Ведомственный пионерский лагерь «Чайка», тихий час, двадцать девочек старшего отряда крепко спят, кроме двух, с которыми у меня договоренность. Днем они не спят никогда, но тихо читают, никому не мешая. Руководство лагеря это явление воспринимает как чудо. Никто из них не может вспомнить случая регулярного сна девочек старшего отряда в тихий час. Для меня же все это было легко и даже банально. В то время я увлекался психотерапией. Девочки - материал внушаемый и податливый. С ними все получалось на удивление просто.

Девочкам казалось, что все происходит экспромтом. На самом же деле к каждому тихому часу я тщательно готовился. Самое важное, как можно быстрее захватить внимание деток каким-то интересным и спокойным рассказом. Как только внимание завоевано, для двадцати девочек процесс засыпания длится не более пяти минут.

Так вот, я пионервожатый по имени Женя, сижу на табуретке в палате у девочек, с некоторым умилением смотрю на посапывающих в постелях своих воспитанниц и думаю, как же мне распорядиться целым часом свободного времени. Вспоминаю, что с сегодняшнего дня у нас в лагере появился художник, и ему отдали под мастерскую большую комнату на втором этаже административного корпуса. Идея сходить и познакомиться тут же переводится в практическую плоскость.

Иду по территории пионерлагеря, тишина… Тихий час все-таки. Поднимаюсь на второй этаж, стучусь, тишина.… Открываю дверь - в просторной комнате никого. Конечно, знаю, что заходить без разрешения в чужое помещение нехорошо, но вижу на стене большую картину с сидящей красивой обнаженной женщиной, которая тянет меня к себе как магнит. Думаю, войду, посмотрю и тут же выйду, никто и не узнает. Захожу, не сводя глаз с картины, и … мы встречаемся с ней взглядами. В ее глазах читается так много: и любопытство и удивление, и, самое главное, какие-то веселые чертики.

Вдруг мне показалось, что она ожила, улыбнулась, на щечках появились очаровательные ямочки.

Трудно себе представить, как выглядел я в этот момент со стороны, не иначе как полным идиотом. Из столбняка меня вывел ее приятный голос:

- Помогите встать, я так засиделась в одной позе.

Она подала левую руку, и я помог подняться. Дара речи я все еще был лишен, а она внимательно рассматривала меня своими карими глазами. Наконец протянула правую руку и представилась: «Таня». Я взял ее руку в свою, она была нежная и прохладная, наклонился и медленно поцеловал ее. Затем с трудом, выдавил собственное имя. Таня весело засмеялась:

- Вы не Онегин, случайно?

В голове уже что-то начало ворочаться, и я парировал:

- А вы не Ларина ли?

Таня засмеялась еще громче.

Мы продолжали с взаимной симпатией и любопытством рассматривать друг друга.

Удивительное дело, первый раз в жизни меня так внимательно и с интересом рассматривает красивая женщина, а я не краснею, не теряюсь и не пытаюсь отвести глаза в сторону. Совсем наоборот, испытываю восторг. Наконец Таня прервала молчание:

- Женя, вы первый мужчина, который увидел меня, а не только мое тело. Мне кажется, что между нами возникла телепатическая связь. Ну что же вы все улыбаетесь и смотрите мне в глаза? Оцените же, наконец, и тело… оно красивое…. Используйте последний момент, ведь я сейчас оденусь…. Я выгляжу очень ветреной, не правда ли? Только познакомилась с молодым человеком и уже стою перед ним в обнаженном виде.

Таня зашла за небольшую ширму и через мгновение появилась оттуда в легком платьице:

- А как вы воспримете меня в таком виде?

- Вы чудесны в любом, - ответил я.

Легкая улыбка пробежала по Таниному лицу. Я понял, что комплимент принят.

- Я вас обманула, - вдруг заявила Таня. - Вы не первый мужчина, который увидел меня такой. Первый – Миша, мой муж. Он и увидел, и создал.

- Так как же и почему, вы здесь оказались? - спросил я.

