Восход Гения

 

- У вас есть уникальный шанс первым ознакомиться с одним из шедевров современности, с одним из великих творений мира. - Он отступив несколько шагов, созерцал свою картину с таким восторгом, будто только сейчас увидел ее и с первого же взгляда без памяти в нее влюбился. - Вот она, перед вами. Теперь взгляните и восхищайтесь.

- В мире столько прекрасных работ, что порядочному человеку должно быть совестно вынести на публику свою работу, - усталым, но внятным голосом произнес директор картинной галереи Андрей Петрович, копаясь в бумагах, разложенных по всему офисному столу.

- Одних красок сколько ушло, - все еще влюбленно глядя на свою картину, несколько озадаченно промурлыкал он, и, что-то подсчитал на пальцах.

- Вы прессу читаете? - так и не поднимая головы, спросил Андрей Петрович.

- Я далек от социальных развращений, - сев на диван, говорящий картинно скрестил ноги, плавно откинув одну на другую.

- Значит, телевизор тоже не смотрите.

- К счастью, его у меня нет, - сухо ответил художник, разминая сигарету «Прима» и нюхая ее как сигару. - В ближайшие сто лет не предвидится такая роскошь в моей мастерской.

- Намерен вас уведомить, господин Гений, что завтра в нашем городе впервые будут выставлены для показа картины из Эрмитажа, в этой самой галерее. И в связи с этими событиями извольте-с понять-с, что нет у меня времени любоваться вашими шедеврами, к тому же непризнанными. А теперь прошу Вас, оставьте меня.

- Это же самое событие и привело меня к вам, - художник радостно вскочил с дивана. - Услышав о предстоящей выставке в нашем провинциальном городе, я подумал, а почему же параллельно в других залах не выставлять шедевры местных творцов. Да, да, шедевры, пусть все видят. Да. Вот.

Андрей Петрович глубоко вздохнул и закашлял.

- Вам не нравится запах моей сигары?

- Это не сигара, а дешевая сигарета без фильтра и делается эта дешевка на нашей фабрике.

- Как узко и предметно воспринимаете вы мир, милейший Андрей Петрович. С таким восприятием вам стоило быть директором фотостудии, а не картинной галереи.

- Уйдите. Пожалуйста.

- Минуточку, - Гений принял серьезный, но ни чуть не обидчивый вид и сел на диван. - Услышав из ваших уст такое беспардонное высказывание в свой адрес, в адрес художника, - представительно разлагал он, - я, да я, в лицу всех великих художников, считаю это оскорблением. Ваше пренебрежительное отношение к творцу приводит меня к мысли, что вы, милейший Андрей Петрович, не чувствуете своей ответственности перед мировой культурой.

- Мне некогда выслушивать вашу лекцию, товарищ Гений. Но позвольте сказать вам, что ваша искренняя и бесконечная вера в собственный талант делает вас весьма и весьма невыносимым. Прошу. - Андрей Петрович указал на дверь.

- Вы даже не взглянули на мою картину, не ощутили ее мощь, ее ошеломляющую силу, а уже отвергаете ее. Это непозволительно. Это, как сказать, возмутительно.

- С какой радости я должен бросать все свои дела и любоваться вашей белибердой, - хотел, было, подняться со своего места Андрей Петрович.

- Пардон, пардон, - быстро ответил Гений, сам поднялся с дивана. - Я не потерплю такого грубого оскорбления в адрес моего творения. Будь я на вашем месте, я с большим уважением и любовью отнесся бы к этой картине, которая рассчитана на изысканный вкус. Да. Поэтому вам, как человеку образованному, как директору картинной галереи, я решил первому показать ее, дабы у вас была возможность поставить мою картину в один ряд с картинами из Эрмитажа и тем самым показать всему цивилизованному миру, что наш славный край ничем не уступает мировым талантам. Да. Тяжелая судьба провинциальной культуры…

- Довольно, - ответил Андрей Петрович и с холодным равнодушием взглянул на картину.

Гений, пока еще держа руку в отлете, чуть выпятив грудь вперед, подготовился к восторгам. Но Андрей Петрович молчал.

- Ах, какая завораживающая глубина, - не утерпев, начал сам Гений.

- Да нет тут никакой глубины, - холодно промолвил Андрей Петрович. - Да тут ничего нет. Ну нет. Нет тут ничего. Я не вижу здесь ни мастерства, ни композиции. Непонятно. Вовсе непонятно; - тут второстепенное подчинено главному, или же, главное подчинено второстепенному. Я вообще не понимаю, в каком жанре вы пишете. Или хотя бы стремитесь писать.

- В том-то все и дело, - певучим голосом ответил Гений. - В том-то и разница между нашими понятиями, между нашим восприятием искусств. Я, о, я… Я не сторонник голого этического техницизма, считающим кредо в современном искусстве. Пикассо, да, да Пикассо как-то сказал, - поймав удивленный взгляд Андрея Петровича, Гений сделал легкую паузу и пояснил, - о себе сказал: «я буду художником лишь тогда, когда буду рисовать как р-е-б-е-н-о-к». - Последние слова он протянул таким певучим голосом, словно собирался петь, а не разговаривать.

- Но вы рисуете хуже, чем ребенок.

- Разве плохо, что я так быстро рос?

- Тем не менее…

- Тем не менее, - опередил художник, - упустить из своих рук такой шанс вы не имеете права. Да.

Андрей Петрович устало помассировал лоб, хмуро глянул на собеседника, но ничего не ответил. На противоположной стене висели часы, стрелки которых стремительно бежали по кругу, показывая скорый час обеда. Оба молчали, словно слушая стук часов. Пока Андрей Петрович сконфуженно копался в бумагах, Гений, потушив сигарету, положил окурок в маленькую красивую пепельницу, которую вытащил из кармана.

- Ну-с? - после продолжительного молчания спросил Гений, показывая на картину.

- Как близко подпустил я вас к себе, - устало кивал Андрей Петрович как бы в знак согласия.

- Вы меня не подпустили близко к себе, милейший Андрей Петрович, вы выросли, да, да вы выросли, вы сами стали близки к великому. Стали ее частью. Судьба будущей великой культуры за теми, кто игнорирует стереотипы. Первооткрыватели, милейший…

-Может вам пора, - иронически подыграл Андрей Петрович, указывая на стенные часы. - Жизнь и так коротка, вам надо творить и творить.

- Жаль, пора. Вы совершенно правы. А то поболтали бы еще немного. Несмотря на разногласия в стиле, но все-таки приятно иметь дело с человеком, у которого есть хотя бы диплом в кармане. Но… но картину я оставляю. Да, да, оставляю.

