1.

 

Костик любил мечтать.

Чаще всего он мечтал о маме, папе, доме и качелях. Ему казалось, что качели обязательно должны быть большие, с широким сиденьем, как в том фильме про американскую семью, который их однажды водили смотреть.

На этот раз фантазии унесли Костика в большой, красивый, двухэтажный... нет, даже трехэтажный дом. Вот он бродит по нему, заглядывает в уютные комнаты. На стенах - яркие обои с причудливыми узорами, а на полках, на кроватях, на стульях, словом, везде – игрушки. А потом он выбегает во двор, а там – огромные качели… Вот он раскачивается на них, запрокинул голову вверх, смотрит на небо и хохочет, а мама – в этот раз мама представилась Костику худенькой, с короткой стрижкой и очень красивыми голубыми глазами – мама стоит на крыльце и улыбается. Она им любуется. Ведь Костик очень красивый и веселый, а таким сыном мама обязательно должна любоваться…

- Тебе что – особое приглашение нужно? Быстро в игровую комнату! – резкий окрик вернул Костика туда, где не было ни красивого дома, ни качелей, ни голубоглазой мамы – в столовую детского дома № 2. Ужин закончился, и теперь полагалось идти в эту ненавистную комнату, где здоровенный Мишка снова будет ехидно высмеивать перед ребятами его «заячью губу».

Костик вылез из-за стола, шумно отодвинув стул. Он не хотел, чтобы шумно, так получилось. Но на раздраженном лице Нины Ивановны этот нечаянный грохот вызвал знакомую гримасу – она нервно поджала нижнюю губу, от чего на её толстом подбородке нарисовались некрасивые складки. От вида этих складок Костику всегда становилось не по себе. Втянув голову в плечи и неуклюже переваливаясь, он поплелся в игровую.

Мишка в окружении нескольких ребят что-то строил из конструктора в углу комнаты. Костик уселся на ковер в противоположном конце игровой, изо всех сил стараясь не смотреть в ту неприятную сторону. Уставившись на грязно-зеленые обои, он стал усердно разглядывать узоры из жирных пятен и мелких бугорков, которых почему-то всегда много на стенах.

Постепенно мысли Костика переключились с Мишкиного присутствия в комнате на стоявший рядом грузовик. Колес осталось только два, ярко-красный кузов рассекала большая трещина, но зато в кабине еще был целехонек блестящий руль. Здорово, когда есть руль. Заурчав, словно настоящий мотор, Костик повез грузовик по ковру. И вдруг уперся в Мишкины сандалии. Мгновенно забыв про игру, не поднимая головы, Костик продолжал сидеть на коленках, ощущая, как неприятный холодок бродит по нему где-то внутри...

 

...Как это бывало всякий раз после столкновений с Мишкой, оставшись наедине и вдоволь наревевшись, Костик с наслаждением стал представлять, как в самый разгар ссоры на пороге игровой комнаты вдруг появляется ЕГО ПАПА. Его собственный, настоящий. Высокий, широкоплечий, с мужественным лицом и умными глазами. Какой папа на самом деле, да и есть ли он где-нибудь вообще, Костик не знал, поэтому мог придумывать его каким угодно.

- Кто здесь Костик Алексеев? – Все замолкают и восхищенно разглядывают ЕГО ПАПУ.

- Это я, - горько всхлипывая и утираясь рукавом, Костик выходит на середину комнаты.

- Ты плачешь? Кто тебя обидел? – ЕГО ПАПА строго обводит взглядом всех, включая находившуюся тут же Нину Ивановну, противно поджимающую губы.

- Это Мишка на него опять обзывался! – раздается дружный хор детских голосов. Мишка виновато опускает голову, а Нина Ивановна, сузив злющие глаза, обещает Мишке суровое наказание. А потом смотрит на ЕГО ПАПУ, и её лицо становится глупым. Зачем-то поправляя свой нелепый узелок из волос на затылке, она визгливо причитает:

- Вы знаете, это в первый раз, раньше у нас такого не было...

А ЕГО ПАПА снисходительно усмехается:

- Такого больше никогда не будет! Я пришел за своим сыном!..

На этом сцена их встречи всегда обрывалась. В душе у Костика наступало счастливое удовлетворение. А что представлять дальше, он не знал.

 

2.

 

... Что-то тянуло его туда, где он вырос. Все настойчивей не давало покоя, не отпускало.