- Какой вы недогадливый. Все очень просто. Миша вчера привез сюда Таню – художницу, и меня…тоже Таню. Оставил здесь, а сам уехал. Миша – студент Академии художеств, делает работу для Суворовского училища. Надо успеть за лето.

- Так, а почему двоих, ведь здесь потребность только в Тане – художнице?

Так и подмывало сказать, что в этой чудесной Тане, которая не художница, великая потребность у меня, но ведь Миша об этом знать не мог.

Чертики запрыгали в Таниных глазах, она улыбнулась:

- Так и быть, выдам великую тайну, но при одном условии. Обещайте рассказать, что же вы во мне такого увидели, что простояли с открытым ртом целых пять минут.

- Клянусь, - тут же ответил я.

- Могли бы и не клясться, ведь я вам и так верю. Я читаю мысли людей. Вы, например, человек честный, и у вас доброе сердце. К сожалению, зачастую, не желая этого, зарождаете у окружающих сомнения в своей искренности.

- Как же так? - воскликнул я.

Таня улыбнулась и ласково посмотрела на меня:

- В раннем детстве вам не хватало любви и опеки взрослых. Вы, как щенок, своим мокрым носом все пытались попробовать и часто по нему получали, иногда, наверное, больно. В вашем подсознании мир соответствует формуле: Мир – злой. Хотя ваше сознание так не считает. И получается, что внешнему миру вы искренне улыбаетесь, а внутренне напряжены.

Таня выдержала паузу, дав мне переварить сказанное, и затем продолжила:

- Теперь вернемся к тайне. Миша писал со своей жены обнаженную натуру. И … написал меня. Вы, конечно, догадываетесь, что я как раз то, что он мечтает в своей жене видеть, и являюсь женой любимой.

- Опять ничего не понимаю, - сказал я. - Любимых жен держат рядом, а он отправил вас в ссылку на целое лето.

Таня засмеялась:

- Ну, какой же вы Женя, тупица! Миша надеется, что, находясь рядом, мы когда-то станем одной Таней.

Она назвала меня тупицей, а мне слышалось «любимый». Глаза и весь внешний вид – излучали симпатию и высшую степень доверия ко мне. Я находился в странном состоянии. Появилось острое, непреодолимое желание обнять Таню, и уверенность, что, обняв, но только крепко–крепко, я достигну какой-то высшей гармонии, завершенности.

И ее мягкий голос:

- Я тоже этого хочу, и совсем независимо от вас.

Мы буквально бросились в объятия друг друга и замерли. Ощущение блаженства, парения и полноты счастья. Вдруг ангельский голос:

- Женя, давай на «ты», «вы» удаляет, а мне хочется быть еще ближе.

- Это невероятно, но ты опять читаешь мои мысли, – ответил я.

В создавшейся ситуации я все еще был ведомым. Следующая инициатива снова исходила от Тани. Она, мило улыбаясь, сказала:

- Дорогой, не возражаешь, если мы выйдем во двор, и я там буду слушать обещанный рассказ.

- С радостью, - ответил я, постепенно опускаясь с облаков и с ужасом осознавая, что это пионерлагерь и через полчаса мне идти поднимать детей.

Медленно спускаемся по лестнице. Внутри текут мощные потоки энергии. При прикосновении друг к другу энергия удваивается, мы от этого испытываем эйфорию и как наркоманы нуждаемся в постоянной подпитке, поэтому спускаемся, плотно прижавшись друг к другу.

Перед выходом на свет Божий Таня вдруг остановилась, повернулась ко мне лицом и с шаловливой улыбкой потребовала поцелуя, угрожая скомпрометировать во дворе, перед всем лагерем Таню-художницу. Предложение было принято с радостью.

Вышли во двор, в глаза ударили солнечные зайчики, пробивающиеся, через ветки березы, и на мгновенье ослепили. Таня внимательно посмотрела на мое лицо, велела прикрыть глаза и смахнула что-то своим бархатным пальчиком из под правого глаза. Сказала, что ресничка. Как она ее увидела, не знаю. Я своих ресничек не видел никогда в жизни. В Таниных глазах опять запрыгали веселые чертики, и она сказала:

- Что же мы теряемся, я внимательно слушаю.

