2

часть.

(2007)

 

Я стоял на перроне. Я мысленно в пространстве перед собой создал

искривления. По прихоти моего желания. Эта способность возликовала

меня, породило ощущение собственных сверхспособностей. Я начал

сгущать пространство в одном месте. Пытаясь из них создать

определенную, видимую для глаз, форму. Способности осуществления

были так высоки, что каждый ощущаемый даже переживанием стал

штрихом и

изображался в этом выступающем абрисе соединений множества

штрихов и линий. Я рисовал ее. Теперь полно. Из самой глубины своей

души. И я торопился, так как еще одно прекрасно понимал, что душа

так открыта только сейчас, и способна так только - необычным

способом, нереальным моментом действовать так. И, чтобы успеть, я

торопился, по ходу ощущая экзальтацию всех переживаний чувств в

открытом сверхновом состоянии моего я. Самое главное: запомнить! –

твердил взволнованно я себе. Запомнить хоть что-нибудь, чтобы оно

отложилось памятью в нормальном разуме. Я понимал, что нормальное

состояние не способно постичь того, что выражает сейчас меня, вновь

таким образом впитать созданный мной образ, что даже образ слишком

совершенен, глубок и многогранен для восприятия обычного разума. Но

символ, этот облеченный в образ символ здесь, теперь в пространстве

частично можно отложить в память. Можно.

Поезд. Скорый и быстрый пронесся, обдав меня ветром. Стрелой сквозь

образ. Распылив его. Часть унеся с собой. Я скорбно провожал

разрушение. Понимая. Что поезд тут не напрасно. Совсем не напрасно.

Что он тоже есть символ. Выражение чего-то в обычном разуме.

Она есть – вот что твердо ушло с уверенностью в память. Что я так

свято и бережно желал вынести отсюда на память. Она есть – только

стоит вспомнить. И сохранить в годах.

 

Она есть – шепча я поднялся и пошел на улицу. На небе сияли

громадные звезды. Я мысленно цеплялся за сон, не давая ему упорхнуть.

Ноги мои привели к сфере. Я прилег около нее и закрыл глаза.

 

- Что может меня возродить? – Сергей смотрел на меня грустно, но

светло: - А тебе нужно бежать. Бежать, мой мальчик. И за себя, и за

меня.

Я чувствовал это. И возразил:

- Сергей, но разве я могу? Ведь я не способен так чувствовать. У меня

нет причин.

- Есть, - утвердительно молвил Сергей: - Ты молод. И не убит. Ею.

Я хотел что-то сказать. Но он понял и объяснил:

- Я - ошибся. Я - разочарован. Но ты можешь это сделать. У тебя есть

шанс. Шанс добиться. Достичь этих миров. Так беги, беги Андрей. Беги

к ним. Будь тем туннелем, через которого они будут еще связаны с

нами.

Беги, Андрей!

- Сергей?! – Вскричал я уходящему, уносящему: - Но тогда: где ты?

- Беги! – Только кивнул взволнованно Сергей. Он сидел за фортепьяно,

его пальцы побежали по клавишам.

И я побежал.

 

Я сидел малышом в начальных классах.

- А сейчас мы послушаем прекрасную мелодию, - сказала Учительница:

- Вы можете смотреть в окно. Может быть эти падающие листья с

деревьев под эту музыку будут падать очень красиво. Как–то кружиться

не просто так, а словно вальсирующее, в танце. А может быть: ваш

сосед не просто так смотрит, а думает о чем-то прекрасном.

Интересном. Даже захватывающем, если узнать.

Она говорила и говорила своим красивым, завораживающим голосом. А

потом включила пластинку. Заиграла музыка. Новая. А я думал, что она

уже играет. И эта новая музыка была так унывна и прекрасна в

продолжение вслед первой. Ее голос как инструмент, которым она

играла, не понимая сама, был не меньше виртуозен и художественен,

чем та классическая музыка, автора которого я не помню, но кажется

мне сейчас, слушая к примеру Children‘s Corner Клода Дебусси, что

может это и было оно; был не менее беден, чем все проигрыши и

пассажи звуков фортепьяно; что, впитая его, она сама не подозревая

вслед выразилась не менее глубоко, в той же прекрасной гармонии, в

попытке передать полнокровней, без потерь ту атмосферу, идею

музыки, что вынесла она сама, она сама стала музыкой, гармонией.

И после нее музыка действительна была прекрасна.

 

…По прямой. Чувствуя как скорость возрастает. Как крепнут в свободе

мышцы. Как тело выстраивается в одну общую согласованную струну…

 

Одноклассница. Бедно одетая, замкнутая, молчаливая, часто

задумчивая до крайности, необщительная. Все считали ее чокнутой – и

съиронизировать иногда для порядка вещей над ней считалось

обыкновенным делом. Никаких подружек по классу у нее кажется не

было, никуда ее не приглашали. Даже девочки ею брезговали – были

ли, вообще, у нее подруги?

И вдруг как-то в классе седьмом она оживела, посветлела мигом

лицом. Боже мой, она кажется впервые охотно заходила в класс! Чему-

то задумчиво улыбаться, о чем-то своем мечтать, на вопросы невпопад

отвечать. Она даже сменила свои обноски на обновки. И как это

сделала! Какая произошла метаморфоза. Не зря в тот миг, созерцая ее в

новом облике, Сергей глубокомысленно произнес: кажется среди нас

появилась первая женщина. И даже впервые вырвалось у него ее

настоящее имя полностью: Маргарита. До этого как ее неназывали. Это

теперь мне ясно, что обзывая ее мы обнажали этим словом сущность

самого. Самое милое слово, которое единственно говорил обращаясь к

ней только Сергей, это: Марочка. Наверное это переросло от

Маргариты. Н - да, Сергей, неужели ты средь нас исключение?

И вот. Вернемся к Маргарите. В те дни новой перерожденной

Маргариты наша училка, классная, вдобавок, руководилка во время

урока спросила по теме о чем-то Маргариту. Девочка была углублена в

собственные какие-то переживания, что не сразу опомнилась, поэтому

после немного смутилась и даже растерялась.

Неудивительно. Бывает со всеми.

Но училка, скривив губу, вдруг злобно съязвила, что девочка и впрямь

дурочка, как про нее поговаривают ее сверстницы. Весь класс

взорвался хохотом, а училка села с довольной миной: типа у меня тоже

есть подход к понятиям детей – все-таки педагог! Засмеялся ли следом

я? – не помню. Знаю теперь, что это было важно. Важно. Помню, что

эта девочка до сих пор терпевшая все унижения, вдруг вспыхнула

непокорно и дрожащими губами бросила в ответ что-то

неопределенное, слезными невидящими глазами обвела весь класс – и

бросилась к выходу. Весь класс замер после ее такой выходки. И молчал

как-то подавленно. Может эти глаза, их выражение заставили нас так

смутить, что-то кувыркнуть внутри нас. Но все испортила училка,

провозгласив в тишину: сумасшедшая. Давая программу на смех. И

рассмеялись, начиная от подхалимов и докатываясь до остальных. Не

смеялся один Сергей, он сидел на Камчатке отъявленным негодяем и

двоечником на ее уроке математике, в беспощадной опале. Его глаза

горели возмущенно, наверно тут я все – таки не смеялся. Потому что

встретился с глазами Сергея. А он был тогда уже мне другом.

А после уроков случилось оно. Что определяет…

Я встретил Маргариту почему-то у своего подъезда. Она смотрела на

меня этими глазами последних дней. Такими светлыми и открытыми, и

сразу же отчаянными, страдальческими. Все это в комплекте

насторожили меня, нагоняя даже беспокойство и страх.

Ответственности?

Я хмуро отвернулся от нее, стараясь более не встретиться с ее

глазами, и попытался как-нибудь половчее прошмыгнуть, не касаясь ее

в свой подъезд. Она поняв это, вдруг заплакала.

Я встал с опущенной головой. Она увидев что я остановился пыталась

что-то молвить, но как бы взмолилась, произнесла:

- Андрей.

- Чего? –Дурацко процедил в ответ. Не в силах поднять глаза. А душа

заворочалась в чем-то грязном, налипшем, тяжелом.

-Андрей. – Задрожали ее руки. А глаза сияли, сияли так, что их

свечение я чувствовал, не видя их, смотря в тупик, в темноту. Но вдруг

ее брови сложились сломано в отчаянье – и она вновь заплакала.

- Не плачь. – Прорвало меня, кажется это было с таким усилием и

окончательно тихо, что мои губы и не шелохнулись.

- Я не плачу. – Сквозь слезы улыбнулась она, пожав иронично

худенькими плечами.

Я решился подать ей платочек. И когда я протянул ей свою вещицу, с

ней что-то случилось, с ее глазами, дыханием, задрожавшими пальцами,

прикоснувшимися моими. Я побледневши не мог отвести глаз от ее лица.

Она смотрела и смотрела, теребя позабытый в руках платочек. Через

ее лицо поплыли все одноклассники, все насмешки в ее адрес, все

устроенные каверзы – и сегодняшний окончательный приговор училки-

и я не на шутку испугался, испугался бремени этого просыпающего

сейчас возле меня ее счастья – и сломавшись, чувствуя себя

попадающим в безысходную западню, тут же осознавая ясно и открыто

все свое тщедушее, мелочь и жалкость отчаянно, взбешенно, нервно

выкрикнул:

- Чего привязалась?!!

И скрылся в подъезде. Оставив ее одну. Теперь совершенно одну…

Совершенно одну… Совершенно одну….

 

Я споткнулся. Кубарем полетел, покатился. Охнул от нахлынувшей боли

тела, сводившей все члены, сжимающей в позу эмбриона. Я заскрипел.

Жизнь распахнулась, влетела в меня всей своей ужасающей правдой.

Своей отчаянной дерзостью, выкриком в огромный мир. Разорвала

пуповину от сна и, выкинув снова на прямую, заставила бежать вперед.

Ударив вслед с размаху всей силой инстинктов, от которых мой разум

задохнулся, увидев себя жалким и немощным. Мощь пройденных веков

потрясла его. Так.

Вставай! Вставай!

Тело качаясь, спотыкаясь побежало вновь вперед.

 

Я прибежал на перрон. Я принялся высматривать ее среди

проходящих, спешащих людей. Простите, простите меня- шептали мои

губы, плакали мои глаза. Я побежал вдоль состава поезда. Я не нашел

ее и остановился у вокзала. Много людей уезжало, приезжало, в их

массе терялись мои глаза – я никогда не смогу найти средь них ее.

Я отвернулся от них, я проклял их, я сел отчужденно на скамью,

понимаю. Что все останется во мне, так и не проснется светом наружу.

Но она сама давно заметила меня и ждала, когда все-таки я подыму

глаза. Она всегда ждет, все-таки внутри она очень робка.

Я подошел к ней и пытался сказать, но не мог, смущенный.

Она ждала, от волнения она начала подыматься на носки, она

приподымалась, опускалась и наконец-то в нетерпенье произнесла: Ну

скажи что- нибудь.

-Не уезжай, - произнес я.

Подошел поезд, она подняла чемоданы и встала в очередь к

кондуктору.

Зачем мне это так нужно? Почему это видится самым главным? Почему

невозможно иначе?

И почему так трудно сказать это мне?

-Не уезжай, - произнес теперь громко я.

-Почему? -заплакала она.

- Да потому что ты мне нужна!

-Нужна? Для чего?

Я сам не знал ответа, но знал, что это так.

- Ты сам не знаешь ответа, - грусно молвила она и подала билет

кондуктору.

Я смотрел как она подымается в тамбур, и вдруг понял, осознал, что

Ответ повторно уже ждет меня тысячу лет, и что на долгие года вновь

я промучаюсь для этого повторного мига.

- Я люблю тебя!

Я люблю тебя. Люблю.

- Прости меня, - спрыгнула она обратно: - прости меня, ведь я сама не

понимаю, что творю.

 

Сергей улыбался, сидя в туманном светящем кресле.

- Для чего нужна именно она на пути твоем? Для чего нужно

подхватить с собой в дорогу истинную любовь? Неужели только, чтоб

блаженно замереть в каком-то ощущении радости совместности бытия?

Есть ли у тебя ответ, Андрей?

Может быть для того, чтоб под этим чувством своей полноты идти на

прямую к своей цели? К своей цели Человеческой?

