С Игорем Вадимовичем Царёвым я познакомился несколько лет назад. Началось наше общение на одном из малоизвестных сетевых сайтов, где я впервые прочитал его стихи. Как сейчас помню, насколько ошеломительное впечатление произвели они на меня своей мощью, своим образным строем, техникой, звукописью. Настолько, что я не удержался и написал первую статью, в которой обращался к двум его стихам. Потом мы познакомились лично, чему способствовала моя тогдашняя работа, благодаря которой мне частенько приходилось приезжать в Москву. Удалось провести вместе с Игорем несколько совместных сетевых проектов, посчастливилось побывать на одном из поэтических вечеров Игоря. Общение с этим удивительным по своему светлому взгляду на мир человеком было и остаётся для меня одной из отдушин, в которой я черпаю оптимизм в жизни. И по сей день стихи Игоря предстают для меня одной из тех вершин, к которым стоит стремиться на поэтическом пути. Помимо таланта, они привлекают, как мне кажется, ещё и незаурядностью личности автора, богатым внутренним мироощущением, сочетающимися с нетривиальным взглядом на окружающую действительность. Впрочем, это черта всех больших поэтов, к которым я причисляю и Игоря Царёва.

Некоторое время назад я был приглашен в редакторский отдел журнала «Лит-э-лит», ставшим своеобразным продолжением знакомого многим авторам портала, но прекратившего своё существование журнала «Лауреат». В первом номере нового журнала увидела свет и одна из рубрик – «Автограф», в которой мы планировали предлагать вниманию читателей интервью с известными в литературном и сетевом мире авторами, преимущественно литераторами. Первой кандидатурой стал Игорь Царёв. И я был очень рад, когда он откликнулся согласием на нашу просьбу. В результате получилось небольшое интервью, даже, смею надеяться, короткий, но доверительный разговор. Надеюсь, что он позволит читателям немного получше познакомиться с этим удивительно талантливым поэтом и прекрасным человеком – Игорем Вадимовичем Царёвым.

 

 

Валентин Алексеев: Иосиф Бродский на вручение Нобелевской премии сказал: «Если тем, что отличает нас от прочих представителей животного царства, является речь, то литература, и, в частности, поэзия, будучи высшей формой словесности, представляет собою, грубо говоря, нашу видовую цель».

И первый вопрос вот в чём – если верить различным исследованиям книжного рынка, к нашим героям резко и неуклонно падает интерес читателя и издателя. Наверное, с небольшой натяжкой можно уже даже спросить – кто виноват? Читатель, отворачивающийся от поэзии, или же поэт, отворачивающийся от…? И насколько правомерно, с Вашей точки зрения, вообще ставить вопрос в такой формулировке? Быть может, здесь действуют какие-то другие причины?..

 

Игорь Царев: Дело не в читателях. И не в издателях. Падение интереса к поэзии – это следствие. Причины лежат много глубже. Мы успешно шагаем по дороге, которую именуем прогрессом. Вот, к примеру, в кулинарии: когда-то люди ели сырое мясо, потом научились его жарить, потом изощрялись в приготовлении деликатесов, а сегодня вершиной общепита стали соевые хот-доги, порошковое картофельное пюре и лапша «Доширак» быстрого приготовления… Похожие перемены происходят и в сфере культуры. Ещё сто лет назад «слово» было основным ингредиентом при изготовлении духовной пищи. Сегодня, когда тараторящий «телеящик» есть практически в каждой семье, всё большую роль стала играть картинка. Искусство создавать новые миры с помощью слова, как и умение видеть за словом эти миры, деградирует и отмирает. За ненадобностью. Так с появлением электронных калькуляторов умерло искусство счёта на логарифмической линейке. Что тут поделаешь – прогресс! Телекартинка, как и лапша быстрого приготовления, действительно облегчает людям жизнь.

