повесть

I

 

Ира была в семье третьим, нежеланным ребенком. Первой родилась Люба. Когда Любе шел пятый год, мать родила ей брата. Мальчик появился на свет очень болезненным и через четыре года умер. Весной 1959, в средине мая, когда мать рожала Иру, отец хоронил сына.

- Всю жизнь будешь маяться, - негромко зло сказала мать, когда ей первый раз принесли дочку на кормление.

Так и вышло...

 

Жила семья Иры на окраине рабочего поселка в небольшом бревенчатом доме-пятистенке, что выстроил отец перед рождением Любы. Жили бедно. Отец работал плотником на заводе цветных металлов, мать – медсестрой в поселковской больнице. Отец ни разу не повышал голос на дочерей или на мать, но сильно, иногда недельными запоями, пил. Мать часто болела. Деньги в семье не водились. Ире вещи не покупали. Даже колготки она донашивала за сестрой. И обе они радовались слипшимся серым подушечкам в маленьком газетном кулечке, которые в получку приносил пьяный отец.

Когда Ира первый раз пришла в школу, Люба пошла в десятый класс. Особенной приязни между сестрами не было, но старшая младшую в обиду никому не давала. Учились обе хорошо. Люба без особого труда после школы поступила за семьдесят километров от дома в Свердловский политех. Мать по крохам собирала ей деньги на каждую неделю. А на втором курсе Люба вышла замуж за одногруппника, который жил вдвоем с мамой в трехкомнатной квартире на Восточной улице областного центра. В качестве подарка молодоженам родители невесты достали гэдээровскую стенку – не ударили в грязь лицом.

Выплатив все деньги за стенку по кредиту, отец ушел к другой женщине.

 

Окончив институт, с дипломом и полуторагодовалой дочкой Верой, Люба приехала в родной дом. С мужем-однокурсником к тому времени она уже развелась и с высшим электротехническим образованием устроилась работать в городе, к которому прилегал их поселок, электромонтером в горэлектросети. И зажили они в доме вчетвером – мать с Ирой и Любовь с Верой – без надежды...

 

Под Новый год, когда Ира училась в восьмом классе, мать усадила ее напротив, провела рукой по светленькой головке и сказала скрипучим голосом:

- Худая ты у меня, одни кости. Любка и то после родов округлилась. А ты масюненькая какая-то. Мася моя…

Жалость к дочери комом подобралась к горлу, но мать продолжила:

- Ты прости меня, Ира. Не могу я тебя в институт определять, хоть ты и учишься на одни пятерки. Я на полторы ставки в больнице, а Любке с Веркой все одно помогать надо. На работе мне хорошая женщина подсказала, а пусть твоя Ирка идет в техникум, как я на бухгалтера выучится. Всегда в тепле-сыте, обута, одета…

 

Жалко было уезжать из поселка. Все здесь такое знакомое, родное. И девочки-одноклассницы, и Андрей Кравченко. Ира смотрела на него снизу вверх и чувствовала себя маленькой собачкой. А он сильный и большой, молча, шел за ней следом из школы. Она оборачивалась и, убедившись, что он рядом, летела над тропинкой, только сердце радостно стучало тук-тук, тук-тук... Как электричка по звенящим рельсам...

 

Жалко, ох жалко... Но «жалко – у пчелки», - говаривал когда-то отец. И пятнадцатилетней пташкой выпорхнула Ира из тихого домашнего гнездышка, и очутилась в огромном чужом городе.

К счастью не одна была такая. В общежитии техникума Ира стала жить в комнате еще с тремя девочками из области – такими же, как она. Домой ездили редко, только в каникулы, на Новый год, ноябрьские и майские праздники.

 

С последним листопадом 1977 года Андрея Кравченко провожали в армию.

На сборном пункте было полно народу. В плотном кольце поселковских Ира увидела Андрея и рядом свою близкую школьную подругу Галю. Галя училась в пединституте. Ира протиснулась к ним, поздоровалась. Все пили портвейн, из больших тоскливых зеленых бутылок. Андрей протянул одну Ире. Ира отпрянула в сторону, Андрей захохотал, прижал свободной ручищей к себе и стал целовать - жадно, шумно, дыша перегаром, оставляя на лице мокрые следы слюны с портвейном. Раньше Иру никто не целовал.