- Будет лучше, если вы не явитесь сюда, пока будет длиться выставка. - Когда Гений, прищурившись, поднял брови, хотел что-то ответить, Андрей Петрович опередил его. - Ведь вам нечему поучиться у них.

-Ого, - чмокнул Гений. - Но все-таки...

-К тому будет неловко находиться в зале, где будет выставлен ваш шедевр.

-Ну-с?

-Вы можете повлиять на мнения зрителей, смутить их своим присутствием. Вы сами знаете, провинциалы не любят иметь собственного мнения.

- Ну-с, пока-с, - эффектно и стильно он поднял руку вверх, показывая, что, мол, сдается, а затем так же эффектно и стильно подал руку директору.

- Пока-с, пока-с. - Андрей Петрович быстро и машинально ответил рукопожатием, ожидая, пока Гений покинет кабинет и приемную, а затем взвыл так, точно его ударило током, - Наталия Михайловна!

- Се муа. Вот она я, Натали, Андрей Петрович. - В дверях появилась секретарша, лет тридцати, милая и красивая, и такая радостная, словно Андрей Петрович вызвал ее не по делу, а для любования.

Андрей Петрович только рукой махнул в знак того, чтобы она убрала картину с глаз долой. Та не поняла его намерений.

- Ой! Куда?

- Куда, куда, - заорал Андрей Петрович, - Эрмитаж, Лувр, Прадо.

Наталия Михайловна, вздрогнув, схватила картину и старую газету с леской, в которую была упакована картина:

- Вам к двум часам назначена встреча на аэродроме, - сказала она обиженно, закрывая за собой двери.

-Ах, да. - Андрей Петрович вскочил, точно только сейчас проснулся.

 

…

 

- Надо еще раз пр-рор-репет-ировать, - сломонно-отрывисто сказал Отец, мужчина средних лет, с близко посаженными глазами, множественными шрамами на лице, словно одетым в маску. - Повторить.

Углубившись в себя, Отец лениво помассировал лоб и, с охотничьим прищуром осмотрел всех сидящих. Те напряглись.

Тут, в большой комнате, в углу на диване и кроватях лежали окровавленные молодые ребята, а с ними возился какой-то человек, стало быть, доктор, но одет он был также как и все: в солидный вечерне-праздничный костюм, красный галстук с маленькими рисунками голубей, стильные ботинки. Несмотря на кровь, молодые раненые не показывали своих страданий, боли или недовольства. А, наоборот, вели себя так, словно ранены были не они, а другие люди, допустим те, которых в данное время показывали по большому телевизору, поставленному подле плотно занавешенного окна. На экране главный герой с накаченными мускулами, в каком-то туннеле, среди мышей и крыс, откуда-то достав иголку с нитками, без малейшего страдания и боли зашивал свою рану. Отец, бросив взгляд на экран, буркнул «Ымм», дав понять своим подчиненным, мол, каким надо быть, с кого брать пример.

Качки выгнули рельефные железные груди, показывая, что готовы бить и бить.

-Хватит, повторим!

Все, кроме раненых, живо встали, выключили телевизор, разошлись по разным углам, трое вышли из комнаты, и через мгновение в комнате воцарилась тишина.

В это время откуда-то появился милиционер, и шел открывать дверь. Как только милиционер открыл дверь, в комнату ворвались те трое, которые только что вышли, и ловко начали закручивать руки милиционеру.

- Лицо не трожь, не трожь лицо, идиот! - приказал отец.

На сцену выскочил еще один милиционер с приказом «руки вверх». Один из парней, который боролся с первым милиционером, аккуратно навалился плечом на второго, а тот, зажмурившись и закрыв глаза, неуверенно и испуганно вынул нож.

- Ты, пуганый, - крикнул отец милиционеру, - резко, резко, чего маешься как баба? Но осторожно. Резко, но осторожно. Резко, но осторожно, - повторил он, всем своим телодвижением показывая как. - Понял? Резко, но осторожно.

- Токо смаари, не убивай, ты понял? Если убьешь, ни тебе, ни твоей семье не жить. Отвечаю, - отчаянно крикнул тот, кого должен был резать милиционер. - Понял? Не жить.

-Заткни пасть! - Крикнул отец. - А вы двое, нечего с ментом возиться, надо успеть прихватить картины. Живо, живо.

Один из тех, который боролся с милиционером, начал бегать по комнате, озираясь, будто что-то воровал, снимал что-то со стен, а затем выбежал в дверь. Оставшиеся двое уложили одного, потом другого милиционера, тоже якобы раненого, и вышли. Репетиция закончилась так же быстро, как и началась, раненых потащили к дивану и уложили, с ним и начал возиться врач, а остальные тут же включили телевизор, чтобы смотреть продолжение фильма.

Отец, задумчиво стоящий посреди комнаты, недовольно покрутил головой.

- Надо еще раз пр-о-ре-пе-тировать, тьфу, повторить.

 

…

 

Этот уютный провинциальный город расположился по обоим берегам реки Волги, как драгоценный камень в оправе. По девственным берегам реки рос камыш выше человеческого роста, а чуть поодаль, сверкали развлекательные учреждения, переполненные возлюбленными и отдыхающими. Дальше за болотами тянулись невысокие деревянные дома, а далеко за ними виднелись редкие, современные постройки с серыми крышами, как шапки паловшика. Среди всего этого возвышался белый кремль с позолоченными крестами. А во время восхода и заката казалось, будто это и не город вовсе, а чудесная картина, и даже не верилось, что тут живут обычные люди, со своими самыми обычными заботами, переживаниями, стремлениями. Город был построен так, что все дороги в нем проходили через центр, параллельно Волге и кремлевским стенам. У главных ворот кремля всегда было людно, и художники, что бы привлечь к себе внимание, с утра выставляли свои картины на железной ограде городского парка, который брал свое начало от больших кремлевских ворот. И Гений, каждый день, проходя вдоль ограды парка, высокомерно рассматривал эти картины и недовольно бурчал: «Ныч, это не Бродвей. Не Бродвей, и не Елисейские поля», затем отходил подальше и уже громко объявлял: «Нет, это не Арбат. Не Арбат, и ни Невский проспект».

 

…

 

В «Букинисте», где как обычно обедал Гений за счет работающих там женщин, как ни странно, в этот день не было никого, кроме Алены Николаевны, аккуратной, милой женщины пожилого возраста. Она сидела у маленького телевизора за высоким прилавком и внимательно смотрела новости, чего она обычно никогда не делала. Гений, поприветствовал ее, и чуть прищурившись, слегка вытянул голову в сторону подсобного помещения. Было тихо и ничем съедобным не пахло. Он покрутил головой, и, хотел, было, спросить, где же все остальные, но сдержался, поскольку Алена Николаевна с таким азартом смотрела в телевизор, что, казалось, там с экрана деньги раздавали.

