Цветова начала свою трудовую деятельность в заводской газете, именуемой в народе просто «многотиражкой», придя туда по направлению, сразу же по окончании университета.

Молодую симпатичную выпускницу почему-то большинство сотрудников восприняли, как человека временного. Может быть, этим объяснялся тот факт, что с первого дня её никто не называл по имени, заменяя его то «молодой порослью», то «стажёром». Но чаще, особенно за глаза, новенькую на украинский манер именовали – дивчина, с подачи своего главного редактора, который, представляя её своим сотрудникам, провозгласил: «Вот вам, писаки, дивчина. Вводите её побыстрее в курс и максимально используйте на подхвате». Однако Тамаре это не очень нравилось, тем более что официально она сразу же была зачислена в штаты, без всякого испытательного срока, как, собственно и было положено, когда речь шла о молодых специалистах с направлением. Однажды она даже попыталась возмутиться, высказав редактору, что желает, чтобы к ней обращались по имени и отчеству, на худой конец, по имени, но на «вы», на что тот ответил: «Ишь, какая ершистая! Такое обращение ещё заслужить нужно. Вот продержишься в газете с наше, тогда видно будет, как к тебе обращаться»,- сделал он ударение на слове «тебе», видимо, чтобы поставить девчонку на место.

Валентин Гаевский, некогда работавший сначала инструктором, затем – заведующим отделом в ЦК ЛКСМ Украины, однажды, вспомнив, что он журналист по профессии, переехал в Россию, в город детства, где жил с семьёй его двоюродный брат, возглавлявший промышленный отдел в одном из районных комитетов партии. Не без его протекции функционер от комсомола и оказался сразу же главным редактором многотиражной газеты на самом крупном заводе области. Ему, на удивление быстро, предоставили от предприятия весьма приличную квартиру. В общем – он был обласкан судьбою и начальством, хотя неизвестно, что важнее. Через год Гаевский уже разъезжал на новенькой чёрной «Волге». Он неизменно избирался в партком завода-гиганта, всегда был на виду и, не в пример бывшему главному редактору, ограничивавшую свою деятельность исключительно руководством работы небольшого коллектива редакции, неизменно писал в газету сам. Однако предпочтение отдавал передовицам.

С первых дней в многотиражке Тамара поняла, что её шеф способен писать лишь, что называется, на злобу дня, с неизменными призывами, здравицами, приветствуя, как того требовала коммунистическая партия, «всё новое, передовое, прогрессивное». Клеймить же «отжившее и устаревшее», на что тоже постоянно указывалось в партийных документах того времени, он доверял своим подчинённым. Сам о себе на планёрках он нередко говаривал: «Запомните, борзописцы, я здесь Бог, царь и воинский начальник, а вы – моё войско, от боеспособности которого зависит то, какова будет наша газета».

На самом же деле, главное, кем он был для своих журналистов, среди которых, кстати, была ужасная текучка, - это цензором, безжалостно вычёркивавшем то, что ему почему-то не нравилось. Он кромсал буквально всё: статьи о перспективах развития тяжёлого машиностроения и автомобилестроения в стране, о династиях потомственных конструкторов, рабочих и инженеров, очерки и даже репортажи с места событий. Причём, он крайне редко объяснял, почему та или иная фраза или же целый абзац не пришлись ему по нраву, бросая короткое: «Это просто неудобоваримо!»

На словах приверженец «живого правдивого слова», на деле он оказывался губителем сколько-нибудь свежего взгляда на проблемы, коих на крупном предприятии было немало. Он был категорическим противником новых рубрик, упорно сопротивлялся введению «Молодёжной страницы», хотя на заводе, даже по статистике, молодых рабочих и служащих насчитывалось значительно больше половины. Это было тем более удивительно, что сам он был выходцем из комсомольских работников, а значит, должен бы был радеть за молодёжь и прислушиваться к их мнению.

Однажды Валентин Остапович Гаевский вызвал к себе Цветову и чуть ли не торжественно объявил ей:

-Ну, повезло тебе, дивчина. Пробил твой, так сказать, звёздный час,- он часто говорил штампами,- я поручаю тебе первое серьёзное дело – написать очерк о заслуженной учительнице Ждановой Марии Ивановне, преподающей русский язык и литературу в нашей подшефной школе.

-Это, что же, родственница секретаря парткома завода или однофамилица?- не подумав о возможных последствиях вопроса, опрометчиво спросила Тамара.