В тот день, пораньше закончив дела и купив большой букет цветов, он направился в сторону детдома № 2. Кому были куплены цветы? Наверное, для кого-нибудь из прежней жизни.

Костя остановил машину напротив утопающих в зелени знакомых ворот. Какой она будет, эта встреча с детством?

Здесь, вот в этом стареньком двухэтажном здании, он когда-то узнавал жизнь. Дружил, ссорился, плакал от обиды, уткнувшись в подушку... Мечтал о родителях, радовался подаркам на день рождения... Здесь писал стихи, спрятавшись в туалете, когда впервые влюбился... А сейчас ему отчего-то страшно.

Больше пятнадцати лет он старался избавиться от воспоминаний и построить свою жизнь так, чтобы всё в ней отличалось от той, прежней. Наперекор и вопреки. Он хотел стать другим. Уверенным в себе и успешным. Не обращающим внимания на привычные насмешки, не вздрагивающим от громких окриков... А главное – он должен был построить СВОЙ дом и вырастить в нем своих детей. Не много ли это? Когда-то казалось, что слишком много и несбыточно.

Дом у него теперь есть, в нем живут жена и сынишка. Уверенным и успешным он стал. Значит, всё получилось. Может быть, поэтому и потянуло сюда?.. Может быть, пришло время оглянуться на прошлое без тоскливого ощущения безысходности?.. И сказать ему: «Смотри, а я сумел. Я победил тебя!»

Взглянув еще раз на выступающие из-за деревьев и высокого забора окна в глубине двора, Костя решительно встряхнул головой и направился к воротам.

...Перемены в детдоме произошли большие – ни тех мрачно-зеленых коридоров, которые он так хорошо помнил, ни тех плакатов и надписей про КПСС и светлое будущее... Детские рисунки и фотографии вдоль свежевыкрашенных ярких стен весело рассказывали об обитателях этого большого жилища, и на душе у Кости стало теплее. Пройдясь по знакомым закуткам, которые теперь казались маленькими и узкими, он остановился напротив двери с надписью «Директор Амосова Н.И.» Нина Ивановна! Директор! Странное ощущение. Вроде, и расстались хорошо с ней, когда его провожали; она, кажется, даже расплакалась... Но сейчас что-то неприятное шевельнулось в душе – не обида, нет, скорее, просто воспоминания... Впрочем, любопытство взяло верх, и Костя, слегка взволнованный, постучал и приоткрыл дверь.

За столом сидела полная пожилая женщина с высокой белокурой прической. «Ну и ну!» - успел подумать Костя, с трудом узнавая в этой солидной, ухоженной даме ту самую Нину Ивановну, которую они когда-то привычно называли «наша мегера». Некоторое время она с любопытством рассматривала вошедшего, а потом ее брови поползли вверх:

- Костик! Ты?!

- Точно, Нина Ивановна, это я. – Костя улыбнулся и подошел к столу, протянув цветы своей бывшей воспитательнице. – Это вам.

- Господи, не могу поверить! Ты так изменился! Не узнать! – она встала, оглядывая кабинет в поисках подходящей емкости для цветов, а Костя горько усмехнулся, подумав: «Да меня-то узнать не трудно, пожалуй... как бы ни изменился...»

Разговор получился недолгим. Костя отвечал на вопросы о своей жизни, сам спрашивал о детдоме, и чувствовал, как всё это возвращает его в прежнее восприятие себя – того, ребенка... Захотелось уйти. И в одну из пауз он решил закончить этот становившийся все более мучительным диалог. Вежливо похвалив произошедшие в детдоме перемены, он поинтересовался у Нины Ивановны текущими материальными нуждами заведения, обещал помочь и на этом попрощался.

Выйдя на свежий воздух, Костя долго простоял, прислонившись к перилам и не в силах вернуться в действительность. От нахлынувших воспоминаний в груди было тесно, больно.

С внутреннего двора на другой стороне дома слышались детские голоса – видимо, был час прогулки. Косте вдруг захотелось пройтись по когда-то родным аллеям, и он направился по знакомой дорожке. Сейчас она казалась маленькой, словно игрушечной.

Голоса становились громче, между деревьями замелькали детские фигурки. Мимо промчался мальчишка лет восьми, а за ним девочка помладше. Она обернулась и остановилась, чтобы рассмотреть неизвестного дяденьку. А Костя, взглянув на ее лицо, вдруг замер. Что-то невыносимо щемящее взметнулось в душе, вновь напомнив о детстве.

