Л+Ж+М (триптих) 1. «Л» Волна пошла на абордаж и стенькой выкинула за борт, и налетел гагачий табор, и чаек бросилась орда меня выхватывать из волн, клевать и вновь топить в пучине, и ты не стал искать причины, чтоб оправдать их произвол. Твоих речей латунь и медь не отпугнула стаек звонких, ты, «полон дум» ушёл в сторонку на волны с берега смотреть. Когда сомкнулась надо мной вода и смолкли шум и гомон, ты снова птиц кормил с парома вчерашней булкой покупной. 2. «Ж» Смотри, как я вышила кукле тряпичной глаза стеклянно-блестящими ярко-лазурными стразами, и смотрит она, как, зависнув, глядит стрекоза, такая же точно наивнораспахнутоглазая. Возьми, поиграй, напридумывай ей имена, права зачитай, одевай, а потом распоясывай, держи при себе, представляя, что держишь меня, рукой обхватив головёнку её златовласую. Ты ей объясни, что к чему, и она, не моргнув, тряпично сомнётся-прогнётся по кукольным правилам, и стразы блеснут, вовлекаясь в любую игру, а я эти "стразные" игры, похоже, оставила: некукольным взглядом везде натыкаюсь на пат, моргаю не к месту, не вовремя падаю в обморок, не сплю до рассвета и жду золотой звездопад в надежде, что взгляд мой засветится снова по-доброму. 3. «М» Недостаток любви, как положено, возмещают обещаньями, шалями, мыльными пузырями, кружевными вуалями, дорогими вещами, непрощаньем с разлюбленными козыряя. Непрощеньем возлюбленных упиваясь ночами, соловей, мол, не вовремя трепетное нащёлкал, чур меня, мол, от этой, с печальными-то очами и речами, текущими переливчатым шёлком. Там – от господа (смилуйся), здесь от лесного беса, и сама, как шишига, всё лесом-чертополохом, ты же лох, а не бох, раз не чувствуешь ни бельмеса, как без этакой чертополошной порою плохо. Или чувствуешь? Видишь? Да только гоняешь тучи то над лесом её, то над крышей моей, то выше, что ж ты хочешь от нас, продолжая пытать и мучить? Зарядить бы ружьё да и выстрела не услышать, не увидеть, как в небо с испугу взметнутся стаи, как, плеснув по воде, под корягу забьются рыбы, и не знать, как две женщины жизнь без меня верстают, уставая ворочать её ледяную глыбу. Подоплёки (триптих) 1. Страшна была Макошь, прядя судьбу кому из шерсти, а кому льняную, к её подолу чьи-то звёзды льнули, и пряди вились у неё на лбу. Иным пряла из шёлка, только нить оборвалась на самом нежном месте, и нам отныне биться с бездной бестий, пока она – в поля любовь любить. А бестиарий – мрачен и велик, цветы и птицы выжжены на вёрсты, их белый свет распластан и расхлёстан, и перехожен сотнями калик. Кликуши накликают потный страх, юродивые мажут плотной сажей чела, тела, клобуки и плюмажи. Веретена наивноглазых прях не вертятся. Макошь уже в лесах. Не верится, что снова за пряденье возьмётся, возвратившись в запределье, где аннам не спастись от колеса, где ангелы взбесились и грешат, а мир искристых слов хрустит, расхристан, - как лодка, не вписавшаяся в пристань, моя Макошь была бы там смешна. 2. Мы не дождёмся ни епитимий и ни анафем, ни откровений и ни советов, что делать дальше: и на ошибки, и на утраты – «пошло-всё-на-фиг», мы даже правды не отличаем от лжи и фальши. Линяя, блекнут ночные ласки, дневные речи не убеждают, перцовка стала кислей фетяски, не обжигает и, как и время, уже не лечит, а мы упорно не отличаем лица от маски, печаль от позы, слова от звуков, оскал от лика и, замещая лукавым делом любовь распутством, храним в комодах сухие шкурки былых реликвий, переливая своё пространство в альков Прокруста, и заменяем простую ясность на камнепады туманных мыслей, пустых иллюзий, крикливых строчек, мы даже той, что на дне стакана, уже не рады и почитаем крестовой жертвой удел сорочий. Когда, сыграв на чужие жизни, упрёмся в осень, не разбавляя лишь только водку, а остальное поделим на два и на четыре, на шесть и восемь, крестовый пафос сухой осиной в груди заноет. 3. Откуда мы едем, во что мы ворвёмся гудком паровозным? Купейные леди в колготках от OMSA стройны, как берёзы, мужчины им шёлково смотрят на ноги во снах крепдешинных. Верстами отщёлкав, дорогам дороги мечты искрошили. Путей перекрёстки, бесед передряги, гудков переклички, зажатые в горстку обрывки сермяги признаний привычных. Снега полустанков и станций далёких – за бежевой шторкой. Меня – наизнанку дорог подоплёки, путей оговорки. Куда мы спешим и откуда нас гонит, я точно не знаю, ан анну души под идущим вагоном мне вновь разрезает. Вслед ноябрю И снова ноябрёвая пора трёхцветной кошкой льнёт к моим ладоням, и жёлтые глаза её бездонны, как наше невозвратное «вчера». Черней чернил вороны во дворе расставили на клёнах многоточья, и смотрят их насмешливые очи на то, как, словно шапка на воре, горит листва, слетевшая с дерев, не гаснет под осенним снегом редким, и с ней горят стихи одной поэтки, которые читались нараспев… | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