-Жена, хотя я не понимаю, какое это имеет отношение к делу, я же сказал: она заслуженная учительница – это главное, а не родственные связи. Она замечательная женщина, талантливый педагог, достигший, как ты понимаешь, больших успехов на ниве просвещения. К тому же, она – депутат районного Совета. Вот все эти факты и качества должны быть в первую очередь отражены в очерке. И поторопись! Материал должен выйти к 8 марта.

К тому времени Цветова начала работать над циклом заметок о молодых рабочих с интересными судьбами, о ребятах, имеющих необычные увлечения. Она уже сделала наброски отдельных очерков о тех из них, кто в свободное от основной работы время занимается творчеством: пишет стихи, посещает кружки художественной самодеятельности в заводском доме культуры или ходит в спортивные секции. Тамара собрала немало материала о молодых рабочих сборочного цеха, которые на базе цеха создали клуб «Патриот», руководил которым ветеран войны, старейший рабочий этого цеха. Пока в газете напечатали лишь одну маленькую заметку из этого цикла, да и то с большими сокращениями, где рассказывалось о том, как члены клуба были на экскурсии в Подмосковье «По местам боёв». Работа с молодёжью была недавней выпускнице университета по нраву, хотя и требовала значительного времени. Встречи со своими героями она обычно назначала на вечерние часы, а писала в основном по ночам. Собственно, поэтому она и попыталась отказаться от очерка о маститой учительнице, сославшись на свою занятость с заводской молодёжью:

-Простите, у меня и так две недели наперёд расписаны, даже воскресенья. Вы же знаете, я готовлю очерки.

-Ах, вот оно что,- оборвал её Гаевский,- начнём с того, что это пока никакие не очерки. Это писульки. Причём, ты делаешь их исключительно по своей личной инициативе, вот и работай над ними в своё личное время - хоть все ночи напролёт. Наша заводская газета, позволю себе заметить, - это не твоя частная лавочка, а рупор и прожектор, подчинённый исключительно интересам предприятия и работающий, кстати, непосредственно под руководством парткома, профкома и заводской администрации. Разницу улавливаешь?

Ну, а дальше он продолжил буквально засыпать молодую журналистку речевыми штампами, которые ей не просто не нравились – они раздражали. Хотелось закрыть уши, чтобы их не слышать:

-А то, что тебе главный редактор поручает, - дело архиважное, политическое, если хочешь! Понимать надо – не маленькая уже! В принципе, мне нравиться твой слог, если что не получится, не сомневайся, подправим. Но я всё-таки надеюсь, что справишься и не опозоришь честь мундира. И помни,- как показалось Тамаре, совсем не к месту, сказал в довершение Гаевский,- око журналиста в наши дни – это луч, способный высветить многое.

«Ну, ладно бы, он поручил мне вывести кого-то на чистую воду,- подумала молодая журналистка,- тогда бы подобное напутствие ещё можно бы было принять, а так, что можно «высвечивать» у заслуженной учительницы?»

А он, тем временем, так и сыпал избитыми клише, скорее декламируя их, чем просто озвучивая заранее отрепетированный текст. Казалось, будто каждым произнесённым словом он хлестко ударял свою юную сотрудницу по щекам. Иначе, как можно было объяснить, почему её щёки вдруг стали пунцовыми.

- И никаких возражений мне, если не хочешь вылететь с работы!- начал он заключительную часть своего спича. - Это тебе ясно, комсомолка Цветова?- впервые обратился он к ней по фамилии,- считай, что ты получила партийное поручение, хоть ты ещё пока и не член нашей партии.

Ах, как он любил отдельные слова в своих речах выделять интонационно, чуть ли не выкрикивая их. Таким словом в последней фразе стало слово «нашей».

-Итак, вперёд, за работу! Докладывать о том, как продвигается дело, будешь лично мне в конце каждого рабочего дня.

Вышло так, что от своей первой в жизни «заказухи» журналистке всё-таки не удалось отвертеться. Бедная девочка, знала ли она тогда, да и могла ли даже предположить, сколько их у неё ещё будет впереди.

Вернувшись в комнату, весьма отдалённо напоминавшую рабочий кабинет, где стояло сразу несколько столов, Тамара увидела устремлённые на неё глаза собратьев по цеху, в которых был всего один вопрос, который тут же и был озвучен самым шустрым из всех, студентом-заочником. Он устроился в многотиражку, чтобы заработать журналистский стаж, хотя уверял, что застрял здесь «для оттачивания пера»:

- Ну, что наш Бенкендорф, мозги полоскал, или «задачи ставил»?