- Приду из армии, свадьбу сыграем. Я матери уже сказал. Жди меня, Ирка.

- Хорошо, хорошо, отпусти, - пищала Ира в полуобморочном состоянии.

- Ну, смотри, - последние слова Андрея прозвучали как угроза. Он уехал в армию, а хрупкая Ира с тревожным сердцем осталась...

 

Через знакомую бухгалтершу мать выхлопотала, чтобы Иру распределили в город, почти в поселок.

...Механический будильник просыпался в половине шестого утра. Мать вставала, кидала на тлеющие угли в печке две березовых чурочки, и через пару минут печь отзывалась гулким свистом и треском. Потом будила Любу. Ира с Верой спали на раздвижной софе. Иру будили в шесть часов. Прогнав сон тонкой холодной струйкой рукомойника, наспех выпив кружку пустого чая, она выбегала из дома. Пронизывающий и летом холодный ветер с Верх-Нейвинского пруда, казалось, подхватывал ее и нес вниз, к асфальтовой дороге, и больше часа добиралась она пешком на мясокомбинат, где работала бухгалтером материальной группы.

После работы Ира забирала Веру из садика, и они, взявшись за руки, как две сестрички, бежали домой, рассказывая друг дружке свои истории.

Дома, в крытом дворе, Ира всякий раз проверяла почтовый ящик. Писем от Андрея не было. Надув щечки, легонько вздохнув, Ира спешила по хозяйству – то дров натаскать и печь растопить, то кроликов покормить и в стайке убрать. Телефона у них не было, и Ира иногда звонила с работы в поселковскую школу маме Андрея – их учительнице математики – узнать новости.

 

Когда в дембельской короткой шинели с аксельбантами, в меховой, кубиком, на самом затылке солдатской шапке-ушанке, в смятых гармошечкой юфтевых сапогах, Андрей Кравченко ступил на перрон родной станции, он увидел Галю – Ирину подружку. Галя приехала в другом вагоне этой же электрички. Что уж такое рассказала она Андрею, за недолгое время их совместного пути в поселок, никому не известно. Но поздно вечером, Андрей, пьяный, ввалился в дом к Ире.

- Что же ты не дождалась меня, сука? – кинул он Ире с порога.

- Что ты говоришь такое? – Ира удивленно испуганно смотрела на него снизу вверх.

- Не хулигань! Иди домой, проспись, - мать выбежала из кухоньки с прихватом в руках.

Андрей выхватил прихват, зажал в кулаках концы его деревянного черенка, резким ударом сломал об колено и, швырнув на пол обломки, выбежал вон.

Ира, бледная, в белом платье в больших черных горошинах опустилась на пол. Из глаз лились слезы, руки дрожали. Чуть слышно она повторяла:

- За что? За что?

Мать с Любой подняли Иру, положили на софу. Вера принесла воды в эмалированной кружке.

- Пьяный дурак. Завтра прибежит, прощение просить будет, - сказала мать, вытирая рукавом слезы с лица Иры.

Но Андрей не пришел ни завтра, ни в другой день. Месяц спустя к ним пришла его мама и, рыдая, рассказала, что сын уехал в Свердловск и устроился работать на стройку. А еще через год Андрей женился на городской.

Ира стала воспринимать окружающий мир как сторонний наблюдатель. Словно она находилась в невидимом никому, кроме нее, зрительном зале и смотрела фильм: вот рябина у дома стыдливо спрятала ствол за багряными листьями... вот первые пушистые снежинки летят за окном, а в комнате тихо и тепло... вот ее сапоги осторожно ступают на лед, чтобы быстрее, напрямую через пруд, придти на работу... а вот цифры сами складываются в бухгалтерских проводках...

