кладовщика, даже, свою собственную маму готовы продать. Им бояться нечего, - ни веры, ни совести, ни страха, разве что своего начальника, а тут как раз не было никаких начальников. А толпа, толпа всегда неразумна, это ее назначение, упаси Бог оказаться на пути толпы, затопчут и даже не заметят, а если и заметят, то порадуются. В какой-то мере кладовщик уже жалел, что пришел на заседание, но другого выхода он так же не знал. Он то смотрел на парткома, который уже был занят другими людьми, выстреливая в них своим странным взглядом, то опускал голову вниз, точно боясь выдать себя. Кладовщик вспомнил своего Юстиниана, и понял, что толпа раскололась, преобразилась, и каждый нашел свое место, из колеблющихся только он. На этом базаре один покупатель, один торговец. Кладовщик вновь виновато, как-то даже умоляюще посмотрел в сторону парткома, желая хоть мимикой напомнить, что он безобидный, жалкий, не тронь меня, помоги мне, подними меня, дай мне волю и я сделаю деньги, много денег и для тебя, и для себя. Но партком то ли нарочно, то ли еще почему-то больше не смотрел в его сторону. Сам того не замечая, кладовщик жалко созерцая парткома начал восхищаться его импозантности. Какое у него доброе лицо, подумал кладовщик о парткоме, внушающие доверия, доброе и почти лидерское, божеское. Партком начал нравиться кладовщику, и, если вдруг они оказались бы наедине, то без какого либо стыда кладовщик поцеловал бы ему руку, его прекрасную руку. Был бы партком холост, то кладовщик и свою дочку выдал бы за него замуж. Ведь он такой красавец, умный такой...

-Ну, что скажете? - спросил партком.

-Надо думать, - кто-то бросил из толпы.

-Чего еще думать?.. - удивился партком.

-Мало ли что, - тот человек настаивал, и чего-то нашептал на ухо агроному, который сидел с ним рядом.

-То, что случилось у нас в селе, это, конечно, плохо, - агроном лениво поднялся, чтобы все остальные видели его. - Никто не оправдывает таких людей. Мы люди простые, нам надо только уживаться да жить, а не устраивать войны. И то, что происходило там-то, не знаю, где и когда, и по какой еще причине, о которой, мы даже понятия не имеем, тоже плохо. Но при чем тут мы, у нас своих проблем достаточно. Если мы начнем каждому помогать, то мы сами останемся без штанов.

-Если наших бьют, надо молчать что ли? - застенчиво прошептал тракторист, и слегка дернул другого молодого человека, который сидел с ним рядом.

-Нам бы прежде решить свою проблему, а потом думать о других, отвечал агроном.

-Они не другие, а наши, - на этот раз ответил агроному именно тот молодой человек, которого дернул тракторист.

-Одни кости да кожа, а говоришь так, будто тебе доверили судьбу всей нации, - агроном поднял голос. - Людям есть нечего, а ты говоришь ерунду всякую, зачем тебе орган или фонд, лучше иди и умойся, смотреть на тебя противно.

-Вот об этом я и говорю, - крикнул партком, вновь подходя к трибуне. - Вот видите, три слова, а уже драка, ну так же нельзя. И сколько же мы таким образом будем решать свои проблемы, я вас спрашиваю? Надо же слушать друг друга.

-Слушать да слушать, а фонды-монды нам зачем? - протестовал агроном. - У нас и так сельхозугодий немного, к тому же после распада советской власти почти вся техника разворована, а то, что осталось, это ни к чему не годно. Нам надо приспосабливаться к новым технологиям, культивировать, удобрять земли, быстрее заниматься своим производством, а ты говоришь без фондов и органов нельзя, давайте создадим орган, филан...

-Никто еще никаких фондов не создал, - партком прервал агронома. -А если понадобится, если будет воля всех собравшихся, воля всего народа, то и у нас будет и новая технология, и все остальное. Речь идет о неразберихе. Если вам нравится так жить, ругая друг друга, оскорбляя друг друга, то живите. Но только остальным не мешайте. Оставьте народ в покое. Хватит, народ устал. Если вам безразлична судьба нашего села, то мне нет, мне не все равно, я люблю свое село, и готов за него жертвовать собою. А вы только думаете о себе. Не знаю как вы, товарищ агроном, вы, при всей технологии и при всех удобрениях так и не смогли произвести больше двадцати центнеров на гектар, то я не могу сложа руки ждать и надеяться ухватить себе жирный кусочек. Только для себя, вот ваша цель. Вот до чего довели вы людей. Народ в растерянности, не знает куда пойти, за чем пойти, за кем пойти, пойти ли вовсе. Только и делаете, что затыкаете всем рот. Лучше бы сами молчали. Берите, берите себе жирные куски, успокойтесь, оставьте народ в покое, что вы хотите от этого народа, я вас спрашиваю?! - партком вспылил. - Чего плохого они вам сделали, что вы хотите от простых людей, не мешайте, оставьте народ в покое, хватит! Хватит! Посмотрите, посмотрите на бедного пастуха, до чего вы довели его... Сегодня Сеннский народ, завтра Таммузский народ, после завтра Урманский народ, вы этого хотите? Вы этого хотите?! - повторил он картинно. - Хватит, народ устал. Хватит обманывать народ!

-Вы говорите так, будто я виновен во всех грехах, - сам того не замечая, агроном начал с парткомом говорить на «вы».

-Этого я еще не знаю, вы виновны или не вы виновны. Время покажет, кто виновен. Покажет, покажет.

-Я говорю о деле, о том, что оставить поле так нельзя, многие культуры требуют немедленного ухода.

-Я так понял, что вы намерены копать не только земли. Еще ничего нет, а вы панику устраиваете. Довольно, довольно, - партком остановил агронома, и обратился к директору клуба. - Принеси мне тетради. - Затем обратился ко всем остальным. - Никаких фондов и обязанностей нет. Все демократично и свободно, вот тетрадь, вот ручка, кто хочет, пусть выступит, а кто нет, пусть делает, что хочет. Но поймите одно, что я свой народ в обиду не дам, я не намерен оставлять свое село в беде, и впишу сюда первый свое имя, и взнос внесу, сколько смогу, даже столько, сколько и возможность не позволяет, не время для раздора, а время спасать свое село.

-Раз так, - тихим голосом прошептал директор клуба, - чего же тут плохого. Кто не может, кто не хочет, пусть не присоединяется.

-Вот именно, - партком вновь поднялся. - Вот именно. Никто никого не заставляет. Я предлагаю только то, чтобы вместо того, чтобы собираться и разгадывать сны, лучше сидеть и работать плодотворно.

-Дай-ка мне тетрадь, - попросил один старик.

После старика стало как-то легче, и несколько человек поспешили вписать свое имя. Но партком не шевелился, сидел тихо, представительно, и зорко смотрел, кто с ним, а кто нет. Собравшиеся люди разделились, и те кто любил поставить подпись, стремился к трибуны. Старый пастух тоже вписал. Писал он сомневаясь, будто принужденно, и после, немедля покинул клуб. В углу сидящие молодые люди видать еще не определились, и они тихо вели свой разговор, а партком, воспользовавшись ситуацией вновь встал:

-Я горжусь такими земляками, как наш уважаемый тракторист. Настоящий патриот. Таким людям памятник надо воздвигнуть. У таких людей есть все основания считать это село своим селом, своим домом...

 

12

 

… Парацельс сказал, что если человека уложить на очень мягкую постель, ему с начало покажется, что это очень приятно, уютно, но со временем уют настолько надоедает, что становится больно, то есть весь этот уют превращается в боль. Глядя на нашего библиотекаря, наверно, Парацельс продолжил бы, что боль со временем становится настолько привычной и даже родной, что человек привыкает к ней, к своей боли. Так привыкает, что это даже все это начинает нравиться ему, то есть человеку становится уютно от боли. Такова река жизни, текущая между болью и уютом, но ни одна живая душа не может понять, что первично: боль или же уют? Так и библиотекарь, все никак не мог понять, ему уютно от боли или же больно от уюта. Его приговорило на эту чудовищно чередующую игру, его собственное бессилие, он не знал, как поступить дальше, остаться в плену собственной нерешимости, или же выйти на встречу к людям?.. А миновал тринадцатый день, тринадцать молчаливых дней, загруженные разными, ничем не связанными мыслями, предположениями. День ото дня, он все больше и больше верил в то, что есть другой мир, что этот другой мир чрезмерно похож на наш реальный мир. Похож не только по форме, но еще и по содержанию, что в этом параллельном мире живут люди, когда-то жившие на земле, или хотя бы имевшие отношение к землянам. Как ни странно, в том далеком мире, нереальном мире библиотекарь себя чувствовал намного увереннее, решительнее, оттого и счастливее. И он не хотел верить тому, что находится он все-таки в реальном мире, среди обычных, простых людей. И каждый раз слыша говор людей, все больше прибывающих в его дом, он понимал, что ему так просто не отделаться от этого реального мира, от них, что рано или поздно он должен встретиться с реальностью, с ними, рассказать им о своем нереальном и необходимом мире. Это его крест и он должен нести его, не то, заставят. Его приговорили и любовь общенародная, и гнев общенародный. Толпа нуждалась в новом герое, толпа нуждалась в новом враге, и он, библиотекарь, ясно понимал, что, если не подготовиться должным образом, то за один миг может превратиться из героя во врага. Он ненавидел себя за то, что он так мало читал в своей жизни, что он такой неграмотный.

Пока было время, он решил подготовиться, основательно подготовиться, и с этой целью отправил своего сына в библиотеку, чтобы тот принес ему книги, спрятанные в сейфе. Эти две книги, что были спрятанные в сейфе, он выставил на полку лишь от проверки до проверки. Не то, чтобы он был истинным ценителем таких редких книг, нет, просто о них когда-то ему сообщил один из его бывших товарищей, теперь, уже работавший где-то на Западе, что, мол, такие книги во всем мире высоко ценятся.

Вернувшись с книгами, сын сообщил отцу о том, что в библиотеке творилось нечто ужасное: полки сломаны, книги разбросаны по всей комнате, вешалка отсутствует вовсе, и тому подобное. Отец, принимая толстые, слегка порванные и запыленные книги, как бы между прочим спросил сына о том, на месте ли бочка, что стоит между комнатой и подсобкой, не украли ли и ее. Сын неуверенно ответил:

- По моему, да, но мы не обратили внимания, мы торопились, мы испугались.

-Ты туда не один ходил? - спросил отец, нежно стирая пыль с книг.

-Нет, мы…

-У тебя есть верный друг?

-Ну, да…

-Иди, - отец прервал его.

Сын хотел, еще что-то сказать, но отец искоса так глянул на него, что тот стушевался и направился к двери.

Перед тем, как полистать книги, он еще долго держал их, и молча глядел. Книги напомнили ему какие-то дорожные знаки, точно он стоял на перекрестке и нерешительно глядел то налево, то направо. Толстые коричневые переплеты были старыми, изношенными, от того и загадочными. Он гладил книги руками, думая о величии знаний. Он не торопился листать ее, и по лени, и по какой-то другой причине, усталый и довольный собой прикрыл глаза и на душе стало мягко и приятно. Постарался сосредоточиться. Всем своим нутром он чувствовал, как ровно бьется сердце, как нежно течет кровь по жилам.

Тихо отворилась дверь, но этот тихий звук громом ударил по его ушам. Он вскочил. Вошла жена. Она принесла ему чай. Свежезаваренный чай. Он еще издали почувствовал горький аромат чая и ощутил, как этот аромат расплывается по всей комнате. Он сузил глаза, точно захотел увидеть этот незримый и прекрасный запах.

-Чайку принесла, - нерешительно прошептала жена, протягивая ему стакан, и добавила, - на, согрей себя.

Чай был горячим и библиотекарь почувствовал, как приятно он обжигает его руки, а теплота нежно и властно расплывается по телу. Запах становился все острее.

-Бригадир, - жена нерешительно нарушила тишину. - Он как уже второй день не покидает наш дом. Я и так, и сяк, а он никак, глухой будто.

Библиотекарь глубоко вздохнул и положил книги поодаль:

-Пусть заходит.

Она вздрогнула и хотела спросить, может быть, муж все-таки не хочет встречаться с ним, но тот уже тихо закрыл глаза. И когда библиотекарь заметил, что жена с уходом не торопится, он повторил свое требование:

-Пусть!

Она с некоторым сомнением вновь посмотрела своего мужа, как бы желая получить разъяснение, но увидев, что он ничего больше не собирается сказать, так же тихо и аккуратно встала и покинула комнату.

В отличий от своей жены библиотекарь прекрасно понимал, что никакими условиями бригадира не выгонишь из дома. Его единственный сын давно уже был прикован к постели. И бедняга куда только не возил его, каким только врачам не показывал, к каким только колдунам не обращался, но никакого результата так и не добился. Потерявший почти всю надежду, он готов был верить во что угодно.

У порога появился бригадир. Молодой мужчина лет сорока, весь седой, обросший, худой, костлявый, черненький такой, точно из-под земли вылез. Он держал своего сына на руках настолько легко, что, казалось, он держит на руках не двенадцатилетнего мальчика, а игрушку какую-то, у который вес не больше пяти килограмм. «Бедняга», подумал библиотекарь о бригадире, - сколько же он носит его на руках, что даже не замечает, сколько весит его сын. К тому же сын сидел на неком подобии скамейки, сделанной кустарём специально для него.

-Умоляю тебя, - начал бригадир, и тут же умолк. Но он так был слит со своим сыном, что и без слов было понятно, что он хочет сказать и показать. - Спаси, умоляю, или же похорони мою мертвую душу.

Библиотекарь, чуть помолчав, указал ему, куда посадить мальчика. Тот аккуратно посадил мальчика у его ног и вновь взглядом вцепился в него.

-Покинь нас! - приказал библиотекарь, сосредоточенно смотря на стакан чая.

Бригадир с уходом не торопился, стоял тупо и молча, желал дать понять, что может помощь его нужна. Молчал и библиотекарь. Тогда бригадир, с каким-то облегчением что-то умоляюще шепча под нос и тревожно глотая слюны пошел к двери.

-Хочешь чаю? - спросил библиотекарь мальчика, когда в комнате снова стало тихо.

-Нет! - сухо и отчетливо ответил мальчик.

-А что ты хочешь? - так же тихо и монотонно спросил библиотекарь.

-Ничего! - так же сухо и отчетливо ответил мальчик.

-А ходить, хочешь? - мальчик молчал. Библиотекарь так упорно, и так молча и тяжело смотрел на него, что мальчик, смутившись стыдливо опустил голову. - Не стыдись, - приказал библиотекарь. - Тебе нечего стыдиться.

Мальчик вновь поднял голову. Он был худым, как мумия и это придавало ему лицо уродливого человека. Жалкая, бело-желтая кожа так обтягивала кости, что казалось, прикоснись пальцем, и кожа лопнет как салфетка попавшая в воду. От комнатной жизни, он был бледен, как цветок в подвале, но в глазах светилась жажда жизни. Библиотекарь не мог в точности понять, чего же больше таится в этих глазах, - недоверия или же надежды, усталости или же радости, ненависти или же любви. Они там так скоротечно сменялись, а зрачки, подобные драгоценному камню плыли там такими быстрыми короткими скачками, что казалось, мальчик вовсе не инвалид, а маленький воришка, которых часто ловят и бьют. Библиотекарь чуть приподнялся и стал еще ближе к нему. Мальчик ничуть не шелохнулся, видать он уже привык к таким или каким-то другим процедурам. Смотря в глаза мальчика, маленького человечка, который не может жить полноценной жизнью, библиотекарь думал совершенно о чем-то другом. Ведь наша беспомощность убивает веру в глазах поколения. Что же натворил этот маленький человечек, что приговорен к такой беде. Ведь он еще ничего не успел. Он родился человеком, и сам год от года понимает это, понимает, что он человек, как все остальные люди. Но у него нет права на жизнь. Кто же отнял у него такое право, за что, за что отняли его право на жизнь?! Стоя лицом к лицу к маленькому, ни за что приговоренному человеку, на его фоне он видел огромный мир, мир, заваленный сплошной неразберихой. Вот умрет его отец, подумал библиотекарь, да умрет, ему не долго осталось жить, и что потом, на кого же оставит его. Ведь он уже большой мальчик за ним нужен уход взрослого мужчины. Этот человек тоже хочет, есть как все, вкусно и плотно, но у него нет возможности, даже сходить в туалет. Но почему? Неужели не нашлось у господа Бога простых, пусть даже кривых ног, чтобы подарит этому юношу, не оставит его в беспомощности. Так почему? За что ему такое истребление?