Только я собрался говорить, как за кустами послышались шаркающие звуки, и на песчаной дорожке появилась массивная фигура, нашего завхоза Лидии Корнеевны. Эта женщина носила гордое звание первой сплетницы пионерлагеря.

- Ох, как некстати, - подумал я.

- Кстати, кстати, - услышал я радостный Танин шепот,

- Скучно живем, Женечка, давай подразним старых гусынь.

Тут же она обняла меня за шею, и мы замерли в сладостном поцелуе.

Краем глаза вижу, как охнула Корнеевна, максимально широко распахнув и глаза и рот. Прошаркала мимо нас на полусогнутых ногах, сильно напоминая локатор. Туловище неподвижно, а лицо все время направлено на нас.

Таня смеялась своим серебряным смехом, а я смотрел на нее с улыбкой и восхищением. Она была искренняя и шаловливая, как ребенок, и, как ребенок обаятельна.

Наконец она успокоилась и посмотрела на меня. В глазах читался вопрос. Я начал:

- Танечка, я действительно имел глупый вид. Показалось, что ты помогла мне открыть важную тайну, а теперь я уверен, что это так. Ведь все художники пишут женщин, правда? И причем удивительных. Наверное, я очень прост, меня волнует не загадка Джоконды, а загадка женщин Ренуара. Почему все его женщины и девочки так прекрасны? Почему их лицами и фигурами можно любоваться часами? Почему их нет на современных картинах? Одни почему? почему? Вдруг захожу - прекрасная дама, и все как у Ренуара, и это ты. Да пять минут шока – самое малое, что может быть в такой ситуации.

- Так, а какую же тайну я помогла тебе открыть? - спросила она своим бархатным голосом.

Я же невпопад начал читать из Пушкина:

 

Я знаю: век уж мой измерен,

Но чтоб продлилась жизнь моя,….

 

Встал на колени:

- Танечка, не лишай счастья, еще хоть раз увидеть тебя.

Ласковый голос:

- Да встань же, дурачок, куда я денусь, сама мечтаю встречаться с тобой. Знаю, тебе надо поднимать детей. Иди, но сначала поцелуй.

Радостный, я вскочил, поцеловал ее в щечку и побежал.

Вслед услышал:

- Захочешь увидеться, подумай обо мне.

Переполненный впечатлениями, чувствами, эмоциями подбегаю трусцой к спальному корпусу. С крыльца спускается воспитательница моего отряда Нина Андреевна:

- Евгений Иванович, где же вы пропадаете? Мальчишек я уже подняла.

Забегаю в корпус, а в голове одна мысль:

- Забыть, забыть до вечера и срочно перестроиться, прямо сейчас, сию секунду.

Вторая половина дня в пионерлагере самая тяжелая. В отряде почти сорок детей и все такие разные. Девочки полностью сформировались физически, у всех критические дни. Читают романы, наряжаются, думают о мальчиках и танцах. Мальчишки, по сравнению с ними – сущие дети, неразумные щенки. Целыми днями беготня, возня, самое достойное из занятий – футбол. Вот и попробуй совместить несовместимое.

А за вторую половину дня необходимо всех увлечь, развлечь и угулять так, чтобы до постелей добирались на четвереньках.

С девочками отношения забавные, в интересном они возрасте – очень противоречивом. Внешне – взрослые, а прочувствовать это еще не успели, внутренне – дети. Строят глазки, флиртуют и в то же время относятся ко мне, как дети к папе. Всем уютно быть под защитой сильного мужчины, а он ассоциируется пока только с папой.

Захожу в спальню, спрашиваю, как спалось. В помещении суета, шум, писк. Кто-то убирает кровать, кто-то сидит перед зеркальцем, несколько девчонок, перебивая друг друга, пытаются мне что-то рассказать, Олечка подошла и стоит рядом со мной с заплаканными глазами, время от времени всхлипывая, хочет, чтобы ее пожалели. Обнимаю за плечи, спрашиваю, что же за горе, что случилось. Оказывается, Нинка обзывается нехорошими словами. Обещаю разобраться. Вдруг, ловлю себя на мысли, что уже полностью переключился, всего пять минут назад это казалось невозможным.