Все присутствовавшие: это и три внештатных корреспондента, и случайно оказавшиеся в этот день в редакции вместе, машинистка и художник Василий с нетерпением ждали ответа молодой сотрудницы.

-Заказуху подкинул.

- Ну, всё, девочка, считай, влипла! Прощай свобода мысли и слова!- шепотом, заявил заочник Николай, успевший, отвернуться к столу и изобразить, что занят своим делом, едва в комнату вошёл сам Гаевский.

- Что обсуждаем, борзописцы? У меня складывается впечатление, что вам делать нечего - и это тогда, когда я каждому из вас индивидуальный план вручил! Рты закрыть – и за работу, в конце дня попрошу отчитаться, что успели сделать, а главное, как, ясно? Я к руководству. Через час буду. Чтобы к моему возвращению все разошлись по объектам, а тут оставались только машинистка и художник! А то сигнал поступил, что давненько вас в цехах завода не видели, тогда, как советский журналист постоянно должен находиться в гуще всех событий, особенно это касается вас, голубчики, работающих в заводской многотиражке.

Газетчики прекрасно знали, что никто ничего подобного ему не сигнализировал, они давно привыкли к тому, что их босс именно таким испытанным методом всегда намекал на своё, якобы, «всевидящее око».

Но сегодня разбушевавшийся начальник на одной фразе не остановился. За сим посыпались, как из рога изобилия, замусоленные фразы и слова о предназначении журналиста и журналистики и всякая прочая белиберда. Собственно, к ней в редакции давно привыкли, и не относились серьёзно, всегда пропуская её мимо ушей. Слушать подобный бред, который стал неотъемлемой частью этой колоритной, и в то же время, одиозной персоны в неизменной чёрной «тройке» с галстуком в горошек «а ля Ильич», сколько-нибудь благоразумному человеку было попросту невозможно.

Времени на очерк было мало, если делать его в стиле жанра. Потребовалось бы доскональное изучение вопроса и всего того, что только возможно было узнать о самой будущей героине очерка. Прекрасно осознавая, что от неизбежного не скрыться и не увильнуть, Тамара начала с предварительной работы, составив подробный план своих действий. Она предусмотрела в нём буквально всё: личное знакомство с учительницей, ознакомление с её работой, посещение уроков и внеклассных мероприятий по литературе (раз та была словесником) и, конечно же, - беседы с коллегами по работе и с учениками.

Едва Цветова покончила с планом, она позвонила в школу, чтобы узнать расписание уроков своей будущей героини, а, если повезёт, договориться о встрече.

Уроки первой смены, а Жданова работала исключительно с утра, заканчивались в тринадцать часов, так что журналистка успевала в этот же день посетить школу.

Ей было приятно подниматься по ступенькам, которые за два последних года её ученичества стали для нее родными. Именно здесь они собирались до занятий, чтобы потом всем вместе дружно подняться в класс, здесь же дожидались друг друга, чтобы после окончания уроков «провожаться» до дому, На школьном же крыльце была сделана последняя классная коллективная фотография, на следующий день после выпускного вечера. Всё здесь ей было знакомо, тем более, что она не теряла связи с родной школой, ежегодно принимая участие в организации вечеров встреч с выпускниками. Как только Тамара стала работать в заводской многотиражке, директор пригласил её в «Клуб интересных встреч», который был основан ещё в пору её ученичества.

Возможно, именно поэтому и на сей раз, появление Цветовой в школе было воспринято большинством педагогов не как прибытие корреспондента из газеты, а как визит бывшей ученицы. Однако завуч, несмотря на то, что уже из телефонного разговора с Тамарой знала об истинных причинах её посещения, не сумела скрыть своего удивления:

-Тамарочка, а почему это ваша газета заинтересовалась именно Марией Ивановной? У нас много достойных педагогов, проработавших в коллективе не один год, которые, осваивая новые передовые методики, уже добились зримых результатов. В частности, их воспитанники неизменно становятся призёрами самых различных олимпиад, в том числе и областных, а двое ребят в прошлом году получили высокую оценку в Москве – вот о ком следовало бы написать, я думаю.

Несколько смутившись, Тамара вынуждена была сознаться:

-Видите ли, это задание нашего главного редактора, а они у нас, если честно, обсуждению не подлежат, кроме того, он сказал, что Жданова имеет звание «Заслуженный учитель РСФСР», и это главный козырь в выборе кандидатуры.

Журналистка не стала говорить о том, что маститый педагог является ближайшей родственницей вновь выбранного секретаря заводского парткома, впрочем, в школе об этом не могли не знать, тем более что та была подшефной.