-Закрой глаза, - тихо приказал библиотекарь, - и не открывай, пока я сам не скажу.

Опустились длинные похожие раннему луны ресницы и закрывали беглые зрачки. Он стал похож на ребенка, умершего голодной смертью.

Глаза библиотекаря наполнились слезами. Он тоже закрыл глаза и попытался вспомнить всех умерших, будто он хотел, спросить их, что же ему делать, он даже попытался вызвать их души, даже духа той самой женщины. Как ни странно, хоть и туманно он вдруг видел, видел, что чьи-то души стоят неподвижно как памятники и ждут, когда реальное человеческое тепло оживит их. Он испугано открыл глаза. Перед его глазами стоял маленький больной человек. Говорят, Бог каждому дает столько, сколько может унести этот бедняга. «Ан нет», крутил головой библиотекарь, - переборщил. Переборщил.

-Не открывай глаз, - тихо, почти как длинный-длинный звук сссссссссс сказал библиотекарь, словно боясь спугнуть нечто такое, что было рядом.

Мальчик молчал так каменно, что казалось, либо он вовсе неживой, либо он буддистский монах, достигший вершины нирваны. Библиотекарь встал с постели и приблизился к нему. Широко раскрытыми ладонями, не прикасаясь к мальчику, он провел вдоль его головы, тела, до пояса и обратно.

-Что ты чувствуешь? - спросил он очень тихо, почти шепотом.

-Ничего, - ответил мальчик.

Детский голос был так нежен, был так трогателен, что казалось, мальчик не отвечал, а просто молился. Одним только словам он молился.

-Повтори, - шептал библиотекарь и провел ладонями вдоль головы мальчика и еще раз . - А сейчас?

-Вашу руку, теперь чувствую вашу руку.

-Становится ли теплее?

-Да, - протянул мальчик.

-Не открывай глаза, пока я не скажу.

-Угу.

-Можешь встать? - спросил библиотекарь и вновь закрыл свои глаза.

Мальчик неуверенно пожал плечами, но библиотекарь не мог видеть этого, потому так же тихим голосом повторил свой вопрос. Этим вопросом библиотекарь попытался разбудить те души, которые стояли ближе к нему. Он всем своим нутром чувствовал, что они есть, что их много, сколько, он точно не знал, но он чувствовал их, и еще чувствовал, что они покорно слушают его.

-Помогите ему, - молил он, и открытые ладони сжались в кулак, и зависли перед лицом мальчика, точно собирались разбить ненужную челюсть ребенка, уничтожать ошибку Бога. - Помогите ему.

Мальчик дернулся.

-Не шевелись, - крикнул он дико, и, когда мальчик хотел что-то возразить, криком добавил. - Молчи рыбой.

Мальчик заплакал.

Библиотекарь открыл глаза, и когда вновь увидел перед собой жалкое плачущее ангельское лицо, сам тоже не смог, удержать слезы. Мальчик плакал и краешком своей рубашки вытирал слезы. Одно понял библиотекарь, что мальчик плакал не потому, что он кричал на него, а по другой, совсем другой причине. Вновь оба замолчали, надолго замолчали и это молчание воодушевляло их.

-Как ты себя чувствуешь? - спросил библиотекарь.

-Хорошо, - застенчиво ответил мальчик, - хорошо чувствую себя, - повторил он торопливо.

-Ходить можешь?

Мальчик испуганно пожал плечами.

-Ты будешь ходить! - приказал библиотекарь и мальчик покорно, послушно кивал головой. - Ты будешь ходит, иначе не может и быть. Ты будешь ходить!

Вновь они замолчали. Точно слова, которые должны были говорить друг другу исчезли бесследно, навсегда. В этой приятной тишине библиотекарь явно чувствовал чью-то могучую силу, которая незримо окутала их, он ее не видел, но явственно ощущал. Мальчик заколдованно смотрел в бездонные глаза библиотекаря, и невольно пленился. Дуэль пронзительных, зияющих взглядов затянулась. Библиотекарь смотрел в чистое маленькие глазки мальчика так, точно видел все в трехмерном изображении, пронзаясь сквозь оболочку черепа, где в глубине него в мозаичном зеркальном хороводе сплелись воображаемые тени, много теней…

-Я боюсь! - вскрикнул мальчик.

-Чего же ты так боишься? - глубоко вздохнув, устало спросил библиотекарь и мертвенно уронил голову. Он страшно обессилел. Ему хотелось спать, надолго уснуть, просто закрыть глаза и уснуть.

Мальчик пожал плечами.

-Держись за спину кровати и поднимайся. Не стесняйся, держись. Попробуй. У тебя получится. Смотри только на то, что видел в моих глазах, и поднимайся!

Мальчик неуверенно ухватился за спинку кровати, старательно потянул себя вверх, но у него ничего не вышло, мальчик ослаб. Видать никто уже неврит в его исцеление и толкам не ухаживают за ним, что вокруг него давно веет ветер смерти, что этот маленький человек привык жить в своей собственной похоронке, вокруг него мрачно, трагично, от того и питание некачественно и не желательно потому и мальчик такой немощный. А ведь ему надо есть много, плотно и часто.

-Поднатужься! - приказал библиотекарь, - тужься, сделай рывок вверх, тужься. Смотри на них. Видишь, там, в них, что ты встал? Теперь ты веришь, что можешь ходить? - когда мальчик утвердительно кивнул головой, мол, да, библиотекарь вновь приказал. - Отвечай ясно и уверенно! Теперь ты веришь, что можешь ходить?

-Верю! - крикнул мальчик, и что есть силы рванул, отрывая себя от скамейки, - верю.

Он минуты две продержался, шатнулся, потом свалился обратно.

-Вот видишь, ты можешь. Но не так сразу. Ешь много, много-много, все, что хочешь ешь!

-Хорошо, - живо ответил мальчик.

-А теперь позови отца и уходи.

Мальчик дернулся, ведь он впервые в жизни слышал такую команду «уходи»

-Да, уходи, - повторил библиотекарь.

-А можно я еще раз встану.

-Можно. Можно, не стесняйся, можно.

Мальчик быстро ухватился за спинку кровати и потянувшись вперед, встал полусогнувшись и позвал отца. Когда вошел отец, мальчик радостно крикнул:

-Стою! Пап, я стою.

Бригадир рухнул на колени прямо у порога и зарыдал.

Библиотекарь был таким усталым и ослабшим, что только отмахнулся, мол идите, идите и все. Но отец мальчика полз к нему на коленях, пытался поцеловать ему руку, или, хотя бы одеяло. Библиотекарь отстранил его от себя, приказал, чтоб мальчику приводили к нему еще несколько раз, каждый тринадцатый лунный день, ближе в полнолунье, и еще указал, чтоб как можно меньше тревожили ребенка и как можно больше кормили. Затем он упал и закрыл глаза.

 

Слух об излечении мгновенно облетел все село. Многие стремились навестить малыша, своими глазами увидеть чудо. Вот уж сколько лет этот бедный малыш страдал, мучился, сколько врачей, лекарей, целителей трудились над ним, никакого результата. Случилось то, что не имело никакого объяснения и вызвало только удивление и восторг. И мальчик сам, чем больше людей видел вокруг себя, тем все сильнее верил в то, что он будет ходить. На каждую просьбу он радостно откликался, пытался подняться на ноги, и ему все чаще удавалось это. Спустя несколько дней он уже мог делать первые шаги, трудные, неустойчивые, не твердые, но, тем не менее, шаги.

И каждый раз, когда слухи об успехах мальчика доходили до библиотекаря, он расслабленно плакал. Ведь мальчик мог вновь залечь навсегда, ведь такое может случиться, но библиотекарь почему-то был уверен, что мальчик обязательно встанет. Его, библиотекаря, больше тревожило то, что желающих попасть к нему людей с каждым часом увеличивалось. Он только и слышал теперь требовательные и жалующиеся голоса. Жена его как могла, придумывала разные небылицы, разные отговорки, выпроваживала людей обратно. И библиотекарь понимал, что он не Бог и не пророк, что он не может вылечить всех. Ну, а что касается мальчика, на счет мальчика… Библиотекарь вновь и вновь вспоминал тот момент… Ведь было что-то. Была какая-то сила. И он верил в это всей своей душой, и горячо молился. Он понял, что в этом мире не все решает сам человек, он в этом теперь был больше чем уверен, теперь эту веру ничем не заменить в его душе, и дай Бог, чтобы случилось еще много чудо. Библиотекарь открыл первую книгу и начал читать. Люди не могут создать чудеса, они только носители чуда

 

13

 

-Я же сказала, не надо мне больше еды, - проворчала старуха девочке.

Девочка лишь виновато подняла плечи, мол, мама так велела.

Старуха, опираясь на посох, тяжелыми острожными маленькими шагами, пошла в конец огорода. Там был маленький пустырь, ничего там не росло, и издали это казалось маленькой площадкой.

-Бабушка, туалет не там.

-Я знаю, ангелочек мой, иди себе домой. Не носи мне больше еды.

Девочка с уходам не торопилась, а старуха больше ничего не говорила. Она тяжело, словно неся на себе огромный груз, прихрамывая, шла в сторону площадки. А когда дошла, стоя в самой ее середине, медленно попыталась разогнуться. Подняла свою вечно опущенную голову к вечеревшему небу, точно в этой полутемной дали видела что-то, или что-то еще искала. Одной рукой цепко держась за посох, другую она высоко подняла вверх. Девочка услышала ее тонкий голос, старуха что-то то ли говорила, то ли пела. Подойти девочка боялась, уйти не торопилась. Старуха быстро уставала, опускала руку, снова принимала полусогнутое положение, потом вновь тихо-тихо оживилась, и снова протянувшись вверх, молилась. Молилась она долго. Уже совсем стемнело, и девочка почти не видела ее. Закончив молиться, такими же осторожными, коротенько-мелкими шажочками вернулась назад, и, когда проходила мимо девочки, еле слышно сказала:

-Больше не приноси мне еды. Скажи маме, что я так просила, уходи, доченька моя. И не приходи ко мне больше. Я тебя не могу поцеловать, я слишком далеко.

Старуха шла в дом, а девочка следила за ней удивленно. Старуха зашла в дом, а свой посох оставила за дверью снаружи, и, не закрыла дверь на засов, чего она никогда не делала.

Девочка встрепенулась и испугавшись темноты, выбежала со двора. И побежала играть со своими сверстниками, забыв сообщить маме о том, что случилось с бабушкой, и что бабушка сегодня не ела.

Старуха не спала, она сидела на сундуке. На том самом сундуке, в котором когда-то она собирала свое приданое, и с которым вышла замуж. Она не молилась и не плакала, она тихо с испугом прислушивалась к звукам за дверью Но там было тихо, очень тихо, оглушающе тихо. Она понимала, что это ее последний день на земле, что это ее последняя ночь, что она сегодня должна умереть, уходить. Всем своим уставшим от жизни телом она чувствовала свою смерть. Эта беспомощность в селе, это молчаливая ненависть, эта безысходность требовала себе жертву, кто-то должен был умереть и она тихо, покорно принимала на себя эту миссию. Она чувствовала запах смерти. Прохладный, тяжелый трупный запах. Живым не дано уловить его. Только однажды… Старуха всячески пыталась радоваться на встречу своим мужем и сынам и хоть как-то остудить в себе незатухающую жажду жизни, но почему-то не могла. Да, ведь это жажда такая навязчивая, что, как бы не мучился человек, он не может освободиться от жажды, человек хочет всегда жить, вечно жить. Жить хочет человек. И не хочет понять, что вот-вот он умрет, и что вся эта красота останется, а он уйдет, и будут другие люди, с другими интересами, но с годами они забудут о них, а потом и сами умрут. Как тяжело умирать. Сама смерть не страшна, страшно только ожидание ее, а нам живущим дано именно то, что страшнее смерти...

Снаружи послушался шум, осторожные шаги. Старуха чуть выпрямилась, желая послушать, что же там, о чем же говорят они, почему же так медлят они.

-Дверь открыта, - шептал один, слегка толкнув в дверь. - А может нет ее дома?

-Зайди и посмотри!

Дверь не была заперта, но тот который хотел открыть ее, открывал ее с таким трудом, словно дверь была из свинца. Внутри было темно, и пахло как-то необычно. Он шагнул и замер, пытаясь понять, какая это комната, чем же тут так несет, и вдруг, увидев старуху сидящую на сундуке, выскочил. У двери второй остановил его:

-Чего там?

-Она сидит на сундуке и слушает нас, - дрожащим голосом сказал первый.

-Подожги отсюда.

-Не могу.

-Теперь поздно, подожги, дай спички, дай сюда, и бутылки тоже.

Комната наполнилась запахом нефти и старуха заплакала.

 

14

 

Правда слишком дорого дается человеку, потому человек так скупится быть правдивым. А говорить о правде, это и приятно, и престижно. Будто в очевидном и в правде отсутствуют порядок и логика, и люди словами бросаются искать их.

Сельчане затушили дом старухи, почти догоревший дотла, извлекли ее обгоревшее тело, похоронили его в тот же день и устроили маленькие поминки в ее опустевшем дворе. Поминая вспоминали Бога и говорили о том, что во всем есть рука Божья. Тайком дискутировали о том, кто же поджег дом старухи, зачем, ведь она никому не мешала. Все равно она должна была вот-вот умереть, зачем же это преступление? Выдвигались десятки предположений, но никто не говорил открыто и правдиво. Библиотекарь, по известным причинам не участвовавший в церемонии похорон, заявил, что подожгла ее дом та самая женщина, которая так часто являлась к ним. Его высказывание многих успокоило, но только не семью старого пастуха. Он, старый пастух, предполагал, что это была показательная казнь, тайная, но показательная, поскольку сама старуха тоже была приезжая, и тоже другой национальности. К тому же в тот день, когда партком так двусмысленно разговаривал, старый пастух чувствовал, как многие одобряют тайное намерение этого парткома, жалеют свой якобы многострадальный народ. И после выступления парткома у него не осталось веры ни к кому. Он только и думал о том, что же теперь делать, куда теперь податься?.. Но, в отличии от остальных, старый пастух даже шепотом никому не говорил о своих предположениях, он боялся. Боялся и давил в себе свои собственные предположения. Трудно быть приезжим, трудно. А партком сразу же заявил, что это всего лишь несчастный случай, поскольку старуха была слепа и вполне могла уронить то ли керосин, то ли еще что, мол, судьба у нее была такая. А если бы в селе был бы орган попечительства, то этот орган занимался бы одинокими людьми и брал бы на себя ответственность ухаживать за такими людьми, как старуха. Студент, который в последние дни все никак не мог угомонился и выдвигал все новые и новые гипотезы по поводу нового устройства села, тоже высказал свое мнение по этому делу, дескать, отчаянная старуха, сама же покончила с собой, что, это всего лишь самоубийство, которое так широко распространились не только в их селении но и во всем западном мире, особенно после второй мировой войны. Кладовщик же, как пастух, ничего не говорил, но, в отличие от всех он не затруднял себя предположениями, он выжидал.