 

II

 

Три года, как три серии немого кино, промелькнули перед глазами Иры. И в эту размеренную жизнь вдруг ворвался рыжеволосый, худой и высокий парень с гитарой, на белой «Волге». Коля работал водителем в управлении стройки. Ира старше его на два года, уже руководитель группы. Коля – бесшабашный, и у него бронь от армии. А когда он берет в руки гитару...

Весной следующего года Коля и Ира подали заявление в загс.

- Он один у нас. И мы хотим сделать свадьбу не хуже, чем у других, позвать родственников, посидеть, - говорила, будто приказывая, Зинаида Владимировна – будущая свекровь. Они с мужем – оба высокие и грузные – нависли над Ирой.

- У нас денег нет, - робко подала голос мать из своего угла.

- Пускай Ира попросит у отца, - командовала Зинаида Владимировна, скрипя половицами.

 

В первый же выходной день Люба с Ирой спустились по тропинке от дома на соседнюю заасфальтированную улицу и постучали в третьи от проулка ворота. Через минуту двери открыла жена отца.

- Проходите, проходите, гости дорогие, - сладенько тренькнул голосок разлучницы.

Люба с Ирой вошли в дом. Отец сидел в светлой кухне с двумя окнами за большим столом. На столе накрытом яркой клеенкой с крупными красными маками стояла початая бутылка красного вина, два граненных стакана и в миске огромные куски пирога с мясом.

- Доченьки, - нараспев протянул отец. Его пьяненькие глазки увлажнились.

- Пап, Ира замуж выходит. Не мог бы ты дать ей немного денег – на платье и вообще, - громко, с ходу выпалила Люба.

В кухню влетела отцова женка:

- Ой, деточки! Да откуда ж у нас деньги? Нам самим своих деток подымать нужно.

- Своих? – переспросила Люба. – А Ирка – она, что – чужая?

Отец – пьяненький и жалкий - улыбался. Он хотел бы помочь, но опасался конфликта. Пауза затянулась. Люба потащила сестру за руку:

- Пойдем. Нет у нас отца, да и не было никогда.

И уже выходя, услышали они приглушенный хлесткий голос разлучницы:

- Нищим не подают.

 

Свадьбу закатили в столовой, с размахом. Со стороны жениха гостей было человек пятьдесят. С Ириной стороны – пятеро – мать, Люба с Верой и матери знакомая бухгалтерша с мужем.

- Всё на наши, на кровные... Коля-то у нас – один, а невеста-то - бедные, – жаловалась свекровь кому-то из гостей, как бы тихо, невзначай, но так, что слышали все.

 

Жить молодожёны стали у родителей Коли в городе. На работу Иру теперь возил муж. А после работы Ира, под пристальным взглядом свекрови, осваивала жизненное пространство трехкомнатной квартиры. Отношения между невесткой и свекровью накалялись.

Но «не было бы счастья, да несчастье помогло».

 

Под Новый год свекор – Александр Николаевич – уехал в отпуск погостить на родину, в Куйбышевскую область, да так и остался там.

«Ты прости меня, Зинаида, - перечитывала свекрови в который раз письмо Ира. – У Гали муж погиб на тракторе – с моста рухнул в реку… Я за ней еще до армии ухаживал… Дети у нас у всех выросли… надо пожить для себя… На квартиру я не претендую… По доверенности сними деньги с книжки… вышли документы… по весне оформим развод… Прости».

- Вот кобель, всю жизнь мне испоганил, - рыдала свекровь.

Зинаида Владимировна ушла в себя. Невестку по инерции еще поругивала частенько, но как-то вяло, без былого пристрастия. Да и Ира старалась, понимала все.

 

Так прошло два года. Жизнь постепенно налаживалась. Одно тяготило – Ира не могла забеременеть.

- Надо тебе к бабке в Верхотурье съездить, - говорила Зинаида Владимировна.

Ира краснела, отнекивалась. Но к врачу пошла. Потом и Колю привела.

