До начала Великой Отечественной войны в деревне Подборовье Сошихинского района Псковской области, проживали сразу несколько семей с фамилией Алексеевы. Да что там, несколько, чуть ли не вся деревня состояла из Алексеевской родни! Лишь из трех соседских домов семьи не были родственниками. А Алексеевы славились своей многодетностью – почти у всех у них имелось помногу сыновей да дочерей. Один из них - Алексей Алексеевич Алексеев тоже от своих не отставал – шестеро сыновей воспитывал, да одну дочку! Богатыми они никогда не были, но хозяйство держали и трудились вместе с женой, чтобы прокормить свое потомство, от зари до зари. Дети подрастали и помогали родителям. А правительство, по инициативе Н. К. Крупской, выплачивало им по две тысячи рублей пособия в год.

Когда грянула война в 1941 году, одному из сыновей Виктору, исполнилось одиннадцать лет. Обстоятельства сложились так, что позже ему пришлось поменять свою фамилию на фамилию жены.

А сегодня Виктор Алексеевич Бойков, которого мы, питкярантцы, считаем своим земляком, расскажет нам о том, что пришлось перенести их семейству в военные годы.

Меж двух огней

Немцы наступали так стремительно, что наша деревня, как и другие в Псковской области, в мгновение ока оказалась в оккупации. Тут же стали создаваться и партизанские отряды, в которые ушли многие из деревенских. Один из моих старших братьев Николай тоже ушел в отряд, а второй – Василий – на фронт. Отец наш помогал партизанам, чем мог. В первый год войны он меня не посвящал в военные тайны, а на втором году уже доверял полностью. И я, как и многие подростки из Подборовья, выполнял посильные поручения.

Всего в полутора километрах от деревни стоял немецкий гарнизон. Фашисты знали, что в деревню заходят партизаны, и глаз с нас не спускали.

Однажды, произошел такой случай. Пас я скот в поле. По одну сторону поля – деревня, по другую – немецкий гарнизон. И вдруг между ними завязалась перестрелка. Я не знал, куда мне деваться: оказался меж двух огней! Я был в курсе, что в этот день в деревню заходили трое из партизанского отряда. Видимо, и немцы об этом узнали и отрыли стрельбу. Вскоре выстрелы со стороны деревни стихли – партизаны, понимая, что силы неравны, ушли обратно в лес. А немцы, хоть и видели, что один-единственный пастушок по полю мечется, все палили. Вспомнил я, что где-то рядом была канава и, то, вставая, то, падая, побежал к ней. Но фашисты стреляли специально низко, пули взрывали землю у самых ног. Наконец, канава! И неважно, что в ней было сыро от скопившейся воды, я скорей упал туда, спасаясь от смерти. Они перестали стрелять и направились прямо к тому месту, где я лежал. Их переводчик, схватил меня за одежду и вытащил из канавы. Стали спрашивать – есть ли в ближайшем поселке партизаны? Я ответил, что не знаю. Один фриц с засученными до локтей рукавами, вскинул автомат и стал угрожать мне расстрелом. Но они и сами понимали, что я, правда, ничего не знал. Я стал просить, чтобы меня отпустили. Но немцы пошли к поселку, а меня повели перед собой. Так и гнали до самой околицы, а потом залегли за кромку поля и стали смотреть в бинокль. Конечно, после перестрелки, если кто-то из партизан еще и был там, сразу ушел.

Кто-то из фашистов сказал мне по-русски: «Уходи!» Я отправился обратно в поле, а они обшарили весь поселок, но никого не нашли. Удивительно, что в тот раз никого из жителей не тронули, ведь это было обычным развлечением для фашистов: созвать всю деревню и кого-нибудь на глазах у всех пристрелить! Для острастки, так сказать.