-Да, она действительно имеет такое звание,- явно без энтузиазма в голосе произнесла завуч,- однако работает у нас, что называется, без году неделю – даже не с начала учебного года. Кстати, поэтому у неё и классного руководства нет, и нагрузка пока мизерная – меньше полставки. К сентябрю у нас, как правило, все часы бывают уже распределены, а Жданову привели,- она сделала особенный акцент на последнем слове,- после ноябрьских каникул.

Естественно, от Тамары не ускользнуло, что её бывший педагог говорит о новой учительнице без особого почтения и уважения. Эмма же Петровна, решив, видимо, что не совсем этично продолжать подобную беседу в коридоре, где она встретила Цветову, пригласила журналистку пройти в свой кабинет, где продолжила:

-Видите ли, как получилось: у нас Светлана Николаевна Чижова, между прочим, Ваша одноклассница, в декретный отпуск ушла, вот мы её часы и поделили так, чтобы часть из них этой самой Ждановой досталась.

По тому, как прозвучало в устах завуча «этой самой Ждановой», Тамара окончательно убедилась, что учительницу, назначенную сверху героиней её очерка, не очень-то любят в педагогическом коллективе, если не сказать ещё точнее. Впрочем, она вдруг подумала, что к «блатным» частенько так относятся в начале их появления, даже если впоследствии они, неожиданно для всех, окажутся хорошими работниками и вполне приличными людьми, так, что она решила и этого фактора со счетов не сбрасывать.

-Из всего мною сказанного Вы, наверное, поняли, что лично я ничего конкретного о нашем новом педагоге рассказать не смогу. Я ведь пока даже ни на одном уроке у неё не присутствовала, хотя это и входит в мои прямые обязанности, как заместителя директора по учебной части.

Завуч на какое-то время замолчала, словно раздумывая, стоит ли об этом говорить со своей бывшей выпускницей, но потом, словно собравшись с духом, решила, что скрывать, в сущности нечего, и сказала всё начистоту:

-Она попросту не пустила меня к себе ни на один урок, пусть не покажется это Вам странным. Жданова вообще как-то особняком держится у нас в коллективе. Думаю, ты догадываешься, из-за чего. И в школе она не привыкла задерживаться: отведёт свои часы – и тут же уходит, не то, что мы. Для нас школа – второй дом, впрочем, что Вам об этом-то рассказывать, помните, наверное, как мы с вами дневали и ночевали здесь, - то в кружках занимались, то всевозможные мероприятия по учебным предметам проводили, то культурный досуг организовывали. Так вот, скажу я Вам, в этом плане у нас всё по-прежнему, даже кружков ещё прибавилось – вот об этом бы можно было написать в газету. Мы бы Вас на наши концерты или на КВН пригласили, с ребятами бы пообщались. Знаете, сколько умных и интересных ребят сейчас в школе!

-Умнее и лучше нас?

-Я не для сравнения это сказала – мы вас всегда будем помнить. Просто сегодняшние школьники более смелые, что ли, не боятся с нами спорить, отстаивать свою позицию. У нас теперь даже учком есть, и один раз в месяц они сами ведут уроки, занимаются административной работой, причём, всё на полном серьёзе. И ведь здорово это у них получается!- с гордостью за своих воспитанников завершила завуч.

- Эмма Петровна, подождите,- вдруг спохватилась Тамара,- это не наша ли Светка Голосова ушла в декретный отпуск? Она же русский и литературу здесь преподавала после института?

- Слава Богу, отреагировала, а то мне показалось, что тебе это вообще не интересно!

- Что Вы, ну, надо же, Светка – мама! А кого же она родила? Должна была уже, раз в ноябре было семь месяцев беременности, - словно забыв, зачем она пришла в школу, продолжала Цветова засыпать свою бывшую учительницу вопросами,- а как, кстати, она беременность перенесла? Представляю, как ей непросто было с животом у старшеклассников уроки вести, особенно на последних месяцах!

-Всё у неё нормально прошло,- с радостью переключилась Эмма Петровна на приятную для неё тему, обрадовавшись, что наконец-то не нужно подбирать слова и думать, что говорить,- дочка у неё родилась - Машенька. А ты сходи к ней – она будет рада. Только ты её не узнаешь! Светка наша, когда в школу работать пришла, и пятидесяти килограммов не весила, а сейчас в ней не меньше центнера. Правда, и девочку родила богатырских размеров – чуть ли не пять килограммов, и длиной шестьдесят три сантиметра.

- Ну, даёт Светланка!