Вот и подходит к концу еще один летний день. Детей я все-таки угулял, но если быть честным, то и они меня угуляли тоже. Иду на берег реки Оредеж, сажусь на бревно и безучастно смотрю на воду. В душе лениво проплывают впечатления прошедшего дня. Во время ужина меня познакомили с Таней-художницей. Приятная женщина, во всех отношениях. Внешний вид полностью соответствует профессии, лицо не накрашено, джинсы, свободного покроя свитер с короткими рукавами. Черты лица и фигура такие же, как у Тани. Удивительно, но воспринимаются они как абсолютно разные люди. Нет раскрепощенности, нет детской непосредственности, и все, женщина блекнет.

Память останавливается на событиях тихого часа. Некоторое утомление сгладило остроту впечатлений, но постепенно в душе начинает появляться волшебная музыка, ощущение и ожидание чего-то прекрасного. Ловлю себя на том, что улыбаюсь. В голове крутится масса вопросов, ответов на которые я не знаю.

Почему она так смело вела себя?

Откуда знала, что не придет Таня-художница? И вообще никто не придет?

А что если я сейчас подумаю о ней? В сердце появляется холодок.

Как же она сможет прийти, если дома Таня – художница?

Наконец, после некоторых колебаний, принимаю решение. Прикрываю глаза, представляю Танечку и страстно желаю, чтобы она была рядом. Через мгновение рядом со мной появляется облачко, и уже стоит она, с искрящимися глазками, с ямочками на щеках. Я вскакиваю со своего бревна, подхватываю это чудо на руки и кружу ее, мы запрокидываем головы, смеемся, над нами черное небо с целыми роями звезд. Впечатление, что мы летим, а звезды кружатся над нами. Наконец, она запросила пощады:

- Сейчас же прекрати хулиганить, дети совсем тебя испортили.

Я опускаю Танечку на землю. Некоторое время мы тихо стоим, крепко обнимая друг друга.

- Я знаю, ты ни разу не вспомнил обо мне до самого вечера, - прервала она молчание, - но не обижаюсь. Думать обо мне и дирижировать такой оравой детей - вещи несовместимые.

Наконец я решил прояснить вопрос, над которым размышлял несколько минут назад:

- Неужели ты в любое время можешь покидать свое место?

- Нет, конечно, дорогой. Обе наши встречи – случайные совпадения. В тихий час Таня обсуждала с директором художественное оформление лагеря. Сейчас она ушла в гости к подруге.

- Значит, мне повезло, - подытожил я.

Она улыбнулась, своей очаровательной улыбкой:

- Почему тебе? Нам.

Сказав это, Таня встала на цыпочки и поцеловала меня в губы.

Вдруг она улыбнулась, в глазах запрыгали чертики, чувствую, что-то придумала:

- Смотри, какая сегодня теплая ночь. Хочу купаться при свете луны, ведь это так романтично.

- А плавки? - попытался возразить я.

Таня засмеялась, посмотрела на меня лукавыми глазами, покачала головой:

- Женечка! ты неисправим. Будем купаться голые. Или вы стесняетесь?

- Ну что ты, что ты, - поспешил ответить я. - С тобой радость моя, готов на что угодно.

- Женя, посмотри! Лошади! - неожиданно воскликнула она.

Я посмотрел в направлении ее взгляда - и действительно, метрах в ста ниже по течению на самом берегу неподвижно стояли две лошади, темного и светлого окраса. Стояли в очень картинной позе, светлая, меньшая по размерам, положила свою голову на шею темной.

Таня засуетилась:

- Женечка, Женечка, плывем быстрее, они уйдут, они сейчас уйдут, я хочу, хочу проплыть около них, - затараторила она, таща меня за руку к реке.

На берегу, Таня быстрым движением, через голову, сбросила платьице в траву. Я невольно залюбовался на плотно сбитое прекрасное тело.

