Памяти Алексея Толстого,

где бы он ни был…

 

БЛЮЗ ШАРМАНКИ И БАРАБАНОВ СУДЬБЫ

или

СНОВА ЗОЛОТОЙ КЛЮЧИК, НЕСКОЛЬКО ЛЕТ СПУСТЯ

***

 

…А роза упала на лапу Азора…

 

Пролог.

 

… Занавес поднимался и опускался. Цветы летели на сцену, как конфетти из новогодней хлопушки. Зрители были в восторге. А за кулисами… за кулисами уставшие и привычно голодные актеры так же привычно проклинали сырую и не по сезону холодную погоду, мрачно шутили и рассказывали анекдоты о Поле Чудес…

… На Поле Чудес в эту пятницу, последнюю в месяце, было не протолкнуться. Жители города во главе с губернатором в окружении полицейских в парадных ошейниках группами по двое – трое и целыми компаниями дефилировали взад и вперед, упрямо не замечая грязь, налипавшую на банкетные туфли и спущенные (у женщин - по причине теплого вечера и возможности продемонстрировать различной вольности декольте) до земли накидки.

Ждали начала Игры. Ведущий реалити-шоу, непревзойденный импровизатор и ответственный секретарь партии социальной экологии Дуремар, что-то настойчиво втолковывал обер-полицмейстеру, вольготно расположившему на низеньком столике жюри свой необъятный зад в форменных штанах с лампасами и бубенчиками. Помимо организации игры, Дуремар в последнее время прославился произнесённым как-то раз за обильным столом лозунгом, который, вообще-то, был сказан как очередной тост: «За чистоту экологических нищ!». Тем не менее, лозунг был быстро взят на вооружение полицией и миграционной службой. Оказался, как говорится, к месту… Но это другая тема, и мы отвлеклись, а, между тем, близилась полночь. Ставки возрастали. Участники Игры, отделенные от прочей публики барьером из воткнутых в землю штыковых лопат, нервно переговаривались, время от времени бросая взгляды на расположенное в отдалении брезентовое полотнище с нарисованным на нём полосатым шлагбаумом перед входом в большую каркасную палатку, декорированную гирляндами разноцветных лампочек. Лампочки, временами вспыхивая, озаряли надпись, сделанную разного размера корявыми буквами: «Оставь надежду, всяк сюда входящий. Получишь на выходе».

Буратино, растолкав локтями игроков, месящих ногами грязь у частокола из отполированных черенков, взглянул на палатку, потом на луну, потом – на вытащенные из кармана обрезанных джинсов часы «Breitlink» без браслета и с обломанным ушком, и проорал в разверзшееся пространство, наполненное дёргающимися тенями: «Пора! Не хрен коту яйца…» - остальная часть фразы потонула в обвальном хрипе включённого мегафона:

- Господа участники! Зрители! Гости! Дорогой губернатор! Мы начинаем!!! Участникам приготовиться! Зелёная ракета означает начало Игры!! На старт!!!

Ждать, правда, пришлось ещё минут пять: не могли найти спички. Потом ракета цвиркнула по тёмному низкому небу и взорвалась зелёными искрами…

 

1.

… Карлотино Маль-арт-Пьеро (Карлото – в обиходе) считался сыном Мальвины и Пьеро, в чём, конечно, и не должно было возникать никаких сомнений у любого, кто хоть раз взглянул на его острый вытянутый вперёд нос. Рождённый в гастрольной поездке, в раскачивающемся по ухабам фургончике труппы театра, он принял это как должное, и рос в мире закулисья и уезженных дорог, придорожных харчевен и ярморочных площадей, не зная другого и не испытывая сожаления о том, чего не знал. Мир был тесен, обжит и знаком каждым своим закоулком, каждой разбитой колеёй, каждым голосом, выводящим с похмелья песню о юной любви и чистых сердцах.

Воспитывали Карлото все – и никто. Пока был жив папа Карло, они много времени проводили вместе. Потом папа Карло простудился, долго лежал, кашляя, и всё просил, чтобы принесли его старую шарманку. Потом папы Карло не стало. Потом не стало и театра. Так получилось, что в суматохе все про всё забыли. В том числе и про то, что надо платить налоги. Этим обычно занимался сам Карло, да и по документам директором и владельцем театра числился он. Так что, когда подошло время платить, вдруг оказалось, что платить-то нечем.

Буратино, взявший на себя после похорон право считаться главой труппы (против чего никто и не возражал, потому что, честно говоря, всем было «по-барабану»), вначале особо озабочен не был: дело-то житейское. Но дело упрямо не хотело соответствовать данному определению и норовило перерасти в дело совсем иного свойства.

Тогда Буратино решился на крайний шаг: он договорился о залоге помещения и оборудования того театра, вход в который открывался из старой каморки папы Карло. Того самого, что дал всему начало, а теперь снова был заброшен. Вход в него, как и прежде, был занавешен тем же старым холстом, изображавшим очаг с варящейся в котелке похлёбкой. По сути, всё это не имело большого значения: театр давно уже стал разъездным, и спектакли шли где угодно, но только не там, где когда-то всё начиналось. Но вот то, что произошло, когда дошло до дела, стало для Буратино ударом, от которого он, даже спустя время, так и не сумел полностью оправиться…

 

… С Буратино отношения у Карлото всегда были непростыми. Когда он подрос и начал понимать, что вокруг, кроме мамы и дедушки Карло, есть и другие люди, которых не очень сильно заботит: ел он, или ещё нет, или что очень жалко упавшего в лужу синего с красным тряпичного клоуна, подаренного только вчера – ему не раз доводилось слышать о приключениях этого тощего человечка. Больше, честно говоря, похожего на палку, к которой приделали ради смеха руки и ноги, и вырядили почему-то в одежду, делающую его ещё более нелепым. Всегда суетящегося и бегающего туда-сюда, вечно чем-то озабоченного. Потом, пару раз, он попадал, что говорится, «под горячую руку», и воспоминания не были особо приятными. Правда, был один случай, который мог бы и забыться, но почему-то засел в памяти, как завалявшаяся в подкладке иголка от новогодней ёлки: что там колется – непонятно, но избавиться не удаётся.

Было это как-то раз ранним утром, на большой, ещё не проснувшейся ярмарке, где труппа ждала разрешения от местных властей, чтобы повеселить приходящий в себя с похмелья ярмарочный люд. Карлото сидел, расслабившись и прикрыв глаза, у колеса повозки, на траве, вспыхивавшей в лучах поднимающегося солнца россыпями капелек росы. Текущие размышления были сосредоточены на дилемме: стоит ли ему забраться вовнутрь и поспать, или лучше всё же сбегать к колодцу, где сейчас на мангале, притащенном из фургона, в котором ехали главные артисты и их главные сопровождающие, уже готовился ранний завтрак. Доносившийся запах, по крайней мере, говорил в пользу второго решения. Размышления прервал неожиданный щелчок по кончику носа, выставленного навстречу лёгкому ветерку, несущему завораживающие воображение ароматы.

Карлото сказал: «Ой!», и открыл глаза. Обидчиком оказался тот самый дядя Буратино, которого взрослые за глаза называли «Дыроколом», «Ключником», а иногда даже «Обструганной растопкой». В глаза, правда, говорилось совсем другое.

И вот теперь этот неприятный тип, выряженный, словно огородное пугало, в чёрные кожаные штаны, красную майку с надписью «In memory of our meeting» и покрытую заклёпками «косуху», распяливший от уха до уха свой рот, стоял над Карлото и явно чего-то ждал. Так и не дождавшись, он, в два приёма сложил свои широко расставленные ноги, и уселся рядом. Потом, положив жёсткую ладонь на шею Карлото, сказал:

- Малец, тебе сегодня ведь пять лет стукнуло, так?

Карлото честно попытался вспомнить, но, ничего не вспомнив, тем не менее, утвердительно кивнул головой.

- Да-а, время летит, - Буратино пошарил в нагрудном кармане и, вытащив оттуда что-то, блеснувшее неожиданной яркой искоркой, продолжил:

- Возьми вот, – на тонком чёрном шёлковом шнурке раскачивался маленький, с ноготь мизинца, золотой ключик.

- Носи, и никогда не снимай. Будет время… Да, будет время, и я тебе подарю большой! – и, откинувшись на ступицу колеса, он рассмеялся неожиданно звонко и чисто, спугнув сидящего на ободе воробья, давно уже с интересом наблюдавшего за копошением в траве какой-то букашки. Потом снова в два приёма подобрал под себя ноги, неожиданно резко выпрямил их, и, широко шагая, направился к колодцу.

- Маму поцелуй! – донеслось уже издали.

 

… Маму Карлото любил. Она была ласковая, тёплая, очень красивая и хорошо пахла. В первый год его жизни они не расставались совсем, а если и расставались, то не больше, чем на минуту. Во второй год – уже на две минуты. А потом - рядом, большей частью, был папа Карло. Маме приходилось много работать: репетиции, разучивание новых ролей, и выступления. На сценах разных театров, понатыканных повсюду, как грибы после дождя, на разных площадях и площадках, в придорожных харчевнях (когда дела шли неважно), в домах любителей театра и вообще… любителей. Всё чаще и чаще Карлото видел её усталой, раздражённой, а порой – и пьяной. Но его она любила. Только на это чем дальше – тем меньше оставалось времени, а иногда и просто забывалось…

А вот Пьеро Карлото практически не знал и не помнил. После его рождения Пьеро, видимо от радости, ушёл в запой. Причём такой, какой бывает чаще, когда человек пытается залить самоё чёрное горе. Попытки окружающих помочь ни к чему не приводили: Пьеро не слушал ни Мальвину, ни Папу Карло, а после разговора с Буратино, однажды пытался поджечь фургон с реквизитом. Постепенно от него все отвернулись, и участие он находил только в старом блохастом Артемоне, с которым часто сидел вечерами, тоскливо скуля на Луну. Но Луна бывает не всегда, и однажды утром проснувшиеся артисты нашли на берегу пруда с лягушками только колпак Пьеро. Самого его так и не нашли.

 

…А время шло. И дошло, наконец, до той самой точки, момента, столба с указателем поворота, откуда, собственно, и начались события, о которых мы сейчас говорим…

Если вернуться немного назад, то станет ясно, что всё началось после ухода Папы Карло. Хотя – кто знает? Может, гораздо раньше, а, может, ещё и не начиналось, и мы успели к первому акту пьесы, и занавес только поднимается…

 

2.

… Был дождь. Не шёл, а именно – был. Смешавшийся с ветром в какую-то единую мокрую массу, которая валилась на голову сверху, или вдруг била с размаху с неожиданной стороны, покрывая всё влажной пеленой. Сложив большой чёрный зонт и стряхнув с него брызги в лужу, удерживаемую плотиной кирпичного бордюрчика перед ступеньками, ведущими вниз, к двери в каморку, Буратино сразу перепрыгнул их (всего-то три), и, достав из кармана ключ, начал возиться с замком. Потом дёрнул щеколду, откинул в сторону занесённую сюда непогодой сломанную ветку, и распахнул дверь. Внутри было темно и сыро, пахло плесенью и мышиным помётом. Засветив припасённый фонарь, он осторожно спустился ещё на две ступеньки и поставил фонарь в нишу маленького окна у входной двери, давно уже не отличающегося по виду от стен, серого, покрытого пылью и паутиной.

Потом опустился на колени и, согнувшись, запустил руку в щель, скрытую тенью от ступеньки на месте выкрошившегося от времени камня. Всунув её по локоть, он долго шарил там. Потом почти лёг на пол, опершись ладонью другой руки о холодные влажные плиты, и снова полез расцарапанными пальцами в осыпающуюся мелким острым щебнем темноту. Потом вытащил руку, некоторое время с удивлением её рассматривал, потом взял из ниши фонарь, поставил его перед щелью, и, выгнувшись коромыслом, всунул туда свой нос, стараясь разглядеть, что позволял видеть проникающий свет. Не увидев ничего, на что стоило бы смотреть, он сел на пол и вновь запустил под ступеньку начавшие вдруг дрожать пальцы. В этом положении он находился довольно долго. Затем вытащил руку, вытер её об перемазанные и без того уже штаны, сел, скрестив ноги, посидел немного, слегка раскачиваясь, и тихонько завыл…

 

…Официальная версия звучала так: во время суеты, связанной с проводами Папы Карло, кто-то, подсуетившись, выкрал Золотой Ключик. Так что теперь в карстовую пещеру, где находилось всё оборудование, реквизит и многое другое, до разбора чего так и не дошли руки (времени не хватало), и вход в которую был из папыкарлиной каморки, попасть было никак невозможно. Потому что просто сломать дверь было нельзя: если бы дверь открылась не естественным образом (т.е., не при помощи ключа), то сработала бы сложная и никем не изученная система защиты от постороннего проникновения. А уже это, в свою очередь, привело бы к банальному обвалу скальных, сланцевых и прочих пород и к подъёму грунтовых вод до уровня, представляющего угрозу сельскому хозяйству всей прилегающей территории. Что, конечно, никому не было нужно.

А то, что именно так всё и произойдёт, подтверждалось документами, представленными на суде по делу о банкротстве театра «Молния» Говорящим Сверчком, как оказалось - поверенным в делах безвременно ушедшего Папы Карло, унёсшего с собой, выходит, не одну тайну.

Впрочем, дело быстро свернули. Обанкротившийся театр ушёл с молотка. Причём, новым владельцем бренда, четырёх фургонов, двух открытых повозок, декораций и разборной сцены стал не кто иной, как старый знакомый К. Барабас, изменивший, правда, за последнее время свой имидж, причём, весьма радикально. Он не только сбрил бороду, но и вообще обрил все волосы: на голове, на руках и ногах, и даже на груди и спине. Поменял он, впрочем, не только имидж, но и покровителей, и род занятий: до закончившихся для него удачно (а кто бы сомневался?) торгов, он возглавлял службу охраны одного банка и двух весьма влиятельных персон. Вместо плётки он теперь носил под полой хорошо отглаженного пиджака нунчаки, отделанные пластинками из черепахового панциря, а где он достал подобное украшение – никто не спрашивал.

Артистам был предоставлен (в соответствии с новыми веяниями в политике) выбор: либо катиться к чёртовой матери, либо идти по контракту к чёртовой бабушке – именно так в театральных кругах называли режиссёра, который (которая) был приглашён на должность художественного руководителя, и уже, по слухам, дал (дала) своё согласие.

Ещё через несколько дней на дверях суда и на одном из фургонов был вывешен список,

где в алфавитном порядке были поименованы те артисты и работники сцены, которые в чём-то подходили чёртовой бабушке, и могли уже не сильно переживать относительно трудоустройства. Надо ли говорить, что имени Буратино там не было?

 

3.

…Зимой в каморке было холодно. Со всем прочим Карлото освоился быстро, а вот к холоду привыкнуть не мог. Особенно по утрам, когда после яркого сна - а снились ему всегда только приятные и тёплые вещи: играющие котята, берег моря под пальмами, залитый солнцем, вязаные шерстяные чулки в белую, красную и жёлтую полоску – холод сырой холодной змеёй заползал под дырявое одеяло. И тогда он жалел себя. И ещё жалел, что прошлое, даже такое недавнее, как у него, переделать нельзя…

 

…Карлото сидел на диване. Точнее – на том, что осталось от почтенного изделия старых мастеров, к созданию которого, по слухам, приложил руку сам Джузеппе Сизый Нос, тот самый, в мастерской которого и объявилось впервые говорящее полено, подаренное вслед за тем старому шарманщику. Буратино, по крайней мере, любил, то ли в шутку, то ли серьёзно, говорить: «Вы там поаккуратней на диване толкитесь: его каркас – моё родовое гнездо.» Хотя, возможно, он имел в виду совсем другое.

Так или иначе, но диван много лет был неотъемлемым атрибутом фургона, где находились и костюмерная, и гримёрная, и канцелярия этого театра на колёсах. Заодно он служил местом переговоров, а так же тайных встреч и свиданий, а случалось, выступал в роли реквизита в некоторых спектаклях.

Теперь же его шёлковая и некогда зелёная с золотом обивка давно выцвела и истёрлась, а в самом удобном для сидения месте торчали, прорвавшие её, пружины.

- Карлото, солнышко моё, - Мальвина сделала шаг к дивану и, опустив на мгновенье голову, коснулась приоткрытыми губами сцепленных на груди пальцев, уронив на лицо завитые локоны своих чудных волос, - ты сейчас послушай меня не перебивая: мне трудно это говорить, но так надо.

- Хорошо, мам! – сложив руки на коленях и подавшись чуть вперёд, Карлото всем своим видом изображал внимание.

- Видишь, дело в том, что меня оставляют в театре: им нужна главная героиня. Но ты, - синие локоны пришли в движение, качнувшись из стороны в сторону, - со мной остаться не сможешь. Они поставили в контракте условие, что актёр должен быть совершенно свободен и ни от чего не зависеть… А я, я без театра – ничто. Он – вся моя жизнь. Что же мне делать, что мне делать, господи? Ты хоть немного понимаешь меня?! - Она сделала порывистое движение и опустилась на диван, разметав по сидению синие волнистые складки своего любимого вечернего платья, где кружева были как белые клочья пены на гребнях волн.

Карлото сидел не двигаясь, не поднимая головы. Какие-то мысли появлялись и исчезали, но на мир вдруг опустилась туманная завеса, из-за которой, казалось - с запозданием, долетали обрывки ничего не значащих и сказанных непонятно кем и кому слов:

- Глупыш! Я люблю тебя! Мы всегда будем вместе, только надо немного подождать. Придётся потерпеть. Но я тебя не оставлю! Ты поживёшь какое-то время без меня, у моей двоюродной сестры, я с нею уже говорила… А позже всё наладится… Ты ведь не обижаешься? Ты любишь меня по-прежнему?..

Мотнув головой, Карлото вынырнул вдруг из залившего всё вокруг тумана, и, внезапно ощутив себя большим, умным и сильным, взял в ладони руки Мальвины, которыми она нервно теребила подол платья, и сказал, как ему казалось, очень чётко и твёрдо:

- Не волнуйся, мама, всё нормально. Я понимаю. Только я не поеду к твоей сестре, я останусь здесь: вчера дядя Буратино говорил, что если кому не найдётся места, он может остаться жить у него, в каморке. Я останусь. А вдруг Буратино найдёт ещё раз золотой ключик? Тогда я могу стать помощником режиссёра, и буду ставить для тебя новые спектакли.

Мальвина выпрямилась и, проведя ладонью по лицу, довольно долго сидела молча, без единого движения, не слышно было даже дыхания.

- Пусть так, - сказала она какое-то время спустя, - может быть… Я поговорю с Буратино, а потом мы всё решим.

 

4.

…Ветер отшвырнул входную дверь на косяк, и она обиженно заскрипела, пропуская вовнутрь окутанного водяной пылью и клетчатым шерстяным пледом, со съехавшим на глаза колпаком, Буратино с сумкой на плече, прижимающего к груди блестящую мокрыми потёками шарманку.

- Эй, почему печка до сих пор не топлена? – спустившись со ступенек и поставив шарманку в угол, Буратино уставился немигающими глазами на заспанную рожицу Карлото, высунувшуюся из-под одеяла. – Я уже на двух вокзалах отработал, а ты всё дрыхнешь! Чтобы через минуту всё было тепло и красиво! Давай, давай: я завтрак принёс!

- Так нету дров же, - Карлото спустил ноги с кушетки, но сбрасывать с себя одеяло не спешил, - вчера ещё закончились.

- Дрова заканчиваются, а возможности мышления и находчивости беспредельны, - Буратино, прыгая на одной ноге, пытался стряхнуть с другой насквозь промокший башмак, - посмотри за дверью!

За дверью действительно оказалась довольно большая, завёрнутая в промокшие тряпки и перевязанная верёвками, картонная коробка. Пыхтя и оскальзываясь на мокрых ступенях, Карлото с трудом (и как это Буратино умудрился один допереть её сюда?) втащил коробку вовнутрь помещения и откантовал её ближе к приобретённой недавно по случаю (на свалке) железной проржавевшей печке.

- Ну, чего ждёшь? – Буратино подошёл к коробке и принялся распутывать разнообразные узлы, стягивающие порванную во многих местах картонную поверхность во что-то годное для транспортировки. Внезапно одна из стенок разошлась под давлением содержимого, и оно колышущейся грудой вывалилось на пол. Книги, папки с тесёмочными завязками, стопки бумаг, тут же рассыпавшиеся белыми веерами…

- Что это? – Карлото нагнулся и поднял один лист. По его поверхности бежали выцветшие чернильные строчки. Бросились в глаза несколько, обведённые жирной неровной рамкой с нарисованным внизу унылым профилем:

«…Коль ищешь – значит, ты живёшь.

Но вот готов ли ты принять,

Что обрести, возможно, сможешь?

Коль этим ты не преумножишь

Богатства своего?

Коль, может, не дано понять

Открытого сокровища?»

- Дай-ка! – Буратино взял лист из его пальцев, поднёс к глазам и отбросил на кучу других бумаг.

- Не только мы попали под обвал, а грохнуться с высоты ещё хуже, чем упасть, споткнувшись, - довольно туманно выразился он и продолжил, нагнувшись и перебирая высыпавшиеся из коробки книги и стянутые верёвочками папки и пачки бумаг. – Сегодня банкротили «Вечернюю звезду». Вот уж чего я и предположить никогда не мог. Однако, свершилось же!.. Сам чёрт не разберёт, что тут понамешано, - он пнул ногой, выпрямившись, стопку рассыпавшихся листков и, повернувшись, направился к столу.

Название «Вечерняя звезда» на протяжении, уж и не вспомнить – скольких лет, носил главный городской театр, бывший до последнего времени визитной карточкой города. Что могло случиться с этим колоссом, не раз перекрывавшим дорогу их «Молнии», и работавшим постоянно в режиме аншлага, Карлото представить не мог. Что он и сказал тут же, по простоте душевной.

Буратино, развалившись на хромой деревянной скамье и задрав грязные ноги на стол, только усмехнулся.

- А ты слышал, что наш мэр опять попался на взятке? – доверительно спросил он. – Так вот, на этот раз отмазаться у него не совсем вышло. А городской совет, по слухам, уже ищет преемника. А главный режиссёр «Вечерней Звезды» - зять нынешнего мэра. Уходит главный герой – значит, пора менять декорацию. Ты, светлое будущее подмосток! Ухватил ты суть? Учись режиссуре у жизни!

Карлото промолчал. Понял он не всё, но то, что понял, отбило желание продолжать разговор.

Чуть позже, Буратино вновь заговорил, уже в другом тоне:

- Так вот: сегодня там, у «Звезды», прямо под дождь выволакивали реквизит и много ещё чего… Эту коробку я случайно зацепил, потому что она валялась в стороне и до неё никому не было дела. Подумал: скорее всего, из канцелярии. Ну, значит, сгодится для поднятия температуры на градус-другой. Потому как бумага – те же дрова, только пристроенные на другую должность. Однако ошибся… тут, видно, сценарный архив. Это ведь жечь – рука не поднимется. А, ладно! Доставай из сумки помидоры, там ещё кусок сыра должен быть… и зелёный лук… Перебьёмся сегодня без чая, не впервой!

…День продолжался, и был он, наверное, всё же хорошим, а помидоры - сладкими и сочными. Но таких дней было не так уж много.

Обычно Буратино возвращался домой мрачным, сам не начинал никаких разговоров, и игнорировал любые, заданные ему, вопросы. Дела шли неважно, или, попросту, скверно. Выручки от игры на шарманке, прочтения перед собравшейся публикой монологов или стояния на голове во время произнесения особенно понравившихся зрителям реплик на бис хватало только на ранний завтрак и поздний ужин, и то, если не считать их за одну порцию, разделенную на два приёма, а было-то именно так. Карлото не раз пытался найти хоть какое-нибудь занятие, позволившее ему перестать ощущать себя бесполезной вещью, обузой, но все попытки были тщетны. Он был бы рад любой работе, даже самой тяжёлой и неприятной, но её не находилось, несмотря на то, что вокруг кипела жизнь, и в этом вареве чего только не было намешано… Как-то он попытался устроиться в бригаду мусорщиков, собирающих и вывозящих по утрам то, что город переваривал за ночь. Главный команды из четырёх незлобливых весёлых оборванцев, разнообразно, но всё же лучше, чем Карлото, одетых, долго и пристально его разглядывал. Потом спросил:

- Слушай, а кто тебя прислал? Ты чей?

- Я сам по себе, просто работу ищу, - ответил Карлото, не подозревавший до этого, что для уборки мусора нужна чья-то рекомендация.

Главный раздвинул небритые толстые щёки в радостной ухмылке:

- А что ты думал, мы тут делаем, а?

- Как это? Мусор, конечно… вывозите…

- Иди, убогий! – мусорщик сплюнул себе под ноги и вытер рот предплечьем мускулистой руки. – Мы золото собираем! Золото, понял? А ты хотел вот так – придти, и запросто! Иди, здесь чужие не работают!

И Карлото пошёл. К себе в каморку, ждать Буратино, который должен был скоро вернуться после второго за день выхода с шарманкой на вокзальную площадь.

 

Зиму, всё же, кое-как пережили. Весна обещала быть тёплой. Но тут на голову свалилась новая беда: Буратино заболел игроманией.

 

5.

Мальвина за то время, пока происходили описываемые события, заезжала к ним в каморку дважды, каждый раз – с полными сумками, свёртками и источающими полузабытый аромат пакетами, которые потом, когда всё, имевшее начало, в соответствии с логикой подходило к концу, служили отличной растопкой. Со времени последнего посещения прошло уже около двух месяцев.

…В это утро Карлото проснулся оттого, что ему приснилось, что приехала мама и сидит на его постели, поднося к его носу чашку с горячим вишнёвым киселём, запах которого заставлял ноздри нервно подёргиваться. Он попытался открыть глаза, и, когда это сразу не удалось, вытащил из-под одеяла руку и принялся тереть шершавой ладонью лицо. Странно, но запах киселя никуда не исчез, а даже усилился. Сумев, наконец, разлепить веки, он попытался сразу же охватить взглядом всё вокруг, и вот тут его глаза раскрылись по настоящему широко: рядом сидела Мальвина в красивом зелёном с оранжевым платье, и держала навесу дымящуюся чашку, от которой шёл запах летнего сада.

- Ух, ты! – только это он и мог сказать.

- Доброе утро, соня! – Мальвина сунула в руки Карлото чашку и, встав, прошлась по каморке, отбрасывая в стороны носочком коричневой кожаной туфельки валявшиеся на полу предметы, и встала в центре падающего через пыльное окошко пучка солнечных лучей. Карлото смотрел на неё во все глаза: он только сейчас понял, как успел соскучиться.

 

- Ты пей, а то остынет, будет уже не так вкусно. – Мальвина откинула назад голову, потом повела ногой, будто собиралась сделать фуэтэ, и, покачнувшись, схватилась рукой за спинку стула, торчавшего, почему-то, посередине комнаты. – А где Буратино?

- Не знаю, мам, - Карлото перевёл дух, сделал, наконец, долгий глоток из чашки, закрыл и снова открыл глаза. – Вкусно! А Буратино, наверное, на площади, у вокзала, с шарманкой. Я так рад тебе! Ты сколько сможешь остаться со мной? Хоть рассказала бы, наконец, как ты живёшь…

- Расскажу… Теперь расскажу, я не тороплюсь. …Ты говоришь, с шарманкой? Так вон же она стоит!

Карлото перевёл взгляд в направлении её вытянутой руки, и у двери действительно увидел стоящую на перемотанной синей лентой опоре шарманку, задвинутую в угол, а чуть в стороне – два больших незнакомых чемодана и круглую коробку.

- А это что? – он недоумённо взглянул на Мальвину.

- Это? Это, - она подошла к чемоданам и, раскинув в стороны юбку, уселась на одном, - мои вещи. Я ушла из театра, сын. И идти мне, кажется, некуда. Примете? Ну, что?

- Примем! – раздалось со стороны двери, и в проёме на фоне льющегося свободно вниз светового потока, отблескивающего мириадами взвешенных в воздухе пылинок, появилась фигура Буратино, подсвеченная сзади и потому кажущаяся очень внушительной. - Только с одним условием: мыться и чистить зубы мы будем только раз в день - это, если получится: всё равно водопровод не работает. А если захочешь принять душ, можно в прачечной, через дорогу – они по-соседски нас пускают. Но, я так понимаю, что-то произошло?

 

…Примерно через час Мальвина, уже в лиловом с зелёной вышивкой домашнем халате, накрывала на стол, выдвинутый на середину комнаты, и, наверное, впервые за последние несколько месяцев, чисто вымытый.

Так в старой каморке начался период относительного спокойствия и относительного счастья. Как и всё, сделанное искусственно, продолжался он до тех пор, пока существовали факторы, его поддерживающие: в данном случае – молчаливое согласие действующих лиц играть свои роли вне зависимости от настроения и складывающихся обстоятельств. Однако, бенефис длился недолго, и, проснувшись как-то поутру, дней через тридцать или немного больше, Карлото, бросив случайный взгляд в угол, не увидел ставших уже привычными больших кожаных чемоданов, служивших в последнее время подставкой для притащенной с улицы круглой столешницы, на которой находились три глиняных горшочка с белыми, розовыми и фиолетовыми фиалками.

Столешница стояла, прислонённая к стене в сторонке, и на ней мелом было написано: «Не думайте обо мне плохо, без театра я только кукла. Сейчас у меня появился шанс. До свидания, или – прощайте! Целую тебя, малыш! М.». Последняя фраза была написана неровно вдоль окружности нижнего края столешницы.

Буратино, придя домой, не сказал ничего. Так же молча, накинув на плечо ремень шарманки, и ушёл, бросив входную дверь открытой. Появился он только через двое суток, хмурый, весь измятый и без шарманки.

 

6.

После закрытия «Вечерней звезды» помещение пустовало недолго. Уже через неделю там начались какие-то ремонтные работы, а ещё через две над входом появилась новая вывеска: «Казино «Золотые грёзы». Вы – можете!». К концу месяца в казино перебывала большая часть населения города. Оказалось, в жителях накопились неисчерпаемые запасы азарта, которые и получили, теперь, возможность целенаправленного выхода.

В движение пришли, лежавшие доселе в различных загашниках без видимой пользы, скрытые от участия в экономических программах и проблемах массы денег. Все были довольны: казино и стоящие за ним фигуры получали прибыль, город – налоги, народ – сопричастие к красивой жизни и возможность вырваться из повседневной рутины. Кто что терял – об этом говорить было не принято. В выигрыше оказались даже органы правопорядка: поскольку количество преступлений значительно выросло, появилась, наконец, возможность заняться их раскрытием. То есть, значит, в итоге – повысить раскрываемость, и получать, соответственно, премии, прибавки к жалованию и новые звания и должности. Причём, прибавки к жалованию, точнее – разнообразие возможности их получения – резко подняли рейтинг профессии.

Было организовано даже несколько клубов и одна детская организация, деятельность которых неразрывно была связана с процветанием нового досугового центра. Что, в свою очередь, позволило привести существующие законы в соответствие с интересами заведения, то есть, общественно-культурного центра «Золотые грёзы», как вскоре оно стало именоваться.

 

Как и многие другие, Буратино в первый раз прошёл через крутящиеся стеклянные двери «Золотых грёз» без всякой определённой цели: просто было любопытно. И так же, как многие другие, вышел потом, неся в голове зародыш идеи, что заставляла потом возвращаться сюда вновь и вновь.

- Поймать удачу за хвост! – А почему бы и нет? Ведь должно же кому-то повезти, так почему же не мне? А тогда, можно было бы решить многие проблемы. Так, может, попытаться, рискнуть? Что случится, в конце концов? Ну, попробую раз, другой… Не выйдет – так я же не на привязи… В конце-концов, хотя бы отдохну немного от всей этой кутерьмы…

…А колесо рулетки крутилось, и вот уже начинало казаться, что это крутится само Колесо Фортуны, а жизнь – всего лишь ставка «на красное»…

 

Буратино стал завсегдатаем «Грёз». Больших денег от него ждать не приходилось, но администрацию вполне устраивало то, что участие Буратино в игре привлекало к ней многих игроков и зрителей, делающих ставки. Посещение второго этажа, где над входом висела табличка «Входа нет», и где шла действительно крупная игра, пока не входило в его планы, и Буратино довольствовался первым, где быстро стал такой же привычной и неотъемлемой частью, как, к примеру, столик крупье.

Нельзя сказать, что ему так уж совсем не везло в игре. Были случаи, когда вечер мог закончиться не впустую, но вовремя останавливаться Буратино не умел, и, идя до конца, неизбежно приходил к закономерному итогу, то есть, к шишу в кармане.

Каждый вечер, возвратившись в каморку, он видел голодные осуждающие глаза Карлото и давал себе слово, что этот раз был последним в последний раз. Но к следующему вечеру опять удавалось заработать немного денег, а «Золотые Грёзы» были как раз на полпути между вокзальной площадью и домом.

Совсем паршиво пришлось бы вскоре обитателям каморки, но тут на голову свалились сразу две вещи: у Карлото вдруг прорезался голос, и оказалось, что Буратино тайком пишет стихи.

 

Случилось это как-то враз поздним вечером. Карлото сидел на обходящем всю каморку на высоте колен выступе каменной кладки (что было очень удобно: можно было сэкономить на стульях) и пытался приладить к своим зелёным штанам в месте, которое обычно протирается быстрее всего, оранжевую заплатку – куска ткани другого цвета попросту не нашлось. В результате вполне понятного сосредоточения он совершенно отключился от окружающего и, когда тупая игла в очередной раз вместо ткани уколола его палец, неожиданно для себя самого довольно громко пропел куплет старой песенки. Песенка эта засела в памяти ещё с того времени, когда Мальвина, бывало, усаживала его, совсем кроху, на колени и, тихонько раскачиваясь, напевала: иногда грустно, иногда – весело.

- Что ты колешься, как ё-жик?

Кто тебя, дружок, оби-дел?

Или, по примеру ко-шек

Ты собак возненави-дел?

Буратино, сидевший за столом в позе созерцания, уперев кончик носа в полупустую бутылку с непонятного цвета жидкостью, в которой плавала невесть как угодившая туда большая зелёная муха без признаков жизни, медленно поднял голову и уставился на Карлото широко открытыми немигающими глазами.

- Ну-ка, давай дальше! – последовала команда.

- Для чего дальше-то? Случайно вышло! – Карлото растерялся.

- Дальше, говорю, пой! Или больше слов не знаешь? – Буратино откинулся на скамейке и сцепил руки на затылке. – Представь, что нет меня здесь. Или, лучше, что ты – на сцене, а я – это зрительный зал. А ещё лучше – вообще ничего не думай, просто пой, как пел.

Какое-то время Карлото молча сидел, непроизвольно фиксируя взгляд на оранжевом пятне полупришитой заплатки, а потом в горле вдруг появился мягкий комок, который непременно нужно было выдохнуть наружу, и он выдохнул его вместе с вернувшейся песней:

- Я ведь добрая соба-ка,

И кусаться я не бу-ду.

Но, как верный пёс, одна-ко,

Я пойду с тобой повсю-ду.

 

Ты меня ласкать не бой-ся,

Ничего ведь не прошу я.

Чуть душой ко мне открой-ся

И возьми любовь большу-ю.

 

- Всё… - опершись затылком о шершавую поверхность стены, он перевёл взгляд на Буратино.

- Ла-ла-ла, - резюмировал тот. – Хит сезона, шлягер! Узнаю перо Пьеро – его ведь песня? Можешь не отвечать, откуда тебе знать? Да… Ария Артемона из оперы «Собачья верность»… Ладно, это в прошлом. Но вот поёшь-то ты неплохо, и голос – тоже вполне... А что раньше не пел?

- А я знаю? – приходя в себя после неожиданного экзамена, отреагировал Карлото, - Охоты, просто, не было.

- А сейчас есть?

- Тоже не знаю…

- Ну, всё! – Буратино поднялся из-за стола и сделал шаг к старому сундуку, служившему местом хранения всякой всячины. – Не знать – в нашем положении непозволительная роскошь. Сейчас мы с тобой кое-что попробуем…

Приподняв крышку, он пошарил рукой в левом, ближнем к столу, углу сундука, и вытащил оттуда, блеснувший на миг коричневым глянцем, большой, в четверть листа, блокнот в кожаной обложке. Грохнув крышкой и снова подойдя к столу, Буратино аккуратно, смахнув пыль и крошки, водрузил блокнот на скатерть, покрытую пятнами и разводами разных цветов, решительно отодвинув в сторону бутылку.

- Здесь кой-какие наброски, - невнятно, закусив нижнюю губу, проговорил он, - попробуем что-нибудь найти – более-менее подходящее.

Некоторое время слышалось только шуршание бумаги и невнятное мычание.

- А, вот! – Буратино хлопнул ладонью по блокноту, - посмотри-ка это. – И он толкнул блокнот к Карлото. По обильно удобрённому росчерками, непонятными завитушками и просто грязными пятнами полю листа бежали строчки, правленые не один раз:

 

Я устал и сбился с пути.

Барабаны судьбы молчат.

Мне б намёк на тропу найти –

Может, выведет невзначай.

 

Хоть звериный путаный след –

Будет шанс дойти до воды.

Только ночью троп в поле нет,

И незримы в траве следы.

 

Я спросил бы свою звезду –

Только в тучах небесный свод.

И бреду я, словно в бреду,

Может час, может – целый год.

 

Может, путь простёрт на века,

Но, когда-нибудь, в тишине,

Барабаны издалека

Вновь укажут дорогу мне.

 

- А чьё это? – Карлото поднял голову.

- Наше всё. Не отвлекайся. Сможешь это спеть? – вытянутый кончик носа обозначил направление на исписанный лист.

- Не знаю… Если… А мелодия?

- Будет сейчас тебе мелодия, - усмехнувшись, Буратино направился в угол, где стояла шарманка, прикрытая вытершимся пледом, - и мелодия будет, и музыкальное сопровождение, и аплодисменты почтеннейшей публики…

 

7.

Старая шарманка папы Карло могла играть четыре разные мелодии. Это разнообразие достигалось перемещением изогнутого рычажка, присобаченного слева на корпусе и перемещающего внутри шипастые латунные валики механизма. Правда, в четвёртой позиции переключатель заедало, так что мелодий оставалось только три. Но этого вполне хватало: ведь можно было ещё вертеть рукоять шарманки быстро или медленно. Таким образом, получалось минимум шесть вроде бы разных мелодий, которые вскоре стали шестью песнями – стихов в блокноте хватило бы ещё на столько же.

Теперь на вокзальную площадь они ходили вместе, кроме тех дней, когда у Карлото болело горло, а случалось это, к сожалению, часто: воздух в каморке был сырым и холодным, а погода не баловала солнечными днями. Один из таких дней был ознаменован появлением в каморке Мальвины, но об этом уже было рассказано ранее, как и об её внезапном исчезновении, но сейчас о другом.

Давайте вернёмся в тот день, в самое его начало, ставшее первым звеном в цепи последовавших потом событий.