- Да ведь есть, в кого. У неё муж выше двух метров – Светик наш рядом с ним, даже при сегодняшних габаритах пигалицей смотрится. Где только такого детину выискала! Ты, случайно не знаешь?- завуч и не заметила, как перешла с Тамарой на «ты». Видимо, это произошло, когда они стали беседовать, как старые добрые знакомые, а не как представитель прессы, пусть и заводской, с завучем школы.

-А что до отношения к её беременности старшеклассников,- снова продолжила Эмма Петровна,- они её просто опекали, особенно перед уходом в декретный отпуск. Как за ребёнком, честное слово, ухаживали – из дому соки приносили, фрукты. Мне кажется, они даже учиться лучше стали - только чтобы свою Светлану Николаевну плохой отметкой не расстроить.

- Ай, да молодцы ребята – надо же, какие благородные! Не уверена я, что мы бы в наше время так же себя повели. Может, и правда, что сегодняшние ученики лучше нас, по крайней мере, взрослее, раз так по-взрослому к беременности своей учительницы отнеслись.

- Мы, кстати, тоже их поступок оценили.

Теперь Эмма Петровна, правда, сама ещё совсем молодая женщина, разговаривала со своей выпускницей на равных, как подруга. Они вспоминали бывших одноклассников Тамары, от души смеялись, и даже хохотали, когда кому-то из них на ум приходили забавные или комичные картинки из прошлой школьной жизни. В кабинете, однако, моментально воцарилась тишина, едва они обе услышали стук в дверь.

Не дождавшись приглашения, в кабинет завуча решительно вошла дородная, пышногрудая дама лет пятидесяти.

-Мне передали, что Вы меня вызывали. Я, между прочим, жду в коридоре уже около получаса, тогда как уроки у меня давно закончились.

От зоркого глаза Тамары не ускользнуло, как изменилась в лице завуч, ещё минуту назад задорно хохотавшая вместе с ней, словно девчонка.

- Во-первых,- стараясь говорить как можно сдержаннее, произнесла Эмма Петровна,- я не вызывала, а просто просила, чтобы Вы зашли. Во-вторых, встречи с Вами жду не я, а вот эта молодая особа. Я оставлю вас у меня в кабинете, надеюсь, Тамара Викторовна лучше меня расскажет о цели своего визита к нам.

Знакомьтесь – это Мария Ивановна Жданова, заслуженная учительница, преподаватель русского языка и литературы. А это Тамара Цветова – журналист, наша выпускница, медалистка и гордость школы, за сим позвольте откланяться.

Эмма Петровна вышла из кабинета так, будто попыталась как можно быстрее скрыться, что вообще было очень похоже на бегство.

Тамара сразу же поняла, что ей предстоит ещё более сложная работа, чем она об этом думала раньше. Она давно согласилась с теми, кто утверждает, что первое впечатление обычно бывает самым сильным. То, какой явилась перед журналисткой Жданова, не сулило ничего приятного, а более близкое знакомство, похоже, не доставит удовольствия ни той, ни другой из них.

Как ни странно, первой начала героиня будущего очерка:

- Ну, и что Вас, милочка, ко мне привело?

Всякий раз, когда Цветова слышала в свой адрес это мерзкое и неприятное слово «милочка», ей становилось не по себе. Пройдёт немало лет, а звучание этого словечка так и будет продолжать вызывать в ней и раздражение, и неприязнь к любому, кто бы его ни озвучил. Вот и сейчас она едва сдержалась, чтобы не произнести: «Никакая я Вам не «милочка», но вовремя спохватилась, вспомнив о цели своего визита. Журналистка постаралась быть максимально вежливой, корректной и предупредительной:

- Видите ли, Мария Ивановна, - начала она довольно уверенно, хотя в самом начале голос её чуть-чуть дрогнул,- наш главный редактор поручил мне написать о Вас очерк в газету.

- Если не секрет, что за газета такая?- бесцеремонно фотографируя представителя прессы взглядом прищуренных глаз, спросила маститый педагог.

-Заводская многотиражка,- ответила та, ничуть не изменив тон, хотя её потихоньку начинала захлёстывать волна неприязни к собеседнице.

-Ах, вот что за газетёнка мной заинтересовалась!?- криво ухмыльнувшись, не то спросила, не то констатировала Жданова, вопреки ожиданиям журналистки, всё дальнейшее взяв на себя. – Завтра, в это же время я принесу Вам вырезки из газет, причём, не каких-то там многотиражек, а нормальных, полновесных газет, где обо мне были публикации. Вы их изучите – и пишите себе на здоровье свой очерк.

