В этой книжке между строк...

(Сплин)

 

Часть 1

 

Мы внимательно, в такт напугано кивая головками, слушали гневную

ораторскую речь фаната. В нашем тайном кружке он и числился под

этим кодовым именем. Сам же он так законспирировался, что из никто

присутствующих его настоящего имени и не знал, И даже самое

ближайшее его окружение при обращении к нему, к нашему идейному

вожаку, говорило слово: Фанат. Слово это истинно соответствовало

всему его облику, словно не оно принадлежало ему, а он слову:

худощавый, подтянутый, жилистый, с небольшой аккуратной бородкой,

с длинными завитыми черными волосами, а самое главное, с горящими

глазами: они словно сверлили твою душонку, познавая всю никчемность

твоего существа.

Речь его была чрезвычайно важной и ответственной для каждого из

собравших, предпринималось какое-то важное мероприятие, но я

почему–то непонимающе озирался во все стороны, теряясь в смысле

льющихся гневных слов.

Что первое привлекло мое внимание – это собрание столь

разносторонних людей в каком – то полумрачном, со следами плесени

на углах, подвале. Единственным инвентарем помещения был стол, на

котором лежала худая мятая папка с вываленными исписанными

листами, дешевая ручка и притягивающая всеобщее внимание

торчащий поверх всего пистолет с вынутой обоймой.

Люди, сразу же на первое впечатление, и воистину, являлись

простыми бесхитростными обывателями, тихо прожигающих серую

спокойную семейную жизнь; в большей мере имеющих средний возраст.

Они подавленно воспринимали гневный жесткий поток

выплескивающих слов, которые явно не соответствовали к душевному

укладу их обыкновенной жизни.

Фанат резко излился в возбужденно – эмоциональном выкрике. Я,

совсем ничего не поняв, но погружаясь в наступающее всеобщее

чувство тревоги и страха, обернул к нему глаза.

- Граждане! – После паузы продолжил Фанат: - Земляне! Да – да,

земляне!!! Теперь иначе называть я вас не могу. Как люди,

унаследовавших от предков, от генов эту планету! Истинных хозяев ее

недр, полей, лесов и рек! Как люди, строящие планы на будущее по –

собственному предназначению, отдающие все силы на воспитание

последующего поколения; которому мы все желаем унаследовать

свободную и мирную Землю.

И что происходит! Нас вдруг решили превратить в рабов на

собственной же планете! Оставить роль мелкой услужливой блохи?!

Граждане! Пришельцы прилетели сюда с не добрыми намерениями, а

только с идеей колонизации. Для создания базы дешевой рабочей силы.

И только с мыслью быть единственными хозяевами нашей планеты,

оставив нам роль послушника. Этого вы все хотели?! Этого вы

желаете?! Трусы! Если вы этого желаете! Или даже хоть чуточку, на

грамм, примирились с этой мыслью. Если вы безропотно воспринимаете

все проходящие эксперименты над людьми.

Они огородили наш город непроницаемым силовым полем, тем уже

ясно объяснив, что мы лишь безропотные пленники все их коварных

замыслов. От их тайных облучений приходят в ветхость наши дома, тем

создается армия обескровленных несчастных людей. Людей,

заточенных в огромном замкнутом аквариуме! В их силах даже

управлять погодой: средь лета устроившие заморозки, погубившие

наши и так скромные посевы на дачных участках; наше право на

летний отдых, в конце концов! Они даже изменяют психологию людей,

превращают их в зомби. Нагнетают мрачную безысходную атмосферу…

Понятно, что причина всех их намерений это: подавить, унизить,

разорить и уничтожить человека в нас, отобрать у него веру, надежду

и…да, да, любовь…к жизни - вот так! Зачем? – спросите вы уже

униженными трясущими душонками. Чтоб низвести вас до психологии

рабов! – отвечу вам я.

А это уже не человек – это животное! Животное злого беспощадного

тирана! Этого вы желаете для себя?!

Да! Да!!! Вы все этого хотите! Уже трясетесь жалкими напуганными до

блевотного страха душонками!

-Ты! – Вдруг резко Фанат ткнул пальцем в грудь пожилого тучного

господина.

Тот, покрывшись алыми пятнами на лице, затрясся – и наконец с

трудом вымолвил, улыбнувшись сконфуженно:

- Нет, что Вы.

И от глубокого волнения принялся утирать лысую макушку носовым

платочком.

- А что делать? – Все допытывался Фанат, уставившись узкими

хитрыми насмешливыми глазками.

- Совершенно не понимаю. – Пробормотал в чрезвычайной

растерянности тучный господин.

Фанат задумчиво улыбнулся – и обернулся к остальным:

- Представляете, он совершенно ничего не понимает. Как же это

удобно - ничего не понимать. Ха-ха-ха.

Все стесненно хихикнули вслед.

- Повывелись у нас мужчины!- Выкрикнула, осмелевши вдруг, тучная

краснощекая дама с обесцвеченными волосами, выбивающихся из- под

элегантной дорогой шляпки.

Дав всем волю посмеяться, Фанат резким движением остановил «

накладной фон», его взгляд выражал свет познанной в этот миг

истины.

- А что делать? – Подошел и к ней Фанат, не спуская с нее горящих

устремленных глаз. Дама смутилась. Неловко кашлянула. Как-то боком

обвела глазами соседей. Словно выжидая от них шпаргалку. Но никто

не осмелился встретиться с ее глазами. Тут она совсем сконфузилась.

Некоторые присутствующие, кстати, этот конфуз приняли с кислой

усмешкой: рабочий в масляной кепке и молодая девушка, стоящая ото

всех особняком, выражающая собой холодность и крепость духа, а

также открытое пренебрежение к остальной массе.

- Я? – Вдруг через продолжительную паузу спохватилась краснощекая

дама. И визгливо бросила: - Защиты нам надо!

- Вот у кого есть проблеск в голове. – И Фанат галантно расцеловал ее

ладонь.

Дама полностью зардела от смущения.

- Нужно как-то действовать. – Нервозно и быстро сказал стройный

человек в хорошем костюме.

- Да. Верно. – Отошел назад Фанат: - Какие действия предлагаешь, к

примеру, ты.

- Нужно согласоваться и выработать единый план борьбы. Всяческими

методами подрывать вражеские эксперименты. Построить четкий

график дежурств и обязанностей, завести финансовый учет нашей

организации,- ничуть не смутившись, скороговоркой выпалил человек в

хорошем костюме.

- Неплохо.- Оценивающе осмотрел его Фанат с ног до головы. Человек

в хорошем костюме этим ободрился и даже в хорошем духе принялся

изъяснять рядом стоящему рабочему в масляной кепке свою проблему,

что–то там с канализацией. От него все начали расшевеливаться, по

толпе и побежали перешепоты, нарастая вместе во встревоженный гул.

А тем временем рабочий в масляной кепке прослушав просьбу

человека в хорошем костюме даже не взглянул на него, а, горделиво

сложив руки, встал с проснувшимся пролетарским духом, теперь не

отрывая озаренных глаз от перемещающего вдоль толпы Фаната. На

что человек в хорошем костюме кисло скривил губы, с презрением

осмотрел всех стоящих возле себя и далее принялся скучать и

раздраженно бегать глазами по помещению. Глядя после с тоской…

принявшись, видимо, по другим апартаментам скучать.

Фанат каждого внимательно примечал, молча наблюдая за

встревоженным ульем. Хоть все и увлеклись, но гул стих сразу вслед за

величавым взмахом руки Фаната.

- В чьих руках наша судьба? Что молчите? Или думаете: высшие

инстанции вам помогут. Так – нет. И еще раз – нет. Они совсем

безразличны к нашему существованию. Мы. Только мы в такой

ответственный час способны взять судьбу в свои руки. Простые

домохозяйки и трудяги – вот сила, способная подорвать все!

По подвалу прошел одобрительный гул.

- Итак,- снова величественным жестом остановил гудение Фанат: -

Пора приниматься за существенное. Наша конспиративная агентура, -

со многозначильным ударением произнес он: - провела множество

наблюдений. И имеет несколько итоговых оценок. И, в общем,

постановило: мы должны нанести прямой отпор. Показать пришельцам

кто мы такие! Что мы: не дрожащие твари, а люди, умеющие держать

оружие в руках! За свою свободу!

Толпа возликовала, раздались воинствующие вскрики средь

молодежной, обособленно стоящей группки, по одеянию

напоминающих болельщиков местного футбольного клуба

- И мы явно это им докажем! Пришел час доказательства нашей

несгибаемости!

Кто–то воскликнул: Ура! кто–то поддакнул: Бей гадов! – а так, в

общем, у всех наступило хорошее взбудораженное настроение.

- И в этот решительный час каждый из вас должен иметь твердые

непоколебимые устои, горящее решительное сердце,

высоконравственную цель. И только так мы способны смело взглянуть

открытой непримиримой борьбой к инопланетным захватчикам.

Кто со мной не прав?! Кто трус, не способный высунуть на улицу нос?

Кто готов пресмыкаться перед любым агрессором? Или есть среди нас

такие? Граждане, пора раскрыть глаза!

Толпа, на миг онемев, разразилась восторженно- негодующими

выкриками. Фанат со сверкающими от восторга глазами показал свой не

оскудевающий величием жест. Толпа уже привычно замолкла, что

принесло еще одно явное удовлетворение Фанату.

- У нас есть оружие. Конечно, это еще не достойный отпор. Но и это

уже начало! Но не забывайте: на нашей стороне наша хитрость,

ловкость, скрытность…и родные просторы! Дамы, это не шоколад. Мы

будем резвыми крысами, кусающие им ловко руки, то есть локти.

Успокойтесь. Успокойтесь! А теперь главное. Наша ячейка

постановила организовать террористический акт. Мы должны убить

инопланетного врага, принести панику в их стан. Для этой цели

составлен множество раз испытанный план. Итак, осталось дело за

последним. Кто должен осуществить эту акцию? Кому-то из нас

придется стать первым ударом к нашей свободе! Вот из этого

пистолета, - Фанат подошел к столу, поднял над собой пистолет:- один

из нас осуществит эпохальный выстрел, разящий насмерть врага.

Толпа онемела, пытаясь переварить услышанное; зачарованно

уставившись на матовый отблеск оружия. Фанат прошел возле толпы,

испытывающе всматриваясь каждому в глаза. Люди оказались явно

напуганными, когда оргия по поводу неожиданно перешла в дело.

- Позвольте,- не выдержал один мужчина под натиском остановившего

на нем взгляда: - У них сверхвысокая технология, более высшее

развитие. Разве пистолет можно противопоставить против их

«летающих тарелок». Давайте разумно оценивать наши возможности.

- Ты еще ничего не отведал, а уже паникуешь.- Жестоко

проскрежетал в ответ Фанат:

- Вон отсюда.

- Что? – Жалко пролепетал мужчина.

- Вон отсюда. Ты не достоян наших рядов. Пшел вон, дерьмо.

- Но я пытался логично обосновать ситуацию, - попытался защититься

мужчина.

- А что ты понимаешь в ситуациях? Я понял лишь одно, что в

ответственный час ты как последний трус хочешь переложить на плечи

другого принятое безоговорочно всеми решение. Выходит, тебе

наплевать на мнение общества?

- Я совсем хотел выразить иное.

- Иное? Или ты думаешь, что тут все одни дураки, пытающие кинуть

одного умника против «летающих тарелок» с одним голым пистолетом.

- Да нет. Я совсем о другом. Как это возможно сделать?

- Не только возможно, но и совсем безнаказанно для исполняющего.

Все продумано до мелочей: если исполнитель погибнет, то любой среди

нас после может плюнуть мне в лицо. Теперь кто-нибудь сомневается?

- Трус. – Презрительно сплюнул рабочий в масляной кепке.

- Правильно. – Улыбнулся Фанат, отметив, как это способствовало к

разрядке возникшего напряжения.

- А ты, - обернулся он снова к мужчине: - недостоин и непригоден для

этого акта. Так что хватит дрожать. Разве кто-нибудь доверит такое

дело в такие руки? Нет. Мы должны до конца верить ему. Мы не должны

сомневаться в нем, как не сомневаться в себе. А на это способны лишь

герои. Настоящие мужчины.

- Правильно! – Негодующе воскликнула краснощекая дама в

элегантной шляпке: - Не мужчины, а сплошные не стоящие тряпки!

Грянул взрыв хохота.

Фанат очарованно снова поцеловал ее ладонь. И словно не

удержавшись, чмокнул даму и в щечку.

Где-то грянули даже аплодисменты.

- Хватит тут думать, говори что делать! – Вдруг зычно грянул рабочий

в масляной кепке.

- Говори, а ты способен на это? – Распростер перед ним руки Фанат,

ставя его образ в назидание остальным.

- Раз - сказал, значит – сделаю.- Сглотнул слюну, побледнев, рабочий в

масляной кепке. Но тут же оправился, выпрямился в плечах и окинул

всех невидящим взором.

- Нет, это сделаешь не ты – извини, – трагично молвил Фанат: - Но и

тебе найдется дело, вспомогательное.

- Но если дело так. – Выдохнул облегченно рабочий в масляной кепке

и теперь смотрел на Фаната преданными глазами.

- Это не сделает не он, это сделает другой.- Не терял струю, резко и

громко продолжил Фанат: - Это сделает.…Это сделает, - задумчиво

начал растягивать он.

- Кто же? – Даже в нетерпенье вырвалось у краснощекой дамы в

элегантной шляпке.

- Это сделаешь ты. – Резко взметнулся его палец в сторону. Кто-то

рядом со мной икнул.

Сторона оказалось моей. Палец вонзился в меня.

- Я? – остолбенело во мне.

- Ты.- Беспрекословно ответил Фанат.

С этого момента мне происходящее начало казаться идиотским,

мучительно захотелось как-то прервать весь происходящий

трагикомичный фарс. Обособить свою фигуру как постороннее,

внеплановое и т.д. Но я так ничего не смог выдавить. Нахлынуло такое

ощущение, словно я лицезрею со стороны, в качестве зрителя, какой-то

странный спектакль, а как игра закончится, так окончится и мое

участие в нем. Но Фанат уже излагал последующие, теперь уж мои,

действия.

- Жди получения дальнейшего инструктажа. Элиза потренирует тебя с

пистолетом.

Так, а остальных я попрошу удалиться до следующей явки. И

запомните этого молодого человека. Увековечьте его облик в памяти,

навеки. И не забудьте рассказать о нем своим детям и правнукам. Ибо

миссия его во благо всего человечества.

После таких пафосных слов люди принялись торопливо пожимать мою

руку и тут же давать деру к выходу, только одна краснощекая дама в

элегантной шляпке долго не отпускала меня и даже чмокнула, на

прощанье, в лоб и прослезилась: Какой молоденький, после чего я

почувствовал себя обреченным. Рабочий в масляной кепке крепко и

деловито пожал мне руку с взглядом: Но пасаран! Перездоровавшись со

всеми, кому было не лень, я остался в жалком одиночестве, если не

считать двух крепких футбольных фанатов у выхода, молодой девушки

и Фаната.

- Итак, - обернулся ко мне Фанат: - Завтра ровно в семь ноль-ноль ты

выйдешь на пристань: Белые камни. Там увидишь одного из наших,

который вручит тебе оружие – оно будет полностью боеспособно;

после всего сядешь в лодку, на которую укажет тот человек, и ровно в

семь тридцать отчалишь от берега. В районе семь сорок ты окажешься

под сводами моста. (Здесь особое внимание!). Ты ложишься на дно

лодки, лицом вверх, снимаешь за пазухой пистолет с предохранителя и

таким образом, держа пистолет за пазухой, неподвижно выплывешь из–

под моста. И увидишь на мосту стоящего инопланетянина, который

будет наблюдать течение реки. Как его профиль окажется в полном

твоем рассмотрении, резко вскинешь руку из-за пазухи и тут же

выстрелишь в него. После возьмешь весла, вставишь их в уключины и

быстро, со всей силы загребешь дальше вниз по течению. На месте

выхода заводских стоков причалишь, лодку спихнешь по течению,

отдашь пистолет ожидающему тут еще одному из наших и ответишь

ему или: да или: нет – тем утверждая или не утверждая выполнение

террористического акта. Сам через заводские постройки выйдешь в

город и затеряешься на время в городских чертогах. Засядешь где-

нибудь в ресторане, в баре - на это получишь деньги. На связь выйдем

сами. Самоличная явка тебе сюда строго воспрещена. Остальной

инструктаж проведет с тобой Элиза.- Посмотрел Фанат на молодую

девушку: - Все. Вопросы ко мне есть?

- Да. То есть – нет. То есть – да.

- Смотри. На тебе с этого момента лежит большая ответственность, и

сам смысл нашей организации. Не старайся предпринимать своевольные

решения. Знай, что за ходом операции и, особенно, за исполнением

акта будут наблюдать.

- Но, а если не получится? – В последней попытке самозащиты

вымолвил осевшим голосом.

- Получится. – Успокоил меня Фанат.

- Ты же мужчина, - потрепал за плечо Фанат: - Не бойся, нигде ты не

будешь одинок . Везде тебя будут сопровождать наши люди. Ну

посмотри, как полна решимости Элиза, а ведь на ее плечи ложится

большая часть операции. Ты выстрелишь и отчалишь, а ей – девушке -

придется подойти и убедиться в качестве твоих выстрелов. Не думай,

что мы взвалили на одного всё бремя. В операции участвуют множество

лиц, и каждому определена какая-то составная роль. У всех есть

определенный риск. Тебе ясно теперь?

А сейчас выслушай инструктаж от Элизы. И слушайся ее во всем.

Можешь считать, что ты в ее подчинении.

Фанат пожал нам руки и удалился в одно из боковых ответвлений

подвала.

Я попытался улыбнуться Элизе.

- Если ты завтра не выстрелишь, то я пристрелю тебя.- Ответила на то

Элиза.

 

Ну зачем я ввязался в это дерьмо?! – корил я себя уже ночью в

постели, ворочаясь в бессоннице. Что было написано такое на моем

лице, на что палец этого урода ткнул именно в меня? И, вообще, как я

оказался в этой организации? Последнее было самым беспокойным и

смутным. Единственное логичное выводилось так, что это произошло

из-за беспечности и недальновидности моего характера. Подвигов

захотелось?! – Мстительно прошипел самому себе. На, получи, идиот!

Что-то в этом во всем есть странное. Все хочется склониться к тому.

Что все происходящее – это сон. Но уж слишком реально я все ощущаю

– тогда почему я не понимаю ситуацию, и обрушилось это

происшествие на меня словно раскат грома в ясный день.

Я подошел к зеркалу и увидел себя. На меня смотрел мальчик лет 20-ти.

Конечно , это был я. Кто же еще? По глазам я себя узнаю. Двадцать лет

– пространство расплылось в бесконечность, и там неважно. Все

блаженно. Что там завтра?

Ранним утром, без мыслей, полчаса как проснувшись, лежал

неподвижно на диване. После умылся, надел - в генах что ли

человеческих?- все чистое, заварил покрепче кофе. Проклял на ходу:

оказавшей не одинокой для нас, вселенную и также человечество, со

всеми его террористическими актами по истории. Вспомнил, что сделали

с Зоей Космодемьянской - и потерял возникающую слабую надежду, что

все обойдется. Весь план Фаната с утра казался наивным и жалким.

Хотелось прямо расхохотаться над всем там в подвале произошедшим.

Вся организация предстала скопищем сброда. Сопротивление?

Сборище домохозяек и трусов! Непонятно только одно: как мой

растерянный непонимающий вид внушил ему уверенность в успешности

исполнения плана? Я, кажется, как не понимал в происходящем, так и

ничего не понимаю. Кажется, я болен амнезией, и пора мне идти к

врачу, а вместо того плетусь за все человечество исполнять

космополитическую миссию. Вместе со мной человечество перепрыгнет

через еще одну позорную грань.… Дорвались, давай мочить

пришельцев, теперь они оказались крайними. Ура!!! Товарищи! Бурные

не стихающие продолжительные аплодисменты, местами переходящие

в овацию. Зал скандирует: Мочить! Мочить! Этого не хватало вчера к

речам Фаната, кишка у него пока тонка на такое. С утра, вспоминая все

вчерашние там присутствующие рожи становилось грустно по той

причине, что люди во все века были и будут одинаковыми. От этой

мысли даже пришло желание перейти на сторону пришельцев и

стереть человечество с лица Земли, если они так уж порешили…

Захламляем. А так, может вернут биосферу на место, зачем им наша

убогая техносфера. И самое главное, мне, и особенно с утра, никого не

хотелось убивать.