Подбежав к воде, она остановилась в нерешительности:

- Боюсь, вода такая черная, я должна крепко держаться за твою руку, а то меня утащит водяной.

Я быстро разделся, мы взялись за руки и стали медленно, поеживаясь, заходить в воду. Вдруг она издала победный крик и кинулась на самое течение, увлекая меня. Течение у речки сильное, и нас быстро несло к лошадям. По пути мы шалили, целовались, обнимались, то и дело переворачивались на спину и смотрели в звездное небо.

Я был уверен, что мы покинули на время реальный мир и живем в сказке. С поверхности воды кусты и деревья казались невиданными животными, опустившими свои щупальца в воду и там что-то искавшие.

Наконец течение проносит нас мимо лошадей. Мы замерли на поверхности воды, пораженные фантастической красотой картины, развернувшейся перед нами. Темный конь блаженно и умиротворенно пофыркивал. От яркого света луны лошади, кусты, деревья, трава – все казалось в серебряном обрамлении.

Я посмотрел на Таню, на милом лице появилось беспокойство:

- Мне надо спешить, - сказала она.

Мы подплыли к берегу, выбрались на тропинку, которая шла вдоль реки, и побежали к нашей одежде. На ходу, накинув ее, продолжили свой бег к лагерю. Вдруг она остановилась, резко повернулась ко мне:

- Все, мне пора, - глаза излучали любовь и доверие. - Как я счастлива, - прошептала она.

- Если не возражаешь, послезавтра приду к тебе на целую ночь.

У меня от неожиданности перехватило дыхание:

- Не возражаю. Об этом не мог и мечтать, - ответил я.

Вдруг очертания ее тела как-то заколебались, стали нечеткими, и… Таня исчезла.

На следующий день встал утром, как всегда в семь часов. Утренний ритуал нарушать не стал, взял полотенце и трусцой побежал на речку. Освежившись, быстрым шагом пошел к территории лагеря будить своих детей. Настроение приподнятое, ведь до встречи с Ней оставалось чуть больше суток. Внутренне я спешил – торопил время.

Веду отряд на завтрак. Издалека вижу, у входа в столовую стоит Таня-художница и явно кого-то ждет. Внутри появляется уверенность, что ждет она именно меня. Встречаемся глазами, киваем друг другу. Подхожу ближе, Таня улыбается:

- Что, дядя-клуха, можешь бросить свой выводок на пять минут ради дамы?

- Если эта дама вы, могу и на десять, - ответил я.

Попросив воспитательницу посмотреть за детьми, вышел во двор. Таня сидела на скамеечке и спокойно ждала. Я подошел и сел рядом. Пока шел, она рассматривала меня и как-то странно улыбалась, и вот я сижу, а она продолжает внимательно смотреть.

- Да что ж вы на меня так смотрите? - не выдержал я.

- Пытаюсь увидеть в вас какие-то чувства, раскаяния, что ли, а вижу одну беззаботность.

Теперь в ее улыбке явно просматривалось лукавство. Поняв, что нужно срочно принимать эту игру, я изобразил крайнее недоумение:

- Да что же произошло? Я ничего не понимаю!

Теперь Таня изобразила недоумение и запричитала:

- Он не понимает! Он не понимает! Скомпрометировал даму и не понимает! Да у вас осталось всего два пути, а вы ходите таким беззаботным.

- Каких? - выдавил я, сделав глупое лицо.

Выдержав паузу, художница ответила, отчетливо выговаривая слова:

- Жениться на мне.

Изобразив шок и крайнее изумление, я задал следующий вопрос:

- А второй?

Она наклонилась и на ухо прошептала:

- Стать моим любовником.

Сказав это, художница залилась смехом, и я смеялся тоже, но не так беззаботно. Память лихорадочно работала. С Корнеевной все ясно – эта информация давно достояние общественности, а вдруг нас с Танечкой кто-то видел на берегу – это намного серьезнее.

Насмеявшись вдоволь и переведя дух, художница спросила:

- Женя, вы хоть знаете, о чем говорит весь лагерь?

- И о чем же он говорит? - в свою очередь спросил я.

