Говорят, настоящие писатели не любят «набивать» текст на компьютере. Мол, ручка и бумага – живые, это совсем не то, что бездушная техника; вот перепечатывать перед отправкой в издательство – другое дело, там можно… Не знаю. Я не могу писать на бумаге. Все кажется, что опять случится это… Впрочем, за долгие годы я уже убедился – такое и на компьютере чувствуешь… вот только поделать уже ничего нельзя, невозможно.

Первый рассказ я написал, когда мне только исполнилось четырнадцать. Я тогда влюбился в девочку-одноклассницу; она казалась мне похожей на флейту – такая же тоненькая и хрупкая. Я обмирал; на переменах боялся лишний раз взглянуть в ее сторону; на уроках мечтал, рискуя заработать замечание или запись в дневник. А она была влюблена в другого – верзилу из десятого, который и не знал ничего о любви к нему «малявки»…

Я писал этот рассказ, наверное, неделю. Мучился ночами, прятал от родителей, пыхтел над неповоротливыми фразами. Рассказ о счастливой любви, о супергерое, который побеждает всех соперников, о справедливом возмездии. Конечно, это было всего лишь корявым сочинением школьника. Через неделю я узнал, что верзила из десятого перешел в другую школу. А еще через два дня заметил, что во время уроков девочка смотрит на меня…

Я продолжал сочинять разные истории – то фантастику, то так, зарисовки из жизни. К восемнадцати годам у меня набралось четыре толстых тетради – и я решился обнародовать свое увлечение. Поступил на филфак, как и мечтал. В двух толстых журналах даже напечатали три моих рассказа.

Мне было двадцать, когда я крепко поссорился с родителями и ушел, хлопнув дверью. Заночевал у приятеля; ночью, пылая вдохновением, за два часа накатал историю об оскорбленном герое, клевете на которого поверили все – и родители, и любимая девушка. Родители так и умерли, не поверив в невиновность сына. Утром я вернулся домой, но с мамой не разговаривал. А через два часа ее увезли на «Скорой». Еле спасли.

Тогда-то я и начал понимать… И испугался.

Впрочем, нет, тогда еще не испугался. Тогда мне стало любопытно - и я начал экспериментировать.

Если я хотел получить что-то по мелочи, ничего не получалось. Кстати, быстро выяснилось, что маятник работает в обе стороны – я мог «нагадать» себе и радости, и гадости. Но что-то, по-настоящему важное… раз, другой, третий. Я описал выход своей первой книги – и все совпало, почти до деталей. Свадьбу. Развод. Рождение сына. Увольнение с работы. Потом меня обворовали. Потом был скандал с издательством. Обо всем этом я уже знал заранее.

Интересно, что по отношению к другим это не работало. Я мог сколько угодно писать, что на соседа, плюнувшего на мою машину, упадет с карниза сосулька, но сосед оставался жив и здоров. Я мог желать любимой девушке всяческих процветаний – глухо. Тот случай с мамой был, наверное, единственным сбывшимся. Черт его знает, почему.

Я писал, писал и писал. И фантастику, и прозу «про жизнь», пробовал силы в драматургии. Что-то получалось, что-то нет. И каждый раз я чувствовал – нервами, душой, задницей, что я опять предсказываю свою судьбу. Я мог писать про падение кирпича на голову герою, как две капли воды похожему на меня, - и жить спокойно, потому что это же только литература. А мог описывать глоток воды человека, на меня совершенно не похожего, и знать – это мой глоток. ТЕ тексты мне словно кто-то диктовал. Я писал их не сам – мне их писали.

Несколько раз я пытался НЕ писать. Бросал ручку, уходил из-за компьютера, отмахивался от строчек, звенящих в голове. Первый раз дело кончилось головной болью, от которой даже видавшие виды врачи «Скорой» развели руками, а в больнице на следующее утро так же недоуменно переглянулись. Второй раз я отравился… яблоком. Третий… лучше не вспоминать. Словом, после пятого раза я понял – уходить будет себе дороже. Пытался готовиться, страховаться как-то. Ага, как же. Все равно случалось.

Я никогда не мог предсказать заранее, что это будет – роман, рассказ или повесть. Или вовсе одна сюжетная линия эпизодического персонажа. Героем могли стать как мужчина, так и женщина. Фантастика или реальность, беда или удача… я никогда не знал, что это будет. Но в том, что будет – не сомневался.

И по времени это случалось по-разному. То – раз в два-три года, а то – каждые три-пять месяцев.

В каком-то смысле я даже притерпелся – и научился находить в этом своеобразное удовольствие. Например, я точно знал, что меня не переедет машина, не убьет током, я не утону – пока не напишу об этом. В предвкушении уже описанной радости бывало даже больше удовольствия, чем в самой радости, уже пережитой на бумаге.

Выходили книги, были и деньги, и известность, и даже фан-клуб, и приглашения на семинары и форумы. Но мне казалось, что я – не живу. Потому что все это я знал заранее. Я – на поводке. Мне диктуют мою жизнь, а я не живу вовсе.

Я пытался менять сюжет. Глухо. Действительно глухо – как в стену лбом бьешься, темно перед глазами, и хоть всю бумагу порви и монитор расшиби впридачу. А потом все равно огребешь, да еще и не сможешь писать после – ни строчки, ни слова - несколько месяцев. Не стойте на дороге у Судьбы, знаете ли…

И все-таки один раз я ее обошел. Судьбу, ага. Я сумел повернуть сюжет. Я пробивался сквозь стену, продирался сквозь колючие заросли, проламывался сквозь ржавую проволоку, оставляя на колючках клочья шкуры. Но я смог. Я ее переиграл. Мой главный герой сумел найти свою любовь – и остался жив. А не должен был. Это стоило мне полностью потерянного сна и трех месяцев адских головных болей – но я смог. Я закончил эту повесть и два года назад отослал в издательство.

Потом я перестал писать. Вообще. Не мог выдавить ни строчки; при попытке взять бумагу и ручку сводило пальцы. Я отлежал в больнице полтора месяца, врачи так старались найти у меня хоть что-нибудь, но так и выписали - здорового. А я усмехался. Я победил. Пусть я больше никогда не смогу написать ничего, но свою самую лучшую книгу я уже сделал.

Два года я жил, как обычный человек. Если не считать, конечно, пустоты внутри…

А три месяца назад я почувствовал в душе знакомое волнение, и слова заплясали, складываясь во фразы. Я кинулся к компьютеру. За три месяца я написал большой роман – на одном дыхании. Мне его диктовали.

Так что уж извините, доктор, но я вам не поверю. Я ведь точно знаю результаты этих анализов, хоть еще и не видел их. И обещаниям вашим и туманным утешениям цена – грош в базарный день. Я этот свой роман позавчера закончил… дать почитать? И сколько мне осталось, знаю тоже.

Нет, что вы, я спокоен. Вернусь в палату, выпью коньяку (друг притащил вчера, тайком от медсестричек), закурю. Ничего, теперь можно…

А потом сяду работать. В голове крутится что-то неясное… может быть, начало новой книжки. Про летчика, выжившего в пустыне. Я точно знаю, он будет обычный. Может быть, я и не успею его дописать.

Но я иногда надеюсь: а что если это – будет?

Как вы думаете, доктор?

 

10.07.2010.