 

… Выйдя из крутящихся дверей, Буратино вдохнул свежий утренний ветерок, ещё не пропитанный испарениями потеющего города, потянулся, отведя до упора за спину локти согнутых рук, хлопнул себя по правому карману штанов и показал бледной, тающей в свете нового дня, луне язык. Слегка припрыгивая, он направился в сторону переулка, стиснутого между домами и камуфлированного кустами сирени. Углубившись в него не более чем на десяток шагов, он понял, что, наверняка поторопился, или выбрал не то направление. Впереди, от серых стен справа и слева отделились такие же серые силуэты, и, даже не оглядываясь, можно было быть уверенным, что ещё один силуэт украсил вход в переулок. Базилевичи всегда работали по трое, а больше здесь в это время было быть некому.

Отступив к стене дома, нависающего над тротуаром вторым этажом, Буратино упёрся в неё спиной и постарался развернуться так, чтобы труба переулка просматривалась в обе стороны. Правую руку он завёл за спину, и охватил пальцами рифлёную рукоять вставленного за широкий кожаный пояс гладкоствольного пятизарядного «Дуплета» с щелевидным стволом, бьющего на двадцать шагов сдвоенными пулями в мягкой медной оболочке, напоминающей абрикосовую косточку.

Вообще-то, свободное ношение оружия в городе не практиковалось, зато и запрета не было. Была статья в кодексе о правонарушениях: «Об использовании ненормативных средств защиты и нападения», включающая в себя широкий спектр воздействующих мер – от ужина с судьёй и присяжными в ресторане за счёт казны, до пожизненной каторги.

Поэтому каждый выбирал сам, на что ему рассчитывать: на судьбу, на силу, или на милость сильного.

- Ну вот, дружок, а я уж думал, что пустил деньги на ветер, и ты годишься, только для того, чтобы натирать мне задницу, - невесело усмехнувшись, Буратино вытащил, ставший почему-то неудобным, пистолет и, направив его в сторону тех двоих, которые появились первыми и теперь были лишь в нескольких шагах, упёр руку запястьем в живот. –

- Всё, ребята, стойте, где стоите! Дальше – запретная зона, а пропуска я вам не выпишу, разве что – на тот свет… И с каких это пор вы нарушаете перемирие? Была ведь договоренность у меня с вашей кодлой, что живём, не замечая друг-друга. Или меня узнать трудно?

- Всё шутишь, Буратино, - прошепелявил тот, что был повыше, откидывая на спину капюшон длинного плаща. - Да и чего бы не пошутить после хорошего выигрыша? Только ты не отпирайся – в «Грёзах» у нас глаза и уши за каждым столом. Но ты не нервничай: сегодня нам твои деньги не нужны. Мы тут к тебе персонально, вроде как с приглашением: тебя Рваный видеть хочет, наказал доставить к нему без задержек и в лучшем виде. Так что, ты пугач-то спрячь, и давай прогуляемся. Его контора недалеко, ты же знаешь…

Рваный контролировал эту часть города: от вокзала до старого городского кладбища, теперь заброшенного, где в помещении когда-то действовавшей гранитной мастерской и располагалась его «контора», бывшая ничем иным, как транзитным пунктом по сортировке и отправке ворованного добра. Впрочем, официально она именовалась вполне пристойно: «Пункт сдачи и переработки вторичного сырья».

Будучи одним из четырёх или пяти прямых действующих потомков Базилио (действия прочих давно прекратились по причине неудачного взаимодействия с судебной системой, либо преждевременной кончины), Рваный пользовался в клане вполне естественным авторитетом. Здесь, пожалуй, стоит поподробнее остановиться на истории клана Базилевичей и причинах, определивших отношение Буратино к этому клану. В любом случае, дальнейшая история будет понятней.

Почивший в бозе старый Базилио (а какие были похороны – весь цвет города!) был не только отпетым мошенником, но и изрядным ловеласом. Во всяком случае, его наследство оспаривали двенадцать или шестнадцать отпрысков только от зафиксированных браков – прочие были не в счёт. Отпрыски в полной мере сохранили унаследованные качества (чего нельзя сказать о сколоченном Базилио к концу жизни капитале, когда ему вдруг пошёл фарт), и продолжали интенсивно плодиться, заполняя потихоньку все пока незанятые нищи в городе, а когда их не осталось – незатейливо распространили свою экспансию на остальное жизненное пространство. Связанные между собой общностью происхождения и интересов, перекрёстными браками, многоступенчатым родством, а главное – отношением к окружавшему обществу и его адекватной реакцией – Базилевичи (как вскоре их стали именовать) образовали мощный клан, живущий по своим собственным меркам и понятиям. Внутриклановая иерархия окончательно сформировалась спустя два-три года, что сопровождалось некоторым уменьшением популяции, вызванным внутренними проблемами. На настоящий момент руководство разношёрстной компанией было за постаревшей Пёстрой Муркой – единственным уцелевшим в первом колене потомком женского рода. В клане, да и во всём городе её звали Мама Мура, или, с оттенком уважительной фамильярности, Мамура.

Мамура была продуктом уходящей эпохи и неохотно признавала новшества. Психология её действий была предельно проста: никакого «врастания в бизнес», никакого лоббирования интересов в нужных местах с нужными людьми, если за это требуется выложить хоть ломаный грош. Купить чиновника – да! – как необходимый инструмент. Если же купленный инструмент не оправдывает затраченных денег, то от него лучше просто избавиться: зачем возиться с ненужными вещами? Главный принцип сохранялся неизменным: «Кошелёк, или жизнь» - прочее от лукавого. Признавала Мамура только силу и право сильного, а слабостей у неё было две: деньги и коллекция чесалок для спины. Среди экспонатов этой воистину уникальной коллекции имелась и фигурка дракона с вытянутой вперёд лапой с растопыренными когтями, относящаяся, судя по удлинённым пропорциям и яркому лаковому покрытию, к сунскому периоду культуры Китая. Мамура знала о Китае только то, что котов там уважают, а собак иногда едят, и любила эту далёкую страну.

До того же, как красно-золотая драконья лапа украсила одну из стен Мамуриной гостиной, она не один год провалялась среди реквизита театра на колёсах, заваленная прочим скопившимся хламом между стенкой фургона и спинкой дивана – того самого.

Как она попала туда – не помнил никто, в том числе и Буратино. Зато он хорошо запомнил, при каких обстоятельствах она исчезла.

 

8.

- …Я много знаю не потому, что очень умный. Просто я долго жил, и у меня хорошая память. Вот, например, этот холст, на который ты сейчас смотришь: я помню время, когда тот, кого вы называли Папа Карло, ещё только ворочался в колыбели, а человек, застигнутый непогодой, попросил пристанища. А после того, как дрова догорели, и ужин был съеден, поставил керосиновую лампу на стол, достал из своего саквояжа коробку с красками и кисти, перетянутые грязной лентой, поцеловал для чего-то эту ленту, и попросил хозяйку дать какую-нибудь ненужную тряпку. Он распялил принесённый кусок холста, которым обычно вытирали пыль с подоконников, на рамке для приготовления пастилы из сваренных слив, и начал рисовать. Так и появился этот очаг. Утром художник ушёл. Я не знаю его имени, но внизу, на холсте, там, где сейчас торчит гвоздь с кольцом для ключей, была его подпись.

Говорящий Сверчок умолк. Карлото с интересом смотрел на старый холст, закрывающий теперь вход в никуда. Потом встал и подошёл к нарисованному когда-то при свете керосиновой лампы очагу. В правом нижнем углу действительно торчал изогнутый ржавый гвоздь. Вытащив гвоздь, собственно, даже не вбитый, а просто воткнутый в щель между деревянным косяком и кладкой стены, и смахнув слой пыли, Карлото наклонился к нижнему углу холста и за грязными разводами, оставленными ладонью, различил неясные штрихи, которые, если знать, что они такое, выстраивались в какое-то слово.

- Ста…. нет, сто… и что-то вроде «м» или «л»… Нет, всё-таки «ста». И точно – «л»! «Стал»! Так, а дальше? Опять «а»…, или «б»…

Неожиданно он выпрямился и, растерянно посмотрев на Сверчка, проговорил севшим голосом:

- Сталбени… Ты знал? Это слишком невероятно, это… это не может быть правдой!.. Сталбени… Его картины в лучших музеях, один его штрих, росчерк на листке бумаги продаются на аукционах… Нет, этого не может быть! Если это Сталбени, целая неизвестная картина, то какая же ей цена? – ой-ёй-ёй!... – обхватив руками голову, Карлото сел на пол и некоторое время оставался в таком положении.

- А Буратино ты об этом когда-нибудь рассказывал? – этот вопрос он задал, старательно пытаясь привести мысли в порядок и заставить их прекратить играть в чехарду и прыгать с места на место.

Говорящий Сверчок потёр согнутой в колене ногой, похожей на переломанную пополам сухую ветку, о плотно прижатое к боку крыло, и, повернув к Карлото свою удлинённую голову с немигающими глазами, медленно проговорил, чуть растягивая окончания слов:

- Когда-то Буратино бросил в меня молоток и сильно ушиб, но ещё больше обидел. У меня хорошая память, как я уже говорил. Нет, ему я ничего не рассказывал. Да он меня никогда ни о чём и не спрашивал…

Карлото, подобрав ноги, поднялся с пола, упирая руки в колени. Потом отряхнул штаны, посмотрел в сторону скамьи у стола, но остался стоять.

- Ну, а папа Карло знал? – На этот его вопрос Сверчок издал своими крыльями звук, напоминающий тот, что издаёт нож, когда им с силой водишь по стеклу. – Папа Карло много что знал… Но вот говорить, о том, что знает, он не любил. У него были свои представления о том, что, как и когда должно быть. Теперь поздно рассуждать об этом…

- Ну да, поздно… Кому поздно-то? Мне, например, так даже рано. Хотя, похоже, уже и нет… - Карлото повернулся и, сделав пару шагов, остановился у скамьи и задумчиво провёл по ней ладонью. – А ты как считаешь?

- Я? – Сверчок передвинулся ближе к краю карниза, шедшего под потолком вдоль внутренней стены и, брезгливо стряхнув передней левой лапкой вниз какой-то неугодивший ему камешек, снова замер. Прошло, наверное, не меньше минуты, прежде чем он, оставаясь по-прежнему неподвижным, и даже не смотря на Карлото, медленно, раздельно произнёс:

- Наверное, время, действительно, пришло… Так вот: ключик никто не крал. Карло сам забрал его из тайника под ступенькой и унёс. Предупреждаю твой вопрос – я не знаю: куда и зачем. Мне он ничего не говорил ни тогда, ни после.

Карлото медленно опустился на скамью, безвольно свесив руки по бокам. Потом вдруг громко икнул и, словно в недоумении, провёл ладонями по груди и животу.

- Папа Карло? Ты сказал – Папа Карло?

- Я сказал не так, но ты правильно понял.

- Но, зачем?!

- Это надо было спрашивать у него. Я ведь уже говорил, что теперь поздно…

Несколько минут Карлото сидел, тупо уставившись в закрытую дверь. Потом с силой взъерошил волосы, дёрнул себя за мочки ушей и, встав со скамьи, обвёл помещение каморки взглядом.

- Ну что ж, тогда мне, кажется, нужно идти, – голосом, почти спокойным, если не принимать во внимание дрожавших в нём ноток, произнёс он. – Пойду искать Буратино, думаю, у нас есть, о чём поговорить. Спасибо тебе, хотя, может быть, то, что ты мне рассказал, надо было сказать раньше… До встречи, мне ещё очень много вопросов хочется тебе задать. Потом…

- Будешь – потом – задавать вопросы, не забудь спросить о причинах, побудивших Карло столько лет молчать. И что же там осталось – за дверью – чего не успели в своё время разглядеть и оценить. Если вспомнишь, конечно… - Говорящий Сверчок повернул голову к Карлото и слегка подмигнул, как показалось, своим немигающим глазом.

 

9.

… - Нет, ты опять о том же! Что у тебя - зуд начинается, если некому свои драгоценные идеи на уши повесить? – Буратино уронил тело, сложив его в виде угловатой запятой, на диван, откликнувшийся протестующим визгом пружин, и уставился на Пьеро. – Мы же договорились в прошлый раз не пудрить больше друг-другу мозги! Что, разве так трудно держать свои мысли при себе, а язык за зубами?

- При себе можно держать кошелёк или носовой платок, чтобы вытирать сопли и слёзы. А мысль, если её вовремя не высказать, будет, рано или поздно, высказана кем-то другим. Но это же несправедливо, раз уж к тебе она пришла раньше! Быть первым важно не только на беговой дорожке, это, в конце-концов, вопрос чести!

- Ну, ни хрена себе! Да, брат, ты загнул… - Буратино почесал кончик носа. – Сильно сказано, сэр рыцарь… Выходит, я, не позволяя тебе превратить театр в экспериментальный балаган, иду против кодекса чести? Тогда – к барьеру!

Спрыгнув с дивана, он отвесил Пьеро шутовской поклон и, привстав на носках, воскликнул:

- Где же моя шпага? – шагнув к стенке фургона, он запустил руку в пространство между спинкой дивана и стенкой и, недолго там покопавшись, извлёк красно-золотую волнообразно изогнутую фигурку дракона с протянутой вперёд лапой и с деревянной рукоятью, заменяющей хвост.

- Что это ещё такое, откуда здесь? – Буратино недоуменно уставился на широко открытую драконью пасть с бахромой губ по краям, - Похоже, это дракон! Как он сюда попал? Впрочем, ладно! Так что я хотел сказать? А, вот – кстати! Этот вот дракон – такое же нереальное создание, как твои попытки создать на подмостках новый мир, который будет, как ты считаешь, не просто отображением бредового сознания, но ещё и реальной действующей силой в добром старом реальном мире. Чёрта с два! Необычно? - Конечно! Красиво? – Для кого как… Побуждающе к действию? – Это, смотря к какому… А вот уводящее в сторону – это уж точно! От подлинной жизни, от её – не придуманных – проблем, от поисков выхода, который чаще всего нужно искать не в обезумевших фантазиях, а в скучной обыденности! Что ты своими постановками, которых я, пока имею возможность, не допущу к показу, можешь дать людям? Не инфантильным недоумкам, и не ужравшимся жизнью снобам, а обычным людям, для которых жизнь – не выдумка на фоне разрисованного задника?

- Мечту! Раскрепощённость сознания, дающего…

- Что дающего? Горячий ужин после трудного дня? Деньги, чтобы расплатиться с кредиторами? Любовь женщины, отдавшей предпочтение тому, кто сможет обеспечить будущее её будущих детей? В каком мире ты живёшь? Разве в нём каждый имеет всё, что ему необходимо и может реализовать все свои возможности, чтобы на досуге позволить себе следить за метаморфозами облаков и случайными узорами в калейдоскопе?

Мечтать можно по разному… Но мечта должна быть для жизни, а не вне её. И не вопреки ей. Вот поэтому…

- Вот поэтому ты меня никогда и не понимал! – Пьеро тоже встал с дивана и, обняв себя за плечи, заходил, раскачиваясь, между разбросанных в беспорядке по полу фургона картонных коробок и прочих, сопутствующих разъездной жизни, предметов. – Мы просто жизнь по-разному воспринимаем. Для тебя жизнь – это череда мелких событий и поступков, служащих, главным образом, для естественных отправлений и функций организма, а для меня – тайна бытия, постигаемая каждый новый миг!

- Это какую же тайну бытия ты пытался раскрыть в своей постановке на прошлой неделе, когда я случайно забрёл на репетицию этого маразма? «Интимная жизнь трёхногих табуреток»! Так ведь именовался тот эпизод? И бедная Мальвина, обёрнутая сверху до пояса половой тряпкой, а ниже тряпки – с привязанною впереди чёрных кружевных панталон табуреткой из артуборной! Да, действительно, трёхногой! Четвёртая – я как сейчас помню – сломалась ещё в прошлом месяце, когда на бедную табуретку взгромоздился этот болван – полицмейстер, заглянувший в надежде, что у нас ещё что-то осталось после предыдущего его визита. Там у тебя ещё пара табуреток стояла (не помню уже – трёхногих, или нет), и два лопуха из массовки ходили с ременными бандажами вокруг пояса. Ты что, действительно собирался устроить из этой «табуретовки» имитацию интимных отношений? Нет, правильно я сделал, что не стал особо разбираться, а послал вас всех тогда, куда следовало. И давай закончим этот разговор! Ты считаешь, что сцена может выдержать всё? Может быть, не буду спорить, но не зритель!

- Зритель должен расти! - почти выкрикнул Пьеро, сжав кулаки.

- Зритель, в первую очередь, не должен быть обманут! Потому что именно он, зритель, оплачивает столь горячо любимые тобою абрикосы и куриную печёнку, да и вообще всю нашу жизнь. А сейчас, когда касса пуста…

- Что я слышу? Какое печальное известие! – мягко прошелестел незнакомый вкрадчивый голос со стороны входной двери.

Буратино и Пьеро одновременно повернулись ко входу. Там, на фоне полусдёрнутой портьеры, бывшей некогда театральным занавесом, выставив внутрь фургона чёрные раструбы пистолетов, словно позаимствованные из театрального реквизита, расположились две фигуры в длинных балахонах с остроконечными капюшонами, скрывающими лица.

- Это ещё что такое? – всматриваясь, произнёс Буратино.

- А разве непонятно? – подала голос та фигура, что стояла слева, ближе ко входу, - Это ограбление! Дальше объяснять требуется?

- Да… - вкрадчиво произнесла вторая фигура, поменьше ростом, - надеюсь, вы не будете чинить нам препятствий при исполнении этой взаимообязывающей процедуры? Как водится: вы – нам, мы – вам! Вы нам – деньги, или их эквивалент, а мы вам – спокойную жизнь. До следующего раза, само-собой… Правда, войдя сюда (вы уж извините, что без спроса) мы стали свидетелями, как один из вас произнёс фразу, над которой ему следовало бы подумать: «Касса пуста…»! Поверьте, мы очень не любим заниматься пустыми делами! И, если пуста касса, то должны оказаться полными кошельки в ваших карманах. Не будем терять времени: давайте их сюда – и БЫСТРЕЕ! – последнее слово прозвучало диссонансом с предыдущими и заставило Буратино и Пьеро вздрогнуть.

- А! Ну вот, - Буратино после секундной замешательности спокойно достал из кармана большой кожаный кошелёк, положил его на маленький столик справа у входа, и, отступив назад, задал, казалось, совершенно не подходящий к сложившейся ситуации вопрос:

- Слушайте, никто не скажет, который теперь час?

- Шесть и три четверти вечера, - машинально ответил Пьеро, стоявший напротив больших напольных часов с маятником в виде полумесяца и с сидящей на нём полуобнажённой девицей, отчеканенных из латуни.

- Уже хорошо, - Буратино, вынув из кармана штанов большой, красный в зелёную клетку, платок, громко высморкался, - вы там смотрите, смотрите, только найти вряд ли что удастся: не сезон, сами на мели…

- Издеваешься, сучок оструганный? – больший по размеру балахон, ловко вывернув кошелёк и узрев две мелкие, покатившиеся по столу, монетки, сделал к Буратино шаг, снова наставив на него свой пистолет. – Ты знаешь, клоун, как принято говорить? Кошелёк, или жизнь! Если тебе так не дорог первый, то распрощайся и со второй! Правильно, Мура? – он слегка повернулся ко второму балахону, не опуская, однако, наведённого ствола.

- Подожди, Рваный! – второй балахон медленно поднял широкий рукав и указал пистолетом на фигурку дракона, которую Буратино по-прежнему держал в руке. – Это что у тебя, откуда?

- Ну вот, всё стало на свои места! – Буратино раздвинул рот до ушей, - Значит, народная молва не врёт! Ты ведь – Пёстрая Мурка, верно? Я тебя признал! А то всё понять не мог: кого сюда в этот час занесло? Грабишь и коллекционируешь, значит, по ходу дела? Если одно другому не мешает? Слышал я, слышал… Молва доносит, ты в гору идёшь…

- Что-то ты разговорился, - фигура в балахоне сдвинула назад капюшон, и на миг блеснули жёлто-зелёные, с узкой прорезью зрачка, недобрые глаза. – Что я, и кто я – это дело личное – ты согласен? А вот то, что ты не хочешь с нами дружить, это – уже дело принципа. А принцип Рваный давеча изложил: «кошелёк, или жизнь»! Хочешь что-то возразить? Давай, у тебя последняя возможность.

- Сейчас! – Буратино бросил быстрый взгляд на часы, - дай высказаться, это по справедливости будет. Уважь хотя бы то, что я с твоим папашей за одним столом сидел, правда, и тогда – по разные стороны… А ведь говорил я Карло в то время - ну, дай ты начальнику полиции сколько надо, пусть оформит ему билет в один конец, хоть в Америку: там и возможностей побольше, и с демографией похуже. Нет, говорит, не нами этот сюжет писан, не нам и переделывать! Ну, вот и дочитали до последней главы… Хотя… Погоди-ка! Ну-ка, слушай!

За стенкой фургона, где-то в стороне плаца, где местная полиция обычно проводила свои смотры и строевые занятия, раздалась короткая пронзительная трель свистка. Потом сорванный хриплый голос пролаял какую-то команду. Донёсся топот, звук, сопровождающий падение на землю чего-то тяжёлого, лязгнувшего металлом, и отрывистое ругательство.

- Ну не может наша полиция что-то делать нормально! Обязательно надо голос подать, тут уж точно – ни с кем не спутаешь. Вот скажите, - Буратино развернулся к бандитам, -

зачем так шуметь, если нужно незаметно подкрасться и взять преступника? Нет, не будет порядка в этом городе, пока полицмейстером – сын хозяина винодельни и скотного двора. Сами скажите: разве это совместимо?

- Заткнись, …! Что за шум, знаешь? - балахон, названный Буратино Пёстрой Муркой, сделал шаг к двери, минуту стоял, прислушиваясь, затем, повернувшись, вновь ткнул пистолетом в сторону стоящих в глубине фургона, - Что там? Что? Говори быстро!

- А это другой принцип, - отозвался Буратино, - называется: «Вы нам, мы вам», только вы опоздали к чтению сценария. О! Прошу прощения, я быстро. Там, снаружи, несколько взводов нашей доблестной полиции. Вы, вероятно, не обратили внимания на низкий серый дом метрах в ста отсюда, когда решили посетить наш фургон. Так вот: это как раз казармы нашей доблестной… Хотя, это я уже говорил. Ну, а с их начальником у нас уговор: если представится возможность, оповестить его о появлении поблизости членов разыскиваемой властями шайки. Прошу прощения, это их выражение. Так вот: я уже минут десять, как дёргаю эту верёвку, - и Буратино потряс перед собой расплетённым концом манильского троса, уходящего в отверстие для печной трубы, свободного по причине летнего времени. – А другой её конец привязан к флажку на крыше. Я дёргаю – он падает. И начальник полиции получает сигнал, что у нас незваные гости. Отсюда и шум снаружи – заметили, значит.

- Это последнее, что ты успел, - прошипел поименованный Рваным, поднимая пистолет на уровень глаз.

- Стоять, не дёргаться без команды! – Пёстрая Мурка шагнула вперёд, но в это время внезапно Пьеро вышел из ступора, в который он вошёл одновременно с входом бандитов в фургон, и с криком: «На помощь!» бросился к двери. Сбив по дороге бутафорский канделябр, споткнувшись о какую-то из разбросанных по полу коробок, он взмахнул руками и влетел вперёд головой в косяк двери. После чего так и остался лежать, вытянув руки.

- Не трогайте его, - подал голос Буратино, - пусть так полежит. Думаю, он скоро очухается. Вряд ли у него сотрясение мозга, гм… А вы, уважаемые, если не хотите устраивать перестрелку с парой полицейских взводов, слушайте меня. И внимательно! Успокоившись, и не перебивая: времени мало.

Мурка, надо отдать ей должное, показала, что у неё отменная реакция и самообладание: она опустила пистолет и, спокойно шагнув к дивану, уселась на него, расправив балахон. После чего вопросительно посмотрела на Буратино. Рваный остался у двери и пистолета не опустил.

- Ну вот, славно! – Буратино приподнял шторку, закрывающую окошко в стене, и выглянул. – Они пока перестраиваются. Есть минуты две, а с учётом их расторопности – все пять. Так вот, слушайте моё предложение, а если оно вам не подходит, можете начинать стрельбу. Предлагаю: отныне и навсегда мы друг-друга не замечаем. Просто живём сами по себе. Это я и называю: «Вы нам, мы – вам». Если согласны, я покажу выход, который не просматривается с площади, и вы спокойно отправитесь по своим делам. Нет – тогда решайте сами. Время пошло!

Мурка тут же встала, как будто времени на размышление ей не требовалось вовсе, и, откинув капюшон, мягко произнесла:

- Договорились! Где выход?

- Э, нет! Так не пойдёт! – выставив перед собой дракончика, которого он по-прежнему удерживал за хвост, Буратино помотал головой, - я вас знаю с тех пор, когда вас ещё на свете не было. И знаю, что у вас есть форма обязательной клятвы. Вот и скажи, что следует!

- Собакой буду, если нарушу уговор! – Мурка сделала шаг вперёд, - Теперь всё?

- Всё! – Буратино наклонился, отбросил лежавший перед диваном затоптанный коврик, и потянул вверх ременную петлю утопленной в полу крышки люка, - Счастливого пути!

Уже подойдя к раскрытому люку, Мурка внезапно резко обернулась, и, взметнув широкие рукава балахона, выхватила из руки Буратино красно-золотую фигурку.

- Плохая примета: возвращаться с дела ни с чем, - она обозначила улыбку, и продолжила:

- Я не могу себе такого позволить. Пусть это, - и фигурка дракона в последний раз мелькнула в свете подвешенной к потолку фургона лампе, - будет залогом нашей сделки.

…Мурку и дракончика Буратино с тех пор больше никогда не видел. Зато с Рваным судьбе было угодно свести ещё не раз. Вот и теперь…

-

…После того, как крышка люка захлопнулась за непрошенными гостями, и Буратино, плюхнувшись на диван, потянулся к потайному (спрятанному под старой коробкой) шкафчику, где стояла, оплетённая соломой бутылка кьянти – верного средства для снятия пережитого стресса, Пьеро, выдав серию нечленораздельных звуков, шевельнулся. Потом он довольно долго водил руками по двери, потом – по своему телу, потом вдруг сел и низким голосом произнёс:

- Ты так и не позвал полицию… Ведь стоило бы…

- А, - отмахнулся Буратино, - это был блеф. Просто время удачно совпало: в семь вечера по вторникам у полиции ночные учения на плацу. На этот раз хоть с пользой… А верёвка – она ни к чему не привязана. Чёрт её знает – откуда она взялась, эта верёвка!

 

10.

Рваный сидел за столом, больше напоминавшим прилавок антикварной лавки, и с большим тщанием расчерчивал под линейку страницы толстой книги канцелярского вида. Окна были плотно занавешены, и свет небольшого светильника, смахивающего по виду на уличный фонарь перед входом в корчму или бордель, оставлял нетронутыми углы большой комнаты. Пахло мятой, сырой коноплёй и кильками в томатном соусе, вовремя не убранными в холодильник.

Тень, выступившая из окутанного мраком угла, словно была его ожившей частью, остановилась, не доходя до очерченного фонарём светового круга, и, слегка наклонившись вперёд, произнесла осипшим голосом:

- Там идут к тебе, Рваный! Лоскут со своим звеном, и с ними кто-то ещё.

- А, это славно! – Рваный отложил карандаш и потянулся, издав при этом утробное урчание. – Славно, что идут. Это всегда лучше, чем, если кого-то приносят: ведь от него потом уже никакой пользы. Впустить, но только Лоскута, и того, кого они привели.

Минуты через две, скрытая в драпировавших стену тенях, дверь отворилась, щёлкнув пружиной приводного механизма, и впустила через пристенные сумерки в круг света двоих: Буратино, отворачивающего поднятый воротник куртки, и его сопровождение в свисающей складками до пола униформе.

- Сделано, Рваный! – подал голос балахон. – Гость доставлен в лучшем виде! Он, хоть и упёрся поначалу, но сообразил быстро… Теперь что?

- Теперь пойди, отдохни, к ребятам. Я позову тебя, - Рваный встал, и, когда за Лоскутом закрылась входная дверь, повернулся к Буратино, - Проходи, садись, устраивайся! Давно мы не встречались – не было повода.

- А сейчас вдруг появился? – Буратино пошарил вокруг себя глазами, и, так и не увидев ничего, подходящего для сидения, уселся на угол стола, сдвинув рукой загромождающие его непонятного назначения предметы.

Рваный аккуратно поднял и поставил подальше от сдвинутой кучи какую-то опрокинувшуюся статуэтку и посмотрел на Буратино узкими щёлочками глаз, полузатянутых белёсой плёнкой.

- А ты всё не меняешься: годы только царапин добавили. Хорошее дерево на тебя пошло, крепкое. Я вот, как видишь, уже не тот. И когти ступились, и глаза плохо видят…

- Ну, про когти ты бы лучше молчал, - Буратино подбросил и поймал какую-то подвернувшуюся безделушку, - твои когти уже всё горло району изодрали, скоро совсем непродохнуть будет. Так что за повод у тебя?

Рваный хохотнул, и, откинувшись на спинку стула, пошевелил поднятыми лапами.

- Повод есть. Повод, так сказать, по поводу. Мы ведь виделись в последний раз лет пять назад, я не ошибаюсь?

- Если и ошибаешься, то в свою пользу, это вне сомнений. Считать-то ты хорошо умеешь. Так… Что же это у нас произошло пять лет назад, что потребовало своего продолжения сегодня? Не юбилей же последней встречи ты пригласил меня отметить!..

Ага! Вздрючили тебя крепко тогда, чуть из клана не выгнали! Как не помнить… Да и у меня тоже проблемы были. Значит, снова за старое? Или у Мурки положение пошатнулось? Только тогда у меня театр был, а теперь-то какой с меня прок?

- А, помнишь, значит? Неплохо ведь было задумано, да? – Рваный потёр лапы, а затем торчащие огрызки ушей, - Ты знай себе, катаешь по стране с гастролями, и везде – аншлаг! И плачущие (не принимая во внимание спящих) лавочники со своими выводками в партере… И за всё – спасибо дураку губернатору, устроившему годовой мораторий на потребление спиртного, и большому фургону с реквизитом, который – хоть досматривай, хоть не досматривай – ничего не поймёшь. Да… Впрочем, ты тогда не долго отказывался от участия в деле.

- Зато долго жалел, - встав со стола, Буратино подошёл к границе светового круга и резко повернулся, - ты ведь не только лавочников спаивал палёным зельем, ты ведь позже стал их детям дурь впаривать. В виде компенсации за время, потраченное на культурный досуг, так сказать… Я тогда не сразу разглядел, чем, главным образом, занимаются двое твоих сопровождающих-остолопов, что у меня числились как охранники по договору с Комиссией по борьбе с грызунами. А об этом мы уже не договаривались. Так что я был вправе поступать, как считал нужным. К тому же, фургон я тебе вернул в целости со всем его содержимым, включая сопровождающих в упаковке. Но это уже издержки. Тогда, я понимаю, тебе, как раз, не до разборок со мной было. Решил теперь разобраться?

- Обижаешь! – Рваный перевалился с одной ягодицы на другую, и обратно, - Кто старое помянет… Короче, новое дело к тебе есть. Как пойдёт – пока не знаю – но, если пойдёт, то пропуск на второй этаж в «Грёзах», считай, у тебя в кармане!

- Даже так? – Буратино вернулся к столу и, не делая попытки сесть, упёрся в столешницу сжатыми кулаками, наклонившись к хозяину. – Ну, давай, излагай, что ли…

Рваный почесал затылок: – Ну, думаю, ситуацию в клане с тобой обсуждать излишне. Хотя, лапы растут, как раз, отсюда. Слыхал, небось, что многие Мамурой недовольны. И, даже не столько ею, как теми ограничениями, которые она установила. Ты-то об этом знаешь не понаслышке. Сплошной гоп-стоп и немного рэкета. А шаг вправо, шаг влево – это уже отступление от традиций! Да осточертели они! Деньги делать надо, а не собирать из них коллекцию, делать, и размазывать вокруг себя, чтобы потом на этой грунтовке клеить те обои, которые нравятся!

- Красиво излагаешь! Но хотелось бы ближе к теме…

- А ближе уж некуда! То, что я тогда за самодеятельность от Мамуры получил пинок в живот (а всё же – не под зад!), и то, что до сих пор смотрю район, хотя давно мог бы весь город, не значит, что я был неправ! Деньги нужно рвать везде, где они растут, а не только на большой дороге – теперь с этим многие согласны.

- Так ты, что, – Буратино почесал нос, - предлагаешь мне ввязаться в ваши разборки? А на кой мне это надо?

- Дурак! Дерево, одним словом… Кому ты нужен по большому счёту? Со своими проблемами мы разберёмся сами, но вот, пока не разобрались, ты-то как раз можешь пригодиться. С немалой пользой для себя, между прочим. Короче, не знаю, как это у вас в театре называется, а мне сейчас нужен тот, кто под занавес сорвёт аплодисменты, выскочив в нужное время из-за кулис. Но не только сорвёт, но будет хорошо понимать, что постановщик и сценарист тоже должны получить своё, хоть и не на публике. Мои для этого не годятся – сам понимаешь, почему – а с тобой мы уже однажды договаривались. Думаю, договоримся ещё раз.

- Интересно… - Буратино снова почесал нос, - ты меня буквально в шок поверг своей эрудицией. Ну, что я теперь могу сказать? Давай, буду слушать!

- Славно, вот так бы и сразу! Беру свои слова по поводу дерева назад. Вот и слушай. Только имей в виду: если услышал – ты уже в деле. Со всеми вытекающими…

 

11.

- Дожди идут – поэтому так всё затянулось. – Буратино постучал согнутым пальцем по столешнице. – Вот чёртова погода! И малец куда-то запропастился… Даже шарманку не покрутишь: дёрнуло же меня тогда сунуть её в ломбард – а всего-то двух монет не хватало! Прости, Карло! Говорил ты перед концом: «Никогда с ней не расставайся, музыка – она ключ ко всему!» А я вот… - сделав пару шагов, он присел перед растопленной печкой и, приоткрыв дверцу, пошевелил покрывшиеся серым налётом поленья. Те сразу же налились малиновым цветом и одно, переломившись, выбросило облачко мгновенно вспыхнувших и погасших искр.

- Впрочем, шарманку я выкуплю: уж на это-то денег хватит. Вот только дожди всё не кончаются… И где это Карлото в такую погоду носит?! Сволочь я! Только пацан начал себя понимать, а я у него музыку увёл… Ничего, всё ещё будет. И музыка, ключ ко всему, и… Ключ?

Буратино с размаху треснул себя кулаком по лбу.

- Вот только что, сейчас, здесь была какая-то нужная мысль! И нет её! Нет, что-то со мной не то… О чём же я только что думал? Ведь думал о чём-то!

В этот момент входная дверь, хлопнув по косяку, распахнулась, впустив вовнутрь окутанного ореолом водяных брызг Карлото, держащего над головой обеими руками выгнутый полукругом лист картона, с которого вода стекала на его потерявшую цвет и форму куртку.

Подавив внезапно возникшее желание что-то сделать (что именно, он так и не понял), Буратино плюхнулся на скамью и, задрав ногу на ногу, прокомментировал:

- Значит, дождь ещё не закончился. Кстати, в углу стоит вполне приличный зонт: если уж идёшь гулять в такую погоду, неплохо было бы захватить его с собой. Ну, здравствуй, что ли…

- Здравствуй, ну да… - Карлото отбросил картонный лист за дверь и, поспешно закрыв её, начал спускаться по ступенькам, оставляя за собой небольшие лужицы стекающей с одежды воды. Шмыгнув носом, он пробормотал трясущимися посиневшими губами:

- Теперь-то здравствуй… Я его по всему городу ищу, а он сидит здесь спокойненько…

-Что ты там шепчешь? – Буратино встал и направился к печке. – Хотя это потом. Ты же весь мокрый, как неотжатая тряпка. Давай, иди сюда! Куртку снимай, да и остальное тоже. Сейчас мы всё тут разложим сушиться, а ты пока полезай на кровать и закутайся одеялом. А я сейчас чай согрею, будем тебя отпаивать. И – пока не согрелся, никаких разговоров!

- Нет! – сказал он чуть позже, наблюдая, как Карлото, до подбородка закутавшись в одеяло, похожий на бесформенный куль, поставленный на попа в угол кровати, провожает глазами каждое его движение. – Тут явно что-то произошло, что мне следует знать. Давай-ка, выкладывай!

- С-сначала чаю, язык не ворочается! – Карлото просунул через складки одеяла ладонь и пошевелил пальцами. – Ага! Давай сюда! Г-горячая, надо же!

Некоторое время ничего не происходило, слышались только шумные всхлёбывания и удовлетворённые выдохи. Потом кружка, уже пустая, была поставлена на кровать, и Карлото, вытерев покрывшийся бусинками пота лоб, прямо взглянув на Буратино, произнёс:

- Я готов рассказывать. И слушать тоже, потому что у меня к тебе не один вопрос.

- Вопросы подождут, - невнятно проговорил Буратино, пытаясь при помощи зубов и левой руки затянуть узел на верёвке, скрепляющей ушко и ручку чайника, который он держал правой, - я и так хотел тебе рассказать о том, что у меня случилось в эти дни. Но сначала – о том, что было у тебя.

- У меня, главным образом, был долгий разговор с Говорящим Сверчком. А после него я пошёл тебя искать, потому как кое-что, что требует объяснения, тебе надо знать, и как можно скорее.

- И чего же это я не знаю, чем так срочно потребовалось меня нагрузить? – Буратино аккуратно поставил чайник на стол, и, выгнувшись в пояснице, повернул голову к Карлото. – Что могла рассказать тебе эта старая дохлая муха? Я и не знал, что он ещё жив.

Карлото помотал перед лицом ладонью, сопровождая это действие поднятием плеч, что, по всей видимости, должно было обозначить несогласие с приведённой формулировкой, и, вздохнув, продолжил:

- Ну… в первую очередь, это… Тьфу, ты! Столько думал об этом разговоре, слова подбирал, а сейчас – всё вылетело! Почему ты всегда меня сбиваешь? Это же важно, очень – то, что я хочу рассказать!

- Так и рассказывай! – Буратино сел на скамью, расставил ноги и усмехнулся:

- Главное, не сбейся сам, я тебе мешать не буду. Только давай без подходов и описаний, прямо – к делу!

- Хр-рошо! – Карлото откашлялся. – Хорошо! Дел будет три. Тебе как – по порядку, или по степени важности?

- Давай по порядку. В хронологической, так сказать, последовательности.

