Нынче утром спозаранку Пробудился ото сна: То ли трезвый, то ли пьяный – Снилась снова мне война. Вся душа моя клокочет, Вся душа моя бурлит, Пепел сердце жжёт и точит, Кровь во мне огнём горит. Снилось то, чего не видел, Снилось то, чего не знал, Я любил и ненавидел, Я молился и стонал. Видел я во тьме далёкой Пьедестал и обелиск, Видел гнев и видел слёзы На глазах родимых лиц. Обелиск в земле немецкой И начертано на нём: "Здесь лежит еврей советский, мстивший смертью и огнём". Ниже: "Лёвка Малахович, Бывший гродненский еврей", Автомат, кинжал и каска Тех времён военных дней. Ах ты, Лёвка, ах ты, Лёвка! Ах, вихрастая башка! Не погиб на поле брани, Был убит из-под тишка! Не в бою, не в рукопашной, И не в схватке штурмовой, Был убит винтовкой нашей Хладнокровною рукой. Здесь история такая, Не расскажешь второпях. Много лет её хранил я Лишь в душевных тайниках. А теперь года на склоне, Я в израильской земле, И всё чаще сердце стонет – Брежу правдой о войне. И не днём тебе покоя, И не отдыху во сне – Сердце жгут воспоминанья О войне, и о войне. След войны не только в травмах, След войны всегда в сердцах. Память сердца – память боли, И она – в его рубцах. "Эх ты, Лёвка, эх ты, Лёвка! Эх, вихрастая башка! Эх ты, рыжая головка! Эх ты, бисова душа!". Так отец, бывало, скажет И смахнёт слезу рукой. А на сердце камень ляжет Неизбывною тоской. Никогда его не видел, Никогда его не знал, Потому что в годы эти Был ещё я слишком мал. Шла война и гибли люди. Это знал. А кто ж не знал? Знал, что День Победы будет, И его, конечно, ждал. Знал, что вся родня на фронте, Что при деле мужики. Знал, что были похоронки, Бабы выли от тоски. Пролетели годы эти, И закончилась война. Только в доме нет веселья, Как в могиле тишина. Не вернулся Лёвка – мститель, Не вернулась и родня. Тогда кто же победитель? – Грыз вопрос всегда меня. Лёвка наш – отцу ровесник И двоюродный братан, Весельчак и заводила, И немножко хулиган. Лёвка – всей родни любимец, Говорун и рифмоплёт. Праздник без него не праздник: Он и спляшет и споёт, И сыграет на гармошке. А с гитарою в руках Сердце девок приворожит До затмения в мозгах. Но пришло войны проклятье Горьких лет и горьких слёз: На фронтах воюют братья, А в домах царит мороз. И, конечно, похоронки, Как змеиная напасть, Жалят ближних, жалят дальних, Жалят всех. Чтоб им пропасть! Ну а Лёвка изменился Почернел и похудел. И с гитарою простился - Стал жесток от ратных дел. Ищет Лёвка рукопашной, Словно пьянь хмельной стакан. В рукопашной – Лёвка страшный, Как сикач от мелких ран. Из разведки переведен Лёвка был в пехотный строй, Потому что беспределен Был он с немцами порой. Много раз ходил он в поиск, Но обычай был таков, Что обратно приносил он Только мёртвых "языков". Лёвка их душил удавкой, Рвал зубами и ножом, Так разделает фашиста – Не собрать его потом. Поначалу был он справен, Службу нёс как все кругом, И удачлив и нахален. Жёстким только был с врагом. Со своими прям и ровен: Может выпить, может спеть, А с гармошкой на полянке Может за сердце задеть. Но однажды на привале Лёвка встретил земляка, Посидели, поболтали, Даже выпили слегка. Помянули всех знакомых, Молодых и пожилых. Под конец спросил он робко, Что тот знает про родных. Дело в том, что Лев из Гродно. В тех краях его семья: И родители, и сёстры, И братья, и кумовья. В оккупации военной Вся родня от первых дней. И который год воюет – Ничего не знал о ней. Ну а нынче выпал случай – Вот привал, и вот земляк. И, возможно, он расскажет Про семейство: что и как. А земляк обмяк чего-то, Потемнел и попросил, Указав на флягу взглядом, Чтобы Лев ещё налил. "Эх, браток, - сказал он тихо, - Мы теперича с тобой Горемычные сироты". И затих, дымя махрой. "Как сироты? – Лев не понял, - Ну-ка толком объясни: Там моих, считай, полсотни, И твоих десятка три". А земляк дымил и плакал, Слёзы молча утирал. А потом, размяв окурок, Тихо-тихо простонал: "Всех во рву угомонили, И спалили хутора. Там теперь у нас с тобою Ни кола и ни двора. Нет родимых, нет сердешных, Нет моих и нет твоих. Не видать с тобой нам больше Наших милых, дорогих. Я теперьча в ожиданье – Вышел Сталина приказ: "За поруганную землю Отомстить" и кончен сказ. Нам три дня даётся ровно, К ногтю всех: и стар и млад, На земле фашистской чтобы Был такой же чад и смрад. Так что выпьем по последней И соснём часок-другой. Завтра утром – жечь германцев И косить – сплошной косой!". Он допил из кружки тихо, Губы вытер рукавом, Подтолкнул мешок под ухо, И заснул мертвецким сном. Потемнел от горя Лёвка От бровей и до ногтей. Только рыжая головка - Как огонь среди углей. Так сидел окаменело До зари. А лишь рассвет Подсветил туман несмело, Он исчез – простыл и след. Через пять часов вернулся, Будто вырос из земли, По-собачьи отряхнулся, Воду