Ну отвечай – а я посмотрю.

 

Я сидел в кресле. Расслабленно, полузакрыв глаза. Закинув ногу на

ногу смотрел вперед. Так можно сидеть только выполнив самое главное

дело на земле. так довольно. К молочно- белой у горизонта небу

тыкались, выпирая вверх строения – небоскребы. На необозримой

пространстве, ровном и гладком, от меня и до них все видимое было

выглажено и покрыто квадратными плитами. Я созерцал вышедшую

справа из неподалеку сгруппировавших невысоких полусферических

строений группу ритмично в шаг шагающих человекоподобных

роботов. Передний шедший в такт махал левой рукой большим гаечным

ключом. We there is a robot’s – вторило приятной усладительной

мелодией в моей душе. Они шагали диагональю по квадратным плитам,

а в небе возникал шум, похожий на раскаты грома и явилась

колеблющая парящая точка. Она приближалась, укрупняясь в размерах.

Все ясно – космодром, кивнул благостно уяснено вслед картине.

Все: финал? Корабль вдали приземлился. Роботы почти доходили до

него. Что-то в душе моей заныло – я никогда не встречал корабли. Я

поднялся наконец с кресла, сперва степенно сделал шаг, потом вслед

неторопя второй. Корабль откинул швартовые. Он очень от меня

далеко – оценил теперь расстояние от меня до него и ускорил шаги.

Роботы встали у спущенного трапа. Кто-то должен был сейчас выйти. Я

должен его был встретить. И я, не удержавшись, побежал. Осознав

только сейчас важность этого для меня мига. Если сейчас я не попадусь

в глаза капитана, то: возможности быть мне в следующем рейсе

практически нет. Абсолютно нет. Только его слово способно изменить

мою судьбу. Я понесся навстречу быстрее ветра. Ветер ударил мне в

лицо неожиданно сильно, раздражая, слезя напором глаза. Видеть

стало смутно, картина исказилась.

 

Меня вдруг схватили за шиворот. Толкнули сильно вперед. Лоб мой

получил сильный удар. Голова закружилась, из глаз сыпанули искры. Я

согнулся от неожиданности, в полной растерянности и непонимания.

Ударили по заду так, что я свалился на землю и уже инстиктивно

прикрыл руками голову. Мне чем-то стали тыкать. Требовательно. Чтобы

я обратил на это внимание. Я открыл глаза. В меня тыкали несколько

солдат винтовкой. Причем прикладом вперед. По их выражением я

понял, что мне нужно взять в руки эту винтовку. Я взял. Ощутив тут же

сильную усталость всех мышц, измождение, дистрофию организма. Я

поднялся с грязной рытой земли на ноги и увидел впереди стоящих

неподалеку спиной к нам несколько людей в нижнем белье, а с ними в

разорванном платье, в синяках, женщину.

Где? – заметалось мое сознание: Где? Куда подевался космодром? Что

это? Я с ужасом ощутил реальность шершавости влажной винтовки,

всего окружающего. Господи! Я так и знал. Что мне дано. И где.

Мне дали несколько патронов и заставили зарядить ими ружье. Я

теперь понимал, что они хотят заставить мне сделать. Я понимал, что я

заодно с ними, что мы есть одни сослуживцы, но в отличии от них я

только новобранец, я только прибыл сюда. Но как можно согласовать в

одно: этот расстрел оскорбленных, униженных людей и приземление

сверхсовременного звездного корабля? Я еще чувствовал в себе полно

мое ощущение там, мой бег, мое стремление.

Расстояние, чтоб достичь своей цели, мечты распростерлась не только

длиной пространства, но и длиной времени. Видя убогость окружающих

строений, одежды людей, их выражений я с ужасом понимал глубину

падения во времени от той картины.

Я ощутил как мой бег остановился, как он растерянно начал

оглядываться по сторонам, ощущая не только тут бессмысленность, но и

угрозу для себя.

Стреляй! – приказал мне командир.

Что: реально? А что нет. Если согласится на реальность этого мига,

нужно ли согласится на ее правоту? Если сказать, что это мечта, не

значит ли это, что живя им, ты создаешь его на земле? Разве не те

безумцы, что жили мечтой и создадут ту действительность, которую

уже будут поглощать бездумно как факт существующего бытия

следующие вслед идущие люди? Разве они не сказав происходящему:

Нет! – сделали шаг от него, И изменили его. В страдании, но изменили

прочь от того, что им не по сердцу. Что им не терпеть, с чем не

соглашаться. А если согласишься? Если согласишься. В чем тут цена?

Разве это не значит продать свое стремление, свой шаг, свое

понимание ценности жизни, мира?

Стреляй! - я знаю, что мой порыв как искра в ночи, что оно исчезнет

без следа. Что оно лишь толика, отнесенное в сторону

нереализованным, что оно не даст ощутимого толчка, что оно нелепо.

Но что оно есть этот бег! Что оно есть доказательство его на земле,

его выражения, его позиции, его стремления, его понятия ценности

мира и жизни на земле!

И если сейчас я не побегу, значит соглашусь с этой действительностью.

Что она одна, и что мой бег был лишь иллюзорен. И если я остановлюсь.

Я останусь тут надолго, навсегда.

-Нет! – крикнуло мое сердце несогласно.

- Бегите!!! –кричу я вперед.

- Беги!!! – кричу я ей. Говоря миру, что Ей, Ему нужно бежать, бежать

вперед, бежать из этих форм вперед. Что не она лично, а мое

отношение к Ней, что в моем сердце требует от нее этого бега.

Несогласия.

 

- Когда я был жив, - Сергей извиняющее улыбнулся: - я одно время

считал себя до того крайне невезучим и обделенным, что винил в этом

все, и особенно само бытие. Что создало такое условие для меня. И имя

Бога вызывало во мне скрежет негодования и злобы. Если мне не дано

даже толику того, что дано даже на земле каждому, кто хочет этого и

берет, то как я могу верить более высшие идеалы в мире, когда мир

обделяет меня и в малом? Тогда я здорово возмутился и осерчал на

Бога. Если он в действительности существует, значит я встану в

отместку за такое убогое мое житие на земле под чужие флаги. В

легион, идущий против него. Наверное все там такие как и я

страдальцы. И это страдание так изувечило их физиономии. Мне

казалось, что моя досада так сильна, что не смыть его никакими

доказательствами, что так было лучше, никакими доводами и

аргументами. Я здорово обиделся. Что прощения для него не видел.

А когда я умер. Я шел по дороге и падал с неба дождь. Дождь омыл

меня, атмосфера дождя вдруг принесло что-то из души затаенное,

тайное и такое сильное. Что оно запросто, как мыльный пузырь,

уничтожило мою обиду, непрощение. Сердце забилось легко. Я

вздохнул глубоко. И шел гулять по дождю. Просто дождь взял и смыл то,

что казалось незыблемым. Так просто.

 

Ее изнасиловали. В узких подворотнях она переживает свою боль,

свое падение. Ее изнасиловали. Не в первый раз. А снова и снова. Она ,

кажется, к ним привыкла. Но в узких подворотнях все равно она

переживает это. И кажется все. И другой ей не быть. Но она бежит,

она обновляется и бежит. И в беге своем она возрождается, она снова

становится свободной.

Он не создает ничего, он не успевает оставить род, он даже не

успевает встретиться с ней. Но почему он бежит сквозь время, встает и

бежит? Откуда он возрождается?

Она несется сквозь ряд элегантных стекол, сквозь позывы слащаво

улыбающихся служителей. Останавливается. Садится. Вдруг

неожиданно встает, с ужасом смотрит на себя, срывает только

купленные одежды, разносит созданную только что модельную

прическу, ее волосы разносятся свободно на ветру, она чувствует

какую-то тоску, свое предательство, она вдыхает запах порыва ветра,

она бросает все – и бежит. Бежит вперед.

Он устало, безысходно смотрит на созданные им стены. Их высота, их

непреодолимость. Эта защищенность вдруг становится его тюрьмой.

Где тоскует его одиночество. Где глухо стонет потерянное время. Он в

безумии начинает биться об них, он вдруг начинает падать в небо. И

через небо он возрождается и вновь бежит вперед.

Небо вслед плачет дождем. Дождь тревожит его сердце, ранит его

тоской по мирам, что он видит впереди. Дождь омывает прошлое,

очищает его. Дождь омывает город, мегаполисы. Дороги становятся

чисты. По ним ему бежать легко. Он бежит. Навстречу к нему вдруг

выбегает она. С возбужденными от бега глазами. Мокрыми от дождя

волосами. С дышащей шумно от быстрого бега грудью. Они

останавливаются в центре города, на площади его. Он обнимает ее.

Они оба чисты. Солнце слепит от умытого мокрого асфальта. Бегущие

облака с ним отражаются от мокрого асфальта как от зеркала.

 

Сергей взбудоражено ходил взад-вперед. Его глаза сияли то каким-то

торжеством, то, наоборот, виделось отчаяньем.

- И все старанья. Все приложенные усилия приводят меня уже в

выполнению постановленной задачи. И ты чувствуешь. Что нужно лишь

сделать шаг, шажок, сказать только одно слово и – все. Это сделано. Но

нет, Андрей, в этот момент я почему-то теряюсь и не делаю шага. А

чего-то жду. Чего? От него(нее) ответа? Это, знаешь, как примеру на

экзамене, вот все, ты подготовился, написал все идеально на черновик,

блестяще выразил суть преподавателю. Вот он сидит довольный, даже

изумленный, но вот что чуть-чуть не дает почему-то ему сделать

отметку в ведомостях. Он в какой-то нерешительности. И ты сидишь, и

видишь это, и знаешь, что можно сейчас что-то досказать, добавить ко

всему сказанному, что утвердит его в сомнениях и он выставит

«блестяще!», но ты молчишь, ты теряешься. Так не знаешь этого

идеала, что может одним словом подтвердить все сказанное до. Потому

что к этому блестящему твой мозг ищет еще что-то более блестящее,

заключенное уже в одном слове, аккумулирующее все сказанное,

сделанное в один выраженный идеал! Но идеал, Андрей, как его

выразить? А просто нудить, упрашивать его сомнение повернуть в

нужную сторону? Можно. Но что-то не дает. Не дает, Сергей. Может

тут уже смысл скрывается не в поставленной оценке в журнал? Тут

вернее нужно уже исходить из другого случая, чтобы тебе понять,

почему так не можно, нельзя. Тот же момент с девушкой. Все, ты ее

уговорил, ты ее воспламенил, она уже тает, она уже согласна. И только

сделать одно действие. Один шаг. Чтобы прелюдия перешла в само

исполнение. Но что-то вдруг меня останавливает. Что-то заставляет

меня ждать обратно от нее. Почему? Чего я жду? Может потому что и

там и тут мне важна его (ее) свобода выбора? Да, именно свобода

выбора!!! Вот что нужно для идеала момента. Я не могу заставить тут.

Потому что если заставлять, то чего стоит прелюдия? Все мои

подготовки? И дело даже в не в том. Мне нужен результат, отдача

Свободного. Свободного. Даже от меня. Подготовившего его к такому

поступку, к такому решению. Чем идеальней, лучше я выражаюсь, тем

важней мне отдача свободная, не навязанная никем, даже мной! Чего я

жду? Идеала? Идеала в поступках, отношениях?

Понимаешь, но главное здесь мучает даже не то, что не получается в

итоге в конце концов, что учитель увидев растерянность в твоих

глазах, полную даже потерянность, вздыхает, словно освобождается от

цветных иллюзий и как-то иногда даже извиняющее ставит: « хорошо».

Хорошо. Я сам знаю, что хорошо, что отлично не достичь, как не

достичь идеала, а все поставленные в мире «отлично» есть только

приближение, желание обрести идеал.

Как, мучает меня потом только одно: выразить все созданное и

бросить его вверх одним словом. Как аккумулировать множество в один

символ? Разве не этим страдают все физики-математики, все поэты?

Чтобы это было как самораспахивающий архив. Попало в голову и

лопнуло брызгом множества. Поэтичная строка разве в идеале не

стремиться к тому, что связка слов создана так не случайна, что так они

сжимают в себе информации более максимально чтобы следуя по ним

последовательно, человек получил полнокровнее все то, что

переживающий заключил в эти строки. Все. Идеал. Вот почему в итоге

стихи меня увлекли. В них я пытаюсь найти то слово, тот шаг, который

нужно сделать, что все пережитое, созданное до полнокровно

выразилось в одном броске, выражении. Вот так-то мой друг, Андрей.

