Бегу на станцию

ИЛИ…

пространное повествование о невозможности

уехать от себя.

 

Он был рожден, что бы бежать...

С. Чиграков

 

Бегу на станцию. Бегу сквозь автобусную толчею и темную слизь тоннелей, галдящий кто-во-что-горазд вокзал и, замерев на час, в натружено гудящей ленте электропоезда, как в яблочко мишени, попадаю на станцию, на твой с двумя серыми платформами и желтой башенкой кассы полустанок.

Путь мой также похож на стремительный полет шарика в детском бильярде, который, минуя многочисленные гвоздевые воротца и алюминиевые лунки, бьется с бешеным азартом о борт и, описав дугу, полный энергии удара, летит дальше, пока не забудется, не замрет в покое, там, где когда-то начал свой путь.

Вот и я уже на твоем полустанке. Иду домой, неизменно попадая носком ботинка в прорези трещин на асфальте. У меня есть триста шагов, чтобы прийти в себя.

Я помню их разными - когда закат заливал алым отблеском лужи или першил в горле зной, а еще с колкими снежинками, щекотавшими губы. Но, вне сезона, серые многоэтажки подслеповато таращились в проходящих своими глазницами с бельмами штор. Из одного такого всевидящего ока выслан и твой дозор. И я почти вижу как, заметив меня, ты успеваешь поставить чайник, невольно улыбаясь, заглядываешь в зеркало, при этом поправляя халатик или взъерошивая непослушную челку. И замираешь. И успеваешь открыть дверь еще до моего звонка. И поцеловать меня входящего привстав на цыпочки. И замереть. И, вздохнув, обмякнуть в объятье.

 

@@@

 

Кто из нас первым начал разрушать наш маленький рай, наш оазис благополучия? Ты? Я? Какая разница?.. По этому поводу мне всегда вспоминается анекдот о том, как двое поспорили о том, кто дальше высунется из окна и один неожиданно выиграл.

 

@@@

 

В равной мере мы ценили домашнюю тишину и уют. Не навязчивую притязательность салфеток, услужливый наряд кухонных штор и девичий хоровод комнатных занавесочек, наивную задумчивость цветастого паласа, панибратство меха искусственного медведя на мудрой скрипучей кровати... Брошенные лоскуты рукоделия и мои книжки-бумажки лишь добавляли зримые штрихи наших увлечений, так естественно, как появляется патина на бронзе. Словом наш дом вмещал сотни милых сердцу мелочей.

Выросло ли из них наше общее убежище? Наша цитадель? Нет. Сгубило ли его скрытое желание чего-то еще большего? Твоя нетерпеливая к этому жадная устремленность или мое непозволительно мечтательное неприятие подробностей быта?

Бог весть... Только запустение пришло изнутри, и как все великие империи мы сдали внешние границы, и каменные укрепления, как только их строительство достигло логического завершения. И разошлись, помня планы и чертежи, но, зная и то, что они ничего не значат, когда пришло опустошение сердец.

 

@@@

 

Где он заповедный край сбывшихся желаний? Кто там живет люди, или уже ангелы? И вокруг чего тогда там движется жизнь?

 

@@@

 

Нужно ли, возможно ли измерить Божественную силу Любви? Света озарившего сердце? И какие слова об этом не покажутся стертыми звуками, приевшейся жвачкой, просто словами... А ведь даже для тех, кто был непобедим в стремлении к власти, деньгам, славе, лишь только она, возможно скверно понятая по старику Фрейду, и могла стать знаком настоящей победы, а значит и поражения по отношению ко всему прочему.

Как сберечь ее лепестки от наплывов обыденности? От приступов эгоизма, понятых и непознанных собственных комплексов и пунктиков? Болезненного ощущения бессмысленности существования? Как сочетать своевольную страсть и смиренную покорность, искренность и присущую личности тайну?

 

@@@

 

Дело не в том, что бы сказать правду, а в том, чтобы не лгать. Истины мы все равно не найдем, у каждого слишком своя, правда.

 

@@@

 

Я казался себе крут, слишком крут. И это мне нравилось. Драйв. Драйв. Драйв. И ты была самой сладкой частью пряника. Что мужчина без женщины - колесо, летящее без цели и без смысла. Колесо, лишенное оси. Но и быть прикованным не к своей телеге невозможно. Завезет Бог весть, в какую сторону, так быстро, что и сам не заметишь.

Я себе казался крут, ой как крут. Я, в собственных глазах, слыл несокрушимой скалой, могучим деревом, плечистым Гераклом. А на поверку, к собственному удивлению, оказался облачком, маленьким пушистым облачком. Не в смысле облака в штанах. Там - то, как раз гранит, ствол, мускулистый крепыш... А вот в смысле надежности мужского плеча - облачко. Напрасно ты надеялась усесться на него дорогая. И напрасно я мечтал вознести тебя до небес! Ты была столь же не склонна к полетам, как я плести кружева. Дело вовсе не в том: что лучше кропотливо слагать узор, или как я носиться по воле ветра, как угорелый. И то и другое, так или иначе, творчество. Но вот как при этом простить друг другу эту непохожесть, и то, что не похожи мы так, же на идеальных принцев и принцесс из детских сказок и снов... Не случилось. Стали мы спорить, кто круче ... умеет высовываться из окна. И оба, как уже говорилось, неожиданно выиграли.

 

@@@

 

Как держать дистанцию с тем, кого ближе тебе нет? Как не построить золотой клетки для такой редкой, такой дивной птицы как ты! Как самому не стать, этой клеткой?