Цветова и вовсе опешила, когда увидела, что учительница поднимается со стула, собираясь уходить, похоже, не намереваясь продолжать с ней беседу. Едва шевеля губами, она невнятно произнесла заранее заготовленное:

-Простите, но я бы хотела договориться, когда можно будет посетить Ваши уроки, побеседовать с Вашими воспитанниками, побывать на литературном вечере, или ещё каком-нибудь внеклассном мероприятии, например, диспуте или читательской конференции.

-Ну, знаете ли!- даже не пытаясь скрыть своего возмущения, подходя к двери и качая головой, убийственным голосом отчеканила Жданова,- Вы, что же это, милочка, и в педагогике смыслите, а не только в журналистике? Хотя, судя по возрасту, Вы и в этом своём, первом ремесле не поднаторели! Ну, и молодёжь нынче нахальная пошла – будет она ещё у заслуженного учителя уроки проверять, инспектор РОНО мне выискалась!

- Почему же сразу «проверять»?- попыталась, было, Тамара остановить педагога.

- Ничего больше говорить, а тем более спрашивать, не нужно, а то я и передумать могу,- не поворачивая головы, бросила Мария Ивановна, громко хлопнув за собой дверью.

Она ушла, даже не попрощавшись, а молодая журналистка, сразу же после ухода Ждановой, буквально рухнула на стул гранатой, у которой выдернули чеку, значит, вот-вот она должна была взорваться. Затем девушка вытащила из портфеля свой тщательно продуманный план работы над очерком и начала его чёркать с таким остервенением, что бумага разрывалась в клочья. За этим занятием и застала Тамару Эмма Петровна, вернувшаяся в кабинет.

-Ну, и как прошла беседа, надеюсь, с успехом?

Вопрос этот оказался последней каплей в чаше, переполненной гневом и обидой, которую только что выпила до дна расстроенная девушка. Она разрыдалась, как маленький ребёнок, нуждавшийся в немедленном успокоении. Завуч обхватила головку своей недавней ученицы руками и начала поглаживать её, пытаясь хоть как-то помочь бедняжке, однако, всё было тщетно. Лишь опустошив маленькими глотками целый стакан воды, дробно постукивая зубами по стеклу при каждом очередном всхлипывании, Тамара немного успокоилась.

-Ты, дружок, давай-ка, никуда не торопись. Во-первых, нечего всем показываться с красными глазами, во-вторых, выговорись. Я даже рекомендую тебе выругаться, если что, я закрою уши, не стесняйся в выражениях, по себе знаю – это должно помочь. Ты не думай, - на моём веку тоже много всякого было. Зато, как говорится, есть, что вспомнить.

Совет оказался весьма мудрым, не послушайся его Цветова, она непременно побежала бы по горячим следам в редакцию и таких бы там дров наломала, что это потом непременно вышло бы ей боком. А ведь чёркая план, она уже представляла, как выпалит своему главному всё, что она думает и о его хвалёной мадам Ждановой, и о нём самом, и о журналистике, и о его низкопробной газетёнке. Только вдоволь наревевшись и немного отойдя, девушка окончательно поняла, что всё бы могло кончиться совсем плачевно, поступи она так, как замышляла.

Обстоятельно разобрав создавшуюся ситуацию, и разложив всё по полочкам, Эмма Петровна сделала вывод, что её бывшая воспитанница попала в весьма щекотливое положение. Она предложила Тамаре не пороть горячки, взять всё то, что предложит ей на следующий день заслуженная учительница и сделать-таки очерк таким, который удовлетворит главного редактора газеты, на что журналистка ответила:

-Эмма Петровна, миленькая, я же после этого себя уважать перестану, а там, глядишь, и журналистику возненавижу, а мне бы этого так не хотелось!

-Послушай, девочка моя, я предлагаю тебе компромиссное решение проблемы. Помимо очерка для газеты ты, отдельно, напишешь материал исключительно для себя. Это может быть что угодно – рассказ, памфлет или фельетон, впрочем, жанр тут не главное, с ним ты можешь и позже определиться. Может статься, ты обратишься к своим записям через годы, когда всё, что связано с сиюминутными переживаниями отболит. Причём, записи должны быть предельно подробными, с перечислениями мельчайших нюансов переживаний и фактов. Это необходимо, чтобы выплеснуть, так сказать, на бумагу весь тот негатив эмоций, который в данный момент тебя переполняет. Таким образом, удастся сохранить свежесть восприятия для будущей работы с материалом - это с одной стороны, а с другой – это как бы поможет тебе очиститься от скверны, в которой тебе пришлось сегодня искупаться.