Пришла мысль даже податься в бега, но бежать было некуда, город

и, вправду, был огорожен непроходимым барьером. Но я остановился

пока на компромиссном решении.

Ровно в семь ноль – ноль я стоял у причала: Белые Камни, хмуро

осматривая единственную привязанную к берегу старую лодку с

нечистым дном и задумавшись, испугался выскоком из кустов молодого

юнца из состава футбольных болельщиков. Он быстро всучил мне в

руки пистолет и нырнул обратно в кусты. Я как идиот ждал теперь,

когда время доползет до семи тридцати, не выдержав, «обмочил» те

кусты, безразлично сопереживая скрывшему. Сидит он там, не сидит?

Ровно семь тридцать я отвязал лодку, брезгливо залез в нее (все-таки

облачился я во все чистое) и поплыл.

На повороте реки пили мужики. Увидали мою лодку и давай кидаться

камнями. Взрывы фонтанчиков, приближаясь, грозили покалечить меня.

Я вынул пистолет и выстрелил, целясь на разложенную снедь на

пригорочке. В каком – то восторженном азарте я разрядил всю обойму,

пытаясь сбить распочатую поллитровку. Промазав, в горячке,

театральным жестом выкинул разряженный пистолет за борт, прилег

на дно лодки и мечтательно засмотрелся на бегущие белые облака на

синем небе. Понялось, что совсем давно я так не лицезрел за их бегом –

и мне стало грустно от этого признанья. И мне понялось, что нет ничего

прекрасней, как шепот бегущей реки, покачивания лодки по волнам,

синего неба и бегущих облаков. Фанат совершил самую главную

ошибку, выбрав для своего акта именно утро и именно меня. И именно

то, что он способен ошибиться, приводило меня в полное

удовлетворение.

Вывела меня из полудремы накрывшая тень от моста. С волнением

проследил за каждой прошедшей арматурой и выплыв из моста, я

увидел его.

Его большие глаза поймали мою лодку и последовали вслед за ней.

Почему ты так спокоен на чужой планете? Неужели среди нас ты так и

желаешь остаться беспечным? Думаешь, наши проблемы не коснутся

тебя? Будешь посещать наши библиотеки, театры и галереи, а все

остальное пройдет стороной?

Я украдкой забегал глазами - ради любопытства - по сторонам и

наткнулся на решительно настроенную Элизу, грозящей мне пистолетом

из-за большого валуна. Я присел, сунул за пазуху руку, вынул ее

обратно с единственно вытянутым указательным пальцем, направил

сперва на инопланетянина, после на Элизу, потом наставил на свой

висок, как бы передумал и помахал рукой в приветствие пришельцу,

также не забыл Элизу и снова лег на дно лодки.

Грянул выстрел. Еще один. Я съежился, готовясь быть пораженным

пулей.

Инопланетное существо вздрогнуло. Его качнуло. У него подломились

ноги. Тело повисло на перилах, а глаза почему-то удивленно смотрели

на меня.

- Миссия выполнена. – Траурно вымолвил я. Я видел как махала мне

вослед кулаком разъяренная Элиза, как она бежала по мосту, махая

пистолетом, видимо, с целью добить несчастного.

От того что совершала Элиза на меня накатила бешеная злость, порыв

был так силен, что руки схватили весла и, вставив их в уключины,

хотели развернуть лодку, вернуться к мосту и поколотить эту

взбалмошную фигурку. Но я только загреб от происходящего прочь,

как от кошмара. В гневе я выскочил на берег именно там, где указал сам

Фанат, в какой-то вспыльчивости, в желании противодействия.

Навстречу мне выскочил еще один футбольный болельщик. Я с бегу

ударил ему по лицу кулаком и побежал прочь по заводскому

ландшафту, догнал катящийся элетрокар, выкинул шофера из кабины и

на полном ходу вылетел, снеся шлагбаум, из заводской территории в

город. И проехав по городу до самого элитного ресторана, воткнув

свою « тачку» посередь иностранных рыл, вскоре сидел траурно за

стойкой, заказав водки.

В попытке выяснить смысл прибытия пришельцев начинала болеть

голова. Причина: до странности невмешательство пришельцев в наши

дела, Да, конечно, они ходят среди нас, пролетают по небосклону на

своих «тарелках», зачем-то окружили наш город непроницаемым

барьером для живых существ, так как товарный обмен

полуфабрикатами и фабрикатами через него возможен. Они как бы

сами закупорились от мира остального этим барьером, не интересуясь

записками-посланиями от различных представительств научных,

политических и всех остальных концессий человеческой цивилизации,

проникающих с товаром ежедневно тоннами вдоль границ барьера.

Зато их заинтересовали наши свитера! Нередко видишь что, например,

на рынке. Продавцы, конечно, насторожены, когда к тебе вдруг

подходит гуманоид и вежливо интересуется: почем вот этот свитер, а

то что-то холодать стало по ночам. Сперва, конечно, шоу было, но они

совсем не торговались, платили настоящими деньгами, за барьерами их

принимали – и торгаши свыкли, гуманоиды как покупатели даже у них в

почете. Сами гуманоиды в свитерах на худосочные тела стали

напоминать наших заученных студентов, идущих с книжками в руках по

своим делам. Они больше похожи на ненавязчивых туристов, их

нередко можно целыми группами встретить на каком-либо живописном

лоне. К ним можно запросто подойти и поучаствовать сообща в

рассмотрении чего-либо. Творческая богема от них в восторге, у

местного, до них неизвестного художника, они скупают все его

нарисованные картины, причем эти картины можно каждому свободно

полицезреть в здание местного техникума. Другие, почетные

художники нашего города этим огорчены, у них если что и купят, то

это событие.

Но большая, обывательская часть населения их недолюбливает,

обвиняя во всех новых бедах, которые не заставляют себя долго ждать.

А пришельцы в ответ молчат. А молчание – знак согласия. То, что мы

совершили сегодня – это было нашим обывательским ответом. Но мне

иногда кажется, что они ждали, долго и терпеливо что-то от нас, что

мы так и не представили. Вот почему мне было глубоко стыдно за

совершенный сегодня акт. Вот откуда во мне эта тревога. Разве я так

представлял свою позицию человека, способного на достойное

общение? Не кусать подло им в голень как истеричная собачонка. Что в

итоге принес для нас осуществление этого акта? Люди, мы, наш

отдельный его придаток-городок, вместо того, чтобы понять,

разобраться, прямо спросить: в чем проблема? - и стать примером

человеческого мировоззрения просто выявился полным блеющим,

брыкающим сбродом.

 

Проснувшись, на следующее утро с похмельной головой в

собственной постели, я лежал с раздвоенным сознанием: одно –

рациональное – требовало скорейшего побега из собственной

квартиры в ожидании наказания со стороны Фаната. Как известно,

любая организация энергичней и эффективней всего уничтожает

собственных членов, предавших идею и цель данной организации.

Второе – иррациональное – ни боясь совсем ничего, было готово

встретить смерть открыто и презренно.

Раздалась трель звонка – и я струхнул не на шутку. С сумасшедшей

скоростью я облачился, рванул к балкону и повис на нем. Но

наступившая тишина и не повторяющий звонок приостановил мой

побег. Я залез обратно и спрятался на балконе, присев, наблюдая за

дверью подъезда. Звонок так и не повторялся, но вскоре дверь

подъезда раскрылась и на улицу вышла Элиза. Она поникшей головой

остановилась у дороги, постояла так с минуту и присела на лавку. Лицо

у нее было несчастное. Необычное для меня.

Что с тобой, Элиза? - Невыносимо захотелось крикнуть мне, но самое

большое, на что я мог решиться, это только открыто поднялся и

выглядеть как застанный в канаве дезертир. Она не видела меня, сидев

спиной, с опущенным лицом и только когда решилась уйти, заметила

меня на балконе. Ее побледневшее лицо передернула злость, но она

«проглотила» это и вошла в мой подъезд.

Я открыл дверь, впуская ее. Но уже передо мной стояла «холодная»

Элиза.

- Поздравляю. – С чекистским хладнокровием произнесла она.

- С чем? – С вспыхнувшим раздражением вырвалось в ответ.

- Можно пройти? – Неодобрительно произнесла Элиза, оглянувшись

настороженно назад.

- Пожалуйста. – С потускневшими глазами пропустил ее вперед.

- Послушай, если я противна тебе, то лучше я, вообще, уйду. Я не

желаю передавать Фанату твое пораженческое лицо.

- Вот именно! – Разгорячился в ответ: - Меня это так встревожило. Не

то слово: возмутило! Знаешь, что лишь сегодня я проснулся с

человеческим лицом и до ужаса поразился, до чего же я глухо и слепо

спал! Милая девочка (она попятилась на выход)…Нет, подожди.

Проходи, Элиза, останься. Давай я стяну с тебя эту мерзкую кожаную

куртку. Мне нужно поговорить с кем-то. С кем-то, чтобы разобраться

основательно в происходящем. Я думаю, что тебе это очень нужно. Что

ты совершила вчера, это – чудовищно! Этого нельзя было делать!

Пойми, я желаю только одного хорошего. Это не слабость.

- Хорошо. Ты – болен. Тебе нужно успокоиться. Побыть одному.

- Не уходи! – Остановил ее решительный поворот к дверям: -

Останься! Я не хочу сейчас оставаться один. Мне нужно с кем-то

говорить.… Понимаешь, у меня такое ощущение, что я только

проснулся, а вы все спите. Что вчера происходило, это может быть

только по вине спящего сознания.

Не уходи, Элиза.

- Ты понимаешь, что ты себе подписал? – Вспыхнули ее глаза: - Если

только.…Но все можно исправить, - опять же холодно произнесла она и

тут же сломавшись, растерянно, смотря в сторону, сказала: - У тебя

бессонные глаза. Ты измучен – отдохни. Если будешь вести себя

достойно, можешь ни о чем не беспокоиться. – Последние слова она

произнесла с выделением.

Я понял все. Но я только впервые заметил, как дрожат ее ресницы, как

беспокойны её глаза. В моем взбудораженном сознании лёд обжегся об

первые горячие весенние лучи солнца. Я понял, что если я подчинюсь

ее словам – она уйдет навсегда такой, и я больше никогда не смогу

совершить такое глубокое внедрение сквозь эту толщу льда. Я увидел,

что там глубоко лежит что-то очень важное, нужное. В ней скрывается

секрет. Это вскружило мне голову, я в беспамятстве сжал ладонями

пылающий лоб:

- Помоги мне, Элиза. Мне нужно сказать что-то важное о себе.…Нет,

это не для информации нашему Фанату.…Это лишь для тебя как… не

знаю…как человеку – сокровенное! Это, вообще, не про наш кружок.

Что-то случилось со мной и как бы с тобой. Понимаешь?

- Ну все! – Раскраснелась, раздраженно вскричала она, отталкивая

мое тело, быстро зашагав к выходу.

- Стой! – Потеряв голову, догнал ее и дернул, в горячке, резко за руку.

Она ударилась о туалетный столик, рассыпав на пол все прилагающие к

ней принадлежности. Я, совсем разгоряченный, потащил ее с силой в

зал.

- Пусти, урод! Это тебе дорого обойдется!

- Дура! – Прошипел напряженно в ответ: - Я же пытаюсь привести

тебя в чувство!

Она ударила неожиданно, по-мужски, кулаком в лицо. Но это только

окончательно сорвало с меня голову. Я сдавил, сжав в объятиях

извивающее тело – и мы полетели, не удержавшись на ногах, на пол.

Тут она с женской подлостью врезала ногой мне между ног. Я охнул от

приступа боли, разжав руки. Она, воспользовавшись, вскочила и

рванула в сторону прихожей. Я, в последний момент поймав ее за

лодыжку, свалил с ног и не по-настоящему, а показно, ударил ладонью

ей по лицу.

-Ненавижу! – Брызнули из ее глаз слезы, потекли по багровевшему

лицу.

Я отошел от нее, но она разрыдалась не на шутку: лежа на полу и

вздрагивая. Я поднял ее и усадил бережно в кресло. Где она

моментально оправилась. Через несколько секунд она уже отрешенно

смотрела в пустое пространство и, видимо приведя в порядок все мысли

за это время, спокойно, по-деловому, словно и не произошло никаких

нелепых эксцессов, молвила:

- Я не стану вспоминать, придавать случившему очень большое

значение. Даже согласившись на то, что произошедшее на реке и

после сегодняшней твоей выходки останется в тайне. Но Вы должны

дать слово, что больше не будете числиться в нашей организации, и

при первом же удобном случае покинете нас навсегда. Естественно,

дав слово о не разглашении.

Конечно, - она снисходительно улыбнулась, совсем овладев собою: - Я

должна была учесть и придать значение тому, что у Вас могли

произойти психические расстройства по поводу пережитых эмоций,

что, вообще-то, неудивительно для такого расхлябанного человека, не

имеющего за собой ни твердых принципов, ни твердых взглядов. В

следующий раз стоит обратить особое внимание – и при первом же

оперативном собрании - к исполнителям. Потому что для общего

нашего дела очень опасно иметь сообщников со слабой

неорганизованной психикой. Жаль, что я не придала в самом начале

этому значение, полностью сославшись на выбор Фаната.

- Конечно, презрительно скривила она губы: - Что можно от вас всех

ожидать? Ваше поколение мужчин погрязло в наркотиках и в слащавых

призывах реклам, в музыкальном судорожном хрипе. Что можно найти в

этих пустых головах? Виски, виртуальные миры и розовые очки. Что в

вас сильное? Где ваше мужское начало?

Ты выполнил, быть может, первое в жизни серьезное дело, влияющее

на судьбу всего города, а быть может и мира. То есть не выполнил.

- Да. Верно. – Вымолвил я вслух, задумавшись о ее словах: о сильном.

Вслух я подтвердил своим мыслям, что нужно быть в этом мире очень

сильным, чтоб остаться личностью, чтобы выдерживать любой

отягощающий груз. Чтобы решать проблемы со своей головы, согласно

истинным внутренним убеждениям, согласно совести, вне зависимости

от внешних факторов и обстоятельств.

- Да. Верно. – Твердо взглянул в ее глаза: - Ты права. Спасибо тебе за

эту речь, за то, что дала мне время прийти в себя.

Да, верно. Если бы я не был так слаб, я бы не согласился с мыслью:

убить инопланетянина; не сел бы в лодку; не пришлось бы напоминать

утру, солнцу, небу кто я есть. Если бы я был сильным, я не дал бы

произойти этому акту вандализма, я бы попытался поговорить с вами

изначально о моем отношение к существующему вообще. Если бы я был

сильнее, я бы, быть может, плюнул вам всем в лицо, а лучше отправил

всех в психиатрическую больницу – единственное место, где

большинству из вас можно заглянуть и разобраться в себе. Если бы я

был сильнее: взял бы самое ценное и лучшее в своей душе, взял бы свою

независимую истинную свободу - и отправился на равноценный

равноправный контакт с иной цивилизацией. И я уверен, что с этой

позиции, с позиции человека с большой буквы, которому дано вместить

в себя вершину нашей цивилизации и предстать истинным разумным

достижением нашей планеты – тогда бы они непременно вошли бы в

контакт, тогда бы их действительно заинтересовал бы Человек. И

может мы сообща разобрались во всех странностях. Происходящих по

причине барьера.

А что ваша организация? Возомнили право решать исходя из своих

убеждений, не пытаясь даже понять все остальные критерии к

происходящему. А ведь каждый из вас внутри понимает это, но не

хочет принимать. Ты что-то хочешь сказать в ответ. Я знаю, откуда

ваша ненависть, ваша агрессивная реакция на них. Вас унизили? На вас

не обращают внимания? С вами не желают сравниваться? Не

интересует круг ваших интересов? И вместо того, чтобы разобраться в

причинах, мы прячемся за панцирем тщеславия….

- Ты говоришь так, словно находишься на их стороне. – Гневно

отрезала Элиза.

- Хорошо.- Рассудил я. И посмотрел, не удержавшись, на нее

внимательно.

- Не хочешь кофе? Чай?- Спросил я.

Она ничего не сказала.

Я ушел на кухню.

 

- Почему ты молчишь? – Спросила заскучавшая Элиза.

Она принялась изучать мое лицо, после тяжко вздохнула и, потупив

глаза, вдруг откровенно спросила:

- Почему ты нас ненавидишь?

- Я никого ненавижу. Я, например, не имею таких чувств к Вам, Элиза.

Ответь мне честно, разве ты сама не чувствуешь, что твое сознание

омрачено выкриками Фаната.

- Андрей. Не стоило нам делать из тебя орудие теракта. Ты просто…

Хорошо, я буду полностью откровенна с тобой…Боже мой, я сейчас

растеряна.…Все время ответственна: отвечаешь за каждый шаг, всех

подозреваешь в слабости и предательстве. Но тебе я не желаю зла. Я

даже могу изменить все показания. Потому что твоя судьба зависит от

моего отчета. Я все поняла и прекрасно вижу, что ты открыто решил

порвать с нашей организацией. Что у тебя другие убеждения. Но они

тебя так просто не отпустят. Они жестоко отомстят. Они могут убить

тебя. А я не хочу, чтобы вышло так… Может быть: я ошибаюсь и веду

себя слишком снисходительно с тобой. Но… Я всю ночь думала о том, что

произошло на мосту. Пытаясь понять, что произошло. Я совершенно

разбитая шла по парку, ждала посредника, кого-нибудь из наших. Но

никто не пришел, и я почувствовала себя очень одинокой. Мне было

очень страшно оставаться одной. И я зашагала к тебе. Хотя это было

воспрещено изначально. Я знала, зачем я иду к тебе, и ты ясно выразил

мое сомнение, которое замучило меня за ночь. И с которым я устала

бороться…Я сама не знаю, что и говорить Фанату, у меня нет даже

желания являться нему…Андрей, если бы я не увидела его, и если бы

снова не разворошил, может быть я смогла бы забыть, выкинуть из

головы. Но теперь я разбита,…Что, вообще, в них сокрыто? Что мы

знаем?

- Что случилась, Элиза? – Решил я привести к основному ее путаные

признания. Хотя сам понимал, что ее тревожит.

- Элиза, расскажи, что случилось на мосту? Ты убила его?

Элиза печально улыбнулась:

-Я была совершенно уверена, что ты не попадешь в него, тем более

после тех нелепых выстрелов в лесу, на тренировке. Поэтому тогда уже

решила, что акт придется провести самой. Ты служил для меня лишь

формальностью. Я не могу понять одного: почему Фанат выбрал на эту

роль именно тебя? Полного дилетанта, не умеющего даже держать

оружие на руках. Неужели он не учел это? Ведь ему так важно было

это. Почему? Я не знаю.

- Да. Странно.- Согласился я с ее выводами:- Как можно было доверять

столь тщательно запланированный план в руки дилетанта?

Этот вопрос приводил саму Элизу в полный тупик.

- Хорошо. Расскажи все-таки, что произошло на мосту,- вывел ее из

затруднения.

- Я выстрелила. И попала в первого раза. Что не удивительно, в

отличие от тебя, у меня хорошая подготовка. Но все равно он был

только ранен. И я, выполнив первое действие за тебя, тут же

приступила ко второму: я побежала на мост, чтоб удостовериться в

качестве произведенного выстрела. Тут я скажу тебе еще одно. Фанат

ни в коем случае не допускал выстрелов с моей стороны. Он даже

категорически запрещал делать мне это, постоянно напоминал мне об

этом: в каком бы состоянии не находился противник. Даже в том случае,

если бы исполнитель произвел с каждым выстрелом промах. То есть мое

участие в этой роли было полностью пассивным, роль абсолютного

наблюдателя. Но одно тянет за собой другое. Я была так зла на тебя,

что в горячках решила, что если я уже внесла действие, уже собой

заменив главного участника, то остальное вполне можно

подкорректировать. Я побежала на мост с единственной мыслью:

добить противника.