- Тогда первое – это (только ты не удивляйся!) о старом холсте – вот том, – ткнув пальцем в направлении нарисованного очага, Карлото продолжил: - Сверчок рассказал мне, как он был нарисован, и когда. А я потом там посмотрел, стёр пыль, а внизу подпись… Вот, опять я путаюсь! В общем, если прямо сразу, то получается, что его как бы написал сам…

- Сталбени, Марио Балтазар, основатель и первый президент современной Академии живописи, создатель жанра ассоциативного гротеска, - перебил Буратино, - ориентировочная стоимость полотна в случае подтверждения подлинности, по некоторым оценкам – от семисот тысяч до полутора миллионов.

- Так ты знал?! – Карлото вскочил на ноги, не удержался, запутавшись в одеяле, упал на бок, въехав коленкой во что-то твёрдое, снова вскочил, сбросив одеяло на пол. – Ты знал? Так почему …

- Потому, что на «у»! Тапочки надень, ноги застудишь, - Буратино встал со скамейки и подошёл к холсту с очагом. Потом круто повернулся и резко - так, как Карлото никогда ещё не слышал, почти закричал:

- Знать – это ещё ничего не значит! Знание – лишь карта, на которой, якобы, обозначено место, где зарыты сокровища. А чтобы их достать, надо потратить уйму сил и средств! А если нет ни того, ни другого? Может пусть, лучше, сокровища пока так полежат – ведь лежали же и раньше! Целее будут… Да, ну ладно, - произнёс он спустя мгновение совершенно другим тоном, - прости, сорвался я. Это всё потому, что пора обедать, а ещё ничего не готово! Давай-ка, одевайся! У меня с собой – как по заказу – вот, в пакете, кусок свиной грудинки. А в ящике под столом, как я помню, должна оставаться картошка и головка чесноку. Так что, ты ею займись, а я поставлю воду, и будет у нас вскоре похлёбка не хуже, чем на этом вот живописном шедевре. И – всё! Остальное после обеда…

 

_

 

…Оскользнувшись сразу же на старте, после того, как упала ограждающая ленточка, и ткнувшись носом в раздавленную десятками ног землю, превратившуюся в скользкое липкое месиво, Буратино уже не пытался догнать и обойти рванувших вперёд соперников, а, присев на корточки, напряжённо наблюдал за происходящим.

От разбросанного теперь частокола из лопат до палатки было метров семьдесят свободного пространства. Первые десять-пятнадцать метров его сейчас напоминали разворошенную компостную кучу: участники игры, перемазанные грязью, копошились на земле и друг на друге, необычайно напоминая навозных жуков, внезапно оказавшихся на свету. Стоило одному из них попытаться покинуть возникшую свалку, как тут же несколько грязных рук, вцепившись в складки перемазанной одежды, водворяли его на место.

Как возникла свалка, Буратино проглядел, да это было и неважно: главное – всё это давало ему шанс. Внезапно, оттолкнувшись от земли, он бросил тело вперёд. В два прыжка преодолев расстояние, отделявшее его от шевелящейся кучи, он, не останавливаясь, сделал третий прыжок, потом ещё и ещё. Наступая на чьи-то тела, спотыкаясь о вытянутые руки, проваливаясь в свободное от тел пространство, он успел проскочить этот людской муравейник, зажатый между флажками, обозначающими разрешённый проход, прежде чем его успели схватить. Теперь уже никого впереди не было, и он, вырывая ноги из чавкающей грязи, всего себя вложил в последний бросок – к развевающемуся полотнищу…

_

 

…За обедом разговор продолжился, однако, тон его поменялся: исчезло напряжение и возникшая, было, нервозность.

- Ты пойми, - втолковывал Буратино, дожёвывая, недоварившийся и потому жёсткий, кусок мяса, - чтобы открыто владеть какой-либо ценной вещью, нужно иметь на это средства. Вот заявил бы я, что у меня в каморке висит полотно самого Сталбени. А что потом? Да через час в эту вот дверь ввалились бы репортёры. А после них – представители картинных галерей, коллекционеры и представители тех коллекционеров, что побогаче. А после них – кое-кто ещё, и с ними простого разговора не вышло бы. А ночью пришлось бы не спать, а дежурить под дверью, с чем-нибудь тяжёлым в руках. Где я тебе возьму денег на решётки, охрану и сигнализацию? Да и по судам затаскают внезапно объявившиеся наследники. А если по тихому – найти нужного человека, загнать картину какому-нибудь лоху-коллекционеру, так тоже ничего хорошего: и скользкое это дело, и потеряешь при этом большую часть. Да и не рассматривал я такой вариант никогда: этот холст – вроде как фамильное достояние. Продай – а что останется? Да и привык я к нему, всё же – это чуть ли не первое, что я в жизни увидел. Так вот и решил помалкивать до лучших времён, да и Карло был того же мнения.

- Карло… - пробормотал Карлото, отложив ложку, - знаешь, я понял всё. Это по поводу картины. Ты, конечно, прав. У меня есть ещё одно – может, и неважное, а, может, наоборот. Только я тебе сейчас другое скажу. Самое главное, потому что сил больше нет терпеть. Ты только тарелку отодвинь, мало ли…

- Ну, - Буратино взглянул с интересом, - давай, что ли, не тяни! Как-нибудь выдержу.

- Вот, - Карлото навалился грудью на стол, подперев её крепко сжатыми кулаками, - короче, ключик забрал Карло. И унёс – это Сверчок видел. Всё.

Какое-то время Буратино сидел не двигаясь, пытаясь проглотить услышанное, как недавно жёсткий кусок мяса. Это, видимо, удалось. Он поднялся, сделал пару шагов от стола, потом пару шагов к нему, потом шагнул в направлении двери, и, обернувшись, очень тихо спросил:

- А ты не ошибся, мальчик? – и, не дожидаясь ответа, медленно поднялся по ступенькам и вышел за дверь.

_

 

… Ввалившись в палатку, он вначале ничего не увидел: отовсюду в глаза бил ослепляющий свет множества ничем не прикрытых ламп, навешанных, где надо и не надо. Мгновением позже зрение адаптировалось, и прямо перед собой, метрах в двух, Буратино узрел длинную высокую стойку, наподобие барной, за которой колыхались в дыму какой-то ароматической дряни размазано-нечёткие силуэты. Присмотревшись, он признал Дуремара, в ярко-зелёном гидрокостюме, и, по бокам от него, двух девиц, на которых костюмы попросту отсутствовали, зато имелись в наличии многочисленные атрибуты причастности к происходящему действу, вроде нарисованного (или вытатуированного) дерева, задрапированного монетами, как рождественская ёлка гирляндами, растущего прямо из пупка.

- А вот и первый претендент! – выкрикнул Дуремар, выходя из-за стойки и идя к Буратино с распростёртыми объятиями, - Да и кто бы мог сомневаться, что им станет тот, чья история была прообразом нашего шоу! Добро пожаловать, дорогой Буратино! Вас здесь любят все и всегда помнят! И пока вы не нашли свой Золотой ключик, мы дарим вам возможность получить ключ к процветанию! Вот! Прошу вас сюда! – Он картинно развернулся и сделал широкий жест рукой от груди в направлении колышущегося полотнища, закрывающего выход, противоположный тому, через который Буратино попал в палатку.

Большой попугай с красно-жёлтым оперением, сидевший у выхода на т-образной подставке возле картонного ящика, залепленного рекламными наклейками туристических компаний, взглянув одним глазом на проходящих, внезапно подпрыгнул и, распушив перья на задранном кверху хвосте, заорал шершавым голосом: «Не проходите мимо! Тут она, у меня в ящике, ваша судьба!» А потом тоном ниже:

- Ты, соискатель, деньги давай! Ложь сюда, говорю! – и он толкнул лапой к приостановившемуся Буратино коробку из-под сигар с оторванной крышкой.

В это время в палатку со стороны игрового поля, шумно дыша, отпихивая друг-друга локтями, чертыхаясь и отплёвываясь, вломилось сразу ещё четыре или пять соискателей, с лицами и в одежде, камуфлированными разводами грязи. Девицы немедленно снялись со своей позиции за стойкой и направились к ним.

- Ну, чего стоишь? – попугай, переступая лапками по перекладине, начал смещаться вправо и влево. – Чего ждёшь? Клади деньги, и бери судьбу! Бери, давай! Марик! – он повернул свой клюв к Дуремару, - Чего он стоит? (Ударение при этом было сделано на букве «о».)

Дуремар повернулся к Буратино.

- Дражайший! Перед началом игры вы должны были внести свой игровой взнос и получить взамен жетон в отделении нашего банка. Именно его и хочет видеть эта прелестная птичка! Мы нисколько не сомневаемся в вашей порядочности, но это элемент игры. Будьте добры…

- А! – Буратино, сориентировавшись, наконец, полез в карман штанов и вытащил смятый конверт с логотипом Первого национального банка. Достав из него розовый кусок ламинированного картона, украшенный изображением пальмы и открытого сундука со сброшенными ржавыми цепями, он протянул его Дуремару.

Взяв жетон двумя пальцами, тот, очевидно машинально, небрежно взглянув, сунул его в карман. Тут же, взмахнув руками, он выхватил картонку обратно, и, держа обеими ладонями, как если бы она вдруг резко потяжелела, взглянул на Буратино.

- Вы внесли сто шестьдесят тысяч? – полупросипел, полувыговорил Дуремар, ещё мало что соображая, но, надо отдать ему должное, инстинктивно приспосабливаясь к новой роли. – А ещё говорили, что игра на шарманке – дело не слишком прибыльное. – Он уже почти освоился с неожиданной ситуацией, и продолжал дальше более уверенно и развязно:

- Хотя, вы ведь не только на шарманке играете! Что и подтверждает ваше присутствие на нашем конкурсе. Я-то сразу почуял интересный оборот! Как говорится, «игрок – игрока…». Ну-ка, - это уже к попугаю, - давай, вытаскивай судьбу для VIP-соискателей! Чего не ожидал - того не ожидал! Поздравляю вас, уважаемый Буратино! Вы не только, в качестве первого, пришедшего к финишу, получаете возможность выбрать любой игровой участок, но у вас ещё есть возможность – коли судьба к вам так благосклонна – выиграть Джек-пот!

Попугай, тем временем, переступая по жёрдочке и, кажется, тихонько матерясь, передвигал клювом какие-то предметы в коробке. Наконец, он каркнул, как рассерженная ворона, и наружу была вытащена несколько помятая пачка от сигарет «Marlboro», которую он, зло мотнув головой, протянул Дуремару.

- Вот он, твой Джек-пот, держи, распоряжайся, - ещё раз каркнув, попугай отодвинулся на самый край жёрдочки и закрыл глаза.

- Напоминаю условия! – провозгласил Дуремар, - господа корреспонденты, пожалуйте сюда! – И он сделал широкий приглашающий жест рукой.

 

_

 

Почти всё время до возвращения Буратино (что-то часа два или три) Карлото просидел, закутавшись в одеяло и почти не двигаясь, вставая лишь для того, чтобы подбросить в печку дрова. Мысли в голове роились самые мрачные, и он уже не раз пожалел, что так вот, без подготовки, вывалил в разговоре сразу всё. Хотя, по-другому вряд ли получилось бы. Теперь же оставалось только ждать. Чем он, собственно, и занимался.

За это время дождь, ливший без перерыва вот уже почти неделю, закончился. В окошках посветлело и мерный шум падающей воды, к которому уже успели привыкнуть, сменился редкими и неравномерными ударами капель о жестяной подоконник. Бам…бам-бам-бам…бам… Очередное «Бам!» совпало с хлопком входной двери. Буратино явился, вопреки ожиданиям, в весьма бодром и даже приподнятом состоянии духа. Ещё с порога он весело заорал:

- Всё на стол! Пошуруй там по сусекам! А я пока в магазин смотаюсь, ещё не вечер…

После чего дверь снова хлопнула, и Карлото остался посреди комнаты с открытым ртом и полной путаницей в мыслях. Справившись с последней, он, тем не менее, успел сделать до прихода Буратино если не всё, то очень многое: почистил четыре луковицы и сервировал их на большой тарелке с нарезанными остатками грудинки и разрезанным вдоль на четыре части солёным огурцом. Вышло красиво, но не хватало яркого цветового компонента. Тогда он очистил крупную морковь и водрузил её торчком в центр блюда, между луковицами.

Пришедший вскоре, с большим пакетом в руках, Буратино, вначале долго и с интересом разглядывал представленный на столе авангард, а потом дёрнул себя за нос и от души расхохотался.

- Нет, в тебе определённо пропадает хороший режиссёр, - отсмеявшись и вытерев глаза, выдохнул он, - так точно подобрать декорацию к сегодняшнему вечеру – это надо было суметь! Особенно центральный элемент композиции… Кстати, сырая луковица – это и был мой первый в жизни завтрак, вот в этой самой комнате, вот напротив этого самого очага на холсте. Вот о нём мы позже ещё поговорим. Мне, вообще, очень многое важно успеть сегодня тебе рассказать. Ну, а пока – к столу! - И он вытащил из принесённого пакета высокую бутылку с ярко-жёлтой этикеткой и два, свёрнутых в форме буквы «В», обсыпанных маком, кренделя. Поставив бутылку на стол, Буратино протянул один Карлото, а в другой с наслаждением вцепился зубами.

- Ну вот, теперь почти всё готово! – проговорил он, пережёвывая откушенный кусок. – А дождя, между прочим, уже нет, и небо ясное. Вон – последние капли срываются, - он сделал жест в направлении окна, откуда пока доносилось громкое «Бам!» капель, бьющих в плохо закреплённую жесть, отчего звук немного вибрировал, - ну впрямь барабаны Судьбы, не иначе! Если дождь не пойдёт снова, то вскоре будет Игра. Моя игра.… Но, об этом позже, а сейчас – за стол!

 

12.

…А тогда, выйдя за дверь, он ничего не ощущал, кроме огромного, опустошающего чувства незаслуженной обиды. Затворив её, он остановился, вдруг утратив всякое представление о том - что, как, и когда. Было пасмурно, но дождь уже почти не шёл. А из полуоткрытого окна прачечной через дорогу стали слышны сквозь редкий стук капель скрипы и всхлипывания скрипичных струн под смычком, водимым неопытной рукой.

- Ах, папа Карло, папа Карло, - пробормотал Буратино, медленно направляясь вдоль улицы, - чем же я тебя обидел? Что я сделал такого, что заставило тебя мне не доверять?

И тут же понял – что.

Случился раз, давно уже, почти позабытый разговор, в котором Карло сказал:

- Сейчас ты охвачен возбуждением от первых успехов. Но, поверь мне – они пройдут. Останется каждодневный, порой утомительный и надоедающий труд. И надо будет опуститься с небес на землю и месить её грязь ногами. Готов ты к этому? Мне кажется, нет. И если встанет вопрос: чем пожертвовать в трудной ситуации – тем, что собираешься получить, или тем, что получил когда-то, что ты выберешь? Меня ведь может и не быть рядом, чтобы подсказать, я старею… Э, да ладно! Сейчас ты всё равно меня не поймёшь. Но, прошу тебя, запомни: если придётся выбирать, с чем расстаться, то выбирай то, что сделал сам. Сделал один раз – сможешь и в другой. Но никогда не расставайся с тем, что тебе дано, особенно с тем, что было дано вначале: новый путь надо начинать от родных дверей…

Тогда он мало внимания обратил на эти слова, и вскоре вовсе перестал о них думать. Жизнь шла в гору, и нужно было карабкаться не останавливаясь, и не озираясь по сторонам. И не оглядываясь.

- А ведь он всё предвидел, - шептал себе под нос Буратино, отбивая по мокрым булыжникам мостовой шаг, становящийся всё более чётким и уверенным, - знал, чем всё может закончиться. Я ведь и взаправду почти был готов к тому, чтобы продать старый театр. Правда, кое-чего там тогда уже не было, и Карло вряд ли знал об этом. Но, всё равно, прав оказался он. Идти нужно от истоков. Потому как, ежели от них оторваться, то вся надежда на ручейки со стороны. А умельцев строить плотины и менять русло всегда хватало. Р-раз – и исчез ручеёк, потом другой… И ты на мели, которой, вроде бы и не должно быть… Ведь так, скорее всего, и случилось бы: неприятности с налоговиками были только первым звоночком – и с чем бы я остался? А так… Стоп! – скомандовал он, и в самом деле остановился, - А с чем я остался сейчас? Ну, сижу у истока, ну и что? Даже отпить из него не могу! Что-то не то получается… Если у того, что сделал Карло, ноги росли из тех вот причин, о которых я думал, то голова-то была на месте! Не мог он так просто всё оставить: должен был что-то предусмотреть и сделать, что-то после себя… Ежу понятно, что! Указание, куда он дел ключик – хотя бы в виде намёка.

Внезапный ветер, пронёсшийся вдоль улицы, взревев на мгновенье ре-минорной органной нотой, зарябил растёкшиеся лужи, колыхнул вывеску на доме сапожника, на которой уже ничего не осталось, кроме грязных потёков и, сорвав с головы Буратино шляпу с намокшими и опущенными полями, погнал её посередине мостовой к образовавшемуся на месте перекрёстка небольшому озерцу.

- Да и чёрт с ней! – Буратино сплюнул, и, повернувшись, не спеша, пошёл дальше, засунув руки в карманы. – Всё равно, не мой фасон, буду колпак носить: клоун остаётся клоуном, это уже не переделаешь.

Он всунул пальцы в рот и свистнул в самой залихватской манере: на высокой ноте, с переходами и переливами.

- Вот так! А то, что-то я раскис. Хватит сосать пустую соску воспоминаний! Знаю я, куда Карло спрятал ключик, теперь знаю. Блин! Вот смешно будет, если его там нет! – и Буратино пустился дальше вприпрыжку, выбивая ногами высоко взлетающие брызги из замерших луж.

_

 

…В затоне, скрипя друг о друга боками, чуть колыхались на тихой волне старые плоскодонки, а позади них так же лениво раскачивались из стороны в сторону, давно заброшенные за непригодностью, отжившие свой век и частично затопленные, каботажные шхуны, голые реи которых давно уж позабыли вес парусов. В отводном канале вода была мутной, а разросшиеся кусты, полощущие ветки в воде, полностью укрывали всё, что было позади них.

Буратино медленно шёл вдоль канала по тропинке, огибающей заросли кустов, покрытой листьями и давно не убираемым мусором. Неожиданный поворот открыл его взору картину, о которой художник, ищущий натуру для жанра психологического пейзажа, мог бы только мечтать.

- Однако! – Буратино на мгновение приостановился и обернулся назад: там безмятежно раскачивались, только что потревоженные им, ветки кустарника с небольшими кистями жёлтых цветков. А впереди, замыкая неприметную дорогу, бегущую с холмов, врезавшись в берег канала и выдаваясь над водой сложенным из оструганных лиственничных брёвен настилом со строем причальных тумб, расположился широкий деревянный пирс на толстых потемневших сваях, а подле него – красавец-корабль, великолепный даже в своём нескрываемом, скорее выставленном напоказ, упадке. Корпус, когда-то, очевидно, белый, а теперь покрытый разводами грязи и ржавчины, изящно приподнятый на носу и корме, навалился плетёными кранцами, развешанными по правому боку, на настил причала, отчего палуба со всеми надстройками была видна от борта до борта.

- Ух, ты! – выдохнув, Буратино направился к кораблю по кратчайшему пути, то есть, по прямой, наплевав на тропинку, выскальзывающие из под ног камни и низкорослые колючие кусты, через которые приходилось перепрыгивать.

- Эй, на борту! – заорал он, подойдя поближе, - Капитана просят на выход! Дело есть!

Ответа он, собственно, и не ожидал: ветер, хоть и слабый, дул в лицо, а до корабля было ещё метров сто. Но нестерпимо захотелось вдруг вспугнуть, разогнать криком эту тишину вокруг, наполненную лишь дремотным колыханием веток и шуршанием камней под ногами.

- Чего орёшь? – голос раздался неожиданно, и Буратино, дёрнувшись, стал озираться по сторонам в поисках его источника. – Ну, что за дело? И кто ты такой, чтобы иметь дело ко мне?

Из-за большого, покрытого пятнами цветущего мха, валуна метрах в десяти от дороги выдвинулась громоздкая квадратная фигура, на коротеньких, скрытых травой ножках, украшенная сверху белой фуражкой с опущенной к ушам тулье с тускло отсвечивающим на солнце золотым шитьём. Выждав мгновение, фигура, приминая кусты, направилась в сторону остолбеневшего Буратино. Раскачивающаяся тяжёлая походка не предвещала ничего хорошего.

Вблизи всё это являло собой ещё более впечатляющее зрелище: наглухо застёгнутый, белый измятый китель до колен, подпирающий воротником заросший щетиной двойной подбородок, закатанные до колен же с другой стороны свободные штаны неопределённого цвета, и огромные, плоские, в синей сетке вен, босые ноги, расставленные под углом, и больше похожие на ласты.

Подойдя вплотную и уставившись на Буратино иронично-настороженным взглядом маленьких, острых голубых глазок в обрамлении коротких рыжих ресниц, обладатель всего описанного разнообразия коротко рявкнул:

- Кто?

- Что – кто? – Буратино уже пришёл в себя и, несмотря на видимую неласковость приёма, почему-то чувствовал себя весьма комфортно и уверенно, даже уютно, – Кто – это что: вопрос, или вы мне сейчас представились?

- Однако… - рыжие ресницы мигнули, и в глазах за ними появилось новое выражение. – Оставим, пока что, наказание за наглость до выяснения. Что ж, давай по всей форме. Я – и есть капитан вон того красавца, - огромная волосатая рука выставила указательный палец в сторону корабля, - а вот кто ты, и что у тебя за дело – это тебе лучше изложить поскорее. Не гальюнной же фигурой ты пришёл ко мне наниматься, да у меня, как видишь, и бушприта нет: яхта-то паровая. Хотя, смотрелся бы ты на носу, на княвдигеде неплохо: так сказать, для отпугивания таможенников… Ну, а пока ты думаешь над ответом, - волосатая лапа исчезла в кармане кителя и вернулась с чёрной прямоугольной бутылкой, обёрнутой в ветошь, - я, так и быть, подожду.

- Ждать – дело неблагодарное, - Буратино встряхнул небольшой кожаной сумкой, висящей у него на боку, - а рассказывать мне много и долго. Может, попробуем облегчить процесс? – И он кивнул головой в сторону валуна.

 

_

 

…- Ну что ж, теперь сядем и поговорим, - Буратино поправил задравшийся край скатерти, упёр локти в стол, и, положив подбородок на сложенные лодочкой ладони, уставился на Карлото. – Вино выпито, ужин съеден – самое время для вопросов и ответов. Да и вряд ли ещё скоро нам выдастся такая возможность. Ну, начинай!

- Ну почему же я? Давай, лучше, ты! – Карлото пододвинул стул и сел напротив. – Тем более что ты ведь хотел рассказать, что с тобой происходило. Да и вообще…

- Я, так я. Всё равно, начинать надо. Тогда слушай. История путанная и длинная, так что, если что упущу, ты уж домысли сам. Началось это в ночь перед тем, как раз, как к нам в гости пожаловала твоя мама – Мальвина, значит. – Буратино ненадолго замолчал, потом встал, и принялся мерно вышагивать от стола к окну и обратно. – В эту ночь я играл. И так случилось, что вдруг выиграл. Довольно прилично, кстати: на эти деньги мы всё это время и жили. А тебе разве не приходило в голову, что шарманкой я столько бы не заработал, тем более что на площадь ни с тобой, ни без тебя я за это время не ходил?

- Я как-то подумал… - Карлото пожал плечами и потеребил себя за кончик носа, - а потом подумал, что… В общем, может и думал что, не помню! Не до того мне было, было просто хорошо тогда, и думать не хотелось. Вот. – И он замолчал.

Буратино с минуту ждал продолжения, и, не дождавшись, продолжил сам:

- Ладно, не о том речь. Короче, когда я вышел из «Грёз» с выигрышем в кармане, меня ждали трое Базилевичей. Но не с предложением отдать кошелёк, а с приглашением в гости, к Рваному. Пришлось пойти. И вот там получил я одно интересное предложение. Суть проста: весной, после окончания дождей, намечалось открытие сезона игр на Поле Чудес. Знаешь, что это такое?

- Да слышал разные байки, - отреагировал Карлото, - только не очень я им верю, и не очень они мне понравились.

- А вот это правильно: хорошего там ничего нет. – Буратино остановился, и выставил указательный палец – очевидно, в том направлении, где не было ничего хорошего. – Там, как в затхлой заводи, собирается весь мусор нашего общества, то, что, как говорится, не тонет. Но деньги, тем не менее, там делают – и неплохие. Правда не те идиоты, потуги которых служат для развлечения почтеннейшей публики, а те, кто этих идиотов направляет и держит всё в руках. Это – как театр марионеток: марионетка думает, что она вытягивает руку – ан, нет! – это кукольник сгибает палец! И, знаешь, сдаётся мне, что все мы марионетки! Все мы повязаны друг с другом, прямо, или опосредованно целой паутиной связей. И, когда кто-нибудь дёргается, потому что ему снится плохой сон, у тебя, или у кого-то ещё, может вдруг заныть зуб, или зачесаться пятка на левой ноге… И, что бы ты ни делал, эти связи не дадут тебе до конца забыть, что ты – лишь маленький элемент выложенной кем-то, кто не обязан тебя ни о чём спрашивать, мозаике. Попробуй поменять своё положение и место – и связи тут же напрягутся, и чтобы достигнуть желаемого, многие из них нужно будет порвать, а это не всякому под силу. Да… Что-то я не туда забрёл, о чём, собственно, шла речь?

- Да мы, как-то, про игры на Поле Чудес начали, - проговорил Карлото, задумчиво шевеля выставленными перед лицом пальцами обеих рук, - про то, что тебе предложение было…

- Ну да… Так вот: Рваный купил кое-кого из оргкомитета Игры, и кое-кого из занятого тех. персонала. Получилось, что если грамотно воспользоваться полученными сведениями, можно попытаться нагреть организаторов на приличную сумму. Для этого нужно оказаться в нужном месте в нужное время. То есть, выиграть Игру, используя купленную информацию, и правильно воспользоваться ситуацией. А для этого нужен исполнитель со стороны, не вызывающий подозрений (ну, везёт – так везёт!), и чтобы этого исполнителя можно было контролировать. Как ты уже догадался, исполнителем было предложено стать мне. И вот тут Рваный сделал сразу две ошибки: первая – это та, что ещё не факт, что, даже имея гандикап в виде нужной информации, удастся гарантировано выиграть. Разные, знаешь ли, бывают случайности: ногу можно подвернуть на старте, а не придти первым в первой части игры, когда ноги должны принести голову, отягощённую нужным знанием, в нужное место – значит, дать случаю шанс улыбнуться случайному человеку. А этот случайный возьмёт, да и застолбит тот участок, на котором действовать должен ты. Правилами такое не запрещено. Он ничего не найдёт там, конечно – об этом уж сами организаторы игры позаботились, но и ты свою возможность упустишь. Всяко ведь бывает… Вот. А вторая его ошибка в том, что он переоценил степень эффективности своего контроля надо мной. А меня, выходит, недооценил…

- Погоди, погоди! Вот тут я что-то уже перестал понимать, - прервал говорящего Карлото. – О каком контроле речь? Какие такие сведения? И что ты с ними должен делать? Ты, пожалуйста, давай поподробнее, чтобы можно было разобраться и понять!

- А ничего понимать и не надо: это, как раз тот случай, когда «меньше знаешь – крепче спишь». Ты не обижайся: мне тут ни помочь, ни помешать не можешь ни ты, ни кто другой. А если я стану всё подробно описывать, мы ни о чём больше поговорить не успеем. Есть дела, прямо тебя касающиеся, вот о них и будем подробно. А всё только что сказанное – это лишь для информации, чтобы ты знал, чем я был занят, и что мне предстоит. И не особо удивлялся бы, если случится что-нибудь неожиданное. О некоторых неожиданностях я уже позаботился. У Рваного своё понимание игры, а у меня своё…

_

 

-…Так, ладно, диалога с тобой не получается, - Буратино попытался принять вертикальное положение, но передумал. – Тогда скажи: что это такое – круглое, и квадратное, и бес… безпри… - может, беспризорное? Ты как думаешь?

- …И по квартердеку ходить будет и планширь стучать крюком стальным, присобаченным вместо кисти, на деревяшке, что за руку у него… То начало ещё в Сиамском заливе, а конец – никому не ведом. Ты будешь за кока? – капитан приподнялся на локте и помахал в воздухе левой рукой. – Так тащи всё сюда. Я друга принимаю…И ром тащи, две, нет, три бутылки – что не видишь: уже всё закончилось…И скажи на вахте, что я скоро буду. Пусть смотрят…

- Ты кому? – Буратино осмотрелся вокруг, но ничего и никого, кроме шершавого бока валуна, закрывающего низкое солнце, и пары тут же скрывшихся в траве кузнечиков не увидел. – Ты это брось… Лучше скажи: согласен ты, или не согласен? А?

- А, пойдём! Вот сейчас кока дождёмся, и…пойдём! Ты, давай, ещё раз расскажи только – куда. И, главное, зачем? – Капитан откинулся затылком в траву и закрыл глаза. – Кока спишу. Сколько можно ждать? Когда так хочется пить… - и он захрапел.

- Тогда лучше до утра, - и Буратино тоже откинулся в траву.

 

_

 

…Теперь за ним по пятам шли трое репортёров, один тащил треногу с фотоаппаратом, двое других – раскладной столик и довольно большую, выпирающую одним боком, сумку. Палатку с тощей фигурой Дуремара у выхода, размахивающего руками перед группой соискателей, уже почти не было видно за раздёрганными клочьями белёсого тумана, осевшего на кочках и торчащих кое-где низкорослых кустах. Впереди, буквально в двух-трёх шагах, внезапно проступила линия белых флажков, отмечающих начало игрового поля. Теперь нужно было выбрать один из размеченных белыми же верёвками квадратных участков, размером с большую (считая кулисы) театральную сцену. И начинать.

Сзади послышался топот: подоспел официальный представитель оргкомитета Игры.

- Там никак карты собрать не могут! – непроизвольно посмеиваясь, отчего его узколобое и выскобленное на подбородке до глянца, лицо выглядело ещё тупее, чем полагалось бы выглядеть его обладателю, сообщил он. – Очередь уже собралась, попугай матерится почём зря, вот потеха! Ну, как тут у вас? Участок выбрали?

- Успеешь! Опаздываешь куда, что ли? – огрызнулся Буратино. – Где здесь у вас угловой флажок? Веди, давай!..

«…от левого углового флажка три участка вперёд, и два вглубь. Для страховки – стойка у левого флажка на том участке будет погнута. Копать там, где установит свой стул сопровождающий – согнать его на хрен! Контейнер ни в коем случае ни на секунду не давай в руки никому, особенно Дуремару: фокусников там хватает. Открывай сам, только на глазах у прессы и в присутствии представителя банка, или отдай председателю жюри, но тоже у всех на виду…»

_

 

- Ну вот и раскинь мозгами, да, кстати, приучайся это делать почаще! Что сейчас важнее: то, что, может быть, будет сделано, или то, что необходимо сделать обязательно? Так что, перейдём-ка мы ко второму пункту. – После этих слов Буратино и впрямь перешёл – от стола к подоконнику, и постарался расположиться там с максимальным комфортом: вытянув вдоль подоконника обе ноги и опёршись спиной о проём, но, не достигнув желаемого результата, просто уселся там и продолжил: - Вот теперь наберись терпения, и внимай. От того, насколько ты поймёшь и запомнишь сказанное, будет, возможно, зависеть вся твоя дальнейшая жизнь.

- Ну, я весь во внимании! – Карлото тоже встал со стула и пересел на кровать. – Только ты говоришь так, словно собираешься прощаться. Как мне это понимать?

- А так и понимай! Я не собираюсь прощаться – я прощаюсь. Совсем скоро ты будешь сам по себе, а твоя судьба – у тебя же в руках. А пока, не мешай мне выложить то, что я считаю нужным. Помолчи, пожалуйста! И внимательно слушай. Все вопросы потом, иначе я собьюсь.

Значит, так: вначале я, как тебе обещал, вернусь к истории этого холста, - Буратино кивнул в сторону незатухающего огня и вечно варящейся похлёбки, - точнее, к истории его создателя и её современному продолжению.

Сталбени, уже став знаменитым, был женат дважды. Первый брак продлился недолго – не сошлись, как говорят, характерами. Но недолго – не значит безрезультатно. Так вот, результатом того первого брака был сын, не важно, как его назвали – сейчас он носит совсем другое имя. У него был очень хороший голос, и ему прочили большую будущность. Но голос, как бывает, сломался, а заодно, сломался и он сам. Далее всё – достаточно неинтересно: разочарование, плохие компании, унижения и прочее. Итогом стало то, что он, ведомый множеством приобретённых комплексов, начал самоутверждаться за счёт других. Знаешь, жестокость бывает двух видов: первая – от неизбежности выбора между двух зол, когда каждый выбор или бездействие ведёт к ещё большему злу, и вторая – от сознания своей униженности, зла на весь мир вокруг, и на себя самого. Потому что, даже выместив всю свою злость, ты не получишь того, чего когда-то хотел. Так вот, у него был, как раз, второй тип.

- Слушай, - перебил Карлото, - это, наверное, здорово интересно. Но, только я не пойму: если ты так экономишь время, то к чему эта занимательная история?

- Скоро поймёшь, я же говорил: не перебивай! – Буратино встал, налил себе воды из чайника и, вернувшись к подоконнику, продолжал, время от времени отхлёбывая из стакана. – Историю о потайной двери и об утерянном золотом ключе, которым она когда-то открывалась, Сталбени в тот вечер услышал от хозяина как семейную легенду о давно минувших днях. Он же и предложил завесить дверь картиной. И эту историю, как-то раз, он рассказал на ночь своему сыну, не желавшему засыпать. Много позже, когда Сталбени уже умер, не оставив сыну в наследство ничего, кроме проклятия (надо сказать, было за что), идея найти золотой ключ и войти в потайную дверь, за которой, как он считал, сокрыты несметные сокровища, стала для этого отпрыска почившего художника навязчивой манией. Звали его в то время Карабас Барабас – кличку эту, или «погоняло» получил он, махая кайлом на мергелевых склонах одного симпатичного острова, довольно далеко отсюда, в стране, куда он приехал совсем с другими планами. В планы эти входило, кроме всего прочего, незаметно расковырять витрину в местном музее, за которой хранились особо почитаемые местным населением раритеты, в том числе – как ты догадываешься – канувший в неизвестность, но, выходит, не исчезнувший, Золотой Ключик. Планы его, надо сказать, удались…правда – не совсем. Ключик он сумел заполучить и успел спрятать его, ну а дальнейшее планирование его судьбы делал уже суд.

Буратино замолчал и прищурился, наблюдая за произведённым эффектом. Эффект имел место: Карлото застыл, приоткрыв рот, и, кажется, перестал дышать. Потом он глубоко вздохнул, закашлялся, и выдохнул:

- Ну, ты даёшь!..

_

 

13.

Да… Произвести впечатление, «дать», или «выдать» что-нибудь – это он умел… Вот и теперь, в мутных отблесках голых ламп на глянце плакатов, зовущих к жизни, которая улыбалась с них во все тридцать два зуба, не знавших кариеса, и манила к себе изгибами юных, хоть и отягощённых зрелой плотью, всё умеющих загорелых тел, в колышущемся дыму, обволакивающем и без того зыбкие силуэты теней, он чувствовал, как поднимается, распирая всё его существо, откуда-то из потаённых глубин ощущение возможности и готовности эту возможность воплощать. Иначе, Буратино поймал кураж.

- Напоминаю условия! – провозгласил Дуремар, - господа корреспонденты, пожалуйте сюда! – И он сделал широкий приглашающий жест рукой.

Где до этого прятались корреспонденты, и почему их оказалось неожиданно так много, Буратино разобраться не успел. Окружив плотным кольцом его и стоящего напротив ухмыляющегося Дуремара, они говорили все разом, что – понять было невозможно. Из поднявшегося гвалта вынырнул хриплый вопль задвинутого к стенке попугая: «Крыло прищемил, идиот, конь необъезженный!».

Державший паузу Дуремар поднял руку с растопыренными пальцами и выкрикнул:

- Внимание! Господа, прошу тише! Мешающие проведению Игры будут лишены аккредитации! Сейчас вы все всё услышите! Минуту терпения!

Как ни странно, но его, действительно, услышали. Шум затих, взгляды корреспондентов обратились к говорящему, а со стороны попугая доносились только невнятные бормотания.

- Я вас понимаю, господа, - Дуремар широко улыбнулся, не хуже красоток с рекламных плакатов, - сенсация, как говорится, назрела! Посмотрим, каковы будут её плоды. – Он хихикнул, дёрнул влево головой и продолжил:

- Так вот: я, всё же, напомню условия. Для вас, господа, чтобы вы случайно чего в своих репортажах не напутали, и для нашего фаворита, - он сделал что-то похожее на поклон в сторону Буратино, - чтобы он, не дай бог, не смог бы нас в чём-либо упрекнуть, если вдруг захочется… гм!

Вы все знаете, что правилами Игры для участника предусмотрены две льготы, если он их, конечно, заслуживает. Первая: это если участник пришёл первым к промежуточному финишу, то ему первому предоставляется право выбрать игровой участок. Ха-ха! Вы заметили: я три раза сказал слово «первый»! Что-нибудь это да означает! Так, не вижу реакции! Вот, уже лучше… Ну, а вторая льгота предоставляет участнику, внёсшему при заявке на игру денежный взнос, превышающий минимально установленный правилами и идущий на дальнейшее развитие Игры, право участвовать в розыгрыше Джек-пота! И вот к этому мы сейчас и приступаем!!!

Сгрудившиеся корреспонденты изобразили всплеск аплодисментов, а Дуремар, повернувшись к Буратино, указал рукой на небольшой столик, стоящий в углу перед выходом, и обычным голосом сказал:

- Давай-ка мы там присядем, ноги устали. Не беспокойся: раньше тебя на поле никто не выйдет. Сейчас официальную часть закончим, и – вперёд, флаг тебе в руки! Так ты что выбираешь: очко, или преф? Лучше очко – быстрее закончим.

Он вытряхнул из помятой пачки, вытащенной попугаем, колоду карт, и, стукнув ею о колено, вновь обратился к корреспондентам:

- Здесь, здесь вот она – судьба нашего соискателя! Он её сам сейчас вытянет! А какая судьба – таков и Джек-пот! Наберёт очко – всё его, а не наберёт – значит, не судьба. Тут уж, извините: всё в фонд игры, включая заявочный взнос! Но ведь главное – это участие, господа, главное – сама Игра!