В день похорон старухи отменили занятия в школе, чему очень радовались дети, и ни на шаг не расставались со своими родителями, лезли везде, подслушивали все. После последнего заседания, где партком предлагал создать управляющий орган, прошла почти неделя, и похороны старухи был подходящим поводом вновь собраться, а если нет, то хоть тут, прямо во дворе старухи обсудить свои проблемы, как делить землю, как жить, что делать дальше. Поскольку в селе считалось дурным тоном не участвовать в похоронах, собрались почти все сельчане, за исключением нескольких человек, которые не смогли прийти по тем или иным причинам. И тут монтер заявил, что будет лучше прямо направиться в клуб, поскольку многие часто ругаются, используют ненужные слова, а это уже неуважение к усопшему, будет лучше оставить в покое этот бедный дом, бедный двор, который больше никогда не расцветет. Его предложение всем пришлось по душе, и люди прямо со двора старухи направились в клуб. Кладовщик, идущий в самой середине толпы, молча выслушивал каждого. Он был намного спокойнее, ему нравилось, что село вновь раскалывается от разных мнений, и разных предположений, и многие друг другу не верят, многие вовсе никого не хотят слушать, и еще радовался тому, что он краем уха услышал, что старый пастух интересуется сколько стоит дом в других селениях. Ехидный кладовщик, в самой глубине души вспоминал своего Юстиниана и его слова о том, что толпа раскололась. Вот так. Так и поступил бы сам Юстиниан, не жалея средств, подкупил бы сомневающихся, а тут, после смерти одной жалкой старухи уже появились эти самые сомневающиеся, значит, в скором будущем их будет пруд пруди, кого хочешь купи, сколько хочешь купи, и будь единоличным хозяином всех, богом для всех. Неважно кто ты есть, важно, что ты можешь купить и кого можешь купить.

Пока сельчане шли в клуб, стало ясно, что заседание закончится ничем. Доверие между ними ослабло, исчезло, а у приезжих взгляды были и вовсе испуганные, и жалкие, они как-то заискивающе смотрели на тех, кто имел хоть какую-то власть в селе, чтобы как-то, хоть на время опереться на них.

 

-Уважаемые сельчане, коньюктура сегодняшней доктрины о разделе социального имущества на индивида, требует кардинального решения данной проблематики, - говорил партком с трибуны.

Люди, только что пришедшие с похорон, так холодно слушали его, будто их насильно собрали сюда, но возражать никто не стал, к тому же кое-кто слушал внимательно, все кивая головой и удивляясь, мол, какой он однако грамотный, наш партком, так хорошо говорит, что ничего не понимаешь.

-События любого масштаба не должны расслабить наш дух. Трагедия наша общая, но, тем не менее, мы должны консолидировать имеющиеся в резерве силы и направить их во благо нашего села и его процветания, - продолжал партком. - Сегодняшнее состояние нашего села обязывает нас более рационально относиться к его богатствам, дабы новые поколения гордилось нами, как и мы гордимся нашими отцами и дедами, оставившими нам такое богатство, как наше село. Наши отцы и деды, прадеды, прапрадеды все свои надежды, всю свою силу исстрачивая на наши земли, оставили нас ответчиками. Каждый из нас посол этого села, его лицо. Нам есть, чем гордиться, нам есть за что бороться, вот наш удел, вот наша цель. Необходимо соблюдать спокойствие, не поддаваться провокации со стороны ограниченных людей, мы, каждый из нас, должны терпимо относиться друг к другу, особенно в эти дни, когда многие с трудом воспринимают другого, но как бы то ни было, терпение - это важный инструмент, важный ключ и обязанность каждого. Некоторые из вас так и не хотят участвовать в предложенном проекте, но ничего, пусть, но, тем не менее, я готов каждого из вас выслушать, в любое трудное для вас время оказаться рядом. Я себя считаю ответственным за всех. Да, дорогие мои односельчане. А, между прочим, каждый из вас тоже должен чувствовать свою ответственность перед нашим селом, независимо от национальности, независимо от вероисповедания. Мы односельчане, это о многом говорит, некоторые думают не так, думают, что если мы коренной солеобразующий народ, то нам все и решать, не надо товарищи, это крайне недопустимый умысел. Наоборот, люди коренные должны особенно чувствовать свою ответственность перед селом. Ведь это село подарок прямо от их дедов и прадедов.

-Уважаемый партком, - монтер прервал его речь, - и так сегодня день тяжелый, за чем нам об этом, по-моему вы не то говорите.

-Я говорю именно то, что необходимо, - вспылил партком и посмотрел в сторону студента и тракториста, глазами приказывая заткнуть монтеру рот. - Вы не слушали меня, когда я вам предлагал свой вариант, вот результат - сегодня у нас похороны. Да, да. Если бы мы организовали бы именно ту самую организацию, вот сейчас эта организация ответила бы нам тут публично, почему никто в селе не смотрел за этой одинокой старухой. Так неужели никто не мог хоть однажды открыть ее дверь, и сказать ей добрые слова? Ну что, и она была другой национальности? А вы мне говорите еще. Довольно, дайте договорить, дайте докончить, и вам дам слово. - Партком жеманно махнул рукой в сторону монтера, который попытался что-то ответить ему. - Вот похороны, вот трагедия, еще что-то надо, чтобы вы очухались, что вы хотите от этого народа, прекратите, оставьте народ в покое, народ устал. Только о себе и думаете. А не думаете о бедной старушке, не думаете о том, что сегодня она, а завтра еще кто-то… Кто даст гарантию, что завтра такое же не сможет случиться, кто, я вас спрашиваю, кто?!

-Да вы не спрашиваете, а угрожаете, так я понимаю. - Встал старый таммуз, ткач. Семейство таммуза тоже не было коренным, и вело полукочевой образ жизни. Это были ремесленники, плетельщики сита и ткачи, и свою продукцию они сами же продавали, переходя из одного села в другой, потому и редко бывали в селе и редко им приходилось участвовать в сельских собраниях, но, тем не менее, у них тоже, как и других, был свой скот, не плохой дом с прекрасным огородом.

-Это вы угрожаете, а не я. Ни разу не приходили сюда. Ни разу не спрашивали, как там у вас в селе? А как только услышали о разделе земли, так сразу… А когда надо делать что-то доброе, так вы в пути. Почему только о себе и думаете? Смотрите, до чего вы довели людей?! Посмотрите! Угрожаете вы, а не я, вы, вы потому что ваши слова вызовут, зачинят беспорядок, а вам этого и надо?! Я вас спрашиваю, вы этого хотите?

-Я вас уважаю, но не надо мне говорить всякую чушь, и не надо каждый раз говорить о том, что мы не коренные. Может быть я больше коренной, чем все остальные, мой отец и дед жили в этом селе и я живу, и будут жить мои дети, внуки и их дети их внуки. Это не проблема и не надо об этом так часто напоминать...

-Да ты заткнешься или нет, - крикнул тракторист, и все обернулись к нему.

-Сам ты заткнись, щенок! - в ответ крикнул старый таммуз.

-Как тебе не стыдно такими словами бросаешься, бессовестный, - крикнул агроном трактористу, и кое-кто еще хотел присоединиться, но партком остановил всех.

-Вот чего я боюсь, вот чего я опасаюсь. Молчите! Не надо бросаться словами, как вам не стыдно? Вы старый человек, - он обратился к старому таммузу, - взрослый человек, а бросаетесь словами. Вы да хоть будьте разумными...

Старый таммуз поперхнулся, но ничего не ответил. А когда он сел, тракторист еле слышно чего-то еще промямлил, и старому таммузу показалось, что он, тракторист, напоминает о том, что таммузы не коренные.

-Если на то пошло, - вновь вскочил старый таммуз, - я могу рассказать историю с другой стороны. Когда его дед женился на его бабушке, да, да, этого тракториста, многие старожилы могут подтвердить это, вот когда его дед женился на его бабушке, она уже была беременная. Тогда она работала в столовой в городе на вокзале и с кем только у этой дамы не было мимолетных романов, и кто только не проехал через этот вокзал.

-Сука, сука! - заорал тракторист и дернулся вперед.

Началась суматоха, люди встали преградить дорогу трактористу, но старый таммуз тоже не отступал, он тоже рванулся вперед, как молодой. Некоторые ухватили его и попытались оттащить назад.

-Я тебе покажу! - кричал тракторист, пытаясь выскользнуть из крепких рук.

-Покажи, покажи, я тебе горло перегрызу, таких как ты много видел, ублюдок.

Партком оставался ко всему этому безучастным, он только и сделал, что возгласил с трибуны:

-Тихо, тихо товарищи. Будьте разумными. Не поддавайтесь эмоциям. Не поддавайтесь провокации. Мы народ культурный, нам нельзя таким диким способом решать наши проблемы. Мы народ цивилизованный.

-Тамузская морда, я воткну тебя обратно туда, откуда вышел, - кричал тракторист. - Чужим нечего выпендриваться.

-Пошел ты в пизду, скотина, это мое село, и я не намерен отсюда удирать.

-Так же нельзя, так же нельзя - кричал партком. - Как вам не стыдно, взрослый человек, а бросаешься похабными словами, будьте культурными.

-Не нужно мне никакая культура, мне не нужны ваши органы-морганы! Я свой пай никому не отдам. Я хочу получить свой пай и жить себе как хочу, чихать я хотел на ваш орган, безбожный коммунист.

-Вот ваше истинное лицо, - снова вспылил партком. - Вы только этого и хотите, чтобы разделить село, вам плевать… тоже мне автономия!.. Может еще и стены примирения раздвинем, может еще и границу устроим поперек села, автономию хочет, тоже мне умник, вы только этого и хотите, чтобы разрушить наше село. Я призываю к культуре, а он мне…

-Мне не нужна никакая культура, она нужна тебе и тебе подобным, культура твоя визитная карточка, а не моя.

-Да конечно, тебе не нужна культура, вы сотни лет жили в грязи и живите дальше.

Суматоха усилилась, но до драки не дошли, поскольку разнимающих людей было намного больше и им удалось все-таки усадить тракториста обратно, а старого таммуза, держа под руки выпроводить из клуба.

Старый таммуз больше не вернулся в клуб, но понял, что там дальше никаких заседаний не будет, ведь в селе не все люди были как тракторист или как партком, были и люди, которые по-божески относились ко всем. Домой к себе он тоже не пошел, уж больно возбужденным был он. Ходил вокруг дома, все думая, что делать, как поступить дальше. Он был неглупым человеком, к тому же по своей работе он ходил много и хорошо знал о том, что происходит в соседних селениях, и что может такое же случиться и здесь. Мало ли что, ведь все люди одинаковы… Плюс ко всему этому его дети были не менее дерзкими, чем их отец. Старый таммуз понимал, что как только его дети узнают, что сопляк тракторист публично оскорбил их отца, они на нем живого места не оставят, поломают все его ребра. А тракториста опекал партком; политик, скотина. А от политиков ничего хорошего нельзя ожидать, лучше с гремучей змеей спать на одной постели, чем ожидать доброго от политика. К тому же, партком был не простым человеком, и в селе много кто верил ему, слушался его, и даже боялись. Так что драка только углубит. А что делать?.. Или просто ничего не делать, не касаться, пусть как хотят, так и делят, какой пай попадет нам, то, слава Богу. Весь вопрос да в том, что они занимаются ерундой, забыли, что надо делить землю, то гадалки, то патриоты, то политики. Что за чушь, кто же кормить будет их детей, и сколько же они будут еще дурачиться. Коренные, не коренные, да при чем тут это, это мое село, и я тут живу, какая разница, какому богу молюсь, вам не нравится, и не молитесь моему Богу, но не трогайте меня, оставьте меня. Этот тракторист совсем совесть потерял. Сволочь. Вспоминая тракториста, старый таммуз еще сильнее разгневался, ему хотелось прямо сейчас пойти, найти этого сукиного сына и показать ему, где зимуют раки. Он так же понимал, что надо взять себе в руки, поделиться мыслями, мнениями, поговорить, посоветоваться, снять груз, и заодно не остаться одним. Но с кем? Он долго думал о своих сельчанах и кое-кого нашел нужным навестить. Из влиятельных людей только монтер да агроном. А из простых много кто мог бы подойти для этой цели, быть ему собеседником, и, в крайнем случае, поддержать его, не поднимать на него руки. Вдруг он вспомнил старого пастуха сенна, и мимолетно перед глазами высветилось его испуганное лицо. Когда в клубе случилась суматоха, старый пастух едва стоял на ногах. Старому таммузу стало жалко этого пастуха, и эта жалость, и это общая беда, о том, что они оба были другой национальности, их объединяло. Старый таммуз решил пойти к нему, поболтать о том, о сем, поддержать его и, заодно себя успокоить. Так будет лучше. Нельзя одному. Но при этом надо быть осторожным, чтобы никто не увидел этого. В обычный раз он просто так навестил бы кого хотел, а сейчас ситуация была другая, непонятная, опасная. Такие люди, как партком, от этого могут закатить такое заседание, что мало не покажется. Скажут, что малочисленные народы готовят заговор, что каждый день собираются то там, то там, в конфиденциальных домах. Потому он еще немного подождал, пока наступила темнота, и направился к старому пастуху. Стучать не стал в калитку, мало ли что, соседи могут услышать, решил перелезать через забор и тихонько постучать прямо в окно.

В это время старый пастух, потерявший всякое доверие, стоял у себя на веранде и печально думал о своей такой непростой судьбе. Он ведь всю свою жизнь работал, создал такую прекрасную семью, и внуки пошли, теперь придется убежать. Куда, куда же ему в таком возрасте, с такой большой семьей, кто согласится дать им кров, тепло, кусок хлеба. Продать дом. Эта мысль часто посещала его, и он думал о той цене, за которую продаст свой дом, на эту сумму построит ли еще один такой же красивый просторный дом, или нет. Дом у него был добротный, каменный, большой. Ведь он сам, после смерти отца, начал строить дом, строил долгих тридцать лет, не хватало денег, не хватало времени, работал только от зимы до зимы. А вот теперь так. В селе мало богатых, у кого могла бы быть такая сумма, чтобы купить его дом. А к богатым людям он сам не хотел обращаться, он не верил богатым, презирал их. Богатые люди думают, что за деньги могут купить все, что угодно, даже чужую душу, как какую-то вещь. А ведь у бедных тоже есть душа, настоящая, человеческая душа. Ждать день-другой, когда закончится... Да Бог его знает, закончится ли все это?.. Зачем же они так поступают, какая разница, что мы говорим на другом языке, ведь не меньше их же любим это село. Мы же люди мирные, покорные. А уехать надо. Если бы он был один, то не убежал бы, не боялся бы... Тут он был в ответе за всю семью, за ним стояла большая семья. Если он хотя бы был бы уверен, что враги убьют только его, то он и на это согласился. Где гарантия, что только его убьют, может случится так, что убьют всю семью. Может, еще как может. Ведь старуху убили. Да, убили, старый пастух убеждал себя в этом, да, убили, а после смерти вели себя так, как будто не знали ничего о горе ее. Нет, надо бежать, непременно надо сбежать, продать свой дом и покинуть село. Хоть куда, Бог весть, там, в других местах, получится не хуже, чем здесь. Надо самому пойти и просить, чтобы купили дом. Не время для гордыни.