Он осторожно приблизился к девочке, всматриваясь в ее неправильные черты лица. «Заячья губа»! А девочка застыла, изучая присевшего на корточки Костю.

Что-то в этом детском взгляде показалось Косте знакомым: может быть, настороженность? Любопытство или… ожидание? Ожидание чего? Наверное, чуда.

- Как тебя звать? – Почему-то голос задрожал, и Косте пришлось сделать усилие, чтобы не выдать волнения.

А щеки девочки неожиданно покрылись ярким румянцем, и она молчала, покусывая губы. Эта застенчивость умилила Костю, он улыбнулся и подмигнул малышке. В ответ её губы сначала нерешительно дрогнули, а через мгновение расплылись в абсолютно доверчивой улыбке, показав щербатый рот. И она очень тихо ответила:

- Надя.

И поспешно добавила, словно уточняя:

- Надежда.

А потом вдруг спросила:

- Ты – папа?

Опешив, соображая, что сказать в ответ, Костя молча гладил девочку по голове. Она же, почувствовав расположение, подошла еще ближе, совсем вплотную, подняла ладошку и осторожно потрогала его щеку.

И Костя вдруг принял решение. Пожалуй, самое главное в своей жизни. Он встал, сказал девочке «Еще увидимся!» и решительно направился обратно в кабинет директора детдома, продумывая, как начать новый разговор.

Нина Ивановна оторвалась от телефонной трубки и удивленно посмотрела на Костю, вновь возникшего в дверном проеме её кабинета.

- Что-то забыл, Костик?

- Да… То есть… - Костя замялся, подбирая слова, а потом подошел очень близко к столу и начал говорить.

Вопросов было много. Сначала о девочке и ее истории. Оказалось, что родственников, которые могли мы препятствовать удочерению Надежды, нет. Потом о необходимых формальностях. После чего, еще раз попрощавшись с озадаченной Ниной Ивановной, он вышел из ее кабинета и направился во двор, где оставил девочку. Детей там уже не оказалось. Видимо, разговор с директором занял много времени. Было сильное желание еще раз увидеть Надю, но Костя все же решил сначала поехать домой. Предстояло самое трудное.

Садясь в машину, он на ходу набирал на мобильнике номер жены. Дождавшись ее голоса, Костя, несмотря на то, что собирался начать важный разговор издалека, вдруг неожиданно для себя сходу выпалил: «Светик, родная, я хочу взять девочку из детдома. Ты поддержишь меня?!». Последние слова он уже почти прокричал от волнения. В трубке после недолгого молчания послышалось: «Ничего не понимаю. Приезжай, поговорим.»

По дороге домой мысли Кости бешено скакали. Перед глазами сменяли друг друга то грязные зеленые стены из прошлого, то щербатая улыбка девочки, то складки на подбородке Нины Ивановны... Надя… Наденька… Надежда… Он мысленно повторял это имя на разные лады, вслушивался в него, словно таким образом мог понять, что чувствует этот ребенок, живущий сейчас в доме, где когда-то жил он сам… А вдруг… Костя даже зажмурился, представив, как какой-нибудь Мишка мучает ее ежедневными издевками... Что-то подступило к горлу, и по щекам поползли слезы.

Света поймет. Она обязательно согласится, он уверен. Это же его Света, она должна понять, что он не может поступить иначе. ОН-НЕ-МО-ЖЕТ.

Пусть, пусть у этой малышки будет другой дом. Красивый, двухэтажный, с собственной комнатой и… с качелями во дворе. А он, Костя, станет ЕЁ ПАПОЙ.

 

Разговор был трудным. Света, конечно, все поняла, но ей было тяжело решиться – вот так вдруг, с годовалым первенцем на руках, стать матерью еще и чужому ребенку, уже шестилетнему и совсем незнакомому. Всю ночь они проговорили, проплакали, и к утру Света, вытирая в очередной раз набежавшие слезы, сказала:

- Да, Костя, я постараюсь стать для нее хорошей мамой.

А он сжал её в своих объятиях и прошептал:

- Я в тебе не сомневаюсь.

 

... Когда с формальностями по удочерению было покончено, Надежда навсегда перебралась в дом Алексеевых.

К этому времени в их дворе уже красовались большущие качели, на которых могла уместиться вся семья. И часто, дожидаясь Костю с работы, мама Света и ее двое детей сидели, прижимаясь друг к другу и тихонько раскачиваясь. Запрокинув головы, они рассматривали затейливые облака, проплывающие над их большим, красивым двухэтажным домом.