Тамара слушала свою бывшую учительницу по литературе очень внимательно. Гнев, боль, растерянность и чувство беспомощности постепенно улетучивались. Она стала отчётливо понимать, какую задачу на перспективу ставит перед ней хоть и молодой, но весьма мудрый педагог.

-Поверь мне, в жизни ещё не такое может приключиться,- продолжала напутствовать свою бывшую воспитанницу завуч,- ты постарайся к каждому из событий подходить аналитически, и никогда не забывай записывать их в свои рабочие блокноты, надеюсь, ты уже таковыми обзавелась – это поможет душе не очерстветь, а крыльям не сломаться до срока. Приучи себя хранить всё, что пишешь, даже, если это совсем маленький сюжет или зарисовка. Перечитаешь свои старые записи лет, так через двадцать-тридцать, только уже по-новому, с опорой на приобретённый жизненный опыт, - и снова вспорхнёшь. А может быть, появится желание использовать их в повестях, а, возможно, и в романах – чего только в жизни не бывает, поверь.

Как давно Цветова не вспоминала этого жизненного урока, данного ей около четверти века тому назад, как напутствие, тридцатилетней женщиной, оказавшейся не только по-настоящему мудрой наставницей, но и пророчицей, предопределившей судьбу своей воспитанницы.

Хоть и ругала журналистка безжалостное время на чём свет стоит, но на сей раз, она была ему благодарна за то, что оно не стёрло из памяти финала всей этой поучительной истории, ставшей значительной вехой на пути её становления и как журналистки, и как личности.

Соединив тогда газетные мадригалы, принесённые Ждановой, девушке удалось вылепить из них очерк о некоем стилизованном образчике талантливого педагога без лица, однако наделённом всеми теми качествами, которые должны были быть присущи эталону человека, строго соответствовавшего «Кодексу строителей коммунизма».

Тамара, словно издеваясь над собой, что попахивало садомазохизмом, насиловала свое эго, стараясь писать нарочито грамотно, не позволяя себе никаких огрехов в языке, точно подбирая лексику и обороты речи, не греша при этом многословием. Она чётко, ясно и понятно излагала то, что ей претило, было не только противно, но и омерзительно. Несмотря на лаконичность, очерк в рукописи занял восемь стандартных листов бумаги, что уместилось в четырёх колонках, почти на половину газетной страницы - именно о таком размере и помышлял главный редактор, когда давал ей задание.

Сверху, на оставленном для заголовка месте, журналистка крупными печатными буквами вывела: «ЕЙ ДОВЕРЕНО НАШЕ БУДУЩЕЕ», после чего отложила ручку и перечитала написанное. Тамара была дома одна, так как бабушке с дедом, наконец-то, впервые в жизни как ветеранам завода, которые уже давно на пенсии, профком выделил семейную путёвку в санаторий. Конечно же, февраль – не лучший месяц для курорта, но старики всё равно решили, что их облагодетельствовали, и с радостью отправились на воды на лечение. Будь старики дома, вряд ли ей пришла в голову мысль прочесть очерк, подготовленный для газеты, вслух. Но уже на втором абзаце журналистка не выдержала и разрыдалась, отчего буквы на бумаге стали расплываться, а бумага на глазах становилась прозрачной. Для рукописных материалов в редакции выделяли самую тонкую, чуть ли не папиросную, серую, дешёвую бумагу – она, явно, не была рассчитана на соприкосновение с девичьими горючими слезами.

Апофеозом же всему была её встреча с главным редактором, который, прежде всего, выразил удивление тому, сколь скоро молодая корреспондентка справилась с заданием – до 8 марта было ещё целых десять дней.

-Сядь-ка, Цветова,- обратился он к вошедшей девушке, указав ей на стул, что делал, надо сказать, крайне редко, заставляя подчинённых выслушивать все свои приказы, нотации и задания исключительно стоя,- и посиди, пока я прочту, что ты тут наваяла.

Он взял со стола свою знаменитую на всю редакцию четырёхцветную шариковую ручку, подготовившись чёркать всё, что ему не понравится. После таких правок, как правило, любой очерк или статья и даже простая заметка изменялись до неузнаваемости.