 

@@@

 

На твоем месте я бы сам такому как я не доверился. Слишком резок, слишком порывист, слишком увлечен собой. Нет с ним рядом ни для кого места, разве не видно... Что двигало тобой? Вера в мою любовь, вера в Бога, судьбу, провидение... Или ты надеялась изменить меня? Если так, то догадывалась ли ты при этом, что по остроумному наблюдению некого С. Минутина «единственное средство к тому - сделать мужчине столько зла, чтобы он потерял вкус к жизни»... Ты, конечно, не зло творила, а боролась с моими недостатками. Приручала меня. Оплетала сетью заботы и взывала к моей совести: вот смотри, сколько я для тебя стараюсь, а ты?.. А я... Если б я дерево был, скала, или дикарь необученный... а я облачко. И не нужно меня ни поливать, ни удобрять, ни охаживать. Нужно помнить кто я, и любить, если, конечно, такое вообще возможно любить.

 

@@@

 

Ты думала я крутой... Да нет: я – очень, ОЧЕНЬ… крутой. Вот только.… Только вот если в Богов перестают верить, они умирают. Кто-то мудрый сказал. Ничего нельзя сделать для того, кто в тебя не верит, кто не просил. Потому как вместо чуда, подарка, тогда рождается халява, или насилие, или ни чего не рождается, так устроен мир. Даже Христос не смог сделать чудес, потому что не верили ему. А раз не верят – значит не надо. Мне казалось, для тебя я мог зажигать звезды. Но ты не просила. Ты не верила, что мои пассы руками и мерцание светил - единая симфония. Ты просила, что-нибудь попроще, кстати, яичницу. С удовольствием, любимая! Только помечтай о чем-нибудь еще - ведь весь Божий дар в яичнице не помещается.

Он, дар, для того кто умеет удивляться, мечтать, верить, любить, прощать, принимать и... ценить подарки.

 

@@@

 

Кто тебя учил плести силки из невидимой нити любви? Твоя многоопытная мать? Зачем ты пыталась играть на тонких сердечных струнах... Что направляло твою руку... Эгоизм? Ревность? Просто любопытство? Желание подмять под себя... Приспособить...

Признаюсь... я тоже строил для тебя темницу. Наивный! Как будто узница замка Иф была бы мне чем-нибудь интересна...

И отчего это так: женщине непременно нужно низвести мужчину до состояния полового коврика, о который можно разве что ноги вытереть. А потом презирать, и даже ненавидеть слабака, но с удовольствием им пользоваться. А мужчине нужно, покорив строптивую замуровать ее в четырех кухонных стенах.

Почему даже сильно любящему человеку, чтобы спастись от порабощения, нужно постоянно обрывать ниточки – силочки своего и чужого эгоизма, которые идут от сердца к сердцу.

 

@@@

 

Даже самая домашняя женщина всегда скорее кошка, склонная улизнуть в мартовскую капель, и гулять сама по себе. Мужчина, даже кобелируя за каждым углом, верен как пес своему дому. «Жили как кошка с собакой» - кажется это о нас!?.

 

@@@

 

Но как приятно, милая, завоевывать тебя каждый день!

Только ты не сдавайся!..

 

@@@

 

Ты плела паутинку буден. Труд твой был прихотлив и труден.

Змей воздушный убегать не собирался, просто он все время к Небу поднимался.

 

@@@

Как я обижал тебя этим (самовлюбленный истукан!), что не верил в твою мечту, в твою легенду. О твоих старинных временах, О Скарлет О’Хара. О твоих премудростях Василиса Прекрасная! О твоих ярких цветочках на лугу, девочка с милой тугой косичкой. Я даже винил себя потом в том, что я в этом тебя предал. Но все же это не так - не предавал, скорее не предавал большого значения. Верил я тебе... Как мог, но не пахарь я, не Иван-царевич, и не солнышко ясное. Тучка я. Облачко. Хоть убейся! Но может быть мы могли найти общую игру. Ведь нашли же ее Маленький принц и Роза, ветер и флюгер, подсолнух и дождь... Нужно только уважать чужое Божественное имя. Чувствовать, что все мы друг с другом связаны... И любить другого, как самого себя, поскольку все мы к несчастию одиноки.

 

@@@

 

Ты здесь рояль, а скрипка - я. Всю ночь играем напролет. И ждем со страхом ты и я: кто первым чудо оборвет.

@@@

 

Тебе, наверное, будет любопытно узнать одну небольшую тайну. Я часто видел во сне, вызывал наяву в памяти, наконец, приезжал на твою станцию. С замирающим сердцем смотрел, как ты идешь на работу. Слышал, как каблучки туфель бьют степ об асфальт. Заворожено наблюдал, как перекатываются крупные бусы на округлой груди, отзываясь в такт шагам. В воздухе даже витал горький запах твоих волос. Как величественно спокоен твой цепкий пристальный взгляд. Но меня ты не видишь.

И я, притаившись, ни чем не выдам себя, пока однажды ты не поднимешь голову, и с безумной тоской и любовью не посмотришь в небо. И душа твоя станет легкой. Как облачко...

Я не мазохист. Я знаю, что любил и люблю тебя. Ты лучшее, из того, что у меня было. Ты то, чего лишен, но то чем я не смотря ни на что богат.

Поэтому когда я спускаюсь в ледяные глубины своего “Я”, и спрашиваю его о Любви, то оно твоим голосом отвечает, что Любовь всегда жива, пока еще не остыло сердце.