Но всё это вовсе не означает, что Поэзия со временем исчезнет. Поэзия бессмертна. Сам Создатель, на мой взгляд, – поэт. Смена времён года и другие временные циклы – что это, как не рифмы на языке Вечности? Так что поэзия, независимо от конъюнктуры, всегда будет с людьми. Исключая тех, конечно, кто предпочитает «лапшу быстрого приготовления».

 

В.А.: Тем не менее, текст, как явление культуры, как некий ее артефакт, изначально предназначен для его восприятия читателем. Сейчас многие поэты (да и прозаики тоже) хором сетуют, что всё труднее становится донести этот пресловутый артефакт до адресата. Как справиться с этими обстоятельствами – отсутствием спонсоров, читательского интереса, неблагоприятной конъюнктурой рынка…?

 

И.Ц.: Разве поиски спонсора – это проблема? Было бы что спонсировать! Тем более, что донести свои тексты до массового читателя можно совершенно бесплатно – достаточно пару раз нажать кнопку на компьютере – и, пожалуйста, ты уже опубликован. Причём текст, попавший в Интернет, переживёт любое бумажное издание…

Медленная, но неуклонная деградация языка – вот это действительно проблема. Наш «великий и могучий» сегодня болен «дистрофией». Простой пример: в словаре В. Даля понятие «снег» варьируется как рянда, лепень, дряба, ляпа, чичер, чидега, заметь, волокуша, сипуха, чир, кидь, падь… Это не просто синонимы – за каждым названием кроется какая-либо подмеченная народом природная особенность. Но мы, население одной из самых северных стран, проигнорировав накопленное нашими предками знание, оставили для использования только одно слово «снег», уподобившись тем народам, которые его практически не видели. Таким примерам несть числа.

И в то же время наблюдается обратный процесс, словно не только мы владеем языком, но и он нами. Он защищается, почти как живое существо. Чем иначе объяснить то, что сегодня появилось столько людей, пишущих стихи? Что их влечёт на стезю, где сегодня меньше всего шансов отыскать славу и деньги?

На смену уходящей старой поэтической гвардии пришла целая армия молодых поэтов. И среди них много людей, которые непременно вошли бы в золотой фонд литературы, родись они веком раньше. Но деградация видна и тут. Да, на смену единичным классикам, которых читали миллионы, пришли сотни новых потрясающих поэтов. Но их уже читают только тысячи. Вот и получается, что поэзия как культурное явление становится всё более культовым, обособленным искусством.

 

В.А.: Хорошо, но давайте вспомним пушкинские, кстати, строки: «Поэт! не дорожи любовию народной». Зачем, спрашивается, мучиться всеми этими вопросами, если вот оно – решение всех проблем: пиши для себя, для мира своего творчества!

Как Вы сами определяете для себя задачу? И каким читателем Вы хотите быть прочитанным?

 

И.Ц.: Любым, которому я интересен. Если честно, когда я пишу, то вообще не думаю о будущем читателе. Мною давно уже движет почти физиологическая потребность в самом процессе творчества, а не ожидание аплодисментов. Если долго не пишу, то элементарно заболеваю, словно вовремя не выплеснувшийся на бумагу стих начинает жечь меня изнутри. Как и все поражённые вирусом поэзии, я даже на необитаемом острове продолжал бы писать стихи. Но когда всё уже написано, реакция на мои стихи, безусловно, начинает меня интересовать (смайлик).

 

В.А.: Кстати, как обстоит дело с Вашим сборником? Когда читатель сможет взять его в руки?

 

И.Ц.: Жена, по совместительству муза и критик, меня постоянно подстёгивает. Благодаря её усилиям сборник практически готов. Впрочем, тут ситуация как с пресловутым полупустым стаканом. Всё зависит от степени оптимизма. Порой мне кажется, что он практически не готов (смайлик). Читаю стихи, начинаю править, они становятся ещё хуже, снова правлю. Это как ремонт: его нельзя закончить, можно только прекратить … Одним словом, работаю (смайлик).

 

В.А.: Ещё раз задействуем тему интернета и компьютерных мультимедийных технологий. Мне довелось не раз наблюдать весьма интересные эксперименты, когда синтезируют сложный объект культуры – текст и изображение (например, картина) или декламацию и музыку, текст и музыка. Не находимся ли мы на пути от книги к некоему синкретическому продукту творчества? И как Вы относитесь к этому синтезу?