Вдруг он услышал шум, тупой тяжелый шум, он сразу же схватив топор, лежащий на подоконнике веранды, вышел в огород. Глянул, но никого не увидел. А шум слышал, он услышал шаги, широкие грубые мужские шаги. Шум был слышен посреди огорода, а не со стороны калитки, что еще сильнее испугало его.

-О господи, помилуй, о господи помоги, - молил он и шагнул навстречу шума. Тот кто шел по огороду все быстрее приближался к его дому. Старый пастух заметил тень мужчины, который подходил к окну первого этажа, где и стоял сам старый пастух. Старый пастух в этой тени узнал тракториста. Тень часто спотыкалась о ветки, шаталась, но не останавливалась, все настырнее шагала вперед.

-Пусть Бог будет и судьей и свидетелем моего преступления. Прости меня, господи, спаси мою семью. О Боже, я не могу, я больше не могу, о господи, помоги мне, спаси мою семью. Покажи свою силу, не делай так, не делай. О Боже, прости меня, прости.

Старый пастух, сам того не ожидая, откуда у него взялась такая сила, как дикий хищник выскочил навстречу мужчине и сходу всадил топор прямо ему в голову. Тот даже крикнуть не успел, или же крикнул, но, старый пастух услышал только треск костей черепа, хараааак. И тот еще несколько мгновений стоял не падая, точно окаменев, затем так же камнем свалился на землю.

-Что там, - выйдя на крыльцо, крикнул сын старого пастуха, и, не услышав никакого ответа, тоже вышел в огород. - Отец, что там?

Отец молчал. Он стоял неподвижно как столб, как неодушевленный предмет.

-Что случилось а?

Сын, подойдя к отцу, хотел прикоснуться к нему, чтобы тот очнулся, и только сейчас увидел, что там на земле, что-то шевелится. Сначала он подумал, что это что-то живое, зверек какой-то. А когда он зажег фонарь, то увидел там человека, тело которого еще билось в конвульсиях.

Топор, который старый пастух еще держал в руках, разрубил голову старого таммуза аж до самых плеч, ровно на две части, и из каждой части, особенно верхней части макушки, хлестала кровь. Сын посмотрел на отца. На отце лица не было, он был бледен, как вымытая шерсть, от испуга глаза его расширились так, что казалось они горят фосфорическим светом, как у кошки в ночи.

-Это же отец таммузов, - все еще не веря своим глазам и удивленно глядя на окровавленный труп, сказал сын. - Что он делал в нашем огороде?

-Кто, кто? - тихонько бормотал отец.

-Отец, отец, - сын дернул отца несколько раз. - Отец, почему это?

-Кто, кто? - испуганно и монотонно продолжал спрашивать отец. - Кто он, кто?

-Как ты так сильно ударил, аж голова…

-Кто там, кто это? - еще раз повторил отец.

Сын опустился на колени и тронул труп.

-Отец таммузов. Мертв. Все, он мертв.

-Я его не узнал.

-Надо что-то делать.

-Я его не узнал.

-Надо спрятать труп.

-Не узнал.

-Надо обязательно спрятать труп, и как можно быстрее.

-Как, ведь у него семья?

-Ничего теперь не поделаешь, не вернешь его, самим надо спасаться.

-Не знаю, - отец упал на колени.

-Иначе никак, - дернул сын своего отца, чтобы тот очнулся. - Он мертв, отец, он уже мертв. Надо избавиться от трупа. Он же все ровно мертв, ему не вернешь жизнь. А если узнают, что это сделали мы, то эти скоты нас не оставят в покое, отец, ты слышишь меня?

-Не знаю, не знаю.

-А что он тут делал? - оттаскивая отца от трупа, спросил сын.

-Не знаю, не знаю. Видать, поговорить хотел, бедняга, видать, посоветоваться хотел.

-Не время отец, не время, оттащим его куда-нибудь, и бросим подальше от нашего дома.

-Бедняга.

-Если все это мы сделаем аккуратно и без следов, то никто не узнает, что это наших рук дело, в селе много кого можно подозревать.

-Хорошим человеком был, - тупо мямлил старый пастух.

-Понятно. Ты же не специально?

-Нет, нет, я его не узнал, не глянул я на него, испугался я. Бедняга, видать соскучился по нам

-Надо торопиться, надо принести палас, завернуть его хорошенько. - Сын снял свой пиджак и обмотал разрубленную голову погибшего. - Мы его бросим возле реки, а если он у себя дома говорил, что идет именно к нам, то скажем, что не приходил, вот и все. Нам надо хотя бы себя спасти. Пусть думают, что его по дороге убили. Давай, давай, - сын начал тащить труп под большое дерево, где было совсем темно.

-Бедняга, еще тепленький. Бедняга, так он любил свою семью, так он любил...

 

15

 

Было далеко за полночь, когда старый пастух постучал в калитку кладовщика. В это время село сдало уже свою власть темноте, спало замертво в объятиях страха и неопределенности. Какая-то особенная тишина гуляла по улицам, завоевав все темные уголки переулков. Стоя на крыльце с фонарем в одной руке и держа топор в другой, кладовщик подал голос, мол, кто же там в такой поздний час.

-Это я, дорогой, - тихо ответил старый пастух.

Узнав голос старого пастуха, кладовщик направился к калитке и отворив ее, пригласил старого пастуха войти. Они вместе зашли в прихожую, игравшую роль веранды, и кладовщик, предложил старому пастуху сесть. Не смотря на то, что кладовщик прекрасно понимал намерение старого пастуха, но отмалчивался, ничего не говорил, только слушал его. Старый пастух долго говорил о добрых отношениях, когда-то имевших место в селе, о людях, о хороших порядочных людях. Потом говорил о том, что происходит в последние дни, как тяжело стало жить, как плохо стало все вокруг, и что он очень сильно боится за свою семью, что хочет уехать отсюда, но только надо продать дом.

Кладовщик, расположившись в кресле, не торопился с ответом.

-Вы сами прекрасно знаете какой у меня хороший дом, - вновь начал старый пастух. - Я же для себя строил, а не для продажи, потому и всю душу вложил в него. Стены почти метр, чисто горные камни, пол, потолок, только зайди и живи. Я бы ни за что не продал бы его, а что поделаешь, если случай такой. Тем более я много не хочу, чуть-чуть, намного меньше, всего лишь за двести бумажных купюр. - Пастух посмотрел на кладовщика, все еще ожидая его ответа, но тот отмалчивался. - Если за ново строить такой дом, - рассуждал старый пастух, - расходов выйдет не меньше четырехсот бумажных купюр только на материалы, нынче цены какие.

Кладовщик слегка покрутил головой, но ничего не ответил. Он сам прекрасно понимал, что дом старого пастуха стоит хорошие деньги, но глядя на испуганное, какое-то безмерно волнованное лицо старого пастуха подумал, ежели есть возможность, то почему бы не сбить цену, вот потому он и молчал, давая понять, что он в раздумье.

-Мы с вами добрые соседи, - твердил старый пастух, как бы желая подбодрить и кладовщика и заодно себя. - Сколько лет вместе. Бок о бок жили, и никаких дурных слов. Мне аж досадно уезжать отсюда. Куда я подамся, что буду делать, ведь вся моя жизнь связана с нашим селом. Я только вот за детей своих боюсь. Мне бы что, я уже стар. А эти еще молодые, им жить да жить. У меня большая семья сами знаете. Нам придется где-то обосноваться, жить. А как жить, как приспосабливаться, сам не знаю, с нашим имуществом там, в незнакомых местах уживемся, аль нет, одному Богу известно. Одна надежда только на Бога. Вот и мы, опираясь на милость Божью, покидаем свой дом, свой родной дом, родную землю. И моя земля, то есть мой пай по земле, тоже пусть будет вашим. Только не обижайте меня, Бог вам даст полную чашу, купите мой дом, ведь я многого не прошу.

Вновь наступила тишина и кладовщик, специально еще немного помолчав, задумчиво и озадаченно начал:

-Я понимаю, - вздохнул он и еще минуты три помолчал. - Видишь как, тут такое дело, что голова кругом. То чудо, то Поле смерти, то органы какие-то, а вот сегодня чуть не подрались. Ты сам же был там.

-Да, да, ужас какой-то.

-Черт его знает, что будет дальше, чего недоброго еще натворят. Я сам не знаю, жить ли в этом селе, или же, как и ты, уехать отсюда куда глаза глядят, пусть подавятся своей землей. Да, твой дом не дурной, не стану отрицать, не дурной, даже хороший, но не знаю, стоит ли мне рисковать. В том смысле, что продолжать жить тут, или же нет. Вот сижу и думаю, не случится ли так, что завтра мне самому придется убегать отсюда. Тогда что? Не то, что твой дом, а куда дену свой дом, вот вопрос? Кому же продам его?

Оба молчали, и старый пастух обреченно опустив голову, думал о том, что кладовщик прав, даже жалел его.

-Не хочу показаться скупым и выпроводить тебя с пустыми руками, - вновь начал кладовщик, чувствуя, что старый пастух собирается уходить, - на свой страх и риск, за сто пятьдесят я купил бы. Ты сам понимаешь, мне же придется жить с этими скотами. Нет, я понимаю, что твой дом стоит больше, но рисковать тоже не хочу.

-Дорогой, это же совсем ничего, совсем дешево, - жалко промямлил старый пастух, и, казалось, что он вот-вот заплачет.- Только материала там сколько. А мне же надо найти себе землю, построить новый дом. Сами знаете, нынче какие цены, аж кусают. - Он грустно опустил голову, точно пряча свои слезы. - Ну, не знаю, ничего не знаю, на себя ли наложить руки. Хотя бы сто восемьдесят, ниже это уж совсем дешево, клянусь могилой всех моих предков, такой дом даже за пятьсот не построишь, а у вас тем более есть дети, мало ли потом понадобится, не жалейте, пожалуйста, не уменьшайте, сто восемьдесят и дом ваш, и мой пай земли. В подарок.

-Только ради твоих детей, - несколько озадаченно сказал кладовщик и поднялся. - Не торопись, я сейчас принесу тебе и задаток, и бумагу с ручкой, сам знаешь, этим сволочам докажи потом, что я за этот дом деньги давал.

-Правильно, правильно, а как же.

-Мы тут напишем всю сумму, а я пока дам тебе пятьдесят купюр, остальные завтра, прямо с утра, как только жена проснется, она знает, где деньги, и ты придешь, возьмешь.

-Ну, ничего. Приду завтра. За остальными.

Кладовщик с пастухом подписал бумаги о том, что заплатил ему сто восемьдесят бумажных купюр, и купил его дом, чтобы этот дурак, старый пастух, не мог еще кому-то предложить свой дом. Да, в селе мало у кого были деньги, но за такую цену каждый деловой человек рискнул бы. Выпроводив старого пастуха, он подумал о своем Юстиниане, и на душе стало хорошо и уютно.

 

16

 

Село проснулось в ужасе. Найденный около реки изуродованный труп старого таммуза, настолько потряс их, словно небо раскололась над головами, и огненные метеоры дождем полились на тяжелые головы. В то утро, хоть на время они понимали, чувствовали, что они страшно некрасивые, даже страшные, похожие монстров, не принадлежавшие ни тому и ни другому миру. Люди боялись поднять голову и посмотреть друг другу в глаза И Бога в тот день на помощь не звали. Не то, чтобы забыли, просто не зачем. Есть преграды, которые нельзя преодолевать, поскольку за этими преградами, откроется бесконечная пустота, вся мораль, вся человеческая культура останется позади, а впереди пустота, твори, чего хочешь. И казалось, что Бог взял своего дьявола и ушел куда-то безвозвратно, оставив село сельчанам...

Какие бы то разногласия не были между сельчанами, все-таки они не смогли, не осмеливались оставаться в стороне безучастными, не присоединиться к горю. Много людей скопилось возле дома таммузов, кое-кто заходил. Заходили те люди, которые мало участвовали в собраниях, мало им интересовались, которые не были корыстными, будто это преступление разделило село на две части, в одной те, кто причастен, в другой те, кто не причастен. Теперь об этом говорить было лишне, и ни к чему. Надо было быть рядом и хотя бы своим присутствием просто утешить эту семью, успокоит ее, и хоть так посочувствовать горю. Тракторист, который от страха спрятался в своем доме, только и делал, что твердил о том, что это не его рук дело, что он не причастен ко всему этому, но в селе мало кто верил ему, а были такие, что даже открыто называли его имя. К тому же по своей болезни не выходящий из своего дома библиотекарь известил, что старого таммуза убил мужчина из села, что загадочная женщина тут непричем. А к полудню выяснилось, что партком оставив свою семью на доброту и попечение сельчан, с утра покинул село и прячется в центре.

 

17

 

Когда человек не может смириться с тем, чем он стал поневоле, то он легко выдает свое истинное лицо и понимает, что так же легко можно прочесть в его глазах все то, что прячется в глубине его души. Его боязливый взгляд, будто не смиряясь с новым назначением, бесконечно выискивает, где же спрятаться. Ведь, чтобы стать убийцей, надо им быть до совершения преступления. Пока ты не найдешь достойного оправдания своему неправедному поступку, будешь мучиться, как у ворот ада, втолкнут тебя туда или нет. Человек - это всего лишь некая форма внушения. То, что тебе внушали и с чем ты согласился, значит ты и есть то. А старому пастуху, бедняге, ничего такого не внушали. И он не мог смириться с тем, чем он стал. Он, конечно, понимал, что он совершил преступление, но его мучило что-то другое необъяснимое, а что именно, он и сам не знал. С того момента, как он стал преступником, он все никак не мог найти себе место. Он все ходил и ходил, ему не хватало воздуха, ему становилось то жарко, то вдруг холодно, то вдруг стены родного дома душили его. Будто все, и огород, и деревья упрекали его, он ходил ходуном, сам не свой. Он искал во всем произошедшим себе оправдание, твердил, что все произошло случайно, по воле случая, и он не виновен, но стоило присесть и закрыть глаза, как ему явился старый таммуз и пастух от наваждение вскакивал как ужаленный. В прежнее время старый пастух без всякого колебания публично признался бы в убийстве, и сам провел бы ночь на Поле смерти, и принял бы для себя любое наказание, любое испытание. …Сейчас времена были другие, и собственным приговором он сам себя не мог приговорить. Многие в селе без всякого угрызения совести использовали бы его горе против его семьи. А семья для старого пастуха была главным смыслом его жизни. Единственное, что он мог сделать, это покорно нести свой жуткий крест и молчать. Он так и делал, по крайнем мере, старался так делать, вышел на берег к трупу, как и все остальные сельчане, так же, как и все удивился, ужаснулся случившемуся, но при этом говорить ничего не мог, точно язык проглотил. Боялся общения даже с внутренним голосом, подавлял, стыдился его. Ему казалось, стоит только заговорить, он выложит все, что тревожит его. Он боялся, что если только откроет свой рот, то уже не сможет остановить себя, закричит как бешенный, всенародно громко признается во всем. Тогда он сжал зубы и кулаки, точно душу свою арестовал в себе, и, беззвучно молился. Он молился то за уходящего старого таммуза, то за свою погибшую душу. И все бы ничего, если бы не кладовщик. Когда кладовщик увидел старого пастуха таким угрюмо-подавленным и страшно испуганным, он, в первую очередь, подумал о том, не обещал ли этот грязный пастух и еще кому свой дом. Если да, то надо выяснить. А то, что он такой испуганный, это даже хорошо, значит есть шанс убить еще десяток бумажных купюр, ведь у него нет же другого выхода, кто скажет, что завтра не его будем хоронить, вода помутилась, лови рыбу какую хочешь. И сомневающихся пруд пруди.

-Как дела? - коротко спросил кладовщик.