«…Он тебе предложит тогда сыграть, скорее всего, в очко. Банковать будет сам. Но сразу он очко вытягивать не станет – немного с тобой поиграет, покуражится. Кидала тот ещё… Игра, значит, идёт, пока у него есть охота. Так что какое-то время тебе отпущено: пока он своё «очко» не вскроет. Ты карты у него сумей отобрать и сдай сам. Как хочешь: хоть кон выиграй, хоть руку ему сломай. Или ещё что, на месте сообразишь. А когда будешь сдавать, держи наготове вот эти два туза. И не беспокойся: в колоде их не будет – у Дуремара с начала игры в рукаве два таких же…»

 

_

 

Проснувшись, он долго не мог понять – где он. Такого с ним давно не случалось, а если быть точным, то ещё никогда. И лишь когда зрение адаптировалось к слабому рассеянному свету, он начал различать детали окружавшего его пространства: стены, обшитые деревянными панелями, низкий потолок с круглым матовым плафоном посередине, полукруглый столик у стены, кресло-качалка с высокой спинкой в центре комнаты и стенные шкафчики с решётчатыми плотно закрытыми дверцами. Свет проникал через небольшое круглое окошко сзади, за спинкой кровати, поэтому сразу он его не заметил. А как только заметил, всё стало на свои места.

- Так и так и через так!! Это ж я, выходит, на корабле! Хоть треснуть пополам – не помню, как я здесь… Помню, мы откинулись там, у камня… Это ж вечер был! А сейчас, вроде как, - Буратино взглянул в сторону иллюминатора, за которым смутно синело, - что угодно, но только не ночь! Капитан, что ли, меня сюда приволок? Так он сам на ногах не стоял… Да и где он, кстати?

Спустив ноги с низкой кровати и треснувшись затылком об выступающую над ней полку, он сел, упершись руками в матрас, пробурчав: «Каюта явно не «люкс»!». Дальнейшие размышления были прерваны грохотом, раздавшимся за дверью, напротив иллюминатора, и гневным воплем:

- Какой … здесь вёдра расставил?! Где эта швабра, на … намотанная? Он у меня до среды будет помпу доить, распустились все, раздолбаи!

Потом входная дверь хлопнула, и в проёме обозначился сам капитан, выглядящий, если смотреть снизу вверх, как вышло у Буратино, весьма внушительно: чёрные начищенные ботинки, мерцающие ускользающим глянцем, чёрные же строгие брюки с безукоризненной складкой, белый китель, вычищенный и отутюженный, и та самая чёрно-бело-золотая фуражка, закрывающая тульей уши и сидящая строго симметрично относительно них. Впрочем, если смотреть сверху вниз, картина получалась не менее впечатляющая.

- Так… - произнёс он, оглядывая Буратино, сидящего на скомканном одеяле и его измятую одежду, - пошли ко мне в каюту. Через камбуз…

 

_

 

- Вот что тебе надо будет сделать, - Буратино уставился на Карлото своими немигающими глазами, - Завтра в город приезжает некто Рафаэль Сталбени – это, как ты понимаешь, второй сын ушедшего гения. Он уже далеко немолод и обременён семьёй и задачей, которую он сделал целью своей жизни: создать общедоступный музей своего отца. А город наш как бы весьма подходит для этого: ведь, где родился сам мастер – никаких сведений не сохранилось, а в своих неоконченных мемуарах он упоминает, что именно здесь родилось его вдохновение. Любопытно, да? Может, вот в этой самой комнате оно родилось? И висит до сих пор, покрытое пылью, закрывая закрытую дверь? А?

- Ну, это ты загнул! Вряд ли… - Карлото сжал ладони под мышками. – Что хорошего может родиться в таком холоде?

- Это ты верно заметил! – сразу же отреагировал Буратино. – Давай, тащи дрова! А я-то думаю: почему мысли так неуклюже топчутся? Сейчас печку растопим! Но… Однако, заметь на будущее: пути Господни неисповедимы…

 

Спустя некоторое время, сидя спиной к растопленной печке и глядя в упор на Карлото, снова устроившегося на кровати, набросив одеяло на плечи и голову, Буратино продолжил:

- Чтобы ты понял то, что я хочу тебе сейчас сказать, мне снова придётся говорить о прошлом, и не только своём. Наберись терпения и слушай, оно того стоит.

Начну я с истории, которой уже более века, хотя точно не знаю. Короче, ходил в то время у этих берегов, да и не только у них, один корабль – то ли бриг, то ли корвет, да и какая разница? Много тогда ходило, да и сейчас ходит. Только вот ходил он под флагом, лишь завидев который, капитаны мирных торговых и разных других приличных судов чаще всего вспоминали о чёрте, а самые дальновидные отдавали команду позвать священника. Да, я вижу, ты правильно понял: на этом флаге между дурацким колпаком и скрещенными костями скалил зубы белый на чёрном фоне череп. А имя того, кто командовал тем кораблём, было… Да ты не замирай, ничего такого ты не услышишь. Да и не знаю я его имени, и, судя по всему, никто не знал. Не было у него имени. А правильнее сказать – никому и никогда он его так и не назвал. Мало ли почему? А вот чужими именами он называться любил. Потому и приписывали многие бывшие на море и на берегу случаи другим пиратам. Ну, а в своём круге его называли Игрок, возможно потому, что любил он карточную игру. А может, потому, что в прошлом, ещё до того, как поднял он свой чёрный флаг, и вообще, ещё раньше, был он по смутным и недостоверным слухам, блестящим актёром, которому рукоплескали многие знаменитые залы. Может и так, а может, и нет. Скорее так, иначе трудно понять, откуда у него взялось такое странное для рыцаря удачи увлечение. На всех кораблях, которые он захватывал, во всех городах, которые занимал, пусть даже на короткое время, первым делом он искал то, что имело отношение к театру. Театральные костюмы, эскизы декораций, сценарии пьес, прочий реквизит – всё укладывалось в сундуки и отправлялось на корабль. Не брезговал он, кстати, и хорошенькими актрисами, но это к нашей истории не имеет отношения. А поскольку за те годы, что были ему отпущены, успел он обойти чуть ли не весь земной шар, то коллекция, что он собрал, стала уникальным музеем мирового театра. Так, ты не устал слушать? Вот и замечательно! Тогда слезь с кровати и поставь чайник – объявляю антракт.

 

14.

…- Хватит! Теперь себе! – Буратино откинулся на спинку стула и в упор взглянул на Дуремара, сидящего, поджав ноги, с рукой, накрывающей колоду карт.

- Себе, так себе… - Небрежно смахнув со стола несуществующую пыль, Дуремар медленно, двумя пальцами, выложил на него из колоды рубашкой вверх две карты. – Вскрываемся, претендент? – И он щёлкнул пальцем по лежащим картам.

- Восемнадцать! – Буратино бросил карты на стол.

- Так… Девятка, и… ещё девятка, - Дуремар исподлобья бросил на партнёра взгляд и слегка подмигнул правым глазом, - значит, кон за банком! Продолжим, значит… - Он вытряхнул из колоды карту, подрезал ею верхнюю и, угодливо изогнувшись, протянул колоду Буратино. – Так берём-с?

«Он же, собака, перевести банк не даст. Вон как сидит: уверен, что слово за ним! Ладно, возьмём тебя на понт…»

Буратино взял карту, подержал её перед собой, потом вздохнул, почесал ею у себя за ухом, бросил на стол и сказал:

- Ещё, в тёмную!

Дуремар, сидевший вполоборота, развернулся и посмотрел с любопытством, но без всякой тревоги во взгляде.

- Будем, значит, рисковать?

- А что, есть другие варианты? – Буратино слегка подвинулся ближе к сдающему и, уставившись прямо в его скользко-складчатую физиономию, продолжил:

- Ты мне сейчас туза вытащи, и разойдёмся красиво! Что, слабо? – и, протянув доверительным жестом руку, положил ладонь на левое запястье Дуремара, сжав его. – Ну, будь другом! Очень выиграть хочется…

- Ты… Ты что позволяешь? Не трожь банкующего! – Дуремар отдёрнул руку и судорожно пробежался пальцами другой по запястью. – Лицо его выражало растерянность.

- Так я же не колоду тронул, - Буратино наклонился вперёд, - или она у тебя в рукаве?

Корреспонденты, почуяв неожиданный оборот развития событий, разом подались вперёд, сразу прекратив переругиваться и насторожившись, разве что, не шевеля ушами.

- Во, публика! – воскликнул Буратино. – И пошутить нельзя! Ладно, давай карту!

Трясущимися руками Дуремар зло выщелкнул карту из колоды и бросил на стол.

- Так… - Буратино накрыл её ладонью и тут же перевернул. – Ну вот: как я и просил, туз! – Репортёры, сгрудившиеся вокруг стола, разом шумно выдохнули. - Ну… А теперь посмотрим здесь… Гляди-ка, ещё один! Всё, дорогие мои: очко-с! Так что теперь – до скорого свидания с Джекпотом! Что, господа корреспонденты, не ожидали? Ну, кто со мной? – Встав из-за стола, он повернулся к полотнищу, закрывающему выход, и бросил через плечо сквозь зубы, неслышно для окружающих:

- Слышь, жаба зелёная, шулер пряничный - не поднимай шума: в колоде ничего лишнего не найдёшь! – И, громко уже, во весь голос:

- Господа! Чтобы ни у кого не было сомнений! Желающие могут осмотреть колоду! - Шагнув вперёд, он захватил со стола колоду, согнул на пальце, и выпустил её порхнувшей дугой в лицо Дуремару.

_

 

Выписка из Правил проведения Игры «Чудо своими руками на Поле Чудес», параграф 2 (4-7).

 

…2.4. Игровой участок закрепляется за конкурсантом в соответствии с его выбором и учётом очерёдности права сделать выбор.

2.5. Очерёдность устанавливается Комиссией оргкомитета Игры, исходя из результатов предварительного состязания. (Прим. Вид предварительного состязания участников определяется Комиссией и доводится до претендентов не позднее, чем за два дня до начала игры.)

2.6. Перед выходом на игровое поле игрок получает возможность путём выбрасывания игровой кости, предлагаемой ведущим, набрать индивидуальное количество попыток (от одной до шести). В случае отказа выбрасывать кость, засчитывается только одна попытка. (Прим. Игрокам, претендующим на розыгрыш Джекпота, даётся три попытки. Розыгрыш права их получения определяется индивидуально по предложению ведущего.)

2.7. Попытка считается засчитанной, если при её проведении присутствуют представители Оргкомитета игры и аккредитованные представители средств массовой информации.

В случае удачной попытки участника, вскрытие призового контейнера производится при обязательном участии представителя ответственного банка перед зрительской аудиторией.

_

 

- Продолжим! – Буратино поставил чашку на стол и, уперев в него локти, взглянул на Карлото, переминающегося перед ним с ноги на ногу, держа чашку в левой руке и правой пытаясь натянуть на плечи сползшее с них одеяло.

- Если хочешь, залезай опять к себе на насест, - он кивнул в сторону кровати, - и слушай дальше, осталось не много, хотя и немало тоже…

Так вот. Пропускаю времена битв, странствий, успехов и неудач и перехожу к сути. Где-то в середине прошлого века, проклятый тремя церквями и разыскиваемый на море и на суше, тот капитан, распустив команду и затопив свой корабль, просто исчез. Вместе с ним исчезло и награбленное за многие годы. А спустя какое-то время в нашем городишке, бывшем в ту пору ещё приморской деревней, о которой знали лишь местные контрабандисты, объявился некто, выкупивший у общины участок земли вдали от побережья и начавший там строительство. Время шло, и на пустыре, где раньше только ветер гулял по зарослям вереска, вырос большой дом с колоннадой, балконами и хозяйственными пристройками. Да и деревня за это время разрослась и получила право именоваться городком. Появились первые мощёные улицы, две церкви, порт, ковровая фабрика, городская школа, новые здания муниципалитета и полицейского управления, а так же – квартал красных фонарей, новое кладбище и припортовые трущобы.

Впрочем, зачем я это рассказываю? Что-то меня повело не туда.

- Нет, ты продолжай! – Карлото взмахнул рукой. – Мне интересно. Только непонятно, к чему всё это?

- Ну, это ты поймёшь позже. Если не заснёшь. Но мне и правда надо ужиматься в своём рассказе: не так долго и ждать осталось - наступит утро, а с его наступлением занавес опустится. Следующая пьеса будет сыграна на другой сцене. Так что придётся мне многое опустить.

 

15.

…- Так ты хочешь понять, зачем я это всё затеял? – Вытянув руку, Буратино сграбастал со стола большую фарфоровую кружку и, сделав долгий глоток, хмыкнул восхищённо:

- Как ты говоришь, эта штука называется? Мохито? Ром, значит, лимонный сок, лёд и вода? Я запомню… - Он отставил кружку и повернулся к капитану, развалившемуся сбоку от стола в кресле-качалке с сиденьем и спинкой из ротанга. – Хочешь, значит, понять… И я догадываюсь – почему. Можно ли мне доверять, и можно ли на меня положиться – ведь в этом дело? А то действительно: я тебе предложил участие в довольно рискованной операции, а почему – не объяснил. Да и выглядит всё не слишком чисто: со мной договорились (хоть и не очень-то учитывая мои интересы), снабдили закрытой информацией, даже профинансировали моё участие в деле, а я – сволочь нехорошая – своих же благодетелей, работодателей, что готовы мне кусок от своей прибыли отстегнуть, кинуть хочу – да ещё как! Так и выглядит… - Он снова потянулся за кружкой, отхлебнул, и, вернув её на место, продолжил:

- Объясню, конечно! Я бы в любом случае это сделал, просто не успел. Ладно, вернёмся на пару дней назад. Я тогда очень расстроен был: узнал, понимаешь, что мой родитель, точнее сказать – создатель, на которого я только что не молился, имел, оказывается, от меня тайны - то, что он мне доверить не решился. Очень меня это обидело. Ну, а потом прошёлся, подумал, и вдруг понял – почему. И что за этим всем стояло – тоже понял. И что, вообще, произошло и происходило в последнее время, и что мне следует делать. А в первую очередь, нужно было закончить дела с Рваным. Договор между нами тогда уже существовал, и просто так – взять, и заняться своими делами – я уже не мог. Ну, я и пошёл к нему…

_

 

…- Привет, Лоскут! Рваный у себя? – Буратино перепрыгнул через лужу и, оглянувшись на сидящего верхом на обломке мраморной колонны субъекта в спущенном с правого плеча балахоне, направился к входу в пристройку, начинающей анфиладу встроенных одна в другую кирпичных коробок со следами обвалившейся штукатурки на выщербленных стенах.

- Рваный везде у себя, а ты погоди спешить, - Лоскут качнулся к входящему, - звал он тебя? Если звал – примет, а нет – так и его, всё равно, тут нет сейчас. Хочешь что-то сообщить, садись, жди.

- Вот смотрю я на тебя, Лоскут, и завидую, - Буратино присел на один из громоздящихся у входа ящиков.

- Это почему ещё?

- Всё-то ты знаешь, о чём ни спроси: кто, где, когда, с кем… Тебе бы ещё научиться отвечать на вопрос: «Почему?» - так тебе бы цены не было!

- Свою цену я знаю, - Лоскут ухмыльнулся, - и знаю цену того, что мне известно. За что и свою долю имею.

- Ну, и? – Буратино взглянул с любопытством. – И доволен ты своей долей?

Некоторое время оседлавший колонну молча рассматривал край балахона, лежавший на земле в опасной близости от небольшой лужи. Потом подтянул его ближе к себе и, прищурившись на неяркий диск солнца, недавно проступивший сквозь ещё неразошедшуюся облачную дымку, доверительно произнес:

- Я тебе вот что скажу: цена у всего такая, сколько оно будет стоить после того, как ты его продашь. А ты этого никогда заранее знать не будешь. Поэтому главное не то, за сколько ты продаёшь, а – кому продаёшь. И что он потом с этим сможет сделать. И что сможешь ты… Если сможешь, конечно. Просёк?

Буратино задумался, потом хлопнул себя обеими ладонями по коленям:

- А знаешь, в чём-то ты, пожалуй, прав! Мне надо будет ещё подумать над этим, но – потом. А сейчас скажи: когда, всё же, Рваный появится?

- А, так ты к Рваному? – Лоскут подмигнул и, достав из кармана смятый синий платок в горошек, принялся нарочито аккуратно его складывать. – Так он у себя. Может, выходил куда минут на пять по нужде, или ещё чем занят был. А сейчас он тебя ждёт, проходи.

Буратино, послав в сторону собеседника красноречивый взгляд, соскочил с ящика, отряхнул заднюю поверхность штанов и сказал:

- Разводил меня, значит? Ну, это тебе почти удалось. Ладно, квиты будем! – и направился к входной двери.

 

В комнате у Рваного, как всегда, царил полумрак, тени жались к стенам и боязливо высовывали свои языки к столу, накрытому светом тусклой жёлтой лампы под абажуром. Сам Рваный сидел за столом и, судя по всему, пытался выстроить то, что на нём находилось, в некий порядок. На столе же царил полный разгром: Буратино живо представил, как некто, сидя на отодвинутом сейчас стуле, навалившись на столешницу животом, что-то с жаром рассказывает, размахивая руками и сметая статуэтки, вазочки и прочие безделушки, расставленные Рваным с любовью и старанием.

- «Значит, гость был непростой, обычному посетителю Рваный давно бы на дверь указал, если не больше», - эта мысль напрашивалась сама: хозяин был просто патологически аккуратен и не позволял никому, за редким исключением, касаться его выставки раритетов.

К тому же, в комнате явственно пахло сигарным дымом, а Рваный не курил и мало кому позволял курить при нём.

- Ладно, примем это к сведению, - Буратино шагнул к столу и, опустившись на отодвинутый стул, произнёс:

- Дождь-то кончился!

- Да ну! – Рваный изобразил удивление. – И что теперь?

- А теперь должно подсохнуть и – и, судя по всему, скоро пора на поле. Чувствую, что не позже чем завтра будет объявлено об открытии сезона: народ застоялся. Так что пора и нам заканчивать подготовку. Чтобы быть в первой партии игроков, деньги лучше внести сразу же, как только об открытии станет известно и будет назначен день игры. Так что, давай подобьём всё прямо сейчас, чтобы, когда время будет поджимать, не носиться по городу, разыскивая друг-друга. Лучше без спешки: ты ведь знаешь, когда она бывает нужна – так это же не тот случай.

- Что-то ты сегодня настроен решительно! – Качнувшись на стуле, Рваный положил обе свои лапы на стол, несколько раз выпустив и втянув когти. – А что, сомнения тебя больше не посещают?

- Сомнения?.. Да нет, видно, заняты чем-то другим. А вот уверенность появилась.

Рваный подался вперёд, под свет лампы. Вертикальные щели зрачков сузились и почти перестали быть видны. На мгновение у Буратино возникло ощущение, что перед ним в полумраке повисли два жёлтых фонаря на платформе приближающегося поезда, и этот поезд сейчас подомнёт его под себя.

- Уверенность, говоришь? Ну, и на чём же она основана, хотелось бы знать! Ты ведь тут мне в прошлый раз втолковывал, и довольно убедительно, про вероятности, случайности и прочую шалупонь – и довольно убедительно! Так что изменилось, а?

Буратино зевнул в лицо говорящему и нехотя проговорил:

- Ситуация изменилась, дорогой! Раньше я соглашался с тобой, потому что надо было как-то выживать, а теперь я хочу жить! И немного денег мне в этом не помешает. Да и, честно говоря, хочется поставить точку на наших отношениях. Слово своё я тебе уже дал, отказываться от данного слова не умею, потому и хочется всё побыстрее закончить, чтоб дальше не мешало.

- Вот, значит, как! – Рваный откинулся на спинку стула и погасил вспыхнувшие фонари глаз. Он даже зажмурился и слегка мурлыкнул. – Хорошо, не буду допытываться о причине! Деньги я тебе сейчас выдам. Сам понимаешь, не просто так, и не обижайся, если вдруг до начала игры на улице тебе тесновато будет: это не от недоверия, а от опыта. Ну, а сыграешь, да ещё и выиграешь – считай, мы в расчёте. Об остальном уже говорено, напомнить что-нибудь нужно?

- Благодарю, пока на память не жаловался! – Буратино встал и, поведя носом, спросил:

- А ты что, курить начал? То-то я чувствую – запах здесь не тот!

- А вот это уже лишнее! Ты же знаешь: любопытство у нас не приветствуется, - Рваный тоже поднялся и направился в угол, скрытый тенями, - так я тебе сейчас денежки достану! А пасти тебя (ты уж извини!) Лоскут будет до времени. Так ты, ежели что не так вдруг – не стесняйся к нему обратиться, он парень с понятием.

…Выкладывая через некоторое время на стол туго перетянутые резинками пачки разноцветных купюр, Рваный продолжил, как будто разговор прервался именно на этом:

- А всё же интересно: что тебя вдруг так вдохновило? Углядел какую-то систему в рулетке – так её нет – или, может, наследство получил? А, может, ключик свой нашёл? Или достал из загашника? Слухи-то разные ходили, да и ходят ещё… Я тут тебе разными купюрами подобрал: больше невысокого достоинства, чтобы лишних вопросов не было, когда сдавать будешь – накопил, мол, и всё! Можешь, конечно, не пересчитывать, но лучше, всё же пересчитай – чтобы на душе спокойней было. Да и в расписочке не забудь черкануть…

- Пересчитаю, не беспокойся! – Буратино шагнул к столу, вынимая руки из карманов. – А по поводу твоего любопытства – так я тебе напомню твои же слова: оно у нас не приветствуется. Нашёл, не нашёл – кому какое дело?

- Да есть тут… интересующиеся… - эти слова Рваный пробурчал себе в подбородок, и Буратино их не услышал. Пересчитав и сложив деньги, он выпрямился, озираясь по сторонам.

- Что ищешь, забыл что? – хозяин, занявший своё привычное место за столом, оторвал взгляд от его поверхности, где порядок ещё не был до конца восстановлен, и уставил узкие щёлочки зрачков на замешкавшегося гостя.

- Да вот думаю, в чём мне это тащить, - Буратино ещё раз огляделся вокруг, - слушай, а у тебя какой-нибудь сумки нет?

- Скажешь Лоскуту на выходе, чтобы выдал тару. Заодно, позови его сюда, - Рваный потёр лапы, - будем инструкции давать! Ну, а тебе, как говорится, фарт в руки! Будет всё нормально – больше не увидимся…

 

…Какое-то время Рваный смотрел вслед уходящему, потом медленно, не опуская глаз, выдвинул левый ящик стола и достал оттуда глянцево блеснувшую телефонную трубку.

- Прости, Буратино, - пробормотал он, поднося трубку к оборванному уху, - ничего личного, но это бизнес…

_

 

…- Ну вот, вышел я, значит, из комнаты, и почему-то стало мне очень интересно: о чём же там разговор у них будет, и какие инструкции насчёт меня будут даны. – Буратино вновь потянулся за кружкой. – Слушай, жажду оно утоляет здорово, но, почему-то, всё время не до конца! Ладно, не об этом… Так… В общем, родился у меня план. Выхожу я во двор с перевязанными пачками в охапку и говорю Лоскуту, что его Рваный зовёт. А я, мол, посижу пока здесь, подожду его, потому как дело есть и надо его обкашлять. Он на пачки взглянул, и без вопросов подался в помещение.

Посмотрев на капитана, сидящего в кресле, скрестив руки на животе и смежив веки, Буратино умолк, а через мгновение вдруг заорал, придав голосу самый противный оттенок:

- Так быть, или не быть? Вот как вопрос поставлен!

Капитан дёрнулся и, заскрипев креслом, принял вертикальное положение.

- Ты чего? Чего так орёшь? Тебе бы туманной сиреной работать… Или лишнего наглотался? Больше не налью! Так что случилось?

- Да ничего, проверка слуха! – Буратино ухмыльнулся. – Я тебе просто Гамлета процитировал, а то мне показалось, что задремал ты.

- Когда информация поступает через уши, глаза могут и отдохнуть! – Капитан вновь уложил руки на живот. – Я тебя внимательно слушаю, продолжай!

- Ну, ладно… На чём это я остановился? А! Короче, всунул я пачки между коробками и следом за Лоскутом подался к дому. А там такая хитрая пристроечка у входа – для отправления естественных надобностей. Я её ещё в первое своё посещение заметил, ну, и посетил, конечно. И вот обратил я внимание тогда, что пристроечка эта не к наружной стене приляпана, а, видно там, где раньше тоже дверь была. Ну, заделали её потом, а, может, вначале вход изнутри предполагался – что б во двор не выскакивать – не знаю! Но, только заделали её, видно, наспех, так – ради декорации. Ну, а декорации – это уже по моему профилю. Так что, я там изнутри слегка в одном месте поднажал, в другом – кое-что сдвинул, и открылся мне чудненький проход в коридор, прямо напротив двери, где происходил интересующий меня диалог. Дальше нужно было только уши иметь, а они у меня всегда на месте. И вот что я услышал…

 

_

 

- Носатый где?

- Во дворе сидит, меня ждёт.

- Пусть подождёт немного, потом – когда выйдешь – дай ему сумку и на прощание помахай ручкой. А потом – за ним, и чтобы ты знал всё: и куда он зашёл, и с кем говорит, и, даже, где ему помочиться вздумалось. Понял?

- Понял! Действия какие-нибудь пресекать надо?

- Нет. Пусть порезвится напоследок. Пресекать, только если вздумает до банка – это уж когда, я точно не скажу – от сумки с её содержимым как-то избавиться. А вклад и назначение тоже проверь.

- Это уже сложнее, там наших нет.

- А ты придумай, как! Деньги отрабатывать надо, и не моё дело думать о твоих проблемах. А ты думай! Чтобы, когда действительно «никак», я бы на мелочи не разменивался. Всё дошло?

- Сделаю… Ты меня ещё ни разу за мелочи не упрекал, их и не будет. Но это, я так понимаю, ты только подъезжаешь к основной теме. Я же вижу, папа, что ты что-то за пазухой держишь! Ну, так не томи! Что сделать-то надо?

- Умный стал! Давно ли гопником числился? Что скажу, то и будешь делать… Понял, мать твою сиамскую?!

- Всё на месте. Не рассуждаю, не рыпаюсь, жду указаний!

- Так-то оно лучше… А то ты меня натурально достал! Короче, слушай главное. И тут уж не пропусти ни слова, а то повторять я не приучен! Деревяшка должен сделать дело. Вот, если пролетит, то надо кончать его сразу, и, чтоб ни одна собака не докопалась! На нём страховка висит – он, дурак, даже не разобрался, какие бумаги он подписывал, когда деньги забирал. Видно, торопился очень - я даже в нём отчасти разочаровался. Что-то я на этом, конечно, потеряю, но большую часть покрою – это, если пролёт будет. Ну, а если всё пойдёт, как надо, и кукла наша свою роль сыграет, тогда гасить его следует особо аккуратно: но это уж не твоя забота. Тут к нему ещё кое-кто претензии имеет, давние… А предмет претензий, похоже, снова всплыл. Но вот это уже вообще не наше дело… кроме комиссионных, разумеется. Так что в этом случае за тобой будет слежка и передача. Само-собой, после того, как убедишься, что кукла всё сделала правильно…

_

 

- Ну, а дальше я слушать не стал. Так что, когда Лоскут вышел, я сидел на ящиках и ждал, когда мне дадут упаковку. Мы там ещё малость поболтали: больше о том, как мне к нему обратиться, если нужда будет, или что не так пойдёт, и распрощались…

Потом я пошёл домой – нужно было с мальцом поговорить. Ну, а потом утром, как я и ожидал, было объявлено об открытии сезона. Я пошёл в банк, сделал заявку, сдал деньги и помахал ручкой Лоскуту. Ну, а потом пришёл сюда. Что-то ещё непонятно?

 

16.

… - Ну вот, теперь без лирических отступлений, - Буратино прошёлся от стола к ступенькам, а от ступенек к кровати, где Карлото, скрестив ноги, изо всех сил таращил упрямо слипающиеся глаза. – Ну-ка, слазь! Завари свежий чай и вообще – попрыгай, что ли… То, что я буду рассказывать дальше, ты должен запомнить! Давай, давай, пошевеливайся!

А минут через двадцать, сквозь колышущиеся облачка пара над горячей кружкой, до Карлото долетели слова:

- Ты, главное, не перепутай ничего. Бог с ней, с историей! Я только потому это сейчас рассказывал, чтобы тебе было, на что опереться. С историей я сейчас закончу быстро. Но вот то, что я буду говорить о будущем – заруби себе на носу! Ладно, продолжим пока. Постараюсь кратко. Итак, дом был построен. Кто был заказчиком и хозяином, ты, думаю, догадался. А потом как-то в подвале обвалился пол – просто в пустоту. Вызванные специалисты после месяца исследований и непрекращающейся попойки вынесли вердикт: дом стоит над целой системой природных карстовых пещер и древних катакомб – что уж в них добывали, это так и осталось загадкой. Вот тогда, видно, владельцу и пришла в голову мысль устроить в этих подземных пустотах что-то такое, о чём он давно мечтал. После этого прошло два года. Задуманное дело за это время было сделано, и вдали от посторонних глаз появился уникальный музей и не менее уникальный театр. Театр-то ты видел, а вот в музее, кроме Карло и меня, никого с тех самых пор не было.

- Так вот о чём тогда говорил мне Сверчок! – Карлото даже привскочил от нахлынувшего возбуждения. – Я всё собирался у тебя спросить, да никак не получалось! И что там, в этом музее? Как вы его нашли?

- Как нашли, неважно. Случайно, можно сказать. Думаю, если побродить по подземным коридорам, то ещё и не то найти можно. Не знаю, будет ли время для этого у тебя, а у меня его всегда не хватало. Хотя, может, там ничего больше и нет – одни крысы.

Но мы опять отвлеклись, а время идёт.

Короче, когда всё было готово, пришлось нашему герою ненадолго уехать. То есть, это он думал, что ненадолго, а получилось – навсегда. Там, куда он поехал, оказались люди, знавшие его по прошлой жизни, и знавшие, видно, кое-что ещё, но не всё. А им хотелось знать всё. Поэтому был арест, камера, пытки, суд и – то, чем это обычно заканчивается, когда от обвиняемого уже нет никакой пользы. Рано утром его вывели в тюремный двор и тихонько подвесили к перекладине, сделанной по иронии судьбы из деталей, ранее удерживающих паруса на мачтах отжившего свой век фрегата. Так что, жизнь свою он кончил на рее. Гм-м… Таким вот образом. По одной из существующих версий, уже стоя на помосте, он высказал последнее желание: чтобы во время казни тюремная стража била в барабаны. Мне это почему-то запомнилось.

Дом, оставшись пустым и без хозяина, простоял недолго и однажды просто сгорел – кто знает, почему? Разбирая завалы, про подземные помещения никто и не вспомнил, да и, правду сказать, и знали-то про них немногие. А на месте, очищенном после пожара, скоро пролегла новая улица – город рос. По какой-то прихоти судьбы невредимой осталась только небольшая невзрачная пристройка, предназначенная в своё время то ли для прислуги, то ли для чего-то ещё. Стоит она и поныне. – Буратино сделал паузу. – Да, на том же месте, и место, видно, было для неё выбрано не случайно. Ну, может, догадаешься? Да! Именно в ней мы с тобой сейчас и ведём этот разговор!

 

- Осталось немного. – Буратино взглянул на Карлото, озирающегося по сторонам с видом, словно он попал сюда впервые, и внезапно задал вопрос:

- Какой хвост у соседской таксы?

- Что? Какой хвост? – Карлото широко открыл глаза, словно вдруг увидел привидение, протягивающее ему стакан чая. – Нет у неё никакого хвоста, на прошлой неделе ещё мясник оттяпал по пьяни! Ты что?!

- Всё нормально, я в порядке. А вот насчёт тебя пришлось убедиться. Ладно, проехали… Слушай дальше.

После казни … не сразу, но поползли разные слухи. И про колдовство, и про то, что по ночам в окнах брошенного дома видны дьявольские огни, и про то, что бывший хозяин спрятал где-то в доме, или под ним несметные сокровища, награбленные ещё тогда, когда он был пиратом. Время текло, дом сгорел, сокровищ не нашли, и потихоньку это всё позабылось. Но не всеми. Кое-кто и до сих пор считает, что в катакомбах под тем местом, где стоял дом, спрятано награбленное золото. И, честно говоря, они не так уж далеки от истины.

- А это правда – сокровища? – Сна у Карлото уже не было ни в одном глазу, и смотрел он с напряжённым интересом.

- Не совсем. – Буратино положил нос на упёртые локтями о стол со сплетёнными пальцами руки, и внимательно посмотрел на собеседника. Но об этом позже.

 

_

 

В то же время, когда происходил этот разговор, случилось ещё два. Правда, проходили они в разных местах, и действующие лица были разными, но тема, по большому счёту, была одна.

 

- Так говоришь, он просто-таки должен выиграть?

- Ну да, если не лопухнётся, и хватит мозгов и смелости. Да и просто везения.

- С этим-то всё будет в порядке, я полагаю. Были уже прецеденты, да… А тогда, выходит, мы просто стоим на подхвате у Рваного, да ещё и платить ему должны за непроверенные сведения. Что, если померещилось ему, и он принял за действительное то, чего нет в действительности? А издержки на нас! Ах, сволочь ободранная! Ну а много он там взять может?

- М-м… С учётом того, что Джек-пот ещё ни разу не открывался, а игра идёт третий сезон, получается никак не меньше миллиона с четвертью. Да, получается так.

- Так твою через так! Хитёр, котяра! А я всё гадал: чего это он так мало запрашивает? Ну, правильно: на тебе, возьми - тень от твоего журавля, а свою синицу я не упущу! Есть там где-то золотые горы, или нет, а своё бабло карман не оттянет. Ну, кем мы будем выглядеть при таком раскладе? Что молчите? Что? Сказать стыдно? Так я скажу: дерьмом! Таким даже возле параши места нет! Что теперь – утереться и всё? Ну, кто сказал – всё?

- Да успокойтесь, шеф, никто ничего не говорил. Да и вообще мы тут ничего не поняли. Вы лучше – просто и ясно – сообщите нам, что требуется сделать. А вот тогда уже поговорим на одном языке… Нам ведь всё-равно: что Рваный, что резаный – главное, что денежки нам от вас идут. А остальное приложится…

 

Дальше уже неинтересно: технические детали. А вот второй разговор стоит того, чтобы воспроизвести его в лицах.

 

- Пусть входит! Зубастик! Ты, на всякий случай, присядь-ка где-нибудь недалеко. Да, вот тут, на креслице. И, в случае чего, ты знаешь, что тебе делать.

Пёстрая Мурка, легендарная Мамура, лениво потянулась и бросила быстрый взгляд на задёрнутые гобеленовые шторы с вытканной картиной охоты с воздушного шара на летучих мышей. Протянув лапу с болтающимися на ней драгоценными браслетами вперемешку с самодельными «фенечками», придвинула к себе лежавшую на столе раскрытую папку в чёрной жёсткой обложке с засаленными кожаными тесёмками, и ещё раз потянувшись, проведя щекой по плечу, повернула голову в сторону входной двери.

- Ну, где он там? Я, что, ждать должна?

- Ни боже мой, чтоб мне на дерево не залезть! – в открытую дверь уже входил, отставив в сторону наотлёт лапу с зажатой в ней тростью, Рваный, прижав к груди другой лапой смятую шляпу. Быстрым взглядом прищуренных глаз он окинул окружающее пространство, и что-то ему, видно, не понравилось, потому что он вдруг напрягся и, наверное, сиганул бы обратно в коридор, если бы позволяла ситуация.

- Ты звала меня, Мура, - немного растягивая промежутки между словами, произнёс он, подходя ближе к столу и косясь на развалившегося в кресле манула Зубастика – личного телохранителя хозяйки.

- Звала! – Мурка откинулась на спинку софы и в упор посмотрела на вошедшего. – Есть к тебе пара вопросов. Но сначала, давай-ка, пройдем, посмотрим мою коллекцию – хочу тебе кое-что показать.

Она неожиданно легко поднялась, и, одёргивая на себе шёлковый халат, направилась в соседнюю комнату, даже не повернув головы к собеседнику. Рваный, вдруг утратив всю присущую кошачьим грацию, тяжело последовал за нею.

В небольшой комнате без окон по стенам были развешаны и уложены на наклонных застеклённых стеллажах экспонаты Муркиной коллекции – предметы, которым только искушённый ценитель мог бы дать определение их функциональной принадлежности: спиночесалки. Причудливых форм и разных размеров они, скорее, походили на выставку предметов авангардного дизайна.

- Сюда, мой дорогой! – Мурка подошла к последнему от входа стенду, разделённому на части вертикальными и горизонтальными отполированными дубовыми планками. – Смотри! Эту часть коллекции я мало кому показываю.

Рваный шаркающей походкой приблизился и, взглянув только раз, тут же резко повернулся к отошедшей в сторону двери Мамуре, и, широко открыв глаза, воскликнул:

- Мура, но почему? Ты поиграть захотела, или это…

- Какие уж игры! – Мурка не спеша отправилась к софе. – Кроме тех, конечно, что пытаются играть без меня. Да ты проходи сюда, садись. Сейчас скажу я, а ты ответь, если сможешь.

Устроившись за столом, она, не поднимая больше на Рваного глаз, тихо проговорила:

- Крысятничаешь потихоньку, сволочь? Ты видел сейчас отрезанные лапы тех, кто это пытался сделать – я теперь ими спину чешу. Мне давно уже доносили, что ты недоволен моими порядками, да я тебе спускала – всё же начинали вместе, да и должок за мной был. Но теперь – другое дело: ты хоть понимаешь, куда лапы протянул, куда влез? Мало того, что ты от правил отошёл, ты ещё хочешь под хвост положить кусок моего же пирога! Эта твоя затея с твоим подставным на Поле Чудес – это что? Ты, собака шелудивая, ты думал, что старая Мурка свой век уже отжила? Хрен тебе с мышиным хвостиком! Это мой банк! Это мои представители там сидят в совете директоров, и мои решения исполняют! Ты думал, ты умнее. А кто тебе, вообще, разрешал думать? Это же ты меня – понимаешь, меня! – нагреть на игре хотел. И ещё Барабаса сюда впутал. А ты спроси у чаливших: кто такой Барабас? Да шестёрка это продавшаяся, потому и срок свой не домотал! А ты с ним, как с уважаемым человеком. Тьфу, смотреть на тебя не хочу! Пошёл вон, всё-равно, сказать тебе нечего.

Мурка, откинувшись на спинку софы, повернула голову к насторожившемуся Зубастику и нежно прошептала:

- Не сочти за труд, милый, помоги гостю освободить помещение, пусть идёт – я его отпускаю.

Рваный, вжав голову в плечи, поднялся и шагнул к выходу. Когда дверь за ним затворилась, Мурка перевела взгляд на шторы и коротко приказала:

- Выходи!

Раздвинув драпирующие стену полотнища, в комнату выдвинулась фигура в длинном балахоне с опущенным на глаза капюшоном.

- Сними капюшон, смотри сюда! – Мурка махнула лапой в воздухе. – Всё слышал?

- Да, мама! – Лоскут, сузив щели зрачков, качнул лобастой головой. – Я слышал, и я готов.

