Алексей и Инга не знали, выжил ли здоровяк. Спустя неделю, история, произошедшая в лесу, немного забылась. Инга отделалась легким сотрясением мозга, залечила ушибы. Толстуха зализала раненый живот. Сеструхе перевязали разбитую голову, и она носила эту повязку, как медаль за боевые заслуги и не давалась снимать. Жизнь вновь обрела привычный ритм. Но здоровяки не прощают обид.

Однажды Цыган учуял чужих. Вкрадчивые голоса пронеслись эхом по утреннему лесу. Промозглый ветер поздней осени шумом ветвей старых деревьев прошептал о задуманном коварстве. Цыган помнил звуки недоброго.

-Бросай! Не жалей! Пусть все передохнут!

Аромат дурмана, заглушая осеннюю гниль,овладевал, завораживал, пленял. Цыган рычал на собак, старался не подпустить к смертельному лакомству. Обессилев, он уселся и завыл по-волчьи. И слышалась в этом вое вся его несчастная жизнь. И жестокость человека, и темнота мира слепого. А сквозь этот неистовый вой разносился по лесу сытый сладострастный скулеж…

Сеструха умерла первой. Толстуха лежала пузом к верху, высоко закатив голову. «Вот она, Матильда Блэк де Флёр нежится на ярком мохнатом ковре в хрустальном зале у камина. И не холодно ей, и не больно. Хозяйка - златовласая блондинка - ласкает Толстуху, поглаживает загривок. Вот берёт она её на руки и кружится в вальсе. Музыка такая грустная, нежная. Алый палантин развевается по залу, словно алчущее пламя, вырвавшееся из камина. Блондинка отсчитывает: «Раз, два, три, раз, два, три».

Вдалеке раздался голос сторожа:

-Раз, два, три… Раз, два …три.

Он и такой же нечёсаный мужик, раскачивали над свежевырытой ямой тельце Толстухи, отсчитывая для меткости. На счет три - бросили.

Инга и Алексей как всегда приехали ранним утром. Припарковали машину, достали еду, но никто не ждал. Осмотрелись. Земля была усыпана жёлтыми листьями клёна. И на этом мягком ковре бездыханно лежали собаки.

-Вот, люди дело доброе сделали,- сказал сторож. - Сам-то всё не решался. Жалко было. Живая скотинка всё-таки.