…Он глядел вслед уходящей под полог густого леса девчонке, не отрывая от миниатюрной, слаженной фигурки тяжелого взгляда. Елена после душевного времяпровождения шла пока неуверенно, будто подчеркнуто-вежливо по отношению к окружающему пространству, и от этого в ее походке проглядывало нечто особенно утонченно-девичье, трепетное до одури во всем нутре. Она слегка поскальзывалась на шишках и смешно при этом взмахивала руками… Как у Лермонтова – «Смеясь неловкости своей».

- «Мы север свой… отыщем без компАс-с-са… Угрозы… матерей… мы зазубрили, как завет» - вслух пропел Богдан без мотива, каким-то не своим голосом и жестко сдавил губы. Через пару секунд непроизвольно ударил кулаком по панели машины и договорил речитатив:

- «А ветер дул, с костей сдувая мясо… И радуя… прохладою скелет!»… С-су-учка! – вдруг прошипел он с неостановимой внутренней дрожью.

Внутри парня творилось что-то невообразимое. Он чуть ли не до боли сомкнул веки, и в тьме пространства памяти замаячили картинки.

 

Конец восьмидесятых. Стена старого киевского дома, обшарпанная и грязная, как и все остальное в ту бесконечно-далекую эпоху. Серые сумерки. Да, тогда ВСЕ казалось грязным, безнадежным, глухим, сумеречно-серым, ОПАСНЫМ. Как и банальная мелодия, завывания нежности про любовь и верность, грусть и светлое настоящее Юры Шатунова. Этакого символа, фона эпохи. Нищета, пустые прилавки, смущенные до неузнаваемости взрослые, вырывающиеся из под контроля детишки. Пустота безвременья, слом эпохи. И неотвратимый, трепещущий аккордами ветров, милитаризм состояния материи. И нежный голосочек того пятнадцатилетнего мальчика, и толпы накачанных малолеток, хозяевАми входящих в киевские дворики. Юра Шатунов из недалекого кафе или ночной дискотеки – и загон конкурентов в застенок глухого двора. И отчаянные вопли несчастных загнанных, и визги накрашенных цирковыми мартышками девчонок, ждущих, какая же сторона сегодня овладеет их… Да-да, их мыслями и чувствами на всю оставшуюся, понятное дело, счастливую жизнь.

Потом (Юрочка, пой, пой, соловушка!) кастеты и нунчаки сменялись железом, конкуренция за девчонок и уважение сменялась конкуренцией за рынки, территории контроля… Русский государственный активно сменялся мовой. Стремительное наступление СЛЕДУЮЩЕЙ жизни.

Летящие по вызовам затаившихся по квартирам граждан «канарейки» «жигулят» желто-синего цвета, от которых, бывало, разбегались со скоростью метеоритов по разным дворам, если не успели получить удара, от которого не встать. Эти канарейки сменили ядовитый окрас, да от них уже и не разбегаются, договориться куда интереснее и полезнее для будущего…

Но поет пока Юрочка- светлый-мальчик-детдомовец, и не заглушают негу его голосочка ни шлепки ударов, ни обреченная матерщина, ни визг девчонок, ни выстрелы. Ничто из музыки НАСТОЯЩЕЙ «дискотеки восьмидесятых». Поет, сладкоголосый, под простенький свой ритм. О любви мальчика к девочке, девочки к мальчику, мальчика к мальчику… «Тьфу, Б….! Где мой ствол!»Эпоха! «Это был целый мир, унесенный ветром», целая глобальная часть времени. «Псы с городских окраин… Есть такая порода!» … «А в этом месте… по-другому не прожить!».

Картины детства-юности мутили, резали сладчайшей истомой, светлой тоской ушедшего в небытие но незабвенного века, где осталось девяноста процентов тебя…. Издевательство эстрадной дискотечной попсы – уже даже не издевательства над реальностью, а напротив – железный правдивый фон, окрас и «озвук» безвременья, катаклизма серийной местечковой цивилизации и нарождения эпохи окончательных расчетов с бессмыслицей.

Медоносный голосок детдомовца возбуждает, понятное дело, не слух, не эстетику вкуса, а радостную, весело-военную память ушедшего времени саморасцвета.

Эта «панночка», вышедшая в лесочек «по неотложке». Понятное дело, с утра пива-то нахлеставшись…

Украинец резко вылез из машины, остервенело хлопнув и без того помятой дверцей. Не размышляя ни секунды, рванул в том направлении, где скрылась девушка. Взгляд его был по меньшей мере страшен.

 

- Не торопись, пани! – хрипло приказал он ей, как раз застегивающей пуговички на джинсах. Парень задыхался. - Не торопись, я сказал!