-Я знал, знал, что она придет. - Пафосно начал Гений, высоко задрав голову. - Муза. Моя муза. И она пришла, посетила меня. Точнее не совсем муза, то есть, не только муза. Да. - Он сделал долгую паузу, затем сосредоточенно продолжал, не обращая внимания на Алену Николаевну и тяжело шагая по залу. - Из моих долгих и глубоких размышлений родились прекрасные, божественные персонажи. Да. Необычная композиция. Глубокое естество. Святыня. Небесная картина с земными персонажами. Я видел их, этих персонажей, они как будто брошенные дети, нет-нет не скулят, не плачут, а умные дети, точно осознавшие всю тяжесть той ноши, которая предназначена для них. Они должны нести этот груз, этот крест, молча, покорно. Но они мне показались одинокими, брошенными, забытыми. Да, да забытыми, забытыми как со стороны людей, так и со стороны всемогущего Бога. И они увидели меня. Персонажи, - пояснил он приостановившись. - Радовались, вы представляете, милая Алена Николаевна, они обрадовались, увидев меня, да, да, они во мне видели своего спасителя. Да. Спасителя, да и, спасателя. И теперь я, да я вынужден их нарисовать, вытянуть их из глубины непонятого, из глубины невиданного, дать им жизнь в своем полотне. Вечную жизнь. Да.

- Все ушли, - сообщила Алена Николаевна, не отрываясь от телевизора.

Гений принюхался и, затем еще жеманнее, еще страстнее возгласил:

- Это многогранное полотно, - мой шедевр, будет купаться в изобилии чистоты моих персонажей. Вы представляете? Отсутствие реальности. Отсутствие контраста. Никаких трактовок. Застывшая красота в вечном движении. Вот где зарыта истина. Я нашел ее. Вы даже не представляете, кто они… Мои прекрасные персонажи, - слегка улыбнулся Гений, точно удивляя Алену Николаевну. - Они - женщины. Да, женщины. О, прекрасные женщины. Простые, одинокие женщины. Причем все они с образованием, с высшим образованием. Да. Воспитанные, трудолюбивые, но одинокие. Их не ценят! Мужья от них ушли, оставив с детьми, в нужде, власти не до них. А они, мои герои, они посвятили себя великой науке. Они с радостью и особой бережностью хранят книги, следят за тем, чтобы книги не испортились преждевременно, и, естественно, что и продают их. Ну, работа у них такая. Тут ничего не поделаешь…Ведь они все работают в магазине, в книжном магазине. Название магазина я еще не придумал.

- Смотрите сюда, - показала Алена Николаевна на телевизор. - Смотрите, что творится в нашем городе. Ой, ужас. Позор, да какой. Ой, ужас какой.

Гений почесал затылок, бросил мимолетный взгляд вокруг, затем посмотрел на Алену Николаевну.

-Чужое влияние; - это преграда формированию.

-Так то оно так, но тут совсем другое. Видите, что творится вокруг, до чего же мы дожили, никакого уважения, никакой чести.

Гений недовольно приблизился к прилавку, уперся в него грудью.

По центральному каналу шла прямая передача из их города.

Внизу экрана бегущие строки сообщали об ограблении века, а на самом экране в окружении милиционеров и журналистов в давке, подняв голову вверх, точно рекламируя свои большие блестящие серьги, выступала Наталия Михайловна.

-Эта картина «Дама в голубом», голубом в смысле одежды Томаса Гейнсборо, и еще картина Малевича «Черный квадрат», черный такой, весь черный.

-А говорят, что украдено много картин? - Журналист с огромным микрофоном чуть было не ткнул его в лицо Наталии Михайловны.

-Это неправда, - Наталия Михайловна так уткнулась в большой микрофон, будто в зеркальце смотрела. - Мишура. - Поправила серьги и новую прическу. - Все остальные картины на месте, и наши, и те, что были из Санкт-Петербурга. По описи. Только одна картина исчезла, но она не была из Санкт-Петербурга, и не из нашей галереи, она стояла в приемной, не знаю почему, это была неизвестная картина, и художника я не знаю.

-А вы не могли бы сообщить хотя бы о примерный стоимости неизвестной картины неизвестного художника? - вынырнул другой журналист.

-Ой, нет. Андрей Петрович знает-.

-Это правда, что директор картинной галереи Андрей Петрович скрылся? - Третий тележурналист настолько приблизился к ней, что, казалось, задавит ее.

-Ой, ой, ой, что вы, что вы, - быстро ответила она. - Андрея Петровича взяли. Скрутили ему руки и взяли. Милиционеры. В масках. Они были такие большие, накаченные, крепкие такие, симпатичные, красавчики.

Но милиционеры не дали возможности продолжить пресс-конференцию, оттолкнули журналистов и увели Наталию Михайловну от экрана прочь. Какой-то журналист, вырвавшись из давки и оказавшись один на один со своим большим микрофоном сообщил, что, по мнению независимых экспертов и криминалистов, пожелавших остаться в неизвестности, украденное исчисляется десятками, а то и больше миллионами долларов. Потому и местные правоохранительные органы, чтобы уничтожить следы, сразу же арестовали директора картинной галереи Андрея Петровича.

По новостям выдвигались разные интересные гипотезы. Говорилось и о том, что была борьба, и охранник картинной галереи ранен. Показали и как правоохранительные органы перекрывали улицы и разгоняли толпу журналистов.

Гений, как пуля, выскочив из магазина, бегом бросился в сторону картинной галереи. Но его туда не пропускали. Как он ни пытался, ни пробивался сквозь толпу и не говорил о том, что он и есть тот самый неизвестный художник автор неизвестной картины, его никто не слышал, не пропускал вперед и, все его попытки были тщетны. А когда он попытался самовольно пересечь милицейский кордон, то, получив несколько ударов дубинкой, утихомирился.

 

…

 

Все картины, как и договорились, еще до восхода солнца, доставили в одно из сел, находящееся вблизи от дельты. Там, на окраине села в маленькой избе, картину осмотрел эксперт. Сначала распаковали картину «Дама в голубом».

- Ну и прическа, - едва увидев картину, хмыкнул кто-то. Другие хотели поддержать его смехом, но Отец бросил такой недовольный взгляд на них, что все замолчали.