Предатели

Я уже говорил, что три семейства в нашей деревне не были нам не родственниками. Но мы росли вместе с их детьми, бегали по улицам, играли. Когда пришли немцы, именно эти люди стали предателями. Они следили за всеми в деревне, даже за детьми, и докладывали немцам, если им удавалось уличить кого-то в помощи партизанам. Конечно, пристально следили и за нашей семьей – всем было известно, на чьей стороне воюют мои старшие братья. Один мальчишка, мой ровесник, постоянно приставал ко мне с расспросами – зачем мы в лес ходим, да что такое с собой в узелках носим? Отец, нас строго инструктировал – что, в каких случаях говорить. И мы беспрекословно слушались, что и спасало нас долгое время. Но однажды случилось непоправимое…

В 1943 году, когда наши войска стали теснить немцев, фашистское командование издало указ ликвидировать 8-ю партизанскую бригаду. Эта операция у них называлась «майская экспедиция». Узнав об этом из своих источников, отец предупредил партизанский отряд, находящийся вблизи от нашей деревни. Это было то время, когда у партизан уже не осталась почти никакого оружия и продовольствия. Всем партизанам дали срочное указание уходить в леса, в труднодоступные болотистые места. Но все не могли уйти, не успевали. А месторасположение тех, кто остался, фашистам выдали предатели. И два отряда, в одном из которых был мой брат Николай, попали в настоящую мясорубку.

В котле

Командир, отдавая последние указания перед боем, сказал: «Идите по головам немцев, вдруг кому-то удастся прорваться и выжить!» И раздал товарищам оставшиеся гранаты, чтобы те могли подорвать себя в том случае, если им грозил бы случае плен. О том, как зверски пытали фашисты пленных, всем было известно…

Бой был страшным. Почти безоружные партизаны попали в настоящий котел. Моего брата Николая, который был пулеметчиком, сильно ранило. Его бок и ноги были простреляны пулями – разрывными. Так он и лежал, истекая кровью, пока все не стихло. Время, от времени приходя в себя, он лизал росу с травы и снова забывался. А на третьи сутки на него набрел старик из близлежащего поселка. Увидел, что боец серьезно ранен, да совсем ослаб от потери крови и пошел назад, сказав ему, чтобы ждал, вернется – поможет. Николай только и мог, что думать, вот, приведет немцев, схватят, будут пытать. Но дед пришел один, принес с собой еды и все необходимое, чтобы обработать и перевязать раны. Потом Николая переправили туда, где прятали всех раненых партизан, их удалось собрать человек сорок. Укрытие это соорудили в болотине, зная, что немец туда не сунется. Многие люди из окрестных сел и деревень помогали раненым – продуктами, одеждой. Некоторых разобрали по домам. Но были и такие, которые доносили об этом фашистам.

«Госпиталь» под полом

Отцу передали, где находится Николай. Семья подумала и решила отправить к нему его молодую жену, чтобы та повидала раненого и отнесла продуктов. Риск был огромный, поэтому отец долго учил невестку, что именно сказать, коли остановят немцы или полицаи. И вот, наконец, с узелком и с годовалой дочкой на руках, та тронулась в путь. Конечно же, когда ей пришлось проходить мимо гарнизона, немцы ее остановили и стали спрашивать – зачем это она идет в том направлении, где прошел бой. Пришлось ответить, что сильно заболел ребенок, врачей в деревне нет, нужно добраться до бабки-знахарки из соседнего села, иначе девочку не спасти. Сколько страха натерпелась в эти минуты молодая женщина, одному Богу известно! То ли убьют, то ли схватят, и будут пытать в застенках… Ей задали еще один вопрос – зачем столько продуктов с собой несет? «Так денег-то у нас немецких нет, советские сейчас – просто бумага, а со знахаркой продуктами надо расплатиться» - только, и смогла сказать. Отпустили.