- Наследственность… подвижность сперматозоидов… коагуляция… оптимальный период зачатия, - долго и непонятно говорил им пожилой врач после многих анализов и консультаций. А потом, отправив Колю покупать в аптеку при поликлинике какие-то лекарства, по выписанному только что рецепту, наедине, сказал Ире:

- Муж твой в детстве переболел болезнью, о которой уже все забыли. Но теперь он никогда не сможет иметь детей. Ему ничего не говори, а сама - знай, - и, увидев её растерянное лицо, добавил:

- Крепись, дочка. Такая видно у тебя судьба.

 

В 1985 году Люба с Верой получили двухкомнатную квартиру в новом микрорайоне, а управление стройки вывели из состава градообразующего предприятия, переподчинив другому министерству. Ничего как будто бы не изменилось – и зарплата осталась прежней, и очередь на квартиру сохранилась - да вот только бронь от армии сняли...

Ира с Колей и Зинаидой Владимировной и знать не знали ничего об этом, но однажды, в начале апреля, им принесли повестку из военкомата. А ещё через месяц Коля ушел в армию.

Ира жила со свекровью, но стала чаще, на выходные, оставаться в поселке у матери.

Коля попал в химвойска, и после «учебки» был направлен в часть в Челябинской области, в трехстах километрах от дома. Он водил «уазик», был самым старшим из солдат-срочников, и, наверное, поэтому постоянно попадал в какие-то неуставные истории. Так что ему, как говорил командир части – «отпуска не видать, как своих ушей».

 

III

 

В новом году в конце зимы мать уезжала на неделю погостить к двоюродной сестре. Недалеко, в другой городок, откуда сама была родом. Иру попросила побыть на хозяйстве.

В пятницу, после работы, Ира сначала заехала к Любе и Вере. Пили чай с пряниками.

- Оставайся у нас, - канючила Вера.

- Да не могу я, Верунчик, печку топить нужно, а то бабушкин дом заморозим, - собиралась Ира.

Было уже около девяти, когда по узкой тропинке меж высоких сугробов вышла она на свою улицу. Морозно. Ни души. И только белесый печной дымок от соседских крыш летит прямо вверх в звездное небо.

От ворот родного дома вдруг отделился большой темный силуэт. Ира замерла. Страх сковал её, сделал маленькой ледышкой – ни голоса, ни вздоха, ни выдоха.

- Поздно гуляешь одна, - слабый огонек сигареты выхватил из темноты знакомые черты. Затянувшись глубоко, Андрей отбросил окурок в сторону. – В дом-то пустишь?

Ира молча отворила калитку, не закрывая её за собой, прошла в крытый двор. В темноте, на ощупь, открыла другим ключом дверь в дом. Вошла, включила свет, сняла шапку, пальто и прямо в сапогах принялась растапливать печь. Андрей уже без шапки и пальто, опустившись на колени, стал помогать.

Тепло разливалось по дому. Иру бил озноб. Она незаметно терла ладошки и всё боялась посмотреть в сторону Андрея. Он подошел сам, приподнял её на руки и осторожно, словно ребенка, прижал к своей груди. Ира потянулась к его губам, и он торопливо стал целовать её.

 

- Ты мой, мой, - всё шептала Ира.

Андрей уже спал, распластав могучее тело на узкой софе, оставив Ире маленькую полоску у самого края. Над пропастью…

 

- Ну, пойду я, - только и сказал Андрей утром, не поднимая глаз.

Она не удержала его, закрыла за ним двери, села на неприбранную софу, охватила ладонями голову и заплакала, бесшумно подрагивая хрупкими плечиками.

 

Перемены в себе самой были для Иры любопытны и пугающие одновременно. После двух недель задержки, она всё поняла. Поделиться ей было не с кем.

«Будь, что будет», - решила Ира, взяла на работе неделю отпуска и поехала к мужу. Командир дал Коле три дня увольнительной, и они безвылазно провели их вдвоем, в крохотной комнатке, на самом верху четырехэтажного общежития для офицеров.

Коля перемен не заметил, а Ира ничего не сказала. Так и уехала. Страх остался позади.