- Ты говорил, что офис на старом кладбище тебе подходит. Ну, так пойди, возьми его! Только освободи сначала, – Мурка кивнула в сторону двери. И, уже в спину уходящему:

- Аккуратнее там: лапы не испорть!

_

 

Буратино посмотрел в начинающее выделяться более светлым пятном на фоне стены окно и сказал:

- Один бог знает, что принесёт нам этот рассвет. Завтра вечером – Игра. А в этот день у меня много дел, так что ты меня не жди к ужину. Да и потом… Лучше, вообще не жди. Если сумею, то сделаю всё, что надо. А если не сумею, то просто забудь, что я тебе тут наговорил. Всё, мне пора. А ты ложись, у тебя ещё есть время. Пока.

 

17.

- О-о-о-о!

- Так, давай ещё раз!

- О-у-ы-ы!!

- Хватит! Нет там у тебя ничего!

- Как нет? А болит что? Тут вот…

- Да у тебя просто горло красное – холодного чего выпил, или орал много. Вон – морской водичкой прополоскай, и всё пройдёт!

- А осколков нет?

- Сказал же: нет!

- Ну, а где они?

- Да проглотил ты их, те, что не выплюнул. Ты теперь не о горле беспокойся, а о заднице – это когда в гальюн приспичит сходить. Что-то не верю я, что они там у тебя переварятся…

- Раньше переваривались, не в первый раз глотаю!

- Ну, что ж, тогда приятного аппетита! Но всё равно не пойму: зачем надо было рюмку грызть, когда проще было словами выразить своё отношение? – Буратино взглянул на капитана, сидящего нахохлившись в своём кресле, и больше всего сейчас похожего на воробья, залетевшего под случайный навес во время дождя.

- Это так словами не выразишь. У тебя, что, не бывало так: вот видишь - идёт красивая женщина, но не просто женщина, а чувствуешь всем своим существом, что просто так к ней лучше не подходить. Тут ни слова, ни улыбка, ни цветы – ничего не поможет. Выслушает, и дальше пойдёт. Тут надо из себя вытолкнуть что-то такое, что разом всё скажет. Но это для примера. А я вот сейчас, тебя слушая, да и вспомнив кое-что своё, понял, что слов не хватит, можно бы шею кому свернуть – ну, так некому, вот и …

- Теперь всё ясно: это ты, значит, выразил своё одобрение предложенному плану. Правильно говорю?

- Вот чувствую я – должно у нас получиться! Уж больно хорошо мы друг-друга понимаем, - капитан хмыкнул и потянулся за лежащей на столе большой тетрадью в полинялом кожаном переплёте, - давай-ка, мы ещё раз всё пройдём сначала, прежде чем окончательные выводы делать!

- Это, я так понимаю, почти что – «да»? Окончательно? – Буратино наклонился вперёд.

- Не «почти что», а просто – да! – Капитан положил тетрадь на колени и осторожно раскрыл её. – «Да» было, собственно, с самого начала. Но я ведь мог и ошибаться… Спешка – она нужна…

- Да, я знаю, где нужна! Обойдёмся без цитат из народного фольклора! То есть, ты согласен мне сейчас помочь, и идти потом дальше, пока не найдём?

- Согласен, не согласен… Сказал же – да! Но это не означает, что надо бросаться очертя голову… Вот и давай ещё раз всё поднимем, и посмотрим: нет ли где ошибки или неправильного понимания. Подготовка должна быть тщательной, тогда и успех – тоже может случиться…

 

_

 

…Входная дверь хлопнула в тот момент, когда Карлото, натянув до подбородка одеяло, собирался перевернуться на правый бок и, отбросив на время все мысли, предоставить накатывающемуся сну делать своё дело.

Моргая и щурясь в сумрак комнаты, не то что непроглядный, но, всё же, достаточно плотный, разреженный лишь светом уличного фонаря, проникающего в небольшое окошко, он попытался разглядеть вошедшего. Тут на ступеньках загремело, и что-то скатилось по ним вниз, к столу. Услышанное далее не оставило уже никаких сомнений по поводу личности нежданного гостя.

- Какой дурак убрал третью ступеньку? Или я не к себе домой пришёл? Эй, Карлото, просыпайся! Если спишь ещё…

- Буратино, это ты? – Карлото мигом соскочил с кровати и стоял теперь, пытаясь что-либо разглядеть, переступая босыми ступнями по холодным каменным плитам пола. – Что там с тобой?

- Это ещё рассмотреть надо, - судя по интонации, Буратино уже оправился от падения, - ты чего стоишь столбом? Лампу засвети!

- Ах, ну да! – Карлото рванулся к столу, стукнулся большим пальцем правой ноги о табуретку, взвыл, и, что-то невнятно выговаривая, нашарил на столе керосиновую лампу и спички. Колеблющийся язычок пламени осветил вначале только закопченное стекло, а когда Карлото вывернул фитиль – весьма живописную картину. На полу, возле стола, сидел Буратино, широко расставив согнутые в коленях ноги и опираясь руками об пол, причём на голове его красовалась турецкая феска, съехавшая набок, с красным верхом и кисточкой. А, упершись углом ему в бок, задрав к двери сломанную подпорку, раскачивалась, цепляясь за последнюю ступеньку выгнутой ручкой, шарманка, отблескивая в свете лампы латунными вензелями со скрипичным ключом в центре, украшающими переднюю панель.

- Ну, так и будешь стоять, как в очереди за бесплатной похлёбкой? – Попытавшись приподняться, Буратино чертыхнулся и снова сел на пол. – Что это там меня сзади держит? Давай, помоги подняться жертве благих намерений!

Карлото бросился вперёд, снова стукнулся большим пальцем теперь непонятно обо что, и снова взвыл:

- У-у!! Сейчас, погоди! …А, это тебе ремень от шарманки мешает! Давай руку! Да ремень-то скинь… Вот так. Садись, давай, на стул. Сейчас, я шарманку уберу… Ну вот, вроде всё. Ты как, не разбился?

- А ты думал – Буратино вылеплен из глины? Я-то нет, а вот что с шарманкой, надо будет ещё разобраться. Но это позже. Слушай, малец, я тут к тебе очень ненадолго. Ладно, перестань меня обхаживать! Есть срочное дело, а помешать нам могут в любую минуту. Так что ты лучше сядь, не надо ничего делать, просто слушай. Остальное – потом. И надень ты что-нибудь на ноги!

 

18.

- …А ты копай, копай! Зарыто ведь не глубоко – если тут, конечно! – Представитель оргкомитета откинулся на спинку складного стула и покачал перекинутой через колено ногой, раздвинув до ушей свой рот с надутыми губами младенца и выставив вперёд прыщавый подбородок. – Ты сколько попыток уже сделал? Две? Ну, так ты копай глубже на всякий случай, а то у тебя только одна попытка осталась. Обидно будет, выиграв право на Джекпот, его вдруг не найти!

Буратино воткнул лопату в землю и посмотрел на молодого хама, уверенного в своём праве занимать своё место. «Да, и годы ничего уже не добавят, - подумал он, - как был перегноем, подкормкой для роста сорняков, так и останется. А всё потому, что гнить он начал сразу, как только на свет появился, да и семена, видать, гнилые были… Перегной – он и есть перегной. Однако в природе ничего лишнего нет, значит, и от него будет польза!»

Выпрямившись и сделав несколько движений тазом, разминая поясницу, он попытался увидеть, что происходит вокруг, за пределами игрового участка, где он, дурачась в душе, но с полным тщанием, навалил уже две кучи земли у достаточно глубоких – по колено – ям. Слева ничего не было видно из-за медленно ползущих рваных ошмёток тумана, хотя, может, там никого и не было. А вот справа, на соседнем участке, и на следующем – расположенном по диагонали от его собственного – заметно было оживлённое движение: там, судя по всему, прошедшие первый круг претенденты вгрызались в неподатливый суглинок, всё ещё веря, что на Поле Чудес есть и настоящие чудеса.

- Господа корреспонденты! Хватит хлебать коньяк прямо из горла`! Могли бы взять стаканы – хотя бы, чтобы предложить выпить окружающим! – Выдернув из плотной земли лопату, Буратино повернулся к представителям прессы, окружившим складной столик, и, стряхнув с неё ком прилипшего грунта, усмехнувшись, выкрикнул:

- Близится время «Ч», время, когда вам, лодыри, пора приниматься за работу! Сейчас я буду делать последнюю попытку! Сейчас я стану доставать Джекпот, а почему фотограф не готов? Какого хрена вы сюда пришли? Вам нужна сенсация – сейчас я её сделаю!

_

 

*** Из информационного репортажа корреспондента «Ежедневных хроник» о неожиданном завершении популярной игры «Чудо своими руками на Поле Чудес».

 

…Этот туман и сырость доводили нас до исступления. Спасались мы только благодаря термосу с горячим чаем, благоразумно захваченному корреспондентом «Городских новостей». А игроки, казалось, не чувствовали ничего: их лопаты вгрызались во влажную землю, и каждый раз, когда лопата извлекалась наружу, в ней могло оказаться целое состояние.

На нашем участке пока ничто не предвещало бурного развития событий, последовавших впоследствии. Претендент на выигрыш Джекпота, г-н Буратино (личность хорошо известная в нашем городе), только что закончил вторую (вновь неудачную) попытку, и в изнеможении откинулся на холм земли, прикрывавший, на манер бруствера окопа, вырытую им яму. Видя его состояние, я предложил ему стакан чая, чтобы подкрепить силы. Однако, утерев пот, градом катившийся по его лицу и капавший с кончика носа, он отказался.

- Пить будем после, - сказал он, - и если моя третья попытка будет удачной, приглашаю всех присутствующих отметить это в ближайшей харчевне.

После чего он лёг на землю и попросил присутствующих не шуметь. На вопрос корреспондента «Новостей» - для чего это он делает, Буратино ответил, что устал махать лопатой и хочет немного вздремнуть, и что правилами такое не запрещено, поскольку время поиска для игрока лимитировано только продолжительностью самой игры.

- Вздремну немного, - растягивая свой рот до ушей, произнёс он, - глядишь, может, во сне и увижу – где копать надо.

Представитель оргкомитета пытался протестовать, но услышал в ответ, что он – это ещё не сам оргкомитет, и своё личное мнение он может засунуть себе в штаны. (Как вы понимаете, уважаемые читатели, это приведённое мною выражение только отчасти воспроизводит мысль, высказанную г-ном Буратино.)

После такого нелицеприятного высказывания в свой адрес представитель оргкомитета в запальчивости ответил не менее образно, и, велев всем оставаться на своих местах, быстро удалился в сторону дислокации руководства.

_

 

…Буратино втянул носом сырой воздух и, оттолкнувшись руками, поднялся с земли.

- За подмогой побежал, - произнёс он, повернувшись к корреспондентам, замершим у своего столика, - сейчас Дуремара сюда притащит. А это и кстати: и вам, господа, чтобы не скучать, да и вообще – в такой момент присутствие руководства не повредит. У него – у руководства – меньше поводов будет отвертеться, раз уж прямо на их глазах…

Так что, подождём.

Затем, подойдя к оставленному стулу представителя, он усмехнулся:

- Гляди-ка: на самом лучшем месте сидел, на пригорочке, тут и сырости почти нет. Оно и понятно: начальству сверху привычнее. А что, господа корреспонденты, пока его – начальства – нет, может, угостите артиста за представление? Ладно, не жмитесь: вон, у того длинного – это же не авторучка из кармана торчит! Давай, давай! Вы-то своё сейчас получите, а мне для этого ещё пахать и пахать… Давай сюда, говорю, а то хрен сенсацию ты у меня иметь будешь!

 

_

 

*** Из репортажа.

 

…После самоудаления представителя оргкомитета ситуация накалилась, но действия участников, по понятной причине, были остановлены. Г-н Буратино уселся на стул покинувшего участок представителя, но спать, видимо, передумал. Напротив, устроившись с максимально возможным удобством, он попросил угостить его чаем, пока проясняется ситуация, чтобы не заснуть – по его словам.

- Нельзя спать, когда близится кульминация, - сказал он, принимая из моих рук термос с бодрящим напитком. Спорить с этим было трудно, и мы последовали его примеру.

Минут через десять-пятнадцать в рваных клочьях тумана показались возвращающийся представитель и г-н Дуремар собственной персоной. Подойдя с присущим ему достоинством к развалившемуся на стуле г-ну Буратино, он вежливо осведомился о причине…

_

 

… - Это что здесь вытворяется? Почему представитель оргкомитета должен мокрый бегать туда-сюда и выполнять не свои функции? Почему остановлена игра? Почему допущены нарушения? Игрок, не подчиняющийся правилам, установленным Оргкомитетом, подлежит немедленной дисквалификации и удалению с поля! Итак, господа корреспонденты, прошу отметить, - внезапно закашлявшись, Дуремар резко опустил поднятую было руку, согнулся и, сделав непроизвольный шаг в направлении сидящего Буратино, поскользнулся на вывороченном коме влажной земли и, не удержав равновесия, упал, ткнувшись при этом носом в вымазанный грязью башмак объекта своего возмущения. Пока он приходил в себя, объект поднялся со стула и, не переставая ухмыляться, обратился к подтянувшимся ближе и уже делающим стойку представителям прессы:

- Итак, господа корреспонденты, прошу отметить, к чему может привести элементарное незнание тех самых правил, свято блюсти которые – и есть твоя основная обязанность. А приводит это, как вы сами видите, к закономерному итогу – мордой в грязь!

Я надеюсь, господа журналисты, что этот эпизод не будет вами включён в готовящиеся сейчас репортажи: господин Дуремар, уверен, будет вам за это очень благодарен. Ну, а если нет, вы ему намекните… Эй, а это что такое? Проснулся, наконец, повелитель остановленного времени? И даже снять успел? Ну, я тебя поздравляю! Можешь теперь присматривать себе особнячок в центральном квартале – думаю, Дуремар за этот негатив тебе… Впрочем, это не мои проблемы. Перейдём к сути дела! Мне тут господином ведущим был задан ряд вопросов, так я на них сейчас отвечу, и уж это вы, господа, фиксируйте!

Отступив на шаг, Буратино вытащил из заднего кармана джинсов тоненькую брошюрку небольшого формата в глянцевой ярко-жёлтой обложке.

- Вот, господа, экземпляр так называемых «Правил проведения Игры», выдающийся каждому игроку при регистрации, утверждено Оргкомитетом Игры 17-го прошлого месяца сего года!

Затем, раскрыв брошюрку на последних страницах и обращаясь больше к успевшему уже принять вертикальное положение Дуремару, он прочитал, противно растягивая слова:

- Параграф седьмой, пункт два: «Игроку до финального сигнала, означающего окончание Игры и представляющего собой троекратно воспроизведённое посредством духового инструмента (например, фанфары) вступление к городскому гимну, запрещается:

- покидать отведённый игровой участок;

- обмениваться с кем-либо из присутствующих какими-либо предметами, за исключением ёмкостей с напитками, утоляющими жажду;

- проводить какие-либо переговоры без разрешения и вне слышимости представителя Оргкомитета;

- подавать световые, звуковые и иные сигналы, могущие содержать скрытую информацию, имеющую возможность быть принятой вне игровой зоны». – Помотав головой, Буратино посмотрел вокруг слегка осоловевшими глазами и, обращаясь непосредственно к корреспондентам, заговорщически проговорил, понизив голос:

- А не осталось ли у кого ёмкости с напитком, утоляющим жажду? Тут ведь язык сломать можно! Ну ладно, - и он вернулся к чтению брошюры.

- Далее, пункт три: «Вплоть до того же финального сигнала игроку разрешается:

- курить;

- делать перерывы для отдыха;

- произвольно перемещаться по отведённому участку;

- задавать вопросы и отвечать присутствующему представителю Оргкомитета и представителям прессы, если вопросы не носят характер выявления местоположения приза и не являются наводящими». Уф, всё! Ну, кто теперь скажет, - это опять в сторону Дуремара, - что какие-то правила были нарушены? А на нет – и суда нет! Так что вернёмся к прерванному процессу изъятия Джекпота, потому как фанфар пока не слышно! А ну, отойди в сторонку, господин ведущий! Ах, да! Я забыл ответить на один вопрос: почему представитель оргкомитета бегал туда-сюда мокрым. Честно скажу - не знаю! Может, он, конечно, вспотел от усердия, но, если господин ведущий имел в виду что-то другое, то для меня это загадка – поскольку укромных мест вокруг предостаточно.

 

_

 

***Из репортажа.

 

…Сразу же, как только возникшее недоразумение было к всеобщему удовлетворению улажено, г-н Буратино в окружении нас, корреспондентов, представителя Оргкомитета и самого члена Оргкомитета, ведущего Игры г-на Дуремара, несколько раз обошёл вокруг стула, бывшего ещё недавно наблюдательным пунктом.

- Чувствую, - воскликнул он, - чувствую: именно сюда сходится напряжение натянутых нитей Судьбы, именно здесь расположен узел, который мне сейчас предстоит развязать! И не случайно господин ведущий оставил тут, в грязи, свой отпечаток – это место просто притягивает! Как же я сразу этого не понял! Здесь, и только здесь укрыт пока от наших взоров вожделенный Джекпот! Снимай, фотограф! Сейчас, и больше никогда, вы станете свидетелями чуда на Поле Чудес! Очень прошу, - обратился он к нам, - пусть кто-нибудь изобразит барабанную дробь, хотя бы по крышке вашего стола. Минута заслуживает того.

После этих слов г-н Буратино вонзил в землю лопату и с воодушевлением принялся отбрасывать в стороны комья грунта. Минута, другая – он ещё не успел углубиться даже на четверть метра – а уже стоял у края начавшей образовываться ямы, и поднимал в испачканной руке облепленный грязью небольшой цилиндр. Неужели свершилось?

 

19.

…- Ладно, а теперь пригаси-ка лампу – нечего каждому проходящему мимо давать повод думать, что здесь не спят. Меня сейчас ищут совсем в другом месте, но, бережённого – бог бережёт. Времени у меня, действительно, мало, но поговорить мы успеем напоследок. Ты только не перебивай, лучше слушай.

- Что значит – не перебивай? – Карлото вскинул руки и уронил их вдоль туловища. – Я же не могу так вот просто сидеть, будто мне ничего не интересно и не важно! Ты только и говоришь: «Слушай, слушай!», а я так почти ничего и не услышал до сих пор о том, что у тебя происходит. Ты откуда? Почему прячешься? В прошлый раз ты ушёл, сказав, что мы можем долго не увидеться, и вот ты здесь. Что-то изменилось, или ты просто многого не рассказал? Я буду слушать, но ты мне объясни, наконец, что происходит!

- Что происходит? Да почти уже ничего… Ладно, ладно! Сиди спокойно, сейчас всё узнаешь, - Буратино подмигнул левым глазом, - если не будешь меня перебивать! Ну, так вот лучше!

А происходит всё по плану, хотя, есть и отступления. Вот меня, например, после получения приза должна была увезти в неизвестном направлении карета скорой помощи, в виду потери сознания от нагрянувшего счастья. Но капитан со своими ребятами, одетыми братьями милосердия, выехав за город, решил не тащиться по плохой дороге, а сэкономить время и силы и идти по компасу, напрямую. В итоге застрял у первого же разлившегося ручья. Так что, когда я начал изображать потерю сознания, их на месте не оказалось, а я должен был продолжать до приезда настоящей медицинской бригады, которую не знаю уж, кто вызвал, и которая приехала, как назло, очень быстро. Ну, меня и повезли в городскую больницу, только по дороге я случайно выпал из кареты, благо подвернулся случай. Так что те, кто пустился по моим следам, вначале направятся в больницу, а она на другом конце города. Вот потому у нас и есть немного времени. А капитана и его людей я встретил уже почти рядом с домом – он, всё же, сориентировался. Сейчас они меня там за углом ждут. Понял теперь, почему не надо перебивать?

- Я понял, - Карлото утвердительно кивнул головой, подавшись вперёд, - кроме одного: что – Игра уже была? И ты выиграл?

- А я разве не сказал? – Буратино изобразил гримасу, означавшую, судя по всему, удивление. – Да, но о самой Игре рассказывать некогда, а вот закончилась она…

 

_

 

…Коряво сколоченные трибуны перед помостом со столом, покрытым полосатой (в цвет государственного флага) скатертью и восседающим за ним жюри из членов Оргкомитета и вице-президента банка, были сплошь заняты уставшими от долгого ожидания зрителями. Те, кому не хватило места на трибунах и зрители попроще группами разбрелись вокруг. От мест, где они расположились, доносился шум и запахи шашлыка и жареной колбасы. На трибунах довольствовались разносимыми девушками-волонтёрами напитками и бутербродами с сёмгой, креветками и сыром «Дор-блю».

Время от времени курьеры приносили вести с игровых участков, тогда шум, производимый этим пёстрым сборищем, ненадолго стихал, а кто-то, вскочив с места, устремлялся к столику под разноцветным тентом, где находились представители букмекерской конторы. Судя по всему, развязки оставалось ждать недолго: большая часть игроков, израсходовав положенные им попытки, уже выбыла, двое сумели-таки докопаться до небольших призов, вряд ли покрывавших даже их вступительные взносы, но всё равно были очень горды и пребывали сейчас в состоянии эйфории в окружении корреспондентов на скамейке справа от стола жюри. На поле оставались пока двое-трое соискателей и среди них – главная интрига сегодняшней Игры, г-н Буратино, оспаривающий право обладать Джекпотом. Хотя, судя по приходящим сообщениям, у него всё висело на волоске: две попытки оказались неудачными, и теперь всё решала последняя.

Председатель жюри, владелец городской строительной компании и первой строящейся ветки трамвая, поглядывая время от времени на часы, толкал под столом ногой сидящего справа от него секретаря. Причём, скатерть, не доходящая до помоста, открывала эти его действия всем зрителям первых рядов, давая им почву для размышлений и пересудов, что в какой-то степени разряжало уже накопившееся напряжение.

Отдельно в сторонке, в достаточно неудобном месте – возле подъездной грунтовой дороги, нашла своё прибежище небольшая группа довольно странных зрителей. Во-первых, они не шумели и не пытались чем-то заполнить вынужденное бездействие – просто сидели и ждали. То, что ждали – было понятно: для отдыха или пикника можно было бы найти место поудобнее, а вот чего ждали – этого никто кроме них, разумеется, не знал. Во всяком случае, происходящее на помосте и на поле было им, кажется, совершенно неинтересно.

Со стороны трибуны послышались возгласы и хлопки выпущенных в тёмное небо ракет. Запоздав на минуту, сыграв несколько вразнобой, фанфары оповестили об окончании игры. Потом снова всё стихло и, спустя небольшое время, вдруг взорвалось ликующими криками. В небо снова взвились ракеты.

Всё это свето-шумовое представление последовало вслед за объявлением, сделанным председателем сразу после того, как запыхавшийся курьер, примчавшийся из игровой зоны, что-то прошептал ему в ухо.

- Господа! Я пока не знаю деталей, но вот только что мне сообщили, - председатель потянулся за стаканом с водой и, обхватив его пальцами, сделал глубокий глоток, - что мы все здесь присутствуем при эпохальном событии: Джек-пот, возможно, уже выигран! Мы ещё не знаем, что находится в контейнере, который откопал претендент, но совсем скоро это узнаем, они идут сюда!

Очевидно, пауза в сообщении была не наигранной: председатель вытер пот и вновь потянулся за стаканом, опрокинув при этом пластиковую бутылку, содержимое которой прихотливой лужицей расплылось по скатерти. Дальнейшие слова председателя уже не были слышны за поднявшимся валом криков, воплей и взрывов петард – народ после долгого ожидания «отрывался» во всю. У столика букмекеров началась давка, грозящая перейти в открытый мордобой.

А вскоре на размытую границу освещённой зоны из косых полос и завитков сизого тумана вышла развесёлая компания, предводительствуемая Буратино, прижимающего правой рукой к груди контейнер, в котором была пока запечатана развязка всей интриги. Сзади него, суетливо перестраиваясь и оттаптывая друг-другу ноги, мельтешили корреспонденты, а слева семенил Дуремар, время от времени делающий попытки дёрнуть Буратино за плечо. Тогда тот, не останавливаясь, выбрасывал в сторону Дуремара свободную руку со свёрнутым кукишем и шёл так какое-то время. Слова, очевидно, тратить он не собирался.

Спустя минуту Буратино уже стоял у стола жюри и что-то говорил председателю, отпихивая ногой того же Дуремара, пытающегося взобраться по узкой деревянной лесенке в три ступеньки, ведущей с поля на помост.

- Нет, господин председатель! Я понимаю, что должен соблюдаться регламент, но в функции ведущего не входит предпринятая им попытка отобрать у меня выигранный приз, чтобы вручить его уважаемой комиссии! Откуда мне знать – что у него на уме, и что спрятано за пазухой! Вот доставленный вам в присутствии свидетелей, представляющих нашу свободную прессу, неоспоримый факт моего выигрыша. – Буратино протянул председателю закрытый контейнер. – Можете убедиться: все пломбы на месте. А что касается его передачи в руки ведущего – так покажите мне место в правилах, где это написано! Я хоть и был когда-то поленом, но всё же туп не до такой степени, чтобы самолично передать свою удачу в нерегламентированные руки! Играем по правилам: я вам передаю найденный приз, а вы – мне и всем окружающим – объявляете, что же в нём содержится! Мы все ждём, господин председатель!

Ответной речи председателя не последовало. Взяв протянутый контейнер обеими руками, он повернулся к столу жюри и, положив цилиндр перед представителем банка, завёл с ним вполголоса разговор, закончившийся энергичной отмашкой представительской руки в сторону от плеча и несколькими фразами, сказанными не менее энергично. По крайней мере, одна из них, несмотря на стоящий шум, долетела до первых рядов:

- Да и чёрт с ним, нам имидж и престиж дороже обходятся!

Тем временем Буратино помогал взобраться на помост нетвёрдо стоявшим на ногах корреспондентам. Так что, пока председатель прояснял для себя сложившуюся ситуацию, компания акул пера уже оккупировала занимаемый жюри плацдарм и готовилась к боевым действиям. Фотограф нацелил объектив в спину председателю, и, когда тот вновь повернулся, последовал первый залп. Вспышка осветила вспотевшее растерянное лицо и оставила в виде документального свидетельства картину, на которой скалились три физиономии (что при желании можно было посчитать радостной улыбкой): председатель, развернувшийся в сторону камеры Буратино, и, неизвестно откуда взявшийся, Дуремар.

А пока взоры всех зрителей были обращены к помосту и тому, что там происходило, чуть в сторонке происходило кое-что ещё. К компании, расположившейся у подъездной дороги, присоединился вышедший из замызганного кабриолета, распространившего вокруг запах неотработанного бензина, высокий, мордастый, выбритый налысо и с недобрым лицом человек в длинном плаще. Компания собралась вокруг.

- Все здесь? – Приехавший обвёл взглядом вокруг себя. – Лишних нет? Давай доклад!

Вперёд выступил тоже лысый, тоже мордастый, но пониже ростом в камуфляжной куртке и свободных коричневых штанах.

- Вы, шеф, к кульминации как раз успели. Объект только что прибыл. Судя по шуму, там, – он кивнул в сторону трибун, - дело у Рваного выгорело. Выходит, объект пока не наш. Если, конечно, не изменятся вводные. – Лысый с интересом посмотрел на приехавшего. – Или, пока не сдаст Рваному дела. Его уже пасут, - он кивнул в сторону большой чёрной машины, стоявшей у самой границы светового круга последнего фонаря в шеренге, что вела от трибун к дороге, метрах в тридцати от места происходившего разговора. Возле её задней дверцы, почти неотличимый от окружающих теней, проглядывался расплывчатый силуэт в длинном балахоне, увенчанный остроконечным колпаком.

- Ну, ну! – Прибывший, поименованный шефом, откинул полу плаща и полез в карман, приоткрыв на минуту засунутые за пояс нунчаки со стальной оковкой и рельефным орнаментом и жёлтую кожаную кобуру с внушительных размеров маузером, торчащую из-под мышки. - Пусть себе пасут, это пока не наше дело. Мы пока послушаем. И посмотрим, - он усмехнулся себе в подбородок, - да, посмотрим! Тогда и решим, стоит ли ввязываться. Вот если оно того будет стоить, - он пошевелил большим и указательным пальцами, - тогда и решим…

А между тем события на помосте развивались и, похоже, приобретали неожиданный оборот. Председатель жюри, дождавшись относительной тишины, продолжил:

- Я рад сегодня поздравить нашего – пока ещё соискателя главной награды – господина Буратино! А сейчас мы все вместе посмотрим, что же он нашёл!

С этими словами председатель, подняв над головой вручённый ему контейнер, начал откручивать крышку. Открутив, он положил её на стол и, запустив в цилиндр пальцы, извлёк скрученный трубкой плотный бумажный лист, который тут же сам развернулся в его руке. Показав развёрнутый лист сначала взревевшим трибунам, председатель, переложив бумажные края из руки в руку, поднёс его к глазам и, выждав паузу, выкрикнул только одно слово: «Джек-пот!».

С минуту ничего вокруг не было слышно. Потом рёв стих, оставив после себя несколько судорожных всхлипов или вскриков, прозвучавших почти неуместно в повисшем над трибунами молчании.

- Вот так… - сказал непонятно кому председатель, и, повернувшись к Буратино, слегка наклонил свою голову. В это время опомнились корреспонденты. Как с низкого старта, выкрикивая, ещё не добежав, подобно боевому кличу свои вопросы, и оставляя по пути поверженных, менее расторопных и удачливых собратьев по перу, они стаей воронья набросились на слегка растерявшихся фигурантов вершащегося события. На трибунах свистели. Пытаясь водворить порядок, председатель размахивал оказавшимся в его руках включённым мегафоном, отчего в разные стороны летели случайно выхваченные из творимого беспредела слова и выражения, доставляющие слушателям на трибунах, видимо, немалое удовольствие. Конец всему этому безобразию положил подоспевший отряд полиции, оттащивший большую часть репортёров к первым рядам, причём в их число неведомо как попал и сам председатель. Пока выясняли status quo, не любящие терять зря времени творцы новостей воспользовались обстоятельством, поставившим председателя в их ряды, и на правах соратников успели взять у него с десяток интервью. Причём, с ошеломительным разнообразием трактовки одних и тех же ответов.

 

Ну, а затем… Затем была суета, выкрики, вопли, раскатывающийся над трибунами усиленный мегафоном голос председателя, вернувшегося на своё место за столом, объявляющий сумму выигранного Джекпота, вручение Буратино лаврового венка и банковских чеков и его разговор с вице-президентом банка, оставшийся для зрителей кадрами немого кино, а потом вдруг – внезапная фраза, выкрикнутая Дуремаром, выхватившим мегафон у председателя.

- А слабо будет теперь сыграть в Супер-игру?

 

20.

Буратино медленно повернулся.

- Это, что, мне?

- Ну а кому ещё? – Дуремар сиял. Растопырив локти и держа мегафон на манер бокала при произнесении тоста, он всеми складками своей физиономии излучал неподдельное ожидаемое счастье. – Право ведущего! Я имею это право!

За столом жюри вице-президент банка, проводив настороженным взглядом Дуремара, отправившегося раскланиваться к краю помоста, обратился с каким-то вопросом к председателю, на что получил утвердительный кивок председательской головы.

А Дуремар, похоже, пошёл вразнос, чего вряд ли ожидали устроители игры.

- Я имею право, как ведущий шоу, по своему усмотрению, - орал он, позабыв про мегафон, приседая и выбрасывая к замершим зрителям руки, - предложить взявшему Джекпот удвоить его, сыграв со мной прямо здесь, при вас! Или проиграть его! Ставка – Джекпот! Её ставит он, - рука в зелёной перчатке ткнула в сторону Буратино, - за меня ставит банк!

- Да заберите же у него мегафон! – Вице-президент банка с крайне расстроенным видом указал на Дуремара бутылкой, которой он, похоже, собирался вначале в него запустить. – И вообще – наведите порядок!

Ну а нарушитель порядка, откланявшись публике, вихляющей походкой приблизился к столу жюри и, наклонясь к председателю, просипел:

- Усохните все тут! Ваше дело – не мешать! Я его сейчас сделаю враз, на напёрстках! Хрен ему с лягушачьей икрой будет вместо Джекпота! Прошу объявить!

С этими словами Дуремар выпрямился и с торжеством посмотрел на стоявшего в нескольких шагах от стола Буратино.

- Ну что, согласен, пенёк обгаженный? – произнёс он вполголоса. И уже в полный голос:

- Так я предлагаю Супер-игру! Желаете удвоить свой выигрыш?

Над помостом и трибунами повисло настороженное молчание. Вице-президент банка попытался вскочить со своего места, но был удержан председателем, что-то зашептавшем ему в ухо. Буратино молчал, опустив голову и разглядывая нечто, видимое только ему, у себя под ногами. Пару раз он взглянул исподлобья - сначала на ухмыляющегося Дуремара, потом на замерших членов жюри, потом на часы, вытащенные из кармана, потом усмехнулся и отчётливо произнёс:

- Отказываюсь!

Трибуны выдохнули и, видимо передумав поднимать шум, снова затихли. Раздалось только два или три свистка, и повисло ожидание.

Буратино, на прямых ногах, физически ощущая, как это ожидание толкает его в спину и бьёт под колени, подошёл к столу.

- Что он тут нёс? – Облокотившись о стол, он повернул голову к председателю. – Разве есть такое в правилах?

- В правилах нет, - председатель отставил недопитый стакан и потянулся за пепельницей, - но вообще это возможно: такой пункт был в Учредительном договоре, но прецедентов не было, и о нём все давно забыли. Надо будет пересмотреть редакцию. – Это он буркнул уже для себя. – Но вы поступили правильно, отказавшись. В случае вашего согласия это могло бы сильно осложнить ситуацию. Вам ведь не нужны осложнения?

- Кому ж они нужны! – Буратино мельком взглянул на Дуремара, застывшего с выражением горькой обиды на лице. – Разве только ему.

И как сглазил! Встрепенувшись, тот вдруг с криком: «А вот хрен тебе!» - бросился к Буратино и попытался, как писали потом в «Новостях», «разом содрать с победителя венок вместе с одеждой». Гвалт вокруг стоял неимоверный: на трибунах тоже началась драка, полицейские, сообразив, наконец, что следует вмешаться в происходящее, остервенело дули в свои свистки, но лезть на трибуну пока не спешили. Оторвать от Буратино вцепившегося мёртвой хваткой Дуремара долго не удавалось. Это, в конце концов, удалось лишь совместными усилиями двух полицейских и почти всего состава жюри. Высвободившись в результате коллективных усилий, немного покачиваясь, Буратино сделал несколько шагов к краю помоста, срывая по дороге с себя то, что осталось от венка. Обведя взглядом царящий на трибуне разгром, он на мгновение остановил его на двух небольших группах, активно расчищающих себе путь к помосту – одна слева, другая справа от трибуны. Тогда, достав из кармана картонную трубку, он выпалил в небо зелёной ракетой и, крутанувшись на каблуках, рухнул без чувств.

_

 

…Вот так всё и было, - Буратино взглянул на Карлото, слушавшего, широко открыв глаза, - а про то, что было дальше, уже было сказано. Да, подкузьмил мне тогда капитан: я чуть из кареты не выпрыгнул, когда, открыв глаза, увидел не его с помощниками, а двух бугаёв-санитаров и миловидную сестричку милосердия. Но, как я говорил, позже представился случай: карета встала у переезда, санитары вышли покурить, а я…, а я вот здесь, у тебя. Дуремару же я благодарен от всей души. Он мне предоставил великолепную возможность натурально сыграть потерю сознания.

Но это я отвлёкся, - нетерпеливый жест рукой показал Карлото, что перебивать и возражать бесполезно, - а к тебе я сейчас пришёл совсем не для этого. Мы уже прощались с тобой, когда я рассказывал тебе об истории этого дома и о том, что было, когда эта история ещё не начиналась. Не будем нарушать традиции и простимся ещё раз: думаю – следующего не будет. Я уезжаю, скорее всего, навсегда. Главные свои роли тут я уже сыграл, а быть статистом не хочу. Куда мы идём, это бы капитан мог тебе рассказать – карты у него, а я в них ничего не понимаю. А вот куда нас в результате занесёт – этого не знает никто. Иди-ка сюда, - Буратино встал и сделал шаг от стола, - хоть мы к этому и не привыкли, но дай-ка, я тебя сейчас обниму!

- Ну что, - поглаживая Карлото по спутанным волосам жесткой исцарапанной ладонью, проговорил он спустя минуту, - так оно и бывает: всегда – в первый и последний раз… Мне бы не хотелось, чтобы у тебя за пазухой осталась обида. А если есть какая-то, прости мне её. Вот, - последовал взмах рукой в сторону окошка, за которым раздался тихий двукратный свист, - это меня предупреждают, что надо торопиться.

Так что теперь – прощальные напутствия и подарки на долгую память. Марш на место, к себе в партер, - он подтолкнул Карлото к кровати, - представление продолжается! Туш, маэстро!

- Итак, завещание Буратино! И не перебивай! – Это в сторону кровати. – Первое:

каморка сия, с её содержимым, а так же помещения, под нею расположенные, переходят отныне в твою нераздельную собственность! Бумаги оформлены как надо, ты их потом достанешь из сундука – в левом углу. Я сказал – не перебивать! Дальше. Второе: на вот, возьмёшь потом, только спрячь подальше, это – банковский чек на пятьдесят тысяч. Он на предъявителя, и нарушений тут никаких. Но, когда пойдёшь получать, лучше возьми кого-нибудь с собой, хотя бы дядю Максимилиана, мясника – поставишь ему потом бутылку «Чезаро», и он тебе будет благодарен до следующей пятницы, как минимум. Ну а потом… Потом тебе всё это должно быть уже по-барабану. Потому что не позже следующего понедельника ты пойдёшь на приём к Рафаэлю Сталбени. Мы говорили в прошлый раз об этом: расскажешь ему о картине, о музее, о театре, и что горишь желанием объединить всё это с его идеей. Ну а дальше уже крутись сам, без подсказок. Должно сработать!

- Ну, дай мне сказать! – Эту фразу Карлото выкрикнул, соскочив с кровати и размахивая сорванным с неё покрывалом. – Дай сказать же!

После чего он замолк, и некоторое время молча смотрел на Буратино, снявшего феску и задравшего ноги на стол. Молчание длилось с минуту. Потом Буратино медленно убрал ноги со стола и с расстановкой произнёс:

- А сказать-то тебе и нечего. Да, так вот… А ты не переживай: не каждый же день, привыкнешь ещё… А сейчас лучше слушай. Деньги тебе для того, чтобы смог придти к Сталбени в нормальном виде. Да и здесь тоже навести порядок. Позаботься об этикетке, а потом уж, пусть она о тебе заботится. И всё! Этот вопрос закрыли: сделаешь – всё будет хорошо. Не сделаешь – значит, ты знаешь больше, чем я, а тогда к чему советы?