Он лежал без движений. Я от этого почему-то сразу охладела и вдруг

покрылась сильнейшим ознобом. Все-таки я боюсь мертвецов. И тем

более таких необычных. Рана на нем была серьезной. Левый бок был

разодран и пропитывался красной, как у нас, кровью. Я, как бы

частично удовлетворилась. Но все-таки решила произвести

контрольный выстрел в голову. Но мешкала. Почему-то в глазах застрял

надетый на него обычный вязаный шерстяной свитер, которые обычно

носят у нас студенты, и которые недорого продаются на всех рынках.

Мне почему-то в этот момент пришла несвоевременная мысль, что,

видимо, им у нас зябко. Что погода за последние дни окончательно

испортилась. Что у соседа моего точно такой же свитер. Я замерла в

нерешительности. И он вдруг приподнял голову и протянул мне руку,

словно прося помощи. И произнес.

- Что он произнес?

- Не знаю, как точно выразить. В этом одном заключалось так много. И

все неопределенно. До сих пор не понимаю, вышло это из его уст, или

привиделось мне все это. Но самое главное – ощущение. Чувство,

которое возникает, когда кто-то искренне просит у тебя помощи.

Именно: искренне. Вспыхнувшее со значением, что иного не может

быть среди нас. Что мы не можем иначе поступать. Потому что мы.…Если

мы ими есть.…И хотим быть.… Не знаю.

Именно из-за этого чувства я не смогла выстрелить. Это чувство прямо

извело меня на мосту. Сожгло и выжгло во мне ненависть и - поставило

мой очищенный кристальный разум перед невыносимым выбором. Да,

именно это я вдруг почувствовала в себе. Это чувство внезапного

пробуждения. И это пробуждение дало мне цену. Цена разумного. И

убедила методом сравнения моей обыденной жизни и моим восприятием

в данный момент. И это необычное ясное чувство было не как новое, а

словно ко мне возвратилось давно забытое. Что не просто приглушилось

обыденностью, и потерялось, нет, вернее: прикрылась мелкими

заботами как мелким сором. Да, именно прикрылось. У меня опустились

руки. В этом понимании, осознании даже не стоило понимать, а было

ясно как день, как аксиома, что значит погубить подобный же разум:

чистый, мыслящий, не знаю: светлый.

Если ты сам есть оно, если оно есть в тебе.…Если ты сам разумный, не

сможешь уничтожить иной разум. Потому что знаешь ему цену. Цену,

понимаешь? И мне стало стыдно. Я даже неловко спрятала пистолет,

словно казала гадость. Мне стало очень тяжко, но сразу почему-то и

очень легко – моя душа словно пыталась разорваться между двумя

моими противоположными нынешними позициями; наверное: между

долгом и совестью. Это было свыше моих сил. И я бросилась прочь:

безумная, в слезах в чертоги города. В городе я весь день проплакала,

не знаю: то ли от осознания собственного падения, то ли от понятия

слабости и впечатлительности характера, не способного преступить

некоторые вещи через себя. То ли от понятия, к чему я пришла, и что я

потеряла, не обрела в этом мире. Я провела кошмарную, бесконечную

ночь. А на утро полусумасшедшая пришла в парк и никого не застав,

мне стало совсем не по себе; не было сил носить это в себе – и нарушив

все условия, я пришла к тебе. Я понимала, что кроме тебя больше никто

не поймет меня так как нужно. Твоя позиция хорошо высветилась на

мосту. Но я боялась, что и ты прогонишь меня. И тогда я ужаснулась. Я

вдруг поняла, что безумно одинока в этом мире. И мне только

захотелось быть с кем-то живым, просто живым.…Вот и все.…И теперь я

не знаю, что мне делать. С головой моей теперь полностью не в

порядке. И теперь я устала. Сколько можно тратить сил, чтобы не сойти

с ума – когда-то приходит последняя черта – и понимаешь, что сил,

чтобы вынести эту борьбу больше нет: слишком большое потрясение

испытано. Слишком многое приходится решать самому…

Мне страшно, Андрей. И как-то свободно. Я словно разодрала на себе

путы, но и выпрыгнула в пустоту.

Видишь ли, мой Андрей. Моя жизнь превратилась в бессмысленную

рутину. Однажды я проснулась – и оказалось, что я совершенно чужая

и никому не нужная в этом незнакомом мне мире. И тогда я в первый

раз поняла, как я одинока – и совершенно не знаю для чего

предназначена моя жизнь. И в чем смысл моего существования.

Дальнейшие дни казались сном, где я видела свои шаги нелепыми.

Реальность не хотела ставить себя в существующие рамки – и тогда я

обратила сном себя: нелепый казус в происходящих событиях.

Именно такой: бесцельной, растерянной – нашел меня Фанат и дал

мне новый смысл жить, забыться во всеобщей благостной идеи, создав

организацию сопротивления. Создав организацию, он принялся в ней

проводить политику убеждения граждан, что в наших бедах виновны

именно пришельцы. У него есть дар убеждения – в этом теперь никто

не сомневается. Да, и разве не доказательством являются все новые

попутно возникшие катаклизмы, как не следствием прибытия их?

Появились пришельцы – появились катаклизмы. И самое беспорочное

доказательство – барьер. Барьер решает всё во всех диспутах и

прениях наших собраний. Так он убедил и меня. Все происходило

теперь с их вины: даже личные проблемы. Депрессия? Нежелание

жить? Это пришельцы виноваты. Они облучают наш город

психотропными лучами, вырождая в нас стимул к жизни.

Не знаю теперь, хорошо это или плохо, но самое главное здесь для

меня, что Фанат вывел меня из сумрачного состояния. Теперь у меня

весь день быль в хлопотах и делах, которые давали ощущение

нужности себя. Появились знакомые, пусть не друзья. Но сплоченные

чем-то общим – единомышленники. Фанат этим и силен, что способен

организовать из разрозненных единиц общую массу, соединив их

общим мировоззрением на вещи. Чем многим помог в эти трудные дни:

дать им новую опору, фундамент. Откуда они могли бы истолковывать

свои позиции и истолковывать собственные убеждения.

- За неимением своих, - добавил я:- они сливаются в первую,

способную заполнить этот пробел, которая способна укрепить

расшатанный душевный уклад. Что и сделал Фанат. Он дал простую и

ясную на ум идею, которая сама напрашивается первой без сложных

доказательств. Что большинству и надо.

- Да,- кивнула Элиза: - Но я предала их.

- Ты сможешь порвать с организацией? – Осторожно спросил я.

- Нет. Как я могу? – Испугалась Элиза. И как бы в оправдание

добавила: - Разве я смогу бросить их в такой ответственный момент?

Вполне возможно, что последует наказание, преследование с их

стороны. Может произойти, боже мой, кошмарное. А ведь это я во всем

виновата.

Элиза даже со страхом посмотрела в окно, на небо.

- Элиза, не волнуйся напрасно. Я полностью уверен, что они не начнут

преследование, и даже уже заранее простили нас. Я даже думаю, что

они рады, что ты поступила разумно в итоге, что ты выбрала сторону

своей совести. Быть может он, тот пришелец радуется не за то, что

остался жив, а за то, что ты образумилась. Что мы может сделать это.

- Неужели ты думаешь, что они такие? – покачала изумленно головой

Элиза.

Я подошел и для следующего доказательства своих слов полностью

раскрыл окно, отодвинув шторы, и даже раздвинул ставни: на улице

была расчудесная солнечная летная погода, что уже давно за

сумрачными пасмурными днями не наблюдалось.

- А ты думала о том: для чего он с таким постоянством приходит на

мост? – Задал я вопрос Элизе.

- Не знаю. Тут многое может быть. Вполне вероятно он берет в этих

местах грунт, воду для каких-то внутренних исследований,

потребностей.

- Нет. Вот и нет. Он просто приходит туда полюбоваться течением

реки. А быть может, это было даже самое любимое его место: ведь

приходил он туда постоянно, иначе ведь вы не были бы так уверены: и

во времени, и в присутствии его.

Он просто наслаждался нашей природой. И это не может идти вразрез

с отсутствием у них чувств уважения к ней, и может быть даже и

любви, а значит и к нам, ведь мы то же есть часть этой природы, одной

из ее единиц. Я заметил в них одно. Они никогда не мусорили. Не

относились цинично в ходе своей деятельности к окружающей среде.

Я все более прихожу к мысли, что во всех странностях виноваты не

пришельцы, или: влияние их косвенно. Я даже уверен в одном, что мы

их заинтересовали именно чем-то выделяющимся даже на фоне

галактики, космоса. Иначе бы они не сунули сюда свой любопытный нос.

Поэтому я тоже хочу начать собственный поиск и таким образом

попытаться разобраться в происходящем. Для начала, конечно,

придется посетить базу пришельцев и узнать их ход расследований,

мнений.

Самое главное, я займусь делом. Именно делом, а не манипуляциями. В

эту организацию я точно возвращаться не собираюсь. И теперь, -

осторожно выговорил я следующее: - мне нужно найти помощников.

Одному трудно схватить все возможное, и особенно действовать

широко.

Элиза призадумалась. Я ждал от нее ответа. Но она закрыла глаза.

Она полностью прилегла на спинку кресла, и мне подумалось, что она

заснула. Тогда я впервые открыто рассмотрел ее лицо. И показалось

мне, что где-то мы виделись, в совершенно иных обстоятельствах, и

даже совсем в других ролях. Отсюда вдруг неожиданно и похолодело во

мне, пришла дикая мысль, что и Фанат подозрительно мне знаком. В

каких-то жестах, вырывающихся интонациях. Я задумался об этом, но

не мог и припомнить, кого он даже напоминает. Где я его знавал

раньше. Кого–то он напоминал. Но кого? Обычно это возникает при

схожести форм лиц, повадков – подозрение на чью бы родственность.

- Андрей, подойди, пожалуйста, ко мне. – Вдруг попросила Элиза. И

сказала: - Когда я увидела тебя, там, впервые, в подвале –

растерянного, непонимающего, искренне непонимающего, тогда я

увидела саму себя со стороны. Мне кажется, мы все потерялись.

Потерялись милый мальчик мой,

- Спи, Элиза. Все будет хорошо.

- Не будет, Андрей. Не будет. Мы не те люди.… Если нам на миг

хорошо, значит после совсем станет плохо. Потому что мы обманываем

себя…Обманываем.

Она шептала, шептала - я уже ее не слушал, пытаясь снова вспомнить,

где я видел столь подобные приступы. Где это было раньше? И было ли

со мной?

А если и было, память так истерлась, что, кажется, и вправду, за

тысячи лет, в иной вселенной, в иной цивилизации. И страшные,

страшные, невыносимые годы отдаления, через которые не прорваться,

ничего не изменить, не вернуть. Словно остатки – скитальцы погибшей

цивилизации, покоящейся станками в черных глубинах - бродим мы по

свету и не находим покоя. И почти не узнаем друг друга, а лишь смутно

догадываемся о чем-то общем при встрече, но боимся признаться

открыто – и неловко ошибаться. И вспоминать, как мы заблуждены и

растеряны по свету.

 

- Ну что - проснулся?

Я открыл глаза, выплывая из каких-то далеких прекрасных видений.

- Фанат,- простонал брезгливо, рассмотрев перед собой стоящего

довольного типа.

Потом я осмотрелся - не находя Элизы, хмуро поднялся - и мельком,

небрежно, оглядел вслед зашедшим за Фанатом компанию из трех

человек: усмехающийся человек в хорошем костюме, настороженный

рабочий в масляной кепке, тучный господин, вежливо предложивший

запропастившую рубашку. Если бы отсутствовал Фанат, это сборище

выглядело бы нелепо по отношению к друг другу.

- Готов? – Спросил Фанат

- Да.- Привел я себя в порядок. И начал сожалеть, что не испить теперь

мне утреннего чая.

- А теперь присаживайся и выкладывай все начистоту.

- Вообще-то операция произошла.

- Что - и объект поражен?

- Спросите у Элизы. Где она?

- Мы думаем, что ты об том знаешь.

Я смутился. И глухо пробормотал:

- Что же за нелепость?

- Нелепостью будет дырка в твоей голове.- Угрожающе сказал Фанат.

Но после чего он принялся исследовать мою картину, приколотую

кнопками к стене, выбрал из фонотеки лиричную музыку и вставил в

проигрыватель.

- Жил – был один мальчик, – вдруг саркастично начал Фанат: -

Хороший, добрый мальчик. «Обкуренный» наверно, сказали бы злые,

невежественные люди. А быть может они и не грешили, уж развелось у

этого мальчика очень много фантазий в голове. А однажды с небес

явились на грешную Землю чужаки из Туманности Андромеды.…Или с

Голубой Веги, а?

- Ты – сказочник, ты и – решай.- Огрызнулся хмуро я.

- И начали чужаки по Земле ходить, порядки свои наводить. Всех в

клетки загнали, письма передавать перестали, дома поломали, бабушек

со скамеек распугали, малых деток в слезы вогнали. А мальчик сидит

дома: Ефремова читает да еще Космической одиссеей Кубрика

прикусывает - и для полной радуги из кальянчика посасывает. Как

говорят ему страдающие от бесчинств люди: мальчик, беда пришла –

чужаки из неба пришли. Какая это беда! – расхохотался мальчик в

ответ: - это же благая весть! Схватил свой флаг – и на контакт. Чужаки

увидели его, от души посмеялись, дали бочку варенья да коробку

печенья. Сидит мальчик, варенье жрет да печеньем заедает, люди

жалуются дальше: плохо, как все плохо. Да вы че, гоните?! – Смеется

радушно мальчик: - Не видите как мне хорошо!!!

За что к нему такое отношение, спрашивается возмущенными

малышами у пьяного сказочника. За что? А?

- Предатель.- Процедил вдруг озаренный рабочий в масляной кепке.

- Предатель? – Наигранно изумился Фанат, словно услышал уж

совершенно неожиданное.

- Продался за харчи, скотина.- И рабочий в масляной кепке гневно

обвел всех взглядом, утверждая тем и в остальных согласие.

- Пришить его, мерзавца.- Браво, по западным боевикам, молодцевато

добавил человек в хорошем костюме, поигрывая пистолетом.

Даже тучный господин неодобрительно покачал головой, словно

сожалея о моем таком позоре.

Фанат вскинул голову и произнес:

- Да, он предатель. Но и я не захватчик, не чудовище. Мы все-таки

люди, господа-товарищи, и никого не караем слепо, и зря, а даем

каждому шанс исправиться.

- А что с ним возиться? Он мне с самого начала не нравился. – Ругнулся

рабочий в масляной кепке. Фанат пространно улыбнулся и попросил

всем выйти, кроме меня. Когда все ушли, он выключил музыку, посидел

задумчиво с минуту, потом снова подошел к фонотеке, выбрал мелодию

и включил. Его задумчивое лицо снова напомнило мне кого-то. Но я не

решился спросить, знает ли он такого, такого-то. И не родственник ли?

Ситуация была не та. И звучало бы глупо. Фанат принес табуретку из

кухни, присел напротив меня и, улыбаясь лишь губами, сказал:

-У меня есть самый большой секрет в этом городе. Не желаете

полюбопытствовать? Если тебя, и вправду, интересует суть

происходящего в нашем городе и это не только напускные слова перед

симпатичной девушкой.

Не веришь? А, знаешь ли, что в моих руках будет секрет. Самый

главный секрет. Если не можешь сообразить, то подумай, как можно

назвать то, что придает странность и необычность последним дням.

- И что?

- Назовем его источником всех изменений. Нравится тебе такая

формулировка? Что молчишь? Ведь я хочу на полном серьезе

предложить себя тебе в качестве помощника по исследованиям всего

неопознанного. Тем более, я о чем-то догадываюсь. Об этом не

догадываются даже пришельцы. Ну, как?

- У нас подходы разные.

- А сам? Как ловко ты оплел, кстати, Элизу. Просто талант. А мне нужны

таланты.

- Где она?

- Зачем тебе она? – Недовольно сказал, поднявшись, Фанат: - Неужели

ты собираешься еще и любить?

- Я хотя бы помог ей раскрыть глаза на происходящее, а не опутывать

в паутине лжи.

- Я спас ее саму от себя! Вот так-то, мой милый мальчик.

- Она тебе все рассказала? – не удержался я.

- Андрей, мне пока некогда тебе что-то объяснять. Но скажу одно: мне

не важно, что случилось на реке. Я не собираюсь тебя наказывать,

обвинять. Я серьезно говорю, что хочу с тобой сотрудничать во благо

истинного дела. Именно: заняться расследованием. На серьезной

научной основе. Никакой идеологии и другой чепухи. Ну, хорошо, идем

за мною, ничего не боясь. Ты свободен, и можешь предпринимать, что

угодно. Но Элиза там, с нами. Она по-настоящему пыталась оправдать

тебя. Но ведь я тебя и не обвиняю.

- Зачем я нужен тебе? – откровенно спросил я. Кажется, я растерялся.

Но нет, так просто довериться этому лицедею? Я тут же сжал

неприступно губы.

Фанат ничего не ответил на это, а лишь, уходя, поманил за собой. Мы

вышли на улицу, влезли в микроавтобус, где кроме свиты Фаната я

увидел и хмуро сидящую Элизу.

Микроавтобус помчался к району, где находился явочный подвал. Всю

дорогу все молчали. Элиза совсем не смотрела на меня: то ли от стыда и

виноватости, то ли решив выбросить вчерашнюю слабость. Я готовился

и к наихудшему.

Микроавтобус остановился возле явочного подвала, оттуда выскочили

несколько юнцов с большими сумками и поспешно побросали, открыв

задние дверцы, все это нам под ноги. Сердце мое съежилось. Я

взволновался, почувствовав необратимое.

Упали три двухместные палатки. Вслед за ними заскочил только один

из юнцов с фанатичным упертым взглядом, и сел возле меня. Дверцы

закрылись и мы поехали дальше.

Я полностью отрешился. Я старался не боятся смерти. А если что дать и

отпор.

Фанат явно играл со мною. Не верилось во внезапную вдруг

искренность наших отношений. Он играл, играл со всеми. И от этого

только порождал большие антипатии.

Фанат отметил это. Мое недовольство. Отчего искренне расстроился.

И, странно посмотрев на меня, сказал отрешенно:

- Лети, лети мой голубь,

Лети по небу синему.

 

Я не смог сдержаться и продолжил:

- Дыши, дыши свободою,

Умей ее ценить.

Мы с Фанатом столкнулись с глазами. Я прочитал в его глазах

удивление, потом какое-то сомнение. Но и мои были не менее удивлены.

Откуда он это знает?!!

-Ты очень сильно напоминаешь одного человека,- со странным

взглядом начал говорить Фанат, почему-то то пристально глядя на

меня. Но также не менее пристально и на Элизу: - с которым я с детства

был хорошо знаком. Но учти, с детства. И вдруг он внезапно исчез лет

десять назад - и больше я его не видел. То ли пропал, прорвавшись из

барьера наружу. То ли был похищен пришельцами, а может и убит. Кто

его знает. Все так странно.

Подожди!,- вдруг в каком-то озарении воскликнул он: - скажи

серьезно, у тебя не было подозрения, что что-то ты не можешь

вспомнить из прошлого. Или случилось что-то странное вдруг?

- Как ты догадался, - даже саркастично вырвалось само собой из меня: -

Я, к примеру, до сих пор не понимаю, как оказался в этой шайке.

-Андрей, - покивал он чему-то головой: - Господи Боже, это же он –

Андрей. Ты все-таки жив.

- Скажи, как тебя называли раньше? – В глубоком волнении теперь в

ответ произнес я. У меня пересохло во рту от безумной догадки.

