Во дворе проводится массовая ампутация: наши чудные многолетние тополя превращают в уродливые обрубки! Соседи из дома напротив приникают к окнам и наблюдают за экзекуцией. Я не знаю, что они чувствуют. Мы перезваниваемся с моей соседкой, живущей этажом ниже и пытаемся утешить друг друга надеждой, что уж «наш»-то тополь, конечно, не тронут.

«Наш» тополь – это дерево, вымахавшее выше пятиэтажки. И мы, живущие на верхних этажах, и гости во время своих визитов обязательно подходим к окнам и любуемся его буйной кроной: нежно – зеленой с дурманящим клейким запахом весной , со зрелыми листьями величиной с ладонь - в разгар лета и чем – то напоминающей голову спокойного, шагнувшего за сорокалетний рубеж человека , повернутую к в заплаканному окно с рассказом об осени...

Октябрь. Доносится звук пилы… За ветви деревьев еще цепляется последняя листва, а ветвям уцепиться не за что, и они с глухим стуком падают наземь, где вздрагивают еще несколько раз, как живые и замирают.

Двор между домами становится голым. Много-много лет деревья стояли нетронутыми, взгляд купался в солнечных бликах между трепещущими листьями. Эффект был двойной: та же картина отражалась на стенах квартир. Даже нельзя сказать, что отбрасывала тень, именно - отражалась, внося в дом и свет, и живой трепет.

Я не выдерживаю настойчивого жужжания пилы, выглядываю снова в окно и ударяюсь взглядом о взгляды соседей. Теперь мы просто вынуждены смотреть друг на друга в упор! И будут чужие глаза ощупывать мои окна, свет или тьму в них, наши силуэты, жесты, жизни наши…

Вниз страшно взглянуть: каждый тополь напоминает обрубленную ногу, подогнутую в колене, с нелепым пучком веток, зачем-то оставленным сбоку. Такое скромное количество тополиных ветвей, мы обычно приносим в дом перед майскими праздниками, истосковавшись за бесконечную карельскую зиму по ароматным круглым зеленым пятачкам.

До «нашего» тополя очередь так и не дошла, а одно из деревьев спилили полностью.

Перевожу взгляд в другую сторону. Там - Ладога. Мы называем ее "морем". Вода, вбирающая темноту под тучами и неожиданно светоносная там, где небо над ней ясное. Острова и берега, основной облик которых составляют треугольники елей. И тем милее для глаза золотые облака берез, тем нежнее касаются сердца мягкие трогательные вееры лиственниц...

Скоро краски исчезнут, останутся лишь оттенки черного и белого. Сопротивляющиеся до последнего волны покорно улягутся и дадут сковать себя льдом.

Я то и дело буду подходить к окнам и отчаянно искать хоть одно яркое пятно. Буду пытаться свыкнуться с мыслью, что ни синевы, ни зелени, ни золота не увижу еще долгие месяцы. Все надолго откладывается - до поздней весны.

До весны… Тепло – до весны, цвет – до весны, возможность чувствовать легкие поцелуи ветра на побледневшей за зиму коже – до весны! И жизнь, и любовь – до весны! Хотя любовь выбирает свое время сама, не глядя - какой «минус» за окном, не разбиваясь о серые острые льдины, не шарахаясь от поруганных пилой деревьев... Она просто придет и все окрасит, растопит, отогреет.

Только сердце надо держать всегда открытым, не переставать ждать, не прослушать: шаги у любви легкие и быстрые - не проскочила бы мимо! Не пришлось бы снова тоскливо вздыхать! До весны…