 

Ирининой беременности все обрадовались, как долгожданному выстраданному событию. Командир части объявил Коле десять суток отпуска. А в конце ноября Ира родила мальчика. Имя мальчику дала Антон.

«Антон – почти как Андрей».

Зинаида Владимировна души не чаяла во внуке. Всю свою нерастраченную любовь она принесла ему жертвенно легко и радостно. Стирала пеленки, бегала в магазин и в детскую кухню, купала, вставала по ночам, брала на руки, убаюкивала, пока не уснет. И Иру окружила вниманием и заботой. Гуляла часто с коляской, с гордостью показывала Антона соседям и знакомым и, не боясь дурного глаза, торжественно говорила:

- Ну, вылитый Коля. Только волосы мамкины. Богатырь, как папка. Пятьдесят один сантиметр, два восемьсот весу, хоть и семимесячный.

 

Антон рос достаточно спокойным. Почти всё время спал, пуская во сне слюни. А Ира первые три месяца не спала. Днем было некогда, а ночью, когда сын и свекровь затихали, она смотрела в темноту и плакала. Её гордость, её маленький Антоша сопел рядом, а Андрей ничего не знает.

«И никогда, никто не узнает», - сказала сама себе Ира.

 

В конце мая в полном семейном составе отмечали сразу три события – полгода Антоше, демобилизацию Коли и, с опозданием, день рождения Иры. Всё складывалось удачно.

 

Через год Коле выделили двухкомнатную квартиру в новой девятиэтажке. В кредит купили мебель, да и Зинаида Владимировна помогла.

И всё бы хорошо, жить бы, да радоваться. Да вот только Коля стал часто задерживаться, куда-то пропадать вечерами. Ира всё чаще ложилась спать одна или вдвоем с Антошей в его комнате на раздвижной софе, привезенной от матери.

Коля иногда возвращался под утро, и от него пахло чужими духами.

- Гены кобелиные, - говорила теперь мать, когда Ира жаловалась ей на мужа. – Потерпи, может, перебесится. У вас семья, ребенок. Ты же любишь его?

- А есть она любовь-то, мам? – спрашивала Ира, а сама всё чаще думала: «А вдруг Коля обо всем догадывается?»

 

По утрам Ира с Антошей шли в садик. Сын удерживал маму на пороге группы. Целовал «в одну щечку, в другую, в губки, в лобик, в носик». Из садика Ира всегда выбегала. Работала она уже заместителем главного бухгалтера, созданного на базе УРСа акционерного общества. Зарабатывала больше мужа. И звали её уже по имени-отчеству, Ирина Михайловна.

После работы Ира забирала Антона из садика, заходила с ним по пути домой в магазин. И все вечера проводили они вдвоем.

Коля работал всё также водителем, только не на стройке, как раньше, а в фирме у своего знакомого. В выходные дни, отоспавшись, Коля уезжал с сыном на служебной машине то в Свердловск-Екатеринбург, то ещё куда-нибудь…

У Иры появились нервные крикливые нотки в голосе. Она стала часто позволять себе отчитывать подчиненных. И за глаза её стали называть стервой.

Дома Ира неделями не разговаривала с мужем. А иногда случались скандалы.

- Ты не спишь со мной уже больше года! Мне все это надоело, - в отчаянии сказала она как-то.

- Ну, давай разведемся, - спокойно ответил Коля.

 

Квартиру делить не стали. Коля переехал не к Зинаиде Владимировне, как думала Ира, а к другой женщине. Ира вместе с Любой собрали и отдали Коле через нотариуса деньги за одну треть от рыночной стоимости квартиры. Денег Коле хватило на подержанную «девятку». Виделся с сыном он только по воскресеньям, и знакомым теперь говорил – «я – воскресный папа».

А Ира по воскресеньям стала бывать у матери в посёлке. И иногда, сделав крюк, проходила перед домом, где жила мама Андрея. Андрей был в Екатеринбурге.

 

И в это время появился Саня…

 

IV

 

Саня – Александр Иванович – не появился, конечно же, а работал главным энергетиком на одном предприятии вместе с Ирой. Он был разведен и жил с родителями.