Мой друг, Андрей.

 

Она есть – шепча проснулся я. Разве я не испытываю подобное? И

близко? И сейчас? Она есть – покачал я головой. Я понимаю, что это

прекрасно, что миг этот не может быть урезан и согласован с условиями

наших пришедших шагов к нему. Что глупо не тонко, не ранимо

ощущать этот миг, когда он происходит с тобой. Понимая, что этот миг

есть, нельзя вдруг забыть о нем и переключиться на другое. Или думать,

что влечение ошибочно и несоответствующее нормам и принципам.

Что мне теперь кажется? Теперь тревожусь, так как боюсь, что миг он

есть миг и исчезнет без следа, если главное в нем не осуществить. Что

же тревожит так? Что я не успею, не успею сказать главного. Господи,

сколько тут главного. И второстепенного ничего нет. Ничего не

прощается второстепенного. Господи, какой ужас!

Я вышел из домика. Сразу решившись умыться. Я сходил в колодец,

набрал воды, с наслаждением испил сперва воды, умылся вслед.

Утренняя прохлада полно взбудоражила меня. Я ощутил тут же сильный

голод. Ощутил на языке все гаммы вкусов тех явств, которые требовал

мой организм получить. Я разжег на огороде костер, попросил у

соседей немного молока и в котелке сварил единственно у меня

имеющую геркулесову крупу на молоке. Я наслаждался вкушением

данной приготовленной пищи. Соседи, муж с женой, смотрели на меня

и улыбались. Мой здоровый аппетит их радовал, словно я был им

любимым чадом. Они поднесли мне сметаны с чаем. Я дал им еще время

полюбоваться этой их умиляющей картиной. Так, наверное, в деревне

растят своих сынов в хороших семьях. Я переживал это ощущение

полнокровно и от нахлынувших чувств взял в порыве молоток и гвозди и

починил покошенный на бок свой забор. Чтобы было все идеально.

Прекрасно, улыбался я этому веселому началу дня. Мне только

оставалось отыскать Элизу и убедиться, что с ней все в порядке. Это

меня беспокоило. Внутри я чувствовал, что с ней могут произойти

несчастные случаи. Это торопило меня. Я встремеглав помчался в

чертоги города и вдруг увидел, что я не одинок в свое стремлении, что

люди, приодевшись, с утра все, как на праздник шли в одну сторону.

Вокруг шли оживленные разговоры. Продавались по обочинам много

праздничных украшений, дети бегали с шарами. Ощущение праздника

было на каждом лице.

Что же за праздник? – спрашивал я знакомых. Но никто вразумительно

ничего не отвечал. Может: барьер рухнул? – в догадке промелькнуло у

меня с тревогой. Тревожно стало по причине того, что Элиза нынешняя

имеет связь с барьером. Что падение барьера может очень сильно

повлиять на нее. А если она есть отражение Надежды? То и вовсе –

исчезнуть?! Я вдруг понял, что не важно кто она в действительности, а

что она нужна мне. Нужна мне такой, которой я видел ее на обратном

пути нашей дороги из заброшенного района со сферой в носилках.

Именно лицезрение такого существующего образа возле меня. Что есть

такой человек с таким выражением себя.

Я уже с трудом просачивался сквозь идущую плотной массой людей. У

дворца культуры разыгрывалось целое представление. Тут и танцевали

молодежные группы, и играли на различных инструментах, пели песни.

А вокруг было много надутых разноцветных шаров. Мороженое

поглощали в огромных количествах, так как солнце поднялось и начало

припекать. Народ рассасывался по группам, каждая составляющая по

своим вкусам и интересам. Тут и там возникали забавные состязания,

игры. И еще я заметил определенно, что центрального управления не

ведется, что все вспыхивало на местах и на инициативе самих людей.

Самостихийно.

Определенно, с ними случилось что-то чрезвычайно важное,

масштабное, смотрел я на их оживленные, открытые лица, такое может

быть только после пережитых подавленных дней, словно после

окончании войны. Я вдруг прослезился, я словно переживал именно

этот исторический аналог мига в жизни людей, когда они праздновали

какую-то победу и окончание в действительности чего-то ужасного.

Неужели люди так угнетающе переживали свою замкнутость от мира

барьером, свою обособленность, странность собственного положения?

Все возможно. Мы с Сергеем со своим азартом познания пропустили

этот простое выжидательное без вмешательств состояние обычного

жителя, получающего каждодневно лишь только все новые дозы

информации о странных происшествиях с тем–то или с тем–то из

жителей города. И со страхом ожидающего подобного или с собой, или

с кем-то из близких семьи. Быть может: я сам был подвержен этому в

начале, ибо, что было со мной с момента возникновения барьера и до

участия в организации Сергея я помнил смутно и неясно.

У дворца культуры народу было так много, что приходилось

перемещаться в плотной колонне, медленно идущей по дорожкам. А на

газонах некоторые люди исполняли различные действия. Или выражали

какие-то свои мысли, желания в мимических сценках. И даже просто,

как один человек, присел на газоне и задумался. Но как это выглядело

завораживающе, идеально! Очень выразительно, просто талантливо!

И тут у старого дуба я увидел Элизу. Элиза!!! Элиза улыбаясь, ходила

вокруг дуба в длинном цветастом платье, в широкополой шляпке,

утыканной тоже цветками. Она иногда вдруг останавливалась,

приседала и упорно смотрела на одну точку земли. Посмотрев

внимательней, я увидел на том месте выклюнувшие стебельки растений.

Флора! – определил я. Элиза! – кричала моя душа в приветствии, а сам

я не решался нарушить движение Флоры, ее работу, ее

самопогруженность в ней.

Но она сама заметила меня и потянула руку в приветствии. Люди,

заметив это, расступились и я без хлопот, только говоря этим

окружающим лицам в смущение благодарности, подошел к ней.

- Элиза?! – только прошептал я очарованный.

- Тсс, - прошептала она в ответ, прикрыв глаза. Она несколько секунда

неподвижно стояла замерев, словно пытаясь что-то услышать в

какофонии разлитых звуков по парку. Вдруг она встрепенулась и

начала водить головой разные стороны. Брови ее напряглись, лицо

стало серьезным, она сказала:

- Андрей, ты слышишь плач ребенка?

- Я ничего не слышу, - только ответил я.

- Идем, - потянула она меня за руку.

Элиза поспешно повела меня прочь из парка. Как народ стал

попадаться реже, она, не отпуская мою руку, побежала вперед,

обруливая кучки стоящих, идущих людей. Потом мы выбежали на

пустую широкую дорогу города. Здесь она помчалась встремеглав. Я

бежал за ней, ее ладонь крепко держала мою. Мы бежали долго,

сворачивая с улицы на улицу. Наконец она остановилась возле

городской больницы. Я тяжело задышал, но Элиза повела уже меня

внутрь. Мы в вестибюле остановились возле расписания.

- Вот здесь, - торжествующе она указала на детское отделение. Мы

побежали по лестницам на третий этаж. Навстречу нами попался

только один старый инвалид, который умоляюще попросил помочь ему

спуститься на первый. Мы выполнили его просьбу, как не кусала с

досады губы торопливая Элиза. Внизу инвалид попросил, чтобы мы его

усадили в инвалидное кресло. Как только он оказался там, он тут же

проворно покатился на выход, не сказав в ответ нам ничего. По лицу

его было видно, что он боится опоздать, не успеть куда-то.

Элиза сама тут же рванула обратно. На третьем, в детском отделенье

было тихо. Элиза остановилась перед рядом дверей налево и направо.

- Твои эти, мои – эти,- только сказала она и открыла первую в ее

стороне.

- Элиза! – Не выдержал я: - Элиза, что мы делаем?

- Андрей, мы ищем ребенка.

- Какого ребенка, Элиза? Объясни мне. Хотя бы: он большой, или

маленький?

Тут Элиза согласилась со мной. И объяснила:

- Понимаешь, я чувствую необъяснимый страх покинутого ребенка. Я

сама переживаю этот ужас одиночества. Пойми, мы должны найти его и

помочь. Если я это чувствую, значит, это так и есть. Мы же не можем

бросить его так. Андрей, ты веришь мне? – Ее глаза напряженно

следили за моим выражением лица после заданного вопроса.

- Да. Конечно. – Я встряхнул головой: - тем более мы можем это

проверить.

И я принялся распахивать двери со своей стороны.

Но вдруг, и вправду по коридору разнесся вопль ребенка.

Элиза оказалась права. Мы обнаружили вопящего, всеми покинутого

младенца в кроватке, покрасневшего от плача.

- Я так и знала! – рассмеялась Элиза: - у нас просто давно не сменяны

пеленки.

Она умело сняла подгузникики, в тумбочке обнаружила на замену,

потом принялась убаюкивать младенца.

- А где все родители? – Посмотрел я в окно, заметив, что люди

колонной потянулись из площади ДК культуры по шоссе загород.

- Наверное вышли посмотреть на представление.

- Но не все же. Малыша не так просто бросить. – произнес я вслух, с

подозрением теперь осматривая с окна взбудораженную проходящую

празднично колонну.

- Неужели ты решил, что малыша просто бросили? – нахмурилась

Элиза.

- Нет, конечно. Это не спроста.

Вдруг послышались шаги и в палату зашла пожилая охающая

санитарка.

Она принялась с ходу хулить беззаботных родителей данного ребенка,

раскаиваться, что и сама, поддавшись на всеобщее веселье, чуть не

ушла прочь, но годами приобретенный навык ответственности заставил

вспомнить о своем долге, прояснить разум и вернуть вновь на работу.

Мы оставили ребенка с ней, а сами решили уяснить, куда движется

колонна людей. Элиза была так окрылена, что прямо спешила настичь

головную часть колонны и участвовать прямо в самом главном части

двигателя процесса. Но теперь я был встревожен. Я видел, что Элиза

поддерживала общий настрой. Происходящее вокруг можно было

назвать всеобщим ликованием, праздничным настроением, которому

вдруг все предались очень искренне. И не только. А более сквозило во

всех нас. И это более именно и встревожило меня. Это более не

подстраивало каждого в общий бурлящий оживленный настрой

празднества. А порождалось в каждом изнутри. И было глубоко

психологично. Я бы мог это чувство охарактеризовать как счастье,

способность быть счастливым. И это давало знать, что миг этот был для

меня, для всех крайне важен. Исключителен. И дан не за зря.

Существующий по себе как узел во времени. И я знал, что он уйдет,

сойдет как пелена со всех. И что тогда останется во мне? И это также

обеспокоило меня. Но я прекрасно понимал, что это вдруг нахлынувшая

безмерно и всеобще чувство счастья есть влияние посторонних сил на

мой организм. И также на организм всех нас присутствующих. Именно

это и встревожило меня. Возникала ясная манипуляция с сознанием

людей, откровенная психоделическая атака. Что этот побудитель

разлит в самой атмосфере, которой мы дышим. И в которой мы живем.

Элиза восторженно рассмеялась, потом недоуменно посмотрела на мое

странное лицо.

Словно не соглашаясь возвращать, она в переливе чувств схватила в

бурном порыве мою ладонь, зажала мою ладонь своими ладошками и

потянула к своему лицу.

Я побледнел. Я неловко увел руку. Элиза вскопано замерла. Я сожалел о

своей ответной реакции, порожденное мыслями глубокого подозрения.

Сконфуженно отведя глаза, я уставился вдаль. Кажется, я здесь был

единственный кто не был счастлив – буду так это прямо называть.

Знание убивало даже ее порождение во мне, он не давало искренне

поддаться ему. Без искренности и нет ее, счастья. Счастье есть в

неведенье. Господи. Все это не то. Но мне не хотелось сделать больно

Элизе. И как исправить возникшую неловкую ситуацию я не знал. И

теперь было два несчастливых человека.

- Андрей, - заискивающе произнесла она: - Что случилось?

- Элиза? – спросил я, посмотрев ей в глаза: - Элиза, ты по-настоящему

счастлива?

- Почему ты так спрашиваешь?- Смутилась она.