Она глубоко вздохнула и, глядя на меня, продолжила:

- А говорит он о том, что я, мол, сюда утроилась не случайно, а приехала к своему любовнику, которым, кстати, являетесь вы. И что мы вчера вели себя неприлично на территории лагеря. Видно, не могли сдержаться после долгой разлуки. Еще говорят, что видели нас вечером на берегу реки, совсем голыми. Как вам это нравиться?

Комментировать было нечего, внутри стало очень кисло, и ответил я, как человек, потерявший дар речи:

- Ну и ну!

Художница вдруг меня пожалела:

- Не расстраивайтесь, у меня есть отличная идея. Завтра я хочу поехать на выходные в Ленинград, к мужу. Но кроме вас об этом никто знать не будет. Всем же буду говорить, что погода хорошая, и я остаюсь на выходные здесь. Вы понимаете, как здорово?

- Честно говоря, не очень, - ответил я.

- Да что же здесь непонятного? - искренне изумилась она.

- Появляется шанс легко вывести наших недоброжелателей на чистую воду.

- Здорово, теперь дошло, - сказал я. И тут же понял, что не доиграл, и в моем голосе не добавилось ни радости, ни энтузиазма.

Веселая музыка, льющаяся из динамиков лагерного радио, вдруг резко оборвалась, там что-то зашелестело, и динамик проскрипел:

- Внимание! Пионервожатому первого отряда срочно подойти в кабинет директора пионерлагеря.

Мы с Таней тупо уставились друг на друга. Я попытался пошутить:

- Так как вы посоветуете, во всем сознаться, или все отрицать?

Она улыбнулась и ответила:

- Делайте, что хотите, но только постарайтесь выведать, кто распространяет эти слухи.

Я встал и поплелся к домику директора, думая про себя, что ни в чем сознаваться не буду. Ведь если и расскажу правду, все равно никто не поверит.

Захожу, здороваюсь. На меня доброжелательно смотрит наша милая директриса Надежда Петровна. Она улыбается, хотя видно, что расстроена:

- Евгений Иванович, прочитайте,- говорит она, протягивая телеграмму.

Читаю. Там написано, что в связи с производственной необходимостью срочно вызывается на основное место работы - инженера-конструктора, Емельянов Е.И.. Подпись – директор завода.

Поднимаю глаза. Надежда Петровна извиняющимся голосом рассказывает, что звонила директору, говорила, что не может терять лучшего пионервожатого за неделю до конца смены. Он слушать ничего не желал, и был неумолим.

Я находился в очень странном состоянии. Было впечатление нереальности происходящего. Как будто мы в вакууме, и вообще, я не являюсь участником этого события, а наблюдаю со стороны. Должно быть, это короткий шок. Был готов ко всему, но только не к этому.

После некоторой паузы, наконец, полностью оценил ситуацию и спросил:

- Надежда Петровна, можно я завтра сдам дела, а в субботу утром покину пионерлагерь?

- Евгений Иванович, оставайтесь на выходные, я с питания Вас снимать не буду.

Поблагодарив, вышел и тупо поплелся к столовой, по пути, размышляя, что, наверное, кто-то там наверху, должно быть слишком много отвалил мне вчера радости и счастья, а сегодня спохватился и исправляет ошибку. И чтобы меня в дальнейшем не заносило, может быть исправляет с некоторым перебором.

Не пройдя и двадцати метров, столкнулся нос к носу с Таней-художницей.

- Ну что там, что? - в нетерпении спросила она.

Ответил не сразу, несколько секунд мы прошли по дорожке вместе:

- Я все взял на себя, уволен за аморальное поведение, завтра сдаю дела.

Таня застыла с приоткрытым ртом, в широко распахнутых глазах читался вопрос.

Эффект был слишком сильным. Видимо мое душевное состояние выплеснулось в эту фразу, и в ней оказалось слишком много трагизма. Пришлось быстро сдавать назад.

- Да не пугайтесь вы - это шутка, - с максимальной мягкостью в голосе сказал я.

Несколько шагов прошли в молчании.

- А ведь я поверила, вы были так убедительны.

