Он зарезал первую жену весной.

Как раз под восьмое марта.

Уродливая сосулька заглядывала в окно. Истекала грязной капелью, барабаня по подоконнику. Подъедала серый сугроб. Отражала февральское солнце. Это значило, что уже почти весна. Точно весна, безо всяких почти.

Он закашлялся, ожили и задвигались тени, очерчивая впалый живот. Худые руки, все в синеве наколок, съежившихся вместе с кожей, усохшие, как и его тщедушное тело. Он никогда не отличался статью. А сейчас тем более.

Та весна была ранней. Капель и солнце всегда напоминали о дне, когда он купил эту удушающее вонючую мимозу. (Она продавалась охапками, стоящими в ведрах. «Приобретайте любимым женщинам! Осчастливьте всего за тридцать рублей, совсем даром!»). День прошел замечательно. Он сколымил немного деньжат. Хотел порадовать жену Раю. Мимозой и шоколадкой. А себя пивком.

Он помнил, как повстречал друзей. Угостил. Как пришел домой и убил Раю – нет. Под звук капели по подоконнику (или это стучало в голове?) он открыл глаза и начал рассматривать. Растерзанную мимозу. Растрепанную Раю. На стершемся линолеуме. Желтое на красном. Халат на Рае был цвета мимозы. Откуда здесь красный цвет и почему цветы и жена на полу, он понял не сразу. И как оказался в его руках их кухонный нож – тоже. В висках грохотала капель. Алыми бусинами стекала с лезвия. На суде он ловил обрывки фраз, как листья, уносимые ветром, силясь понять их смысл. «В состоянии измененного сознания», - плавало в воздухе, уносясь под потолок и дальше, в открытую форточку. «Вменяем», - стремилось туда же. «В виде двенадцати лет…», - как жирная точка. Клякса, поглотившая все, что было ДО.

Барабанная дробь по подоконнику. Бусы, рассыпавшиеся по старому линолеуму. Красный коралл. Он видел такие в витрине ювелирного магазине. Перевел взгляд на пол. До чего убого, ветхо. В таких местах и не может быть иначе. Обвалившаяся штукатурка. Облупленная краска. Когда-то голубая. Сейчас серо-бурая, со следами рук, ног, судеб. Последние лет сорок-пятьдесят здесь точно ремонта не было. А людей побывало тьма. Вот также смотрели, как он, слушали капель. А что еще делать? Как в тюрьме, где он провел двенадцать лет. Опять закашлял, снова заплясали тени на истощенном лице, как воспоминания, налетевшие сегодня к весне ли, или к тому, о чем не хотелось думать?

Своей второй жене Зинаиде он не покупал мимоз. При знакомстве, поигрывая татуировками на тогда еще упругих мышцах, сразу рассказал, где и за что провел последние годы. Она поверила тому, что человек меняется, осознает и перевоспитывается. Заслуженным наказанием. Любовью. Хорошим отношением. Она будет заботиться о нем, холить и лелеять. Не давать пить. И у них все будет хорошо. А то, что было останется в прошлом. Они прожили пять лет. Счастливых и беззаботных. А потом он запил. И зарезал свою вторую жену.

Он все отдал бы, чтобы это оказалось шуткой. Или кошмарным сном. Но это была явь, за которой последовал второй срок. Он говорил себе, что не станет думать о том, как и почему, чтобы пережить и выжить. Освободился с намерением доживать свой век одному. И почти осуществил его.

Когда в его жизни появилась Татьяна, он долго старался избежать близких отношений. Гнал, грубил, оскорблял. Она хмурила едва заметные брови. Поводила светлыми глазами, опускала белесые ресницы. Скрещивала руки на полной груди, и – не обижалась. Есть люди, которые не обижаются. Никогда. Они или остаются, и молча терпят, или уходят, так же без слов. «Дура блаженная! Ты знаешь, за что я сидел?» Она знала. Потому и убереглась, когда он опять запил. А потом родила сына Ивана. Уже без него.

Сколько сейчас Ваньке? Десять уже. Он отдал бы ему все, если б было что отдать. Оказалось, что нечего.

Он смотрел, как тает сосулька в окне хосписа. Стена напротив скреплена уродливыми штырями – разваливается. В ней – кабинет врача. Душевная женщина, Ольга Петровна, вчера показала ему на снимке пятно на легком, которое мешает дышать. Он подумал, что здесь такое место, где все брошено, запущено, разваливается: и здание, и легкие, и судьбы. А там, за облупленным грязным окном, над серым, в трещинах крылом больницы, зарождается весна, стучит капель, обновляется небо.

…Он ехал в поезде. Долго. С Татьяной и Ванькой. Знал, что его ждут. Боялся опоздать. Надеялся на встречу.

Поезд остановился. Вышел. Светило солнце. Буйствовала зелень. Он увидел изумрудную гору. На ее вершине – Зина с Раей. Стояли, улыбались, размахивали руками. Звали. Он пошел по дороге, ведущей к ним. Было тяжело. Что-то мешало. Продвигался на зов. И с каждым шагом становилось легче. Радуясь, он поднимался все выше, чувствуя, что становится легким и невесомым. И не заметил, как оторвался от земли и воспарил навстречу счастливым женам.

Весна была уже рядом. По подоконнику барабанила капель.