Спустя два года после войны в сторону одного из небольших селений Верхнего Кайтага шел, чуть прихрамывая на левую ногу, одинокий путник. Он шел тихо, умеренной походкой. В ночной матовой полутьме, как горб выделялась его ноша. В руках он нес небольшой чемоданчик. Одет был в военную форму, без фуражки, и зачесанных на пробор волосах играл ночной ветерок. При тусклом свете луны на фоне склона выделялась его большая еле заметная тень, не похожая на его стан, и преследовала его, не отставая. Ночь была тихая и теплая. Качалась влажная трава, и вдалеке квакали лягушки. Журчал ручеек и полумесяц играл на его волнах как в колыбели. - Здесь где-то должен был родник, - сказал путник и спустился к руслу. Он пошел против течения и нашел родник. Источник бил из-под земли, и маленькие волны по глади шепотом бились об берег. Нагнувшись, он напился холодной водой. Намокшие губы с наслаждением облизал языком. Отдохнув, сделал еще несколько глотков. Он не забыл, что холодной водой нельзя сразу напиваться. Насладившись, он присел на траву. - До чего ты вкусна, родная. Сколько лет я не пил тебя!? - сказал он, обращаясь к роднику, а взгляд стремил куда-то в ночное пространство. В ногах чувствовалась усталость. Сапоги и колени намокли от росы. Но это доставляло ему только удовольствие. По дороге он остановился возле небольшой рощи. Вековые деревья сверху грозно и задумчиво смотрели на него. Это было старое заросшее кладбище. За кладбищем начиналось село. Подойдя к нему, путник остановился. Ему все еще не верилось, что он дома. Как изменилось оно, заметил даже при свете луны. Напротив него стояли построенные притык друг к другу четыре дома и казались одной стеной. В стене виднелись четыре прямоугольника, которые касались земли. Эти были ворота, покрашенные керосином. В одних из них он и постучал. Постучал еще, но тщетно. Толкнул плечом, ворота не поддались, и он вспомнил, что их закрывают на засов с внутри, который спускался с комнаты со второго этажа. Он взял камешек и кинул в окно. Камешек отскочил, ударившись об стекло. Никто не отозвался, и он решил обойти дом и залезть через забор. С другой стороны на всю длину четырёх домов тянулся высокий каменный забор. Рядом с забором росло небольшое дерево. Этот тополь он посадил еще до войны, а сейчас деревцо выросло до неузнаваемости. Путник наш, перебросив сначала через забор чемодан, после, спокойно перелез вслед за чемоданом во двор. Дом был двухэтажным. На первом этаже держали скотину, а на втором жили сами хозяева. Лестница находилась в глубине двора. Идти было, темно. Луны не было видно. Ее заслонили облака. Пока дошел до лестницы несколько раз споткнулся, и чуть было не упал. Когда стал подниматься по лестнице, ноги начали слегка дрожать. Он волновался. И от волненья замирало сердце. Дойдя, до середины он остановился. «Неужели я дома», - повторял он про себя. Тело приятно ослабло, сильно застучало сердце, участилось дыхание. Ему, казалось, будто он идет на боевое задание брать языка. Он глубоко вдохнул и, опустив чемодан, сел на ступеньки. - Мама, мама, родная, я вернулся, - сказал он вслух и тихо заскулил. Тело расслабло. Слегка наклонившись на бок, головой прислонился к стенке и опустил руки на колени. Сквозь застывшие на щеках слезы он улыбнулся. - Мама, неужели я увижу тебя? – повторял он про себя.- Ты, наверное, состарилась, поседела. Ты спишь спокойно и не знаешь, что сын твой вернулся и стоит на лестнице и плачет от радости. А может, ты думаешь обо мне, давая волю слезам, оплакиваешь меня живого? Как я хочу обнять тебя, мама, и прижать груди. Или, склонив голову к коленям, слушать твой рассказ, как злые духи и шайтан украли мальчика, который не хотел слушаться матери. И при этом чувствовать, как ты теплой мозолистой ладонью гладишь мои непослушные волосы. А может это сон? Нет, - сказал он, качая головой, - эту лестницу я помню хорошо. Как я падал тогда, - продолжал он улыбаться, - когда я гнался за ягненком. Отец смеялся, а я плакал от обиды, что не смог поймать такого маленького ягненка. Ему вспомнилось свое беззаботное детство. Вспомнил свою первую любовь – соседскую чёрноглазую девчонку. «Где она сейчас?» может быть и замужем. «Эх, война!» А кругом стояла тишина. Только глубоко вздыхала корова в хлеву и скрипела дверь на курятнике. Взяв чемодан, он, боясь нарушить тишину, тихо поднялся и остановился перед дверью. Он толкнул дверь, она была заперта. «Может, она устала, спит…» - подумал он, не решаясь постучать. Ему так не хотелось будить маму. Он отошел от двери и прошелся по крыльцу. От радости он не знал что делать. Хотелось кричать, смеяться и плакать. Но все-таки он решился постучать. В ответ – тишина. Тело вздрогнуло. Опять постучал, чуть сильнее. За дверью внутри что-то зашевелилось. Кто-то закашлял. Вдруг послышались медленные тихие шаги. «Мама», - хотел он крикнуть, но язык не повернулся. В горле застыл комок, ноги подкосились. - Кому там не спиться? – раздался хриплый женский голос за дверью. Каким нежным и милым показался ему этот голос. Он ничего не ответил и снова постучал. - Ну, кто там? – спросил за дверью тот же голос чуть громче и строже. - Мама, - промолвил он тихо. Она не услышала. - Что молчишь? Опять ты, несчастный воришка. Вчера муку украл, что еще хочешь? Если голодный, приходи днем – накормлю. А сейчас уходи, а то соседей разбужу, - и шаги стали удаляться. - Мама, мама…, это я…, Керим! - Да, знаю я вас окаянных. Такие, как мой Керим давно лежать в сырой земле на чужбине. Только, вы, дезертиры не даете людям покоя. Сердце материнское, сколько ты пережила?! - Мама! Ты не узнаешь меня? Мама, открой, это я, Керим! – Он чуть не плакал, от бессилия, но шаги удалялись, и он в отчаянии сел на чемодан. Шаги вдруг остановились, но он ничего не слышал. - Будь ты проклята, война! Шаги за дверью пришли в движении и медленно подходили к дверям. Она (это была мать Керима), сгорбившись, стояла у двери и слушала. Прислонилась к стене. В окаменевшее от горя за годы войны сердце, зажглась лучина далекой надежды. За дверью что щелкнуло, и кто-то глубоко вздохнул. Сердце матери застучало все чаще и чаще, казалось, оно вот-вот выскачет и покатиться. «Нет, это не он. Сын мой давно покоиться в земле», - и слезы потекли по сухим морщинистым щекам Старший сын погиб еще в начале войны. До окончания войны получила похоронку на мужа. Когда Керим ушел добровольцем, отомстить за старшего брата, ему было всего семнадцать. Не смогла мать успокоить гнев мести в нем. Прошло уже более шести лет. Кончилась война, а его нет и нет. Два года не было письма. Не многие вернулись, но никто из них не ведал о ее сыне. А сердце материнское тайно все ждало в надежде. По ночам приходили всякие, кто обманом, кто силой забирали последнее. Словно сверху, с неба услышала она какой-то далекий, но до боли знакомый и родной ей голос. Но открыть боялась. Сердце материнское! Сколько ты пережила? Ты греешь как солнце, Ты тверже камня и хрупкое как стекло. Ты чище алмаза и шире Вселенной. Мама, ты бог земной! Или от бессилия, может от радости, а может…, кто знает, от чего может плакать мама, у нее текли слезы. Сын, отчаявшись, что мать не открыла ему дверь (до чего мы, дети, обидчивы!), отошел и прислонился к столбу. Закурил. Когда мама вновь услышала, приближающиеся шаги, тело ее окаменело, по спине прошла дрожь как плуг по целине. Она тихо присела и руки бессильно свисли, касаясь, пола. Раздался тихий стук. Она тихо поднялась и замерла, вся превратившись вслух. Тело кипело. «Мама», - услышала она милый голос и руки сами поднялись к засову… …За дверью что-то загромыхало, и она тихо отворилась. При нежном свете луны, в приоткрывших дверях Керим увидел МАМУ. Она стояла, чуть сгорбившись от тяжести лет и горьких дум. На щеках серебрились слезы счастья. Ветер прихватил, чуть открывшуюся дверь и распахнул ее. - Мама, - тихо позвал он ее и протянул руки как в детстве. - Кеми, - ласково отозвалась она и обняла сына, - Кеми, мой маленький. Прости меня, глупую старушку. Сколько было ласки, любви и нежности в этих словах! Закукарекал петух, ему ответил другой. В небе медленно таяли звезды. На востоке рождалась заря. Наступало утро… | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