Еще бы, подумал я, в таком состоянии можно выползать на сцену в любой трагедии и зал будет рыдать.

- Так что же было на самом деле?- спросила художница.

- А на самом деле все прекрасно, все разрешается само собой…. Нет, не так. Все разрешили те, кто водит нас сверху за ниточки. Я действительно работаю завтра последний день, но по причине того, что меня отзывают на производство. Вы должно быть рады? - закончил я свою речь, слегка успокоившись.

Она смотрит грустными глазами:

- И не прекрасно, и не рада, ведь я рассчитывала познакомиться с вами ближе. Как жаль, что так все складывается. У вас в отряде талантливые дети и я вижу, как хорошо вы с ними ладите. Порекомендуйте мне сегодня или завтра пару помощников.

- Хорошо, - ответил я.

И мы разошлись.

Эти два дня длились долго и дались тяжело. И вообще эта работа очень тяжелая. Дети тринадцати-четырнадцати лет, переходный нигилистический возраст, и ты перед ними, как на сцене, и они все на тебя смотрят и оценивают, причем очень жестко и даже порой жестоко. Врать нельзя даже себе, видят все, а ты на сцене каждый день почти сутки, оценка черная или белая, других нет. Существовать здесь можно только при условии завоеванных не менее трех четвертых белых оценок. И мыслями, и эмоциями, и делами каждую секунду надо быть с ними. Слава Богу, за эти полтора месяца все дети ко мне привязались, а среди них много и умных, и с сердцем.

Вечером узнали, что меня отзывают, многие стали грустными, послушными и снисходительными.

Пятница, вечер, последний раз укладываю детей спать. Прощаюсь, говорю, что утром мы уже не увидимся. На баловство никого не тянет. У девочек слезы на глазах.

Куда девается потом эта божественная прелесть, эта доверчивость, непосредственность и искренность, - непонятно.

Прихожу на свою мансарду, порядок навел еще вчера вечером. Сегодня в тихий час купил шампанское и коробку конфет. Выглядит моя девятиметровая комнатка следующим образом. Самый высокий потолок - у окна, которое занавешено тюлевой занавеской. Под окном круглый маленький столик и два венских стула. На столике цветы, шампанское, коробка конфет и два фужера, которые я выпросил на вечер у хозяйки дома.

На душе и радостно и грустно одновременно. Радостно и волнительно от ожидания встречи, грустно – от неотвратимости разлуки. Смотрю на часы – 11 час. 10 минут вечера. Решаюсь. Стоя посреди комнаты закрываю глаза и мысленно желаю, чтобы Танечка была здесь, рядом со мной. По лицу пробегает легкое дуновение ветерка. И вдруг, раздается голосок, прелестнее любой музыки на свете:

- Женечка, и долго ты будешь стоять с закрытыми глазами?

Ясными глазками на меня смотрит это обворожительное создание. В глазках и любовь, и радость и грусть - одновременно.

Эмоции захлестывают меня, целую левую ручку, целую правую, целую эти волшебные глазки:

- Танечка, любовь моя, я так соскучился за эти два дня.

- Я все знаю, дорогой, все это время я была с тобой. Ты знаешь, что тоже помог сделать мне открытие? Ведь я Мишино творение, и я его мыслеобраз, а поскольку он спровоцирован женой, я, до встречи с тобой, считала себя тоже его женой. Ты помог мне понять, что я духовно самостоятельна и могу, сама выбрать свою любовь, но, к сожалению, на физическом уровне моя свобода ограничена территорией существования Тани-художницы, здесь это территория пионерлагеря.

Секунд на десять я задумался, потом ответил:

- Одновременно и интересно и грустно. Предлагаю открыть шампанское и выпить за любовь, ведь самая великая сила на свете – это любовь, правда?

- Правда, любимый.

Мы выпили, и некоторое время сидели молча, думая свои грустные мысли. А мысли были схожими. Мы понимали, что вместе нам быть не суждено.

- Танечка, у меня ощущение, что сегодня мы видимся последний раз, а ведь за мной еще обещанный рассказ.