- Что сделаю, что? – Карлото почти кричал. – Я всегда делал, как ты говорил, ну и что? Ничего не знаю, ничего не спрашиваю, ничего не думаю? Думаю, да ещё как! А ты говоришь, что уходишь навсегда или надолго! А мне – мне что теперь? Жить по твоим инструкциям, которых я не понимаю? Что мне делать?

Буратино посмотрел на раскрасневшуюся рожицу Карлото и с удовлетворением произнёс:

- Ну вот, проснулся, наконец! А делать надо то же, что и раньше, только уже без меня: узнавать, спрашивать, действовать. И думать, думать всегда! Тем лучше, если ты этому успел научиться. Сначала думать, потом – действовать! Так вот… Вижу, ты уже успокоился. Тогда продолжим. Есть у тебя вопросы?

Хмыкнув и утерев предплечьем нос, Карлото поднял с пола покрывало и набросил его на плечи. Потом подошёл к столу и, отодвинув табурет, присел.

- А не выпить ли нам чаю? Я мигом, только печку растопить, - сказал он, с прищуром поглядывая на Буратино.

- Ну, нет! Чай – это хорошо, но не ко времени. А ты быстро ориентируешься! – Буратино окинул взглядом закутанную покрывалом фигуру. – Значит, всё не зря. Нет, сейчас только вопросы, если они у тебя есть. И покороче!

- Покороче? Ладно, тогда вот самый короткий: я всё понимаю и помню, но ведь для того, чтобы сделать то, что ты говоришь, нужна ещё одна вещь. Короче: а как это всё сделать без ключика? – Карлото положил подбородок на сложенные на столе руки и уставил взгляд на Буратино.

- А я разве… Ну и память! – Буратино хлопнул себя по лбу и тут же полез рукой под куртку. – Вот была бы история, если бы я так и ушёл!

Не переставая что-то бормотать себе под нос, он вытащил небольшой свёрток и принялся его разворачивать. Карлото подался вперёд и для чего-то закрыл глаза.

- Ну вот, - Буратино с довольным видом рассматривал, раскачивая на пальце, продетым в фигурное ушко, довольно большой, с прорезным язычком, ключ. – Да открывай ты глаза, уже можно, фокус получился!

На вид ключ был самым обычным, разве только нестандартный размер, да тщательная отделка идущего по ушку орнамента говорили, что это штучная работа. Карлото несмело протянул руку.

- Можно? – Взяв ключ, он поднёс его к глазам, перевернул, потом подставил под свет лампы и недоумённо посмотрел на Буратино.

- Так он же не золотой! Или… или это другой ключ?

- Тот самый, не сомневайся! Мне ли не знать? Это ещё одна иллюстрация к известной поговорке, что не всё золото, что блестит. Молва, так же как и время, всегда вносит искажения в реальную картину. Причём, в сторону возникновения более художественного образа. Ты когда-нибудь видел инструмент из золота? Оно же мягкое, раз – и утеряна заложенная в него функция! А ключ – это инструмент, причём, часто используемый. Нет, конечно, он из латуни. Но, если как следует почистить, то сверкать будет не хуже золотого!

Карлото недоверчиво вертел перед носом обыкновенный ключ, замешанный в стольких необыкновенных историях.

- А может, попробуем сейчас? – он кивнул головой на завешенную холстом дверь.

- Это уже без меня, - Буратино поднялся и посмотрел по сторонам, - я в эти игры теперь не играю. Хочешь, позови Сверчка, если дозовёшься, конечно. Ладно, пора! – Он, помедлив, сделал шаг к двери.

- Подожди! – Карлото сделал попытку кинуться следом, но помешало зацепившееся за стол покрывало. – Не уходи так, будто ты уходишь на вокзал играть на шарманке! Ты хоть понимаешь?

Буратино обернулся.

- А как надо уходить, ты знаешь? Что даст тебе лишняя минута, если всё-равно уже не будет другой? Нет, уходить нужно легко. Я отдал тебе ключ (помнишь, когда-то давно я обещал это?), и обещания выполнены, и сказано тоже всё. А если что и забылось – так что-то всегда забывается. Память – не картотека с уложенными по алфавиту карточками, а просто ящик, в котором полно всякого хлама. Вытряхни его, разложи всё по кучкам, глядишь – а что-то зацепилось в углу. Чем старее ящик, тем больше в нём может быть неожиданных находок.

Да, а шарманку я забираю. Пусть останется у меня. Кстати, ты не спросил, а ведь именно в ней всё это время лежал ключик. Помнишь, четвёртое положение переключателя заедало? Это Карло его туда спрятал. А потом пытался мне это сказать, перед смертью. «Музыка – она ключ ко всему!» - не сразу я вспомнил эти слова, и догадался не сразу. Но, как вышло, так и получилось.

И последнее, запомни: внизу никаких сокровищ нет. Это опять лишь молва. Правда гораздо проще: внизу замечательный театр и уникальный музей. Золото там только на обшлагах театральных камзолов. Старый разбойник ничего сюда не перевёз, но он оставил описание, где всё это может находиться. Я нашёл это описание. Туда мы с капитаном сейчас и отправляемся. А вот доберёмся, или нет, и найдём ли – это уже…

Вот, слышишь? Опять свистят – ждать больше нельзя! Ты оставайся здесь, не провожай. День ещё не наступил, а впереди, даст бог, много других. Не будем ничего загадывать, всё случится в своё время. Счастья тебе, не забывай чистить зубы на ночь!

Подмигнув Карлото блеснувшим отчего-то глазом, Буратино решительно повернулся и, подхватив шарманку, перескочил через ступеньки и вышел, прихлопнув входную дверь.

 

Выйдя, он ещё постоял немного, упёршись плечом в косяк и глядя в начинающее сереть перед рассветом небо. Ветра не было. Улица справа обрывалась в темноту, а слева, шагах в двадцати, ближе к проулку, в тусклом свете одинокого фонаря, призраком выпячивался из мрака капот машины, где его ждали.

- Ну что, – усмехнувшись, произнёс внутренний голос, - нужные распоряжения сделаны, долги розданы, пора в путь. Занавес?

- Да пошёл ты!.. – Буратино дёрнул головой и, сорвав с головы феску, запустил ею в темноту.

От машины донёсся еле слышный свист. Не оборачиваясь, Буратино провёл левой ладонью по облупившимся доскам входной двери, и, слегка оттолкнувшись, заставил себя шагнуть вперёд. Гортань внезапно свело судорогой, и, готовое было вырваться слово, застряло разбухшим комком где-то у корня языка.

Капитан встретил его у машины. Он молча смотрел, как Буратино, открыв багажное отделение, втискивает туда шарманку и подкладывает под неё оказавшиеся там тряпки. Потом сказал:

- Надеюсь, ты всё успел. Нам пока везёт, но медлящий с принятием решения может опоздать к приливу. У больницы сейчас команда Барабаса и шобла Базилевичей сшибают друг-другу мачты. Тебя хватились, и теперь каждый обвиняет в пропаже другого. Дошло уже до стрельбы. Полиция тоже вся рванула туда. Грех нам не воспользоваться этой кутерьмой, пора!

Капитан распахнул дверцу и остановился, пристально глядя на Буратино. И только сейчас, уже протискиваясь на сиденье, он смог, наконец, вытолкнуть из себя застрявшее в горле слово: «Занавес!».

 

21. Заключительная глава, несущая функции послесловия, где расставлены все точки и многоточия.

 

В час сиесты вверх по тихой улочке, опрокинувшейся от возвышенной центральной части города в направлении порта, по выбеленным солнцем булыжникам мостовой неторопливо вышагивал, не обращая внимания на разлившийся повсюду зной, тощий субъект в расшитом красно-чёрными узорами пончо с бахромой. Широкие отвислые поля помятой шляпы скрывали его лицо, а на плече, в такт шагам раскачивалась старая ободранная шарманка, укреплённая на сложенной фотографической треноге. Улочка заканчивалась (или брала начало), на небольшой площади, ограниченной с одной стороны стеной ратуши, противоположной главному фасаду, а далее по периметру - двух и трёхэтажными зданиями гостиниц, магазинов, лавок и мастерских, куда непонятным образом затесалась старая синагога. Все здания были выстроены в самых различных архитектурных стилях, от колониального до позднего барокко, и являли собой причудливый, но приятный глазу ансамбль. Ближе к ратуше, между антикварным магазином и лавкой зеленщика стоял аккуратный двухэтажный дом с двумя известняковыми колоннами перед входом, удерживающими готовый вот-вот осыпаться портик. Слева от ступенек, ведущих к парадному входу, были ещё несколько, спустившись по которым можно было оказаться перед открытой дверью в полуподвальное помещение, где в глубине темного коридора чуть колыхались тяжёлые синие шторы. А поверху, на выщербленных плитах облицовки дома, была укреплена, уже успевшая выгореть на солнце, вывеска: «Блюз-клуб «Мохито»». Судя по всему, именно сюда и направлялся незнакомец, замеченный нами ранее.

За синими шторами было прохладно. В довольно обширном помещении по чисто вымытому полу, заставленному стульями с плетёной спинкой и небольшими одноногими столиками, вычурным узором лежали тени от полукруглых окон с витражными стёклами.

Вошедший, споткнувшись о застеленный перед входом в коридор коврик, громыхнул о стену шарманкой и вполголоса выругался. Этим он привлёк к себе внимание сидящего на невысоком подиуме, завершающем зал, скрытого по грудь большой ударной установкой человека в оранжевой майке и чёрной бандане на крупной голове с лицом породистого мастиффа. Занимался он тем, что лениво приподнимая небрежно ухваченную тремя пальцами барабанную палочку, время от времени опускал её, извлекая из малого барабана дробный прерывистый звук. Оторванный от своего занятия, он взглянул в сторону появившейся помехи, и медленно нараспев произнёс:

- Однако, сегодня жаркий день, дон Буратино. А вы, вижу, снова ходили играть в порт. Вам снова влетит от супруги, а значит, она снова будет не в настроении. То есть, это значит, что выйти петь она сегодня снова откажется. А чем прикажете ублажать тех посетителей, что придут сюда сегодня к вечеру, чтобы расслабиться и послушать музыку? Дурак Эстебан умудрился простудиться в самое жаркое время года, выходит – на клавишных у нас никого. А Сержо опять напился, так что трубы тоже нет. Ну и что? Делать соло на ударных? Или, может быть, вы составите мне компанию вместе со своей шарманкой? И знаете, это идея! Шарманка и ударные – это будет свежо. Ну как идея?

Буратино не спеша стягивал через голову пончо, отбросив шляпу на прислоненную к стене шарманку.

- Знаешь, Якоб, - он скинул пончо на стул и уселся на нём верхом, - идея хорошая. Только ты её, если хочешь, попробуй без меня. Я уже один раз делал блюз шарманки и барабанов. Только барабаны были другие, у тебя в установке таких нет. Так что, извини, мне хватило того раза.

- Но получилось-то неплохо? – Якоб прокрутил палочку в пальцах и провёл ею по тарелке, отозвавшейся низким вибрирующим звуком.

- Получилось неплохо. – Буратино усмехнулся своим мыслям и продолжил:

- А с Мальвиной я договорюсь, она будет петь. Она ведь была примой в театре, ты знаешь, а теперь у неё лишь одна роль: жена и хозяйка клуба. Зато она старается играть её так, чтобы овации не стихали. Капризы звезды, даже местного масштаба - это естественно. Не бери в голову, предоставь это мне.

- Ну да, вы ещё этим утешьте рыжую Анну, кухарку – у неё теперь после разговора с донной Мальвиной разбит нос.

- Неужто подрались? – с интересом спросил Буратино.

- Да, не так чтобы подрались, но донна Мальвина въехала ей по физиономии курицей. Ну, не совсем курицей, а тем, что от неё остаётся после того, как её ощиплют. Правда, Анне от этого не легче. Видите ли, вашей жене показалось, что Анна слишком пристально на вас смотрела за завтраком.

- Ну а я что говорю: сорвала аплодисмент! – Буратино качнулся из стороны в сторону и с усмешкой произнёс:

- Вот что бывает, когда сцена неотрежиссирована. Эх! Ладно, к Анне я сейчас зайду, извинюсь. Хотя… Ты знаешь, ведь если я к ней зайду, то рискую тоже потом получить в морду курицей, если не чем-нибудь потяжелее… Причём – и с той, и с другой стороны: кто ж их разберёт, наших женщин, что у них на уме в данную минуту? Лучше, давай, сходи ты. И передай Анне мои сожаления по поводу случившегося инцидента. И что я ей удваиваю жалованье. Только пусть не треплется об этом на каждом углу, а то жалованье недолго выплачивать придётся… Ну, а что ещё нового приключилось, старый сплетник?

- Приходил рассыльный. Завтра вечером вас с супругой ждёт начальник верфи по случаю пуска третьего дока. Будет, как я понял, весь городской цветник. Советую надеть черный смокинг: траур вам к лицу. Особенно, если учесть, что теперь к вам за мыс, даже для регламентных работ, никто не пойдёт.

- Друг Якоб, - Буратино потёр ладони и, сложив их, опёрся щекой, - я надену белый смокинг и кремовую рубашку. А так же – белые штаны. Всё было бы, как ты и говоришь, только у тебя голова, как твой барабан: звук громкий, но он ведь из пустоты. Как думаешь, а кому принадлежит двадцать пять процентов акций третьего дока? А бухта за мысом пуста не будет – остаются контрабандисты и те, кто не любит себя афишировать. Завтра я распоряжусь, чтобы бар для тебя, Сержо и Эстебана был открыт весь вечер. Гуляем. Передай им - думаю, выздоровление пойдёт быстрее. Только прошу – музыка на сцене должна быть. Ну, а что ещё?

- Будет, дон Буратино, - Яков трижды нажал педаль колотушки большого барабана, - спасибо. Мы будем пить за вашу удачу. А ещё вам принесли два письма.

- Так. Ну, давай! – откинувшись на спинку стула, Буратино протянул руку, выгнув запястье и растопырив пальцы.

 

…Поднявшись на второй этаж, Буратино немного постоял, прислушиваясь. Коридор шёл в обе стороны, и в него выходили двери нескольких комнат: справа – его кабинет, комната для гостей и большой зал, непонятно, для чего предназначенный. Во всяком случае, за всё время жизни в этом доме он не использовался ни разу. А слева была комната жены, их спальня и небольшая библиотека. Именно оттуда доносились сейчас приглушённые стенами и мягкой ковровой дорожкой рассыпчатые звуки клавесина. Клавесин он с полгода назад выиграл в карты у капитана испанского парохода, проторчавшего в порту под арестом несколько месяцев, пока шло выяснение отношений между судовладельцем и портовым начальством. Мальвина тогда приказала поставить его в библиотеку, украсила веточкой коралла и как-то незаметно выучилась играть.

Тихонько приоткрыв дверь, Буратино шагнул в комнату. Здесь было прохладно и пахло духами. Хотя, возможно, этот аромат исходил от громадного букета бледно-фиолетовых цветов, стоящих в искусно оплетенном тонкими лианами ведре возле клавесина, за которым на вращающемся табурете сидела Мальвина, уронив руки на клавиатуру, а распущенные волосы на руки.

Буратино кашлянул и негромко сказал:

- Я не собирался тебе мешать, но надо поговорить, есть новости. Так я присяду?

Мальвина повернула к плечу свою прелестную головку с воткнутой в волосы веточкой жасмина, и, окинув вошедшего взглядом, выражение которого не означало ровно ничего, ответила:

- Зачем ты спрашиваешь? Я рада, что ты пришёл, хотя и не ждала тебя так рано. А что за новости?

Подойдя к дивану, по сиденью которого были в беспорядке разбросаны вышитые гладью разнокалиберные подушечки, Буратино сдвинул их в сторону и не спеша уселся, уперев локоть в диванный валик.

- Новостей несколько. Первая больше касается тебя: завтра нас ждут у начальника верфи. Состоится званый вечер. У тебя будет хорошая возможность продемонстрировать новое вечернее платье, которое позавчера тебе доставили из мастерской. Надеюсь, вечер окажется приятным. Что скажешь?

- Что скажу? Ничего. Нет, ты не подумай, я рада, конечно. В любом случае, это лучше, чем провести его дома в компании надоевших воспоминаний, или за наведением порядка в клубе. Только не уверена, что и там будет много разнообразия.

- А вот тут ты ошибаешься! Будем праздновать открытие третьего дока. Напомнить, что это означает, помимо самого факта открытия? Это означает, что скоро можно будет, наконец, отложить дела, и на месяц-другой отправиться попутешествовать и развеять твою скуку! Ты ведь хотела в Париж?

- У-у-у, негодяй носатый! – Подсвечник пролетел совсем недалеко от головы Буратино. Мальвина, мгновенно оказавшись стоящей уперев согнутые в локтях руки в бока, шарила вокруг взглядом, но больше ничего подходящего не нашлось. – И ты, зная всё это, приходишь, и начинаешь тут строить из себя джентльмена? Уверена: я последняя в доме, кто слышит эту новость! Знаешь ведь, что Париж мне снится! Иди сюда, подонок, я тебя расцелую!

Спустя некоторое время, Буратино попытался продолжить, но это удалось не сразу. Выбравшись из-под свалившихся диванных подушечек, он протянул руку Мальвине, на что она, выгнув спину, кокетливо провела босой ступнёй по его бедру, после чего подала свою.

- Предупреждать нужно об извержении, - устроившись на диване и не отпуская руки Мальвины, Буратино, смеясь, заглянул ей в глаза, - чтобы население близлежащих районов успело смыться.

Он ещё раз ухмыльнулся, и, выпустив руку жены, полез за пазуху.

- Есть ещё две новости, первая…

- Подожди, - перебила Мальвина, - дай освоиться с тем, что ты уже сказал. Мы поедем в Европу… Ну, а там – мы же навестим Карлото? Мы увидим нашего мальчика? Скажи, что да!

- Ты же не даёшь мне сказать, - Буратино разгладил на колене вытащенные конверты, - а я собирался именно об этом.

- Ну, не тяни!

- Да успокойся ты! Будет так, как ты захочешь, но сейчас возьми себя в руки! Слушай, это стоит услышать. И не перебивай! И не заигрывай! Сядь лучше подальше, а я прочитаю тебе полученное письмо. От Карлото.

- Что? – Синие локоны качнулись вперёд и назад. – А ты молчал? Где оно, где это письмо? Подлец, лабух портовый! Дай сюда письмо!

Вскочив, Мальвина попыталась вырвать конверт, что ей не удалось, потом наградила Буратино звонкой пощёчиной и, вскрикнув, села на пол среди разбросанных подушечек, плача и смеясь одновременно.

- Я об тебя руку сломала, столб трамвайный! – Она потрясла ладонью, и тут же, забыв о ней, протянула обе руки к дивану. – Ну, читай же, читай!

Не спеша достав из конверта два сложенных листа, Буратино закинул ноги на диван и деланно-небрежно бросил через плечо:

- И чего тянула? Ты там сейчас хорошо устроилась, вот и сиди, пока я не закончу читать. А если снова тебя дёрнет что-нибудь сыграть, так я объявлю антракт – играй тогда при пустом зале, до вечера. Успокоилась? Вот и хорошо.

Поёрзав немного по сидению задом, он, видимо, нашёл наиболее удобное положение, и поднёс листы бумаги к носу.

- Вот, не пойму: очки, что-ли, заказать? Ещё утром видел всё хорошо, а сейчас слова сливаются. Ладно, ты не дёргайся! Я это уже читал, так что у меня всё-равно преимущество: если что не разберу, могу и по памяти. Только, - он бросил взгляд на Мальвину, - прежде, чем начну, послушай ещё одну новость: капитан прислал известие, что идёт сюда с выгодным фрахтом, будет через неделю-две, как погода удружит. А потом, после мелкого ремонта, пойдёт в Лиссабон. Так что, до Европы будем путешествовать с комфортом и в хорошей компании.

Ну, а теперь письмо Карлото.

 

«Здравствуй, дорогой Буратино! Мне уже сниться начало, что я тебе письмо пишу – столько времени прошло! А от тебя, кроме двух коротких весточек без обратного адреса, одна с Мальты, другая, кажется, из Боливии, за эти четыре года больше ничего не было. Знал бы ты, как всё за это время изменилось! И как я был рад получить от тебя, наконец, письмо с адресом, на который можно ответить! А завтра мой знакомый уезжает в Геную, а оттуда – пароходом в Эквадор. Это ведь, кажется, не так далеко от того места, где ты находишься (я не силён в географии). Так что это письмо я отправлю с ним, думаю, так оно дойдёт быстрее.

Как ты там? В последний раз ты писал, что у вас всё поменялось. Что это значит? То, что вы не нашли сокровищ, или, наоборот, нашли? Ты меня всегда запутывал. Только - нашли, или не нашли, а я без тебя скучаю. И ещё очень скучаю по маме. От неё у меня вообще нет никаких известий. Где-то с год назад случайно слышал, что её с каким-то театром видели то ли на Кубе, то ли где-то ещё в Южной Америке. Как её туда занесло? Но это всё неважно! Ты же сможешь узнать, я верю. И, если её вдруг встретишь, скажи, что я её люблю, и не перестаю о ней думать.

Я сделал всё, как ты мне говорил. И, знаешь, ты как в воду глядел! Всё вышло именно так. Сеньор Рафаэль оказался прекрасным человеком. Тогда он сразу ухватился за идею и начал действовать. А мне предложил партнёрство, я согласился. Сейчас он не живёт в нашем городе, потому что в прошлом году его избрали министром культуры. А я, я теперь по-прежнему его партнёр и, вдобавок, управляющий наследием М. Балтазара Сталбени, т.е., что-то вроде директора и владельца на паях и картинной галереи, и музея истории мирового театра, и театральной школы-студии «Молния». Да, старое название я сохранил.

А город наш ты бы сейчас не узнал. У сеньора Рафаэля есть идея превратить его в культурный центр страны. До этого ещё далеко, но кое-что уже сделано. По улицам, по крайней мере, вечером теперь можно ходить без опаски. После твоего исчезновения тут такое было! Около года шла настоящая война. Клан Базилевичей распался, и разные группировки чуть ли не каждый вечер устраивали перестрелки, где попало. Были грабежи, убийства, захваты заложников, но нас это не коснулось: с самого начала сеньор Рафаэль обеспечил надёжную охрану всему музейно-выставочному комплексу (да, у нас и выставки теперь проводятся!). А потом это как-то сошло на нет. Может, потому, что пришёл новый начальник полиции, может, они в основном друг-друга перестреляли, может, занялись чем-то другим, а может, просто патроны кончились. Но вот уже года два на улицах тишина. И, ты не поверишь, кто сейчас держит в руках муниципальное хозяйство! Пёстрая Мурка! Против неё ничего не нашлось, а дело она своими лапами держит крепко. Вот такие дела… «Грёзы» уже не игорное заведение, там снова театр, музыкальный. И название новое: «Шарманка». Там теперь часто выступают заезжие певцы и ансамбли. Иногда бывают даже концерты классической музыки и постановки опер. А в сквере у входа поставили бронзовую фигуру шарманщика с шарманкой и попугаем. Не знаю, как это получилось, но постепенно весь город стал её называть «папа Карло». Теперь влюблённые назначают свидание: «Встретимся в шесть у Карло»…

В нижнем музее теперь каждый день экскурсии, а экскурсоводом служит Говорящий Сверчок. Дуремар по-прежнему в психушке, а Барабас исчез. Зато «Поле Чудес» процветает. Там теперь другие хозяева, и сильно изменили правила, но народ туда валит. Слышал, что даже ведутся переговоры о продаже лицензии на право идеи и бренда игры в некоторые страны. Но Джек-пот после тебя больше уже никто не выигрывал.

Так что у меня всё хорошо. Как хотелось бы услышать то же от тебя!

Я заканчиваю письмо. Буду надеяться, что ты быстро его получишь и ответишь, а ещё лучше – приедешь ко мне. Хотя бы ненадолго. Я теперь живу в центре, напротив «Грёз», то есть, «Шарманки». Помнишь, такой особнячок с двумя башенками?

И, если приедешь до осени, то, как раз успеешь на мою свадьбу. У сеньора Рафаэля оказалась чудесная дочь. Её зовут Анжела, и она и в самом деле мой ангел.

Всё, прощай, а лучше – до скорой встречи! Если найдёшь маму, поцелуй её от меня и скажи, что я её очень жду. Я так без вас скучаю!

Карлото.»

 

- Ну, перестань же! – Буратино протянул руку к Мальвине. – Весь макияж смоешь! Всё ведь отлично! Нас ждут, и даже повод подходящий: должны же родные присутствовать на свадьбе сына. А уж как ты там сумеешь развернуться – я представляю… Ой! – Вскрикнул он, наклоняясь и поднимая с пола туфельку, только что отскочившую от его лба. – Ты туфли лучше на ноги одень. Это тебе не ощипанная курица… Всё! Не надо, я уже ухожу!

Всё, ничего я не знаю, я вообще только что пришёл! Смотри – у тебя тушь потекла!

Воспользовавшись возникшим замешательством, Буратино, вскочив с дивана, в два шага оказался у двери.

- И, пожалуйста, - сказал он, обернувшись, - помоги вечером Якобу, в баре. Он там совсем один сегодня: мучается, переживает. Он ведь искренне любит музыку. И я его тоже люблю, хоть он и брюзга, и сплетник. Спой, ладно?

Потом, уже взявшись за дверную ручку, Буратино медленно отпустил её, повернулся и решительно направился обратно к дивану.

Мальвина посмотрела на него с удивлением и присела на валик, скрестив ноги.

- Что-то забыл? Если ничего, ты лучше иди, я сейчас хочу побыть одна. Подумать хочется, как это ни покажется тебе странным. Пошумели, и хватит, дай мне успокоиться и придти в себя. И… спасибо тебе! Не знаю, за что, но – спасибо. Так ты идёшь?

- Сейчас. – Буратино облокотился о диванную спинку. – Мне тут вдруг… Короче, хочу тебе ещё одну вещь рассказать, никому не рассказывал. Про Барабаны Судьбы. Собирался одно время Карлото, но не вышло со временем. А тут вдруг припёрло, не знаю почему. Послушай, больше ведь мне может и не захотеться.

Плюхнувшись на диван и подсунув себе под поясницу подушку, он вытянул ноги и, немного помолчав, продолжил:

- Это я сейчас про Якоба сказал, и вспомнилось. Он ведь стучит на своей ударной, вот я и подумал о тех барабанах, с которых и началось… Это давно было, года через два, примерно, после тех событий, что свели нас всех вместе. Тебя тогда как раз на стажировку пригласили, в Милан. Да, именно в то время.

Театр на следующий день выезжал на гастроли, была обычная суета, и что-то, как водится, забыли взять. Кажется, осветительную установку. Так что, пока Карло утрясал проблемы с чиновниками, а труппа сидела на чемоданах, я взял у Карло ключик, и подогнал реквизиторский фургон к нашей каморке. Фургон, само-собой, я оставил стоять у входа, а сам быстренько сошёл вниз и открыл дверцу. Засветил приготовленный фонарь, и начал спускаться по ступенькам. По сторонам я не смотрел: не в первый раз, да и торопился я, помню. Однако, у большого каменного столба – помнишь, слева, перед мостиком? – остановился. Потому что из темноты, там, за столбом, отчётливо доносились звуки ударов, как если бы кто-то неравномерно и беспорядочно ударял мягкой лапой по большим и маленьким барабанам. Я чуть вывернул фитиль в лампе, поднял её над головой, и шагнул в проход. Нет, страха у меня не было. Ну, не то, чтобы совсем, но коленки не тряслись. Было, скорее, любопытно.

Проход этот мы вместе с Карло обнаружили ещё месяца два назад. Случайно это вышло: просто мне приспичило, в аккурат, когда мы вместе шли к тому же мостику, что перед входом в театр. Зачем шли – я сейчас уже не помню, да оно и не важно. А когда я заскочил за столб, да ещё с фонарём, гляжу – а тропинка-то идёт дальше, и доходит до стены, а в ней трещина шириной с задницу нашей мэрши. Я крикнул папу Карло. Да дело не в том, как всё это происходило, а что мы там нашли, когда решились и пролезли в трещину.

Я тебе уже рассказывал как-то: музей там оказался, да ещё распланированный и с экспонатами, выложенными и выставленными со знанием дела. Да, интересный, видимо, он был человек – покойный флибустьер, капитан Игрок! Мы там тогда всю ночь, наверное, провели, шаря глазами и удивляясь. Да и потом ещё раза два приходили, но впечатление слабее не стало.

И вот что меня тогда удивило, так это то, как настойчиво Карло требовал, чтобы я никому об этом не рассказывал. Это теперь я понимаю, что он сразу, видно, сообразил, что мы нашли, и какой ажиотаж может вокруг этого подняться. Он-то, в отличие от меня, предание о спрятанных сокровищах знал с детства. И понимал, чем всё это может кончиться.

Но ладно, я не об этом. Всё-равно, ошибался и Карло, и предание. А тогда, услышав барабаны, я лишь страшно заинтересовался: мы там уже всё облазили, нечему там было стучать.

- А выпить у тебя что-нибудь найдётся? – Прервал он сам себя. – В глотку, как песком посыпали!

Ожидая, пока Мальвина, подойдя к старому резному буфету, что-то отмеривала в длинный узкий стакан, Буратино откинулся на спинку дивана и закрыл глаза.

- На, возьми! – Приподняв веки, он увидел тот же стакан, но уже на две трети наполненный какой-то мутно-зелёной жидкостью, у самого своего носа.

- Бери, говорю, не бойся – яды у меня на кухне хранятся! – Мальвина улыбнулась, блеснув на мгновение изумительно белыми зубами. – Это настой из кактуса, хорошо освежает. Не кривись! Специально для тебя, дурака, я туда рому плеснула.

- Спасибо, благодетельница, - прошептал Буратино и, зажмурившись, сделал глоток.

- М-м! А знаешь, ведь неплохо! – он глотнул ещё раз и, быстро опустошив стакан, поставил его на пол. – Потом рецепт напишешь, я капитана угощу. Ладно, я заканчиваю, потерпи.

- Короче, там оказался ещё один боковой проход. Но заметить его можно было, если только прямо к нему подойти, да ещё голову за выступ засунуть. Если бы не звук ударов, нипочём бы я его не обнаружил. Ну, пролез я туда. Было там небольшое пространство, не больше стойла для лошади, со стенами, сходящимися кверху на манер сведённых ладоней. А сверху, что самое интересное, чуть-чуть, но проникал свет. Видно, было там какое-то отверстие, я потом, уже наверху, сколько раз пытался его найти, но не нашёл. Вот. А ещё там был простой деревянный стол с чернильницей и прочим, и толстая старая, открытая тетрадь. Её я взял с собой. А по стенам были развешены барабаны. То есть, не барабаны, а всякие штуки типа бубнов, тамтамов и прочего, по чему надо бить, чтобы они звучали. Впрочем, один настоящий барабан там тоже был – стоял на полу у стола, а на нём стояла пустая бутылка рома. Звук же в этой неживой коллекции производил самый, что ни на есть, живой предмет: обыкновенный воробей. Он, видно, случайно в это потайное отверстие сверху залетел, ошалел совсем, и теперь метался, натыкаясь на развешенные всюду эти… экспонаты. Отсюда и звук ударов. Воробья я поймал, колпаком. Не сразу, конечно. Хотел оставить у себя, приручить, может быть, но потом выпустил – воробьи, они ведь в неволе не живут. Ну а дальше – дальше всё. Вернулся, забрал фонари для осветителя, вышел наружу. Я ведь даже не подумал, что всё это могло быть не случайным. Что это судьба меня тогда позвала, ударив в барабаны.

А тетрадь эта – я её только дня через два открыл, не до того было – оказалась судовым журналом, куда старый пират вписывал все события, из года в год. Я её долго разбирал: почерк у капитана был препаршивейший. Там и про барабаны тоже было, сочетание это – Барабаны Судьбы – я у него впервые прочёл. Это, когда он писал, как они шли по Амазонке, и провиант закончился, а высадиться было нельзя: на берегу ждали воинственные племена. И они всё время били в свои барабаны, а впереди, среди джунглей был где-то укрыт легендарный Золотой город. Да, немало я времени провёл над этой тетрадью.

Кажется, я тебя вконец утомил? – Буратино перевёл взгляд на Мальвину, слушавшую откинув голову и полузакрыв глаза.

- Нет, ты продолжай, мне интересно, - мягко произнесла она, не открывая глаз, - хотя, если ты сам устал, то мы можем прерваться и спуститься вниз, пообедать. А потом ты мне всё расскажешь до конца, я теперь не успокоюсь, пока не буду всего знать. Я так и вижу этого морского разбойника – как он стоит на палубе своего корабля, весь заросший, в малиновом камзоле, и курит трубку, вслушиваясь в бой барабанов… А Золотой город он нашёл?

- Чёрта рытого он нашёл! – хмыкнул Буратино. – Так же, как мы, с нашим уже капитаном, когда отправились на поиски спрятанных сокровищ, в то место, которое было подробно описано в журнале. Место-то мы нашли, только на месте этом, на проклятом том острове, вот уже почти сто лет, как была построена военная база. Где там теперь искать? А нас месяц держали в грязной камере и таскали на допросы, принявши за шпионов. Да, пошло оно! А повезло нам уже потом, но это ты знаешь. Добрались сюда, кой-какие деньги ещё сохранились, мы их и пустили в дело: купили за гроши несколько старых плоскодонок, и организовали первую каботажную флотилию в этом забытом богом краю, где грузы между селениями и городами неделями переправлялись по горным тропинкам на спинах полудохлых мулов. Даже не верится, сколько мы здесь наворотили за это время!

Всё, хватит! Солнце клонится к горам, скоро жара спадёт. Сиеста кончается, пора заняться делами. Воспоминания – штука хорошая, но утомительная. Ты отдохни теперь, тебе ещё выступать вечером, а я пойду.

- Опять в порт, со своей дурацкой шарманкой? Тебе перед людьми не стыдно, всё же уважаемый член общества, как говорят!

- А я шляпу у старьёвщика купил – всё лицо закрывает! И пончо, кто меня в них узнает?

Буратино рассмеялся, встал, и, нагнувшись, поцеловал Мальвину в волосы.

- А за прогулки с шарманкой ты не сердись! Чего-то мне стало не хватать в последнее время. Я ведь в порту даже не играю почти, так – хожу, слушаю. Там разные люди бывают, со всего света. Может, что и услышу. Тесно мне бывает по вечерам, сам не знаю почему. Казалось бы, глупо – всё так отлично наладилось, а мне в этом тесно. Как в неразношенных башмаках или куртке с чужого плеча, что на два размера меньше, чем надо. И что делать, не знаю. Вот и хожу, слушаю… Но…, молчат мои барабаны!

 

ЭПИЛОГ.

 

Старый Петри был недоволен: до ужина оставалось не более получаса, и новая служанка Мария, - всех служанок за последние пять или десять… или больше лет, звали Мария, - уже пару раз заглядывала в мастерскую с напоминанием, что госпожа не любит долго ждать. Все куда-то спешат… А зачем? Зачем спешить тому, у кого всё есть? И куда? Разве, только в могилу. Да, Берта была бы рада. Но она подождёт. И с этим, и с ужином. А ему ещё нужно подобрать рисунок и форму для рамы к картине, заказ на которую привёз вчера сам сеньор Карлото, зять уважаемого сеньора Рафаэля Сталбени – министра культуры и президента фонда имени своего отца. О, он молодец, этот маленький сеньор Карлото! Ещё вчера его никто не знал, а сегодня лучшие люди города считают за честь пожать ему руку. Став управляющим наследием деда своей жены, он быстро развернулся. Поговаривают, что закрытие «Золотых грёз» - его рук дело. Ещё говорят, что его имя слишком часто упоминают в преддверии выборов нового мэра. Сплетни сплетнями, однако, наблюдательности и вкуса у него не отнимешь. Как это он вчера сказал:

- Сеньор Петримо! Не нужно никакой позолоты: это будет диссонансом – картина проста, как кусок хлеба. Она стара. И то, что на ней изображено, старо, как мир: воздаяние живущему – кем бы он не был. Святым, или грешником, президентом, или простым пахарем – чувство голода, как и чувство любви, знакомо всем. Поэтому, пусть будет красиво, но не вычурно, добротно, но не тяжеловесно. Не надо дубовых листьев и гроздьев винограда, перевитых лентою. Пусть будет тёплое, живое дерево, обрамляющее картину, и не заставляющее посетителя смотреть вместо неё на раму.

Легко сказать! Не так уж трудно вырезать красивый орнамент, но сделать так, чтобы он, оставаясь красивым, подчёркивал красоту помещённого в него, будучи незаметным – это уже совсем другой уровень мастерства. Но в своё мастерство Петри верил: недаром уже пару десятков лет он считается лучшим резчиком по дереву не только в городе, но и во всей стране.

Откинув с плеч шерстяной плед, он подошёл к верстаку. Так, дубовую раму вы не хотите! Ну, а что тут есть? Сосна, кедр, кипарис, ольха… Нет, мягкая древесина не пойдёт. Можно бы клён – хороший блеск при полировке, красивая текстура. Нет, тоже нет… Тогда что? Красное дерево отпадает… Может, груша? Режется легко, цвет тёплый, хорошо полируется. Или… да! Возьму-ка я яблоню: цвет желтовато-розовый, нейтральный и в то же время живой, хорошая прочность, да и режется неплохо. И никаких багетных ухищрений! Распилить полено вдоль и никак не обрабатывать, только зачистить. И пустить по скруглённой поверхности барельефом побеги плюща. Да, это может получиться. Вот сейчас и попробуем. А вот и подходящее полено!

Петри вытащил из штабеля необработанных заготовок большое ровное, уже ошкуренное полено, и, положив его одним концом на верстак, придирчиво осмотрел срез. Потом повернул голову к распиловочному станку и, крякнув с досады, выругался:

- Десять чертей на сковородку, и пусть смердят на слабом огне! Совсем память отшибло! Вчера ещё хотел поменять приводной ремень, а теперь вот жди, когда служанка сбегает в лавку! Да её ещё и послать туда надо будет, и при этом поругаться с Бертой. Нет уж, что-то я сделаю и сейчас! Распилить я успею, а вот кто мне мешает попробовать начать орнамент?

С этими словами, отложив полено, он протянул руку к полке со вставленными в пропилы стамесками и, немного помедлив, выбрал проходную с широким скруглённым лезвием. Осмотрев заточку фаски и проверив её, сняв несколько волосков с тыльной стороны ладони, Петри достал из кармана любимую бриаровую трубку, стиснул мундштук зубами, снова взял полено и, уперев его одним торцом в верстак, а другим в свой выпуклый живот, плавно повёл стамеской по поверхности полена, постепенно усиливая нажим.

- Ай! – Возглас сопровождался стуком упавшей на каменный пол стамески. Петри с недоумением смотрел на большой палец левой руки, где из продольного пореза медленно выпячивалась крупная капля крови.