Пока эксперт осматривал картины, в комнате было так тихо, что казалось, в ней вовсе никого нет. У некоторых, что сидели камнем неподвижно, на лбу блестели следы пота, у некоторых произвольно дрожали руки, а у некоторых моргали глаза, и от того казалось, что все они сидят не на диване, а под напряжением. Только Отец временами тревожно глотал слюну. Эксперт, надев большие увеличительные очки, с огромной лупой в руке долго и упорно осматривал картины, несколько раз маленьким скальпелем лязгнул о край картины, даже были моменты, что он нюхал свои пальцы, на которые были надеты резиновые прозрачные перчатки.

- Оригинально. Божественно. Подлинно. - Наконец эксперт снял очки, тыльной стороной ладони вытер лоб и глубоко вздохнул.

Собравшиеся облегченно и шумно вздохнули, но, увидев мрачное лицо Отца, замолчали. Кое-кто из молодых ребят вытянул ноги к отцу, мол, смотри, пора обувь купить, а кое-кто намекал, что надо за границу бежать.

Когда распаковали картину Малевича, у отца глаза на лоб полезли. Придав своему некрасивому лицу кислую миму, он грозно поднял брови и искоса посмотрел на своих подчиненных, мол, какой предатель притащил сюда такое безобразие. Молодые ребята онемели, им показалось, что они смотрят картину с другой стороны. Один из них, тихо поднявшись, попытался посмотреть на обратную сторону картины, в надежде, что может быть, эксперт картину поставил наоборот. Но, ничего не увидев, поспешил ретироваться обратно и при этом с недоумением поморщился.

- Ну, что там? - взволнованно с опаской спросил Отец, все еще надеясь, что там, на обратной стороне, есть что-то интересное, прибыльное.

- Не а, - виновато поднял плечи тот, и испуганно показал на другого, мол, он взял эту картину, а не я.

- Лоханулись, - Отец грозно оглядел своих подопечных, отчего все они тихо и испуганно вздрогнули. - Башмаки, башмаки... - недовольно иронизировал он.

Эксперт долго возился с картиной, так и сяк смотрел на нее, даже чуточку царапал с самого края в нижнем правом углу, понюхал, на вкус попробовал.

- Божественно, - Эксперт, положив лупу в карман, снял увеличительные очки.

От этих слов все обители комнаты облегченно вздохнули и посмотрели друг на друга таким вопросительно-презрительным взглядом, что, казалось, они обманывали эксперта, даже некоторые из братвы, подмигивали друг другу, мол, «ничего не говорите, эксперт - лох».

Когда начали вновь упаковать картину, эксперт вытирая большим ванным полотенцем свои увеличительные очки и лупу, сказа:.

-Вы освободите их от рамки. Так будет легче.

Отец с насмешкой крутил головой, мол, не дурак ли.

-Тут ценнее они, - подчеркнул один из молодых парней, точно озвучивая мысли Отца и поглаживая рамки.

-Пакуйте, пакуйте! - Отец снисходительно кивал головой своим подчиненным, мол, вы правы и указал на последнюю картину.

- Ах да, - пролепетал кто-то низким голосом и поставил на середину комнаты третью картину. Третья картина было упакована намного проще: в обычной старой газетой, которая была обмотана, и перевязана рыбацкой леской. Распаковали и ее.

Эксперт застыл, как только увидел картину, даже перестал вытирать свою лупу. Он презрительно сузив взор, поднял брови до такой высоты, казалось, он, как актер пафосного жанра, сейчас стихи будет читать.

- Ну-ну, ну - пел он, пальцами ласкал полотно, потом нюхал, на вкус попробовал и поморщился. - Это что за невежество? - вскрикнул он, и посмотрев в вопросительные глаза Отца, недовольно покрутил головой. - Это не работа.

- И что? - спросил отец.

- Ничего.

- А, а…

- Грош цена, - ответил эксперт быстро. - Ну, все, мне пора. Господа, я должен сегодня же со своими быть в Москве. Или на Чихоне.

- А как быть с ней? - вновь спросил отец, показывая на третью картину.

Эксперт отрицательно покрутил головой.

- Может как-то, договоримся? - Отец принял серьезный вид.

- О чем?

В ответ Отец пальцем указал на картину.

- В печку, - ответил эксперт.

-Нее, братан, тут печкой не пахнет, - приподнялся один из молодых ребят. - Ты чае, нас лохами считаешь, что ли?

-Да, ты че, козел, - присоединился другой.

- Ничуть, - испуганно заморгал глазами эксперт. - Ничуть, нисколько.

- Те, чудак, смаари, - присоединялся еще один, - ты хош сказать, шо в музеях туфту держат?

- Это и есть туфта, - эксперт так виновато поднял плечи, что, казалось, он сам нарисовал эту картину.

- Кто прихватил ее? - бешено крикнул Отец и так сильно ударил ногой по картине, что нога, продырявив ее, застряла внутри.

- Да она стояла посреди приемной, - заикаясь, ответил один из молодых ребят, пытаясь снять картину с ноги отца.

- Болван. Не мог прихватить что-нибудь ценное. Учиться надо, кретины. Заметайте следы, сожгите ее, нельзя тратить время зря.

- Господа, мне успеть бы? - мямлил эксперт.

- Да успеешь на хрен! Токо заткни пасть! - Отец оттолкнул эксперта с дороги, затем обратился к своим подчиненным: - Вы, двое, займитесь этим, - указал он на эксперта.

- Да что вы себе позволяете, - попытался сопротивляться эксперт, когда двое молодых ребят быстро скрутили ему руки. - Умоляю, не делайте. Разве мы так договаривались?

- С сомами будешь договариваться. Они у нас такие понятливые.

- Умоляю, не делайте этого.

- Хорошая наживка, - молодой парень издевательски погладил лицо эксперта. - Сомы будут довольны.

- Культурными теперь будут плавать они, - ухмыльнулся другой молодой человек, и все поддержали его громким смехом.

- А вы упакуйте картины, скоро уходим, - приказал Отец.

 

…

 

Вот уже второй день все мировые телеканалы и пресса начинали свои репортажи из провинциального города России, где совершилось ограбление века. На каждом канале выдвигались разные, но весьма интересные и интригующие гипотезы. Многие в этом ограблении видели «руку» политиков, а некоторые считали, что местный бюджет пуст, и поэтому местная администрация таким образом хочет пополнить свой бюджет. Были и такие каналы, которые говорили о том, что картины вовсе не привезли из Санкт- Петербурга, что их уже украли давным-давно там же на севере. И еще говорили, что, в мире существует много картин - двойников. В таких случаях обе картины могут быть как оригиналами, так и подделками, что, автор мог вторично возвратиться к бывшему своему сюжету, так что не стоит переживать, что, мол, в Санкт-Петербурге еще остались оригиналы этих картин. Даже коммерческие каналы сообщали, что вовсе не было никакого Гейнсборо со своей дамой, и никакого Малевича со своим квадратом, что все это обман и выдумка людей, которые вечно ищут себе героя. Так или иначе, было на что смотреть по телевизору.