- Какая теперь уж разница. – Вялотекущее ответил Фанат и

отвернулся.

Я не мог упустить момент, слишком взволнован был я. Наконец-то я

отчетливо уяснил, с кем он так поразительно схож. Просто его

волосатая шевелюра не дала мне сразу понять это, да и думал я эти

дни все не о том.

Это ты же, Сергей! – хотел выкрикнуть я, но здравомыслие погасило

словами: Это же бред! Этого же не может быть!»

Я приклонил голову о стенку. В полном бессилии. В изумлении. Сергея

я видел буквально месяц назад. Совершенно гладко выбритым и

аккуратно подстриженным, да и не могло быть у него такой шевелюры.

И он был мой одногодок!

Фанат, побледневший, на меня смотрел всю дорогу. А микроавтобус

тем временем выехал на пригород. Перед скоплением нескольких

старых обшарпанных пятиэтажек машина остановилась, мы вышли, тут

Фанат подошел ко мне, тронул за плечо и сказал:

- Кто все-таки ты?

Я ничего не ответил, лишь устало кивнул. Он нахмуренно отошел,

приказал всем выйти и последовать за собою, взвалив на помощников

скрученный брезент, сам взяв в руки топорик. Я пошел в хвосте и за всю

дорогу ни разу не обмолвился словом с Фанатом. То, что он мог быть

Сергеем и старше вдруг меня на десяток лет – это было понять очень

сложно. Но наблюдая за ним внимательно я больше и больше

убеждался, что он и есть Сергей. Сергей. Господи боже, тогда что

случилось? Почему он старше меня? Почему он стал таким? Фанатом?

Через мосточек мы перешли ручей, Элиза решила спуститься по

крутому склону к нему, сорвалась и исцарапала все лодыжки и колени.

Сжавшись в клубок, она беззвучно плакала внизу. Фанат первый

рванул к ней, поднял ее трясущее тельце и на руках поднял наверх. В

этом порыве было видно, как беспокоен, напряжен он. Я присел, со

стороны наблюдая, как Фанат ухаживает за Элизой. Не решаясь

вмешаться.

Но Фанат не медлил и, убедившись, что ничего страшного с ней не

произошло, повел нас от зданий в сторону, к лесу. Фанат со своими

приспешниками шел торопливым шагом, мы, я, Элиза и тучный господин,

которого, кстати, звали Альберт Николаевич отстали от них порядочно.

На что как-то раз он обернулся и вспыльчиво обругал нас

всевозможными словами. Но мы не ускорили шаги. По причине того, что

Элизе было все равно, она словно выключилась из мира, Альберт

Николаевич не мог в силу физических причин, а я просто негласно

выбрал средь всех присутствующих именно этих людей. Но это

произвело на меня вновь неприятное отношение к Сергею, то есть

Фанату. Если с таким к нам обращением так, то Фанату.

Зайдя в лес, Фанат срубил три березки и сотворил из них огромный

скелет носилок. Теперь я догадался, для чего предназначался собой

прихваченный брезент. Сооруженные носилки мы понесли обратно в

сторону зданий.

Время шло к обеду. Но улицы были также пусты. Видимо

периферийный стоящий в сторонке район забросили, отключили от

электричества и обитали тут может быть лишь бездомные, нищие.

Фанат повел нас к самому плохому, полуразрушенному зданию. Это

место мне было хорошо знакомо. Когда-то я сюда приходил в гости. К

Сергею. Он жил здесь в юности, до поступления в высшее учебное

заведение. Тут он вынул из рюкзачка пару фонариков и, выворотив

висящую на бок дверь подъезда, повел нас во внутрь строения. Мы с

любопытством принялись оссматривать множество встречающихся на

пути инициалов, надписей и даже рисунков, даже и древних. К

примеру, у одной неприличной мазни стояла дата 1979 год. Все стали

думать, сколько им было лет, когда малювал тут данный юморист;

некоторых вовсе и не оказалось. Запустение было большим. Кажется

здесь само время замерло на многие десятки лет.

Внутри было совсем темно. Крыло раздвоилась на два ответвления,

Фанат не думая шагнул вправо. Странно, но, войдя в это ответвление, я

почувствовал непонятную тревогу. Я начал думать с каверзной о смысле

нашего путешествия: а не собирается ли Фанат здесь наткнутся на

секретную лабораторию пришельцев? Сантехник остановился передо

мной и принялся безуспешно чиркать спичками, чтобы прикурить.

Пальцы у него дрожали, к нему вернулся раздраженный Фанат и

преподнес горящую зажигалку. Судя по ним, эта тревога посетила

многих. Но я вдруг вопреки каверзным мыслям грустно воспринял облик

многих. Мне стало почему-то жаль, что преобладает над помыслами

общее чувство страха и угнетения, а то и злобы, и презрения. Не

испытывал я больше неприятных чувств к Фанату, и лицо его не

казалось уже иступленным, и больше в нем виделось иронии,

наблюдательной задумчивости над происходящим. Фанат встал у

разбитого окна и стоял неподвижно. Нам было хорошо его видно.

Только теперь я полностью поверил, что он Сергей. Но остальных

подавленное, ушедшее в себя состояние лидера стало угнетать.

Но Фанат, словно, а может и вправду этого не замечая, вдруг подошел

ко мне, обнял меня за плечо и заговорил:

- Андрей, как ты думаешь, почему у нас вдруг такие существенные

различия в возрасте.

- Я не знаю, Сергей. – Тут же назвал я его своим именем: - Но я тебя

буквально месяц назад видел в своем возрасте.

- Меня это тоже очень озадачило. Нет,- он иронично усмехнулся, - мне

вовсе не жаль пропавших лет. Хотя быть может и так. Но у тебя есть на

это какие-нибудь предположения?

- Никаких, Сергей. Потому что ничего не изменилось. Кроме тебя,

Сергей.

- Ты думаешь? Хотя в струе многих странных причин это и сгладилось.

Видишь ли, Андрей, я эти десять лет, как мне кажется, полнокровно

прожил. Все-таки постарел я не за зря. Быть может в ряду феноменов и

ты как-то перескочил десяток лет. Неужели нет никаких

несоответствий. Или вдруг ты не был удивлен вдруг новым положением

вещей?

- Да нет. Только одно. – И тут я прервался.

- Что: одно? – Допытливо спросил Сергей.

- Ничего, - промямлил в ответ я: - Это ни к чему.

- А все-таки

- Хорошо.- Нахмурился я: - Только одно меня удивляет: как я очутился в

вашей организации? Вот этого я не помню. То есть не помню причин,

мотивов.

- Ну, хорошо. У меня к этому уже есть достойное предположение.

- И какое?

- Такое же, что и для всех. Для всех жителей нашего городка. Что ты

попал, как и многие из нас под влияние странных феноменов. Это не

исключение. Элиза, к примеру, лишилась памяти. Ты перескочил через

десятилетие. Кто что-то еще. А, в общем, очень весело.

- Сергей, дело в том, что я не чувствую разницу во времени. Десять лет

– не шутка. Я бы почувствовал скачок. Несоответствие. Если даже

обстановка моей квартиры не запылилась, а молоко в холодильнике не

прокисло – так что еще может служить объяснением, что это не так?

- Но это могло скакнуть вместе с тобой. Может быть, скачок совершила

частица пространства, в котором в тот момент находился и ты.

- Нет. Не стыковка. Тогда бы перемену возраста я чувствовал бы у всех.

Я позавчера общался с соседкой. Ей также шестнадцать лет.

- Вполне вероятно, что и она.

- Это уже абсурд, Сергей. Давай поделим всех жителей на две части:

скаканутых и не скаканутых. Ну, хорошо, какой частоты сегодняшний

процессор? Вот видишь, вот тебе и доказательство. Даже на год не

тянет.

- Ну, хорошо. Тогда твое предположение, Андрей.

- Не знаю, Сергей. Мне видится только, что ты изменился. А мир – нет.

Говоря, конечно, относительно, - развел только руками, намекая на

общую нашу участь в этом городе.

Сергей в ответ ничего не сказал. Только сильней помрачнел. Он

подошел к окну, отодвинул прогнившие ставни, приоткрывая окно.

Стекло, мутное и грязное, висевшее на волоске, от толчка выпало и

брызнуло об асфальт внизу. Сергей тяжко вздохнул и принялся

созерцать убогую панораму брошенного района. Мне стало неудобно

от мысли, что я настроен постоянно воспринимать негативно все

поступки и помыслы теперешнего Сергея. Мне увиделось, что он уже не

играет, что он давно, уже с начала сегодняшнего дня открыт. Еще до

того, как он признал меня за хорошего знакомого, что-то его заставило

выйти из своей игры. Или: может быть это стало ни к чему, так как, и

вправду, дело, затеянное им, близилось к финалу? И смысла кривить не

было. Сергей не уходил от окна, казалось, что он уже пришел и пришел

именно для того, чтобы стоять здесь и смотреть на эту панораму с

окна. Вся наша компания принялась скучать. Особенно раздраженным

стал человек в хорошем костюме. Он ерзал на месте, тайком глотал

спиртное из пазухи, потом взяв пистолет в руки, принялся ходить

недовольно туда-сюда.

- Позвольте узнать, по какому случаю мы все тут собрались? – Сказал

он саркастично, спиртное начало на него действовать.

- Здесь я провел юность, - спокойно признался Сергей. Его лицо

просветлилось, оно не восприняло злую иронию спросившего: - Вот

здесь. Здесь, в этой квартире жил я. А вон там, напротив, в той

пятиэтажке моя первая любовь.

- Ах, вот оно в чем дело! – Изумился радушно Арсений Петрович. Все

теперь как-то особо осмотрели небольшую однокомнатную квартирку.

Элиза, пошарившись в чем-то ей приглянувшем хламе, взяла в руки

кассету с магнитной пленкой. Милен фармер, - произнесла она вслух

нацарапанные буквы на поверхности кассеты.

- Милен фармер, - подтвердил Сергей: - она это обожала. Господи, как

она желала сбежать отсюда! Какое это было отчаяние. Которое и

сгубило ее. Какой безвыходной атмосферой пронизывал все наши члены

этот периферийный район.

- Так мы пришли проникнуться к этой атмосфере?! – Рассмеялся

человек в хорошем костюме: - Мне достаточно и без ярких иллюстраций

чувствовать безысходность, - зло произнес он. Громко и вызывающе.

- Перестаньте, - укоризненно сказал Арсений Петрович. Он

единственный из нас находился в воодушевленном настроении.

Кажется, в таком духе наш предводитель ему навевал симпатии. И до

такой степени, что он принялся храбро защищать его имя от всяческих

недружелюбных нападок со стороны.

- Так зачем мы сюда пришли?! – Человек в хорошем костюме

жестикулируя руками, приводил остальных в напряженное состояние,

так как в руках у него находился пистолет, палец лежал на курке, а

мозги за пазухой.

- Отдай пистолет. – Жестко сказал Сергей.

- Что? – растерялся человек в хорошем костюме. Но, почувствовав для

себя что-то зловещее, он вдруг напротив, наставил пистолет на Сергея.

- Все к стене! – Бешено заорал он.

- Отдай, придурок, пистолет, - холодно сказал Сергей: - Пристрелишь в

кого-нибудь, идиот.

- Жди, - оскалился человек в хорошем костюме в ответ: - Чтоб ты

выстрелил мне вослед? Неужели ты думаешь, что я соглашусь на это?

Чтоб довериться тебе?

- Убирайся отсюда. С пистолетом, или без.

- Я думал ты умнее, Фанат! Заварил хорошую кашу, но: к чему? Это

дело можно было прокрутить с умом. Они же все у тебя на крючке. Ты

же талант. Организатор. Снимай сливки, идиот. До сих пор я уважал

тебя. Но теперь: не понимаю. Ты же сломался. Разве ты не видишь?

Сегодня, с утра. И блаженный Августин стадо распустил. Почему? Что

случилось? Что ты цацкаешься с этим парнем? Он же все наше дело

загубит. Разве ты это не понимаешь? Он же разлагает всю команду.

Послушай, если не будет четкой организованности, абсолютного

повиновения к командам, дело не выгорит. Все пойдет кувырком.

Организация потерпит поражение. Ты же серьезный человек, Фанат.

До сих пор я думал так, но сейчас я тебя полностью не понимаю.

Затеять такое дело и… - Человек в хорошем костюме расдасованно

махнул рукой: - Я ухожу.

- Так иди. – Преспокойно молвил Фанат.

- Продаст, - прошипел несогласно сантехник: - Эта скотина нас всех

продаст.

- Как ты меня назвал? – Вспылил человек в хорошем костюме: - Ах, ты,

гнида люмпеновская! – Человек в хорошем костюме в резком движение

подлетел и со всей силы ударил рукояткой пистолета ему в лицо. Лицо

сантехника исказила гримаса ужаса и он, руками прижав кровоточащее

лицо, присел в стонах.

- Что Вы делаете?! – Выступил вперед в чрезвычайном волнение

Арсений Петрович.

Человек в хорошем костюме с багровым сумасшедшим лицом резко

обернулся к нему и, оттолкнув его в сторону, закричал: Все стоять! А то

пристрелю всех как щенков!

- Фанат, - обратился он к Сергею: - ты хоть в нашем городе и не в

авторитете, но я уважаю тебя, потому только тебя средь всех боюсь.

Дай слово, что пути наши разойдутся без проблем - и я оставлю вас всех

в покое. Я же даю слово, что утаю, все то, что здесь происходило. Я не

знаю, что ты затеешь дальше, но я вижу, что мне уже не по пути с

тобой, хотя я заранее уважаю все твои действия. Ты для меня

авторитет, понимаешь? Ты умен и умеешь организовать людей. Но,

прости, чистая идея мне не по нутру. Я понял, ты настоящий упертый

фанатик своего дела – таких я хоть не понимаю, но сильно уважаю,

потому что в этом есть мне не свойственный азарт в жизни. Но я

прагматик, мои ставки должны нести реальные доходы, понимаешь? Ты

на самом деле пытаешься понять, что здесь к чему. Может, и вправду,

ты прижмешь хвост этим пришельцам – я даже в этом не сомневаюсь,

но я не гонюсь за сверхвысокими мыслями. Для меня как продавались

калоши до них, так и при них продаются, и то, что я не могу уехать

отдыхать, к примеру, на юг меня, да, коробит, но я все-таки стерплю.

Но если ты способен разрушить барьер, хвала тебе господи!, я сам

первый лично воздвигну в честь тебя триумфальную арку при входе в

город. Я же вижу, что кроме тебя никто не сует нос в эти проблемы. Ты

должен быть в авторитете. И мы должны понять и помочь тебе в делах.

Давай так договоримся, если дело на то пошло, я посвящу в эти

проблемы людей реальных нашего города. Уверен, что они все

заинтересованы в падение этого всем приевшего барьера; если кому-

нибудь заручится за тебя, они помогут. А я верю в твои способности. И

об этом хочу поговорить с ними. Ты меня понимаешь?

- Хорошо, я верю в твои слова, – кивнул Сергей: - Если только сделаешь

одно дело, можно сказать, что мы с тобой договорились. Ты извинишься

перед Арсением Петровичем и проводишь Анатолия до дома.

- Кого? – Недоуменно спросил человек в хорошем костюме.

Сергей посмотрел на сантехника, которому Элиза оказывала первую

врачебную помощь.

- Извини, Фанат, взгорячился. Нервы ни к черту.

- Я сказал: перед Арсением Петровичем.

- И ты, толстяк, меня прости.

- Господь Вас простит, - только отмолвился недовольно Арсений

Петрович, хватаясь за ушибленный бок

- Я с ним не пойду, - заартачился сантехник Анатолий: - он, сука, меня

за углом пристукнет. Он же нас всех прибьет. Фанат, не верь ему. Уличи

момент и сам прибей эту тварь.

- Я пойду вместе с вами, - пообещала Элиза.

- Что ж, я никого не держу, - пояснил всем Сергей. Он был чем-то так

доволен и умиротворен, что, и вправду, кажется на все происходящее

ему было все равно. Я не смог не сдержать восхищения от мысли, что

образ Фаната Сергей снял теперь как ненужную маску, до этого всех

заставив удостовериться в ее истинности. Иначе и не могло сейчас

видеться, так как Сергей стоял совершенно преображенный: и роль

Фаната исполнять ему не хотелось, но коробило меня одно: если это

была прекрасная игра, но как же жестокой она выглядела! Неужели

Сергей мог так цинично играть судьбами иных? Я почувствовал, как

ниспроверглась новая пропасть непонимания между нами, теперь я не

мог простить ему случившего на реке. Зачем ему нужно было убивать

пришельца? Что он хотел этим сказать? И тут же я обомлел от догадки,

что Сергей вовсе не играет, что он так же одержим, одержим поиском

истины, и что ради истины он способен пойти на все. А роль Фаната

перестала звучать лишь потому, что потеряла на дальнейший момент

свою актуальность. Он даже на нас мелочиться не желал, не пытаясь

остальных вывести из этого коллапса. Эгоизм Сергея вспыхнул ярче, чем

в образе Фаната. Я даже перевел дух, постигая такие прозрения. Пыл

мой радости по поводу преображения Сергея охладел, я, побледнев

лицом, начал отрешенно, снова разочарованно как бы со стороны

присутствовать при общем собрание. Особенно мне жаль было

наблюдать за Элизой. Теперь мне было очевидно видно, что Сергей

воспользовался ее доверием к себе как хотел. В угоду своим планам.

Наблюдая со стороны теперь, я увидел, меня прозарило, что удалось

это Сергею способом давления на ее психику. Я ощутил его постоянно

давящую волну на нее, то что эта волна тяжко крыла ее головку, жало

ее к земле, заставляло пригибаться и чувствовать себя нелепой и даже

виноватой. Отсюда понятно, почему она так прекрасно утвердилась на

роль исполнителя террористического акта. Потому что она не могла

сказать «нет». Он подавил ее волю, найдя слабые места в ее психике.

Однако Элиза не ушла, она осталась с нами. Помочь сопроводить

покалеченного сантехника отдали юному фанатику в футболке

местного футбольного клуба. Он должен был отвезти пострадавшего до

медпункта, а потом возвратиться на машине вновь к нам. Человек в

хорошем костюме галантно поклонился всем на прощание и со свистом

проигрыша в губах мелодии ушел в одиночестве, шурша мукой

осыпанной штукатурки под ногами. Но, однако, когда он оглянулся на

прощанье я отметил у него бледное напряженное лицо.

- Элиза, Андрей, вы не обижены на меня? Бросьте обижаться. И Вы,

Арсений Петрович простите. За то что позволил глумиться над вами.

Потому что это не достойно для человека, так простите меня

благодушно. Я не ради зла сделал это, я это сделал для того, чтоб

проснуться, проснуться от долгой спячки и действовать, действовать

как-нибудь. Быть постоянно в напряжении. Конечно, шел я решительно,

но во имя цели познания. Сколько воды утекло, как мы стали жить в

новых условиях! И что произошло? Кто приблизился к истине? Я

подозреваю, что пришельцы и имеют если не само знание, но

правильное направление к ней. Поэтому я решился на показное: на

организацию теракта. Мне нужно было обратить их внимание. Я часто

беседовал с ними и уловил в них что-то скрытное, что они никак не

желали выдавать открыто. Да, я сотворил ужасное, я решился на

убийство. Нет, это не Андрей, его душа чиста, это моя вина. Более я

виноват перед Элизой, ее я откровенно обманул и заставил совершить

грех. Грех, потому что она верила в меня, во благо идеи. Я перед тобой

виноват. Андрей, патроны в пистолете были холостые. Поэтому ты не

мог никак убить пришельца. Да и идея состояла, как ты понял не в этом.

Но я не учел нрав Элизы, что она способна взять решение в свои руки.

Ведь я запретил тебе ни в коем случае не вмешиваться. Менять патроны

в пистолете Элизы я не решился, так как Элиза в любой момент перед

операцией могла проверить боеготовность оружия и заметить подлог.

- Я ненавижу тебя!- Только и сказала побагровевшая Элиза.

