Какое-то наваждение! В квартире ни души: сын с женой и внучкой укатили на дачу… Хожу из угла в угол, мысли шальные изгоняю, путевые – пытаюсь причесать для будущего рассказа. Время за полночь, а у меня, что называется, « конь не валялся» в опухших от бессонницы мозгах. Еще сосед-пропойца через стенку, как боров, похрюкивает, раздражает и без того взвинченные нервы. За окном сверчок заливается, будто пробуравливает свирелью перепонки. В довершении ко всему чистый лист торчит в «Оптиме» - это моя пишущая машинка, старая кляча, развалина, в утиль пора у пихнуть, соберешься с мыслями, нагрянет вдохновение, только сядешь, примешься за работу, она, как дятел, по мозгам стучит: «Тук-тук! Тук-тук!» - в момент радужные видения, будто палач средневековый, топором обрубает, без содрогания казнит невинного Мечтателя. Сейчас, к примеру, блестящий сюжет проклюнулся, фантастический: Он и Она. Любовь. Оба борются за чистоту. Он – в гуще толпы на площадях яростно отстаивает права своего друга, кандидата в депутаты, обнародует обличительные документы коррумпированной группы противников. Она – стучится в каждую дверь, разносит листовки, призывающие очистить города и поселки от выхлопных газов, а продукты питания от нитратов… Черт! Весь смысл в том, что влюбленные в итоге должны оказаться на необитаемом острове… А как ?!..

 

Сажусь. Приступаю к работе…

 

Поросенок кудлатый за стенкой похрапывает во всю! И сверчок за окном с ним заодно, подсвистывает: « Фью-у-у-у… повторяешься …. Фью-у-у-у… до тебя необитаемые облазили иностранцы… наши тоже преуспели… Фью-у-у-у… давным-давно выдрессировали обезьян… бананы тонами с островов на материк еже сезонно отправляют почище твоей влюбленной пары…

- При чем здесь мои герои?! - Вдруг взрываюсь на пустом месте: - Не трогайте оставшихся в воспаленном мозгу непорочных! Вокруг чернуха, порнуха, изгаляются, как могут, лишь бы соригинальничать публично! Тут, словно заводная лошадь, мечешься, выискиваешь, высасываешь из пальца райскую жизнь, чтоб хоть как-то успокоить людей, дать им надежду, к совестливости призвать, а тебе на – обезьяны, мол, за вас уже отработали!

- Я не обезьяна! Человек я! Слышали?!

-С этого надо было начинать, - хриплым басом пробубнило над ухом, обожгло слащавым выдохом, и легким ознобом пронеслось по всему телу…

При жух. Прислушиваюсь. Тишина.

Заметил, занавески тюлевые ходуном зашелестели…

Было подумал, сосед кудлатый с перепоя в промежутках между храпом мысли ценные подбрасывает через стенку…

Нет. Сосед по-прежнему хрюкает боровом...

- Кто здесь? – на всякий случай интересуюсь, оглядывая кабинет.

- Домовой, - мягко звучит из дальнего угла басок, и что-то там шевелится, ерзает, направляется к письменному столу…

- Стоять! – не без доли страха выдавливаю нечленораздельно…

Никакой реакции на мой вопль. Напротив, нечто зеленое, расплывчатое, мохнатое продвигается к столу… Первая мысль – галлюцинация. Делаю несколько вращений головой, потираю виски - не помогает.

Оно продвигается ко мне…

- Ну, вот что, проходимец, мотай отсюда, пока цел! – вцепившись в кресло, стараюсь защититься как можно оптимистичнее, - мне наплевать на полтергейст, предрассудки и тому подобное!

- Хихихи! – оборвало мою тираду.

Не скрою от его мерзкого слитного «хихихи», прозвучавшего как «дадада», затряслись поджилки. На какой-то миг теряю дар речи – так жало образное, расплывчатое, мохнатое выводит меня из равновесия.

Не помню, сколько продолжается оцепенение… Очнулся от щекотки. Благо кресло вращается. Оно-то помогает выкрутиться из мохнатых лап, на мгновение остаться наедине с собой, успокоиться, разумеется, в пределах возможного в данных обстоятельствах. К тому же, чудовище незамедлительно, как блоха, подпрыгивает, оказывается у меня на коленях…

Скользкое, липкое, омерзительное – сидит теперь у меня на коленях и ухмыляется нагло:

- Потолкуем по душам, крокодильчик новоиспеченный, - бесцеремонно похлопывает меня по плечу мохнатой кистью, - лет сорок не виделись со дня первого знакомства… Постарел, осунулся, глаза потускнели, нос вытянулся… Постой, кого ты сейчас мне напоминаешь?.. Писателя известного… Под него подделываешься, крокодильчик остроносый!

И как-то вдруг зафыркало по-кошачьи, за чихало по-людски…Боже! Вдруг расхохоталось громоподобно:

- Вспомнил! Гоголь! От него набрался! Слизываешь, как корова комолая!

Что за наваждение?! Дрожит теперь студнем у меня на коленях, будто медуза на солнцепеке. В формы-то, какие примитивные начало преображаться: из треугольника в круг, из круга в квадрат, из квадрата в ромб, из ромба в параллелограмм!

« Может, оно оттуда из Вселенной?.. – мелькнула мысль…

- Гоголя возмечтал перещеголять, крокодильчик новоиспеченный?!