А по ходу операции сообщили о том, что организован штаб, согласован план перехвата, под кодовым названием «Романтика», что приглашены самые лучшие сыщики, в том числе зарубежные, что недалек тот час, когда виновные понесут заслуженное наказание. А если понадобиться, то преступников заставят собственноручно писать картину, если, конечно, оригиналы не найдутся. По всей провинции был введен строгий паспортный контроль, поймали даже нескольких торговцев картошкой и бананами и пару-тройку уличных хулиганов, чем очень и порадовали горожан.

 

…

 

Раненого милиционера, дежурившего в тот день в галерее, поместили в отдельную палату, а у двери поставили нескольких охранников. И вечером того же дня, в день ограбления, его посетил высокопоставленный начальник с военной выправкой, но в гражданской одежде. Аж в коридоре слышались его шаги; неторопливые, уверенные, властные. Вид этого начальника походил на шпиона послевоенных лет, был он высок, строг и страшен

Входя в палату, он придал улыбку своему каменному лицу и слегка кивнул головой в знак приветствия.

Вид раненного милиционера был такой, что казалось, он вот-вот плачет. Пока начальник молча и подозрительно рассматривал раненого, с каждой минутой пауза становилась все тяжелее, все невыносимее.

- Герой, - наконец-то промолвил большой начальник, присаживаясь у постели раненого милиционера. Милиционер, застенчиво смутившись, принял жалкий и болезненный вид, показывая, что раны еще болят.

- Мучают?

- Мучают.

- Ничего, ничего, заживут. - Подбодрил большой начальник. - Главное то, что вы могли уберечь картины. Я приказал, чтобы подготовили ваши документы к награде.

- Не, не украли? Не, с-мо-г-ли… - то ли спрашивал, то ли про себя бормотал милиционер.

- Да. Вы теперь у нас герой. Герой. И еще я дал указания рассмотреть вашу кандидатуру на пост начальника отдела.

Раненый милиционер вес поморшился, и было непонятно, он радуется или боится.

- Не смогли, говорите?

- Не смогли.

- Ни одной не смогли?

- Ни одной не могли.

- Надо же.

- Надо же, - повторил большой начальник, прошелся по палате, остановился перед зеркалом, что весело у двери, долго любовался собою, посмотрел на себя и в профиль и в анфас. - Надо же.

-Надо же, - по инерции повторил раненый милиционер.

- Один, без единого выстрела сумел убить бандита.

- Как это убить?! - испуганно дернулся милиционер. - Как это убить?

- Убить, убить, - будто не придавая этому большого значения, подтвердил большой начальник.

Тот вытянул голову из постели.

-Убить! Убить говорите?

- Ну, да.

- Убить, убить! - застонал раненый, все глубже прячась под одеялом.

Высокопоставленный начальник медленно приблизился к больному, и положив свою руку на его голову, посмотрел ему прямо в глаза. Не выдерживав взгляда, раненый крутил головой.

- Герой, - сказал начальник. - Герой. Как вы смогли? Даа, - протянул он удивленно. - Таких как вы, мало осталось в наших рядах.

- Убить, убить, - мертвенно повторил милиционер, а затем, оживившись, повернул голову к начальнику. - А когда будет награда, вы сказали, то есть повышение?

- Сразу, - большой начальник погладил его по щеке. - Сразу.

Тот слегка улыбнулся:

- Я хотел их живьем взять, не сдались сволочи. - Гордо заявил раненный милиционер.

- Всех, всех?

- Всех, всех.

- Да, ну?

- Ну, да. Так точно.

- Ну, ты смотри, а.., - начальник удивленно крутанул головой и вновь подошел к зеркалу.

- Значит так, - бодро начал раненый милиционер. - Докладываю. Стою я на посту, внимательно прислушиваюсь к любому шуму, любому движению, тихо. Как в гробу, тихо. И вдруг - бац, стук в дверь. Отворяю дверь, а там… Там целая банда.

- Ныч, ныч, ныч, - удивленно прочмокал большой начальник, уткнувшись в зеркало.

- Вам кого, кричу я на них, мол, чее приперлись среди ночи!? Ну, в самом деле, что же нужно им среди ночи. Нюхом чувствую, что здесь что-то не так, тут пахнет жаренной. Кричу на них, а ну-ка вон отсюда, кыш. Вижу трое идут ко мне. В руках у них пистолеты, автоматы, гранатометы. Слышь, говорю, братан, иди отсюда, пока живой. А тот идет, идет. Ко мне идет. На меня. Я сразу принимаю оперативное решение. Значит, я снимаю фуражку, аккуратно кладу рядом, чтобы не испачкалась, и прыгаю на них. Одного, второго, третьего, в мгновение ока уложил. Ну, японскими приемами. Кричу «иййя» и прыгаю на следующего. Но тут вижу, что эта банда не кончается, как фашисты, идут и идут, и все они такие накаченные, такие страшные, и от них перегаром несет... Фууу.

- Знаю, знаю, - большой начальник, повернувшись к раненому милиционеру, прервал его речь. - Я их видел.

- Где? - дрогнул раненый милиционер.

- Мы их взяли. - Большой начальник, сузив глаза, многозначительно посмотрел на раненого милиционера. - Дают объяснение.

- Взяли?

- Взяли.

- Всех-всех? - тупо прищурился раненый милиционер.

- Всех-всех.

- И?

- И!

- И главаря? Отца?

- И главаря в том числе.

- И…

- И.

- И что же они говорят?

-Спрашивают.

-Спрашивают?

-Спрашивают.

-Кого спрашивают?

-Тебя.

- Меня?

- Тебя.

- И?

- Сам расскажешь или как?

- И?

Тут большой начальник резко кинулся к раненому, и схватив его за шиворот, вздернул так высоко, что его ноги пролетели по воздуху как веревки.

- Сукин сын, отвечай, где картины? Отвечай, не то придушу тебя.

- И?

- Не заикайся, отвечай, скотина!

- И?

- Отвечай, тебе говорят! Отвечай, сукин сын!