- Хорошо, - с нетерпеньем сказал я, боясь, что Элиза, или кто-то иной

отклонит разговор в сторону от главной темы:- но зачем тебе все это

нужно было?!

- «Ищи ответ там, где прошла твоя юношеская пора». То есть, я

считаю, что это здесь.

- И в чем ответ? Где он? – Не утерпел я.

- Я понял пока одно здесь. Что найти ответ можно не только в поиске

явления, причины, но для этого нужно обрести соответствующее

состояние духа.

Вы знаете, - сказал он после задумчивой паузы: - пришельцы решили

не только дать подсказку на эту головоломку, но дополнительно

позаботились и о моем внутреннем душевном состоянии. Они даже

учитывают и это. Если и открыть истину, то в облагороженном образе.

В просветленном духе. Важна не сама истина, а каким ты пришел к ней.

Вот что они дали знать мне вчера, - и Сергей махнул досадливо рукой и

вновь стал смотреть в окно: - Они показали. Они знают, что самое

главное, что нужно мне, это не открытие этой тайны, что оно есть

тоже следствие, следствие того, что лежит во мне. Что, возможно,

породилось в этих местах, в этих вот стенах, вот в этой вот кассете.

Вчерашний контакт, сегодняшняя прогулка по забытым местам –

возможно, это всего лишь лечебная терапия для моей души, очищение

от всего гнетущего, от этого груза, с которым невозможно дальнейшее

продвижение. Продвижение, когда ты не опустошаешься с каждым

шагом, а обогащаешься. Не в ущерб. Вот что главное, кажется, они

пояснили мне.

Сергей замолк, так как мы все услышали торопливо приближающие к

нам шаги, шорох и хруст гравия и осыпавшей штукатурки. Мы

повернули головы к дверному проему, выжидая виновника шума. Оттуда

вбежал в нашу комнатку ополоумевший человек в хорошем костюме, с

вытянутым вперед в руках пистолетом. Он с ходу начал палить в

сторону Сергея.

- Я никогда не доверюсь тебе, Фанат! – Сквозь выстрелы вскричал он в

ярости: - Я не верю твоим словам! Таким как ты нельзя доверять! Тебя

нужно прикончить, только так можно спать спокойно! Ты же псих!

Полный придурок, безумец и маньяк!

Обойма опустошилась, и тут я накинулся на него. Он со всей силы

ударил меня в челюсть. Я отлетел в сторону, а человек в хорошем

костюме рванул обратно к выходу и помчался вниз по лестнице. Никто

не последовал за ним. Сергей, скрючившись, сидел в углу, Арсений

Петрович побледневший смотрел на меня, а Элиза опешенно на

дверной проход, куда вновь исчез человек в хорошем костюме. Я пошел

к Сергею и увидел наихудшее. Его рубашка алела пятном крови у

живота.

- Элиза, - молвил я гробовым голосом. В ответ она только вопросяще

воскулила.

- Принеси простыни, что в рюкзаках. – Сказал я и присел возле Сергея.

Сергей в ответ посмотрел как бы иронично. Я не знал, что делать в

этих случаях, как оказать экстренную помощь. Только одно уверенно

сидело во мне, что нужно Сергея доставить как можно быстрее в

больницу.

- Арсений Петрович, звоните в больницу. Пусть «скорая» мчится сюда.

- «Скорая» не работает. – Сообщила Элиза.

- Как – не работает?

- Да. Не работает. – Подтвердил Арсений Петрович.

- Сергею нужен хирург. Арсений Петрович, где можно найти хирурга?

- Я думаю в больнице. Там до сих пор лечат по негласной установке

между врачами и больными. На частной основе.

- Прекрасно. Вы, Арсений Петрович, немедленно бегите к машине и

подгоните ее сюда. Элиза, ты поможешь мне вынести Сергея отсюда.

- Стойте, - твердо сказал Сергей: - Вы все не понимаете, как мы уже

близки. Я не могу сейчас все бросить. Хорошо, я открою все карты. Мне

нужно отсюда забрать одну вещь. Это срочно. Это и есть тот объект,

причина перемен!

- Какой объект?

- Я думал, что он находится здесь. Но я ошибся. Да, в последний раз я

его видел в моей комнате. Но теперь? Я догадываюсь, где он теперь.

- Ты обо всем уже знал?

- Пришельцы в ту ночь мне показали его. Знаешь, Андрей, когда они

сказали, что покажут один из источников изменений и привели в мою

бывшую комнату, мне на миг стало жутко от дикой мысли: я не я ли

являюсь причиной всех изменений?! Смешно, не правда ли? Но,

кажется, это заставило меня по иному смотреть на все происходящее.

- Сергей, не нужно гадать. Сейчас не тот момент.

- Не перечить мне!!! Господи, да что вы знаете?! Что ты понимаешь,

Андрей?! Что ты можешь понять?! Он тот момент. Он всегда тот, о,

Господи! И только стоит проснуться, как он всегда тот. И от него не

убежать, не скрыться. Этот миг прекрасен. Как прекрасно любое

озарение. И поэтому до того ужасно, что ты, мы все, не способны

видеть этот миг постоянно, а когда видишь, то все остальное время

сыплется как напрасный тлен, как гнилостное брожение, созданное

только для таких как мы простейших дрожжей, способных только

разбухать в приплоде. Что ты хочешь сказать, Андрей. Что нужно

оставить все для будущего?! А оно есть?! Если ты не уловишь там снова

этот миг, то его нет, Андрей, будущего. А если почувствуешь, то

поймешь, что после последнего раза времени действительности и не

было, что все виденное тобой есть чушь и тлен, и стыдно называть это

переменами, а только твое лицо морщинами даст тебе жестоко знать,

что ты все проспал. Все на свете.

Я знаю, я убежден, где он сейчас. И если это не так, то грош мне

цена, и лучше мне не быть на свете. Ложите меня на носилки. И несите

вон к тому напротив дому. В квартиру.… О, Господи, разве мы это

понимаем.… Почему пришельцы нам напоминают об этом. А мы еще

сомневаемся…. В мелкоте своей.

Я остальным в согласие кивнул. Мы уложили Сергея на носилки и

понесли его.

- Стойте! – Закричал нам, выскочивший из-за угла дома сантехник. Он

был ужасен. Наспех наложенная повязка на голове сбилась и висело

окровавленным комком, на лице остались следы от потеков крови и, в

дополнении, его искажала обезумевшая мимика.

Арсений Петрович с испугу выронил носилки, Элиза свалилась, не

удержав одна с его стороны. Сергей, вцепившись за края, вскочил со

своего ложа и в глубочайшем негодовании вскричал:

- Куда этого черта несет! Иди домой!

На что в ответ сантехник трясущими губами возле него принялся

рассказывать, как у машины их нагнал человек в хорошем костюме и,

угрожая пистолетом, заставил молодого человека сесть за руль и

отвезти его в чертоги города, а сантехнику убираться прочь.

- Вот еще новость! – Сказал так Сергей, что было непонятно, серьезно

или несерьезно отнесся он к ней.

- Бери, калека, носилки и неси меня, - сказал он далее. Я только

хмыкнул, кажется Сергей был ближе ко второму. По дороге Сергей

принялся рассказывать о какой-то местной девушке, проживавшей

здесь, и которая лишила его девственности, которой он был

благодарен, и более за то, что она познакомила его с творчеством

Mylene Farmer, группы:A-Ha, Depeche Mode, что в его голове есть

воображаемый клип на все это дело с музыкальным треком Mylene

Farmer. Что есть такие девушки на свете, и что есть счастье в том, если

дано человеку лишиться девственности не просто так, а с

продвижением в высшие сферы музыкальной гармонии. Что она,

наверно, единственно толковая девушка на этом свете, что он

непременно только на одной бы ей женился. И поэтому мы сейчас идем

к ней в гости.

Мы отмолчались, хотя это мог быть единственный повод всего нашего

мероприятия. Где серьезное переходило в фарс у Сергея, нам, простым

смертным было дано не понять.

Сергей уже рассказывал совершенно о другом, оставив только из

прошлого мысль: о уважение каких девушек. Сергей говорил, что он

уважает в людях, здесь: в женщинах искренность. И не только это, а

открытость именно в жизненном амплуа. То есть, он уважает и

развратную женщину, если она поистине развратна и это ее кредо; и

это она делает с большим искусством и не потому, что она мастер игры,

а потому что она талантлива и ее поступки так видны. Что она

уникальна, оригинальна в этом и не стремиться к стандартам. Не

важно, говорил Сергей, что она, по мнению большинства, неправильна,

важно, что она есть поступок, есть движение, есть мнение; и что для

него она важней и главней, и менее порочней той, « правильной»,

которая идет только по тропинке установок и правил данных ей извне,

она просто есть спит, плодится и мрет. Что данность ее в облике

человека было излишне, что человек – это дано существу для

осознания именно иррациональных сфер, постижения вне законов

бытия. Что если ты родился человеком, то главное, это мыслить,

постигать, открыть эту новую, молодую , новую сущность нашей

природы, что это и есть наше бремя. Бремя человека - и если ты ничего

не делаешь на этом пути, то твое рождение в виде человека напрасно,

а слагать постоянно это на будущее, на наших детей есть слабость и

снятие груза со своих плеч на другие, « передай другому» - посыл

новому поколению.

Вот почему он уважает эту девушку, слушающую не просто A-Ha (

анг.), но и говорящая, что это есть те переживания любви, которые

искренни и прекрасны, что голос исполнителя божественно прекрасен.

И не важно, что это так, а важно, что она нашла свое, что не

поддалась общему настрою тенденции и моды попсы. Что коллективное

более пошло и примитивно, да, «A-Ha», качественней, лучше и поэтому

человек выбирающий именно так есть человек уже не простой, а

качественней и лучше если так пошло. Человек есть отражение того,

что создано вокруг него. Единственное существо, которое вбирает в

себя и трансформируется не только от внешнего, но и от внутренних

позывов. Коллективное – это прошедшее и новая ступень человека есть

путь к универсализации. И поэтому и не напрасно погибла

православная религия. Ничего в мире нет напрасного. Идея

коллективизации, идея соборности погибла так как была тупиковой на

данный момент развития человечества; стопорящая и тормозящая для

раскрытия творческой духовности. Она, православная религия, я

понимаю, в высшей своей степени справедлива для людей уже

прошедших степень уникальности и индивидуализма, но не применима

в условиях феодального раболепства. Что мы соберем в итоге: кучу

баранов, или – общество гениев? Поэтому она ближе достижима и

требуема для западного продолжения религиозного восприятия, чем

для самого православия. Здесь, в России православие обречено в таком

духе и неспособно продвигать уровень человека. Что было доказано

революцией. Где именно и присутствовала истинная вера и истинная

ступень эволюции тамошнего человека.

Я, раб Божий, сказать при восхищении созданной вокруг природой, то

есть согласиться, что замысел Божий велик и человек в признанье

говорит ему об этом, сознавая в данный миг все величественное и

прекрасное или

Говорить в тусклых серых тонах, видя все вокруг ничтожным и убогим,

серым и тусклым, говорить, значит соглашать что ты уж вовсе ничто,

никто, безропотное бессловесное существо закинутое кем-то высшим

черт знает куда за какие-то трудноосознаваемые грешки, что в сером

разуме никак не осознаются, а только мифически оглушат.

Я почему-то оглянулся на Элизу и подумал, а какая роль отводится

здесь ей в словах Сергея, или не найдется там ей места? Только Арсений

Петрович с удовольствием слушал Сергея, даже можно сказать с

восхищением, вставляя в его монолог одобрительные или изумленные

возгласы. Такой предводитель ему явно нравился.

Однако Сергей замолк. И больше не произносил ни слова. Он указал

подъезд, в который нужно было нам войти, пытался слезть с носилок, но

мы решительно отговорили и понесли его, взволнованного туда.

Подниматься стоило на пятый этаж, но Арсений Петрович ни чуть не

охладел, он спросил Сергея о чем тот думает. И вдруг мы все наверно в

миг тут поняли, что это было необходимо сейчас всем. Для какого-то

особенного настроения.

Может Сергей сам почувствовал это и тут же ответил, принялся

рассуждать серьезно или полушутя:

- А думаю я вот о чем. И хочется мне с кем-нибудь поделиться с

мыслями. Так разрешите же мне. Мне больше некому рассказать.

Думаю я о том, что вот люди, к примеру, разделяются по жизненным

представлениям на две противоположные позиции. Одна из них

находит удовлетворение каждым проходящим днем, в которых они

пытаются достичь гармонию существования в быте.

А есть прямо противоположная часть людей, наоборот, стремящихся

выйти из круговорота быта, каким бы светлым он не виделся. Самый

яркий художественный пример этому это – Ассоль. Люди, чей смысл

существования определяется каким-то мигом. И даже для посторонних

они видятся именно так, что они предназначены для какого-то мига,

мгновения в жизни в ихнем сознание бытия. И этот миг для Ассоль

именно символизировался с приходом Алых Парусов. То вся ее жизнь

принадлежала этому мгновенью, вся внутренняя энергия направлена

ради достижения этого мига, самого высокого по своему смыслу,

явлению на земле.

Теперь рассмотрим самих этих людей. В молодости, в юности своей они

видятся людьми восторженными, яркими, созданными для надвигающего

величественного будущего. И с каждым днем в присутствии их ты

чувствуешь как оно все ближе и ближе. Но в пору их зрелости и после

они смотрятся трагически, ибо теперь с каждым днем и часом

уменьшается вероятность осуществления того мига. Мгновенья.

Так что же это за мгновенье такое?

Люди, подверженные ему, люди- идеалисты. И наверное самые

идеальные художественные образы пор сути созданы только ими. Все,

что имеет цену прекрасного, вечного. Уж цена этому мигу высока –

целая жизнь. Я не хочу сказать, что эти люди исключительны, стоящие

на особняке, наоборот, эти люди нового формата вступают в эру

собственного существования и если есть какое-то развитие в

дальнейшем, то обязательно в человечестве они займут

преобладающее большинство. Это просто смена, грубо сказать,

форматов и просто идея жизни только для того, чтобы быть частицей

социума и оставить после себя продолжение довольно примитивна и с

таким настроем никакого продолжения и быть не может. А иначе

просто все придет само по себе в тупик. Социум, живущий лишь для

того, чтобы поддерживать свой социум задаст в итоге себе вопрос: для

чего? И свергнет себя же, ибо ответа не найдет. Рухнет стопроцентно,

потому что рушились. И наш бывший режим пал по той же причине, и

прошлая австро-венгерская, и нынешняя американская империя, и все

остальные.

- Все, пришли, - сказал Сергей и сам попытался попробовать отворить

дверь в квартиру, но Элиза его опередила и первой вошла во внутрь. Я

увидел полное недовольство Сергея ее поступком. Он даже взбесился,

словно она осквернила что-то его сокровенное. Теперь уж точно он,

даже проворно, соскочил со своего ложе и зашипев от боли, все-таки

настырно пошел сам, как бы вдогонку за Элизой, в попытке ее

опередить. Но Элиза уже стояла на пороге другой комнатки: в спальню

с отрытым изумленным ртом, окутанная в переливы сияния от странного

источника. Сергей вдруг на полпути согнулся от боли в животе, я

поспешили к нему и сосредоточил свое внимание на нем. Сергей стонал

словно не от физической боли, а от душевной, словно он в тот момент

проиграл, проиграл что-то главное, серьезное в его жизни.

-Хорошо. – Твердо вымолвил он и смотрел в сторону от нас

измученными глазами: - Он здесь.

И наши глаза прильнули невольно к образу Элизы. Она сидела,

прислонившись к дверному косяку, ее глаза были необычайно для нее

светлы, ее губы о чем-то радостно шептали.

Сергей побледневши смотрел на нее. Потом медленно отвел глаза,

словно стыдясь: застав человека за чем-то интимным.

- Элиза, душенька, что с Вами? – Изумился Арсений Петрович.

- Я вспомнила. – Произнесла Элиза.

- Вспомнила? – Простодушно вновь изумился Арсений Петрович.

Я наконец-то не выдержал, подбежал к ней, взял ее ладонь и спросил:

- Что, Элиза? С тобой все хорошо?

- Не тревожься, Андрей, - Рассмеялась благодушно она: - Просто я

вспомнила кое-что из детства. Очень хорошее воспоминание. Она

счастливо рассмеялась: - У меня есть воспоминания! И очень хорошие.

Не знаю, что со мной произошло. Быть может: ее образ такой меня

очень изумил, взволновал, может быть: так я искренне был рад за нее,

но взял ее ладонь и поцеловал.

Все умилились этим необычайным происшествием с Элизой. Как-то

стали неловки и смущенны, словно боялись помешать ей в

приобретении чего-то хорошего, своего личного. Как бы вот у нас всех

оно есть и как прекрасно, что оно вернулось и к этой бедной,

ущербной. Только Сергей стоял в отдаленье: очень печальный.

Элиза на время отвлекла нас от виновника столь необычного сияния,

которое мягко, словно играя всплеске волн вод струилось в стороны, по

стенам, по нашим лицам. Было очень красиво и так сходно с данным

определением, что мне казалось, что даже воздух насытился свежей

влагой. Неудивительно, улыбнулся я, что Элиза вспомнила именно что-

то хорошее. А что если, и вправду, свозить ее куда-нибудь к

прекрасному озеру, к морю, быть может это поможет пробудить ее к

жизни и вместе с тем вернуться к ней и воспоминанья.

Полюбовавшись, мы вспомнили и о главном герое. И повернули разом

головы в его сторону. Вот, Сергей пришел к своей цели, он нашел, что

искал. И по его настрою в пути, упорству ожидалось его триумф,

довольство. Но Сергей даже не подошел к источнику сияния, он стоял

все так в отдаленье. Происшествие с Элизой сказалось на него

угнетающе, и я даже сожалел о Сергее, что Элиза невольно сбила

своим настроением великолепие игры победителя в Сергее. Смутила

нашего героя, оставила его в тени в миг его триумфа.

И только увидев обращенные к нему наши взгляды он решился выйти

из второстепенного плана.

- Эту сферу мы заберем с собой. На носилках.

- Позволь, но ты.

- Я дойду и так.

- Но машина. У нас же угнана машина. А до города пятнадцать

километров. И поверьте, что сюда никто не ездит после барьера. Это

брошенный район.

- Пойдем по дороге пешком. И я не потерплю возражений.

- Но…- Что-то попытался сказать Арсений Петрович.

- Я сказал: нет. Я взрослый человек и если что-то сказал, значит:

сделано. – Повысил тон Сергей и махнул рукой: - Грузите.

Видя его расстройство и печаль мы послушались.

Сферы представляла собой шар в диаметре полтора метра, на вес

весила около сорока килограммов. Почему-то катить его мы не

решились по грязному полу, а осторожно перенесли на носилки и

вынесли на улицу. Мне думалось, что сантехник мог осудить наше уж

чересчур вежливое отношение к этой сфере, как человек привыкший к

грубости, но нет, он переживал то самое благовение и был доволен

нашей общей согласностью отношения к данной сфере.

Путь обратно наш был крайне медлителен, так как Сергею

становилось со временем все более худо и худо. Солнце село, я был

взволнован за него: как он перенесет эту ночь? Сергея знобило, но

температура у него была, слава богу, невысокой. У придорожной

полянке мы остановились, развели костер, наша сфера в темноте словно

тоже впав в полудрему лучилась, не слепя глаза, создавая около себя

небольшое освещение. Только иногда она озарялась яркими

всполохолами, но только на миг.

Элиза присела около Сергея, пытаясь чем-нибудь помочь, но этот

новый Сергей вдруг стал ей отчужденным; перестав называть его

«Фанатом» она перестала ощущать его и дружеское признание; это

смущало ее, приводило в нерешительность перед ним. И очень ее

угнетало. Но может Сергей только сейчас отметил ее сожаление и его

сердце вспыхнуло к себе укором - он посмотрел на нее приветливо и

спросил, что же за было у нее там воспоминание.

Элиза опустила глаза и рассказала. Нам всем. Так как это было

любопытно каждому.