- Почему ты: счастлива, а?

Элиза спрятала руки в кофточку, и сама как будто хотела спрятаться

там. От настойчивого моего этого вопроса.

- Потому что, чтобы быть счастливым для этого нужно любить –

ответил за нее сам на свой вопрос. И вздохнул. И снова смотрел вдаль.

На перистые зависшие облака у горизонта.

Я готов был любить Элизу. Я видел. Что молодость сливает нас в

единое, в общее. Но нужна была атмосфера для этого, порожденное

нашими сердцами. А тут получается просто психоз. Принял «атмосферу»

и кто бы не был рядом есть то откровение.. я конечно не хотел назвать

Элизу первой попавшей. Но хотел. Чтобы наши чувства были

порождены не искусственно. А со временем. И нами.

Время.

Я снова погружался в странное утвердительное ощущение, что мы с

Элизой давно знакомы. И были когда-то очень близки. И что стоит

только сейчас подать ей руку. И все нами вспомниться…

Нет, это словно наркотик, - скривил губы я. Я хотел очнуться, реально

осмотреть происходящие события. Тем более они были чрезвычайно

исключительны. Я понимаю, что глубоко расстроил Элизу. Но если есть

между нами что-то, то это что-то породиться и после. И без внешних

побудителей. Я смотрел на хвост уходящей из людей колонны. Голова

ее шла по вытянутой вершине холма при озере, а хвост только выходил

из чертог города

- Элиза, - сказал я: - несомненно, что странность поведения жителей

напрямую связана с нашими действиями. Мне думается, что причиной

происходящего есть излучение нашей сферы. Она, теперь я точно

знаю, что-то излучает. Сперва мы попали под воздействие этих лучей,

потом…- я случайно встретился с глазами Элизы и глухо с трудом

домолвил: - они.

Сдайся. Сдайся. Сдайся, пока есть возможность. Пока она смотрит так.

И ждет. Быть может такого случая больше не повториться. И все уйдет

недомолвенным, с сожалением до конца. Ведь ты знаешь, что должно

быть так. Что может уйти навсегда. Что миг очень важен. И глупо

отпускать этот миг. Если суждено. Я остановился в раздирающих

чувствах. Элиза вдруг сказала:

- Андрей, у тебя глаза как у Сергея.

- Почему? - Опешенно спросил я.

- У тебя взгляд взрослого человека, а не юноши.- вздохнула она, ее

глаза увлажели:

- Что с тобой случилось, Андрей? Может вы и вправду ровесники с

Сергеем? Кто ты, Андрей?

- А ты кто, Элиза? Какое твое настоящее имя? Может: Надежда?

Элиза заплакала.

- Прости меня, - обнял я ее: - Элиза.

- Я хотела бы.…Хотела. Но ничего. Ничего не может связать. И мне

становится страшно, Андрей, А что если нет связи, не она, то кто? И

откуда… Ты понимаешь меня, Андрей?

-То есть. О чем ты.

- Ты понимаешь меня, Андрей?

Я молчал. Я искал слова.

Вдруг она пристально смотря в мои глаза как-то непроизвольно

отступила, словно отталкиваясь от них. Говоря:

- Твои глаза. Они сдерживают меня, они у тебя взрослые, Андрей. Вы с

Сергеем ломали головы, будя раньше ровесниками, а я думаю, что и

сейчас вы с ним ровесники. Ты старше своего физического возраста,

даже твое поведение говорит об этом.

- Что же со мной стало за последние десять лет?

- Несчастный Андрей. Мы все растерялись. Так это случилось. Чего мы

так боялись. Вы с Сергеем дружили раньше? Я даже нашла этому

подтверждение. У Сергея среди заброшенных пыльных бумаг я нашла

пачку тетрадей, пожелтевших и старых. В них я нашла тебя!

- Там были его стихи?

- Да не его. А твои! И не только. Зарисовки к роману. Но самое

главное: в них читается то, что я сейчас наяву чувствую! Ты понимаешь

это…?!

- Я смутно помню свое прошлое, Элиза.- Взволновался я в ответ.

- Нет, Андрей, может и жизнь была та ужасной, но в тетрадь ты

наносил самое сокровенное, самое лиричное и прекрасное. Почему ты

боишься вспомнить об этом?! Я думаю, что вы все боитесь чувств, вы

боитесь любви. Чтоб не свалиться с ног.

- Чтоб не получить удар ножом от нее. – Грубо сказал я. И помрачнел.

Элиза поникла. Я решил, что так неясно я не должен оставлять, и

продолжил:

- Я думаю, я знаю, что я не хочу вспоминать, когда слезы

наворачиваются от ее вдруг колыханий в душе. Что может мы были

уверены, что иначе нельзя, как только вечно. Идеалы, господи.

Обещание, данное, что будешь искать ее вечно. Не от этого

обещания, данного тогда мы сейчас воротим нос, боимся напоминать

себе, и тут всем небесным. – Я саркастично хихикнул: - и вновь взвалить

на горб эту отрешенную от быта обузу. Стать вновь тем мальчиком,

чистым словно снег, прозрачным, словно свет. Вспомнить такую же

вторую свою половину. И вновь искать. Верить, что это возможно.

Возможно, что это есть в вас, и что это способно соединить нас.

Что ты ждешь, Элиза? Любви? Ты ждала этого от Сергея – не

получила, ты ждешь этого от меня – и не можешь получить? Может

тебе нужно найти помоложе кого-нибудь, посветлей, а не у таких

брюзг, скептиков? Мы не можем ее тебе дать, потому что сами ее

лишены, мы сами хотим удостовериться в ее существовании, в

способности быть вне нас. В том, что она есть в тебе. В Тебе, Элиза!

 

Я знаю, что она есть, Элиза. Ты прости меня. Просто моя жестокость

порождена утратами, выхолощенными душу днями, цинизм,

обыкновенный цинизм прошедших. Может не надо признаваться в

любви, чтобы не опостылеть, не проверять ее на зуб, быть довольным

малым.

Какое мы имеем право так дерзать, так требовать, Господи. Хочешь,

чтобы я вспыхнул, чтобы я запылал словно солнце, чтоб плавился вокруг

асфальт, плыли в жару дома и всякая рядом единственной была? Не для

этого ты обрек снова меня в молодость, чтобы я нашел снова

утраченное? Забурлила в венах кровь, как весна, как всегда.

Элиза, верь мне все прекрасно. Ты прекрасна, верь мне. Но не надо

мучить меня, а ждать, разве ты не видишь, что я сожжен, и мне нужно

время обновиться, и даже чудесным делом само новое тело не способно

на это.

- Ты любил, Андрей? Кто она?

- А ты? Любила?

- Скажи: кто она? – умоляюще спросила Элиза. Так. Что содрогнулось

мое сердце. Но я продолжил в пылу:

- Я знаю, почему ты молчишь, почему я молчу. Потому что мы обрывки,

отрывки. И что-то есть в памяти, какие-то иллюзии, видения, но

что это? Правда? Мне хочется знать, они связаны с тобой. Или - нет?

Почему мы лишены памяти, и тяготимся тысячелетними давними

переживаниями. И вновь они не дают нам покоя, и тянут обреченно к

друг другу. Как это ощутить это вновь. Вновь также полно?

Как – вновь? И также, как в голове спрятано?

Элиза. Элиза! Элиза, я давно. Я знаю, что надо так. И иначе не

должно. Но, Элиза, Господи ты Боже, идем за мной, бежим в одно

место. Там еще… Она есть. Я могу, я хочу объяснить ей.

Я взял Элизу за плечи, чуть не притянул ее к себе, но испугался, боясь,

что это уничтожит мое стремление, выплывшее из тайн души

сокровенное.

Я взял ее за ладонь и побежал назад в город, к центру. На площади

толпилось все так же много народу, но они уже озадаченно крутили

головой, понадевали строгие костюмы, поспешили на работу. Все, кто

не успел уйти по позыву, по порыву, теперь опомнились, и входили в

обычный рабочий день. Элиза вторгнувшись в это, вдруг сжалась,

чувствуя себя инопланетянкой. В этом праздничном платье, в этом

настрое.… Глядя на ее растерянное лицо, мне стало очень жаль ее.

- Элиза, - остановился я на центре площади деловой части города:

вокруг сновали озабоченные хмурые лица, - если ты хочешь понять,

доказать это, ты должна послушаться меня. Ты должна понять, что

настоящие чувства не ко времени, что они всегда. И проверяются не во

время. А совсем наоборот. В этом есть жестокость и истина любви. И ей

нам нужно доказывать, доказывать это всеми силами, через тернии.

Понимаешь, если ты ждешь этого, ты должна сделать шаг, не ждать, не

верить, а идти. Если ты любишь, то почему ты молчишь теперь здесь,

средь унылых лиц?! Если ты чувствуешь что он тот единственный,

почему ты ждешь, почему не сама открываешь душу навстречу? Разве

это любовь, если ты боишься обжечься, быть осмеянным, обманутым.

Если ты горделиво крутишь хвост и ждешь, когда он сам опуститься и

приползет к тебе на колени – что это? Разве это любовь? Нет, не в

силах сдержать это в себе, ты никогда не сдержишь. Ты сделаешь шаг,

ты обреченно даже вступишь, лишь бы оно родилось, лишь бы оно

случилось.

И ты должна доказать. Не ждать доказательство к тебе от других. Ты

сама должна. Что ты есть. Потому что это нужно доказывать не тебе,

не мне. Все это чушь, человеческая мелкая мишура. На самом деле мы

должны доказать. Ему. Небу. Вечности. Понимаешь?

-Что?

- Молчи. Скажи мне одно. Если ты любишь. Если. Если ты можешь

сейчас, прямо сейчас, прямо здесь лечь на асфальт.

-Зачем?

-Не говори: зачем? Убьешь. И меня. И себя. Ты это понимаешь?

Ты согласна?

Ее губы задрожали.

- Да, - сказала она и опустилась как падший лист на асфальт.

Я прилег рядом с ней. И положил под ее голову свою руку, чтобы ей

было удобнее. И только так она расслабилась. И только так она

забылась, перестала обращать на окружающих людей.

Мне думалось, что она так безропотно согласилась, потому что один

раз обожглась, один раз потеряла, много раз сожалела о том, что была

глупа, о том, что потом была так немилостива, что не простила, что.… И

это сохранилось там в ее глубине, не помня, оно толкнуло, я

почувствовал это далекое, отраженное следом даже в беспамятном

будущем. И оно же говорило сейчас моими устами, оно же болело в

моем сердце заунывно, и хотело. Хотело разбудить, разбудить. Зачем я

снова на земле?

- Смотри на небо,- зашептали мои губы: - Смотри. Какое оно?

- Оно красивое.

- Оно видит нас. И мы должны доказать, что достойны.

- Достойны чего? – Бездумно, эхом сказала она.

Тебе хорошо, думал вслед я и мне оттого стало тоже хорошо.

- Любви. Я люблю. Я люблю тебя. Я всегда любил тебя.

Я поцеловал ее. Впервые.

Облака плыли надо мной. Мне стало очень светло. Мне хотелось

лежать так блаженно бездумно где-нибудь на траве, на поляне и в

ответ думать так же легко и беззаботно. И знать всеми членами,

кончиками тела и души, что я счастлив. Счастлив по- настоящему.

- Я не Надежда, - твердо произнесла Элиза.

- Да. – Согласился я с ней: - Ты - Элиза.

- Я - Элиза. – Вздохнула она. Я посмотрел на ее лицо. Оно, и вправду,

было обновленным. То, что проскальзывало, вырывалось в самом порыве

теперь преобразило ее, открыло ее мне. Теперь я и сам поверил, что

она не та Надежда, что Элиза та, которую я по – настоящему люблю,

та, которую я когда-то собирался искать вечно. Та, которая мне была

нужна, с которой я должен быть жить.

- Элиза, - вздохнул я, прижал ее к сердцу: - помнишь я обещал тебя

катать на велосипеде? Я это сделал?

- Не знаю, - рассмеялась она: - но мне кажется, что да.

- А мне кажется, что я тебя обманул.

- Не тревожься, Андрей. Можно просто посидеть на лавочке. Давай

купим мороженого.

- Купим мороженого и покатимся на велосипеде. Идем искать

велосипеды!

