Самоубийца

 

Это потом стали разбираться, зачем да почему он это сделал. А тогда не было ничего, кроме суеты, сирен скорой и ДПС да причитаний какой-то тумбообразной тетки.

Остальные безмолвно пялились на тело, припавшее к брусчатке. Оно напоминало тряпичную марионетку с распластанными руками и ногами.

Гаишники вели себя как-то странно. Беспорядочно суетились, не зная, что предпринять. То отбирали у водителя документы, то возвращали. У владелеца черного «Мерседеса» было серое пальто и растерянное лицо. Он рассеянно курил и скользил взглядом по зевакам. На вид ему было лет тридцать.

Передняя дверца «Мерседеса» открылась, и из машины вылезла девица. Высокая брюнетка в шляпе. Шуба расстегнута, под ней красное, обтягивающее фигуру платье. Алые губы. Словно только что проснувшись, она осоловело огляделась.

Мне показалось, что ее взгляд неожиданно прилип ко мне. Если честно, я даже смутился. Хотя кто его знает. Иногда я могу вообразить себе черт знает что.

Гаишники стали опрашивать очевидцев. Один спрашивал, другой записывал. Дул на замерзающую ручку и вновь писал.

Картина вырисовывалась ясная. Водитель не виноват. Парень сам бросился под колеса. Одна женщина даже норовила изобразить, как он это сделал.

Что касается меня, то я ничего не видел. Но меня заразило всеобщее единодушие. Поэтому я бодро свидетельствовал, что водитель не при чем. В этот самый момент я снова поймал на себе взгляд девицы из «Мерседеса».

- Значит, он сам прыгнул? – переспросил гаишник.

- Сам, сам, - заверил я.

- Тоже мне Анна Каренина. Камикадзе чертов, - проворчал гаишник с явным облегчением.

На следующий день, проходя мимо этого перекрестка, я невольно приблизился к бордюру. И вдруг увидел что-то блеснувшее на краю дороги. Нагнулся и стал рассматривать. Это был крестик. Маленький крестик из меди, на хлипкой цепочке, каких много. Когда в 19 лет я крестился в захолустной церквушке, бабушка мне купила похожий.

Держа в руках крестик, я миновал фонтанчик под аркой – нашу городскую достопримечательность. Покосился на кучку пьяных в празднично-растрепанных костюмах. Они пили шампанское из бутылок, хохоча и купаясь в фонтанной струе, несмотря на холод.

Дойдя по брусчатке до самого низа улицы, я вдруг захотел навести о нем справки. Где он? Что он? На каком кладбище его собираются хоронить?

 

Но он не умер. Это я узнал в реанимационном отделении больницы, куда он был доставлен. У него было сломано только одно ребро. Но серьезно пострадали обе почки и селезенка. Кроме того, от удара началось кровотечение в брюшной полости. Положение было тяжелое.

- Живой, - сказал мне зевающий анестезиолог.

- Можно к нему?

- Вообще, нежелательно. – Он смерил меня взглядом. Не знаю почему, но мой вид внушает доверие окружающим. Возможно, потому, что я им кажусь лопухом, и, следовательно, не могу быть опасен. Смягчился и анестезиолог. – Ладно, идем.

Мои пальцы в кармане разжались, и приготовленная денежная купюра неслышно осела на подкладку. Так-то лучше.

Через минуту я уже сидел рядом с кроватью этого человека. Он спал. Нечесаные волосы комьями рассыпались по подушке. У него были на редкость выразительные черты: большой лоб, очень прямой нос. И мужественный рисунок скул - как у американских актеров, играющих ковбоев.

Выражение его лица было не то брезгливым, не то надменным. В общем, он спал. Мне не хотелось его будить. Но, вставая, я случайно задел стол с какими-то склянками. Они дружно зазвенели, и он проснулся. Увидев постороннего человека, он тут же закрыл глаза.

- Вы из газеты? – просипел он.

- Нет, - смутился я. – Почему вы так решили?

Он открыл глаза.

- Уже приходили двое. Один из «Телескока», другой из… «Телепатии», что ли.

- Наверное, из «Телемании»? – подсказал я.

- Да, кажется. Вы знаете, я газет не читаю. Как-то не очень в курсе… Черт, тяжело дышать. Внутри все ноет. Простите.

Мне стало неловко. Я протянул ему крестик.

- Это не ваш?

Он улыбнулся.

- Спасибо. Где он был?

- На дороге. Рядом с бордюром… Зачем вы это сделали?

Он не отвечал. А потом закрыл глаза и ровно задышал. Я осторожно встал и пошел к двери.

А на следующий день узнал, что он умер.

Его самоубийство не было ни печальной нелепостью, ни помутнением рассудка. Рассказывали, что в тот день он, как всегда, стоял возле булочной. Там он обычно просил милостыню. Потом он почему-то перебрался под навес универмага. Сгорбленно сидел на ступеньках с робко протянутой коробкой. Видно, у него в тот день не очень ладилось. Его облаяла собака. Здоровенный мастиф чуть не сорвался с поводка, рыча и хрипя. С воплем «фу!» хозяин еле успел оттащить обезумевшего пса от нищего. Чтобы успокоить собаку, хозяин дал ей кусок колбасы. Человек в лохмотьях проводил эту колбасу стеклянным взглядом. Постоял, постоял. Глубоко вдохнул морозный воздух и шагнул к дороге…