- Я вспомнила себя девочкой. Лет наверное восьми. Я вспомнила день,

дождливый день. Шел сильный дождь, но у меня было прекрасное

настроение. Я шла прямо по лужам. Я возвращалась из репетиции

домой, со мной шел мальчик, мой кавалер по танцам. Он панически

боялся этого ливня, но шел рядом. Мне было смешно и весело. Почему?

И от этого я прямо на улице танцевала, выделывала разные па, забредя

в самые лужи. Он так смотрел ошеломленно, что просто приводило меня

в смех.

И он, и этот дождь, и мое в нем чудачество очень прекрасны в моей

памяти. Вот и все, что я вспомнила.

- Потому что ты знала. Что он любит тебя.- Сказал Сергей. Любит, -

повторил он и смотрел на звезды.

Вывод Сергея был очень силен, никто не мог опровергнуть это, хотя

это вновь стало угнетать Элизу, теперь она стала чувствовать себя

виноватой и перед давно забытым мальчиком.

Арсений Петрович сопереживал ей, а сантехник вдруг встал и

необычно взволнованный сказал:

- А я хочу сказать, что Элиза рассказала очень хорошую историю.

Элиза так красива сейчас, что если бы я был художником, то я

нарисовал бы ее портрет. Элиза…она так много перенесла…она так

хороша….так повлияло на нее эта радость… радость так украшает

человека. Эх, как бы это передать, запечатлеть навеки. Вот это я

понимаю, картина. Нет у меня навыков, не держала моя рука кисти. Вот

я на склоне лет сожалею об этом. Что вот пришло одно из главных, а

оставить это я не в силах, не могу никак. Как бы это, эх, передать.

Передать так, чтобы не вышло, не ушло. Чтоб не мазня, а душа

говорила с полотна. Зачем я не рисовал, вот что грустно. Я рисовал в

детстве, а потом бросил, баловство. А теперь грущу. Эх, вернуть бы

времена обратно.

Сфера вдруг вспыхнула, словно к словам сантехника, так, что слова

сантехника воспринялись глубоко. Сантехник даже благодарно

посмотрел на сферу, увидев какой эффект произвела она к его словам.

Сергей скривил губы, кивая согласно каким-то приходящим внутренним

мыслям.

- Я вам скажу, что это печально. Печально, господа, - Начал Арсений

Петрович: - Человек в минуты своего просветления всегда переживает

об утраченном, об утраченных способностях самовыразиться. Человек

нуждается в творческом акте, и это есть его высшая позиция, и когда

время потеряно. А человек это осмысляет, это трагедия, господа.

Трагедия.

- Иначе говоря, – охотно вмешался Сергей:-… А что, вообще, давайте

точнее определим, есть трагедия? Я согласен полностью с вашими

словами, только доведу, отшлифую их в постулат.

Трагедия? Что есть: трагедия? Как можно что-то назвать трагедией?

Тем более, что по обыкновению одним одно действие видится

трагическим, а другим абсолютно нет. И даже представляется

противоположным. Так по какому поводу возникает трагедия, а вернее,

трагическое восприятие действительности? Один человек может

воспринимать свою жизнь позитивной, а со стороны другой может

рассматривать данную судьбу как неуклонную трагедию. Так что же

заставляет видеть свою жизнь, а также жизнь иных, и даже мирозданье

в трагическом ореоле? Какие обстоятельства? Первое что на ум

приходит, это то, что к этому подталкивает пережитое, переживаемое

несчастье человеком. Переломившее его судьбу, планы на будущее. Так

что же есть трагедия? Быть может.

Трагедия есть понимание неисполнимости идеалов, планов на

будущее по причине сложившихся неблагоприятных обстоятельств на

данный день, момент времени.

Вернее.

Трагедия, или трагическое восприятие есть понимание не

исполнимости высших идеалов, высшего своего предназначения

человека по причине сложившихся вокруг обстоятельств,

мировоззрения, условий существования, которые изменить не в его

состоянии. Есть просто понимание ограниченности своей

биологической сути. Быть может, трагедия есть сопутствие слабого,

безвольного, нерешительного человека? Да, в большей мере. Но есть

глобальные, исторические восприятия трагического исхода. К примеру,

война. Торжество мракобесия. Но в любом случае есть выход из

трагедии, и этот выход назывался и называется подвигом. В

большинстве не показной, а личный подвиг. Выход из состояния

слабости, безволия, подчиненности обстоятельствам.

Подвиг есть проявление наперекор всем обстоятельствам, пусть и на

миг, своего высшего предназначения на земле, своего высшего

олицетворения. Кто способен на это, тот достоин нашего поклонения.

Жизнь настоящего Поэта – трагедия. Поэтому он должен постоянно

совершать этот подвиг. Достичь и стать – на миг – и навечно – высокой

формой человеческого существа. И в этот миг он сам способен оценить,

в этом высшем состоянии, что все остальное: все золото мира, все его

сласти даже в суммарном количестве не способны перевесить этот

момент истины. Ибо это есть совершенно иное, это постижение

вечности, мира и жизни сверхчувствами. Кто променяет эти моменты на

другую, более размеренную благополучную жизнь? Да, моя жизнь

нелепа, да я обделен от рождения, что я достиг? Ничего. Что жаль?

Ничего не жаль. Поменяй свою жизнь на иную, но подумай: согласен ты

отдать какие-то мгновенья? Предать их забвению? Вот ключевой

вопрос. Если есть они, что ты не променяешь ни за что, значит есть в

тебе ценность мира…

- Я понял. Я понимаю, что Вы хотите сказать! – Совершенно

взволнованный прервал Сергея Арсений Петрович. Арсений Петрович

торопливо заерзал, словно боясь что-то упустить из своей головы и

быстро заговорил:

- Я понимаю суть. Мне кажется так. Позвольте мне как человеку,

прожившему жизнь почти сполна. Я тоже размышлял об этом. Мы -

глупцы! Мы, уходящие, в эгоизме думаем, что это было наше время

измышлений. Дураки, мы так и не поняли, что это вечно. Что эти

вопросы вечны, и человек их будет обсуждать всегда! Спасибо, что

дали мне понять это.

Ценность этих мгновений состоит из моментов особого состояния

нашего разума.

Наш разум большее время спит. Не знаю, быть может ваш разум и

нет, но по себе я знаю, что так. Чуткость, острота восприятия

притупляются от монотонности, от нежелания и пассивности

восприятия бытия, при течении размеренных похожих дней. И даже

когда наступают какие-либо бурные моменты, но не вытекающие из

общего стандарта, а соответствующие к заданному графику они не

пробуждают разум из спячки.

Только в миг полного раздражения, когда ты из полета

калейдоскопических хаотичных событий вдруг влетаешь в абсолютный

покой, можешь, таким образом, ощутить возможности твоих чувств,

разума при восприятии мирозданья. Почувствовать сполна. Даже его

маленькое дуновение.

Это как в августе. Да. Вроде еще тепло. Жарко днем. Вечереет.

Вечер. Солнце село за горизонт. Или: утро. Солнце только вышло из

горизонта. И вот берешь в этот миг слегка разогретую воду в ведерке и

порциями, не спеша, начинаешь обливать себя полностью.

И ты погрузишься в холод. Ты замерзнешь. И в этот миг ты

почувствуешь ее. Осень. Ее незаметные начинающие танцы. Ты

вспомнишь ее. До конца. И даже запах. И все. Все. Все.

Понимаете, ценность эта состоит не в важности произошедшего, а

качества познания происходящего и в данный момент, и в анализе

прошлого, будущего. Откровение, осознание – вот слова этому

состоянию. Просто лист упал в осенний день – но как ты пережил это, и

как он распаковал вдруг само мироздание! Вот в чем дело. И кто знает

это, тот знает ценность, ценность, данная нам развитием,

совершенством, разумом.

- И мне кажется, оно к нам подступает! – Развел в шутливом величии

руки Сергей. Арсений Петрович сконфуженно замолк. Сергей на это

доброжелательно промолвил: -

- Я нисколько не шучу, Арсений Петрович. Ночь. Звезды. Костер.

Достойные собеседники. Вот оно: наступление этого эпохального

момента!

- Это конечно приятно. – Покачал головой иронично Арсений

Петрович. И потрепал Сергея за гриву. Сергей только рассмеялся.

Арсений Петрович смотрел на него. Его взгляд в тот момент не скрывал,

что он искренне завидует этому состоянию Сергея. Атмосфере, которое

оно создает вокруг себя. Что он просто очарован, умилен им. Потом он

развернулся в сторону костра, нацепил очки и стал смотреть на костер,

о чем-то размышляя, о своем. Около костра сидела Элиза на корточках и

веточкой помешивала собранные в сторонке угли, где пеклись

картофелины, выкопанные неподалеку прямо в лесу кем-то разбитого

участка под саженцы.

Арсений Петрович смотрел, а потом сказал: Любовь. Вот что ценно.

Что достигнуто нами.

-Не хватает журчания реки. – В ответ сказал Сергей и вдруг

разразился стихами:

- Я на луга приду с отцом,

Он с удочкой, я - с мыслью.

Мы сядем у реки, а в ней

Вода прозрачна, чиста.

 

Здесь солнце встанет и туман

Вдруг разойдется быстро.

И станет светел вдруг мой век,

И мне все вдруг проститься.

 

Костер на камушках зажгу,

Пускай и он дымится.

Чтоб было все в моем веку

И к счастью все стремится.

 

И в травах на откосе вдруг засну,

И буду я счастливый.

Лишь только не вспоминать одно:

Что нет со мной любимой.

- Спасибо, Сергей. – Совершенно впечатленный поблагодарил Арсений

Петрович: - ты правильно понял.

Они замолкли, а я прилег и вспомнил как однажды во время сессии в

момент сдачи зачета Сергей сидел на задней парте с одной из наших

девушек, обе взъерошенные, полусонные - и хихикал вместе с ней,

смотря на лектора у доски, приговаривая: Вот это кино. Понять может

их легкомысленность не все могли, но завидовали все – и подумалось

мне, тогда все прекрасно понимали, что Сергей от жизни получал

именно сейчас полно, и, понимая это, в тот момент и завидовали ему,

ибо у всех это складывалось в плане в будущем. Такая вот надежда

ущербных.

В каком отдаленье сейчас предстают ему эти времена? Как он их

переживает? Помнит ли он их? Неужели возраст неотъемлемо создаст

грустные оболочки вокруг глаз, породит эту нескончаемую тоску?

Отбросит эти мгновенья в прошлое?

Сергей лежал, смотря на небо, звезды, его рот был раскрыт и казалось,

что, шевеля губами, он хочет впитать в себя все это небо,

пространство, остаться в них и - с ними наравне. Сфера колыхалась

завораживающими голубоватыми силуэтами, подобно калейдоскопу.

Состояние Сергея встревожило меня: а не бредит он?, я поднялся и

подошел к нему, притронулся ко лбу. Высокой температуры не

ощутилось, Сергей, открыв глаза, сам в подтверждение покачал

головой, вид его был осмысленный. Только как всегда печальный.

Неужели это отпечаток прошлых лет, несчастных его переломов? Я

отвел глаза и посмотрел на сферу: общение с Сергеем я потерял после

ряда случивших мрачных событий в нашей жизни, в нашем кругу. И если

вести отрезок времени исходя от меня, то последние встречи наши

были почти год назад, в прохладные октябрьские вечера. Его

последние выходы в свет были откровенно эксцентричными, многие

считали, что он сошел с ума, но зная причины его того состояния,

человек сразу смягчался в критическом отношению к нему. Но не многие

знали, что Сергей переживал трагедию. Трагедию своей любви.

Я знал его другим. С детства. Он в то время разительно отличался от

остальной детворы. Он мог играть в футбол, в другие игры, но как бы в

порыве, в мимолетном азарте, в желание влиться в общий гвалт,

добивался тут же превосходных результатов и остывал, отвлекался на

что-то иное. Обыкновенно: не идущее с интересами ровесников. Он

часто в те моменты бывал в одиночестве. Моя дружба с ним началась

обыденно, от скуки можно сказать. Просто я вышел на улицу и не

застал ребят, кроме Сергея, который сидел на лавочке. Я, как и

практически все, очень настороженно относился к нему. А причина,

сейчас, я думаю вот в чем: Сергей и в одиночку не терял уверенности,

самодовольства, в отличии от нас, которые предоставленные самому

себе впадали в уныние и начинали шататься в поисках компании, чтоб

влиться в общее дело. Мне кажется эта для нас странность напрягала

всех ровесников в присутствии его. Она давала понять черту различия.

Которая может существовать среди нас, людей. Дело было вечером, уж

начинало темнеть, а вечерами он часто сидел возле дома на лавочке у

старого тополя – делать было нечего, и я уселся рядом с ним и мы

потихоньку разговорились. Разговор у нас вылился в полное

взаимопонимание и обоюдную вдохновенность. Мы разговорились: о

звездах, о планетах. Оказалось, что у нас есть общие увлечения,

интересы к астрономическим познаниям. Самое потрясающим оказалось

для меня то, что об этом можно поговорить с другим человеком, у меня

в тот момент складывалась тенденция, что эти вопросы качественно

только внутри меня, и познание мое унитарное, не соответствующее

общему настрою. Но в отличие от моих популяристических познаний

Сергей поразил мое воображение новыми, более глубокими понятиями:

и о явлениях, и о гипотезах и самое главное собственными мыслями о

них. Масштабами, которыми он мерял просто приводили мой разум в

ступор. Он запросто сводил галактики, хватал бесконечность и окунался

в вечность, развивая на руках вселенную. Мог сравнить молекулу с

планетой и не смущаться соразмерностью. Он научил меня не просто

говорить, читать об этом, а задумываться над этим. А я задыхался,

теперь способный ощутить свою истинную размерность среди отрытого

мира. Небо распростерлась такой бездонной глубиной, моя жизнь таким

мимолетным мигом, что я ночами не мог уснуть в потрясении

сопоставлений земного и космического, человека и вселенной. Мысли,

которые порождались во мне, вдруг нашли отклик в вещах, которым

просто-напросто я не уделял внимания. Я вдруг получил их отражение в

фильмах Тарковского, в серьезных мелодрамах, в философии.

А в те двенадцать лет я с наслаждением впитывал новые формы и

слова. Голубые гиганты, желтые карлики, метагалактики, квазары,

туманности, черные дыры и прочее. И самое главное, в отличие от

других моих сверстников общение с Сергеем шло в манере обсуждения.

Через некоторое время - а ему шел семнадцатый год – он поступил в

физмат и мы перестали с ним видеться. Да и для серьезной дружбы у нас

была существенная разница в возрастах. Естественно, что он нуждался

в сверстниках. На прощанье он оставил мне коллекцию

экспериментаторов технологической музыки для моего дальнейшего

просвещения.

Увидел я его через лет пять, он уже оканчивал свой физмат, готовился

к дипломным работам и был очень серьезен, но и как-то легок по ветру.

Его нынешняя фонотека удивила меня - приоритет в классической

музыке. Сергей был чрезвычайно занят, но постоянно приглашал меня в

гости и искренне радовался моим посещениям. Мы с ним опять много

говорили, но он постоянно отвлекался иными мыслями. Что-то писал в

тетрадь, иногда прямо в перевозбужденном состоянии; был часто

взволнован или вдохновен непонятно чем. Вскоре я уяснил причину: что

он влюблен. Это состояние как не стремиться скрыть - все равно

сквозит наружу. Влюблен он был в свою однокурсницу, в девушку с

большими способностями - стандартно говоря, но и вправду, она имела

очень высокие способности. Звали ее Надежда. Он начал дружить с

ней: как бы свели дела по учебе. Но что-то между ними произошло. Они

расстались. Через некоторое время Сергей вдруг неожиданно, как бы

намеренно кем-то был сильно избит.

Он получил сильнейшие побои, сотрясение мозга. После выписки из

больницы, Сергей преобразился, стал вял, очень рассеян, не проявлял

ни к чему интереса, неохотно разговаривал и старался уйти от любой

беседы в сторону. Учебу практически забросил, экзамены сдавал с

неудовольствием, словно обрубая раздражающие хвосты, стал

моментами хмур и груб и итоговые баллы получил благодаря прошлой

хорошей репутации и прекрасного отношения декана. Она же после

случившего с Сергеем этого неприятного происшествия, вскоре вышла

замуж за нового друга, но через некоторое время вдруг неожиданно

сорвалась, пошла по наклонной дорожке, ошивалась в барах, была не

раз бита мужем за измены и в конце, вообще, пропала где-то. Про

Сергея в тот момент можно было сказать, что полностью замкнулся в

себе, жил анахоретом, говоря классически, если бы он вдруг не

сблизился, не сдружился с Александром. Только в беседах с ним и -

только присутствии его Сергей улыбался, иронично шутил при людях и

вел в обществе центральное участие. Именно с помощью Сергея наш

Александр стал замечательной видной фигурой в обществе. Можно

сказать Сергей раскрыл людям его замечательные свойства, которые он

тот сам по стеснению скрывал - и подал их в сверкающем свете.

Благодаря друг другу у них у обоих улучшились баллы по предметам.

Помогая Александру Сергей сам включался в процесс выполнения работ.

Вместе они составляли какой-то универсальный дуэт. Мечтательный,

впечатлительный созерцатель Александр и интеллектуальный, вечно

задумчивый и углубленный в себя Сергей. Прилюдно он никогда не

упоминал о этой несчастной Надежде, но внутренне очень переживал,

временами впадая в полное оцепенение.

Переживал ли он о ней, или причиной этому была серьезная травма

головы – наверно все в человеке происходит вместе. Однажды это

случилось так сильно, что перепуганная мама вызвала скорую помощь, и

призналась. Что ее сын в дополнении в наркотическом опьянении.

после чего его первый раз обследовали на психологическую

вменяемость. И тогда же выяснилось, что Сергей начал употреблять

марихуану. А Александр по причине бедности устроился на ночную

работу в ночной магазинчик - там запил. Сергей первый раз вытащил

его из запоя, из каких –то нехороших неурядиц с завсегдаями ночных

бульваров: сутенерами. Но когда у Сергея случился второй приступ,

Александр проведя две недели беспробудного пьянства, подравшись со

всеми сутенерами района, безумных откровений в стенах университета

о блудности человечества, и женщин в целом, чтения в бредовом жару

Есенинских стихов, после ссоры с родителями удавился в туалете дома.

Александр эти дни нес образ абсолютной трагедии, нес образ

падающего, вспыхнувшего на миг светила, нес на плечах траур

человека о Человеке, истинные переживания о несчастье друга.

Сергей появился неожиданно во время похорон Александра и за всю

церемонию ни с кем не обмолвился словом, не изменил ни одну черту

лица.

И на следующий день он исчез сам. Но кажется я тот человек, который

видел его в последний раз. И это было необычно. Я думаю, что это было

первое необычное в нашем городе. Мне думается так.

Уже до барьера я почувствовал, увидел, что идут необычные

процессы; и возникало ощущение приближения глобальных перемен.

Подобно ожиданию всеобщего потопа. Быть может, на это настроило и

переживания в тот момент по поводу смерти друга. Похороны и

последующая наша всеобщая попойка - весь этот трагизм общения. К

глубочайшему нашему стыду мы свое горе залили той гадостью, которая

именно и способствовало к гибели нашего товарища. Конечно, главной

причиной являлось депрессия, приобретенная за ночные смены в

районе «грязных» бульвар. Он был очень впечатлительным человеком.

Созерцателем по своей сути. Что относится по своей природе к

меланхоликам. А меланхолик, это человек впитывающий атмосферу.

Любое негативное сразу бьет по его настрою. Приводит к печали, к

грустным мыслям. Он заразился настроем больного социума, раненой

душой ночного человека. Это и подтолкнуло его к самоубийству.