Она дошла. Среди окровавленных скелетов, стонущих в какой-то темной землянке, не сразу нашла мужа, а, найдя, не сразу и узнала…

Отец решил прямо под носом у фашистов (рядом была центральная дорога на Ржев) провезти раненого сына и доставить его домой. Соорудил под досками в полу прихожей временное укрытие, запряг лошадь, набросал в телегу сена, бросил туда покрывало и поехал. То, что его не остановили на обратном пути, то, что никто не сел в телегу прямо на едва живого, прикрытого сеном Николая, то, что немцы не проверили, что там, ткнув в сено штыком – чудо! Несколько дней держали моего брата в комнате, уж больно он плох был. Младших детей туда не пускали. А потом от греха подальше уложили его под пол. Снимали несколько досок, забирались туда, промывали раны травяными отварами, перевязывали. И каждую минуту ждали – вот немцы нагрянут! Тех, кого уличали в помощи партизаном, они сжигали прямо вместе с домом. Помня об этом, Николай нам сказал: «Если случиться, что хату запалят, не вздумайте меня вытаскивать, спасайтесь сами!» Когда все уходили по делам, а я оставался стеречь брата один, я всегда садился рядом с открытым окном. Отец научил: «Вдруг полезут под пол, а ты выскочишь, сразу за угол сворачивай и беги, что есть мочи!»

Без шансов выжить

За отцом так давно следили, что не произойти худшего просто не могло. И вот однажды…

В тот день я был в поле, снова пас скот. И не знал, что к нам нагрянули немцы. Но мне вдруг стало так плохо, так тоскливо на сердце, что я только и мог, что мучаться, да плакать. А когда вернулся, узнал, что отца арестовали. Приехали на машине несколько автоматчиков, брат, к счастью, вовремя услыхал немецкую речь, успели замаскировать его укрытие. Пока отцу задавали вопросы, он все уводил их подальше от того места, то якобы табак искал, то одежку собирал. Потом его увезли. Почему-то никого из нас не убили и дом не сожгли. Хотя перед этим на моих глазах так поступили с другой семьей, к которой я зашел в недобрый час. Девчушку – дочку тех людей, немцы пристрелили на моих глазах. А меня ее отец все-таки сумел спасти – доказал фашистам, что я чужой, не из их семьи.

Мучили моего отца страшно. На допросы толкали перед собой, а с допроса тащили волоком. Мама однажды поехала, чтобы хоть увидеть, хоть что-то передать, и ей об этом рассказали. И, конечно, не пустили повидаться с ним.

А тут наши войска погнали немчуру прочь, фронт приближался, и фашисты заторопились. Пленных они побросали в холодный вагон и погнали по направлению к Германии. Мало кто доехал живым. У отца с одним мужчиной был договор – кто останется, жив, тот найдет семью второго и расскажет о его судьбе. Вот этот мужчина и нашел нас уже после войны году, описал последний разговор в вагоне. Вряд ли отец – измученный и истощенный, имел шансы выжить. Больше мы о нем ничего не слышали.

«И все у нас хорошо…»

А нашей семье, как и многим другим партизанским семьям, помогло командование отрядов. Нас перевезли в отряд, вместе с раненым братом. Там мы с матерью работали, помогали, как и чем могли, а партизаны нас кормили. Когда немцы драпали из Подборовья, они сожгли все дома, кроме тех трех – предательских. Мы с мамой смотрели издалека, как полыхала деревня. Командир отряда предложил нам поселиться в любом из этих домов. Но мать твердо сказала: « Лучше в темной землянке жить будем, но в дома предателей – ни ногой! Противно!» Ее поддержали остальные обездоленные односельчане. Тогда партизаны с нашего согласия спалили и эти хаты. С еще одним братом Павлом мы стали потихоньку валить лес, чтобы отремонтировать наш дом.

Николай, едва поправившись, ушел на фронт. А потом на него пришла похоронка… И брат Василий пропал без вести, позже кто-то нам рассказал, что он сгорел в танке. Я никогда не забуду, как плакала мама, услышав в 1945 году: «Победа!»

Павел после войны уехал на заработки в Карелию. Я же нашел себе невесту, оказалось, что Валя жила в соседнем селе. Поженившись, мы тоже уехали в 1954 году в Карелию, к брату. Очень хотелось забрать с собой мать, но она привыкла к родным местам, и осталась жить в доме, что мы для нее заново сами отстроили.

И все у нас складывалось в жизни хорошо, да войну разве забудешь? А еще я жалею, что сын у нас – только один, разве это дело, когда сам я из такого многодетного рода!