Велосипеды... Господь Бог не наказывает Человека, а просто лишает

его общения с собой. И это сродни наказанию, так как без господа бога

Человек обречен на муки, на тоску вечную. Но сам Господь Бог

страдает не меньше… Сергей? – замер я. Но этот поток, похожий по

состоянию как на внезапное озарение прекратился, но я уловил в нем

присутствие духа Сергея.

Я грустно покачал головой: сам Сергей страдал не меньше. Сергей,

бедный мой Сергей. Он лежал на земле и думал, что сойдет с ума, что

не выдержит разлуку, а она назло прошла мимо с другим.

Теперь я это знаю. Господи, разве можно переживать так?

И возможно ли разве повторить это вновь?

- Андрей, что с тобой? – Обеспокоено спросила Элиза.

 

- Женщина есть существо земное, мужчина небесное. Что хочет

женщина, женщина хочет, чтобы как можно романтичнее лишили ее

девственности, и далее все происходило так. Как будто этой

девственности ее лишают снова и снова. Мужчина, который не

понимает этого земного женщины обречен на неудачи с этим полом.

Мужчина же ищет в отношениях небесного, за земного, и ищет в

женщинах ту нить, что и поддержит его в этом полете чувств. Хотя

только мужчину постоянно обвиняют в низменности, в плотскости

отношений, но это только отражение той самой женщины.

На самом деле мужчины как можно скорее стараются избавиться от

позывов инстинктов и далее продолжить свой небесный полет. А

женщина видит в этом его животность. Но это не так, просто мужчина

избавляется от нудного позыва разом, скопом и женщины, не

понимающей его обремененности от мира земного думают, что это и

есть его постоянное видение, сущность. И эти же женщины еще более

становятся раздражительны, когда видят полную мужскую апатию ко

всему телесному после совершенного полового акта, ибо не понимают,

что мужчина получил теперь временную свободу от телесного и вновь

предоставлен самому себе, своему полету. И если что он и чувствует, то

только сожаление, что земные инстинкты заставляют его постоянно

совокупляться с земными пресмыкающимся, чувствуя после этого только

омерзение. Или разочарование, понимание мужчины, что его небесное

и связь с женщиной есть разное, не совместимое. Поэтому в досаде

мужчины топчут женщин в усмешке словно попавших на пути

проползающих извивающих змей. Между небом и землей война –

рассмеялся Сергей. Змея истинное отражение женщины, ее земная,

естественная суть. Поэтому женщины цепляются за все телесное, все

идущее к умиротворению ей. Мужчины, более духовные к телу

относятся пренебрежительней, к чему-то временному, не основному.

Для них важней пространство, пространство как внутри, так и внешне.

Пространство, где полет его будет абсолютно свободным. И в сердце

каждого мужчины, иногда уже запрятанное на самом его глубине есть

стремление сотворить небесное на земле. Иногда мужчины вспоминают

об этом после замороченных будничных дней, ради женщин

согласивших на земной уклад и горько сожалеют об юношеских

утратах, потом берут веревку и мыло. Вроде человек в жизни достиг

всего, немалого достатка – и в петлю. Женщинам этого не понять, но

настоящие мужчины знают, что жизнью он распорядился справедливо,

ибо так оно не имеет смысла. Я не говорю об отдельных личностях,

погрязших, потерявших свое мужское начало, превративших в химер

неясного пола.

Что я могу сказать в итоге ко всему. Я могу предположить так, что в

культуре нашем есть два стремления, два поиска, два становления

нашего вида. Одно божественное – идущее от мужского начала,

вторая – человеческая, идущая от женского начала.

Я бы рассказывал об этом долго, но времени у нас на продолжение

контакта нет. Но я буду моментами посещать тебя и уже кристальными

отлаженными фрагментами поясню эту мысль.

Отсюда выходит. Значит, если женщина по-человечески красива. То

мужчина божественно прекрасен, и это красота идет по его

сверхзадачам, выходам из самых тупиковых решений, ситуаций,

стремлений. Которые оттачивают его внешность, сущность, образ.

Лицо есть отражение души.

-Андрей?

Я вспомнил притчу мастера Грина о капитане, который был яростно

прекрасен в момент своего героизма, величия человеческого, красоту,

которую отмечали все присутствующие, и поражались, никли к этой

сверхкрасоте человеческого образа, его подвигу. И вся последующая

философия, размышление мастера Грина есть в принципе попытка

разобраться в том же самом, о чем говорил только что Сергей.

- Андрей?

Человеческая культура связана со всеми человеческими положениями в

обществе, само собой предотвращающей выпад из предохранящих

инстинктов в развитии вида, несет попытку человеческой замены им.

Божественная направлена вне животных, человеческих страстей, собой

несет только прорыв из сферы замкнутости в слиянии с вселенной, в

постижении полной вселенной.

- Андрей?!

Разум. Разум – есть единственно бесценное сокровище во вселенной,

сокровище, данное человеку, и его нить, ведущее в высшие сферы

бытия. Разум – вот что есть божественное, и что есть данное нам Богом

из будущего в прошлое.

- Андрей!!! Андрей, что с тобой!

-Что? – словно сквозь пелену я вновь ясно увидел Элизу.

- Что с тобой, Андрей? Мне страшно.

- Элиза, не бойся. – поцеловал я ее: - не бойся, просто я временами

чувствую присутствие Сергея так сильно, что прямо общаюсь с ним.

Наверное он сделал что-то сверхъестественное с помощью этих

странных явлений. А может он это делает с помощью сферы?

- Андрей. Мне страшно потому что когда ты так, мне кажется, что я

растворюсь и исчезну.

- Что за глупость, Элиза?

-Держи меня крепко, Андрей. Не забывай обо мне, Андрей. Не забывай!

Что у нас было так. А не иначе.

- Элиза, Господи, Элиза. Смотри как прекрасен день. Как он. Господи,

сегодня великолепен. Разве можно чего-то бояться в этот день.

- Можно, - грустно улыбнулась Элиза: – То, что он останется лишь

сном… Хорошо бы, чтобы было все так просто. Чтобы ничего

необычного. Мне страшно: а вдруг мы совсем пропадем? Совсем? Разве

не может случиться того же самого? И снова? И снова? Что мы исчезнем

так в вечном кувыркании, выпадем за край и пропадем навсегда. Что

перетрясет нас так. Что мы не только не вспомним друг о друге. Но и о

вчерашнем себя не вспомним никогда. Мы мимо пройдем – и не

вспомним.

- Поэтому, Элиза, не надо киснуть, а пока есть возможность

разобраться до конца в причинах этих явлений, нужно разбираться. И

надеяться, что все будет хорошо. И ведь самое хорошее уже случилось.

- Что, Андрей?

- То что мы вместе. И я чувствую себя истинно хорошо. Мне хочется

дурачиться, а надо заниматься серьезными вещами. Но все равно,

Элиза, мы это сделаем теперь в хорошем настроении. Даже самые

ужасные моменты мы переживем в прекрасном настроении.

Элиза улыбаясь, покачала головой.

Она вдруг в горячке прижалась ко мне и прошептала умоляюще:

- Андрей. Умоляю, прошу тебя. Помни, помни обо мне всегда. Хоть

чуточку, хоть раз в недельку, нет, пусть раз в год на мой день

рождения. И пусть в этот день – хорошо? Это не трудно. Так просто. У

тебя будет жена, дети, они будут любить тебя, ты будешь любить их.

Не думать больше не о ком – а тут раз вдруг как-то вспомни и меня. Ну

так, просто. Мимолетом. Андрей?!

Она вдруг призадумавшись отошла, оглядываясь по сторонам и вслух

начала произносить размышления:

- Может нужно записать себя на видео, может написать что-то такое

собственной рукой?

Она словно в забытье пошла по улице, все говоря вслух свои мысли.

Господь Бог страдая от одиночества, часто падал не в силах на землю –

и шел по свету искать любовь

Я испугался, что она так в забытье пропадет среди толпы и, побежав,

догнал ее и схватил за руку. Но… моя ладонь прошла сквозь пустоту,

словно ее руки не существовало!

-Что нам дальше делать? – Обернулась Элиза, робко спросила она.

Господь Бог постоянно пытается понять, нуждается ли о Человек в нем

– отсюда все испытания Человеку. Все его страдания.

Я кажется от нее отошел. Я не хотел, чтобы она вдруг прикасанием

поняла это страшное. Но она ужаснулась от моего лица – ее лицо

выразило муку.

- Элиза, - не выдержав выкрикнул я: - мы будем вместе. Мы остаемся

здесь! Мы будем жить здесь – и больше никуда не пойдем.

. Богу нет мира земного без Человека, если нет человека для него

там нет ни неба, ни облаков. Если исчезнет Человек, то исчезнут и

облака. И небо, и деревья – и все остальное станет черно-белым.

 

- Что с тобой? – посмотрела она мокрыми блестящими глазами.

- Что со мной? – Вскопано, напряженно проговорил я. Она протянула

руку и погладила меня по локонам. Ничего, кажется, не случилось. Не

заметила. Или: прошло. Или: почудилось?

- Ты постоянно куда-то проваливаешься. Замираешь и стоишь как

вскопанный.

- Я постоянно чувствую присутствие Сергея, он что-то постоянно

говорит мне как–то необычно, образами, атмосферами и как бы

словесно. И может это и не он, но я уверен в его влияние.

- Что с тобой, Андрей?! Ведь ты весь дрожишь? – не на шутку

взволновалась Элиза, ее лицо виделось мне размытым, неясным. Она

потянулась ко мне. Но я чуть не отпрянул в испуге, ожидая самого

наихудшего. В голове неслись обезумелые мысли, от прихода множества

мыслей, образов казалось лопнет голова.

- Что с тобой, Андрей? – Испуганно прошептала Элиза. И вдруг

озаренно сказала. Нет, мы вместе произнесли. Прошептали:

- Что со мной, Андрей? Элиза?

- Дождь. – Молвил я опешенно. Дождь, кажется сказал на все это я.

Как мечом по узлу вопросов, догадок и ответов.

Грянул гром и упал ливень. Элиза прижалась ко мне. Я прижал ее к

своему сердцу. Платье ее намокло насквозь. Ее тело задрогло, оно

чувствовало, а я был счастлив этому. И только крепче прижимал ее,

чтоб согреть.

Мы успокоено стояли, мы кажется поняли все. И только хотели быть

дальше вместе. Все равно на все откровения и понятия. Они как пыль

сейчас, что прибиты упавшей водой. Дождь также внезапно отхлынул и

облака разом ушли, выскочившее солнце слепило во все глаза.

Отражаясь отовсюду, с луж, с блестящих крыш, асфальта. Как внезапно

нахлынувшее счастье, что ото всюду и везде.

Но мы все равно не отпускали друг друга и стояли так, прижавшись

крепко друг другу.

-Я вспомнил, - прошептал я сияюще.

- Что? – даже испугалась немного она.

- Самое лучшее, - улыбался я, глядя ее мокрые локоны:

Я под дождем стою.

Я, милая, под дождем стою.

Стой со мной рядом,

не бойся простуд.

Не бойся смерти,

не бойся разлук.

Пусть промокнут твои волосы светлые.

Пусть платье скомкано прилипнет к телу.

Я этот образ навсегда сберегу.

Я этот миг для вечности сохраню.

Встань на тротуаре – пусть прохожие спешат,

Я напротив буду неподвижно стоять.

Пусть даже им мы будем мешать,

Они почувствуют Вечность – и все нам простят.

Пусть разделяет нас поток машин,

Только глаз своих от меня не отпускай.

Ты дрожишь, терпи: скоро все пройдет; так и знай.

Все зыбче очертания.

Вот они тают. Вот мы вне – и они сквозь нас.

Мы сближаемся; пальцы ждут прикосновения нас.

Я вижу: мы танцуем под дождь в небесах

В танце прекрасном; скользя по каплям сейчас.

Движенья наши стремительны, легки,

В одном прыжке мы друг от друга далеки.

Мы теперь – капли.

Мы – собранье дождя!

Мы есть поток и фонтана струя.

Волн бесконечная беспечная череда,

Брызги, бурленье, журчанье ручья,

Длинной разлуки капли слеза.

В сильном волненье утопим луга

И в покое распластаемся росинками с утра.

Ты снежинкой сорвешься, я вослед - и ты.