-Хорошо, - машинально ответил старый пастух и испуганно дернулся.

Оба молчали. Кладовщик не спускал со старого пастуха глаз, все смотрел и смотрел. Ему было интересно, почему же этот старый пень, ночью никак не умолкающий, теперь, прилюдно столбом стоит, ни слова не говорит о своих деньгах?.. Интересно. Он смотрел на бедного, как удав на парализованного кролика. И ехидно радовался этому, радовался, как тревожится этот товарищ «кролик», этот без пяти минут беглец. А денег мало дам, про себя подумал он, и спросил:

-А где ты был?

-Я, я, это не я, - машинально ответил старый пастух и, поняв, что выдает себя, замолчал. Старался взять себя в руки. Он понимал, что если этот кладовщик догадается, что это его рук дело, то пиши пропало, он ничего не даст, а вдобавок, отдаст его на растерзание сельчанам. Дыхание кладовщика, как горячий ветер, обожгло его лицо, старый пастух весь побагровел, вспотел, и поднял руку, чтобы вытереть пот со лба, но забыл, и рука его безжизненно упала вниз. И старый пастух, всеми силами пытаясь привести себя в порядок, с вопросом докончил, - Ведь я же был у вас?

-Ты никому еще не предлагал свой дом?

-Нет, что вы, - чуть успокоился старый пастух, даже обрадовался. - Мы же вчера обо все договорились.

-Вечерком приходи.

-А сейчас как? - тупо спросил старый пастух и начал оправдывать себя. - Пока мы соберемся, пока туда-сюда, сами понимаете, большая семья все-таки.

-Видишь, - кладовщик показал на дом таммуза, намекая, что похороны. - Нельзя же.

-Да, конечно, это же наш земляк. И хорошим человеком был бедняга.

-Хорошим, - странно согласился кладовщик, и старый пастух не понял, он кладовщик, сочувствует или издевается, но не стал ничего говорить, и они опять замолчали.

Кладовщик вновь с ног до головы осмотрел старого пастуха и вновь порадовался своим возможностям, своей силе. Если бы не сельчане, он бы старого пастуха заживо проглотил бы, или задавил бы как насекомое.

 

18

 

Несмотря на настойчивый отказ семьи таммузов все-таки, многим людям удалось уговорить их и присоединиться к их горю, и всем вместе чинно предать тело земле. Все молчали, а таммузы тихо плакали. И погребение прошло тихо, бесшумно, молча. Люди все процедуры делали машинально, как это делали долгие годы, омыли, натянули саван, положили в гроб, несли не останавливаясь, только сменяя друг друга. Уложили в могилу, помолились, похоронили, вновь прочитали молитву за усопшего, попросили прощения у Господа Бога, о спасении своих душ. Многие задумчиво оглядывали на другие надгробные камни с фотографиями с которых мертвецы молча и безучастно созерцали их. В обратной путь толпа потянулась мелкими группами по три, по четыре человека. Разговаривали каждый о своем и о случившемся, и еще о том, что же будет дальше, ведь таммузы мстительные люди, не оставят все это так просто. И часто упомянули, что это тракториста рук дело. По обычаю люди, участвовавшие в погребенье, вернулись в дом усопшего, вновь помолились все вместе, попросили прощения у Господа Бога и стаканом жидкости помянули душу умершего. Несмотря на всю воинственность и агрессивность семьи таммузов, когда люди вернулись с кладбища, столы уже были накрыты, убрано было все лишнее, одним словом семья готовилась встретить сочувствующих. Кладовщик, кому происшедшая трагедия была лишь на руку, придал своему лицу такой жалкий вид, словно он страдал больше всех. Когда народ начал рассеиваться и домочадцы были заняты подготовкой траурного угощения, кладовщик, используя возможность, взял под руку старшего сына усопшего таммуза и пригласил поговорить наедине. Они молча дошли до калитки, остановились, подали друг другу руки, и кладовщик тихо заговорил:

-Ты человек взрослый, старший в семье, возьми себя в руки, ничего не предпринимай с бухты-барахты. Я понимаю ваше горе. И ты прекрасно знаешь мое доброе расположение к твоему покойному отцу, к вашей семье.

Молодой таммуз кивал головой, подтверждая его слова и пряча свои слезы.

Кладовщик задумчиво и печально продолжал:

-Может тебе кажется, что сейчас не время об этом говорить, но я думаю иначе. Я все понимаю, понимаю, что вы люди гордые, к тому же правы и не оставите на земле кровь своего отца. Не простите эту сволочь. Но прежде надо хорошенько подумать, все обдумать. - Кладовщик чуть помолчал, ожидая реакции молодого таммуза, и вспомнил своего Юстиниана, ставшего теперь для него самым близким человеком, учителем жизни. Молодой таммуз кивал головой в знак согласия, и кладовщик продолжал так же медленно, так же печально. - Я понимаю, что вы будете мстить за своего отца, мстить конечно, плохо, но что поделаешь... Недоносок он, недоносок. Правильно говорил бедный усопший твой батюшка, неизвестно было, от кого родился его отец, отец тракториста, ведь бабушка-то у него шибко гуляла. Я о другом хочу поговорить с тобой. Я считаю себя обязанным это сказать тебе как старшему мужчине в доме. Я это говорю ради вас. Не хочу, чтобы из-за какой-то твари вы потеряли все свое состояние. Если что-то вздумаете сделать и покинуть село, то будьте уверены, что я с вами, за ваш дом заплачу хорошие деньги, какие захотите, решение, конечно, за вами, я это говорю, что бы вы были в курсе, что я вас не брошу, вообще-то я хочу, чтобы вы остались в селе, но, конечно, решать вам. Я торговаться не стану. Уважая вашего покойного батюшку, не стану торговаться, ну, давай - подал он вновь руку. - С Богом. А ты не унывай. Все пройдет, не убивай себя.

Кладовщик несколько раз по-отцовски похлопал по плечу молодого таммуза и покинул их двор. Уходя, кладовщик обернулся, и как бы невзначай осмотрел весь двор, дом, и его хищный, оценивающий взгляд столкнулся с острым, пронзительным взглядом учителя, который стоял в стороне, но при этом внимательно наблюдал за ними. И когда кладовщик покинул двор, учитель, не попрощавшись пошел за ним. На улице, вдоль забора собрались дети, шумно спорящие о том, кто же убил таммуза. Увидев учителя, они замолчали и каждый отвернулся так, чтоб учитель не узнал их. А в конце улицы шел кладовщик. Учитель пошел за ним. Кладовщик затылком своим чувствуя, что учитель идет за ним, чуть замедлил. Он понимая, что от этого человека не уйдешь, что если он решился что-то сказать, то обязательно скажет. Пусть уж скажет лучше сейчас, наедине, когда все люди заняты другими делами, и никто не услышит их, к тому же кладовщик был уверен, что учитель ничего не мог услышать, когда они говорили с молодым таммузом. И пока учитель догонял его, кладовщик еще успел подумать о том, что учитель такой ученый, всю свою жизнь читает книги, но почему же он так бедно живет?.. Ведь достаточно одной страницы, чтобы обогатиться.

-Зачем вы все это делаете? - догоняя его, сходу спросил учитель.

-Чего я делаю? - вопросом на вопрос ответил кладовщик и остановился.

-Вы же человек взрослый, старый. Жить-то вам осталось не так уж и много. За чем вам все это?

-Я не понимаю тебя, уважаемый учитель, совсем не понимаю, - он возмущенно прищурился.

-Вы и Бога не боитесь и черта. Что за человек вы?..

-Чего ты там буровишь, говори, чего хочешь, говори ясно. - Кладовщик медленно пошел вперед.

-То, что придумали вы, это порочно, чудовищно, преступно.

-Чего же ты от меня хочешь, я не понимаю.

-Вы прекрасно понимаете. Я хочу, чтобы вы сейчас же вернулись обратно, и сказали этому молодому человеку, что вы ничего не обещали ему, что вы ошиблись.

-Ну ты даешь, - усмехнулся кладовщик. - Студент прав, у тебя не все дома.

-Вернитесь и вновь поговорите с молодым человеком, не губите. А то я с вами по другому поговорю.

-О чем же ты говоришь, а? - кладовщик повысил голос. - Какие слова, какие обещания, ты дурак что ли, не пойму? Я всего лишь выразил свое соболезнование дому потерпевших. И все.

-Нет, не все! Вы не все говорите! Я вам не верю.

-Ну и не верь, что теперь?..

-Я не знаю о чем конкретно говорили вы, но я понял, что вы нечисты. Даже несколько раньше, когда вы разговаривали с пастухом, я видел вашу алчную радость, заметил, как жажда богатства притупила ваш мозг. Вы кроме себя никого не замечаете, и используете чужое горе во благо себе.

-Ну давай, валяй, обвиняй меня во всех грехах, небось, старого таммуза тоже я убил.

-Вы не способны на такое.

-И?..

-Вы трус, убить человека выше ваших сил. А ранить, вы можете.

-Если я никого не убил, то чего же ты хочешь от меня, глупый человек, а? То говоришь, что я не преступник, то во всех грехах обвиняешь меня. Так сначала думай, а потом пыхти.

-Разве не достаточно того, что уже случилось? Я вас спрашиваю, мало всего этого?

-А я при чем тут, и ты чего прицепился ко мне? Я, как и все люди, простой человек...

-Нет, вы не простой человек, вы злопыхатель, вы корыстный, вы хищник, сейчас же остановитесь и вернитесь.

-Ты ненормальный. Клянусь, ты ненормальный.

-Ну и пусть, только остановитесь и вернитесь обратно. А насчет нормы, то такие нормы, о которых говорите вы, не позволяют же вам видеть самого себя человеком, вы сами себе противны. Вернитесь, я вам приказываю!

-Кто ты такой, что еще приказываешь мне? Ты вообще надоел мне. Отстань, дурак.

-Вы сами себе надоели, а не я вам. Вы трус и подлец. Это я вам говорю, вы трус и подлец. Вот старуху, да, старуху вы могли бы убить.

-Чего, чего?

-Слабых уничтожать - вот ваш удел.

-Слушай, уйди отсюда. Уматывай! - кладовщик открыл свою калитку, поскольку, споря, они дошли до его дома. - Я тебя в гости не звал, уйди, дурак.

-Я вам покоя не дам, сейчас же вернитесь, потом будет поздно, не толкайте людей в огонь, бойтесь бога, бойтесь своей совести, если, конечно, она у вас есть.

-Ты чего встал, дай пройти, - кладовщик толкнул учителя, который преградил ему путь.

-Вы безбожный, безнравственный, алчный, преступный. Трус вы, вот вы кто!

-Все сказал?! Так уйди! - кладовщик, неожиданно резко толкнул учителя в грудь, вошел во двор и сразу же за собой закрыл калитку.

Оставшись один на пустой улице, учитель не знал, что делать, как поступить. Ему хотелось высказаться, выговориться. Такого с ним давно не бывало. Он даже не мог себе представить, что наступит время, когда накопившиеся слова так мучительно будут давить на него. Он мало общался со своими односельчанами, редко находил с ними общий язык. Они не понимали друг друга. Сельчане вели себя как-то странно, высокомерно, старались показаться умными, старались не говорить о том, о чем думали, и тем самым они выглядели по-детски наивными, и при этом еще отталкивающими. Их настороженность надела на них другое лицо, что еще больше не нравилось учителю. Но сегодня ситуация была другая. И учитель не мог позволить себе оставаться в стороне, быть безучастным, он себя считал обязанным присоединиться к ним, сплотить их и кричать во весь голос, чтобы они очнулись, встряхнулись, угомонились, остыли. Сколько же можно стараться скрыть свою никчемность, свое ничтожество? Сколько же?! Он прекрасно понимал, что так не может дальше продолжаться. Со старухой другое дело, а насчет смерти старого таммуза дело так не останется, завтра же обязательно нахлынет на это село толпа правоохранительных органов: государственные чины, юристы, адвокаты, всякие спасатели, соцработники, и всякие такого рода «доброхоты». Как бы то ни было, он, учитель, должен был отгородить детей от встречи с такими господами, которые по сути своей гораздо хуже любой твари, чем его односельчане. Он понимал, что если сейчас, вот прямо сейчас он не навестит своих сельчан, и с ними не поговорит как надо, потом он сам себе не простит этого, и рванулся в сторону дома таммузов, где и собралась основная масса сельчан. Он торопился, чуть ли ни на каждом шагу спотыкался, пошел все быстрее. Когда он подошел к дому таммузов, дети еще продолжали играть вокруг их дома, и там же было несколько взрослых людей, тоже о чем-то скорбно говорящих и глубоко курящих дешевые сигареты, дым которых клубилось точно от паровозной псари. Когда дети, увидев вернувшегося учителя, хотели вновь отвернуться, учитель крикнул им:

-А ну-ка, ко мне!

Дети, никогда не слышавшие такого тона от своего учителя, удивленно замолчали. И учитель молчал несколько минут, стараясь придти в себя. За тем посмотрел на тех взрослых, которые стояли у калитки таммузов, громко, в несвойственной ему манере, заговорил:

-Чтобы завтра все до одного были в школе. И вам тут нечего делать. И чтобы ваши родители тоже с вами были в школе. Поняли? Я вас спрашиваю, поняли или нет?! У нас будут полноценные занятия. И вашим родителям не помешало бы учиться.

Дети виновато спустили голову, и учитель понимал, что вряд ли он завтра соберет их на занятия, и более спокойном голосом продолжал:

-Я завтра расскажу вам историю Поля смерти. Я эту историю знаю. - Когда и дети, и взрослые с любопытством посмотрели на него, он продолжал. - А если понадобится, сделаем и экскурсию на Поле смерти. Так, не стойте больше тут. Идите по домам и готовьтесь к завтрашнему занятию. - Когда дети неохотно начали расходиться, учитель сказал еще громче, чтобы и взрослые услышали его. - Пока мы будем думать об идиотизме, будем его оживлять в себе, пока мы будем думать о преступлениях, все это и оживет в нас. Так вы и не думайте о таких вещах, идите и готовьтесь к завтрашнему занятию.