 

…

 

Путь до мировой известности составлял всего несколько метров, но каких несколько метров… Пока он их преодолевал, получил несколько ушибов, один маленький шрам, и хороший, яркий, сияющий радугой синяк под глазом. Когда, наконец-то, ему удалось заявить некой, довольно неизвестной радиокомпании о том, что он и есть тот самый неизвестный художник, автор неизвестной картины, почему-то многие его приняли за сумасшедшего. Но кое-кто все-таки решил проверить. К тому же в Нью-Йорке, в Париже и в Венеции по многомиллионному предложению и интересу искали разные варианты, как заключать контракты, чтобы весь мир впервые увидел неизвестную картину неизвестного художника именно в их музее. Поскольку картина не числилась в списке ни Эрмитажа, ни Картинной галереи, многие коллекционеры предложили выкупить будущую картину за баснословную сумму, даже не увидев ее. В некоторых неофициальных аукционах, которые проводились по разным телеканалам и сайтам, среди коллекционеров сумма картины поднялась аж до десяти миллионов долларов.

 

…

 

Они шли средь болот и лотосовых полей по узкой тропинке. Отец шел последним, впереди него шли двое с картинами на плечах, а впереди всех шли еще двое с автоматами. Кроме Отца никто не говорил, если не считать того, что каждый раз, споткнувшись о какую-нибудь корягу, громко ругались, и временами спорили между собой по любому пустяку, если, например, кто-то отпустил ветку, а идущий сзади получал прямо в глаз.

-Осторожно, осторожно, - часто приказывал Отец, недовольный теми, которые несли картины. - Осторожно, осторожно. Ну, быстрее же.

«Тук», и еще раз «тук». Идущие впереди двое с автоматами повалились на землю.

Идущие сзади с картинами, недоуменно приостановились, им показалось, что те двое просто упали, споткнувшись о ветки.

- Мент поганый, раскололся, - Отец пригнулся. Воцарилась немая тишина. -Пригнитесь ниже. Ниже… ниже тебе говорят, ниже. - Отец дернул одного из подчиненных за брюки. - А теперь идите за мной. Есть запасной вариант. Идите живо, но осторожно, живо, но осторожно. Будем идти, мягко и бесшумно.

Но как только они пригнувшись двинулись обратно, раздался следующий «тук». Упал еще один с картинами.

- Пиздец, бежим, - Отец рванулся с бешеным рывком. - За мной.

Тропа, по которой они бежали, скоро закончилась и им пришлось пробираться по болотистым берегам сквозь траву в рост человека, и они затерялись средь камышей. Кончилось и болото, пошли берега какого-то ерика. Отец открыл замок, которым были пристегнута к цепи лодка, замаскированная сеном.

-Толкай, толкай, - приказал Отец, а сам, прыгнул в лодку, что бы подготовитьмотор.

Подчиненный, приставив картину к дереву, толкнул лодку. Когда он тоже запрыгнул в лодку, Отец, освобождая место для картины, спросил:

- А где картина?

Подчиненный виновато показал на берег, мол, там. У Отца глаза на лоб полезли, и, приподнявшись, он взглянул в сторону берега. Но со стороны берега уже слышался говор и шум.

- Сукин ты сын, - крикнул Отец и так ударил своего подчиненного, что тот вылетел из лодки. Приподнялся, «тук», и он упал в реку. «Тук», и на этот раз Отец свалился в лодку.

 

…

 

Гений, давший интервью для радио, что «воры унесли не картину, а его душу», гордый и довольный вернулся домой. Но, увидев, что в комнате все перевернуто, вздрогнул. Правда, у него никогда не было особого порядка, но и такого беспорядка тоже не было, все его картины были разбросаны по всей комнате, единственный изношенный диван был перевернут, по всему полу валялись кисти и краски, мольберт и вовсе зашвырнули в угол комнаты. К счастью, грабители не унесли ничего, что и порадовало Гения. Это однокомнатная деревянная квартира объединяла в себе и гостиную, и кухню, и мастерскую, и спальню, одним словом, тут переплетались и жизнь, и отдых, и работа, потому Гений точно знал, что, где и как лежит. Пока он поднимал свои картины и вновь расставлял их по прежним местам, приводил комнату в какой-то порядок, он заметил, что нет висячего замка на двери, с которым он по ночам закрывал дверь изнутри, а когда куда-то уходил, то - снаружи. Он, внимательно осмотрев дверь, понял, что замок грубо сломан, испугался. Выглянул во двор. Уже смеркалось. И тут он решил, что, пока не наступила глубокая ночь, надо пойти и найти новый замок, а спать так, при открытых дверях, это смерти подобно, тем более при нынешних условиях.

Он бегом устремился к «Букинисту», чтобы застать женщин там, пока «Букинист» не закрылся. Проходя мимо одного из ночных заведений по большой открытой площадке, он остановился: его уши уловили информацию, лившуюся из телевизора. Диктор сообщил, что благодаря героическим действиям правоохранительных органов ликвидирована международная банда, найдены украденные картины, кроме неизвестной картины неизвестного художника. Гений застыл. Дальше сообщили, что эта международная бандитская организация является группировкой из Аль-Кайды, и была она тесно связана лично с Усамом Бен Ладеном. Что у террористов-грабителей была обнаружена карта мира и несколько чертежей водородных и атомных бомб. Там же правоохранители нашли огромный тайник с несколькими танками, минометами и ракетами С-300, и бесчисленное количество боеприпасов.

Такое равнодушие со стороны прессы к его персоне оскорбило Гения, и, он решил, что не отойдет ни на шаг от телевизора, пока не сообщат о том, куда же делась его работа.

-Пиво, джин, аперитив, коктейль, водка, ликер, вино, шампанское, ром, коньяк, саке, настойка, - на одной ноте пропел бармен, а затем, чуть приблизившись, шепотом докончил - самогон.

Гений машинально кивал головой, чтобы тот оставил его в покое, а бармен решил, что клиент хочет, а что именно, это не важно.

Не отрывая взгляда от телевизора, Гений так же машинально пропустил несколько порций спиртного, которые подавал бармен.

О неизвестном художнике и его неизвестной работе сообщили лишь в полночной информации, тогда, когда уже заведение собирались закрыть. Как раз в это время вежливый бармен настойчиво схватил Гения за шиворот, требуя заплатить за выпитое, и этим мешал ему смотреть телевизор. Подоспевший вышибала чего-то говорил и несколько раз слегка стукнул его по голове, чтобы тот очухался. Но Гений никак не мог оторвать своего взгляда от телевизора. Вышибала отошел на несколько шагов, несколько раз принял боевую стойку, подошел ближе, затем, крикнув «иййя» ударил в спину Гения. Гений упал на стойку и сразу же машинально повернул голову в сторону телевизора. Вышибала заново начал свою странную и долгую процедуру. Процедура продолжалась долго, до тех пор, пока не подошла уборщица. Она мусорным ведром ударила Гения так, что теперь он не мог стоять на ногах и опустился на колени, но без звука, без крика, тихо, будто так и надо. Пока его вытаскивали наружу, Гений успел досмотреть новости почти до конца. Гений услышал все, что счел необходимым. Он услышал, как некий академик в томных увеличительных очках, кратко и умно ответил на вопросы юной телеведущей, которая то и дело озабоченно поправляла свою высокую и большую грудь.

