Автобус пришел вовремя, но слишком большой разрыв между рейсами делал эту точность бессмысленной. Также бессмысленно было занимать очередь в разноцветной разгоряченной толпе, ожидавшей на остановке. Была середина дня, и народ собрался в основном пожилой. В большинстве своем крепкие русские бабки лет шестидесяти: полные, грузные, но ладные, упругие, крепко сбитые, твердо стоящие на ногах, всегда нагруженные распухшими от продуктов полиэтиленовыми пакетами. Рядом с некоторыми изнывали от жары и скуки их любимые внуки младшего школьного возраста. Соблюдая собственную очередь и строго следя, чтобы кто из последних не занял сидячие места, бабки с внучатами расселись по новеньким кожаным сиденьям, и оставшийся народ, наконец, набился в автобус, тесно прижавшись друг к другу, словно слипшиеся икринки в залежалой стеклянной банке.

С трудом выехали из города и привычно втянулись в многокилометровую пригородную пробку. За окном медленно проплыла строящаяся кольцевая, битком забитая машинами, развилка - с нахальными, пытающимися перестроиться в невыразимой толчее водителями и c заморенными солнцем и выхлопными газами гаишниками. Густо замешанная на автомобилях дорога уравняла в правах и навороченную иномарку и раздолбанные жигули. Машины двигались медленно, с остановками, газуя и беспричинно сигналя.

Казалось, кто-то специально убивал время. Мутное тягучее марево колыхалось над дорогой. По обочинам выстроились кипевшие отечественные машины. Потные злющие мужики стояли у открытых капотов, беспомощно оглядываясь по сторонам, то и дело, принимая в свои ряды все новых и новых членов. Иномарки, бесшумно шелестя шинами, уходили с магистрали в отстраивающиеся коттеджами и особняками кирпичные, блочные, оцилиндрованные пригороды.

Наконец, автобус выбрался на трассу. Солнце припекало. Становилось душно. В автобусе запахло потом, пивом, кожей. Часто останавливались, кто-то из освежившихся пенным напитком в очередной раз выскакивал из автобуса. Пиво настойчиво просилось наружу. И от этих частых остановок, от спертой, душной тишины, отрешенных убитых солнцем лиц, воздух, казалось, становился ещё жарче, гуще, потливее.

За бензоколонкой по салону пополз трупный запах приближающейся птицефабрики. Он впитывался в одежду, волосы, проникал в легкие. Запах куриного помета забивал рот, вызывая судороги и тошноту. Пассажиры зашевелись, закашляли, пытаясь справиться с приступами рвоты. Вдруг, стоявшая в проходе бабка – печёное яблоко медленно осела на своих тонких куриных ножках. Безразличное лицо её почти не изменилось, только стало белее. Слезящиеся, обращенные куда-то вглубь глаза помутнели и остановились. Люди вяло задвигались в проходе. Некоторые из сидящих приоткрыли глаза и повернули головы. Какая-то полная баба лениво произнесла, обращаясь к молодому человеку неопределенного возраста, сидевшему рядом с упавшей сухонькой старушонкой.

-- Уступил бы место, мать твою!.. Помрет ведь бабка!

Нехотя, с кислым брезгливым выражением лица, тинэйджер молча поднялся и встал в проходе. У окна осталась сидеть его не то четырнадцати, не то восемнадцатилетняя подружка. Лицо ее изобразило непередаваемую досаду. Она заткнула уши наушниками и со скучающим видом отвернулась к окну. Усадив бабку на освободившееся место и запихнув ей в рот таблетку валидола, дед пододвинулся поближе и встал рядом, опираясь на спинку сиденья.

Все снова замерло: и бабушки, и задремавшие на горячих сиденьях внучата, и притихшая накачавшаяся пивом компания в начале салона. Равнодушные линялые лица отрешенно смотрели в окна. Ничего не видящие рыбьи глаза уставились перед собой. Казалось, ничто уже не сможет нарушить это тупое безразличие ушедших в себя людей.

Удаляясь всё дальше и дальше от города, по солнечной дороге среди аромата лесных озёр, быстро двигался автобус-аквариум, распространяя вокруг себя тошнотворный запах гнилья.