Ее личико я никогда не видел таким грустным, с глазами, полными слез:

- Ты провоцируешь меня на слезы. Ведь то, что это наш последний вечер я знаю наверняка, и примерно знаю, что ты хочешь рассказать.

После некоторой паузы, связанной с борьбой по укрощению предательского кома, схватившего меня за горло, я начал:

- Видишь Танюша, как забавен человек. В одночасье рухнуло все, а я как зомби, по программе, которую жизнь уже отменила, еще что-то отрабатываю. Может не надо, а?

Таня смотрит на меня, на лице появляется улыбка:

- Надо, Женя, надо!

Я вздохнул:

- Пожалуй ты права. О любви говорить приятно, а особенно приятно, наверно, слушать. Так вот, признаюсь, я влюбился в тебя с первого взгляда. Ты необычная, совсем неиспорченная какими-то там глупыми человеческими установками в виде искусственных «правил жизни»… Ты взрослая, а такая же искренняя и правдивая как некоторые девочки из моего отряда. Видишь ли, мне кажется что эти «правила жизни» сильно кривоваты и отчасти созданы для порабощения и эксплуатации женщины. Ведь Творцом в женщину заложено два удивительных качества - любовь и слабость, а подлый социум воспользовался этими божественными качествами, поработил женщину и использовал. Женщина, как очаровательное божественное создание, практически исчезла с лица земли. Нам, человекам, дано Евангелие. Почти две тысячи лет мы пытаемся освоить его, а самого главного понять не можем – великую значимость для рода человеческого Богородицы и женщины. А Ренуар понял, и поэтому женщины его прекрасны как богини. До меня это дошло только тогда, когда увидел тебя. Ну вот, признался! И должны расстаться!

- Женечка, что ж ты делаешь со мной, еще секунда, и я разрыдаюсь. Слезы от разлуки были рядом, а ты заставляешь меня жалеть еще и весь женский род.

Мы замолчали на некоторое время, думая каждый о своем.

Проговорили мы всю ночь, временами смеясь, но больше расстраиваясь, и успокаивая друг друга.

И вот уже семь часов утра. Ощущение, что ничего не успели сказать, и говорим-то не более часа.

Я поднимаю на плечо спортивную сумку, в которую с вечера все уже сложено, и голосом с неестественной хрипотцой говорю:

- Мне пора.

- Как? Уже? - восклицает Таня. - Я тебя провожу.

Мы медленно идем по дорожке вдоль реки по направлению к вокзалу, Таня крепко держится за мою левую руку. Подходим к мосту через Оредеж. Здесь мы должны расстаться. Состояние мучительное. Обстоятельства подталкивают на решительные действия:

- Прощай, - говорю я. Резко поворачиваюсь и быстрым шагом иду по мосту.

Вдруг, сзади Танин крик:

- Стой! Подожди!

Оборачиваюсь и первое, что вижу, на тропинке, у реки стоят Корнеевна с подругой и широко открытыми глазами смотрят на нас.

Таня срывается с места, перебегает дорогу и со слезами бросается мне на грудь. Я успокаиваю ее, что-то бормочу, целую, глажу голову. Вдруг она достает конвертик, сует мне в карман, разворачивается и убегает. Я смотрю вслед и понимаю, что вижу ее последний раз в жизни.

В электричке, с волнением вскрываю конверт, из него выпадает тетрадный лист, сложенный вдвое. Разворачиваю, читаю:

 

Живое сердце бьется в грудь пустую,

Сбивая ритм, замкнувшись острой болью,

И кто теперь поймет меня – немую,

Молчи и ты теперь мой друг со мною,

не плач и не целованные руки

Мне не целуй, старинного романса

Слова забудь и близкий день разлуки

Не вспоминай так горько и так часто.

Еще не осень – осенью дождливой

Ты скажешь - все могло бы быть иначе…

Но вновь, среди сентябрьского разлива

Поет Лаура, а Петрарка плачет …

 

Сидел я, как мне кажется, с достойным выражением лица, пытаясь не выдавать своего волнения, однако последние строки расплывались и расплывались в глазах, и я никак не мог их прочитать.