-По своей оригинальности и широте, повторяю и подчеркиваю, широте, - чеканил академик, - своим глубоким динамизмом и правильно подобранными тонами, повторяю и подчеркиваю, тонами, неизвестная картина неизвестного художника намного опережает, повторяю и подчеркиваю, опережает картины не только, повторяю, не только Малевича и Гейнсборо, но и многих, подчеркиваю, многих классиков мира, если не всех их.

-Откуда у вас такая уверенность, господин Хайдергманнщтрихович, ведь картину не нашли?

-Не нашли, или не хотели найти, это вопрос второй, - ответил господин Хайдергманнщтрихович, и надел другие увеличительные очки. Факт в том, что, потеряв пятерых убитыми, бандиты, тем более такие известные как люди из Аль-Кайды, повторяю из Аль-Кайды, которые очень прекрасно знают в мире что и почем, повторяю, что и по чем, оставили и Гейнсборо и Малевича, но неизвестной картины неизвестного художника не оставили, повторяю, не оставили, боролись до конца, повторяю и подчеркиваю, боролись до конца.

-Как вы относитесь к тому, - телеведущая взглянула на свою грудь, - что правоохранители объявили, что кроме этих двух картин там больше ничего и не было?

-Позвольте оставить этот вопрос без ответа, повторяю, без ответа, - слегка усмехнулся господин Хайдергманнщтрихович и, сняв увеличительные очки, надел пенсне.

-А меня, - журналистка слегка поежилась, - очень интересует эта, вот эта мысль. Может это потому, что правоохранительные органы таким образом хотят, очень хотят прикрыть свои слабости, да, прикрыть. Или они хотят другое, - она вздохнула, - допустим, хотят спрятать картины от народа, что вы думаете об этом?

-Может быть, может быть, повторяю, может быть, может быть. Меня, как деятеля искусства, повторяю и подчеркиваю, деятеля искусства, члена союза всемирных художников, повторяю и подчеркиваю, всемирных художников, как заслуженного, повторяю и подчеркиваю, заслуженного деятеля искусства, больше всего интересуют и волнуют позитивные, повторяю, позитивные стороны данного вопроса, то есть, о величии произведения, повторяю и подчеркиваю, о величии произведения. Вот что мне хотелось добавить, - сняв пенсне, он жеманно бросил его на стол, помассажировал лоб. - Меня поражает, повторяю, поражает, температурная устойчивость, повторяю и подчеркиваю, температурная устойчивость данной работы. А это очень и очень важно. Ведь миллиарды, повторяю, миллиарды тратятся в музеях мира для обеспечения стабильной температуры в залах и складах, где хранятся картины. А в данном случае воры, причем, понимающие в творчестве воры, не опасались, повторяю не опасались за судьбу картины. А этот факт сам по себе говорит о том, что картина чрезвычайно устойчива к температурным воздействиям. Да. Да, да, да. И это вынуждает, повторяю, вынуждает нас думать о мастерстве, повторяю и подчеркиваю, мастерстве художника, о его дальновидности, повторяю, его дальновидности. Великий художник, создавая свою бессмертную, повторяю и подчеркиваю, бессмертную картину, как бы, да, да, как бы увидел ее дальнейшую судьбу. А это очень важно. Повторяю, очень важно. Он подбирал и смешивал уникальные сорта красок. А может быть, что сам творец, этот гений, сам был производителем новых видов красок. Да.

Вот, что мог услышать Гений, пока его вышвырнули из бара.

Было уже далеко за полночь, когда Гений пришел в себя. Пока он поднимался и стряхивал с себя пыль и грязь, заведение уже закрылось. Он выискивающим взглядом оглянулся налево и направо с надеждой кого-то увидеть и сообщить ему кто он такой, но улицы пустовали. Хотелось крикнуть, что он и есть Гений, неизвестный Гений, но, увидев за стеклянной дверью быстро движущуюся фигуру уборщицы, он вздохнул огненно, и направился к себе домой.

…

 

Дверь в его комнату была слегка приоткрыта. Гений подумал о том, что он, торопясь, забыл запереть дверь и, ничего не подозревая, вошел внутрь, но как только протянул руку к выключателю, услышал грубый мужской голос:

- Не включай!

Он испуганно застыл. Ему в лицо кто-то направил яркий луч фонарика, отчего Гений чуть не ослеп и потому не смог увидеть, кто же находится в его комнате.

- Это все, что ты написал? - спросил более мягкий голос.

- Ну да, - недоуменно ответил Гений и хотел еще что-то сказать, но получил такой мощный и тяжелый удар в лицо, что упал навзничь. Удар был таким сильным, что больше он не мог подняться до тех пор, пока те, сколько было их Гений не смог сосчитать, не покинули его комнату. И после их ухода он долго не мог встать на ноги. Обессиливший, с помутненным рассудком, он вспоминал маленькую искру, которая молнией сверкнула при ударе, и почему-то почувствовал себя немного легче, будто уснул. И даже видел сон. Ему приснился, что находится на большом, очень и очень большом кладбище, у которого нет ни начала, ни конца, будто вся земля превратилась в огромное кладбище. Проходя средь могил, он заметил, что на надгробных камнях отсутствуют имена умерших. Все могилы были безымянными. Он испугался. «Кто они такие», - едва подумал он, как сразу же получил ответ.

«Это могилы тех творцов, у которых в жизни никогда не было сладких мгновений, их никто не признавал, поскольку никто их не читал, не слышал, не смотрел. Их работы остались такими же неизвестными, как и их могилы. Это самое большое и несправедливое кладбище, кладбище душ творческих людей, кладбище созданное людскими руками». «А где моя могила? - заплакав, спросил Гений». Но никто не ответил ему, тогда он закричал во весь голос, а где же его могила, разве он не достоин иметь свою могилу?

- Готов ли ты умереть? - спросил некто человеческим голосом и совсем рядом. Гений выскочил, словно холодной водой облили его.

- Нет, не хочу! - не раздумывая, быстро и машинально ответил он.

Кто-то сидел на табуретке спиной к нему. В темноте различить его было трудно, и Гений чуть подполз к нему. Тот даже не пошевелился. Гений хотел потрогать его за плечо, чтобы тот повернулся, но его руки провалились в темноту. Он испуганно вскочил, включил свет. В комнате никого не было. Гений, чтобы успокоиться, выкурил несколько сигарет одну за другой, вытер высохшую кровь с губ, и вновь лег, но свет выключить побоялся. Как только закрыл глаза, он вновь услышал тот же самый вопрос.