Учитель посмотрел на детей, неохотно расходившихся, за тем на взрослых, которые молча смотрели на него, и ему стало жалко своих сельчан. В глубине их глаз таились немощь, ужас, жуткая безысходность, они в чем-то напоминали надгробные камни, которые он, учитель, видел сегодня на кладбище. Будто они смотрели с картинных полотен безучастно, беспомощно, печально, но смотрели живо, тревожно смотрели свою странную-престранную судьбу, которая загадочно, лихо и жестоко чередовалась. Необразованность и гордыня толкнули их в бездонную пропасть. Слезы душили учителя и он поднял глаза к небу, чтобы осушит их, остыть. Солнце поднялось высоко, небо было чистое, тихое. Учитель только сейчас заметил, что в этот яркий свежий весенний день не видно ни единой птицы. А ведь пора гнездования. Учитель будто очнулся, он дико огляделся вокруг, словно искал что-то. Но, не увидел ничего. Он видел только грустные, молчаливые, хмурые, но, гордые, будто гордые лица своих сельчан. А где же радующиеся весне птицы, куда же все они запропастились? На многих деревья распустились почки, некоторые расцвели, пахло свежо и нежно, но птиц не было. Учитель вновь посмотрел на своих сельчан, и когда сельчане, точно понимая, что именно ищет учитель, засмущавшись, опустили головы, он понял, понял, что, скорее всего, сельчане отстреливали птиц и ели их. Ведь многие из них голодали. Как страшно, когда прекрасное становится съедобным. «Страшно», буркнул учитель, и тоже опустив голову, побрел к краю села, за которым расстилались тихие безмятежные поля, где кое-где нежно зазеленели маленькие бугры, где таился покой…

 

19

 

Кладовщик все ходил по огороду, по дому, точно ища что-то очень нужное необходимое, но при этом невидимое. Он никак не мог собраться с мыслями. То, что за один день он сможет заключить две сделки, причем очень выгодные сделки, это его радовало, безмерно радовало, но то, что с ним так резко и так убедительно-презрительно говорил учитель, пугало его. И он, кладовщик, никак не понимал, зачем же учителю вмешиваться в чужие дела, разве кто-нибудь просил его об этом? Зачем совать голову туда, куда не надо, куда тебя не просят?.. А он сует, еще как сует. Когда надо говорить, он молчит, а когда не надо говорить, то он говорит, что за люди такие пошли. Если бы учитель искал себе какую-то выгоду, то, кладовщик понял бы его, но ему же ничего не надо, абсолютно ничего. Дурак. Дурак-то он дурак, а понимает как?.. С таким умом, с таким чутьем горы можно свернуть, а он, идиот, болтает всякую чушь. Ему какое дело, о чем я говорил с этим молодым человеком. Тебе то что? То, что учитель не услышал о чем они говорили, это его успокоило, а то, что этот учитель может его публично опозорить, даже в суд отдать, так это совсем другое дело, это ж опасно и страшно... В какой-то степени кладовщик, удивляясь проницательности учителя, в глубине души жалел о том, что в свое время не учился, не приспособился к науке. Очень интересной казалась ему наука, не важно какая, любая. Любая, поскольку всякая наука ему казалась чем-то далеким и темным, но при этом мощным и величавым. А мелкие ученые, как этот учитель, были только осколки от этого мощного. А в жизни, в жизни другое дело. В жизни всегда хозяйничали те, которые никакого отношения не имели ни к науке, ни к справедливости, ни к порядочности. Эти вещи, порядочность, наука, - не способны управлять людьми. Люди не понимают порядочных людей, не уважают их. Они, эти ученые, точно зрячие калеки, все видят, а делать, ничего не могут. Пока все продается и покупается нечего опасаться таких ученых. А этого учителя надо бросить этого студента. Студент глуп, но говорит много, никогда не молчит, любой рот затыкает, и издевательски говорит, надо как-то с ним поговорить, с этим студентом. Вот партком, он может людей натравит друг на друга и никого не боится. И вдруг будто осенило, он вспомнил старого пастуха, почему же он был таким испуганным, и сразу начал оправдываться, мол, не я убил. Чего же он так боялся? Кладовщик радовался своей находке. Почему же старый пастух так опасался, что люди могут обвинить его в смерти таммуза? Нет, он не убил, зачем это ему, он трусливый. А то, что он боится, что его могут обвинить, это уже хорошо, лучше быть первым, я сам обвиню его. Выйдет, поломаю всю сумму, не выйдет, ну и пусть, терять тут нечего. Какие у него были испуганные глаза, вспоминал кладовщик, и в тот же миг в его мозгу возникло лицо учителя, неужели я тоже таким же испуганным выглядел в глазах этого чертового учителя, подумал он.

Его от размышлений оторвал легкий стук в калитку. Постучали еще раз. Тихо, аккуратно. Нет, подумал кладовщик, это не учитель, точно не он, он бы барабанил, он же сволочь, не боится меня, он вообще никого не боится. Это скорее всего старый пастух. Сейчас я с ним поговорю. Как надо, так и поговорю. Давить я могу. Отворив дверь, он увидел младшего сына усопшего таммуза.

-Мой брат ждет вас у нас, - быстро сказал мальчик. - Триста сказал он. И сказал, как можно скорее.

-Хорошо сынок, только соберусь.

Вернувшись к себе, кладовщик радовался как младенец. Триста бумажных купюр, это не так уж и плохо. Их дом не лучше дома старого пастуха, так себе, максимум на четыреста тянет. Триста пятьдесят, точно. Ой, какие хитрые эти таммузы, точно знают цену. Ломать можно, но не сильно. Десятка два, не больше, и то, ссылаясь на то, что больше нет. Они, эти таммузы, люди дерзкие, побьют. Так, двести семьдесят это хорошо, меньше нельзя, не согласятся они. Не теряя времени, кладовщик устремился к подвалу и оттуда вытащил не очень-то длинный крючковатый шомпол. Во дворе было тихо и безлюдно, и он на всякий случай обвел глазами вокруг и, не увидев ни единой души, направился в сторону туалета, находящегося как-то не по сельскому недалеко от дома, почти впритык к подвалу. Большая черная овчарка, лежавшая на своем привычном месте около туалета, услышав шаги, резко задрала свою тяжелую, большую голову, и, увидев своего хозяина, замахала хвостом в знак покорности, затем вновь лениво опустила голову для дальнейшей дремоты. Кладовщик зашел в туалет, за собой плотно закрыл двери, и начал раздеваться. Костюм и рубашку он повесил на гвоздь, вбитый в дверь, а майку расстелил на полу. Сначала он сунул шомпол в отверстие в туалете, в очко, а затем встал на колени и держа шомпол, правую руку свою засунул до плеча вовнутрь. Он с трудом изогнувшись попытался рассмотреть, куда угодил шомпол. По всей вероятности, в туалете, вернее в его стене, где-то была заначка, и он усердно пытался шомполом попасть именно туда. Он капался там не так уж и долго, видно хорошо натренировался, и, зацепив что-то, начал аккуратно подниматься с колен. Когда крючок шомпола появился в маленьком отверстии туалета, он вновь встал на колени, на четвереньки и одной рукой держа шомпол неподвижно в вертикальном положении, а другой прихватил то, что появилось в отверстии. Сняв с крючка какой-то сверток, деликатно положил его на свою майку и обмотав его, начал вытирать. После чего, бросив испачканную майку в туалет, начал раскупоривать то, что вытащил. Это был небольшой целлофановой пакет, и он, покрутив его в разные стороны, нашел узелок. Внутри пакета был еще один пакет, а внутри его еще один, потом фольга, потом еще два пакета. А в самом последнем пакете было около двадцати пачек денег, каждая из них отдельно завернута в прозрачную клеенку. Он разложил их, посчитал. Их было девятнадцать, и каждую пачку кладовщик отдельно брал в руки, вытер и вновь клал на место. Еще немного посмотрев на них, взял оттуда пять пачек, отложил отдельно и хотел было завернуть целлофаны, но что-то подумал и одну пачку положил назад. Эти четыре пачки он отодвинул по дальше, чтобы не мешали и не упали в отверстие, и начал с такой же тщательностью остальных пачек заворачивать целлофаны, затем точным, ювелирным движением заново опустил их обратно в туалет.

 

20

 

Кладовщик сидел на мягком, роскошном диване, закинув свои короткие ноги на стол, стоящий подле окна, и довольный собою глядел через окно на безлюдную улицу села, думая о том, как с таммузами провел дело. Срезал он всего лишь десятку. И то с трудом. Ничего, ничего, кладовщик успокоил себя. В любом варианте тут есть выигрыш. Малый, но есть. К тому же там, в доме таммузов, были люди и все они видели, что кладовщик собственными кровными выкупил их дом. Кладовщик мог бы отказаться или потянуть время, и тем самым убить еще чуток, но таммузов он боялся, и, придав себе сочувствующий вид, согласился. Эти дерзкие люди не нравились кладовщику. Пусть они говорят, что хотят, но только не распускают руки. Этого он не хотел, как и все богатые люди мира. Сколько бы не кричали, не устраивали демонстрации простые людей, богатым до лампочки, главное, чтобы руки не распускали. Это пугает их. Если все спокойно, а ты хоть что-то смог сорвать, то ничего тут плохого, надо кишмиш кушать, подумал кладовщик и хотел, было подняться с кресла, в это время его младший сын, вбежав в комнату, сообщил, что пришел старый пастух. Кладовщик вновь уселся и разрешил сыну попросить старого пастуха.

Неуверенно постучав в дверь, вошел старый пастух. Кладовщик, который сидел спиной к двери, даже не обернулся посмотреть, кто же вошел. Старый пастух, заметив такое равнодушие, чуть смутился, но при этом не придал этому особого значения, а просто тихо и уважительно поприветствовал хозяина. Кладовщик не отвечал. Такое высокомерное поведение кладовщика оскорбило старого пастуха, но, поскольку у него не было выхода, он еще раз поприветствовал его и молча ждал. Прошло довольно много времени, но кладовщик так и не обернулся и не посмотрел на него. Все еще ничего не понимая, старый пастух, закашлял несколько раз, желая привлечь внимание своего собеседника, а затем тихо промямлил:

-Я пришел, вот за деньгами пришел.

Кладовщик и на этот раз ничего не ответил, будто пастуха вовсе не было здесь. Он в это время думал о том, как, чтобы прямо с первых же слов сбить пастуха с толку. Если, конечно, получится сбить, а если нет, то пусть, в любом случае тут терять нечего. Поскольку у кладовщика с красноречием не все было в порядке, он не хотел начинать так скоротечно. И по этой же причине он мало общался с людьми, только по делу, чего-то брал или покупал, тут весь его сказ. Еще несколько десятков лет тому назад он для себя определил, чем больше он разговаривает с людьми, тем больше проигрывает в деле, то есть жалко тогда становится обвешивать их на весах, ведь все колхозное зерно, пшеница и всякое другое, проходили через его склад, и тогда же он почти перестал говорит, то есть разговаривать с людьми. Сделал умное кислое лицо, и все. Правильно говорят, что молчание это золото, и кладовщик молчал, даже презирал тех мудрецов, которые считали ораторское искусство божьим даром. А ведь язык дан человеку не для того, чтобы говорить этим прекрасным инструментом всякую чушь, а просто приятно переворачивать еду во рту.

-Я за деньгами, - вновь повторил старый пастух.

-Какие еще деньги? - кладовщик повернулся к старому пастуху и увидев его полусогнутую покорную стойку, удивленно поднял брови, мол, зачем ты приперся ко мне.

-Как это какие деньги? Разве забыли? - удивился пастух. - Остальную сумму.

-Ну и?..

-Вчера ночью мы с вами договорились о покупке моего дома. И вы согласились.

-И что же дальше? - кладовщик предал своему лицу такой недоуменный вид, что, казалось, он старого пастуха видит впервые.

-За покупку моего дома вы мне должны отдать остальную сумму денег, как и договорились. Неужели вы не помните?

-Хочешь совет? - кладовщик чуть приподнялся с кресла, продолжая пронзительно смотреть в боязливое лицо старого пастуха.

-Вы ведь мне денег должны, - заикаясь протянул старый пастух.

- На, иди возьми, - кладовщик протянул руку вперед, в которой были деньги.

Пастух, ошалевший от поведения кладовщика, как-то неуверенно шагнул и принял деньги. Посчитав и поворачивая купюры в разные стороны, удивленно спросил:

- Здесь же всего десять?..

-А теперь слушай мой совет. Эти десять бумажных купюр я даю тебе лишь из человеческих побуждений, а не за твой несуществующий дом. Эти деньги даю тебе для того, чтобы ты мог со своей семьей уехать отсюда, и как можно быстрее. Не перебивай меня, - крикнул кладовщик, когда пастух хотел было, что-то сказать. - Когда я говорю, ты молчи. Не мешай говорить. Вот так-то хорошо. Уехать как можно скорее, спасти свою семью.

-Зачем вы мне угрожаете, я вас не понимаю, мы же так не договаривались?..

-Ты что совсем тупой что ли, тебе говорят же, спаси свою семью, а то потом будет поздно, чего хлопаешь глазами как сова.

-Как это, - старый пастух поднял голос. - За чем тогда мне твои деньги, дай расписку обратно, я продам другому.

-Ты чего, тупоголовый осел, совсем ничего не понимаешь что ли? Или же ты сумасшедший такой. Нет твоего дома, понимаешь, нет.

-Как то есть, нет?

-Вот так и нет. Если еще раз будешь задавать глупый вопрос, то всё село будет знать, что старого таммуза убил не тракторист по приказу парткома, а ты. Тогда они сметут твой дом, как игрушечный, понял теперь, или же опять до тебя не доходит?

-Зачем же мне понадобилось убивать его?.. Мы ведь с ним относились друг к другу с уважением, мы никогда даже не ругались.

-Слушай ты меня, грязный пастух, - кладовщик встал с кресла, и увидев, что старый пастух боится его, уверенно продолжал. - Ты кого хочешь, можешь обмануть, но только не меня. Я проверил все, да, да все проверил, хочешь, выйдем, и я соберу всё село и докажу, что это твоих рук дело, - кладовщик лукавил, но при этом настолько упорно и пронзительно глядел в испуганные глаза старого пастуха, что старый пастух вдруг почувствовал, что кладовщик вот-вот задавит его. - И еще скажу, что после всего этого ты ночью приходил ко мне, продал свой дом, вот и расписка, что ты получил всю сумму, и хотел удрать.

-Зачем? - как-то машинально спросил старый пастух и непонятно было, в самом деле спросил, или просто умолял кладовщика.

-Ах, зачем? Вот зачем, зачинить неразбериху, все равно вы уедете от сюда, пусть сельчане убьют друг друга, ты просто отомстить хотел, потому что сеннский народ такой, правильно говорил партком, что ваши выгнали наших, даже не дав взять одежды, потому что вы, сенны, фашисты. Вот зачем ты убил таммуза, вот. Понаехали!..

Словно молния ударила старого пастуха, волосы поднялись дыбом. В нем все окаменело, стоял неживой, даже не шелохнулся, точно умер стоя.

Кладовщик, до этого еще не уверенный в том, что угадал, теперь сам удивился своему чутью и победителем стоял посреди комнаты и сверху смотрел на сгибавшегося старого жалкого пастуха и радовался самому себе, своему величию.

Старый пастух чем больше приходил в сознание, тем сильнее сгибался, и когда он, окончательно очнувшись от шокового состояния увидел перед собой кладовщика, он едва узнал его, будто перед ним стоял не человек, а нечто неземное, страшное, но нужное, злое, безжалостное, но необходимое. И старый пастух, сам того не желая и не замечая, рухнул на колени.

-Не делай, - сказал он. И сказал настолько тихо и нетвердо, что казалось, он обратился не к кладовщику а к всевышнему. - Не делай.

-Хорошо, - бодро ответил кладовщик. - Хорошо, я никому ничего не скажу, но только ты со своей семьей должен сегодня же покинуть село.

-Мы же умрем с голоду, - прослезился старый пастух.

-Ничего, ничего, - ответил кладовщик и сатанински усмехнулся. И его убийственная, ехидная, какая-то, нечеловеческая улыбка так прожгла пастуха, что все людское сгорело в нем. И в какой-то миг даже самому кладовщику показалось, что старый пастух вскочит, порвет все эти денежные бумаги, которые он до сих пор держал в обеих руках и швырнет ему в лицо. Кладовщик никогда не имевший, и не познавший человеческое достоинство, и как это достоинство покидает человека, теперь смотря в багровое выпуклое лицо старого пастуха, даже испугался, и невольно отшагнул к окну. Но и затылком своим он чувствовал, что человек на коленях еще долго может находиться между раболебствованием и достоинством, крикнул: - Убирайся! - Но пастух не убирался, даже не встал, он остался в таком же положении на коленях, точно окончательно похоронил в себе все человеческое. - Вон! - крикнул кладовщик. - Вон из моего дома.

-Сжальтесь, - плакал старый пастух. И его слезы успокоили кладовщика.

-Иди, иди собирайся, - сухо сказал он, вновь повернувшись к старому пастуху.

-Умоляю вас, не делайте этого, не губите мою семью.

-Вон из моего дома!