На работе Ирина Михайловна и Александр Иванович постоянно ругались. Как заместитель главного бухгалтера, Ира вела все счета основной хозяйственной деятельности предприятия. И ей казалось, что затраты на воду и водоотведение, за потребленную электроэнергию и на технологические нужды – чрезвычайно высоки, а она – единственная на всем белом свете, кто эти затраты считает. Александр Иванович терпеливо объяснял ей, что их служба контролирует расходы по показаниям счётчиков, оптимизирует техпроцессы, внедряет энергетически малоемкое оборудование.

 

Как-то в феврале, Антоша учился уже в третьем классе, Ирина Михайловна и Александр Иванович разругались особенно сильно. В присутствии генерального директора и главного бухгалтера Ира назвала службу главного энергетика тихим омутом с чертями, в котором растрачиваются миллионы. На что Александр Иванович ответил, что он, как мужчина, не будет отвечать хамством на хамство, но, если бы он был генеральным директором, то он уволил бы Ирину Михайловну за тупость…

Совещание закончилось, все разошлись. А вечером Александр Иванович с бутылкой шампанского и шоколадным тортом позвонил в дверь Ирининой квартиры…

«Ну, что ж», - подумала Ира, и Саня стал бывать у них чаще. Потом ещё чаще. В октябре они расписались.

 

Саня очень хотел иметь детей.

- Нечего разводить нищету, - всякий раз отвечала Ира. – Расплодятся, как кролики, а потом жрать нехрен. Хотя бы одного вырастить, воспитать, дать образование. Вот мне не смогли дать высшего образования. А что я – дура, что ли?

 

Отсутствие высшего образования – было пунктиком у Иры. Частная предпринимательница, которой Ира по мере необходимости сводила баланс, в прошлом – чудом избежавшая тюрьмы, а ныне – хозяйка жизни и трех продуктовых киосков в поселке, подсказала правильный путь. Она достала Ире диплом какого-то уфимского вуза, с которым Ира пришла в городской филиал института дистанционного обучения – за якобы вторым высшим образованием. И через полтора года Ирина Михайловна получила пахнущий чернилами гербовой печати новенький диплом государственного образца. Пунктик был устранен.

 

Саня старался быть Антону настоящим отцом. Ходил с ним на лыжах, разбирался с обидчиками, встречал из музыкальной школы, бегал на собрания, помогал делать домашние задания. Антон учился неплохо. Но держался всегда особняком. Капризами добивался всего, чего только желал: от мороженного - до музыкального центра, от компьютера - до электрогитары, от мобильника - до ударной барабанной установки.

Отношения у Иры и Антона с родителями Сани не сложились.

Саня старался, оставаясь, всё чаще у родителей – залечивать раны от нанесенных обид…

 

Антон заканчивал школу. Саня таскал его по репетиторам, затем взял отпуск и на машине возил в Екатеринбург – на подготовительные курсы в политех. Ждал по пять-шесть часов.

Антон поступил на бюджет – на электротехнический. Ира и Саня сразу же купили ему однокомнатную квартиру в трёх трамвайных остановках от института.

 

Однажды, в порыве искренности, Ира рассказала Сане о своей первой любви. Имён не называла. Сказала только, что видела его недавно, что он живет теперь в поселке у больной старенькой матери. Разведен. Работать ездит в областной центр.

 

Прошло чуть больше года. Ира сводила тогда баланс приятельнице-предпринимательнице. Она пришла в тот день поздно, на два часа позже обычного. Стояла весна. Ира ходила без берета. Сане почудилось, что от её волос пахнет сигаретами. Он спросил, почему. Ира растерялась, покраснела.

 

…В этом году Ире исполнился пятьдесят один год. Антон окончил институт и работает в Екатеринбурге. Приезжает на выходные. Готовить самостоятельно он не научился, и Ира готовит ему на целую неделю, чтобы потом только разогреть в микроволновке. Когда Антон не может приехать, Ира берет большую сумку и идет на станцию. На электричку. Одна.

 

октябрь-ноябрь 2010