Лицо девушки свидетельствовало о том, что хозяйка предоставленного на экзекуцию материала была совершенно безучастна к ожидавшему её вердикту главного редактора. Ей и на самом деле стало казаться, что всё это происходит не с ней, а она лишь сторонний наблюдатель. На душе у неё, и вправду, стало спокойнее после того, как она написала фельетон, правда, не о героине своего очерка, а о себе самой, как о незадачливой журналистке. Та вынуждена была обратиться к колдуну, чтобы он превратил её в белку, так как получила она от своего главного редактора «архиважное задание»: отыскать кедровые шишки с орешками на верхушке дуба, а лесные яблоки – в кроне берёзы. Но не может она не выполнить задания своего благодетеля. Вот и скачет жалкой зверушкой с ветки на ветку, с дерева на дерево в поисках того, чего в указанном месте по определению быть не может.

Пока Гаевский читал очерк, Тамара наблюдала за мухой, проснувшейся почему-то раньше времени, и застрявшей между оконными рамами. Ей подумалось, что и сама она чем-то похожа на эту муху, которая с трудом перебирает неокрепшими ножками – глупое, несчастное создание, не понимающее того, что, дерзнув поспорить с природой-матушкой, ей, так или иначе, придётся снова заснуть до настоящего тёплого солнышка. Но та всё сопротивлялась, пыжилась, тужилась, пытаясь изо всех сил уцепиться лапками за жизнь и доказать всем, что сама вправе решать, когда ей просыпаться. Наконец, цокотуха громко зажужжала, забила крылышками, повалилась на спину – и затихла, ещё какое-то время продолжая шевелить лапками. Однако делала это бедолага всё реже, затем и вовсе скрючила их, и замерла – теперь уже насовсем.

-Молодец,- оторвал подчинённую от созерцания мушиной трагедии довольный голос редактора,- всё полно, точно, грамотно, одним словом, как нужно. Можешь, оказывается, когда захочешь,- заулыбался всевластный руководитель, поглаживая в знак одобрения листки, исписанные мелким почерком.

И всё бы закончилось нормально, не спроси он напоследок:

-А это что за пятна такие по всему очерку? Ты, что, чистой бумаги в редакции не нашла?

-Это поминальные слёзы по журналистке Цветовой, - выпалила Тамара неожиданно для себя самой.

-А где, милочка, ты здесь вообще увидела журналистку!?- выкрикнул Гаевский и стал крутить головой во все стороны, словно пытаясь отыскать таковую,- никакой журналистки Цветовой пока и в помине нет. Есть сопливая девчонка, лишь делающая робкие шаги по направлению к тому, чтобы ею стать. Не рановато ли ты, дивчина, начала свои амбиции демонстрировать? Да и время ещё не пришло, чтобы их тебе иметь, запомни!

Тамара молчала, но не потому, что ей нечего было сказать. Ей вообще ничего не хотелось. Она чувствовала себя выпотрошенной рыбой, которая, если её даже выпустить назад в реку, уже никогда не поплывёт и не оживёт.

-Молчишь? Правильно делаешь. Нечего кочевряжиться! Журналист, да будет тебе известно, - это очень, слышишь, очень зависимый человек. Так было, есть и будет всегда! Забирай свой очерк, и нечего его стыдиться, нормальная писулька получилась,- вдруг несколько пообмякнув, очень тихо произнёс главный редактор, попытавшись похлопать Тамару по плечу, однако, та вовремя отстранилась, не в состоянии понять, что могло значить столь странное поведение Гаевского. Таким она его ещё не видела.

-Неси в отпечатку,- продолжил он, но уже тем тоном, которым начал,- а свои настроения здесь оставь! Увижу, что с коллегами своими упадническими настроениями делишься, не посмотрю, что молодой специалист, - уволю к чёртовой матери, поняла?!

Вот тебе и очередной урок на всю оставшуюся жизнь! А ведь, сколько горькой правды крылось в словах Гаевского, хотя вряд ли сам он об этом догадывался – он был обычным пошлым конъюнктурщиком.

Через десятилетия, уже состоявшись в профессии, всё чаще вспоминая свои первые пробы на журналистском поприще, Тамара Цветова, оставаясь наедине сама с собой, делала, увы, печальные выводы:

«Вот и самоё время изменилось, даже общественно-политическая формация, и та, по крайней мере, судя по документам, называется иначе. И страной рулит продвинутое современное поколение. А законы, по которым живут простые смертные журналисты, остались прежними: хочешь быть на плаву – пиши заказуху, сочиняй мадригалы и восхваляй властьимущих или пой оды толстосумам. Тогда, глядишь, станешь ты, господин журналист, почивать на лаврах, обласканный судьбой, лоснящийся от сытости, довольный собой и жизнью...»