- Как подмастерье… - пробормотал он с отвращением. И замер. Трубка раскачивалась, плотно ухваченная жёлтыми, но ещё крепкими зубами, меж раздвинутых в недобром оскале губ.

- А кто крикнул? – Петри обвёл взглядом помещение мастерской, - я и рта не раскрывал! Мне что, мерещиться начало? Ну, нет, этого вы не дождётесь!

Вынув трубку и вложив вместо неё палец, он минуту постоял, потом зло сплюнул в сторону, снова закусил трубку зубами и, нагнувшись, потянулся за упавшей стамеской.

Полено, прижатое левым локтем к туловищу, выскользнуло из-под руки и, ударившись торцом об верстак и перевернувшись в воздухе, другим торцом стукнуло Петри по затылку.

…

 

Вот теперь всё. Дальше была другая история.

 

3 декабря 2009 г. Москва, 23.39.

 

Памяти Алексея Толстого, где бы он ни был…

 

БЛЮЗ ШАРМАНКИ И БАРАБАНОВ СУДЬБЫ

или

СНОВА ЗОЛОТОЙ КЛЮЧИК, НЕСКОЛЬКО ЛЕТ СПУСТЯ

***

 

…А роза упала на лапу Азора…

 

Пролог.

 

… Занавес поднимался и опускался. Цветы летели на сцену, как конфетти из новогодней хлопушки. Зрители были в восторге. А за кулисами… за кулисами уставшие и привычно голодные актеры так же привычно проклинали сырую и не по сезону холодную погоду, мрачно шутили и рассказывали анекдоты о Поле Чудес…

… На Поле Чудес в эту пятницу, последнюю в месяце, было не протолкнуться. Жители города во главе с губернатором в окружении полицейских в парадных ошейниках группами по двое – трое и целыми компаниями дефилировали взад и вперед, упрямо не замечая грязь, налипавшую на банкетные туфли и спущенные (у женщин - по причине теплого вечера и возможности продемонстрировать различной вольности декольте) до земли накидки.

Ждали начала Игры. Ведущий реалити-шоу, непревзойденный импровизатор и ответственный секретарь партии социальной экологии Дуремар, что-то настойчиво втолковывал обер-полицмейстеру, вольготно расположившему на низеньком столике жюри свой необъятный зад в форменных штанах с лампасами и бубенчиками. Помимо организации игры, Дуремар в последнее время прославился произнесённым как-то раз за обильным столом лозунгом, который, вообще-то, был сказан как очередной тост: «За чистоту экологических нищ!». Тем не менее, лозунг был быстро взят на вооружение полицией и миграционной службой. Оказался, как говорится, к месту… Но это другая тема, и мы отвлеклись, а, между тем, близилась полночь. Ставки возрастали. Участники Игры, отделенные от прочей публики барьером из воткнутых в землю штыковых лопат, нервно переговаривались, время от времени бросая взгляды на расположенное в отдалении брезентовое полотнище с нарисованным на нём полосатым шлагбаумом перед входом в большую каркасную палатку, декорированную гирляндами разноцветных лампочек. Лампочки, временами вспыхивая, озаряли надпись, сделанную разного размера корявыми буквами: «Оставь надежду, всяк сюда входящий. Получишь на выходе».

Буратино, растолкав локтями игроков, месящих ногами грязь у частокола из отполированных черенков, взглянул на палатку, потом на луну, потом – на вытащенные из кармана обрезанных джинсов часы «Breitlink» без браслета и с обломанным ушком, и проорал в разверзшееся пространство, наполненное дёргающимися тенями: «Пора! Не хрен коту яйца…» - остальная часть фразы потонула в обвальном хрипе включённого мегафона:

- Господа участники! Зрители! Гости! Дорогой губернатор! Мы начинаем!!! Участникам приготовиться! Зелёная ракета означает начало Игры!! На старт!!!

Ждать, правда, пришлось ещё минут пять: не могли найти спички. Потом ракета цвиркнула по тёмному низкому небу и взорвалась зелёными искрами…

 

1.

… Карлотино Маль-арт-Пьеро (Карлото – в обиходе) считался сыном Мальвины и Пьеро, в чём, конечно, и не должно было возникать никаких сомнений у любого, кто хоть раз взглянул на его острый вытянутый вперёд нос. Рождённый в гастрольной поездке, в раскачивающемся по ухабам фургончике труппы театра, он принял это как должное, и рос в мире закулисья и уезженных дорог, придорожных харчевен и ярморочных площадей, не зная другого и не испытывая сожаления о том, чего не знал. Мир был тесен, обжит и знаком каждым своим закоулком, каждой разбитой колеёй, каждым голосом, выводящим с похмелья песню о юной любви и чистых сердцах.

Воспитывали Карлото все – и никто. Пока был жив папа Карло, они много времени проводили вместе. Потом папа Карло простудился, долго лежал, кашляя, и всё просил, чтобы принесли его старую шарманку. Потом папы Карло не стало. Потом не стало и театра. Так получилось, что в суматохе все про всё забыли. В том числе и про то, что надо платить налоги. Этим обычно занимался сам Карло, да и по документам директором и владельцем театра числился он. Так что, когда подошло время платить, вдруг оказалось, что платить-то нечем.

Буратино, взявший на себя после похорон право считаться главой труппы (против чего никто и не возражал, потому что, честно говоря, всем было «по-барабану»), вначале особо озабочен не был: дело-то житейское. Но дело упрямо не хотело соответствовать данному определению и норовило перерасти в дело совсем иного свойства.

Тогда Буратино решился на крайний шаг: он договорился о залоге помещения и оборудования того театра, вход в который открывался из старой каморки папы Карло. Того самого, что дал всему начало, а теперь снова был заброшен. Вход в него, как и прежде, был занавешен тем же старым холстом, изображавшим очаг с варящейся в котелке похлёбкой. По сути, всё это не имело большого значения: театр давно уже стал разъездным, и спектакли шли где угодно, но только не там, где когда-то всё начиналось. Но вот то, что произошло, когда дошло до дела, стало для Буратино ударом, от которого он, даже спустя время, так и не сумел полностью оправиться…

 

… С Буратино отношения у Карлото всегда были непростыми. Когда он подрос и начал понимать, что вокруг, кроме мамы и дедушки Карло, есть и другие люди, которых не очень сильно заботит: ел он, или ещё нет, или что очень жалко упавшего в лужу синего с красным тряпичного клоуна, подаренного только вчера – ему не раз доводилось слышать о приключениях этого тощего человечка. Больше, честно говоря, похожего на палку, к которой приделали ради смеха руки и ноги, и вырядили почему-то в одежду, делающую его ещё более нелепым. Всегда суетящегося и бегающего туда-сюда, вечно чем-то озабоченного. Потом, пару раз, он попадал, что говорится, «под горячую руку», и воспоминания не были особо приятными. Правда, был один случай, который мог бы и забыться, но почему-то засел в памяти, как завалявшаяся в подкладке иголка от новогодней ёлки: что там колется – непонятно, но избавиться не удаётся.

Было это как-то раз ранним утром, на большой, ещё не проснувшейся ярмарке, где труппа ждала разрешения от местных властей, чтобы повеселить приходящий в себя с похмелья ярмарочный люд. Карлото сидел, расслабившись и прикрыв глаза, у колеса повозки, на траве, вспыхивавшей в лучах поднимающегося солнца россыпями капелек росы. Текущие размышления были сосредоточены на дилемме: стоит ли ему забраться вовнутрь и поспать, или лучше всё же сбегать к колодцу, где сейчас на мангале, притащенном из фургона, в котором ехали главные артисты и их главные сопровождающие, уже готовился ранний завтрак. Доносившийся запах, по крайней мере, говорил в пользу второго решения. Размышления прервал неожиданный щелчок по кончику носа, выставленного навстречу лёгкому ветерку, несущему завораживающие воображение ароматы.

Карлото сказал: «Ой!», и открыл глаза. Обидчиком оказался тот самый дядя Буратино, которого взрослые за глаза называли «Дыроколом», «Ключником», а иногда даже «Обструганной растопкой». В глаза, правда, говорилось совсем другое.

И вот теперь этот неприятный тип, выряженный, словно огородное пугало, в чёрные кожаные штаны, красную майку с надписью «In memory of our meeting» и покрытую заклёпками «косуху», распяливший от уха до уха свой рот, стоял над Карлото и явно чего-то ждал. Так и не дождавшись, он, в два приёма сложил свои широко расставленные ноги, и уселся рядом. Потом, положив жёсткую ладонь на шею Карлото, сказал:

- Малец, тебе сегодня ведь пять лет стукнуло, так?

Карлото честно попытался вспомнить, но, ничего не вспомнив, тем не менее, утвердительно кивнул головой.

- Да-а, время летит, - Буратино пошарил в нагрудном кармане и, вытащив оттуда что-то, блеснувшее неожиданной яркой искоркой, продолжил:

- Возьми вот, – на тонком чёрном шёлковом шнурке раскачивался маленький, с ноготь мизинца, золотой ключик.

- Носи, и никогда не снимай. Будет время… Да, будет время, и я тебе подарю большой! – и, откинувшись на ступицу колеса, он рассмеялся неожиданно звонко и чисто, спугнув сидящего на ободе воробья, давно уже с интересом наблюдавшего за копошением в траве какой-то букашки. Потом снова в два приёма подобрал под себя ноги, неожиданно резко выпрямил их, и, широко шагая, направился к колодцу.

- Маму поцелуй! – донеслось уже издали.

 

… Маму Карлото любил. Она была ласковая, тёплая, очень красивая и хорошо пахла. В первый год его жизни они не расставались совсем, а если и расставались, то не больше, чем на минуту. Во второй год – уже на две минуты. А потом - рядом, большей частью, был папа Карло. Маме приходилось много работать: репетиции, разучивание новых ролей, и выступления. На сценах разных театров, понатыканных повсюду, как грибы после дождя, на разных площадях и площадках, в придорожных харчевнях (когда дела шли неважно), в домах любителей театра и вообще… любителей. Всё чаще и чаще Карлото видел её усталой, раздражённой, а порой – и пьяной. Но его она любила. Только на это чем дальше – тем меньше оставалось времени, а иногда и просто забывалось…

А вот Пьеро Карлото практически не знал и не помнил. После его рождения Пьеро, видимо от радости, ушёл в запой. Причём такой, какой бывает чаще, когда человек пытается залить самоё чёрное горе. Попытки окружающих помочь ни к чему не приводили: Пьеро не слушал ни Мальвину, ни Папу Карло, а после разговора с Буратино, однажды пытался поджечь фургон с реквизитом. Постепенно от него все отвернулись, и участие он находил только в старом блохастом Артемоне, с которым часто сидел вечерами, тоскливо скуля на Луну. Но Луна бывает не всегда, и однажды утром проснувшиеся артисты нашли на берегу пруда с лягушками только колпак Пьеро. Самого его так и не нашли.

 

…А время шло. И дошло, наконец, до той самой точки, момента, столба с указателем поворота, откуда, собственно, и начались события, о которых мы сейчас говорим…

Если вернуться немного назад, то станет ясно, что всё началось после ухода Папы Карло. Хотя – кто знает? Может, гораздо раньше, а, может, ещё и не начиналось, и мы успели к первому акту пьесы, и занавес только поднимается…

 

2.

… Был дождь. Не шёл, а именно – был. Смешавшийся с ветром в какую-то единую мокрую массу, которая валилась на голову сверху, или вдруг била с размаху с неожиданной стороны, покрывая всё влажной пеленой. Сложив большой чёрный зонт и стряхнув с него брызги в лужу, удерживаемую плотиной кирпичного бордюрчика перед ступеньками, ведущими вниз, к двери в каморку, Буратино сразу перепрыгнул их (всего-то три), и, достав из кармана ключ, начал возиться с замком. Потом дёрнул щеколду, откинул в сторону занесённую сюда непогодой сломанную ветку, и распахнул дверь. Внутри было темно и сыро, пахло плесенью и мышиным помётом. Засветив припасённый фонарь, он осторожно спустился ещё на две ступеньки и поставил фонарь в нишу маленького окна у входной двери, давно уже не отличающегося по виду от стен, серого, покрытого пылью и паутиной.

Потом опустился на колени и, согнувшись, запустил руку в щель, скрытую тенью от ступеньки на месте выкрошившегося от времени камня. Всунув её по локоть, он долго шарил там. Потом почти лёг на пол, опершись ладонью другой руки о холодные влажные плиты, и снова полез расцарапанными пальцами в осыпающуюся мелким острым щебнем темноту. Потом вытащил руку, некоторое время с удивлением её рассматривал, потом взял из ниши фонарь, поставил его перед щелью, и, выгнувшись коромыслом, всунул туда свой нос, стараясь разглядеть, что позволял видеть проникающий свет. Не увидев ничего, на что стоило бы смотреть, он сел на пол и вновь запустил под ступеньку начавшие вдруг дрожать пальцы. В этом положении он находился довольно долго. Затем вытащил руку, вытер её об перемазанные и без того уже штаны, сел, скрестив ноги, посидел немного, слегка раскачиваясь, и тихонько завыл…

 

…Официальная версия звучала так: во время суеты, связанной с проводами Папы Карло, кто-то, подсуетившись, выкрал Золотой Ключик. Так что теперь в карстовую пещеру, где находилось всё оборудование, реквизит и многое другое, до разбора чего так и не дошли руки (времени не хватало), и вход в которую был из папыкарлиной каморки, попасть было никак невозможно. Потому что просто сломать дверь было нельзя: если бы дверь открылась не естественным образом (т.е., не при помощи ключа), то сработала бы сложная и никем не изученная система защиты от постороннего проникновения. А уже это, в свою очередь, привело бы к банальному обвалу скальных, сланцевых и прочих пород и к подъёму грунтовых вод до уровня, представляющего угрозу сельскому хозяйству всей прилегающей территории. Что, конечно, никому не было нужно.

А то, что именно так всё и произойдёт, подтверждалось документами, представленными на суде по делу о банкротстве театра «Молния» Говорящим Сверчком, как оказалось - поверенным в делах безвременно ушедшего Папы Карло, унёсшего с собой, выходит, не одну тайну.

Впрочем, дело быстро свернули. Обанкротившийся театр ушёл с молотка. Причём, новым владельцем бренда, четырёх фургонов, двух открытых повозок, декораций и разборной сцены стал не кто иной, как старый знакомый К. Барабас, изменивший, правда, за последнее время свой имидж, причём, весьма радикально. Он не только сбрил бороду, но и вообще обрил все волосы: на голове, на руках и ногах, и даже на груди и спине. Поменял он, впрочем, не только имидж, но и покровителей, и род занятий: до закончившихся для него удачно (а кто бы сомневался?) торгов, он возглавлял службу охраны одного банка и двух весьма влиятельных персон. Вместо плётки он теперь носил под полой хорошо отглаженного пиджака нунчаки, отделанные пластинками из черепахового панциря, а где он достал подобное украшение – никто не спрашивал.

Артистам был предоставлен (в соответствии с новыми веяниями в политике) выбор: либо катиться к чёртовой матери, либо идти по контракту к чёртовой бабушке – именно так в театральных кругах называли режиссёра, который (которая) был приглашён на должность художественного руководителя, и уже, по слухам, дал (дала) своё согласие.

Ещё через несколько дней на дверях суда и на одном из фургонов был вывешен список,

где в алфавитном порядке были поименованы те артисты и работники сцены, которые в чём-то подходили чёртовой бабушке, и могли уже не сильно переживать относительно трудоустройства. Надо ли говорить, что имени Буратино там не было?

 

3.

…Зимой в каморке было холодно. Со всем прочим Карлото освоился быстро, а вот к холоду привыкнуть не мог. Особенно по утрам, когда после яркого сна - а снились ему всегда только приятные и тёплые вещи: играющие котята, берег моря под пальмами, залитый солнцем, вязаные шерстяные чулки в белую, красную и жёлтую полоску – холод сырой холодной змеёй заползал под дырявое одеяло. И тогда он жалел себя. И ещё жалел, что прошлое, даже такое недавнее, как у него, переделать нельзя…

 

…Карлото сидел на диване. Точнее – на том, что осталось от почтенного изделия старых мастеров, к созданию которого, по слухам, приложил руку сам Джузеппе Сизый Нос, тот самый, в мастерской которого и объявилось впервые говорящее полено, подаренное вслед за тем старому шарманщику. Буратино, по крайней мере, любил, то ли в шутку, то ли серьёзно, говорить: «Вы там поаккуратней на диване толкитесь: его каркас – моё родовое гнездо.» Хотя, возможно, он имел в виду совсем другое.

Так или иначе, но диван много лет был неотъемлемым атрибутом фургона, где находились и костюмерная, и гримёрная, и канцелярия этого театра на колёсах. Заодно он служил местом переговоров, а так же тайных встреч и свиданий, а случалось, выступал в роли реквизита в некоторых спектаклях.

Теперь же его шёлковая и некогда зелёная с золотом обивка давно выцвела и истёрлась, а в самом удобном для сидения месте торчали, прорвавшие её, пружины.

- Карлото, солнышко моё, - Мальвина сделала шаг к дивану и, опустив на мгновенье голову, коснулась приоткрытыми губами сцепленных на груди пальцев, уронив на лицо завитые локоны своих чудных волос, - ты сейчас послушай меня не перебивая: мне трудно это говорить, но так надо.

- Хорошо, мам! – сложив руки на коленях и подавшись чуть вперёд, Карлото всем своим видом изображал внимание.

- Видишь, дело в том, что меня оставляют в театре: им нужна главная героиня. Но ты, - синие локоны пришли в движение, качнувшись из стороны в сторону, - со мной остаться не сможешь. Они поставили в контракте условие, что актёр должен быть совершенно свободен и ни от чего не зависеть… А я, я без театра – ничто. Он – вся моя жизнь. Что же мне делать, что мне делать, господи? Ты хоть немного понимаешь меня?! - Она сделала порывистое движение и опустилась на диван, разметав по сидению синие волнистые складки своего любимого вечернего платья, где кружева были как белые клочья пены на гребнях волн.

Карлото сидел не двигаясь, не поднимая головы. Какие-то мысли появлялись и исчезали, но на мир вдруг опустилась туманная завеса, из-за которой, казалось - с запозданием, долетали обрывки ничего не значащих и сказанных непонятно кем и кому слов:

- Глупыш! Я люблю тебя! Мы всегда будем вместе, только надо немного подождать. Придётся потерпеть. Но я тебя не оставлю! Ты поживёшь какое-то время без меня, у моей двоюродной сестры, я с нею уже говорила… А позже всё наладится… Ты ведь не обижаешься? Ты любишь меня по-прежнему?..

Мотнув головой, Карлото вынырнул вдруг из залившего всё вокруг тумана, и, внезапно ощутив себя большим, умным и сильным, взял в ладони руки Мальвины, которыми она нервно теребила подол платья, и сказал, как ему казалось, очень чётко и твёрдо:

- Не волнуйся, мама, всё нормально. Я понимаю. Только я не поеду к твоей сестре, я останусь здесь: вчера дядя Буратино говорил, что если кому не найдётся места, он может остаться жить у него, в каморке. Я останусь. А вдруг Буратино найдёт ещё раз золотой ключик? Тогда я могу стать помощником режиссёра, и буду ставить для тебя новые спектакли.

Мальвина выпрямилась и, проведя ладонью по лицу, довольно долго сидела молча, без единого движения, не слышно было даже дыхания.

- Пусть так, - сказала она какое-то время спустя, - может быть… Я поговорю с Буратино, а потом мы всё решим.

 

4.

…Ветер отшвырнул входную дверь на косяк, и она обиженно заскрипела, пропуская вовнутрь окутанного водяной пылью и клетчатым шерстяным пледом, со съехавшим на глаза колпаком, Буратино с сумкой на плече, прижимающего к груди блестящую мокрыми потёками шарманку.

- Эй, почему печка до сих пор не топлена? – спустившись со ступенек и поставив шарманку в угол, Буратино уставился немигающими глазами на заспанную рожицу Карлото, высунувшуюся из-под одеяла. – Я уже на двух вокзалах отработал, а ты всё дрыхнешь! Чтобы через минуту всё было тепло и красиво! Давай, давай: я завтрак принёс!

- Так нету дров же, - Карлото спустил ноги с кушетки, но сбрасывать с себя одеяло не спешил, - вчера ещё закончились.

- Дрова заканчиваются, а возможности мышления и находчивости беспредельны, - Буратино, прыгая на одной ноге, пытался стряхнуть с другой насквозь промокший башмак, - посмотри за дверью!

За дверью действительно оказалась довольно большая, завёрнутая в промокшие тряпки и перевязанная верёвками, картонная коробка. Пыхтя и оскальзываясь на мокрых ступенях, Карлото с трудом (и как это Буратино умудрился один допереть её сюда?) втащил коробку вовнутрь помещения и откантовал её ближе к приобретённой недавно по случаю (на свалке) железной проржавевшей печке.

- Ну, чего ждёшь? – Буратино подошёл к коробке и принялся распутывать разнообразные узлы, стягивающие порванную во многих местах картонную поверхность во что-то годное для транспортировки. Внезапно одна из стенок разошлась под давлением содержимого, и оно колышущейся грудой вывалилось на пол. Книги, папки с тесёмочными завязками, стопки бумаг, тут же рассыпавшиеся белыми веерами…

- Что это? – Карлото нагнулся и поднял один лист. По его поверхности бежали выцветшие чернильные строчки. Бросились в глаза несколько, обведённые жирной неровной рамкой с нарисованным внизу унылым профилем:

«…Коль ищешь – значит, ты живёшь.

Но вот готов ли ты принять,

Что обрести, возможно, сможешь?

Коль этим ты не преумножишь

Богатства своего?

Коль, может, не дано понять

Открытого сокровища?»

- Дай-ка! – Буратино взял лист из его пальцев, поднёс к глазам и отбросил на кучу других бумаг.

- Не только мы попали под обвал, а грохнуться с высоты ещё хуже, чем упасть, споткнувшись, - довольно туманно выразился он и продолжил, нагнувшись и перебирая высыпавшиеся из коробки книги и стянутые верёвочками папки и пачки бумаг. – Сегодня банкротили «Вечернюю звезду». Вот уж чего я и предположить никогда не мог. Однако, свершилось же!.. Сам чёрт не разберёт, что тут понамешано, - он пнул ногой, выпрямившись, стопку рассыпавшихся листков и, повернувшись, направился к столу.

Название «Вечерняя звезда» на протяжении, уж и не вспомнить – скольких лет, носил главный городской театр, бывший до последнего времени визитной карточкой города. Что могло случиться с этим колоссом, не раз перекрывавшим дорогу их «Молнии», и работавшим постоянно в режиме аншлага, Карлото представить не мог. Что он и сказал тут же, по простоте душевной.

Буратино, развалившись на хромой деревянной скамье и задрав грязные ноги на стол, только усмехнулся.

- А ты слышал, что наш мэр опять попался на взятке? – доверительно спросил он. – Так вот, на этот раз отмазаться у него не совсем вышло. А городской совет, по слухам, уже ищет преемника. А главный режиссёр «Вечерней Звезды» - зять нынешнего мэра. Уходит главный герой – значит, пора менять декорацию. Ты, светлое будущее подмосток! Ухватил ты суть? Учись режиссуре у жизни!

Карлото промолчал. Понял он не всё, но то, что понял, отбило желание продолжать разговор.

Чуть позже, Буратино вновь заговорил, уже в другом тоне:

- Так вот: сегодня там, у «Звезды», прямо под дождь выволакивали реквизит и много ещё чего… Эту коробку я случайно зацепил, потому что она валялась в стороне и до неё никому не было дела. Подумал: скорее всего, из канцелярии. Ну, значит, сгодится для поднятия температуры на градус-другой. Потому как бумага – те же дрова, только пристроенные на другую должность. Однако ошибся… тут, видно, сценарный архив. Это ведь жечь – рука не поднимется. А, ладно! Доставай из сумки помидоры, там ещё кусок сыра должен быть… и зелёный лук… Перебьёмся сегодня без чая, не впервой!

…День продолжался, и был он, наверное, всё же хорошим, а помидоры - сладкими и сочными. Но таких дней было не так уж много.

Обычно Буратино возвращался домой мрачным, сам не начинал никаких разговоров, и игнорировал любые, заданные ему, вопросы. Дела шли неважно, или, попросту, скверно. Выручки от игры на шарманке, прочтения перед собравшейся публикой монологов или стояния на голове во время произнесения особенно понравившихся зрителям реплик на бис хватало только на ранний завтрак и поздний ужин, и то, если не считать их за одну порцию, разделенную на два приёма, а было-то именно так. Карлото не раз пытался найти хоть какое-нибудь занятие, позволившее ему перестать ощущать себя бесполезной вещью, обузой, но все попытки были тщетны. Он был бы рад любой работе, даже самой тяжёлой и неприятной, но её не находилось, несмотря на то, что вокруг кипела жизнь, и в этом вареве чего только не было намешано… Как-то он попытался устроиться в бригаду мусорщиков, собирающих и вывозящих по утрам то, что город переваривал за ночь. Главный команды из четырёх незлобливых весёлых оборванцев, разнообразно, но всё же лучше, чем Карлото, одетых, долго и пристально его разглядывал. Потом спросил:

- Слушай, а кто тебя прислал? Ты чей?

- Я сам по себе, просто работу ищу, - ответил Карлото, не подозревавший до этого, что для уборки мусора нужна чья-то рекомендация.

Главный раздвинул небритые толстые щёки в радостной ухмылке:

- А что ты думал, мы тут делаем, а?

- Как это? Мусор, конечно… вывозите…

- Иди, убогий! – мусорщик сплюнул себе под ноги и вытер рот предплечьем мускулистой руки. – Мы золото собираем! Золото, понял? А ты хотел вот так – придти, и запросто! Иди, здесь чужие не работают!

И Карлото пошёл. К себе в каморку, ждать Буратино, который должен был скоро вернуться после второго за день выхода с шарманкой на вокзальную площадь.

 

Зиму, всё же, кое-как пережили. Весна обещала быть тёплой. Но тут на голову свалилась новая беда: Буратино заболел игроманией.

 

5.

Мальвина за то время, пока происходили описываемые события, заезжала к ним в каморку дважды, каждый раз – с полными сумками, свёртками и источающими полузабытый аромат пакетами, которые потом, когда всё, имевшее начало, в соответствии с логикой подходило к концу, служили отличной растопкой. Со времени последнего посещения прошло уже около двух месяцев.

…В это утро Карлото проснулся оттого, что ему приснилось, что приехала мама и сидит на его постели, поднося к его носу чашку с горячим вишнёвым киселём, запах которого заставлял ноздри нервно подёргиваться. Он попытался открыть глаза, и, когда это сразу не удалось, вытащил из-под одеяла руку и принялся тереть шершавой ладонью лицо. Странно, но запах киселя никуда не исчез, а даже усилился. Сумев, наконец, разлепить веки, он попытался сразу же охватить взглядом всё вокруг, и вот тут его глаза раскрылись по настоящему широко: рядом сидела Мальвина в красивом зелёном с оранжевым платье, и держала навесу дымящуюся чашку, от которой шёл запах летнего сада.

- Ух, ты! – только это он и мог сказать.

- Доброе утро, соня! – Мальвина сунула в руки Карлото чашку и, встав, прошлась по каморке, отбрасывая в стороны носочком коричневой кожаной туфельки валявшиеся на полу предметы, и встала в центре падающего через пыльное окошко пучка солнечных лучей. Карлото смотрел на неё во все глаза: он только сейчас понял, как успел соскучиться.

 

- Ты пей, а то остынет, будет уже не так вкусно. – Мальвина откинула назад голову, потом повела ногой, будто собиралась сделать фуэтэ, и, покачнувшись, схватилась рукой за спинку стула, торчавшего, почему-то, посередине комнаты. – А где Буратино?

- Не знаю, мам, - Карлото перевёл дух, сделал, наконец, долгий глоток из чашки, закрыл и снова открыл глаза. – Вкусно! А Буратино, наверное, на площади, у вокзала, с шарманкой. Я так рад тебе! Ты сколько сможешь остаться со мной? Хоть рассказала бы, наконец, как ты живёшь…

- Расскажу… Теперь расскажу, я не тороплюсь. …Ты говоришь, с шарманкой? Так вон же она стоит!

Карлото перевёл взгляд в направлении её вытянутой руки, и у двери действительно увидел стоящую на перемотанной синей лентой опоре шарманку, задвинутую в угол, а чуть в стороне – два больших незнакомых чемодана и круглую коробку.

- А это что? – он недоумённо взглянул на Мальвину.

- Это? Это, - она подошла к чемоданам и, раскинув в стороны юбку, уселась на одном, - мои вещи. Я ушла из театра, сын. И идти мне, кажется, некуда. Примете? Ну, что?

- Примем! – раздалось со стороны двери, и в проёме на фоне льющегося свободно вниз светового потока, отблескивающего мириадами взвешенных в воздухе пылинок, появилась фигура Буратино, подсвеченная сзади и потому кажущаяся очень внушительной. - Только с одним условием: мыться и чистить зубы мы будем только раз в день - это, если получится: всё равно водопровод не работает. А если захочешь принять душ, можно в прачечной, через дорогу – они по-соседски нас пускают. Но, я так понимаю, что-то произошло?

 

…Примерно через час Мальвина, уже в лиловом с зелёной вышивкой домашнем халате, накрывала на стол, выдвинутый на середину комнаты, и, наверное, впервые за последние несколько месяцев, чисто вымытый.

Так в старой каморке начался период относительного спокойствия и относительного счастья. Как и всё, сделанное искусственно, продолжался он до тех пор, пока существовали факторы, его поддерживающие: в данном случае – молчаливое согласие действующих лиц играть свои роли вне зависимости от настроения и складывающихся обстоятельств. Однако, бенефис длился недолго, и, проснувшись как-то поутру, дней через тридцать или немного больше, Карлото, бросив случайный взгляд в угол, не увидел ставших уже привычными больших кожаных чемоданов, служивших в последнее время подставкой для притащенной с улицы круглой столешницы, на которой находились три глиняных горшочка с белыми, розовыми и фиолетовыми фиалками.

Столешница стояла, прислонённая к стене в сторонке, и на ней мелом было написано: «Не думайте обо мне плохо, без театра я только кукла. Сейчас у меня появился шанс. До свидания, или – прощайте! Целую тебя, малыш! М.». Последняя фраза была написана неровно вдоль окружности нижнего края столешницы.

Буратино, придя домой, не сказал ничего. Так же молча, накинув на плечо ремень шарманки, и ушёл, бросив входную дверь открытой. Появился он только через двое суток, хмурый, весь измятый и без шарманки.

 

6.

После закрытия «Вечерней звезды» помещение пустовало недолго. Уже через неделю там начались какие-то ремонтные работы, а ещё через две над входом появилась новая вывеска: «Казино «Золотые грёзы». Вы – можете!». К концу месяца в казино перебывала большая часть населения города. Оказалось, в жителях накопились неисчерпаемые запасы азарта, которые и получили, теперь, возможность целенаправленного выхода.

В движение пришли, лежавшие доселе в различных загашниках без видимой пользы, скрытые от участия в экономических программах и проблемах массы денег. Все были довольны: казино и стоящие за ним фигуры получали прибыль, город – налоги, народ – сопричастие к красивой жизни и возможность вырваться из повседневной рутины. Кто что терял – об этом говорить было не принято. В выигрыше оказались даже органы правопорядка: поскольку количество преступлений значительно выросло, появилась, наконец, возможность заняться их раскрытием. То есть, значит, в итоге – повысить раскрываемость, и получать, соответственно, премии, прибавки к жалованию и новые звания и должности. Причём, прибавки к жалованию, точнее – разнообразие возможности их получения – резко подняли рейтинг профессии.

Было организовано даже несколько клубов и одна детская организация, деятельность которых неразрывно была связана с процветанием нового досугового центра. Что, в свою очередь, позволило привести существующие законы в соответствие с интересами заведения, то есть, общественно-культурного центра «Золотые грёзы», как вскоре оно стало именоваться.

 

Как и многие другие, Буратино в первый раз прошёл через крутящиеся стеклянные двери «Золотых грёз» без всякой определённой цели: просто было любопытно. И так же, как многие другие, вышел потом, неся в голове зародыш идеи, что заставляла потом возвращаться сюда вновь и вновь.

- Поймать удачу за хвост! – А почему бы и нет? Ведь должно же кому-то повезти, так почему же не мне? А тогда, можно было бы решить многие проблемы. Так, может, попытаться, рискнуть? Что случится, в конце концов? Ну, попробую раз, другой… Не выйдет – так я же не на привязи… В конце-концов, хотя бы отдохну немного от всей этой кутерьмы…

…А колесо рулетки крутилось, и вот уже начинало казаться, что это крутится само Колесо Фортуны, а жизнь – всего лишь ставка «на красное»…

 

Буратино стал завсегдатаем «Грёз». Больших денег от него ждать не приходилось, но администрацию вполне устраивало то, что участие Буратино в игре привлекало к ней многих игроков и зрителей, делающих ставки. Посещение второго этажа, где над входом висела табличка «Входа нет», и где шла действительно крупная игра, пока не входило в его планы, и Буратино довольствовался первым, где быстро стал такой же привычной и неотъемлемой частью, как, к примеру, столик крупье.

Нельзя сказать, что ему так уж совсем не везло в игре. Были случаи, когда вечер мог закончиться не впустую, но вовремя останавливаться Буратино не умел, и, идя до конца, неизбежно приходил к закономерному итогу, то есть, к шишу в кармане.

Каждый вечер, возвратившись в каморку, он видел голодные осуждающие глаза Карлото и давал себе слово, что этот раз был последним в последний раз. Но к следующему вечеру опять удавалось заработать немного денег, а «Золотые Грёзы» были как раз на полпути между вокзальной площадью и домом.

Совсем паршиво пришлось бы вскоре обитателям каморки, но тут на голову свалились сразу две вещи: у Карлото вдруг прорезался голос, и оказалось, что Буратино тайком пишет стихи.

 

Случилось это как-то враз поздним вечером. Карлото сидел на обходящем всю каморку на высоте колен выступе каменной кладки (что было очень удобно: можно было сэкономить на стульях) и пытался приладить к своим зелёным штанам в месте, которое обычно протирается быстрее всего, оранжевую заплатку – куска ткани другого цвета попросту не нашлось. В результате вполне понятного сосредоточения он совершенно отключился от окружающего и, когда тупая игла в очередной раз вместо ткани уколола его палец, неожиданно для себя самого довольно громко пропел куплет старой песенки. Песенка эта засела в памяти ещё с того времени, когда Мальвина, бывало, усаживала его, совсем кроху, на колени и, тихонько раскачиваясь, напевала: иногда грустно, иногда – весело.

- Что ты колешься, как ё-жик?

Кто тебя, дружок, оби-дел?

Или, по примеру ко-шек

Ты собак возненави-дел?

Буратино, сидевший за столом в позе созерцания, уперев кончик носа в полупустую бутылку с непонятного цвета жидкостью, в которой плавала невесть как угодившая туда большая зелёная муха без признаков жизни, медленно поднял голову и уставился на Карлото широко открытыми немигающими глазами.

- Ну-ка, давай дальше! – последовала команда.

- Для чего дальше-то? Случайно вышло! – Карлото растерялся.

- Дальше, говорю, пой! Или больше слов не знаешь? – Буратино откинулся на скамейке и сцепил руки на затылке. – Представь, что нет меня здесь. Или, лучше, что ты – на сцене, а я – это зрительный зал. А ещё лучше – вообще ничего не думай, просто пой, как пел.

Какое-то время Карлото молча сидел, непроизвольно фиксируя взгляд на оранжевом пятне полупришитой заплатки, а потом в горле вдруг появился мягкий комок, который непременно нужно было выдохнуть наружу, и он выдохнул его вместе с вернувшейся песней:

- Я ведь добрая соба-ка,

И кусаться я не бу-ду.

Но, как верный пёс, одна-ко,

Я пойду с тобой повсю-ду.

 

Ты меня ласкать не бой-ся,

Ничего ведь не прошу я.

Чуть душой ко мне открой-ся

И возьми любовь большу-ю.

 

- Всё… - опершись затылком о шершавую поверхность стены, он перевёл взгляд на Буратино.

- Ла-ла-ла, - резюмировал тот. – Хит сезона, шлягер! Узнаю перо Пьеро – его ведь песня? Можешь не отвечать, откуда тебе знать? Да… Ария Артемона из оперы «Собачья верность»… Ладно, это в прошлом. Но вот поёшь-то ты неплохо, и голос – тоже вполне... А что раньше не пел?

- А я знаю? – приходя в себя после неожиданного экзамена, отреагировал Карлото, - Охоты, просто, не было.

- А сейчас есть?

- Тоже не знаю…

- Ну, всё! – Буратино поднялся из-за стола и сделал шаг к старому сундуку, служившему местом хранения всякой всячины. – Не знать – в нашем положении непозволительная роскошь. Сейчас мы с тобой кое-что попробуем…

Приподняв крышку, он пошарил рукой в левом, ближнем к столу, углу сундука, и вытащил оттуда, блеснувший на миг коричневым глянцем, большой, в четверть листа, блокнот в кожаной обложке. Грохнув крышкой и снова подойдя к столу, Буратино аккуратно, смахнув пыль и крошки, водрузил блокнот на скатерть, покрытую пятнами и разводами разных цветов, решительно отодвинув в сторону бутылку.

- Здесь кой-какие наброски, - невнятно, закусив нижнюю губу, проговорил он, - попробуем что-нибудь найти – более-менее подходящее.

Некоторое время слышалось только шуршание бумаги и невнятное мычание.

- А, вот! – Буратино хлопнул ладонью по блокноту, - посмотри-ка это. – И он толкнул блокнот к Карлото. По обильно удобрённому росчерками, непонятными завитушками и просто грязными пятнами полю листа бежали строчки, правленые не один раз:

 

Я устал и сбился с пути.

Барабаны судьбы молчат.

Мне б намёк на тропу найти –

Может, выведет невзначай.

 

Хоть звериный путаный след –

Будет шанс дойти до воды.

Только ночью троп в поле нет,

И незримы в траве следы.

 

Я спросил бы свою звезду –

Только в тучах небесный свод.

И бреду я, словно в бреду,

Может час, может – целый год.

 

Может, путь простёрт на века,

Но, когда-нибудь, в тишине,

Барабаны издалека

Вновь укажут дорогу мне.

 

- А чьё это? – Карлото поднял голову.

- Наше всё. Не отвлекайся. Сможешь это спеть? – вытянутый кончик носа обозначил направление на исписанный лист.

- Не знаю… Если… А мелодия?

- Будет сейчас тебе мелодия, - усмехнувшись, Буратино направился в угол, где стояла шарманка, прикрытая вытершимся пледом, - и мелодия будет, и музыкальное сопровождение, и аплодисменты почтеннейшей публики…

 

7.