-Убейте меня, но не делайте этого. Моя семья умрет с голоду, - старый пастух на коленях двинулся вперед, желая обнять ноги кладовщика. - Сжальтесь, ради бога, ради всего святого, не делайте так.

-Отстань, - крикнул кладовщик, и отшвырнул пастуха от себя. - Или ты сейчас же покидаешь мой дом, или я зову соседей.

-Мы же были добрыми соседями, столько лет вместе и хлеб и соль делили, я вас умоляю, ради хлеба-соли, ради ваших детей, не делайте так, ведь мы умрем же, я же нечаянно, я нечаянно, видит Бог, я нечаянно. Застав Бога молить, дай мои деньги.

-Вон, тебе говорят, - кладовщик ногой оттолкнул его.

-Хотя бы еще пять-десять, на первое время.

-Сукин ты сын, не доводи меня, вон отсюда, - кладовщик, схватил старого пастуха за шиворот и поднял его. Когда их взгляды встретились, кладовщику самому стало так совестно и так неудобно, что ему стало жалко старого пастуха. Во влажных покрасневших глазах старого пастуха он видел нечто странное, непонятное, и он, ладонью закрыв его лицо, изо всех сил выталкивал его из комнаты. Обессиливший пастух свалился в прихожую, и вновь хотел было, подняться и обнять ноги кладовщика, но не смог, тот ударил, отшвырнул его ногой.

 

21

 

Солнце свалилось далеко с зенита, плавно плыло к своему неизбежному закату, и будто далекие пожелтевшие миражи страшной тишиной ожидали поглотить его, от того оно беспомощно освещало, чем согревало. Было тихо, не по сельским меркам тихо, улицы были пусты, безлюдны, точно все, что вокруг, застыло, исчезло, уснуло вечным сном. Старый пастух, опустив свою неухоженную некрасивую отяжелевшую голову, обессиливший, едва удерживая равновесие, пьяными шагами шел в сторону своего дома. Своего ли? Своего ли? Своего ли? Звуки его шагов, свинцом пройдя насквозь, доходили до головы и шептали ему «своего ли?..», «своего ли?..», «своего ли?..». Эти звуки, протаранив душу, застревали где-то под ребрами, где сердце, или чуть выше, в горле. А впереди него бежала его тень. Теперь он почему-то больше всего боялся наступить на свою тень. Ему как никогда хотелось отвернутся от своей тени, лицом к лицу к закату, шагнуть к нему, уверенно, зло, мстительно. Но он этого делать не мог, тень не отпустила его, несла и несла, тянула и тянула его к дому, в семью. Дойдя до калитки, тень наплыла на нее и нарисовалась на ней ровно в его рост. Он ласкал калитку, мозолистыми ладонями ласкал и калитку и свою тень. Эту деревянную калитку, он сам собственными руками смастерил и на ней вырезал имя своего старшего сына. Слегка толкнув калитку, он вошел в огород. Остановился. Ноги онемели, будто только они понимали, что с ним происходит, и не хотели дальше идти. Он разлучено созерцал свой дом, свой огород, где каждая крупица, каждая хворостинка была ему знакомой, родной. Во всем, что попадало на глаза, пряталась его долгая, но, и прекрасная жизнь, его надежда, точно все это, - и дом, и огород, и эти деревья, и даже каждый маленький кирпичик были частью его тела. И он, старый пастух, окончательно понимал, что нет, он не может покинуть этот дом, он не может покинуть самого себя. Никак! Есть некая сила, спрятанная в самой глубине человеческой плоти, сила эта - сильнее всего, от духа человеческого, от страха, от жажды жизни, это такая непонятная сила, что не поддается никакому ощущению и никакому пониманию. Она выходит наружу лишь в самый последний момент, в тот момент, когда уже некуда. Увидев свою семью, которая усердно готовилась в дорогу, он едва сдержал себя.. Будто эта самая сила таинственно и загадочно напоминала ему о том, что он ведь убийца, он ведь преступник, он ведь трус, он ведь отец, он ведь дед, он ведь проигравший неудачник, он ведь страшный такой, он ничто. Старый пастух не пошел к своей семье, не помог им, он шел туда, где день тому назад ткач предал свою душу Богу Всевышнему. Место, куда упал убиенный, так и осталось чуть помятым, и следы коленей, на которые упал тот, показались яркими и свежими. От крови земля стала почерневшей и рыхлой. Старый пастух не мог устоять, свалился на землю, ладонью своей все ласкал и ласкал ее. Он горько плакал, а когда его глаза соприкасались с глазами жены, которая тоже плача смотрела на него, он как-то, сам этого не хотя, или ж просто не замечаю кивал головой, мол, что тут поделаешь, такова была она, наша жизнь, и прошептал, продолжая ласкать землю, «жди меня братец, жди, скоро приду к тебе». Он просидел долго, плакал, успокоился, встал. Семья была готова к отъезду.

 

22

 

В селе люди то ли не ожидали, что месть таммузов наступит так сразу, то ли хотели, чтобы еще больше кровь пролилась, то ли еще почему-то, что никто не собирался преграждать им путь, и в эту ночь никто не выходил из своего дома, все затаились, только обсуждали и сплетничали.

Таммузы по своему ремеслу привыкшие всю свою жизнь жить мобильно, и всегда быть готовыми к внезапным нападениям, хорошо знали свое дело. К тому же у них, в отличии от семьи пастухов, имелись свои машины. Погрузились они быстро, женщины сели за руль. И мать, и жена старшего сына ни минуты не колеблясь, поцеловав своих мужчин, оставили их в доме, мол, пока не мстите за отца, не уходите из этого села. Трое сыновей, старшему из которых было лет тридцать, а младшему не больше пятнадцать, начали готовиться. Чтобы не терять время, среднего брата отправили поджечь дом парткома. Запереть дверь и поджечь, так велела мать, ведь она знала, что политики в своем роде трусливые люди, когда неразбериха, они не выйдут из дому, не помогут никому, к тому же самого парткома не было в селе. А такие люди, как тракторист, могут присоединиться к толпе, могут драться, потому два брата направились к его дому. Молодые ребята, легко пересекнув через не очень то высокий забор тракториста, немедля вошли в дом. Семья точно ждала их, тракторист, держа в руках охотничье оружье, стоял в самом углу. Мать, выскочила на середину комнаты, пыталась упасть на колени перед старшим сыном таммуза, и при этом уверяла его, что это не их рук дело. Дальняя комната была заперта, и оттуда доносился плач маленьких детей.

-Я не делал, клянусь, это не моих рук дел, - сказал тракторист, уверенно прицелившись на них.

Старший брат, который стоял чуть впереди, схватив женщину, мать тракториста, прикрыл ею себя. Тракторист чуть дернулся.

-Чего же ты боишься, а? - язвительным голосом спросил старший брат и в этот же миг, несколько раз из пистолета выстрелил в тракториста.

Тракторист, который не ожидал такого быстрого поворота дел, хаотично выстрелил два раза в сторону младшего брата, который неумело держа в протянутой руке обрез, то целился в тракториста, то в его мать. Дробь угодила подростка в глаз, отчего он с диким крикам упал. Старший брат одним махом, повернул женщину и, большим охотничьим ножом, похожим на саблю, что он до этого держал в левой руке, перерезал ей горло. И кровь струей выплеснулась вокруг. Женщина, еще продолжая оставаться в сознании, инерционно-хаотично дернулась пару раз, и что-то хрипела, и затем рухнула об стену. Кончики пальцев рук и ног ее рефлекторно шевелились, тело билось в конвульсиях, рот последний раз открылся и застыл навсегда. Но сын ее, после двух точных выстрелов, разом камням упал навзничь, и больше не дернулся. Старший брат, обняв младшего, пытался успокоить его. Но все впустую, боль не отпускала его, видно было, что подросток теряет и кровь и жизнь. Старший брат тряс его, кричал, звал его, но было уже поздно, подросток погиб. Старший брат взвалив тело, быстро перескочил балкон, уложил его на веранде, вернулся с канистрой керосина и начал обливать дом. Когда он кинул спички, то увидел жену тракториста, которая держа в руках двух маленьких детишек металась в огне, попыталась вырываться, он остановился, и выстрелил в нее. Она упала. Длинные языки пламени обхватили их.

 

23

 

Пастухи жили небогато, домашние утварь, скотина, и дом. Машины тоже не было, потому, быстро погрузив все на лошадей и осла, с наступлением темноты покинули село. Шли молча, тяжело. Только изредка маленькие дети капризничали, то чего-то просили, то просто плакали, чтобы их взяли на руки. Когда наполненные до отказа телеги выкатили на асфальтированную дорогу, старый пастух остановил их. Сыновья хотели что-то сказать, но отец не дал им слова, он всех своих внуков и детей по отдельности обнял, поцеловал, а жену свою отвел чуть подальше.

-Не надо, - выла жена.

-Послушай меня, - старый пастух полез в карман.

-Не надо, - заплакала она. - К черту все это. Слава Богу, что все живы. Потерпим все, переживем. Даст Бог, устроим себе новое жилье, может лучшие времена наступят. Никакое богатство не стоит и твоего мизинца.

-Послушай меня, - сказал старый пастух твердо. – Не время. Может еще увидимся. Ты вот что делай, не заезжайте в город. Обходите его. Переночуйте в его западной части, около реки. Помнишь, лет пять назад мы там баранов продавали, там есть еще маленькая лесополоса. В этой лесополосе можно жить день-другой, подальше от дурных глаз. Я вернусь. А если нет, то не ждите меня, езжайте дальше. Дальше от этих мест, и больше не вспоминайте об этих краях, никому не говорите кто вы, откуда вы. И вот деньги. Тут не так уж и много, но на первое время вам хватит. Все, с Богом, вся моя семья доверена тебе, спаси их, не разрешай молодым вернуться назад.

-Не ходи, - мямлила она.

Старый пастух обнял ее, печально посмотрел в ее влажные, унылые, родные глаза, и поцеловал их:

-От судьбы не уйдешь, - сказал. - Бог поможет, может все кончится хорошо.

Он шагнул прочь, и темнота мигом поглотила его. Еще какое-то время он стоял неподвижно и пытался расслышать звуки удаляющейся семьи, но семья тоже замерла, и темнота разделила их. Они не видели друг друга, и старый пастух слышал только плач своей семьи...

 

24

 

Кладовщик хоть и услышал о том, что с наступлением темноты старый пастух покинул село, но пока никому ничего не говорил, не только о смерти старого таммуза, но даже о том, что выкупил дом сеннцев. Просто он радовался и тревожно ждал. Он был уверен, что старый пастух больше не попадется ему на глаза, но, тем не менее, успокоиться не торопился. Мало ли что. Он настолько радовался своим достижениям, настолько поверил в свою исключительность, что даже не хотел больше вспоминать своего Юстиниана. Теперь он себя считал ничуть не ниже Юстиниана и всех правителей мира, вместо взятых. У маленьких людей радость всегда большая, потому и они так сильно нуждаются в радостях, в больших радостях.

Но торжествовал он рано. Он забыл о том, что по мимо всего этого у этих людей есть еще и достоинства, которые не продаются. Для кладовщика достоинство человека давным-давно превратилось в товар, который, можно и купить, и продать. Он забыл еще о том, что все богатые люди в глазах бедных людей выглядят отвратительно, мерзко, что любой удачный случай, их столкнуть лоб об лоб. А, как известно, теряют те люди, у которых есть, что терять. Он не знал сколько злости таится в неимущих, в бедных. Он только знал, что удачно выиграл. И теперь, выключив свет во всем доме, чтобы хорошо видеть, что происходит на улице, сидел в кресле и крепко сжав в грудь свое охотничье ружье, размечтался. Даст Бог, он совершит еще несколько таких удачных сделок и очень скоро превратится в самого богатого человека в селе, и никто, абсолютно никто не осмелится с ним спорить. Он станет полубогом, с помощью своего богатства. И вдруг он ощутил, что он в комнате не один, будто некий дух находится рядом и раздувая ноздри, тревожно дышит. В первую очередь в голове кладовщика мелькнул силуэт той самой загадочной женщине, и он вскочил, включил свет.

У порога стоял старый пастух, держа в руках топор. Когда их взгляды схлестнулись, они оба от страха чуть было не закричали, и у обоих по жилам потекла горячая-горячая кровь. Они оба не ожидали, что увидят друг друга в таком состоянии, поскольку старый пастух думал, что застанет кладовщика врасплох, а кладовщик думал, что семья пастуха уехала.

-Отдай мои деньги! - сухо потребовал старый пастух.

Кладовщик молчал; во-первых, он был сильно напуган, а, во-вторых, он вовсе не знал, что отвечать. Он заговорил только после очередного требования старого пастуха:

-Хорошо, но только подожди до утра, - сказал он.

-Нет! - крикнул старый пастух и сделал шаг навстречу. - Никакого утра. Дай сейчас.

-Стой! - боязливо выпрямился кладовщик. - Не подходи!

-Дай мои деньги, - намного мягче потребовал на этот раз старый пастух и остановился. - Дай мои деньги и забудем все, что случилось между нами, и я мирно уеду отсюда. Больше никогда, никогда больше ты не увидишь меня. Только отдай мне мои деньги.

-Хорошо, отдам, - и кладовщик чуть успокоился. - Но сейчас их у меня нет. С собой нет, понимаешь. Я дома не держу деньги. Они не дома.

-Врешь.

-Поищи. Вот дом, вот ты, поищи, сколько влезет, поищи.

-Дай мои деньги, - приказал старый пастух и сделал еще шаг вперед.

-Только не подходи, я вооружен, видишь, выстрелить могу.

-Без денег все равно я мертвый, это ты бойся и отдай мне мои деньги.

-Завтра, клянусь завтра отдам. Их дома нет.

-Врешь ты, врешь, у тебя не одно лицо, а сотня, я не верю ни единому твоему слову.

-Хочешь не верь, но, в самом деле, нет у меня с собой денег.

-А где они?

-Далеко.

-Врешь же.

-Клянусь.

-Тогда пошли. Не бойся, я больше не хочу, и не возьму. Я только свое, свое хочу.

-Туда сейчас невозможно ехать, это очень далеко, далеко это, понимаешь, далеко.

-Врешь, - старый пастух сделал еще шаг вперед.

-Я сейчас выстрелю, не подходи.

-Сука, дай же! - крикнул старый пастух и прыгнул к кладовщику. Он словно летел по воздуху, высоко взмахнув топором. Кладовщик только и успел нажать на курок. Но поскольку он уже успел допрыгнуть до кладовщика, и животом упереться в ствол ружья, выстрел прозвучал тупо, точно большая книга упала со стола. А старый пастух сходу всадил топор в шею кладовщика. Старый пастух нацеливался на его череп, но поскольку кладовщик инерционно дернул головой, топор разрубил ему шею до плеч. Они так и остались в обнимку. Старый пастух лежал на кладовщике. Кладовщик, выронивший ружье, хаотично, будто обезумев махал левой рукой, как бы желая прикрыть кровь, которая текла струей, а правая его рука оказалась под старым пастухом. Кладовщик пытался что-то сказать, но не мог, в плече его продырявилось, зияло рана, и оттуда вместо звуков доносились хриплые сломанные шумы, так похожее на глубокое дыханье, и еще вонь. В его расширенных глазах отражалось так много, что непонятно было, что же он хочет крикнуть, хочет ли он позвать на помощь, или молится Богу, просить прощения, или ругать хотел своего палача, или же хочет сказать, где его богатства, которые он собирал целых сорок лет. Цвет его лица так быстро менялся, что казалось, его красят незримые руки. В его глазах стояли и пачки купюр, которые теперь не принадлежали никому, и еще, и еще наверно много чего, что могло бы его связывать с жизнью, но, он застыл. Старый пастух, от струи крови кладовщика очнулся, но встать не смог, боль не отпустила, будто шомполам вбили его ему внутрь, и дико чесалось спина с внутри живота. Он двумя руками упираясь в голову кладовщика, пытался подняться. Голова кладовщика хрустнула и повалилась набок, и старый пастух упал на пол. Он вновь попытался подняться, но не смог, колени не выдерживали, он их и не чувствовал, точно их и не было. Туманно поняв, что ему больше никогда не стоят на ногах, облегченно провалился на пол, и пополз. Когда старый пастух дополз до прихожей, со стороны улицы послышались выстрелы. Их было два или три. Но старому пастуху показалось, что стрельбы идут и идут, и он повернул к веранде, где у двери стоял газовый баллон. Обнимая его, поднялся, выдернул шланг из плиты, закрыл за собой дверь и открыл баллон. Он задыхался от боли и дышал чаще, быстрее, точно не хватало чего-то внутри, или он один дышал за всех. Комната наполнялась газом, память тускнела и он забывал обо всем, зверевал, но вот, и, та самая таинственная сила вступила на свои права, и его уже больше не было. Он никого не вспоминал, ни свою семью, ни старого таммуза, никого, точно вся жизнь начиналась только сейчас, он видел только алчное лицо кладовщика, когда он пытался выбросить его из этого дома. И старый пастух достал спички.