Но сейчас я продолжу, я вспомнил первый след. Первое необычное

явление, которое я увидел: это был побег крыс из нашего города. Я шел

ночевать, пьяный, после похорон, на дачи, чтоб не встревожить

родителей своим сумбурным состоянием и по окольной дороге увидел

бесконечно бегущую стаю крыс. Они бежали вдоль реки, в ту же

сторону, куда я брел в уныние и тоске. Крысы бежали на холм,

начинающий сразу же после загородного моста. Перебегали реку по

этому мосту. Мне тоже нужно было пройти мост, чтоб очутиться на

дачах. Было жутко. Но я увидел на мосту стоящую человеческую

фигуру. Это придало мне уверенности. Это был Сергей.

Он стоял влитый, как бы являясь частью всего происходящего. Ни тени

удивления не было на его лице. Но я не придал этому большое

значение, ссылаясь, естественно, на его душевное нездоровье. Хотя сам

чувствовал себя жутковато.

Я подошел к нему. Я чувствовал как крысы в беге терлись боками об

мои ботинки, шевелили отвороты брюк. Сергей заговорил первым,

заговорил спокойным мерным тоном. Я по нашей привычке встал в

виноватую позу, которую делают все на вид «соучаствующие,

понимающие» перед «убогим». Но он не обратил на это внимания , а

говорил о чем-то отвлеченном. К примеру, о течение этой реки,

ассоциируя художественно это со временем, жизнью человека. Говорил

очень красиво и проникновенно. И, помню, завел речь о красоте. И тут

мне стало легко. И вдруг я ясно понял, чего мне не хватало в последнее

время в жизни. Я прямо ощутил, как мой разум прояснился, стал чист и

прозрачен. Словно божественное дыхание прошло в тот миг. И я

прослезился. Быть может вот почему сломалась душа Александра,

лишившись именно этого вдруг, оставшись, как он думал, навеки средь

того, что лицезрелось по ночам на его работе, что представляли мы по

жизни.Я засмеялся, позабавился на перилах моста, радуясь искренне

тому, что Сергей вовсе не изменился. Что он тот, прежний. Мне даже

приходили шальные мысли: а не лукавит ли он? Не морочит ли голову

нам, просто устав от нашей серости? Я сказал, что крысы напоминают

собой побег из тонущего корабля. Что наш городок с высокими

заводскими трубами символизирует собой тот лайнер.

Сергей смеялся, пришел в воодушевленное настроение. Он

продолжил диспут о красоте. О красоте каких-то мгновений. Как в

человеке, так и в природе в целом. Заставил меня поклясться о том, что

я непременно в первое же лето уйду в лес с ночевкой и буду все дни

лежать и созерцать только природу, небо и облака. Что я буду по

возможности посещать любимые места в прогулках. Что куплю светлые

джинсы, светлую футболку и свожу чью то повзрослевшую сестру на

аттракционы и обязательно перед уходом куплю сахарную вату. Но тут

же серьезно, но как-то легко сводил все это к разговору о красоте и

продолжал развивать глубокомысленно тему. Вы романтик! В высшей

степени романтик! – шутливо иронизировал я и он не отрицал.

Соглашался. Так, что мы смеялись и говорили: И это прекрасно! Быть

романтиком неплохо, сказал Сергей, и эта черта не наивности, не

легкомысленности, эта черта становления в нас человека. Выражение

его внутренней красоты. И эта открытость и есть искренность.

Романтизм – эта неотъемный фактор развития каких-то качеств,

необходимых для гармоничного роста. Порожденный вследствие того

пессимизм, о чем любят упоминать все пессимисты, от души рассмеялся

он, есть по сути не беда романтизма, а уклонение, застой человека на

пути развития. И в оправдание себя критицизм всея пути. Романтизм

есть не уклонение, не критерий ухода, а один из этапов становления.

Романисты, реалисты всего- на- всего застойные на этом пути люди.

Гармоничное сливает все это и реализует высшее в действительности,

вот так то!

Никакое творчество не может быть если человек не пережил этап

романтизма и не оставил в себе ее отшлифованный рубин, который в

момент высоких дум и помышлений сверкает всеми частицами своих

граней. Романтизм это тот критерий, который нам напоминает о

прекрасном, о высшем нашем проявлении на земле.

Мы завтра увидимся с тобой, Сергей?- задал на прощание вопрос ему.

Сергей

грустно улыбался в ответ, и только кивнул как-то неопределенно. Я

шел дальше и думал, корил себя о нашем всеобщем эгоизме, и о том,

что, и вправду, хорошая мысль: вместе выйти на лоно природы, это бы

всем придало сил, помогло понять друг друга.

Но он исчез. И вот я увидел его через год. Но и словно через десятки

лет. Другим.

А сейчас я вспомнил, что видел несколько раз ту девушку, но не

имени, ни фамилии тогда не запомнил, но сейчас вдруг изумленно

уяснил, что Элиза уж очень хорошо ее напоминает. Пусть ее образ, той

во мне сохранился смутно, но даже таков он утверждал удивительную

схожесть. Я уверенно не мог сказать. Но вдруг…. А если Элиза? Мысль о

том, что Элиза вдруг и есть она была - ошеломляющей. Но тогда как

понимать их нынешние отношения? Да, конечно, Элиза совсем не

помнит своего прошлого - это оправдывает их нынешнее поведение к

друг другу. Особенно чересчур хладное Сергея – но может это и сеть

следствие разбитых чувств?

Кто такая Элиза? – эта мысль не давала мне покоя.Почему она мне

напоминает тоже кого-то? Кого-то? И не хочется признаваться

спокойно и согласно – Надежду. Потому что терзает она меня чем-то

более важным в моей жизни. А также: почему Сергей приблизил ее к

себе? Для чего? Для какой цели? Почему заставил играть такую роль?

Только ради достижения своей цели? Или здесь сыграли и внутренние

чувственные переживания?

Сергей не спал. Он смотрел на меня. Словно уже зная мои внутренние

сомнения, выжидал от меня момента их излияния, к ним давно готовым.

И я не сдержался. Спросил:

- Сергей, как ты познакомился с Элизой?

Сергей оглянулся в сторону спящей Элизы, приложил палец к губам,

встал и поманил меня за собой. Мы пошли наощупь сквозь непроглядный

лес, вышли на скошенное поле, освещаемое луной. Сергей, смотря на

эту панораму, наслаждаясь им, только здесь начал рассказывать.

- Я возвращался домой после работы. Я шел, как обычно, погруженный

в себя, как вдруг почувствовал что-то необычное, окатившую мой

организм необычайной свежестью. Я взволновался, у меня возникло

такое состояние, словно я проснулся после многолетней спячки,

вспомнил что-то важное - себя. Я удивленно осмотрелся и увидел ореол

удаляющейся этой атмосферы. И именно, самое главное: себя.. Я сразу

понял причину этого моего состояния, виной тому была девушка,

которая прошла мимо меня. Я тот в миг понял, если не последую за ней,

не решу что-то, то сойду с ума от душевной муки, боли. Потеряв этот

светоч моего пробуждения. Извини, Андрей, но это нажитое к тому

времени мной не лучшее, о чем стоит изъясняться. Почему так. И

откуда. Не важно. Но я пошел за ней. Наверное, откроюсь, она

напомнила мне мою любовь. Да, любовь, Андрей. Но главное, она

напомнила мне мое – вот что удивительное. Наверное, я судил так, что

несчастье, пришедшее вслед за неудачей, в личной жизни сожгло мои

светлые миры. То есть она не только уничтожила что-то, что могло

развиться в нас уже вместе, но она уничтожила и мое накопленное и до

нее, заранее. И вдруг это канувшее в лето - что ссылал я на

естественность, на прилагательные для юности и молодости пронзили

меня в зрелый возраст. Что я думал о ней, о этой незнакомой мне

девушке – не важно. Но все страсти, волнения: хорошие и не хорошие

вскоре улеглись и осталась только грусть и жалость к этой, оказавшей

все-таки не ей, но очень схожей девушке. У нее было очень

трагическое выражение. Она даже не скрывала в тот момент слез. То

внутреннее, что проснулось постепенно улеглось, но вослед заставило

меня обратиться к ней соучастливыми словами. Я подошел к ней и не

мог поверить. Передо мной стояла она. И не она. Словно ее отражение

тех времен, когда именно я был в нее влюблен. Вернее, когда полюбил

ее. Но что-то в ней было то, что не дало во мне пробудить негативные,

вновь страдальческие чувства, а наоборот, успокоило мое сердце. И, к

дополнению, она тут же призналась мне, что ничего не помнит из своей

жизни. Поэтому постоянно бродит целыми днями по городу, пытаясь

вспомнить таким образом прошлое, но только понимает, что все

почему-то изменилось. Хотя знает, что город тот, в котором она именно

проживает. Мне сразу же пришло на ум, что на она стала жертвой

происходящих в городе странных явлений. Я не смог оставить ее в

таком положении. Но самое главное, почему я не решился разойтись с

ней в дальнейшем, я не мог дать утихнуть, исчезнуть тому, что именно

проснулось и воспылало во мне. И в этом я удостоверился в тот же день,

уже к исходу его. К ночи. В том, что я не обманулся. Я вдруг ощутил в

себе новый настрой необычной легкости восприятия бытия, приток

живительных сил. Я мечтательно смотрел на закат. И мне было легко. Я

был за многие годы умиротворен. И тут я осознал, что простил тот ее

образ. Что наконец кажется я ее отпустил с миром. Не было ли это

следствием нового рождения чувств? Что, наконец-то, птица Феникс

переродилась вновь?

Не знаю, Андрей. Только я не мог заснуть в ту ночь. Я шел, оглушенный,

впечатленный возвратом моего, именно моего мира ко мне, в меня. Я

шел и наслаждался чувством своей цельности, внутренней гармонии. И

не мог поверить: неужели это возможно? Неужели это возможно –

удивлялся я. И что это так вдруг оказалось легко и просто. Ведь я думал,

что только новая жизнь способна переродить меня. Что только это

может исцелить меня от нее. Что тут нужны… Я даже не знаю, что

способно исцелить сожженное сердце. А тут так просто. Изумительно

просто. И ведь дело не в схожести. Если бы дело было так: я получил

бы только напоминание о своей неудачи в жизни. Только боль. Может

быть что-то и всколыхнулось. Но только от боли. Но отнюдь не

исцеление. Удивительно, что чувства к новой знакомой, которая даже

не знала своего имени, не были влюбчивые. Или что-то идущее к этому.

Она просто вернула мне что-то. Если что-то можно назвать миром. Вот

и все. Это не было утолением. Не именно, возвращением.

Возвращением меня в мир. Из своего замкнутого барьера. Да, ведь мы

тоже сами в себе создали барьеры. Отгородились от мира, получив от

него раны и уколы.

Загадкой мне стало то, почему это произошло так. Но это я так

рассуждал потом, а на тот момент, я впечатленный, осматривал мир.

Естественно, тогда ко мне пришла мысль разобраться в истинности

происходящих событий. Именно эту загадку хотелось попробовать на

зуб.

Потом я, наверное, правильно понял, что дала мне понять эта

безымянная девушка, Элиза – в последствии, то, что мы любим свой

подогнанный идеал к той, что есть в действительности. Просто это

незнакомая девушка только своим видом, существом запросто столкнула

того глиняного колосса, что было той, ушедшей. Доказав свое право на

идеал.

- Как ее звали?

- Кого?

- Ту. Которую … извини, ты любил.

-Надежда.

Но ничего не забыл. Он все помнил хорошо.

- А она.…Где она сейчас? Ты видишь ее?

- Нет, Андрей. С тех пор почти нет. Да это уже не нужно. Она вышла

замуж. И то, и се. Да это и не играет роли.

- Почему? То есть я хотел сказать: почему же отношение твое к Элизе

со стороны выглядит хладнокровным?

Сергей не ответил. По его жесткому лицу я понял сам. Потому что он

не простил. Не простил ей. Той. Надежде. И то, что он говорит сейчас

имеет лишь цель не вскрывать застарелые раны. И только попытку

убедить себя.

- Андрей, - признался он мне: - самое грустное состоит в том, что я

полюбил существо не достойное тому, к чему я ее причислял. Да и не

люблю я ее сейчас. И люблю ли я по – настоящему? То есть – способен

ли я теперь любить? Понимаешь, года все-таки могут исцелить – так.

Что и забудешь самого себя. От нее только осталось одно мнение.

Ошибка юности. И не более. Плохое настроение только по поводу

разочарования. Разочарования по поводу того, что я не могу полюбить

достойное существо. И подвержен к иллюзиям и заблуждениям слепого

котенка. Что мне не дано. Соответственно. Что это уравнение многим.

И, особенно, таким как я. Знаешь, мы живем в том мире, где не

исполняются именно наши самые искренние желания. Не знаю, по

нашей ли только вине. Иногда кажется, что и нет. Что это расписано

наперед и ко всем. С жестоким определением к нам, человеческим

существам.

Но только повстречав Элизу – опять что-то вспыхнуло. Что даже не

верится. Именно вспыхнуло чувство. И – вновь вспомнилась так

тревожно Надежда. Мне – поверь, нынешнему матерому волку.

Циничному. Уверенному.

И я опять тот. Я вновь молод. Я – чувствую, Андрей. Чувствую, когда ты

станешь как я ты поймешь цену этим словам.

Мне иногда казалось, что никогда мне больше не почувствовать себя

счастливым. Но все-таки я знаю выход к блаженству, я могу

приблизиться к себе полно и сейчас. Когда ты ложишься на землю и

впитываешь в себя бегущие облака летнего неба…Я вновь, кажется,

свободен…от обыденности.

Сергей траурно, но как-то все равно светло, замолк, недоговорив.

- Сергей,- все-таки решился я: - а если Элиза и есть она. Ведь я …

- Элиза…ой, то есть Надежда вышла замуж, живет с одним там. Я видел

ее в моем возрасте. Так что твоя гипотеза не подходит.

- Значит: все-таки я перемещен? Выходит так?

Внутри стало тревожно, просто от мысли, что с тобой могут произойти

не контролируемые тобой действия. Обыкновенная инстинктивная

тревога.

- Ну, хорошо, - согласился я. Но чувствовать с этого момента стал я

себя неуверенно.

- Ты не замечаешь за собой одну странность? – скорее даже не

поставил под вопрос, а утвердил Сергей: Что ты соглашаешься и

рассуждаешь как более взрослый человек для своего наружного

возраста.

- То есть?

- Наверное это нужно, чтобы сыграть особо свою роль, - только

туманно ответил, следуя вдогонку своим дальнейшим мыслям Сергей. И

тут же извиняюще произнес: - Андрей, прости, что я путаю тебя своими

измышлениями. Лучше пока не ломать над этим голову.

- Я понял тебя. Ты хочешь сказать, что духовно мы не разнимся в

возрасте. И тогда отсюда следует, что я, в принципе, та же Элиза. Со

стертой памятью. Правда: ко мне отнеслись более благосклонно.

Стерли только последнюю часть и прекрасно замикшировали внешне,

подогнав абсолютно и физическими данными.

- Но для этого должны быть свидетели, видевшие тебя в более зрелом

возрасте. Но я как свидетель не гожусь, так как в моей ситуации ты

представляешься как человек, пропавший на долгие годы, а после

вернувшийся внезапно вновь. И так вновь подогнано в нынешней

ситуации, что я не мог сразу признать тебя. А то, что ты до сих пор

молод, это не могло и прийти мне в голову. Самое большое, что и

произошло в действительности, ты напомнил о себе как схожий на него,

а так как я был поглощен своим «великим планом», то не обратил на

это никакого внимания.

- Но если так, то почему бы и Элиза не сыграть ту же роль только

схожей на саму себя именно по поводу того же возраста.

- Я знаю ее последующую жизнь, а твою, извини, нет.

- Ты уверен?

- О чем?

- Что ты знаешь ее последующую жизнь. Ты видел ее?

Сергей побледнел.

- Элиза - не Надежда. – Твердо произнес он.

- А если все-таки: да?

- Если даже так, то все равно. Понимаешь, Элиза может быть той

Надеждой, что была до.

- То есть общего не может между вами, так как истории для нее не

было.

- Да. Верно. – Не сразу сказал он. И горько дополнил: - теперь это

только мое воображение. Мой миф. Жизнь вычеркнула все. До конца.

- Ты меня не поймешь сразу, Андрей. – Присел, опустил устало голову

Сергей: - Как ты можешь понять это. Когда она убила меня. Я говорю о

настоящей Надежде.Убила во мне все высокие романтические чувства,

сожгла фантазии и представления высших сфер. Как я мог мечтать

после нее, после крушения. Как? Нет, Андрей, что не говори, но сердце

мое ожесточилось. В истинные моменты оно всегда то, но в быт оно

мрачно, и может: видится эгоистичным. Но ведь дело в том, что не

осталось у меня надежды, веры и любви – а только осколки. Когда

расстройство – вечное твое вечернее состояние, когда ощущение

праздника, счастья незнакомо тебе многие дни, годы – что дано

человеку? Человеку, знающему только одиночество. И все. Ни друзей,

ни семьи, ни желания омещаниться, погрузиться в прихоти, уставы быта

– он замирает. Когда пути наверх на земле нет, а отступать – не дано

твоим сердцем,

Только терпеть. Терпеть и ждать. Чего? Что придет новая? Сверх? Что

можешь полюбить также всем сердцем. А ее? Не предательство ли это?

Как можно полюбить иную, пусть лучшую, достойную – но ведь это

предательство к ней, бывшей. Что была незаменима. Как можно

заменить незаменимую? Где здесь выход? Да и возможно ли это,

полюбить иную? Да не в ней главное, а в себе. Как восстановить эту

гармонию в себе? Чтоб ты был доволен и счастлив, идеален в

сегодняшнем дне?

- Для этого нужно много времени, нужен перелом в себе, переход на

новый этап. Это как бы перерождает тебя в нового, вернее обновляет.

И этому, обновленному состоянию возможно это. Найти половину не в

ней. Потому что та половина – половина предыдущего твоего

состояния, человека, а этому, обновленному, развившему в более

высшую степень половина требуется другая.

- Это мировоззрение выглядит цинично и похоже на картину, где

переросток покупает соразмерные вещи, откладывая старые в сторону,

или вообще вышвыривая их в корзину.

- Но эта картина адекватна действительности. И, вообще-то, в самом

деле, если половины органичны, то дальнейший путь - в позитиве - они

проходят в совместном развитии. Мне кажется, идеальным здесь

является то, что для развития друг друга они не являются антиподами,

а: или взаимно дополняют где-то друг друга, или объединяются в

общий сплав для достижения каких-либо целей. То есть почему она

нужна была тебе: потому что только в ней ты видел гармоничное

дополнение для развития в какие-то идеалы, желания, представления.

Остальные тут, видимо, не угодили тебе чем-то. Или, вернее, не несли

такие качественные значения в себе как она. Качественные значения

каждой и каждого зависят от индивидуальных черт рассматриваемого.

- Андрей, ты великолепен. – Попытался сказать браво Сергей, но вышло

у него не больно весело.

- Сергей, я верю, что охарактеризовать это полно только так нельзя.

Кто она? Может, ты ищешь в ней вдохновенье? А не есть ли она

образом для этого вдохновенья? И страдаешь отсутствием ее.

Отсутствием вдохновения к великолепным картинам бытия. Не

способности обновления окружающего мира к более ярким, прекрасным

картинам. Потому что без нее это невозможно. Как не возможно быть

цельным тому, что раздвоено.

Нецельные картины мира – твое мировоззрение, вот отчего страдаешь

ты. И болеешь.

Потому что пути без нее далее нет. Нужна она. И нужно слияние.

Слияние полное, искреннее, чистое – другого просто не бывает. Двух

существ, увидевших в друг друге недостающее.

Сергей благодарно кивнул, и сказал: Я нуждаюсь в тебе, Андрей.

Когда-то мы сидели вместе на лавочке - он уезжал надолго на

заработки и вот вернулся. Мы разговаривали о том, о сем. Я смотрел на

панораму вокруг и чувствовал из нее нисходящую благодать; гармонию

нашей беседы и такого мироощущения. И тогда я признался ему, чем

отличны разговоры с ним от остальных наших знакомых и друзей.