Мы в едином процессе растворены,

Значит и для любви пригодны мы.

 

- Ты придумал этот мир. И меня. Потому что больше не мог быть

одиноким. А придумал меня, потому что я люблю тебя.

- Почему ты так думаешь, Элиза?

Мы сидели в маленьком кафе, ели кашу, пили горячий чай и

постепенно отсыхали.

- Потому что ты не можешь быть одиноким. А тот мир заставлял тебя

быть именно таким. И в отместку ты придумал свой. И придумал меня.

- Тоже в отместку?

- Да, - совсем серьезно молвила она: - за то что тот мир не способен

дать из своих таких никого.

Не найдя там никого, ты создал меня. Ты непокорный, ты показал ему

чего ты стоишь и создал свое подобие. Равное себе.

- Прямо какой-то вызов Богу.

- А разве творчество не есть этот вызов? Разве там мир не намного

прекрасней и глубже того, что есть в том мире? Разве не есть это

способ опрокинуть опостылевший, убогий, и уже не равный, не

способный сполна воздать внутреннему развитому в тебе, тот мир? Ты

Бог – и лучший. Андрей.

- Почему, Элиза? – Покачал я головой.

- Потому что я прямо задыхаюсь от чувства собственной свободы здесь,

понимаешь?! И тут же не могу прожить больше ни дня без тебя, потому

что знаю, что только так я счастлива!

Я опустил голову. Пусть Элиза только иронизирует от хорошего

настроения, но мы добрались до сути. Нужно определить и решать дела

с тем, кто был истинный виновник происходящих событий. И во мне уже

не оставалось сомнений в одном. Я центральной фигурой, этим

непокорным новым богом отобразил Сергея. Интересно, но когда я

уверился, что это мир Сергея, я перестал бояться находиться в нем.

Единственное, что тревожило меня, это состояние в нем Элизы. Элиза

так и оставалась загадкой в нем.

То что она играла ключевую роль в мире Сергея, я не сомневался. Не

зря я ее встретил именно в его сопровождающей свите. Если кто и

придумал Элизу, то это мог быть лишь Сергей. Как какое-то

отображение своих чувств и переживаний к реально существовавшей

девушке по имени Надежда. Но мне теперь не важно: реальна так же

как она, или я Элиза, кто ее придумал: я, Сергей или господь Бог или

миллионы лет эволюции главное, сколько ей дано пробыть тут лет. Нет

ли опасения, что она сыграв какую-то роль, исчезнет? Пропадет вновь

без следа? И как тогда снять с нее это проклятье? Как??? Вот какой

вопрос начинал довлеть надо мной постоянно. Что не могло успокоить

меня. А только давало новые силы для дальнейшего поиска решений в

существующих загадках. Самое плохое, что я уже представлял, что и

сам Сергей не мог бы дать определенного ответа на вопрос: кто она –

Элиза? Что она вышла сама собой при смешивании чего там

взрывчатого.

- Андрей, Сергей не напрасно так сильно интересуется тобой. И даже

теперь не отпускает тебя.

- О чем ты? – Не понимающе посмотрел я на нее, отвлекаясь от своих

размышлений.

- Если ты не понял, то остальным было видно, что главную роль - вокруг

которого крутились все события и на ком заострял свой интерес Фанат,

то есть Сергей - играл ты, Андрей.

- Я бы не смог сотворить такого, к примеру, как барьер. Сергей мне

кажется вполне мог. И он расположен к тому. К сверхзадачам.

- Он пытается уравняться к тебе, Андрей. Он тоже хочет стать таким

же, разве ты это не понял? Отсюда все его дерзновение и брожение.

Он пытается уподобиться Богам, и ты есть его доказательство, что нам

это возможно. Больше, поверь мне, его в этом мире ничего не

интересует. Он пытается обрести то состояние, которое было в тот миг

у тебя, – при сотворении нового мира.

- Интересно ты придумала, Элиза. Нет, Сергей слишком дерзновенен и

велик в идеях, мне не сравниться с ним, и даже в способностях. При

сравнении нас всех на данный момент Сергей где-то просто за грани

наших знаний.

- Ибо его желание достичь своей цели глубоко. И он уже способен на

многое.

- Но ведь само это положение не стандартно. Ведь такое способен

сотворить человек уникальных способностей, и только в единственном

роде.

- Ты подумай над интересным законом природы, что любое открытие,

действие сделанное одним, до того считающее не существующим в их

природе, вдруг повторяется и применяется уже остальными. То есть как

один из особей выходит за какой-то предел, то остальные это

принимают как сигнал к возможности и осуществляют вслед то же

самое подобное, не думая о том, что только вчера они считали это

немыслимым и сумасбродным. Причем уже идут дальше первопроходца,

разнося тропу и в глубь и вширь.

- Интересно. Да, здесь ты права. Но поверь мне, я не смог бы сделать

такое.

- Ты даже сейчас доказываешь то, что ты можешь то, что не может

Сергей. И судя по вашим разговорам, он не прочь бы из самых первых

замыслов осуществить и это.

-Что?

- Помолодеть, Андрей. Ты вновь молод, а он – нет. Вот оно и

доказательство возможности каждого.

- Видимо в этом юном мире много побочных эффектов. – только молвил

я. И посажалел, так как Элиза помрачнела, быть может и себя отнеся к

тому же эффекту.

- Элиза. Я даже не знаю ни малейшего повода, чтобы так изменить

мир.

- Неужели ты никогда не хотел этого?

Я молчал.

- Ты просто забыл о цели, – проговорила Элиза: - О том, что заставило

тебя выхлестнуть всё то, что долгими годами накоплено в душе. Может

быть поэтому ты вновь юн, чтобы вспомнить об этом?

- Элиза, я не Сергей. Ты же видишь каков он и каков я. У него есть

сколько познаний в происходящем, что нам до него далеко.

- вы с ним очень похожи. – В задумчивости произнесла Элиза: - Даже

внешне есть определенно схожие черты.

Я взволновался. И спросил:

- Почему ты хочешь, чтобы это был я?

Она посмотрела мне прямо в глаза:

- Потому что ты меня придумал. Словом. Как: « дождь», так и я. И

Сергея ты придумал. Знаешь почему вы похожи? Потому что он твой

герой, он твоя часть души –улыбнулась она: И меня ты придумал. Но

кто она? Настоящая? Зато я – вымышленная, люблю только тебя. Я тебе

нужна. Я это знаю. Знаю всем сердцем. Ты изменил атмосферу города.

Ты туда заключил мир. Где есть я. И где ты счастлив, и влюблен. Вот

каков истинный смысл перемен.

- Пусть, - взял я ее ладонь: - Я думаю, что не важно для чего создан

мир, но если в ней есть свобода, то каждый там найдет свой смысл. Мы с

тобой обретем свой смысл – вот это главное.

Я погладил ее лицо, ее волосы заструились меж моих пальцев.

- Честно, я бы создал мир ради этого, - согласно сказал я: - Изменил бы

мир ради тебя. Но обретя тебя, теперь мы вместе идем дальше и у нас

появляются другие цели…и средства изменить мир,– улыбнулся я.

- Пусть все придумано, - всплеснул руками я. Все присутствующие

хорошо слышали меня: - Ты, я, все это. Самое главное, что я с тобою. И

все так прекрасно. И что я могу так чувствовать. И благодарен тому

случаю – слепому или намеренному – которое способствовало

соединению нас. Вот и все.

Изменилось – ну и что? Все переменно. И мы еще больше изменим его

к лучшему. Моя душа обогащена еще более глубокими палитрами

красок, вот схвачу тебя и начну малевать вокруг восхитительными

гаммами, накопленными, взорванными сейчас в моей душе.

Я вскочил в порыве, глотнул чая, купил в соседнем магазине баллончик

краски и напротив кафе на стене написал: Ты самая прекрасная на

свете!

- Вот чего еще не хватает для полного довершения в создании миров.

Элиза зардевшая, улыбалась.

- мы отсюда уйдем – придут другие. И сразу поймут в чем дело.

Оказывается сидящая рядом девушка самая прекрасная на свете – и

только прочитав наш привет. Но для меня эти слова заключают в

объятиях тебя. И я хочу, чтобы у каждого был кто-то для этих слов. И

для всех хороших слов в этом мире.

 

- Знаешь, - улыбалась Элиза: - теперь мне не страшно. Не страшно и

растаять. Может быть теперь и растаю я, то белым облачком и

блаженно поплыву по небу как по океану любви. Ты спас мою душу,

Андрей. Она греется в лучах твоего солнца. Я благодарна тебе за это.

Я выломал из пробок минералки колечки и задумчиво вращал их в

руках. Я смотрел на нее, думал обо всем случившем – и протянул одно

колечко, положил ей в ладонь.

- Что это? – спросила взволнованно она.

- Это кольцо, – сказал я.

Я взял ее ладонь, положил на свою ладонь и надел на ее указательный

палец свое кольцо. Она все поняла и в ответ надело поданное кольцо

на мой указательный.

Иначе я не мог бы уйти отсюда, не сделав это. Именно так,

впроголодь, вдвоем в студенческом кафе и пластмассовые колечки.

Ничего важней и истинней нет на свете. Иначе зачем мне дана

молодость? Какой в ней смысл?

Я закрыл глаза и в глубине все отчетливей и отчетливей сплывала моя

жизнь, жизнь, которую мне теперь вновь придется прожить. Всплывала

полуторка – комната и мое одиночество в нем. Где я не совершил это

главное. Может мне тому и безразлично это все – и смысла мне не

видеть ни в чем. Но этот мир взорвал Сергей и он дрожит от его тоски,

тонкой души, а значит в нем есть смысл. Не могло это быть

бессмысленно теперь Мир, что вокруг нас.

Эти пластмассовые колечки решали один из его смыслов. Что в его мире

это должно было произойти. Хотя бы с кем-то.

Значит и молодость мне дана не зря – и я что-то главное должен

решить сейчас. И если я получил по ошибке – то должен сам

постараться создать то, что должен создать истинный обладатель этого

дара.

-Идем? – протянула она теперь мне сама свою ладонь.

- Идем, - согласно ответил я и взял ее ладонь.

Мы вышли из кафе. И зашагали по дороге, идущее на пологий спуск.

Слева от нас располагалась детская площадка, даже, вернее, целая

детская поляна, а справа торцом к дороге, параллельно к друг другу

стояли дома. Впереди близилось к горизонту, к закату большое

краснеющее солнце.

Мы шли. И видели. Что с каждым нашим шагом время пластами скачет

сквозь нас. Что само солнце с каждым шагом стареет на миллионы и

миллионы лет. И здания следующие все ультрасовременнее, но старее

временем, и все более подвержены разрушению им. И солнце все

багровей и бессильней, и не так режет наши глаза, а большим уже

красным диском со множеством черных изломов линий и пятен садится

за горизонт, где последние постройки рук человеческих осыпаются в

песок вместе с последними холмами планеты и у горизонта только один

песок стелиться и уходит равномерно вдаль к округлому чернеющему

горизонту. И песок стелиться дальше бесконечно вдаль до полного

остывания светила и погружения мира в вечный холод и темноту.

 

- Ты хочешь спросить меня, я ли виноват. Да, Андрей. Но иногда сам

не верил и смущался. Почему я не открылся тебе, остальным. Как

объяснить это? Самое главное, знать, что послужило причиной тому. И

как это знать потом, через десятки лет, Андрей. Видеть откровенно и

так масштабно след того пережитого тобой давно. Под влиянием чего

оно произошло, в каком состоянии человеческого духа. Я рад тому, что

вселенная взорвалась и сейчас она взорванная и я не переживаю до сих

пор ту критическую точку, ознаменовавшая взрыв. Ту глубину

абстрагированных чувств и переживаний, жизненных понятий и

представлений. Да и как сейчас это вспомнить после ту глубину, когда и

сам организм не способен выразиться так. Ведь не зря это произошло со

мной в двадцать лет и не позже и не ранее. Именно в тот момент

человек находиться в пиковом состоянии своего развития организма.