 

25

 

Наступило утро. На улицах села, было тихо и покойно. Учитель, взяв с собой своих детей, шел в школу. Он не торопился и не медлил, шел как обычно, будто все, что случилось за ночь в селе, давным-давно было ему знакомо, будто он каждый день видел эту картину. Он ничего не говорил, ни о чем не спрашивал, просто шел на работу. Его даже не удивило, что по дороге к школе он не встретил почти ни одного человека. Он просто чувствовал, что люди боятся, поскольку все, в том числе и учитель, прекрасно знали, что творилось в селе. И ни странно, что еще два соседа, которые давно не могли поделить навоз, в эту ночь напали друг на друга, и сожгли дом друг другу, об этом учитель услышал потом, по дороге к Полю смерти из уст одного ученика. Вода помутилась, и у многих появилась возможность свести счет с теми, кто слабее и кто не защищиен, кто интересен... Каждый сидел в своем кругу и каждый находил на кого свалить: кто-то обвинял парткома, кто-то кладовщика, кто-то агронома, кто-то монтера, кто-то даже учителя, одним словом все были обвинителями.

На удивление учителя, около школы стояло довольно не мало детей, что радовало его. Тут были и взрослые люди, которые жили около школы. Учитель подошел к ним с обычным приветствием и пригласил в класс, куда собравшиеся еле-еле поместились. Школа состояла из двух комнат, одна из которой играла роль прихожей, где стояла большая вешалка, ведро с водой и два столика, другая - учебный большой класс, где посменно велись занятия.

-Ну что, - бодро начал учитель. - Готовы пойти на Поле смерти?

-А это не страшно? - спросила маленькая девочка.

-Я же рядом, - с улыбкой ответил учитель, и спросил. - Еще у кого-то есть вопросы? - не получив ответа, добавил. - К тому же я расскажу вам историю Поля смерти.

Кто-то из взрослых спросил учителя о том, что он думает о случившемся ночью, и учитель сказал, что на такие идиотские вопросы будет отвечать каждый, что, если ему только это интересно, то он может покинуть класс. После этого все замолчали. Больше никто ни одного слова не проронил, и учитель пригласил всех на экскурсию.

По дороге еще несколько человек присоединились к ним, и с ужасом рассказали о том, что творилось в селе. Но ни учитель, ни остальные не поддержали такого разговора. Дойдя до обочины реки, откуда и брало свое начало Поле смерти, учитель остановился.

-Посмотрите, - возгласил он и широко раскрытой ладонью указал в сторону Поле смерти. - Хорошенько посмотрите. Видите?

-Да, - хором протянули детишки, а взрослые просто молчали.

-Нас здесь собралось довольно много, и мы все смотрим на одно и то же место. И, естественно, что мы все видим одно и то же. Но я уверен, что каждый из нас, кроме того, что видим все вместе, видит еще что-то свое, чего не видно другому. Потому что мы видим это поле не только глазами, оптически, но мы видим его и еще внутренним взором, внутренними глазами, которые создают внутреннюю правоту каждого, правоту, внушенную другими людьми. И мы не только это поле, и другие поля, другие вещи, не отличающиеся друг от друга, видим по-разному. То есть, видим и наружными взорами и внутренними, иллюзорно, с помощью памяти и фантазии. И насколько испорчена чья-то память и фантазия, настолько же испорченно он видит это поле. Человеческий мозг очень легко поддается внушению, грубо говоря, дрессировку, это и есть ключ. Весь вопрос-то в том, что наш мозг должен питаться исключительно правдивыми, добрыми вестями. Если сейчас мы начнем рассказывать друг другу, что именно видим, то никогда не закончатся эти рассказы, и многие друг друга не будут понимать и воспринимать, ведь мы воспитываемся по-разному. Истина рождается в нас, в тишине души.

Я вчера заметил, что в селе нет ни единой птицы. Да, это так. А сейчас я вижу, что они гнездились тут, на Поле смерти.

Учитель замолчал.

-А Поле смерти, - робко спросил кто-то из учеников, - а Поле смерти, что там?

Учитель обернулся, желая повторит начатое, но, увидев разочарованные лица всех собравшихся, снисходительно вежливо погладил головушку того ребенка, который задал вопрос.

-Расскажу, расскажу я вам историю нашего Поля смерти. Когда я еще был студентом, совершенно случайно мне посчастливилось прочитать об этом.

-И что же вы прочитали, - спросил один из взрослых, чуть шагнув к учителю.

-Сейчас, чуточку терпения, - ответил учитель. - Сейчас я вам расскажу так, чтобы всем было ясно и понятно. Начну с того, что не только у нас, но и во всем мире, у всех народов, существует некая, никакими законами не признанная система вычисления виновности. До нашей эры эти системы были широко распространены, но после того, как было введено единобожье, когда Христианство и Ислам стали ведущими в государственных делах, такие непризнанные вычисления виновности отошли на второй план, а позже же, кто следовал им, тех считали преступниками и стали истреблять. Все народы мира, так или иначе проходили этот путь. Допустим, северные люди, чтобы доказать виновность или невиновность того или иного человека, завязывали ему руки и ноги, и бросали в воду. Они считали воду священной, и были уверенны в том, что если человек невиновен, то вода поднимет его вверх, а если виновен, то, естественно, останется на дне, да и пусть. И не раз были случаи, что невиновные тоже оставались на дне. А у южных народов испытывали степень виновности через огненное поле, поскольку огонь считался священным, то есть, если человек невиновен, то он выйдет из огня. И тут были случаи, когда и невиновные сгорали в огне. Испытаний были много, столько, сколько народов есть на земле. Вся суть в том, что некоторые элементы этих обрядов живут и по сей день, и многие люди, даже очень многие люди, свято верят этому, даже не смотря на то, что на носу двадцать первый век, век самых великих открытий и новых технологий.

-А при чем тут наше поле? - спросил взрослый мужчина.

-Сейчас расскажу, - быстро ответил ему учитель. - Дайте-ка закончить, а ежели вам интересно только это, то будьте добры отойти. Когда начнем говорить о нашем поле, то позовем и вас тоже. - Учитель помолчал, и, заметив, что все собравшиеся дети и взрослые внимательно слушают его, продолжал. - Людям, которые не уверены в своей чистоте, нужны заклейменные места. Для чистых, порядочных людей не существует такого поля, как Поле смерти. А для нечистых такое поле необходимо, чтобы устрашить себе подобных. Ведь оно, наше поле, тоже долгие годы играло роль вычислителя вины. А теперь подробнее. Это случилось примерно триста лет тому назад, так что история эта не такая уж и старая. Жил в нашем селе один богач. Он был властный, грозный, недоверчивый и к тому же еще и жадный. Ему принадлежало большая часть земли всего села, его стадо пасли пастухи, за землями ухаживали голодные крестяне, в доме его служили служанки, одним словом, он использовал все щедроты господа Бога только в свое удовольствие. У него была дочь, единственный ребенок. Она была сказочно красива, и все кто видел ее лицо, долго не мог прийти в себя, только о ней и думал, бредил. Своей красотою она околдовывала каждого. Кто хоть на миг взглянул в ее сторону, тому человеку все другие красоты мира казались грубыми, пошлыми, нестандартными, отталкивающими. Отец так любил ее, что долгие годы никак не мог найти для неё достойного жениха. Сватали ее многие, но все женихи казались отцу недостойными. Годы шли, девочка все взрослела и взрослела, и любовь теплилась в груди, она влюбилась в ничем не приметного слугу своего отца. И когда они издали смотрели друг на друга, огонь любви полыхал в их глазах. Об этом поползли слухи, вскоре дошли и до отца, и он разгневался, приказал избить молодого человека и выгнать из его дома. Разлука только усилила любовь, и влюбленные при первой же возможности отправляли друг другу весточки. Прошло время, богач узнал и об этом, озверел. И когда красавица узнала, что отец хочет убить ее возлюбленного, сама без страха пошла к отцу и заявила, что если отец убьет этого молодого человека, то она сама тоже наложит на себя руки. Богач наказал ее, потом одарил подарками, но без толку, ничего не помогло. Он начал внушать своей дочери, что молодой человек любит не ее, а богатство. Дочь не верила и тогда ее отец предложил пари, что если этот молодой человек в самом деле любит ее, то пусть ради нее пойдет и простоит на открытом поле до утра, не смыкая глаз. Пари было принято. Пока молодой человек готовился к испытанию, отец красавицы подготовил свой корыстный план: приказал переодеть своих верных слуг во все черное, дав каждому косу, и тайно направил их туда, где должен был стоять тот удалец. Цель было достигнута: сердце молодого человека не выдержало страха и он погиб. К утру нашли его окоченевший труп, лежавший в том самом месте, где он простоял почти всю ночь. Поскольку внешних причин смерти не было, то никого и не обвинили. Богач радовался своей победе, а дочь все горевала, терзала себя, плакала, страдала... Простонародье верят, что духи умерших часто посещают те места, где они закончили свой земной путь. И красавица тоже верила в это, и каждый божий день посещала это поле. Отец чего только не делал, но никак не мог остановить ее. И запер ее, и выставил охрану, но красавица дочь вылезла в окно и пошла к месту смерти своего возлюбленного, и там вонзила в свою грудь нож. Она тоже погибла. В те времена не разрешали показывать лицо женщины чужим мужчинам, хоть живой, хоть мертвой, и ее не показали, тогда поползли черные слухи, что, ее тело тоже было не тронутым, чистым, что, мол, тут таится неземная рука. Страх напал на слуг богача, и они стали разбегаться. Богач пытался их остановить, пугал, бил, порою поощрял, но не смог остановить ни слуг, ни слухи. Люди верили, что его поле проклято, мол, там собираются и сбродятся нечистые духи, дух сатаны. Богач чтобы публично доказать, что все это домыслы глупых людей, взял длинный гвоздь и показал его всем, и заявил, что он ночью поедет и забьет его в середину своего поля, пригвоздит его, а если есть нечто неземное, то пусть оно прикончит и его. А в сущий верности он вечером публично показал всем этот гвоздь и сказал, что к утру они, сельчане, могут пойти на поле и там увидят его прибитым к земле. Вся земля вдоль реки принадлежала ему, а середина поля как раз приходилась на Поле смерти. Тогда не было там такого бугорка, он образовался со временем. Так вот, ночью он пришел именно сюда. - Учитель остановился и посмотрел на своих слушателей. Затаив дыхание все смотрели на него. - Давайте-ка пройдем к полю, - сказал учитель и первом шагнул в сторону поля, а за ним последовали и остальные. Дойдя до Поля смерти, он остановился и широко обвел рукой. - Посмотрите. Там, за маленькими холмами, прячется наше село, с другой стороны бугры да горы, вдоль протянутся река, за рекой опять холм, и далеко за ним прячется другое село, так что вокруг абсолютная тишина и ни единой души. Даже голоса не слышны, поскольку мы находимся в окружении бугров, а это сильно поглощает звук. Плюс ко всему этому была безлунная ночь, когда богач решил пригвоздить в этом месте землю. Сами прекрасно знаете, что в те далекие времена, люди еще не знали электричества, а маслинные лампы далеко не освещают, с расстояния пятисот метров они исчезают, таким образом, отсюда не видно было ни наше село, ни какое-нибудь другое. Была только темнота, хоть глаз коли. А темнота странная и страшная сила, в ней всегда таится нечто для ума непостижимое. Черный цвет никогда не потеряет своего свойства, а это странно и интересно. Богач был не из пугливых, но страх свойственен всему живому, он тоже боялся. Страх сильнее любого храбреца. И богач торопясь быстро забил гвоздь в землю и хотел было встать, но земля не отпускала его, притянула его к себе. Как не пытался оторваться от земли он не смог, будто она магнитом тянула его к себе. У страха глаза и велики и слепы, он видел только то, что нечто не отпускает его, а не видел самого простого, что торопясь, он пригвоздил к земле и свой длинный кафтан, вот что помешало ему встать. В те времена мужики надевали длинные такие кафтаны, похожие на рясу, с разрезами спереди и сбоку. Когда к утру, сельчане нашли богача прибитого к земле тем самым гвоздем, который накануне вечером он всем показывал, то все решили, что это дело рук какого-то страшного духа. Каждый был уверен, что на этом поле его наказала некая сила за то, что он был несправедлив, что он был кровопийца, он был виновен, и с тех самых пор люди решили, что если отправить сюда виновника, то обязательно с ним здесь случится беда. Вот таким образом обычное поле превратилось в необычное и устрашающее.

-Вы хотите сказать, что тут ничего такого нет? - спросил какой-то мужчина, украдкой оглядываясь вокруг.

-Да, - коротко ответил учитель, и хотел еще что-то сказать, но тот опередил его.

-А как же библиотекарь? - спросил он и добавил. - Ведь он же видит все это.

-Чушь, - холодно отрезал учитель.

-Ведь он же излечил сына бригадира, это же факт, что вы скажете на это?

-В мире много неразгаданного, - ответил учитель. - Я не могу чего-либо ответить вам, отвергнуть вас, я только рассказал вам о том, о чем читал и о чем я уверен. Бывают исключительные случаи. Бывают, конечно, невозможно их отрицать, и подтвердить тоже невозможно. Моя цель в другом. Вот, что я хочу сказать вам: в течение двадцати дней в нашем селе случилось как минимум пять значительных событий, только одно из них относится к числу неразгаданного, это я о сыне бригадира, а четыре из них, были разгаданы и зависели от нас самих. То есть, четыре из пяти событий зависели от нас самих, а как мы использовали свои возможности?.. Так получается, что чудовища больше бродят среди нас, чем в предполагаемых местах. Они наши друзья, товарищи, соседи, собеседники. А все остальное, это бутафория, это всего лишь игра нашего воображения, и пища для нашей неуёмный фантазии. Я только одно могу вам сказать утвердительно: дьявол лишь тот, кто несправедлив. Вся загадка в несправедливости. Человек - это атрибут справедливости, а если ты не справедлив, значит, ты не человек. Ни одно живое существо, кроме человека, не может быть справедливым. Справедливость - это частица Бога. - Он сел на свежую землю и горько посмотрел в сторону села, где дым еще не до конца сгоревших домов, округляясь в облако, лениво тянулся ввысь, докончил. - Вот та. Пока для человека важнее не сама справедливость, а лишь важно кто ее творит, вряд ли нам избежать…

 

Исмаил бей Хусейн. Аст. 99.