Суровый север – даль заветная… Среди лесов, студеных рек в глуши – деревня неприметная, мне не забыть ее вовек. Самой природою рожденные, здесь люди сильные живут, неторопливые, спокойный; их единит нелегкий труд. Сплав бревен – речка лесом дыбится, глядишь – захватывает дух! А мужики в реке-кормилице бросают бревна, словно пух. Смотрю – идет ко мне курносенький: - Пошто ты, девка, тут стоишь? Взяла б да бревнышек подбросила, не то все зенки проглядишь. - Да ладно, дядя, ненадолго я: родню решила навестить. - Так и ступай своей дорогою, нешто тут без толку бродить. Пошла назад к своей околице, где дом бревенчатый стоит. Дрова брат рубит, словно молится, колун над головой свистит. В избе, на скобленой столешнице, уж самовар гудит-поет, а две племянницы-насмешницы печь пироги кладут на под. Сегодня гости собираются, не виделись так много лет. В углу кот лапой умывается: видать, ждет тоже свой обед. Обед на севере обыденный: грибы, картошка, пироги с черникой, всяческою рыбою – знай лишь желудок береги. А вот и гости деревенские, их полдеревни – вся родня. Детей я вижу, лица женские – и так похожи на меня. Под образами скамьи длинные вокруг широкого стола, и люди вереницей чинною садятся – всех судьба свела. Тут пир горою начинается: несут громады пирогов, первач по стопкам разливается – так сладок он под хруст грибков. Провозглашает тосты чинные по роду старший – мой отец: за мать, Устинию Калинину, отца не помнит – был малец. Богатырем слыл дед по силушке, коня вздымая над собой. Он молодца и свел в могилушку, вдова осталась с ребятней… Честь честью помянув покойного, пьют за здоровие живых. И льется песня, песня вольная лет пролетевших молодых. Как в старину, меняют блюда – то бишь с начинкой пироги: с навагой, семгою, севрюгой. А самовар поет-гудит. И чай по чашкам разливается, все дуют в блюдца меж перстов. А гул не молкнет, разрастается, всяк ближнего обнять готов. Довольные, осоловевшие, выходят родичи во двор. Есть где размяться засидевшимся – река искрится, рядом бор. Померяться друг с другом силою на круг выходят мужики и, поплевав слюной обильною, трясут друг друга за грудки. Их шеи кровью наливаются, ручищи – что стальной ухват; телами с силой упираются- и ни вперед, и на назад. Медвежьей хваткой скособочены, валятся наземь мужики в крапиву, прямо у обочины, - несутся рыки, матюги! Встают усталые, сомлевшие, друг другу руки подают, а жены тут же подоспевшие пот утирают, скромно ждут. А ребятишки, что воробышки, качели облепив гурьбой, вцепились в поручни за колышки; визжат, взмывая над землей. Расходятся все ближе к вечеру, наговорившись досыта. Стада уж согнаны овечьи, в овчарне дойка начата… В деревне опустела улица, мерцают в избах огоньки. На пышных сеновалах грудятся детишки, рядом старики. Я ж забираюсь на полати. Как здесь уютно, как чудно! А ночка, белая как скатерть, глядит задумчиво в окно. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