Что создало это, ты спросишь меня. Что я могу сейчас ответить? –

надрыв, невыносимая боль и мука, почти безумие, Андрей. Не дай Бог

это пережить снова – это я теперь не вынесу, я боюсь даже

прикоснуться к тому состоянию. Единственное, что я могу себе

позволить сейчас, это уяснить чисто научным империзмом физику

этого явления. Как я его называю – побочного. Имеет ли оно

собственное развитие, стагнацию или каким-то косвенным методом его

характер зависит от меня или моих вещей. Пришельцы знали прекрасно

кто виновник данного явления, но почему-то не обращали на меня

главного внимания. А именно исследовали саму - опять же - физику

данного явления. Я тогда вдруг понял отсюда, что данное явление не

оказывается уникальным вообще, что это происходит закономерно по

каким-то одинаковым причинам по всей вселенной. И более они –

пришельцы - занимаются только систематизацией данных явлений.

Что я могу сейчас сказать о себе? Что может я исцелен от чего-то? От

чего-то критического, что человеком долго не вынести и - только с ума

сойти? От этой экспрессивности? И не значит ли, что исцелиться,

значит потерять?

И все-таки это было прекрасно. Прекрасно, Андрей, как молодость.

Только она может вынести столь экспрессивные краски.

А сейчас. Сейчас, Андрей, я взросл. Я даже не могу уверенно сказать,

могу ли полно тосковать хотя бы о прошедшем, или здесь сердце тоже

как камень.

 

Сергей отпустил меня, я стоял один полупустой квартире, день

близился к закату. Я решил сам, теперь оставшись один доделать

начатый труд до конца, и сердце мое не давало покоя. Из-за чего

Сергей совершил это непостижимое. Узнать: кто она?

Я направился туда. В чем до сих пор признаваться не желал, но

другого пути не знал.

Вступив, тот район мне он увиделся пустынный, безжизненный, словно

само время замерло, замерло на одном мгновенье. К различным

ощущениям я привык, но эту необычность впитал с волнением. Что-то

очень грустное по поводу давно забытого защемило холодком сердце.

Район относился к новым. Расстояния между домами были велики. В

пространстве меж двух соседних домов это чувство имело свои пики и

спадания. Я то погружался в них, то всплывал, переходя из одного

здания к другому, определяя их номер и принадлежность к улице. Дом я

обнаружил, но в подъезд сразу не решился войти, а обошел здание

вокруг. В одном из окон, которые примерно по номеру подъезда и

квартиры я определил к ее, я заметил профиль девушки. Вот она -

только промолвил я и, смутившись, постарался неприметнее выйти из

панорамы, которое раскрывалась из ее окна. Вот она – разволновался я

перед вкушением познания новой истины – причина создания нового

мира. Катализатор взрыва новой вселенной – иронично пошутил вслед,

решая успокоиться и откорректировать дальнейшие свои действия.

Конечно, для моей цели нужно немедленно приблизиться как можно

ближе к ней. Понять: кто она? Что она из себя представляет. И

особенно сейчас. В данный момент. И самое главное, что ее фигура

могла быть решающей для обнаружения следа Сергея. А может для

встречи и самим Сергеем.

Я замер. Нерешительно. Возле ее подъезда. Конечно, я решил

непременно увидеть ее, но я не мог так сразу. Вероломно. Не мог

вмешаться во что-то постороннее. Созданное не мной. В чувства, где я

чужой. Эта история вне меня. Раскопавший чужую жизнь, с чем я мог

прийти к ней? Кем предстать? Любопытствующим? Дотошным

исследователем? Все это выглядело пошло – так чего же желал я?

Самое главное, что интересовало меня в ней, это: какую роль она

играет сейчас? В каком мире она живет?

Решившись, я шагнул в подъезд. Ее квартира находилась на первом

этаже, прямо. Я безуспешно пытался смерить ужасный скрип двери

подъезда, отмечая, что дверь в ее квартиру полуоткрыта. Медленно я

начал приближаться: вдруг дверь резко распахнулась перед самым моим

носом, и в меня всмотрелось болезненное бледное лицо.

- Элиза? – Обомлевши, прошептал я.

Ее губы задрожали. Ее ресницы стали мокрыми. Ее затрясло. Взглянула

несчастными мученическими глазами и – отступила. Поникнула, и

заплакала. Что-то не дало сразу обнять ее. Потому что только сходство.

Это была не Элиза. Я тут же понял. Хоть и видел ее впервые. Это была

Надежда. Надежда.

- Не плачьте, - грустно, прослезившись сам, сказал я: - Не плачьте. Я

прошу Вас.

Нужно было сказать: простите - и уходить. Не будешь же объяснять

истинную причину собственного прихода. Но ей было плохо. Мне стало

жаль ее. Невыносимо жаль видеть ее страдание, доведшее до

болезненного состояния. Она расстроилась сейчас. Она глубоко

расстроена. До полного душевного бессилия. По моей причине. Потому

что ждала она другого. На кухне засвистел кипяток. Но она не

шелохнулось. Свист становился все пронзительней и пронзительней. Я

не выдержал и сам прошел на кухню и убрал кипяток с огня. Надежде

было все равно. Я увидел накопленную пыль на вещах. Чуть не вековую.

Пыль встревоженная висела в воздухе. Луч солнца, падающий сюда,

четко вырисовывал ее. Пыль висела так, словно решила застыть так

навеки. Словно время для нее остановилась.

-Извините, - пробормотал я, осторожно обступая несчастную Надежду,

идя к выходу.

Видимо все-таки она ждала Сергея и перепутала его со мной.

- Андрей! – Вдруг живо вскрикнула Надежда, схватила меня за руку.

Лицо ее лучезарило, она приветливо улыбалась: - Ну куда же ты,

Андрей? – Лукаво потянула Надежда обратно на кухню. Надежда

рассмеялась колокольчиком. Счастливо.

- А как же чай? – Игриво погрозила она пальчиком. И хитро

прищурилась. Но вдруг, в мгновении, лицо ее исказила такая мука, что я

не смог, я смолчал и согласно присел на предложенную табуретку, к

столу.

- Надежда, - только потрясенно про себя прошептал я. Она сказала мое

имя! Моё??!

Надежда торопливо забегала на кухне, накрывая стол угощениями.

Встревоженная пыль взметнулась каскадами, поплыла сгустками. Но

Надежда, кажется, этого не замечала, или перестала брать во

внимание. Она достала из холодильника варенье. Из шкафа вазу с

конфетами и печеньем. Мурлыкая, Надежда все это, кружась в танце,

поставила на стол и присела напротив меня за стол. Разлила чай по

бокалам. И поставила ко мне с надписью: Папа, а себе с надписью:

Мама. Потом она стала смотреть на меня. Я смущенно взглянул на нее и

опустил глаза.

- Я согласна. – Поспешно сказала Надежда. И умоляюще, полными

открытыми глазами смотрела все на меня. Не отрываясь. Ожидая.

Ожидая слов ответных. Ее слова были так искренни и от самого сердца,

так наболевши, что я сразу понял истинное их значение.

Что мне сказать? Что мне сказать Надежде? Я не мог сказать ничего

опровергающего, сказать: нет, сказать, что здесь что-то

обманывающее. Что я чужой. Или: не чужой? Она была так похожа на

Элизу. Она была почти ей. Сердце, почувствовав многое, стремилась

сказать одно. Но я вспомнил о страданиях Сергея и глухо отмолвился:

Что?

В ответ Надежда скукожилась, издала какой-то нечрераздельный звук

раненой птицы и совершенно побледневшая, чисто механически взяла

ложку и потянулась к розочке с вареньем.

- Не нужно, - остановил движение ложки с содержимым, твердо и

неуклонно произнес я.

- А? – Испуганным ребенком произнесла она.

- Не ешь,- отобрал я ложку и варенье, не допуская того, чтобы она

содержимое положила в рот. Варенье было покрыто налетом плесени.

На проверку я попытался переломить пальцами пластинку печенья, и

это мне удалось с трудом. Надежда виновато опустила голову, выглядя

так, словно желала спрятаться от гнева под стол. Сердце мое наконец

не выдержало. Сердце мое лопнуло и потекло рекой.

- Ну что ты, Надежда. – Обнял я ее: - Ну что ты плачешь снова? Ну

прости меня, если я виноват. Я люблю тебя, Надежда. Люблю. Господи,

иди ко мне. Да. Да. Да. Слышишь меня. Да. Ты понимаешь, горе ты мое.

Да. Да. ДА.

Я прижал ее к себе, обнял. Ее тело горело. От нее запахло потом и

мочой. И вдруг я сам заплакал. Смотря наверх. Прости меня, Господи.

Прости.

- Я хочу умереть, - прошептала Надежда невидящими глазами. На миг

она напряглась, решая освободиться. Но я крепче сжал ее тельце и

поцеловал в пылающий лоб. Она тут же расслабилась и закрыла

успокоенно глаза. Долгое время я сидел неподвижно, держа ее.

Убедившись, что она уснула, осторожно положил ее на кроватку. Здесь

я ее хорошо рассмотрел. Девчонкой она казалась из-за чрезмерной

своей худобы, а вблизи были видны сетки морщинок вокруг глаз.

+

-Надежда,-прошептал я потрясенно в небо. Я вспомнил все.

Надежда.

 

Пришелец поправил на мне воротник и сказал:

- Он развивает его, как течение реки обогащается новыми притоками.

Мир носит все его моменты жизни, мысли, желания. Мир огромен, и

только кажется, что он ограничен границами барьера. Но само

разнообразие внутри его велико.

Если ты не против, то разрешишь мне облачить тебя в сутану с

капюшоном и пригласить в одно из мест.

- Конечно, - ответил я согласно, даже с радостью. Какое-то действие

только вдохновляло меня. После встречи с Надеждой состояние мое

было удрученное, потерянное.

- Мы придем в одно из мест, где можно встретить Сергея.

- Так значит он здесь?! – Возликовал я. У меня тут же возродилась

надежда, что Элиза тоже где-то. Где-то, только нужно найти.

Приложить упорство. О, господи, как за тридевять земель в сказках.

- Андрей, мы должны сохранить нейтралитет в происходящих

событиях. Я почему прошу надеть сутаны, это чтобы не выделяться, а

остаться в тени и не помешать. Смысл, поверь мне в другом. Ты это

сразу поймешь и не укоришь меня после.

- Хорошо. – Согласно кивнул я. Пришелец глубоко вздохнул, потрепал

меня по плечу и рукой показал голубые небеса и перистые облака.

- Разве ты не видишь, как крупно тебе повезло?

- В чем? – Грустно улыбнулся я.

- То что сейчас лето. Лето! Я знаю цену ему в здешних краях. Лето. И

сейчас. Сейчас лето. Прямо сейчас. А ну быстро свяжи это в голове, и

возрадуйся сын мой.

Я рассмеялся и спросил:

- Куда мы идем? В церковь?

- И сходи обязательно искупайся в пруду.

Я вновь рассмеялся. А он пояснил:

- Вот что воздвигло оно. Что не дано на земле, то человек устремил к

небесам. Свою любовь.

- Значит: из мучительных переживаний порождена истинная религия?

- Похоже, что – да. Хочется верить, что несогласием ее небытия. Что

испытанные чувства при ней не умерли, что они вечны и должны

существовать, если не на земле, то пусть в небесах. Ведь небеса

видятся столь прекрасными. Любовь это то, что вновь преодолевает

низость и устремляет разум на высоту. Поэтому все мыслители и

приходят к одной мысли, что Бог это и есть любовь. И только так его

можно постичь.

- Я понял, я узнал в чем несчастье, трагедия Надежды. В ее гордости,

которое не давало ей признаться... ему в любви.

- Может быть, эта гордость обратная сторона своей неуверенности,

слабодушия.

- Наверное, так оно и есть. Но любила она его по-настоящему. – Тут я

запнулся, оглядел горизонт, со сладостью вдохнул запах испарений

растений под лучами солнца и молвил:- И любит.

И любит – тут же горько задело меня. Страдание заполнило мою душу,

сковало меня одиночеством. Где набраться сил пережить все это - и

поверить, что это не зря, не напрасно.

Пришелец понял мои муки и промолвил:

- Андрей, не терзай себя. Тебе еще жить в этом мире. И ведь ты

вернулся к ней.

- Вы наверное знаете все. И знаете почему создан этот странный мир.

- Ты хочешь говорить, что это Сергей?

- Да.- отвернул я глаза: - Вследствие несчастной любви к этой

Надежде.

- Он знает об этом, или нет? - Улыбнулся пришелец.

