Странно. Очень странно. Неимоверно. Просто оглушительно. Барабанной дробью отдается в перепонках. Врывается телефонный звонок. Хватаю трубку. Привет. Салют. Да нет, тут по правде стреляют. Прямо на площади? Да. И люди бегут куда-то. Что-нибудь говорят? Нет. Просто бегут, как ошалелые. Бегут, не оглядываясь. Тебе не страшно? Нет. Жутковато. Будто вокруг пустота. И сухость во рту. Из-за угла видно пламя. Горит прокуратура. Напротив, подорвали налоговую... Нет, не синим пламенем, обыкновенный пожар. Помню в детстве, грянул гром, сверкнула молния. Запылал тети Асин дом. Сказочно пылал. Дух захватывало. Все вокруг метались с ведрами, бидонами. Плескали воду, а пламя озаряло переулок. Я жутко торжествовал. Надо же! Сгорает последняя из последних навозных хибарок с соломенной крышей. И поделом. Построят кирпичные с черепичной. Село преобразится в город. Радио проведут, как в соседней Быряевке. Музыку станем слушать. Людей культурных в дом впустим. Они нам сказки расскажут про жизнь веселую. Вчера у тети Поли слушал в Быряевке. Про светлое будущее в недалеком… И голос нежный вещал. И слова были не из мира сего. Вроде, «Пролетарии всех стран соединяйтесь». Соединились. В Союз общий вошли. Друг дружку насильно уважать научились. Надоела призрачная канитель: врозь жить захотелось. Хотеть не вредно. Уметь, однако?.. Говорят для того мозги человеку даны, чтоб он в отличие от животного созерцать умел, жизнью наслаждался. "Наслаждался" – это как?.. Как птица в полете парит?.. Ясное дело, без крика. А, когда соловей звоном заливается?.. Ясное дело, с утра пораньше, перед восходом солнца, в укромном, удобном гнездышке, либо перед - в обстановке комфорта, благополучия, безопасности. Это я к тому: пули свистят. Из окон слышна барабанная дробь. Через стекло наблюдаю: юнец лет семнадцати несется по тротуару безоглядно. Господи! Рухнул на асфальт… Женщина с ребенком промелькнула, как угорелая мимо. Пацаны лет по четырнадцати стаей пролетают, как воробьи подстреленные, оглядываясь в опаске, ошалело бегут куда-то.

Женщина с ребенком на руках вдруг посреди тротуара остановилась, брякнулась на асфальт, завыла:

- Ой-ей-ой! Паразиты! Им политика, нам смерть! Мужика не отыскала в толпе! Дурак! Идиот! Сиротами оставил!

За ней пролетарий лет тридцати со скошенной физиономией орет:

- Какого хрена хлопушек пери бздели! Они специально газ в глаза пустили, что б мы свободы не увидали!

- Какая хрень, свобода, когда менты дубинками народ дубасят. Газы слезоточивые из пушек выпускают.

- Какие газы?! Пулеметами строчат с крыш.

- Там раньше под мрамором правители восседали…

- Не надо было отбрехиваться.

- Поздно. Натворили делов!

- Кто сотворил-то?

- Да уж, не Всевышний.

- Всенижний?!

- Пригнись, осел, настоящей дробью палят.

 

Упал черноволосый. Кровь на асфальте. Они бегут. Пробегают мимо. Закрываю на защелку окно. Смотрю через стекло. Бегут. Дым из-за угла повалил. Взрыв раздался, будто салют в честь дня победы. Нет. Это не салют. Это дробью в живых людей палят. Сверху откуда-то. Там, где раньше власть народная заседала. Теперь оно пламенем пылает: здание то - вычурное, вроде, белого дома.... Господи, а, что такое этот белый дом? Если посмотреть сейчас через стекло с седьмого этажа, так это точно психушка! Ужас. Пламя. Дым клубами. Люди, как муравьи, копошатся, бегут кто в огонь, кто на нашу улицу. Она между тополей в зелень укуталась, тропой безлюдной в тупик врезалась. От Белого дома до психушки одна была дорога меж стройными тополями. Метров пятьсот длинной, десятью шириной.

Приоткрыл окно. Поглядел в тупик. Стоит нетронутой лечебница. Только людей много вокруг. Видно, ворота закрыты. Около забора, как в копилке, уйма медяков с испуганными физиономиями скопилось. Ждут. От огня и пуль, видать, может, от митингующих спрятаться решили в зеленом дворе за решетками пятаки без знаков отличия… Боже! Стекла задребезжали от взрыва неимоверного. Нет. Это явно не салют. ..

 

Народ от радости не побежит в сторону психушки в страхе и отчаянии...