пил минуты три. Взводный сунулся с разносом: "Где ты был, едрёна вошь! Весь в грязи. Куда мотался? Когда надо – не найдёшь! Тут приказ – "язык" нам нужен. Дуй-ка к немцам сей же час. Ты здоров или недужен? Заболел, не ровен час? Что-то, брат, ты ликом тёмен, Лишь глаза горят углём. Ладно, после отлежишься, И закусим мы потом. А сейчас бери команду, К немчуре ваш нынче путь. Сцапай этих окаянных, Притащи кого-нибудь". Лёвка крякнул, плюнул смачно, За верёвку потянул, Двух германцев через бруствер Как котят перемахнул. Взводный с радости опешил, Обалдел, сказать точней, Заплясал вокруг трофея Как варнак вокруг коней. "Ай да Лёвка! Ай да ухарь! Ведь справорил в самый раз! Как ты надобность разнюхал, Я ведь только взял приказ? Да постой, ты без приказа, К немцам лазил не спросясь? Ах, охальник! Ах, зараза! Ладно, скрою твой проказ! В самый раз поспел, чертяка! Надо срочно доложить. Что связал так крепко гадов? Развяжи! Им надо жить". И толкнул ногой легонько Связку фрицев невзначай. А они окоченели Три часа как, почитай. "Что наделал, мерин хренов! Ты ж их насмерть задушил! Мне без надобности трупы! Всю работу загубил! Дуй назад! Живых мне треба! Понял, дурья голова?! Ладно, малость обогрейся. Да давай пожри сперва". Лёвка враз оборотился, Трёх солдат поднял с собой, И в тумане растворился За окопною чертой. Пять часов прошли спокойно. За окопом тишина, Нет ни выстрела, ни взрыва, Будто выдохлась война. Вдруг кусты зашевелились, И оттуда как кроты Наши хлопцы объявились: Ни пальбы, ни суеты. Взводный сунулся навстречу: Целы все, в глазах тоска, А у Лёвки на верёвке Два немецких мертвяка. "Что ты делаешь, зараза!", - Взводный сипло зашипел, - Что ты падаль эту тащишь?! В СМЕРШ, мерзавец, захотел?! Со дня на день в наступленье. Что я в штабе доложу? "Языка" добыть не можем? Лёвка душит немчуру?! Всё! Конец! С тобой нет мочи! К пехотинцам шагом марш! Ты в разведке отслужился! Там души! И кончен сказ!". Что ж, в пехоту – так в пехоту, Не великие дела. Здесь у всех одна работа – Немцев квасить без числа. Он и квасил, не считая. У него один закон: Если немец – значит мёртвый, Если не был – будет он! Время шло. И вот к границе Докатилася война: До Германского предела Добралась теперь она. Полк застыл почётным строем, Все отличья напоказ. Перед строем объявляют Строгий Сталина приказ. "Смерть захватчикам немецким! Оккупантов не щадить. За поруганную землю Беспощадно отомстить. На Германию обрушить Смерч советского огня. Всё зачистить, проутюжить. Срок такой – всего три дня. А потом, война по плану, Чтобы каждый твёрдо знал: Мести срок указан строго, Кто нарушит – трибунал!". Артиллерия накрыла Немчуру сметая в прах, И Германия завыла, Защемлённая в клещах. А потом пошла пехота: Чистить, мять, крушить, давить. Такова её работа – Всех в расход, коль хочешь жить. Реки крови, горы трупов. Вонь стоит – не продохнуть. Трое суток смерть гуляла Как разнузданная жуть. А потом приказ – Отставить! Месть свернуть и всё прибрать! Бой вести обычным планом, Даже пленных можно брать. Ну а Лёвка Малахович - Он германцев не щадит, Озверел от горя вовсе, Без разбору суд вершит. Немцев рубит как капусту На четвёртый, пятый день. И в шестой крушит поганых, Обессилил, словно тень. На седьмой зачистил фольварк, И в горячечном бреду Рухнул на земь, словно колос Под косою поутру. Суток двое без сознанья Пробыл он, весь свет браня. А очнулся под конвоем, Без погон и без ремня. В трибунале сказ короткий: "Тебе Сталин не указ? Он тебе для мести правой Дал три дня. Слыхал приказ? Раз слыхал, пожалуй к стенке. Немцы – тьфу, но Сталин – нет! Мы тебе закроем зенки На заре в один момент! На рассвете хмурым утром Лёвку вывели во двор, Даже рук не развязали … И свершился приговор. Ах ты, Лёвка, ах ты, Лёвка, Ах, вихрастая башка, Не погиб на поле брани, Был убит из-под тишка. Не в бою, не в рукопашной, И не в схватке штурмовой, Был убит винтовкой нашей, Хладнокровною рукой. А земляк тот Лёвкин выжил, И на нарах в лагерях Моему отцу поведал Всё, как есть, о тех делах. Тоже, значит, выпал случай – Нары вот, и вот земляк, И на сердце камень жгучий, Не столкнуть его никак. Время лечит сердца раны, Но, наверно, не всегда: Душу насквозь прожигают Те проклятые года. Не смириться с той утратой, В сердце боль не заглушить, Видно с нею мне, ребята, До конца придётся жить. Снова слышится команда: "СМЕРШ, готовьсь! Патрон дослать!" – Это значит, нынче тоже Лёвку будут убивать. Эх ты, Лёвка, эх ты, Лёвка, Эх, вихрастая башка, Эх ты, рыжая головка, Эх ты, смертная тоска. Никогда его не видел, Никогда его не знал. Память сердца, голос крови - Вот, балладу написал. Может дальние потомки Поведут другой отсчёт, Перемелют, перекрутят, И закроют крови счёт. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