- Но как сказать, наверное догадывается. Иначе зачем он сделал все

это? Зачем сейчас бродит, что-то ищет по свету.

- Но он не уверен в этом. Он не знает, зачем это было нужно ему.-

Сказал пришелец.

- Но какая теперь роль отведена ему? Кто он? Кто такой - Сергей? Что

это – замершие куски образов времени, которые застыли навечно? И

Надежда вечно будет стоять у окна? И ждать?

- Когда вы встретились с Сергеем в этой организации, он уже понял,

что не мы, а кто-то из людей виноват в происходящем.

- Мне кажется он уже тогда думал, что это он. Может он и сомневался,

но ему нужны были твердые доказательства своей вины.

- Не он истинная причина создания этого мира, - сказал пришелец,

серьезно смотря мне в глаза.

- То есть, - озадачился, даже нахмурился я.

- Мир изменил не он.

- И кто же по-вашему?

- Может...это вина Надежды?

- Сказать что это Надежда, тоже не вполне правильно, - вздохнул

пришелец: - Просто здесь виноваты оба. Это взрыв двух критических

масс. Которые дополняя, насыщая друг друга, взорвали вот так вот

пространство и время.

- А Элиза. Кто она? – спросил я.

- Элиза?- Задумался он. И спросил: - Кто она первоначально для тебя?

- Для меня? – опустил голову я: - Для меня она живой человек.

- Так она такая есть. Разве тебе это не достаточно?

- Но я хочу понять…

- Ты хочешь понять истину. Ты хочешь объяснить, а не принять. Что

есть.

- Вот я и боюсь, что она….- И замолчал я. Потом тут же ответил: - Боюсь

одно. Я согласен на то. Что она просто фантом. Я готов принять все на

свете. Но я должен знать. Откуда это все. Вот что волнует меня: есть ли

Элиза и Надежда что-то одно?

- А у тебя не было никогда ощущения, что когда новый человек

открывается искренне тебе, ты вдруг в нем видишь какие до глубины

знакомые черты?

- То есть это иллюзия, желание приобщить к чему-то уже былому

похожему? Но мне кажется тут вещь намного сложней и глубже.

Что вы подумали после тех выстрелов на мосту, в которых я виноват,–

задал ему еще один мучавший меня вопрос, решив, что на вопрос об

Элизе и он не сведущ.

- После тех выстрелов мы поняли. Что потекли новые изменения в этом

мире, которые хотят изменить созданную устоявшую ситуацию. То есть

образовалось новое явление. Я объясню, почему я называю это новым

явлением. Понимаешь, существующий мир он постоянно нестабилен, он

видоизменяем, в нем порождаются неконтролируемые процессы. Вроде

новое образование затвердело, как что-то вновь как в магме

раскаленной сдвигается, корка устоявшая лопается. То есть, что

происходит с тобой. Может произойти с любым абсолютно, от этого

даже не застрахованы и мы. То есть обновиться, измениться может

любой. Когда пространство и время нестабильно, они кажутся

парадоксальными и для физики, но имеют свои тоже законы. Поэтому

мы опознали в этих выстрелам вновь качественные изменения в нем.

- Я все-таки думаю, что истинные причины, из-за которых пространство

и время постоянно обновляются это Сергей и Надежда. А Элиза что-то

следствие этих причин. Она какой-то ко всему этому ключ. Но вы же

должны знать истину. Почему вы не говорите?

Пришелец склонил голову. А потом поднял и сказал:

- Хорошо, я скажу тебе правду. И хочу спросить.А может быть, это ты

создал?

- Я сейчас незнаю, - склонил голову в ответ: - Я не могу сейчас все это

делать. вы понимаете меня?

- Знаешь, вся загадка в Элизе. Вот и есть ключ. Ты в этом прав.

Разгадав ее ты поймешь истину. Почему она для тебя загадка? Почему

она для Сергея загадка? Почему она для всех загадка? Разве ты не

понял, кто она такая. И кто такой – Сергей? Ведь он тоже ключ к этой

разгадке.

Ведь она для вас вместе кажется знакомой. Знакомой что-то именно….

Может быть, Элиза это просто ключ в вас и на самом деле что-то

скрывается в ваших душах. Что она пытается пробудить в вас. То

истинное.

- Я не знаю…

- Не хочу волновать тебя, - пришелец погладил меня по плечу: - Но я

должен теперь сказать тебе истину.

- О чем? – пересохло у меня в горле.

- О том, что не Сергей, не Надежда повлияли на мир, а то, что изменил

этот мир ты.

- Не может быть – Мне стало страшно от него принимать это как

действительный факт: - но: как? Это безумие просто. Страшно

подумать.

Неужели что-то страшное проглотило меня, безумное когда-то

заставило вырваться так из прошлого моего мира? Что только так и не

как иначе. И намеренно так вычеркнуть все былое из памяти и это

вычеркнутое новорожденным выбросило на свет.

- Значит мне и вправду много лет?

- Да. Ты ровесник Сергею. Почему ты, а не Сергей сделал невозможное,

хотя это он желает всей страстью стать молодым вновь. Он ведь

воспевает молодость. Но ведь стал ты. Ты сделал невозможное, то, что

не дано тут никому.

- Элиза.…Значит она мое… Моя?

Пришелец смотрел мне в глаза:

- Ты хочешь этого?

- Элиза значит не Надежда?

- Нет. Я об этом же тебе говорил. Она воплощает в себе…. Она

свободна. Она свободна, Андрей. Не бойся этого. Все вышло из кого-то

и стало свободным и самим по себе

Все опять смешалось в моей голове. Стало как-то странно. Мне

казалось, что я и Сергей воплотились во что-то одно, что Элиза и

Надежда во что-то одно. Этого не может быть, но вдруг жизнь Сергея

стала моей, что то, что переживал Сергей вдруг стали переживаниями

моими, и его страдания вследствие моих. И его любовь мое. И что я

выбросил ему то, что я не мог пережить, бросил в муках.

- В самом деле это я? – охрипшим голосом произнес я.

- Я не хотел говорить это Сергею, - торопливо произнес пришелец: -

Потому что он человек. Он дерзал. Если бы он узнал, он бы перестал бы

дерзать. Он должен идти к своему величию.

Другое бы его погубило. Он перестал бы искать в этом мире, он

потерял бы последнюю надежду. Ты понимаешь меня? Вот почему мы

ничего не говорили ему. И загадочно молчали. Потому что он шел, он

шел правильной дорогой, он шел к величию своему. Он тоже достиг. Из

заблуждения он пришел к истине, понимаешь меня? Он поверил: он -

Бог и стал им, понимаешь в чем суть? Он поверил в высшее в себе и стал

им. Человек в движении прекрасен, вот почему ты не сомневался в нем,

ты видел его в своем великолепии, прыжке.

- А мне что делать? – Присел я на землю: - что мне теперь делать?

Скажите мне. Куда мне идти?

- Ты вспомнил ее имя?

- Не знаю. У меня все перепуталось в голове. Элиза. Надежда. Все. Я не

знаю…Я даже не знаю. Кто теперь Сергей. Я вижу черты многих,

поверьте, собранных воедино. Но она ли это? Может я сошел с ума? И

до сих пор сумасшедший?

- Легче, мой друг. Легче. Мир теперь таков. Ты будешь любить Элизу,

но называть ее потом Надеждой. В этом новом мире имена теперь не

важны, важно другое. Ты уже совершил невозможное. Ты уже живешь

перерожденным. И путь твой стал еще длинней. Не печалься, Андрей. В

новом мире. С новым разумом. Памятью. Жизнью.

- Я не знаю. Кого любить. Чего ждать. И что мне сказать Сергею, что

его жизнь не его?

- Откуда ты знаешь, что его, что не твое. Пусть будет так, как дано.

Поверь, что тут не надо делить на твое и мое, что мы впитали, то и

есть. И если Сергей впитал это, значит это есть в действительности.

Мир новый таков. Он резонирует, он слушается вас, людей.

Что тебе делать? Пиши стихи, как раньше. Помнишь? А мир.

Пространство. Время. Так оно и будет, как когда-то начертал.

- Стихи?

- Умирает лето. В дорожной пыли.

Целуются соловьи.

Красное старое солнце

Ласкает линялые зданья.

Смотри на него.

Подставь на прощанье лицо.

Возьми.

Последний глоток.

Прими.

Посмотри в окно.

Барханы песка исчезают вдали.

Застыли уныло в пустыне корабли.

Пропадает под ними любовь двух сердец.

Уставших. Не понявших. Юных сердец.

Застыли в печали. Застыли в молчанье.

Время бежит сквозь них. Оно их старит.

Мир в угасанье медленно остывает.

Хватит сердиться! Хватит молчать!

Есть еще время.

Главное сказать.

Падите на колени.

Перед друг другом падите.

Скажите: «простите».

Друг другу скажите.

Я знаю, что вскоре время умрет

Я знаю, что вскоре пространство умрет.

Но ждет еще время,

Пространство ждет.

Что не напрасно время дано,

Что не напрасно пространство рождено.

 

Умирает лето. В дорожной пыли.

Целуются соловьи.

- Я знаю эти стихи. Я отбираю у Сергея самое последнее в его жизни.

Но я не хочу. Разве можно так.

- На самом деле нет. Ты ему только добавил. Дал. И освободил. Он

живой как и ты. Как я.

- Что мне делать?

- Идти. Мир переменчив. Чего-то постоянного не тебе ждать. И

бессмысленно. Что будет завтра – я не знаю. Ты создал уж его таким.

Человеческая мысль беспокойна.

Не грусти. Мы же любим вас.- Сказал пришелец. Он вздохнул: - Любим.

Иди. Иди в город.

Лето, Андрей. Солнце. Пляж. Андрей, тебе, так и прими, девятнадцать

лет. Поверь так. И живи только так. В этом дыхании.

- Это она…Я знаю. Знаю, куда мне идти, – сказал я, встав на ноги.

- Куда же? – Спросил пришелец.

- К Надежде.… К Надежде, что грустит у окна. Это она. Я виноват

перед нею. Закрою глаза - и знаю.

Надежда грустит у окна,

Она ждет кого-то.

Весь день простоит она,

А он где-то далеко.

 

Надежда, ты ждешь напрасно,

Он теперь ни придет.

За окнами дни проходят,

Землю холодную сковал лед.

 

Он не придет, никогда

И чаю себе не нальет

Эта тишина навсегда.

Эта пыль все сожрет

 

Как не вглядись, он за горизонтом

Где сплелись в узлы поезда

Где кипит жизнь сурово.

Где безумно стучат сердца.

 

Быть может, устанет, вернется

И фиалки опять зацветут.

Он за чашкою чая вспомнит

Что Надеждою любовь зовут.

 

Надежда неподвижна у окна,

Так вся молодость пройдет.

В стократ на кухне кипяток свистит,

Надежда не живая, Надежда мертва.

 

Надежда плачет у окна,

Надежда имени верна.

В руках горшочек с цветком.

Он им обоим так знаком.

 

- Ты встречался с ней? Ты видел мгновенье. Выхваченное. - Сказал

пришелец.

- В каком смысле? То есть. Не понимаю. Это мгновенье существует? Или:

уже не существует? Оно: сейчас? Встроено во время?

- Вернись. И все узнаешь. И поймешь к чему стремится Сергей.

- Собрать мгновенья? Не понимаю. Она там?

 

Я зашагал вновь к району, где жила Надежда. Новостроек не было. Стояли

старые деревянные дома. Большинство покошенных и брошенных.

Старая бабка стояла возле привезенных чурбаков и щурилась,

всматриваясь на проходящих редких прохожих.

- Андрей?! - сказала она мне.

Я остановился. Взял топор и начал колоть дрова.

Бабка смотрела на меня, у нее проснулось хорошее настроение. Она что-

то говорила о своем. Я присел устало, попросил воды и смотрел на небо.

По небу плыли великолепные облака. Сергей, ты с ними? Облака величаво

смотрели мне вслед: что ты делаешь здесь на земле? Идем с нами, стань

братом мне.

Бабка смотрела на меня. я посмотрел в ее знакомые глаза. И понял. О,

Господи, она меня любит. Любит. Всю жизнь любит - поплыли облака во

все стороны.

Бабка по имени Надежда улыбаясь, утирала свои слезы.