-Что ты себе позволяешь, слизняк? – Негодуя, попытался вытряхнуть жабообразную фигуру с колен…

- Не суетись, крокодильчик. Мог бы поспорить с классиком, - впиваясь в волосатую грудь параллелограммом, с издевкой изрекает наглец: - Мог бы. Если б не канючил. Если б не продавался. Если б народ не охмурял. Если б не скалился перед начальством. Если б не завидовал, волком не смотрел на друзей. Если б... Если б ...Если б...

Тут вдруг и глаза в кругу обозначились: фосфорные, светящиеся. И искры из глаз посыпались: обжигающие, колкие. Неужто, зарыдало?! И липкость вдруг куда-то улетучилась, младенческие контуры лица в треугольнике вырисовались, в кругу дитя заблажило, на пол скатилось. В квадрате перевернулось. В углу темном в ромб преобразилось. В параллелограмме, словно пар из трубы, стал просачиваться в бетонные стены… И исчез бесследно.

 

- Эй! Постой, Незабудька! Я вспомнил, вспомнил тебя, спаситель мой! И как сразу не догадался?! Нет бы угостить, приветить, за здоровье по стопочке…

В действительности, сорок лет минуло со дня первого знакомства. Надо же! Запамятовал. Забыл деревенскую избу бабы Анны, сиротскую обездоленность и добродушного дядю Федю, и его погреб, и то, как крадучись, взобрался туда, по глупости ребячьей задумал отомстить соседу. В глубине души уличая добрейшего трудягу в смерти отца, в ссылке матери. И взбрело же тогда в голову пацану, из-за одной фразы, брошенной бабой Анной, мол, «подались мама с папой к белым медведям, больно строг и коварен наш дядюшка Федя». И всю вину я тогда возложил на милейшего человека только потому, что его звали Федор. А, ведь, ты спас меня тогда от крыс в погребе. Забыл и про отгрызенный крысами мизинец. Торчит теперь культей на левой ладони! Ты, Незабудька, зализывал мои раны, приговаривая:

 

- Сладкая-пресладкая – лейся ручейком, катись в речку Дон. Николаша вырастит, все забудет, мстить понапрасну добрым людям не будет.

 

Завороженный твоим поэтическим сказом , Незабудька, я тогда твердил «Клянусь, клянусь, клянусь!» А ты продолжая залечивать мои раны, открывал тайны, наставлял. И тогда я перестал рыдать. Отчего ты улыбнулся и растаял. Я принялся искать тебя, звать. И крысиные въедливые колючие глаза, их оскалившие острые зубы, готовые вновь впиться в мое тело, перестали страшить меня. Наоборот, вызвали неизведанное до той поры чувство во мне, храбрость, которая придала силы и позвала в отчаянную атаку. И я ринулся, как настоящий полководец, в бой с прожорливой крысиной ордой. Я ловил их, как мячики, ударял о стенки погреба, растаптывал босыми ногами, отбивался головой, впивался в их холки зубами – и даже откусывал хвосты трусливым тварям, которые в отступлении начали прятаться в темных норах. Я выжил. Я уцелел. И вновь поклялся быть верным твоим заветам. Но ты не появился. Лишь окликнул меня бабушкиным голосом, приказал немедленно выбраться из погреба. Я выполнил твой приказ в надежде увидеть тебя в солнечном дне. Но ты не появился. Я бросился к реке, окунулся, отмылся от мерзостной пахучей крысиной крови. Вновь позвал тебя. И опять ты не появился. Лишь буркнул мне из глубины:

- Во второй раз я могу появиться Домовым перед теми, кто впадет в беспамятство, переступит черту.

И я начал нырять. Я искал тебя на глубине. Но и там ты не объявился. Я выплыл. Я ступил на каменистый берег. Горячие камни, словно угли, обжигали ступни. Я перепрыгивал с камня на камень, пытался под камнями разыскать тебя… Мне удалось выкорчевать несколько каменистых глыб, но ничего, кроме длинных слизистых червяков в шершавых воронках так и не обнаружил. Змеевидные, скользкие, притаившиеся под камнями в клубках, при моем появлении они разматывались моментально, заползали в не зажившие раны. И там не обошлось без яростной борьбы. И там мне удалось победить. Я стряхивал с груди, живота, ног змеевидных, перепрыгивал на ближайший нетронутый мной камень, обжигался, но шел к цели. Ею оставался ты. И я настырно искал тебя. Голый, израненный, я угодил в заросли крапивы. Нет, не боль, не ожоги, не оводы, впивающиеся в свежие раны, не комары, вонзающиеся в мое обнаженное тело, и не колючий репейник, попавшийся мне на пути, остановили меня. Остановил меня бабушкин голос, похожий, как две капли воды, на твой. И он промолвил:

- Остановись, не то соскользнешь, и угодишь в пропасть!

И я остановился. И бабушка принялась залечивать мои раны. Твоим голосом она пела колыбельную, ласкала, оберегала от дурного глаза и недобрых людей…

Когда же я перестал думать о тебе?..

Это какое-то наваждение! Совсем память отшибло. И рассвет за окнами. Собаки, как назло, раз лаялись, кошки завыли, кудлатый поросенок-сосед за стеной не смолкает, хрюкает пуще прежнего…

 

Без толку ночь проторчал в кресле. Ни единой строчки. Остров необитаемый внезапно утонул в потоке шальных мыслей. Голубые герои разбрелись по городским квартирам. Черта с два их теперь вытащишь из комфортабельных клеток… Стоп! Незабудька-то неспроста явился через сорок лет?.. К худу ль, к добру объявился?.. Спросить не успел. И бабушки давным-давно нет. Уж она бы, наверняка, подсказала. Мастерицей слыла по разгадыванию снов.

А сон ли был это?