- Куда цветы поставить? В эту вазу можно?

- Ой, что ты! Там же уже стоят три, а с твоими четное число будет!

- Да это же сирень, в ней сотни цветочков, какое уж тут четное число?

- Всё равно. Здесь все, знаешь, какие суеверные! Это я здесь белая

ворона, потому что я по блату, и просто на обследовании. А остальные все

с раком лежат. Кто на облучении, кто на химии. Поневоле суеверным

станешь. Лучше уж дай я в отдельную бутылку поставлю. Ну как у вас

дела?

- Это у тебя как дела? У нас-то всё хорошо.

 

В онкологическое отделение железнодорожной больницы я пришла

навестить приятельницу Лику, уже зная от её близких, что у неё та самая

страшная болезнь, о которой даже за глаза говорят шепотом, а самому

пациенту, чаще всего, вообще не говорят. Лике не сказали. Ни врачи, ни

мама, ни муж. У неё, всегда такой стройной и лёгкой, месяц назад как-то

очень быстро начал расти живот, и она ходила сдавать какие-то

специальные анализы. Анализы показали, что Лика смертельно больна. И

для родных началась тайная борьба за её жизнь. А сама Лика считала, что

скоро обследование закончится, ей назначат лечение и она поправится.

А как быть мне?! Впервые оказавшись в такой ситуации, я чувствовала

себя очень неловко. О чём говорить, как спрашивать о здоровье, когда

знаешь такое? Это сейчас я уже знаю, что рак бывает излечим. Что просто

сдаваться нельзя. А тогда …

 

- И как они тебя обследуют? Что делают-то?

- Ну, водят на какие-то процедуры, похожие на облучение. Только это не

облучение, это диагностика. А сегодня врачиха вдруг сказала, что в матке,

похоже, большая киста, и что лучше её удалить. На всякий случай. Так и

сказала – на всякий случай! А я ей сказала, что вырезать матку не дам! У

меня месячные, как часы идут. Мне же ещё рожать!

 

«Какой рожать!!!, - кричала я беззвучно,- пусть вырезают к чёртовой

бабушке, может быть живой останешься!».

- А может лучше уж вырезать? , - мой голос казался мне отвратительным.

- Нет. Сказала не дам, значит не дам!

 

Когда через месяц Лику выписали из больницы, она уже всё знала.

Процесс развивался стремительно. У Лики начались страшные боли в ноге.

Родные Лики - мама, бабушка и Паша, тем не менее, не сдавались. Они

почти насильно кормили Лику чёрной икрой, где-то вычитав, что она

помогает, и делали по очереди какой-то специальный массаж больной

ноги. Лика кричала. Страшно кричала, и иногда даже ругалась. Когда я

однажды случайно это услышала, Вера Владимировна грустно так

улыбнулась в ответ на мой немой вопрос, и сказала: «Ничего, Оля, ничего.

Это не она кричит. Это боль её кричит. А Ликочка моя, ты сама знаешь,

очень добрая девочка».

 

Паше было тогда уже 38 лет. Он был на 10 лет старше своей Лики, и,

несмотря на то, что они были женаты уже 10 лет, души в ней не чаял.

 

Странно, невыносимо было видеть, как молодая, и ослепительно красивая

Лика лежит в гробу, а над ней тесным полукольцом стоят постаревшие и

обессиленные Паша, Вера Владимировна и бабушка…

- Ну, теперь можно и мне за ней следом, - вдруг твёрдо сказал Паша.

Все промолчали, будто признавая за ним это страшное право – не жить без

Лики. Возразил ему только тот, кто когда-то подарил ему встречу с Ликой,

кто один только и может решать что можно, а чего нельзя. Тот, кто смеётся

над нашими планами, и заставляет нас жить даже тогда, когда мы сами

этого уже не желаем...

Спустя 25 лет Паша так и живёт вдвоём со своей совсем уже старенькой

тещей, разделяя с ней и память, и тоску по своей красавице Лике. Светлая

ей память!