 

И.Ц.: Если в результате синтеза получается нечто большее, чем просто арифметическая сумма, то положительно.

 

В.А.: Синкретическое искусство, если обратиться к истории культуры, было, с одной стороны, доступно для непосвящённых, а, с другой стороны, уделом избранных. Возвращаясь к вопросу о потребностях читателя, в чём сейчас, на Ваш взгляд, основная тенденция – в превращении поэзии в камерное искусство, в своеобразную «филологическую игру» или же в превращении её в набор открытых и понятных для любого читателя текстов?

Как бы Вы сформулировали своё авторское кредо в условиях такой постановки вопроса?

 

И.Ц.: На каждого пишущего всегда найдётся свой читатель, критик или поклонник. У каждого свой вкус и свой путь. Я, например, когда-то понял, что мне больше нравится не сочинять, а говорить о том, что действительно видел или чувствую. Поэтому мне близка формула, высказанная когда-то Константином Батюшковым: «Живи, как пишешь, и пиши, как живёшь». Чем не кредо?!

 

В.А.: А что такое поэзия? Как бы Вы определили то, что, выражаясь по-старинному, выходит из-под Вашего пера?

 

И.Ц.: Поэзия, как и любое творчество, даёт ощущение абсолютной свободы, когда всё зависит только от тебя самого. Ещё – это попытка создать что-то более долговечное, чем ты сам. Строчки Пушкина «буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя», высказанные прозой, превратились бы в скучную метеосводку, срок жизни которой – день от силы. Так что настоящая поэзия, в моём понимании, – это ощущение свободы с привкусом вечности.

 

В.А.: Небольшой частный вопрос: для Вас есть разница, как записывать стих в процессе создания – на бумаге ручкой или на экране монитора с помощью клавиатуры? Влияет ли это на само стихотворение?

 

И.Ц.: Ещё как влияет. Я так привык работать на компьютере, что по-другому уже и не смогу.

 

В.А.: Вернёмся к поэзии, её определению… Наверное, я не ошибусь, если предположу, что почти все копья в разговорах о поэзии ломаются вокруг дихотомии – поэзия или нет? Хорошая или плохая?

В этой связи позволю себе вспомнить интервью поэта Олега Чухонцева в 1995 году для журнала «Арион», в котором он говорил, что проблема, как отличить хорошую поэзию от плохой, – для него надуманная. Есть истинная или профанная, то есть выстраданная; идущая от души или пустая игра ума – и вот здесь ему интересно различие.

Можно вспомнить ещё и легенду про Александра Твардовского, в бытность его главным редактором журнала «Новый мир»: дескать, когда он отбирал поэзию для публикации в очередном номере, то раскладывал стихи в две стопочки: «задеёт — не задеёт».

А как бы Вы обозначили для себя, какая поэзия будет настоящей? Что Вы ждёте от новых стихов?

 

И.Ц.: Откровения. Как от своих, так и от чужих. Откровения, которое «задеёт». И ещё: я бы не стал так категорически раскладывать по разные стороны баррикад поэзию, идущую от души, и поэзию – игру ума. Всё это вполне может быть в одном флаконе. Впрочем, если наличествуют и душа, и ум (смайлик)…

 

В.А.: Откровенно признаться, вопросов я готов задать ещё множество. Но задам всё-таки последний вопрос, иначе мы с Вами никогда не закончим (смайлик): что Вы пожелаете всем нам – себе, авторам и читателям?

 

И.Ц.: Сегодня в мире насчитывается около 7.000 языков (по разным оценкам – от 5 до 10 тысяч). При этом примерно каждую неделю один из них умирает. Лингвисты прогнозируют, что через 25 лет от ныне существующих «живых» языков останется лишь одна десятая часть… Тревожная статистика. Поэтому хочу пожелать, чтобы наши дети, внуки и праправнуки любили русскую поэзию, говорили, писали и читали на великом русском языке.

