НА ВОЙНЕ, КАК НА ВОЙНЕ

В пятидесятые – шестидесятые, да и в более поздние годы прошлого столетия, когда еще дышали и трудились, тогда еще полные сил, участники Великой Отечественной войны, было принято приглашать их в школы, техникумы, институты, на комсомольские собрания, слеты, конференции, где они рассказывали молодым о своих ратных подвигах. Многие из ветеранов с радостью отзывались на эти предложения. В нашем коллективе только Георгий Соколов регулярно и наотрез от приглашений отказывался. И объяснять ничего не хотел – нет и все. Но, однажды, немного подвыпив, рассказал он мне о причинах своего поведения. Передаю его рассказ близко к его повествованию и по форме и по содержанию.

- Повествует это Жора, как все называли Георгия. А меня прошу не обессудить.

«Сижу это я, значит,своим голым, с начала войны не мытым, словянским задом, к немецким фашистам – оправляюсь. Они не стреляют – знать русской задницы давно не видели, или удивились очень: не каждый день увидишь перед своими окопами русскую жопу. А она, жопа, и на войне – жопа. Значит, сижу я к ним этой самой штукой - в их немецко - фашистскую сторону попердываю - вдруг напугаю. И тут, выходят из меня последние запасы гороха , и только я свои галихве натянуть собрался, раздался выстрел – в меня гад стрелял, ну, стрелял в меня, а попал в нее. Она же из двух половинок состоит – вот он, снайпер видать, обе враз и прострелил. Ну, я как сиганул, ни один чемпион мира по прыжкам в высоту таких достижений не имел, точно. Мог бы я и олимпийским чемпионом стать.Ну, сиганул, значит, к своим, а тут на немецкой стороне хохот дикий начался. Тут же и наши заржали. Посмеялись совместно несколько минут, а потом давай палить друг в дружку со всех видов оружия. Вот таким было мое первое боевое ранение. Потом было несколько других: под Минском, под Будапештом. Были и два ордена «Красной звезды» и медали. Но самая дорогая награда для меня- желтая ленточка за легкое ранение.

Немец тоже, видать, похохмил. Только самая большая его хохма была, что он на нас полез. Нашел на кого лезть. Ни в одной из покоренных им стран, никто на передовой ему голый зад, точно, не показывал. А тут ему – на! Они и не стреляли вначале, видно, удивлены были, с начальством согласовывали, как быть. В их инструкциях точно не было, что делать, когда на передовой голую жопу показыают, а как только согласовали,видать до фюрера дошли- Что, мол, делать, мой фюрер - показывают. Стрелять, - приказал Фюрер, посоветовавшись с Евой Браун. Так и прострелили. Жора хмыкнул" - Если бы не баба, может все и обошлось.

- Не понял, - остановил я его рассказ вопросом, - ты – то по какой инструкции полез за бруствер демонстрировать свою филейную часть?

- Да ни по какой. Молодой был, дурной и неопытный. Часть стояла в обороне. Немецкие окопы метрах в сорока. Каждая былинка пристреляна. Немцы минометный огонь открывали криком: кому? И отвечали – Иванову, или Петрову. Мы так хлеб делили, ну, а они нам по именам мины пуляли. Так вот близко окопы были, что даже речь была слышна. Еду ночью в термосах притаскивали. Был это немецкий, крупный такой горох, разваристый. Его в термосах приносили – горячий, пахучий. А с горохом пополнение приползало. Люди гибли –то каждый день. Вот , вместе с этим горохом и мы, молодые, пополнение и прибыли ночью. Я горох свой сдури весь сразу с голодухи и съел. Старики , не зная когда в следующий раз прдовольствие прибудет, делили каждый свою порцию на несколько раз, а я молодой, все и съел. А только солнышко взошло, меня пучить стало. Терпел сколько мог, а потом соседа спросил, слушай, а где здесь у вас в сартир ходют. А он посоветовал: лезь, мол, за бруствер, немцы в таких случаях не стреляют, договоренность, мол, есть - война войной, а срать - то надо Я и полез. Не знал же я, что у нас был отрыт специальный окоп, куда «ходили» на лопату, а птом все, что на нее наделали, бросали в сторону немецких позиций. Как позже сказал Твардовский : «получай, фашист, гранату». А старик, дурак, решил на до мной подшутить и отправил меня к немцам с голым задом. Вот и вся эпопея моего боевого крещения. – Жора замолчал, закурил, глубоко затянулся.

-Ну, а чего к пионерам не ходишь, были ведь у тебя и другие боевые будни.

-Были. Ходил. А однажды встретилу пионеров сослуживца. И с тех пор не хожу.

- А дело было в Белоруссии. Был у нас начфин. Как из боя выйдем, кто жив и не ранен тяжело, какое – то время отдыхают. И тут появляется наш начфин – капитан Егоров, ни в одном бою как – то умудрялся не учавствовать, и начинается: на партийных собраниях: тот трус, этот трус, этот покинул поле боя, а этот самострел. Ненавидели его люто. И вот, в один, для него не очень прекрасный день, после того, как мы после тяжелых боев, были отведены на переформирование и отдых – более трети батальона легло под той белоруской деревенькой, явился Егоров. Поместили его в единственном уцелевшем двухэтажном доме, стащили в этот дом какую – никакую мебель, а начфин давай нас разделывать на собрании.. После собрания, мы, молодые офицеры, а я уже был младшим лейтенантом,подобрал в полной боевой экипировке убитого немца, пристроили ему на голову каску, закрепили в его руках автомат, и поставили его в дверях начфиновских апортаментов. Потом в двери постучали. Услышали его крик: войдите. Мы спрятались за угол. Немец, понятно, войти не мог. Начфин открыл дверь и увидел уставившего на него автомат, фашиста. Егоров бросился к противоположной стене и сиганул в окно. Он сломал руку и ногу, а кроме того, как мы узнали позже, он наделал в штаны. Больше этот Егоров не воевал. Вот его – то я и встретил на одной из комсомольских конференций. Он распинался о своих боевых подвигах. Меня он не узнал. Больше я на эти встречи с тех пор и не хожу".