- А! Ты чего??!!! – Ленка от неожиданности даже успела испугаться, как застигнутая на неловкости, - Эй-эй, ты куда?? Эй! Дурак, что ли, сто-ой!! – «Отваль-ли! Не лапай меня, дурра-а-к!» - резанули по памяти организма восьмидесятые, - Эй, Боня!!! Я уже и так, кажись, кровью писаю от тебя! – Ленку уже развеселил порыв хохла, застегиваться, по меньшей мере, она перестала, подчиняясь приказу…

«Пропал… ПРОПАЛ!!!» - бушевало у украинца в голове.

Мужик буквально сгреб ее в могучей охапке, подбросил невиданным движением в воздух, чтоб шмякнуть на мох.

- А будешь не кровью, а органами, пани! – безумно зашептал он ей в ухо, сладострастно заминая его чувственными губищами, - С-сучка… Любимая… Тварь, обож-жа-аю…

- У… у тебя… у нас… Ствол в машине оставил, эй!

При этих словах хохол вздрогнул и прервался в начинании. Но сразу за этим…

-Ххххрен с ним!! Совсем… Со всем – хрен! – тонкие пальцы пребольно вцепились уже в обнаженную спину и прижали его к телу так, что что-то-там вожделенно захрустело, - Да-вай! Че встал!!!... – далее мяукающее-мырлыкающий поток бессвязного мата из девичьих уст явно показал, насколь сладка и страстно-ожидаема доставляемая им звериная боль.

- Берегись!... Растерзаю я тебя… Панночка! – вырвалось из глотки звериное рычание. Треск отлетающих от рубашки пуговиц был ему ответом…

 

На подъезде к Вязовке, куда далеко не без труда привез Степан Сибиряка, путь «пятерке» внезапно перегородил «сорок первый «Москвич» темно-зеленого цвета с новгородскими номерами. Машина, бывшая припаркованной у обочины на окраине деревни, откуда уже виднелся Степкин дом, дернулась с места, показывая этим остановиться довольно быстро движущемуся «Жигуленку», в салоне автомобиля проглядывались двое.

Первым помыслом Владимира прозвучало «К чему гадать – любой корабль – враг», он нащупал железо в кармане сменившей «вечный» пиджак легкой ветровки. Но затем что-то приостановило его, какая-то невнятная подсказка – то ли посланный свыше инстинкт самосохранения, то ли что-то другое, но это самое не дало ему ответить на предложение остановиться выстрелами, и он нажал на педаль. А может, сама встреченная машина не излучала вражды, не фонила привычной опасностью.

Повернувшись к Степану, спросил междометием:

- У?

- Понятия не имею, - растерянно отвечал Степка.

Меж тем дверца «Москвича» открылась, выпустив водителя, неторопливо направившегося напрямую к «Пятерке». С другого бока вышел мальчик лет тринадцати.

«В полный рост. Смелый» - почему-то подумалось Мамину.

Вообще, сейчас у Владимира нередко проскакивали мысли или даже построенные про себя фразы, за которые он «не отвечал», то есть обдумывать которые приходилось уже после их зарождения или произнесения. Все это ему нравиться не могло по определению, но… что происходило, то происходило уж. Он даже за последние сутки порой чувствовал себя… О БОЖЕ! ПЕШКОЙ! Не в человечьей, естественно, игре, но все же, несомненно, в чьей-то.

Водитель «Москвича» спокойно приближался к заляпанному грязью «Жигуленку», только что вынырнувшему на селянское раздолье по проселку из глухой чащобы. Тому самому проселку, с которого начались последние приключения местного парня, где он встретил таинственного Арсения с его сумасшедшим письмом.

 

Сибиряк потратил битый час времени, вызнавая от тормознутого Степки, каким образом возможно въехать в его деревню не по основной трассе, не так, чтобы все видели нежданных посетителей. Когда они все таки определились с дорогой, бывшему почтальону внезапно сделалось дурно – он жестикулировал руками, чего-то невнятное мычал, показывая то на дорогу, то в сторону глухой стены леса.

- Что! Остановить тебе, что ли? – тогда спросил Мамин, уже начавший слегка раздражаться от неадеквата соседа,

- Не… не, не!!! – замычал испуганно в ответ, - едем!!! Это то место, то место, то место! – затрендил тот вдруг скороговоркой

«Эк тебя, милой, притерли! – подумал про себя Владимир, - вот ведь, что бабы с нами делают!» И уже в коий раз улыбнулся в такт собственной белой зависти. К тому, чего не довелось испытать самому. Да ладно, кажись, впереди и без того много нового, будет и на ЭТОЙ улице праздник.

 

- Оружие, наркотики?... – раздалось меж тем над ним монотонно-ментовское. Опять пора удивляться – ведь не мог же он настолько увлечься внутренними мыслями, чтоб подошедший мужчина оказался неожиданностью. Нет же! Мамин «вел» каждое движение незнакомца, как и полагала полезная, накачанная годами, привычка, но тем не менее… Как будто для некоего подобия «второго Я» подошли неожиданно. Необъяснимо неожиданно.