« При беседе с тобой я ощущаю благодатность человеческую,

божественную, а при разговоре со многими остальными только свиное

довольство, понимаешь?» Сергей улыбнулся, ничего не ответил, но не

опроверг моих слов, а может, лучше и больше размышлял о том,

присущем людям чувстве, а предложил мне прогуляться по городу. Или в

парк.

Подтвердил он мне иронично на следующий день, лежа в постели с

больной головой после встречи с остальными приятелями, что

совместили с выпивкой спиртных напитков, что последуще было только

свиное довольство. Мы рассмеялись, но каждый о чем-то думал

некоторое время.

- Самое главное, почему все так вышло. – Признался откровенно,

прервал наше молчание Сергей: - Оттуда идет мое поражение. Потому

что я не простил ей. Не простил. И не понял. Ибо не хочу верить, что

она не то, или то, что я не то. Что мы не половины. Вот почему. Поэтому

я не простил. Потому что не нашел понимания произошедшего. А

только: предательство. Может: по поводу слабости, а может: и нашего

обоюдного эгоизма.

Я измучен, Андрей. Мне только хочется лечь на землю, смотреть на

бегущие облака, или вовсе прикрыть глаза и слушать, слушать звуки,

сливающихся в общую какофонию. Но нет, это уже не какофония, это,

вдруг сливается в прекрасную гармонию: детский гомон, лай

выгуливающих собак, шум уезжающего со двора автомобиля,

чириканье воробья и еще какой-нибудь прелестной птицы – и все это

вместе разве не стоит того, чтобы это все так создать, только ради

выизвлечения собственного звука. И в тот миг кажется, что: да – есть

смысл – и только ради этого. Хотя бы.

Лето уходит, Андрей. Придет зима. И думается, как мне пережить эту

зиму. Как выдержать зимнюю бесполезную скуку. Что мне нужно? Давай

подойдем к воде, может она мне подскажет как сказать это тебе.

-Свежесть, - вдохнул он глубоко воздух у берега: - именно: свежесть.

Андрей, только единственное богатство есть у человека это –

молодость. Все остальное только жалкое оправдание.

Я не могу сказать, что я цельность; что я имею все богатства

прошедших частиц мироощущений. Даже если я есть новое создание,

то я полностью уверен, что оно намного беднее в восприятии

действительности, именно в чувственном отношении. Иногда мне

кажется, что это не должно быть так, просто я как многие застрял в

каком-то переходном состоянии кокона. Кокона, которое могло

породить новое полноценное существо, но не породило. Не есть ли моя

взрослость моя ущербность? Да, я мертвое, вернее омертвевшее

порождение. И моя нынешняя сила, ее власть только от жестокости,

грубой силы той оболочки, что сковало меня созревшей личинкой.

Знаешь, я иногда вспоминаю, вдруг неожиданно что-то из своих

тайных глубин, где оно храниться полнокровно все-таки, не ушедшее,

так остро и всем сердцем бывшее давнее переживание мига, всеми

десятками чувств, что ясно осознаю, что мой нынешний статус существа

очень ограничен. Ущемлен.

Жизнь. Вхожесть в жизнь. И твоя ущербность еще более ощущается

по той причине, что жизнь постоянна свежа, мир постоянно свеж и юн.

Он обновляется через новые лица, уходя безвозвратно из старых,

отработанных.

Сергей прикрыл глаза, подняв лицо к звездах.

-Я хочу быть молодым, вечно влюбленным, –улыбнулся широко он.

Рассмеялся он: - В муках творчества пылать, вечно окрыленным.

А теперь давай спать, Андрей. У нас на завтра куча дел.

На утро нас всех удивил Арсений Петрович. Чрезвычайно

вдохновенный, ничего перед собой не видя, постоянно спотыкаясь и

теряя на ходу очки он поведал миру, что наконец главный смысл его

жизни восстановлен. Он заговорил о том, но, что интересно, мне его

слова не показались новыми, нежданными, а кажется, они

соответствовали моему внутреннему настрою, вчерашнему ночному

размышлению.

Арсений Петрович поведал о сокровенном, что он оказывается есть

музыкант, работает преподавателем в музыкальной школе, но не в этом

суть, а суть в том – махал руками Арсений Петрович – что ночью ему

вдруг удалось соединить давно несоединимое, собрать из множества

частиц единую структуру, единый план и смысл, ощутить потрясающее

познание гармонии.

Как свежее дыхание, как вскочившим разумом, говорил Арсений

Петрович, я ночью спал, или уже не спал, но в каком-то двояком

состоянии, когда вдруг начинаешь просыпаться, но находишься во

власти атмосферы сна мне почудились идущие переливы. Кажется:

ночной лес соединился с небом, со звездами, как это возможно все

объять, так это вошло в меня, как гармония созвучий. Я потрясенно

наслаждался этим постижением тайны, нового откровения, которое не

казалось именно новым мне, а словно напоминалось, вспомнилось вдруг

из далекой моей глубины. И вот, та забытая Богом и мной симфония, в

которой только была идея и жалкое ее претворение в жизнь вдруг

нашла выход во мне, после многих лет, полно и законченно. Идеально!

Вот так Арсений Петрович бегал вокруг нас с машущими руками, а мы

лежали, боясь пошевелиться из-за груды наложенных поверх нас

вещей, чтобы не дать возможности холоду словчиться и юркнуть туда,

во внутрь, согретый кокон. От Арсения Петровича стелился пар по

округе, я повернул голову в сторону сферы и увидел его полностью

прозрачным, без внутренних всполохов, затухшим. Тут же я обернулся к

месту, где лежал Сергей и не обнаружил его. Я моментально вскочил и

подошел туда, осмотрел место. Исчезла также и его куртка, а

шерстяное покрывало укрывало теперь Элизу, которая, блаженно

обомлев, слушала монолог о творчестве Арсения Петровича.

- Арсений Петрович, вы давно проснулись? – Спросил я.

- Да я и не спал всю эту ночь! – Сияющими глазами произнес он: - И

вот что я хочу сказать, молодой человек…

- Извините, Арсений Петрович, но у нас кажется есть проблема…

Проблема, - повторил я негромко вслух себе, покачав головой: - Вы не

видели как ушел от нас Сергей?

- А разве он мог от нас уйти? – Озадаченно сказал Арсений Петрович.

Я похмурел. Но не стал нагнетать в себе эзотерику. Единственное, что

я мог предположить, что Сергей в упрямом решении направился

своевольно в чертоги города спозаранку, чтобы вызвать помощь,

прислать машину. Но на всякий случай прошелся вокруг стоянки и

осмотрел все толстые сучья деревьев: как бы на коем не повис. Так как

дорога от города была одна, то гарантированно, мы не могли

разойтись, я принял решение не ждать, а продолжить путь.

Высказав свое предположение, сам я остался в неопределенности, и

чем мы дальше отдалялись от места стоянки, тем больше я чувствовал,

что совершил ошибочное рассуждение. Остальные однако не

предались моим мрачному настроению. Наоборот, их лица были

спокойны, к случившему они отнеслись как-то не серьезно. Все были

заняты своей целью. Вот что вдруг случилось с утра. Именно: целью.

Арсений Петрович сочинял симфонию, сантехник чего-то рисовал в

воображении, все были поглощены чем-то. Я стал следить и за Элизой,

но она шла задумчиво и на лице ее не сказывалось ничего такого. Если

у ней ничего не наблюдалось, то вдруг я сам в себе ощутил эту цель.

Это вдруг так огрело меня, когда я получил возможность увидеть это в

себе со стороны, что я остановился, остановив всю колонну, опустил

носилки и повернулся к сфере. Сфера молчала.

Все то очень странно, думал я своим подозрительным мрачным духом,

что все вдруг сразу нашли в себе цель, это не может быть по теории

вероятности в обычном положении вещей. Значит: нами кто-то

манипулирует, есть влияние извне. Я вдруг понял, почему они так

легкомысленно отнеслись к пропаже Сергея. Потому что они и думать

не смели, что с ним может случиться чего плохое. Что это может,

вообще, случиться.

Это так повергло меня наземь, что я опустил руки и сел не краю

обочины, не зная что и делать.

Элиза подошла и села рядом, смотря новыми глазами. Которые, увы, в

моем определении, ни за что не верили в плохое.

- Что с тобой, Андрюша? – Спросила она так. Как…

Я не мог посмотреть в ее глаза в ответ.

Андрюша, Господи.

- Не будьте пессимистом, юноша.- Мимо прожужжав, проворковал

Арсений Петрович.

- Андрей, держи бодрей, – добавил свое и сантехник.

Я поднялся, пытаясь им что-то сказать оглушающее, но видя их всех

сразу: и Арсения Петрович, и сантехника, и Элизу, в обращении

вырвалось неожиданно первое слово: Ребята…- и самого это привело в

большую растерянность, что я не стал выкладывать собственные

размышления, а только нахмурился больше видя к какой

сентиментальности ведут такие обращения - и пошел к носилкам.

Они, видя мою серьезность, угомонились, перешли на шепот. И таким

образом мы продолжили путь.

К вечеру мы подошли к окраинам города. Сферу тащить в город было

слишком проблематично, поэтому мы остановились на моем дачном

домике, где сферу можно было спокойно припрятать в сарай. Я очень

устал и решил переночевать тут же, в домике. Арсений Петрович нашел

заварки и тут все решили перед расставанием посидеть вместе за чаем.

Я видел, что этот день их насколько сблизил, что расставаться им не

хотелось. Арсений Петрович, вообще, был умилен нашей компанией. Он

царил всей этой дружественной атмосферой, куда всячески пытался и

втащить меня. Я хотел бы, но рассказ Сергея об Элизе меня приводил в

сумрачные размышления. Я был уверен, что первый раз Сергей пропал

не без помощи ее, то есть: Надежды, и теперь, после многих лет при

новой встречи случилось тоже самое. Но есть ли Элиза она? Сам Сергей

не смог дать определенного ответа. Что я могу сказать. И зачем мне это

важно? Я видел, что мое настроение опять влияло сумрачно именно на

нее, почему–то Элиза очень подавленно переживало это. Неужели

видела, что она есть причина всех моих размышлений? Или это у меня

на лбу написано?

Я видел, что порожденное там в доме, после террористического акта в

моей душе к ней вдруг встало стопором и не могло продвинуться

дальше, пока не узнает истину. Истину. Кто есть она. И какое

отношение она имеет к Сергею.

Не выдержав, я вышел на улицу. Я смотрел на закат. Арсений Петрович

подошел ко мне. И сказал:

- Андрей, почему ты постоянно терзаешь себя? Что же не дает тебе

покоя? Разве нельзя просто восхищаться, жить в прекрасном духе. Ведь

мир чудесен только для тех, кто хочет видеть его таким. Так отбрось

все сомнения. Неужели тебя ничего не затронуло? Неужели ничего не

породило? Или быть может Вы, сударь, влюблены?

- Почему вы так решили? – с усмешкой проговорил я.

- Потому что в нашу попутчицу не влюбиться нельзя.

- Вы так думаете? – Нахмурился недовольно я.

- Не обижайтесь. Хотя именно это и предает Вас. Вскрывает Вашу

оборотную сторону.

- Что такое любовь. Ну, хорошо. Разве любовь порождает она?

- Не понял Вас.

- Само чувство это. Ее сила. Способность. Разве это дается извне? То

есть на данный момент возьмем какую-нибудь особу…

- Да. Конечно. Элизу.

- Причем тут Элиза? Да дело ни в том. Я же хочу сказать, что любить

человек способен, если это заложено у него внутри, понимаете. И

никто извне не подарит ему это состояние души. То есть силу, величие

ее. И все остальное дано каждому внутренне. И внешние ее проявления

есть отражение внутреннего именно самого его. То есть если человек

полюбил другого человека, то только в силу своих способностей. И

особенно: как. И каким образом это подействовало на него.

- Главное: какие в последствие поступки совершил он вследствие того.

Это же как испытание. И кто как прошел его. Кем он вышел. И кем стал.

- Правильно, Арсений Петрович! Вы уловили саму суть моих

размышлений. И не это ли говорит о том, что именно в этот момент

человек должен как никак быть мудрым и решать, что идет причиной

следствия. И откуда.

- Господи, Андрей! Вы размышляете как взрослый человек. Так говорить

о любви?! И в вашем возрасте?!

- Идти по воле своих чувств есть крайний эгоцентризм. Еще

неизвестно, как на это реагирует причина ваших внутренних

порождений. И что, вообще, твориться вокруг нее. Какие истории

совершаются. Быть может вам там и не место.

- Господи. – Только покачал головой Арсений Петрович.

- Просто я хочу сказать и напомнить, что все страсти, все эмоции не

есть причина прихода к вам от нее, а есть только ваше. И лезь с этим

бездумно к ней: есть глупость и наивность сверх меры.

- Значит, у вас есть чувства, но вы решили, что это лично только ваше

и выносить извне есть поступок не достойный и не правильный. Как

если высказывать свои отношения всем и каждому.

- Быть может. Я понимаю вас, Арсений Петрович. На что вы

намекаете. О том, что лирика прекрасна. Да, прекрасна. Но если они

чисты и не волочится за ними грязный след. Это дано тем, кто любит

друг друга искренне. И не достоин тот, кто использует это в своих

корыстных целях. Это дано людям свободным. Свободным от лжи и

всякой химеры. А все остальное есть муть. Жаль, что можно полюбить,

нечаянно влюбиться в существо именно химерическое. Бедный Мышкин

– вот в чем его трагедия. И сойти в итоге с ума. Ибо сделать из твари

ангела есть подвиг нечеловеческий. Тут проиграть пару пустяков. И

ударит вслед по слабому, чувствительному месту. Князь Мышкин что

делает в конце романа? – сходит с ума. Он открыл душу ей. А она

плюнула туда. И что там она не рассуждала, не каялась, а все-таки изо

своей химерской эгоцентричности ударила именно в отрытую душу.

Нельзя играть так на человеческих душах. Что Мышкина, что этого…

Рогожина. А с другой стороны: тогда в чем их смысл жизни? Где как ни

это есть то испытание в чистилище, срывающее с души с кровью все

плотское. Но думаю я тогда. А дано ли счастье тем на земле, кто любит

искренне? Дано ли это истинное счастье на земле? Или только создает

страдание? Невозможности осуществления этого на земле? Или это

дано определенным людям? Ведь многие женаты и живут довольно. И

все у них гладко. Что, они прошли этот круг чистилища? Или они не так

грешны перед высшим судом? Или у них другая роль в мире? А не потому

ли, что запросы у них не сравнимы с теми. Кто бросил вызов. Вызов

любви в мир. А не есть ли настоящая любовь по закону страдальческой,

так как ты влюблен в существо более идеальное чем ты сам. И то

идеальное существо так по цепочке влюблено в существо более

идеальное чем оно само. И так по цепочке куда-то там в небо. И

естественно, не может оглянуться и полюбить кто любит его. Лишь

только помудрев, пожалеть, в сострадании протянуть ему руку. Не о

этом ли сострадании вопил Достоевский? Может все дело в том. Не есть

ли совпадение той редкой чертой, когда люди в друг друге видят что-

то недостижимое для себя? Без помощи другого чего самостоятельно не

достичь? Быть может непотребные люди тем и одарены, что запросы

тут у них просты, и это недостижимое легко достигается в совпадение

любой пары, так как это совпадение и есть то недостижимое в

одиночестве. То есть семья, дети как символы достатка в слиянии.

- Но ведь с такими измышлениями можно дойти до крайности и просто

замкнуться в пессимизме в себе.

- Можно. Но не нужно бояться возможностей. Так можно прятать как

страус голову в песок от любой проблемы. Нужно иметь силы

преодолеть все, и самую отчаянную мысль, позицию в жизни. И самое

главное. Не потерять себя. Не предать, вот что Арсений Петрович. Не

предать. Что лежит в твоем сердце и ждет пробуждения. И для чего,

вообще, существует любовь. И если ты познал это, то должен иди ва-

банк, идти, не бояться признаваться себе, и ей, если так пошло. Что

пережитое трагично не есть ошибка. А есть становление, и только

становление, становление тебя. Тот мир в тебе опробован на зуб, и

если ты его сохранил в сердце, значит, оно имеет цену, значит оно не

пыль, не чушь, а имеет силу, право выплеснуться на жизнь. Пусть время

бежит, сжирает возможности без конца, и кажется, что все напрасно.

Что смысла нет, но если ты не предал, то неверно, ты есть, он в тебе и

ты идешь по миру, а значит: оно влияет уже через тебя на этот мир.

Оно внедряется, и если оно сильно. Если выдержано временем.

Испытаниями. Ее цена чувствуется всеми, кто вокруг тебя. И это меняет

их ход мыслей, как уже существующее настраивает ход мыслей

человека, поступков. И что-то отражает в принятие дальнейших

решений, в размышлении на мир.

И если оно испытано любовью. Что может быть сильней этого? Вы

говорите, что я замкнусь. Быть может, я не так силен. Я быть может не

любил по-настоящему. Ведь быть сверх - это дано не каждому, и

каждый кто взял это есть уже Герой. Тот Герой, кто несет груз

человеческий. Кто воистину свят и достоин хвалы мирской. Если мир

твой после несчастий не стал мрачен, если ты не проклял, не впал в

цинизм, а мир остался просветленным даже если ты проиграл, не это ли

есть цена ее крепости?

- Просветленные миры. – Промолвил Арсений Петрович как-то странно.

Я посмотрел на него и увидел, что он наблюдает за необычной игрой

света сферы. Кажется, он был заворожен ее игрой и именно это

прослезило его в ход моих размышлений. Он протер очки, обнял меня за

спину крепко, потрепал и повел пить чай со всеми.

Я так был разбережен своим выплеснувшим монологом, что

взволнованно просидел остаток вечера в его настрое. Видеть Элизу

вдруг стало не тягостно. Вся ее непонятность бывших и нынешних

поступков, иногда буквально противоположных по характеру теперь

слились в трагедию жизни именно в ее судьбе. В ее изломе тех миров

внутренних. Что-то сломало ее мир, а когда Сергей открыл ей свой мир,

она сломала и его мир в ответ. Господи, почему именно так? Кто его

знает. Что там было. И Сергей пропал. Не скажет. И Элиза потеряла

память. Я понимал, что на мой монолог сильное влияние подал Сергей.

Что оно рождено вслед за признаньем Сергея. И теперь не относится

мне к Элизе так легко, что я теперь обременен и далее решаю загадку

за друга. Если Элиза имеет хоть какое отношение к Надежде, то это

перечеркнет все мои возникающие чувства к ней. Одно только общее

может объединять нас. Как только товарищей по несчастью. Над ней

как и надо мной «новый» мир сыграл злую шутку со временем. Или хотя

бы с памятью. А это очень должно настораживать. Возмущать, в

принципе, тоже нормально. Ведь это не шутки. Это наши личные

жизни. Если инопланетяне так трепетны к чужой личности, то почему

позволительно такое? Или все-таки они совсем не виновны? Ведь так

можно потерять себя, забыть, бродить по свету как несчастная Элиза

без родных, без дома.

Память. Воспоминания. Что я так печусь о них? Что так

взволновался? Разве там есть что-то очень мне нужное? Важное для

меня? Мгновения, о которых рассуждал Сергей. Мгновения. Что я

переживаю сейчас, чтобы так переживать за прошлое? Если ничего, то

ценно ли само прошлое, без цены настоящего? Что я совершил, чтоб

дать ей ту цену?

Я молчу, так как я не знаю ответа. А без определенности ответа я

боюсь задать вопрос. Потому что я не знаю как поступить иначе.

Звезды. Смотря на них, я вырываюсь из этой тяжести

неопределенности. Так как оно теряет смысл и растворяется в

масштабах сопоставлений единиц. Неопределенность моя вспыхивает

так мимолетно и быстро, что придать ей значимость уже просто

невозможно. Но исцеляюсь таким способом я? Все-таки нет. Просто

растворяюсь с этой неопределенностью в пассии окружающего бытия к

моему вопросу.

Вопрос. Я молчу. Как я могу его задать, если не знаю, что скрывает в

себе она? Что мне нужно? Чего я для уверенности жду?