- Готов ли ты умереть?

- Нет, не хочу, - снова ответил Гений.

- Значит, ты еще не готов быть Гением - промолвил голос, словно разговаривая сам с собой.

- Как же я умру, когда все только начинается? - возмутился Гений - Сколько лет я ждал этого момента, сколько лет я жадно глядел в эту высоту. Я только-только чувствую запах счастья. А вы знаете, как тяжело ждать. Всю свою жизнь жил я в ожидании, а теперь, когда я достиг той высоты, о которой так долго мечтал, вы хотите, чтоб я умер? - Гений открыл глаза и хотел посмотреть на своего таинственного собеседника, но вновь все исчезло, и тут он понял, что он разговаривает с духом, а не с реальным человеком и потому он выключил свет и сел на пол. Снова возник большой черный призрак.

- Вы еще ничего не достигли, - вздохнул таинственный собеседник.

- Почему? - недовольно ответил Гений. - Разве вы не видите, что вся мировая пресса пишет обо мне. Я еще им всем покажу. Ой, как покажу.

- Так или иначе, вам придется жертвовать собой.

- Кто вы такой, что так со мной разговариваете? - взбесился Гений.

- Какая ваша картина принесла вам мировую известность, сделала вам карьеру? Вы об этом думали? Нет. Скажу вам я. Никакая, то есть та, которой нет. Пока вы живы, еще ничего подобного вы не достигли. Поймите одно, что вы никогда не достигнете той высоты, которой так хотите. Во-первых, у вас отсутствует особый талант, впрочем, это не главное, во-вторых, человечество само по себе никогда особо не нуждалось в талантах. Есть люди нужные кому-то, и все. Гениальность это прикрытие тех, кто к этому никакого отношения не имеет. Если кроме экспертов, и то в лабораторных условиях, никто не может отличать оригиналы от подделок, то кому же нужны шедевры? Ваше человеческое счастье потеряно в океане цивилизации и современности. Вы живете правилами, вы живете стильно, вы живете цивилизованно, свободно, но несчастливо, потому вы так и нуждаетесь в гениальности.

- О том же говорю я, - быстро ответил Гений, выпрямившись в сторону таинственного собеседника. - Мне чужды те правила, которыми так дорожат люди.

Призрак усмехнулся, и это хорошо заметил Гений и замолчал

- Почему вы курите? - спросил таинственный собеседник другим тоном.

Гений пожал плечами:

-Ну, как сказать, ну скажем, это меня успокаивает, и к тому же мне нравится курить. Я свободный человек, что хочу, то и делаю.

-Вот видите. Вы сами толком не знаете ответа на вопрос, почему вы курите. Нет, мой дорогой, вы врете, причем очень наивно и по-детски. Вы курите потому, что не вы начали курить, а другие. Это другое правило, если бы вы сами, перед тем как начать курить, подумали о том, что вам необходимо курить, вряд ли бы вы начали курить. Но тем не менее это вредная привычка, к тому же чужая привычка со временем вошла в вашу жизнь, и стала неотъемлемой частью вашего поведения. Вот она ваша индивидуальность, ваша свобода: как только вы видите мир, сразу же привыкаете, будто вечно жили или сами сотворили эту жизнь. И еще умудряетесь бороться за нее, как за свою собственную. - Тень недовольно покрутила головой, а затем продолжила тихим тоном, точно на одной ноте пела давно известную мелодию. - До прошлого века дуэли были не только модными, но и еще неотъемлемым порядком уважающего себя человека. Но я спрашиваю вас, хоть об одном убитом на дуэли оружейнике вы слышали? Нет. И еще раз нет. Люди убивают друг друга не собственными способами, а способами, которые придумали для них другие люди, при этом думают, что защищают свою честь. А вы говорите, что противник правил. Вы врете, товарищ свободный творец, товарищ Гений. Вы просто чурбан. Да, да чурбан. Если вы не в силах бороться с самим собой, со своей самой банальной, вредной, обычной привычкой, а хотите противостоять тем правилам, тем привычкам, которые человечество отрабатывало тысячи и тысячи лет, и живет этими правилами, вам не кажется, что вы сумасшедший или чурбан? - Он занервничал. - Я не люблю, когда взрослые меня слушают с детским азартом. Вы мне уже надоели. Я покидаю вас и напоследок напоминаю - или слава на блюдечке смерти, или…, или жизнь с утешением и обманом. У вас есть шанс. Пока есть жизнь, у вас есть шанс. Не надо никаких последних пламенных слов, не надо, умоляю. За вас будут придумывать такие слова, что вы сами бы удивились, если бы вам удалось прочитать их. И рисовать будут. Если понадобится. Пока вас назначили гением современности, используйте свой шанс, больше такого шанса не будет, жертвуйте собой, используйте свой шанс! К тому же они, как только вас сделают гением таким, каким им хочется, они сами уничтожат вас. Молчите? Боитесь? Вот оно. Наступило время для гармонии. Увидимся там, - таинственный собеседник пальцем указал в небо. - Чем раньше, тем выгоднее. Тем более что с грешников спрос будет с первых, ха, ха, ха!

 

…

 

Смерть Гения потрясла весь цивилизованный мир. Все телеканалы в этот день свое сообщение начали с трагедии, случившейся в далекой южной провинции России. В самой провинции началась большая демонстрация скорби в честь великого художника. Андрею Петровичу пришлось не по своей воле сказать речь о великом художнике, о его настойчивости. Со всех концов мира приехали знатные и значимые люди, высказать свое соболезнование, и хоть краешком глаза взглянуть на могилу Гения. Этот трагический день был настоящим событием. В салонах красоты, в парикмахерских негде было яблоку упасть, городские власти тайком продавали директорам магазинов разрешение на выездную торговлю, кладбище напоминало ярмарку, горожане, что бы дурно не выглядеть в глазах мирового сообщества, нарядились во все праздничное. В один день городишко похорошел и принарядился, точно новогодняя елка. Все было прекрасно, живо, радостно, кроме… Поскольку у Гения не было фотографии и даже паспорт не был у него, его пришлось фотографировать прямо в гробу. Но фотография получилась настолько страшной, что было решено заретушировать исцарапанное и опухшее лицо Гения. И на этот раз ничего не вышло; фотография получилась уж очень мумифицированной. Тогда пришлось отказаться от фотографии, и художники, причем очень известные художники, по рассказам очевидцев, нарисовали, то есть реставрировали его портрет на одно из его полотне, а под ним подписали, что это «автопортрет» Гения. А на надгробном камне изящно начертали: «Гений, Наш Гений».

 

Исмаил-бей, Астрахань, 2004 г.