 

Что же, наш разговор был на тот момент закончен. Но я верю, что ещё не раз нам с Игорем предоставится возможность поговорить о его стихах, о поэзии и вообще о жизни. Напоследок я рискну предложить читателям несколько стихотворений из той подборки, что вошла в первый номер журнала «Лит-э-лит»:

 

 

 

Этот стреляный город, учёный, кручёный, копчёный,

Всякой краскою мазан – и красной, и белой, и чёрной,

И на веки веков обручённый с надеждой небесной,

Он и бездна сама, и спасительный мостик над бездной.

 

Здесь живут мудрецы, и купцы, и глупцы, и схоласты,

И мы тоже однажды явились – юны и скуласты.

И смеялся над нашим нахальством сиятельный город,

Леденящею змейкой дождя заползая за ворот.

 

Сколько раз мы его проклинали и снова прощали,

Сообща с ним нищали и вновь обрастали вещами,

И топтали его, горделиво задрав подбородок,

И душой прикипали к асфальту его сковородок…

 

Но слепая судьба «по живому» безжалостно режет,

И мелодии века всё больше похожи на скрежет,

И всё громче ночные вороны горланят картаво,

Подводя на соседнем погосте итоги квартала…

 

Ах, какая компания там собралась за рекою

И с туманного берега весело машет рукою…

Закупить бы «пивка для рывка» и с земными дарами

Оторваться к ушедшим друзьям проходными дворами…

 

Этот стреляный город бессмертен, а, значит, бесстрашен.

И двуглавые тени с высот государевых башен

Снисходительно смотрят, как говором дальних провинций

Прорастают в столице другие певцы и провидцы...

 

 

Мы и ухари, мы и печальники,

Разнолики в гульбе и борьбе,

Как тряпичные куклы на чайнике,

Каждый – столоначальник себе.

Всякий раз по державной распутице

Выходя свою самость пасти,

Ждём, что ангелы всё-таки спустятся

От осенних напастей спасти.

 

Ни фэн-шуй, ни шаманские фенечки –

Не защита от ночи лихой,

Время лузгает души, как семечки,

И нахально сорит шелухой.

Обретаясь у края безбрежного,

Сам себе я успел надоесть –

Ты прости меня, Господи, грешного,

Если знаешь вообще, что я есть!

 

Безответный вопрос закавыкою

Око выколет из темноты:

Если всякому Якову «выкаю»,

Почему со Всевышним «на ты»?

Сверху падают снега горошины,

Снисходительно бьют по плечу,

И стою я во тьме огорошенный,

И фонариком в небо свечу.

 

 

Солнце злилось и билось оземь,

Никого не щадя в запале.

И когда объявилась осень,

У планеты бока запали,

Птицы к югу подбили клинья,

Откричали им вслед подранки,

А за мной по раскисшей глине

Увязался ничейный ангел.

 

Для других и не виден вроде,

Полсловца не сказав за месяц,

Он повсюду за мною бродит,

Грязь босыми ногами месит.

А в груди его хрип, да комья –

Так простыл на земном граните…

И кошу на него зрачком я –

Поберёг бы себя, Хранитель!

 

Что забыл ты в чужих пределах?

Что тебе не леталось в стае?

Или ты для какого дела

Небесами ко мне приставлен?

Не ходил бы за мной пока ты –

Без того на ногах короста,

И бока у Земли покаты,

Оступиться на ней так просто.

 

Приготовит зима опару,

Напечёт ледяных оладий,

И тогда нас уже на пару

Твой начальник к себе наладит…

А пока подходи поближе,

Вот скамейка – садись, да пей-ка!

Это всё, если хочешь выжить,

Весь секрет – как одна копейка.

 

И не думай, что ты особый,

Подкопчённый в святом кадиле.

Тут покруче тебя особы

Под терновым венцом ходили.

Мир устроен не так нелепо,

Как нам чудится в дни печали,

Ведь земля – это то же небо,

Только в самом его начале.