Мамин упер взгляд, полный внеземного спокойствия, в человека из зеленого «Москвича». Мужик, примерно его ровесник, сухощавый, жилистый. Характерный шрам через все лицо, абсолютно не уродующий внешность. О БОЖЕ! «Оружие, наркотики» - это была… ШУТКА! Человек этот мог смеяться в момент ВСТРЕЧИ, и это при том, что сразу, невооруженным даже свирепой памятью взглядом, стало бы ясно, КТО это такой подошел, ЧТО скрывает под собою данная фигура. Он и смеялся то не глазами – те были жестки, как в лучших кадрах культовых военных фильмов. Улыбался, шутил он… фигурой. Иначе трудно было определить характер данного состояния.

Человек, стоящий над «Пятеркой», возбуждал голову загадочным тремором, вполне объяснимым бы при предстоящей схватке, но в данном случае схваткой и не пахло, поскольку она явно не была нужна данному персонажу. Вернее сказать, и схватки бы не было, было бы элементарная, неотразимая ликвидация – при всем НОРМАЛЬНОМ отношении к собственной персоне, Владимир понимал, что, увы, другого исхода ТУТ быть не могло бы.

И это тоже удивляло – подобные мужчины ему пока на жизненном пути не встречались. Очередная новость в стремительно мелькающих кадрах нового состояния себя и мира вокруг.

- Ну, добры молодцы, пришла пора познакомиться, - продолжал «улыбаться» по-своему человек, - кто вы и куда путь держим. Явно ж неспроста вы здесь.

Сибиряк про себя отметил, что «Москвич» неспроста занял «пост» именно в этом месте. И лес еще пока по краям, и из деревни нет обзора на точку, в то время, как Вязовка вся, как на ладони. Единственное, что удивляло – так это благожелательность мужчины, хоть и проглядывал на боку знакомый силуэт, и кисть правой руки неподалеку блуждала… И все равно – бесстрашная уверенность парня налицо! Он смотрел на Мамина, сканируя, казалось, все потаенные глубины сознания последнего. Наверное, благожелательность пришла именно от этого сканера.

Владимир вышел из машины, предварительно жестом показав Степану сделать то же самое. Чтоб говорить на равных.

- Человека домой привез, - наконец произнес он, - Степ, покажи отсюда дом твой.

- Да. – внезапно подключился тот, - Вот, человек решил привезти меня из Питера, а то… - он замялся, не представляя, что можно еще сказать, и стоит ли вообще….

- Степан? – перебил его незнакомец, расставив все точки над «и» Тот поспешно кивнул, - Мы знакомы. Ты кто? – мужик бесцеремонно вперился взглядом в Сибиряка. – Мое имя Марат Барков, это вот – жест в сторону подростка, - сынишку решил проветрить. А то что он видит в своей обители. Надо ж показать парню настоящую жизнь. Верно, Иван?

- Ты, наверное, знаешь меня, как Сибиряка, - наконец представился Владимир, - и, судя по всему, мы сюда с одной стороны прибыли.

Мужчины обменялись, наконец, рукопожатием.

- Да, знаю, - кратко отметил Марат. И, сделав упор на последнем слове, – Сибиряк – это Имя.

 

После непродолжительного разговора Мамина засвербила одна мысль, краткая и до умопомрачения нереальная – если есть у кого-то ПОДОБНЫЕ друзья, то зачем тогда этому кому-то еще какая-то защита, «прикрытие», ведь лишним покажутся мысли о чем-то враждебном, представляющим опасность – все это останется далеко за кадром иного бытия и существования. Один этот провинциал был способен… Нет, все же это совсем нереально!!! Таких не бывает, это из фантастического кинематографа пришелец. Со сколькими же еще такими… людьми-не-людьми познакомит его эта безумная девочка, «соколица варяжская».

Строящая свой мир на костях и трупах растворяющегося прежнего сознания, сообразно со своими представлениями о должном устройстве. На костях! На трупах! Но не натуральных, не «мясных» – а более соответствующих понятиям мыслящей материи – на руинах как обреченного, гнилого зуба качающегося привычного бытия.

 

- Есть у меня одно предположение о данном месте… - задумчиво протянул в процессе разговора Афганец, - так-так… пока не стоит обозначать ваш приезд. Видите ли, вы очень вовремя – по сложившимся обстоятельствам у меня не представлялось возможным выполнить одну из просьб нашей «кнесинки», а именно – передать средства и положительные вести твоей бабульке, Степ… Но, как говорится, вас ПРИВЕЛО, этого тоже следовало ожидать. Так что сейчас что-то должно вылиться. Есть одно предположение. Вероятность – девяноста пять!...