Старая шарманка папы Карло могла играть четыре разные мелодии. Это разнообразие достигалось перемещением изогнутого рычажка, присобаченного слева на корпусе и перемещающего внутри шипастые латунные валики механизма. Правда, в четвёртой позиции переключатель заедало, так что мелодий оставалось только три. Но этого вполне хватало: ведь можно было ещё вертеть рукоять шарманки быстро или медленно. Таким образом, получалось минимум шесть вроде бы разных мелодий, которые вскоре стали шестью песнями – стихов в блокноте хватило бы ещё на столько же.

Теперь на вокзальную площадь они ходили вместе, кроме тех дней, когда у Карлото болело горло, а случалось это, к сожалению, часто: воздух в каморке был сырым и холодным, а погода не баловала солнечными днями. Один из таких дней был ознаменован появлением в каморке Мальвины, но об этом уже было рассказано ранее, как и об её внезапном исчезновении, но сейчас о другом.

Давайте вернёмся в тот день, в самое его начало, ставшее первым звеном в цепи последовавших потом событий.

 

… Выйдя из крутящихся дверей, Буратино вдохнул свежий утренний ветерок, ещё не пропитанный испарениями потеющего города, потянулся, отведя до упора за спину локти согнутых рук, хлопнул себя по правому карману штанов и показал бледной, тающей в свете нового дня, луне язык. Слегка припрыгивая, он направился в сторону переулка, стиснутого между домами и камуфлированного кустами сирени. Углубившись в него не более чем на десяток шагов, он понял, что, наверняка поторопился, или выбрал не то направление. Впереди, от серых стен справа и слева отделились такие же серые силуэты, и, даже не оглядываясь, можно было быть уверенным, что ещё один силуэт украсил вход в переулок. Базилевичи всегда работали по трое, а больше здесь в это время было быть некому.

Отступив к стене дома, нависающего над тротуаром вторым этажом, Буратино упёрся в неё спиной и постарался развернуться так, чтобы труба переулка просматривалась в обе стороны. Правую руку он завёл за спину, и охватил пальцами рифлёную рукоять вставленного за широкий кожаный пояс гладкоствольного пятизарядного «Дуплета» с щелевидным стволом, бьющего на двадцать шагов сдвоенными пулями в мягкой медной оболочке, напоминающей абрикосовую косточку.

Вообще-то, свободное ношение оружия в городе не практиковалось, зато и запрета не было. Была статья в кодексе о правонарушениях: «Об использовании ненормативных средств защиты и нападения», включающая в себя широкий спектр воздействующих мер – от ужина с судьёй и присяжными в ресторане за счёт казны, до пожизненной каторги.

Поэтому каждый выбирал сам, на что ему рассчитывать: на судьбу, на силу, или на милость сильного.

- Ну вот, дружок, а я уж думал, что пустил деньги на ветер, и ты годишься, только для того, чтобы натирать мне задницу, - невесело усмехнувшись, Буратино вытащил, ставший почему-то неудобным, пистолет и, направив его в сторону тех двоих, которые появились первыми и теперь были лишь в нескольких шагах, упёр руку запястьем в живот. –

- Всё, ребята, стойте, где стоите! Дальше – запретная зона, а пропуска я вам не выпишу, разве что – на тот свет… И с каких это пор вы нарушаете перемирие? Была ведь договоренность у меня с вашей кодлой, что живём, не замечая друг-друга. Или меня узнать трудно?

- Всё шутишь, Буратино, - прошепелявил тот, что был повыше, откидывая на спину капюшон длинного плаща. - Да и чего бы не пошутить после хорошего выигрыша? Только ты не отпирайся – в «Грёзах» у нас глаза и уши за каждым столом. Но ты не нервничай: сегодня нам твои деньги не нужны. Мы тут к тебе персонально, вроде как с приглашением: тебя Рваный видеть хочет, наказал доставить к нему без задержек и в лучшем виде. Так что, ты пугач-то спрячь, и давай прогуляемся. Его контора недалеко, ты же знаешь…

Рваный контролировал эту часть города: от вокзала до старого городского кладбища, теперь заброшенного, где в помещении когда-то действовавшей гранитной мастерской и располагалась его «контора», бывшая ничем иным, как транзитным пунктом по сортировке и отправке ворованного добра. Впрочем, официально она именовалась вполне пристойно: «Пункт сдачи и переработки вторичного сырья».

Будучи одним из четырёх или пяти прямых действующих потомков Базилио (действия прочих давно прекратились по причине неудачного взаимодействия с судебной системой, либо преждевременной кончины), Рваный пользовался в клане вполне естественным авторитетом. Здесь, пожалуй, стоит поподробнее остановиться на истории клана Базилевичей и причинах, определивших отношение Буратино к этому клану. В любом случае, дальнейшая история будет понятней.

Почивший в бозе старый Базилио (а какие были похороны – весь цвет города!) был не только отпетым мошенником, но и изрядным ловеласом. Во всяком случае, его наследство оспаривали двенадцать или шестнадцать отпрысков только от зафиксированных браков – прочие были не в счёт. Отпрыски в полной мере сохранили унаследованные качества (чего нельзя сказать о сколоченном Базилио к концу жизни капитале, когда ему вдруг пошёл фарт), и продолжали интенсивно плодиться, заполняя потихоньку все пока незанятые нищи в городе, а когда их не осталось – незатейливо распространили свою экспансию на остальное жизненное пространство. Связанные между собой общностью происхождения и интересов, перекрёстными браками, многоступенчатым родством, а главное – отношением к окружавшему обществу и его адекватной реакцией – Базилевичи (как вскоре их стали именовать) образовали мощный клан, живущий по своим собственным меркам и понятиям. Внутриклановая иерархия окончательно сформировалась спустя два-три года, что сопровождалось некоторым уменьшением популяции, вызванным внутренними проблемами. На настоящий момент руководство разношёрстной компанией было за постаревшей Пёстрой Муркой – единственным уцелевшим в первом колене потомком женского рода. В клане, да и во всём городе её звали Мама Мура, или, с оттенком уважительной фамильярности, Мамура.

Мамура была продуктом уходящей эпохи и неохотно признавала новшества. Психология её действий была предельно проста: никакого «врастания в бизнес», никакого лоббирования интересов в нужных местах с нужными людьми, если за это требуется выложить хоть ломаный грош. Купить чиновника – да! – как необходимый инструмент. Если же купленный инструмент не оправдывает затраченных денег, то от него лучше просто избавиться: зачем возиться с ненужными вещами? Главный принцип сохранялся неизменным: «Кошелёк, или жизнь» - прочее от лукавого. Признавала Мамура только силу и право сильного, а слабостей у неё было две: деньги и коллекция чесалок для спины. Среди экспонатов этой воистину уникальной коллекции имелась и фигурка дракона с вытянутой вперёд лапой с растопыренными когтями, относящаяся, судя по удлинённым пропорциям и яркому лаковому покрытию, к сунскому периоду культуры Китая. Мамура знала о Китае только то, что котов там уважают, а собак иногда едят, и любила эту далёкую страну.

До того же, как красно-золотая драконья лапа украсила одну из стен Мамуриной гостиной, она не один год провалялась среди реквизита театра на колёсах, заваленная прочим скопившимся хламом между стенкой фургона и спинкой дивана – того самого.

Как она попала туда – не помнил никто, в том числе и Буратино. Зато он хорошо запомнил, при каких обстоятельствах она исчезла.

 

8.

- …Я много знаю не потому, что очень умный. Просто я долго жил, и у меня хорошая память. Вот, например, этот холст, на который ты сейчас смотришь: я помню время, когда тот, кого вы называли Папа Карло, ещё только ворочался в колыбели, а человек, застигнутый непогодой, попросил пристанища. А после того, как дрова догорели, и ужин был съеден, поставил керосиновую лампу на стол, достал из своего саквояжа коробку с красками и кисти, перетянутые грязной лентой, поцеловал для чего-то эту ленту, и попросил хозяйку дать какую-нибудь ненужную тряпку. Он распялил принесённый кусок холста, которым обычно вытирали пыль с подоконников, на рамке для приготовления пастилы из сваренных слив, и начал рисовать. Так и появился этот очаг. Утром художник ушёл. Я не знаю его имени, но внизу, на холсте, там, где сейчас торчит гвоздь с кольцом для ключей, была его подпись.

Говорящий Сверчок умолк. Карлото с интересом смотрел на старый холст, закрывающий теперь вход в никуда. Потом встал и подошёл к нарисованному когда-то при свете керосиновой лампы очагу. В правом нижнем углу действительно торчал изогнутый ржавый гвоздь. Вытащив гвоздь, собственно, даже не вбитый, а просто воткнутый в щель между деревянным косяком и кладкой стены, и смахнув слой пыли, Карлото наклонился к нижнему углу холста и за грязными разводами, оставленными ладонью, различил неясные штрихи, которые, если знать, что они такое, выстраивались в какое-то слово.

- Ста…. нет, сто… и что-то вроде «м» или «л»… Нет, всё-таки «ста». И точно – «л»! «Стал»! Так, а дальше? Опять «а»…, или «б»…

Неожиданно он выпрямился и, растерянно посмотрев на Сверчка, проговорил севшим голосом:

- Сталбени… Ты знал? Это слишком невероятно, это… это не может быть правдой!.. Сталбени… Его картины в лучших музеях, один его штрих, росчерк на листке бумаги продаются на аукционах… Нет, этого не может быть! Если это Сталбени, целая неизвестная картина, то какая же ей цена? – ой-ёй-ёй!... – обхватив руками голову, Карлото сел на пол и некоторое время оставался в таком положении.

- А Буратино ты об этом когда-нибудь рассказывал? – этот вопрос он задал, старательно пытаясь привести мысли в порядок и заставить их прекратить играть в чехарду и прыгать с места на место.

Говорящий Сверчок потёр согнутой в колене ногой, похожей на переломанную пополам сухую ветку, о плотно прижатое к боку крыло, и, повернув к Карлото свою удлинённую голову с немигающими глазами, медленно проговорил, чуть растягивая окончания слов:

- Когда-то Буратино бросил в меня молоток и сильно ушиб, но ещё больше обидел. У меня хорошая память, как я уже говорил. Нет, ему я ничего не рассказывал. Да он меня никогда ни о чём и не спрашивал…

Карлото, подобрав ноги, поднялся с пола, упирая руки в колени. Потом отряхнул штаны, посмотрел в сторону скамьи у стола, но остался стоять.

- Ну, а папа Карло знал? – На этот его вопрос Сверчок издал своими крыльями звук, напоминающий тот, что издаёт нож, когда им с силой водишь по стеклу. – Папа Карло много что знал… Но вот говорить, о том, что знает, он не любил. У него были свои представления о том, что, как и когда должно быть. Теперь поздно рассуждать об этом…

- Ну да, поздно… Кому поздно-то? Мне, например, так даже рано. Хотя, похоже, уже и нет… - Карлото повернулся и, сделав пару шагов, остановился у скамьи и задумчиво провёл по ней ладонью. – А ты как считаешь?

- Я? – Сверчок передвинулся ближе к краю карниза, шедшего под потолком вдоль внутренней стены и, брезгливо стряхнув передней левой лапкой вниз какой-то неугодивший ему камешек, снова замер. Прошло, наверное, не меньше минуты, прежде чем он, оставаясь по-прежнему неподвижным, и даже не смотря на Карлото, медленно, раздельно произнёс:

- Наверное, время, действительно, пришло… Так вот: ключик никто не крал. Карло сам забрал его из тайника под ступенькой и унёс. Предупреждаю твой вопрос – я не знаю: куда и зачем. Мне он ничего не говорил ни тогда, ни после.

Карлото медленно опустился на скамью, безвольно свесив руки по бокам. Потом вдруг громко икнул и, словно в недоумении, провёл ладонями по груди и животу.

- Папа Карло? Ты сказал – Папа Карло?

- Я сказал не так, но ты правильно понял.

- Но, зачем?!

- Это надо было спрашивать у него. Я ведь уже говорил, что теперь поздно…

Несколько минут Карлото сидел, тупо уставившись в закрытую дверь. Потом с силой взъерошил волосы, дёрнул себя за мочки ушей и, встав со скамьи, обвёл помещение каморки взглядом.

- Ну что ж, тогда мне, кажется, нужно идти, – голосом, почти спокойным, если не принимать во внимание дрожавших в нём ноток, произнёс он. – Пойду искать Буратино, думаю, у нас есть, о чём поговорить. Спасибо тебе, хотя, может быть, то, что ты мне рассказал, надо было сказать раньше… До встречи, мне ещё очень много вопросов хочется тебе задать. Потом…

- Будешь – потом – задавать вопросы, не забудь спросить о причинах, побудивших Карло столько лет молчать. И что же там осталось – за дверью – чего не успели в своё время разглядеть и оценить. Если вспомнишь, конечно… - Говорящий Сверчок повернул голову к Карлото и слегка подмигнул, как показалось, своим немигающим глазом.

 

9.

… - Нет, ты опять о том же! Что у тебя - зуд начинается, если некому свои драгоценные идеи на уши повесить? – Буратино уронил тело, сложив его в виде угловатой запятой, на диван, откликнувшийся протестующим визгом пружин, и уставился на Пьеро. – Мы же договорились в прошлый раз не пудрить больше друг-другу мозги! Что, разве так трудно держать свои мысли при себе, а язык за зубами?

- При себе можно держать кошелёк или носовой платок, чтобы вытирать сопли и слёзы. А мысль, если её вовремя не высказать, будет, рано или поздно, высказана кем-то другим. Но это же несправедливо, раз уж к тебе она пришла раньше! Быть первым важно не только на беговой дорожке, это, в конце-концов, вопрос чести!

- Ну, ни хрена себе! Да, брат, ты загнул… - Буратино почесал кончик носа. – Сильно сказано, сэр рыцарь… Выходит, я, не позволяя тебе превратить театр в экспериментальный балаган, иду против кодекса чести? Тогда – к барьеру!

Спрыгнув с дивана, он отвесил Пьеро шутовской поклон и, привстав на носках, воскликнул:

- Где же моя шпага? – шагнув к стенке фургона, он запустил руку в пространство между спинкой дивана и стенкой и, недолго там покопавшись, извлёк красно-золотую волнообразно изогнутую фигурку дракона с протянутой вперёд лапой и с деревянной рукоятью, заменяющей хвост.

- Что это ещё такое, откуда здесь? – Буратино недоуменно уставился на широко открытую драконью пасть с бахромой губ по краям, - Похоже, это дракон! Как он сюда попал? Впрочем, ладно! Так что я хотел сказать? А, вот – кстати! Этот вот дракон – такое же нереальное создание, как твои попытки создать на подмостках новый мир, который будет, как ты считаешь, не просто отображением бредового сознания, но ещё и реальной действующей силой в добром старом реальном мире. Чёрта с два! Необычно? - Конечно! Красиво? – Для кого как… Побуждающе к действию? – Это, смотря к какому… А вот уводящее в сторону – это уж точно! От подлинной жизни, от её – не придуманных – проблем, от поисков выхода, который чаще всего нужно искать не в обезумевших фантазиях, а в скучной обыденности! Что ты своими постановками, которых я, пока имею возможность, не допущу к показу, можешь дать людям? Не инфантильным недоумкам, и не ужравшимся жизнью снобам, а обычным людям, для которых жизнь – не выдумка на фоне разрисованного задника?

- Мечту! Раскрепощённость сознания, дающего…

- Что дающего? Горячий ужин после трудного дня? Деньги, чтобы расплатиться с кредиторами? Любовь женщины, отдавшей предпочтение тому, кто сможет обеспечить будущее её будущих детей? В каком мире ты живёшь? Разве в нём каждый имеет всё, что ему необходимо и может реализовать все свои возможности, чтобы на досуге позволить себе следить за метаморфозами облаков и случайными узорами в калейдоскопе?

Мечтать можно по разному… Но мечта должна быть для жизни, а не вне её. И не вопреки ей. Вот поэтому…

- Вот поэтому ты меня никогда и не понимал! – Пьеро тоже встал с дивана и, обняв себя за плечи, заходил, раскачиваясь, между разбросанных в беспорядке по полу фургона картонных коробок и прочих, сопутствующих разъездной жизни, предметов. – Мы просто жизнь по-разному воспринимаем. Для тебя жизнь – это череда мелких событий и поступков, служащих, главным образом, для естественных отправлений и функций организма, а для меня – тайна бытия, постигаемая каждый новый миг!

- Это какую же тайну бытия ты пытался раскрыть в своей постановке на прошлой неделе, когда я случайно забрёл на репетицию этого маразма? «Интимная жизнь трёхногих табуреток»! Так ведь именовался тот эпизод? И бедная Мальвина, обёрнутая сверху до пояса половой тряпкой, а ниже тряпки – с привязанною впереди чёрных кружевных панталон табуреткой из артуборной! Да, действительно, трёхногой! Четвёртая – я как сейчас помню – сломалась ещё в прошлом месяце, когда на бедную табуретку взгромоздился этот болван – полицмейстер, заглянувший в надежде, что у нас ещё что-то осталось после предыдущего его визита. Там у тебя ещё пара табуреток стояла (не помню уже – трёхногих, или нет), и два лопуха из массовки ходили с ременными бандажами вокруг пояса. Ты что, действительно собирался устроить из этой «табуретовки» имитацию интимных отношений? Нет, правильно я сделал, что не стал особо разбираться, а послал вас всех тогда, куда следовало. И давай закончим этот разговор! Ты считаешь, что сцена может выдержать всё? Может быть, не буду спорить, но не зритель!

- Зритель должен расти! - почти выкрикнул Пьеро, сжав кулаки.

- Зритель, в первую очередь, не должен быть обманут! Потому что именно он, зритель, оплачивает столь горячо любимые тобою абрикосы и куриную печёнку, да и вообще всю нашу жизнь. А сейчас, когда касса пуста…

- Что я слышу? Какое печальное известие! – мягко прошелестел незнакомый вкрадчивый голос со стороны входной двери.

Буратино и Пьеро одновременно повернулись ко входу. Там, на фоне полусдёрнутой портьеры, бывшей некогда театральным занавесом, выставив внутрь фургона чёрные раструбы пистолетов, словно позаимствованные из театрального реквизита, расположились две фигуры в длинных балахонах с остроконечными капюшонами, скрывающими лица.

- Это ещё что такое? – всматриваясь, произнёс Буратино.

- А разве непонятно? – подала голос та фигура, что стояла слева, ближе ко входу, - Это ограбление! Дальше объяснять требуется?

- Да… - вкрадчиво произнесла вторая фигура, поменьше ростом, - надеюсь, вы не будете чинить нам препятствий при исполнении этой взаимообязывающей процедуры? Как водится: вы – нам, мы – вам! Вы нам – деньги, или их эквивалент, а мы вам – спокойную жизнь. До следующего раза, само-собой… Правда, войдя сюда (вы уж извините, что без спроса) мы стали свидетелями, как один из вас произнёс фразу, над которой ему следовало бы подумать: «Касса пуста…»! Поверьте, мы очень не любим заниматься пустыми делами! И, если пуста касса, то должны оказаться полными кошельки в ваших карманах. Не будем терять времени: давайте их сюда – и БЫСТРЕЕ! – последнее слово прозвучало диссонансом с предыдущими и заставило Буратино и Пьеро вздрогнуть.

- А! Ну вот, - Буратино после секундной замешательности спокойно достал из кармана большой кожаный кошелёк, положил его на маленький столик справа у входа, и, отступив назад, задал, казалось, совершенно не подходящий к сложившейся ситуации вопрос:

- Слушайте, никто не скажет, который теперь час?

- Шесть и три четверти вечера, - машинально ответил Пьеро, стоявший напротив больших напольных часов с маятником в виде полумесяца и с сидящей на нём полуобнажённой девицей, отчеканенных из латуни.

- Уже хорошо, - Буратино, вынув из кармана штанов большой, красный в зелёную клетку, платок, громко высморкался, - вы там смотрите, смотрите, только найти вряд ли что удастся: не сезон, сами на мели…

- Издеваешься, сучок оструганный? – больший по размеру балахон, ловко вывернув кошелёк и узрев две мелкие, покатившиеся по столу, монетки, сделал к Буратино шаг, снова наставив на него свой пистолет. – Ты знаешь, клоун, как принято говорить? Кошелёк, или жизнь! Если тебе так не дорог первый, то распрощайся и со второй! Правильно, Мура? – он слегка повернулся ко второму балахону, не опуская, однако, наведённого ствола.

- Подожди, Рваный! – второй балахон медленно поднял широкий рукав и указал пистолетом на фигурку дракона, которую Буратино по-прежнему держал в руке. – Это что у тебя, откуда?

- Ну вот, всё стало на свои места! – Буратино раздвинул рот до ушей, - Значит, народная молва не врёт! Ты ведь – Пёстрая Мурка, верно? Я тебя признал! А то всё понять не мог: кого сюда в этот час занесло? Грабишь и коллекционируешь, значит, по ходу дела? Если одно другому не мешает? Слышал я, слышал… Молва доносит, ты в гору идёшь…

- Что-то ты разговорился, - фигура в балахоне сдвинула назад капюшон, и на миг блеснули жёлто-зелёные, с узкой прорезью зрачка, недобрые глаза. – Что я, и кто я – это дело личное – ты согласен? А вот то, что ты не хочешь с нами дружить, это – уже дело принципа. А принцип Рваный давеча изложил: «кошелёк, или жизнь»! Хочешь что-то возразить? Давай, у тебя последняя возможность.

- Сейчас! – Буратино бросил быстрый взгляд на часы, - дай высказаться, это по справедливости будет. Уважь хотя бы то, что я с твоим папашей за одним столом сидел, правда, и тогда – по разные стороны… А ведь говорил я Карло в то время - ну, дай ты начальнику полиции сколько надо, пусть оформит ему билет в один конец, хоть в Америку: там и возможностей побольше, и с демографией похуже. Нет, говорит, не нами этот сюжет писан, не нам и переделывать! Ну, вот и дочитали до последней главы… Хотя… Погоди-ка! Ну-ка, слушай!

За стенкой фургона, где-то в стороне плаца, где местная полиция обычно проводила свои смотры и строевые занятия, раздалась короткая пронзительная трель свистка. Потом сорванный хриплый голос пролаял какую-то команду. Донёсся топот, звук, сопровождающий падение на землю чего-то тяжёлого, лязгнувшего металлом, и отрывистое ругательство.

- Ну не может наша полиция что-то делать нормально! Обязательно надо голос подать, тут уж точно – ни с кем не спутаешь. Вот скажите, - Буратино развернулся к бандитам, -

зачем так шуметь, если нужно незаметно подкрасться и взять преступника? Нет, не будет порядка в этом городе, пока полицмейстером – сын хозяина винодельни и скотного двора. Сами скажите: разве это совместимо?

- Заткнись, …! Что за шум, знаешь? - балахон, названный Буратино Пёстрой Муркой, сделал шаг к двери, минуту стоял, прислушиваясь, затем, повернувшись, вновь ткнул пистолетом в сторону стоящих в глубине фургона, - Что там? Что? Говори быстро!

- А это другой принцип, - отозвался Буратино, - называется: «Вы нам, мы вам», только вы опоздали к чтению сценария. О! Прошу прощения, я быстро. Там, снаружи, несколько взводов нашей доблестной полиции. Вы, вероятно, не обратили внимания на низкий серый дом метрах в ста отсюда, когда решили посетить наш фургон. Так вот: это как раз казармы нашей доблестной… Хотя, это я уже говорил. Ну, а с их начальником у нас уговор: если представится возможность, оповестить его о появлении поблизости членов разыскиваемой властями шайки. Прошу прощения, это их выражение. Так вот: я уже минут десять, как дёргаю эту верёвку, - и Буратино потряс перед собой расплетённым концом манильского троса, уходящего в отверстие для печной трубы, свободного по причине летнего времени. – А другой её конец привязан к флажку на крыше. Я дёргаю – он падает. И начальник полиции получает сигнал, что у нас незваные гости. Отсюда и шум снаружи – заметили, значит.

- Это последнее, что ты успел, - прошипел поименованный Рваным, поднимая пистолет на уровень глаз.

- Стоять, не дёргаться без команды! – Пёстрая Мурка шагнула вперёд, но в это время внезапно Пьеро вышел из ступора, в который он вошёл одновременно с входом бандитов в фургон, и с криком: «На помощь!» бросился к двери. Сбив по дороге бутафорский канделябр, споткнувшись о какую-то из разбросанных по полу коробок, он взмахнул руками и влетел вперёд головой в косяк двери. После чего так и остался лежать, вытянув руки.

- Не трогайте его, - подал голос Буратино, - пусть так полежит. Думаю, он скоро очухается. Вряд ли у него сотрясение мозга, гм… А вы, уважаемые, если не хотите устраивать перестрелку с парой полицейских взводов, слушайте меня. И внимательно! Успокоившись, и не перебивая: времени мало.

Мурка, надо отдать ей должное, показала, что у неё отменная реакция и самообладание: она опустила пистолет и, спокойно шагнув к дивану, уселась на него, расправив балахон. После чего вопросительно посмотрела на Буратино. Рваный остался у двери и пистолета не опустил.

- Ну вот, славно! – Буратино приподнял шторку, закрывающую окошко в стене, и выглянул. – Они пока перестраиваются. Есть минуты две, а с учётом их расторопности – все пять. Так вот, слушайте моё предложение, а если оно вам не подходит, можете начинать стрельбу. Предлагаю: отныне и навсегда мы друг-друга не замечаем. Просто живём сами по себе. Это я и называю: «Вы нам, мы – вам». Если согласны, я покажу выход, который не просматривается с площади, и вы спокойно отправитесь по своим делам. Нет – тогда решайте сами. Время пошло!

Мурка тут же встала, как будто времени на размышление ей не требовалось вовсе, и, откинув капюшон, мягко произнесла:

- Договорились! Где выход?

- Э, нет! Так не пойдёт! – выставив перед собой дракончика, которого он по-прежнему удерживал за хвост, Буратино помотал головой, - я вас знаю с тех пор, когда вас ещё на свете не было. И знаю, что у вас есть форма обязательной клятвы. Вот и скажи, что следует!

- Собакой буду, если нарушу уговор! – Мурка сделала шаг вперёд, - Теперь всё?

- Всё! – Буратино наклонился, отбросил лежавший перед диваном затоптанный коврик, и потянул вверх ременную петлю утопленной в полу крышки люка, - Счастливого пути!

Уже подойдя к раскрытому люку, Мурка внезапно резко обернулась, и, взметнув широкие рукава балахона, выхватила из руки Буратино красно-золотую фигурку.

- Плохая примета: возвращаться с дела ни с чем, - она обозначила улыбку, и продолжила:

- Я не могу себе такого позволить. Пусть это, - и фигурка дракона в последний раз мелькнула в свете подвешенной к потолку фургона лампе, - будет залогом нашей сделки.

…Мурку и дракончика Буратино с тех пор больше никогда не видел. Зато с Рваным судьбе было угодно свести ещё не раз. Вот и теперь…

-

…После того, как крышка люка захлопнулась за непрошенными гостями, и Буратино, плюхнувшись на диван, потянулся к потайному (спрятанному под старой коробкой) шкафчику, где стояла, оплетённая соломой бутылка кьянти – верного средства для снятия пережитого стресса, Пьеро, выдав серию нечленораздельных звуков, шевельнулся. Потом он довольно долго водил руками по двери, потом – по своему телу, потом вдруг сел и низким голосом произнёс:

- Ты так и не позвал полицию… Ведь стоило бы…

- А, - отмахнулся Буратино, - это был блеф. Просто время удачно совпало: в семь вечера по вторникам у полиции ночные учения на плацу. На этот раз хоть с пользой… А верёвка – она ни к чему не привязана. Чёрт её знает – откуда она взялась, эта верёвка!

 

10.

Рваный сидел за столом, больше напоминавшим прилавок антикварной лавки, и с большим тщанием расчерчивал под линейку страницы толстой книги канцелярского вида. Окна были плотно занавешены, и свет небольшого светильника, смахивающего по виду на уличный фонарь перед входом в корчму или бордель, оставлял нетронутыми углы большой комнаты. Пахло мятой, сырой коноплёй и кильками в томатном соусе, вовремя не убранными в холодильник.

Тень, выступившая из окутанного мраком угла, словно была его ожившей частью, остановилась, не доходя до очерченного фонарём светового круга, и, слегка наклонившись вперёд, произнесла осипшим голосом:

- Там идут к тебе, Рваный! Лоскут со своим звеном, и с ними кто-то ещё.

- А, это славно! – Рваный отложил карандаш и потянулся, издав при этом утробное урчание. – Славно, что идут. Это всегда лучше, чем, если кого-то приносят: ведь от него потом уже никакой пользы. Впустить, но только Лоскута, и того, кого они привели.

Минуты через две, скрытая в драпировавших стену тенях, дверь отворилась, щёлкнув пружиной приводного механизма, и впустила через пристенные сумерки в круг света двоих: Буратино, отворачивающего поднятый воротник куртки, и его сопровождение в свисающей складками до пола униформе.

- Сделано, Рваный! – подал голос балахон. – Гость доставлен в лучшем виде! Он, хоть и упёрся поначалу, но сообразил быстро… Теперь что?

- Теперь пойди, отдохни, к ребятам. Я позову тебя, - Рваный встал, и, когда за Лоскутом закрылась входная дверь, повернулся к Буратино, - Проходи, садись, устраивайся! Давно мы не встречались – не было повода.

- А сейчас вдруг появился? – Буратино пошарил вокруг себя глазами, и, так и не увидев ничего, подходящего для сидения, уселся на угол стола, сдвинув рукой загромождающие его непонятного назначения предметы.

Рваный аккуратно поднял и поставил подальше от сдвинутой кучи какую-то опрокинувшуюся статуэтку и посмотрел на Буратино узкими щёлочками глаз, полузатянутых белёсой плёнкой.

- А ты всё не меняешься: годы только царапин добавили. Хорошее дерево на тебя пошло, крепкое. Я вот, как видишь, уже не тот. И когти ступились, и глаза плохо видят…

- Ну, про когти ты бы лучше молчал, - Буратино подбросил и поймал какую-то подвернувшуюся безделушку, - твои когти уже всё горло району изодрали, скоро совсем непродохнуть будет. Так что за повод у тебя?

Рваный хохотнул, и, откинувшись на спинку стула, пошевелил поднятыми лапами.

- Повод есть. Повод, так сказать, по поводу. Мы ведь виделись в последний раз лет пять назад, я не ошибаюсь?

- Если и ошибаешься, то в свою пользу, это вне сомнений. Считать-то ты хорошо умеешь. Так… Что же это у нас произошло пять лет назад, что потребовало своего продолжения сегодня? Не юбилей же последней встречи ты пригласил меня отметить!..

Ага! Вздрючили тебя крепко тогда, чуть из клана не выгнали! Как не помнить… Да и у меня тоже проблемы были. Значит, снова за старое? Или у Мурки положение пошатнулось? Только тогда у меня театр был, а теперь-то какой с меня прок?

- А, помнишь, значит? Неплохо ведь было задумано, да? – Рваный потёр лапы, а затем торчащие огрызки ушей, - Ты знай себе, катаешь по стране с гастролями, и везде – аншлаг! И плачущие (не принимая во внимание спящих) лавочники со своими выводками в партере… И за всё – спасибо дураку губернатору, устроившему годовой мораторий на потребление спиртного, и большому фургону с реквизитом, который – хоть досматривай, хоть не досматривай – ничего не поймёшь. Да… Впрочем, ты тогда не долго отказывался от участия в деле.

- Зато долго жалел, - встав со стола, Буратино подошёл к границе светового круга и резко повернулся, - ты ведь не только лавочников спаивал палёным зельем, ты ведь позже стал их детям дурь впаривать. В виде компенсации за время, потраченное на культурный досуг, так сказать… Я тогда не сразу разглядел, чем, главным образом, занимаются двое твоих сопровождающих-остолопов, что у меня числились как охранники по договору с Комиссией по борьбе с грызунами. А об этом мы уже не договаривались. Так что я был вправе поступать, как считал нужным. К тому же, фургон я тебе вернул в целости со всем его содержимым, включая сопровождающих в упаковке. Но это уже издержки. Тогда, я понимаю, тебе, как раз, не до разборок со мной было. Решил теперь разобраться?

- Обижаешь! – Рваный перевалился с одной ягодицы на другую, и обратно, - Кто старое помянет… Короче, новое дело к тебе есть. Как пойдёт – пока не знаю – но, если пойдёт, то пропуск на второй этаж в «Грёзах», считай, у тебя в кармане!

- Даже так? – Буратино вернулся к столу и, не делая попытки сесть, упёрся в столешницу сжатыми кулаками, наклонившись к хозяину. – Ну, давай, излагай, что ли…

Рваный почесал затылок: – Ну, думаю, ситуацию в клане с тобой обсуждать излишне. Хотя, лапы растут, как раз, отсюда. Слыхал, небось, что многие Мамурой недовольны. И, даже не столько ею, как теми ограничениями, которые она установила. Ты-то об этом знаешь не понаслышке. Сплошной гоп-стоп и немного рэкета. А шаг вправо, шаг влево – это уже отступление от традиций! Да осточертели они! Деньги делать надо, а не собирать из них коллекцию, делать, и размазывать вокруг себя, чтобы потом на этой грунтовке клеить те обои, которые нравятся!

- Красиво излагаешь! Но хотелось бы ближе к теме…

- А ближе уж некуда! То, что я тогда за самодеятельность от Мамуры получил пинок в живот (а всё же – не под зад!), и то, что до сих пор смотрю район, хотя давно мог бы весь город, не значит, что я был неправ! Деньги нужно рвать везде, где они растут, а не только на большой дороге – теперь с этим многие согласны.

- Так ты, что, – Буратино почесал нос, - предлагаешь мне ввязаться в ваши разборки? А на кой мне это надо?

- Дурак! Дерево, одним словом… Кому ты нужен по большому счёту? Со своими проблемами мы разберёмся сами, но вот, пока не разобрались, ты-то как раз можешь пригодиться. С немалой пользой для себя, между прочим. Короче, не знаю, как это у вас в театре называется, а мне сейчас нужен тот, кто под занавес сорвёт аплодисменты, выскочив в нужное время из-за кулис. Но не только сорвёт, но будет хорошо понимать, что постановщик и сценарист тоже должны получить своё, хоть и не на публике. Мои для этого не годятся – сам понимаешь, почему – а с тобой мы уже однажды договаривались. Думаю, договоримся ещё раз.

- Интересно… - Буратино снова почесал нос, - ты меня буквально в шок поверг своей эрудицией. Ну, что я теперь могу сказать? Давай, буду слушать!

- Славно, вот так бы и сразу! Беру свои слова по поводу дерева назад. Вот и слушай. Только имей в виду: если услышал – ты уже в деле. Со всеми вытекающими…

 

11.

- Дожди идут – поэтому так всё затянулось. – Буратино постучал согнутым пальцем по столешнице. – Вот чёртова погода! И малец куда-то запропастился… Даже шарманку не покрутишь: дёрнуло же меня тогда сунуть её в ломбард – а всего-то двух монет не хватало! Прости, Карло! Говорил ты перед концом: «Никогда с ней не расставайся, музыка – она ключ ко всему!» А я вот… - сделав пару шагов, он присел перед растопленной печкой и, приоткрыв дверцу, пошевелил покрывшиеся серым налётом поленья. Те сразу же налились малиновым цветом и одно, переломившись, выбросило облачко мгновенно вспыхнувших и погасших искр.

- Впрочем, шарманку я выкуплю: уж на это-то денег хватит. Вот только дожди всё не кончаются… И где это Карлото в такую погоду носит?! Сволочь я! Только пацан начал себя понимать, а я у него музыку увёл… Ничего, всё ещё будет. И музыка, ключ ко всему, и… Ключ?

Буратино с размаху треснул себя кулаком по лбу.

- Вот только что, сейчас, здесь была какая-то нужная мысль! И нет её! Нет, что-то со мной не то… О чём же я только что думал? Ведь думал о чём-то!

В этот момент входная дверь, хлопнув по косяку, распахнулась, впустив вовнутрь окутанного ореолом водяных брызг Карлото, держащего над головой обеими руками выгнутый полукругом лист картона, с которого вода стекала на его потерявшую цвет и форму куртку.

Подавив внезапно возникшее желание что-то сделать (что именно, он так и не понял), Буратино плюхнулся на скамью и, задрав ногу на ногу, прокомментировал:

- Значит, дождь ещё не закончился. Кстати, в углу стоит вполне приличный зонт: если уж идёшь гулять в такую погоду, неплохо было бы захватить его с собой. Ну, здравствуй, что ли…

- Здравствуй, ну да… - Карлото отбросил картонный лист за дверь и, поспешно закрыв её, начал спускаться по ступенькам, оставляя за собой небольшие лужицы стекающей с одежды воды. Шмыгнув носом, он пробормотал трясущимися посиневшими губами:

- Теперь-то здравствуй… Я его по всему городу ищу, а он сидит здесь спокойненько…

-Что ты там шепчешь? – Буратино встал и направился к печке. – Хотя это потом. Ты же весь мокрый, как неотжатая тряпка. Давай, иди сюда! Куртку снимай, да и остальное тоже. Сейчас мы всё тут разложим сушиться, а ты пока полезай на кровать и закутайся одеялом. А я сейчас чай согрею, будем тебя отпаивать. И – пока не согрелся, никаких разговоров!

- Нет! – сказал он чуть позже, наблюдая, как Карлото, до подбородка закутавшись в одеяло, похожий на бесформенный куль, поставленный на попа в угол кровати, провожает глазами каждое его движение. – Тут явно что-то произошло, что мне следует знать. Давай-ка, выкладывай!

- С-сначала чаю, язык не ворочается! – Карлото просунул через складки одеяла ладонь и пошевелил пальцами. – Ага! Давай сюда! Г-горячая, надо же!

Некоторое время ничего не происходило, слышались только шумные всхлёбывания и удовлетворённые выдохи. Потом кружка, уже пустая, была поставлена на кровать, и Карлото, вытерев покрывшийся бусинками пота лоб, прямо взглянув на Буратино, произнёс:

- Я готов рассказывать. И слушать тоже, потому что у меня к тебе не один вопрос.

- Вопросы подождут, - невнятно проговорил Буратино, пытаясь при помощи зубов и левой руки затянуть узел на верёвке, скрепляющей ушко и ручку чайника, который он держал правой, - я и так хотел тебе рассказать о том, что у меня случилось в эти дни. Но сначала – о том, что было у тебя.

- У меня, главным образом, был долгий разговор с Говорящим Сверчком. А после него я пошёл тебя искать, потому как кое-что, что требует объяснения, тебе надо знать, и как можно скорее.

- И чего же это я не знаю, чем так срочно потребовалось меня нагрузить? – Буратино аккуратно поставил чайник на стол, и, выгнувшись в пояснице, повернул голову к Карлото. – Что могла рассказать тебе эта старая дохлая муха? Я и не знал, что он ещё жив.

Карлото помотал перед лицом ладонью, сопровождая это действие поднятием плеч, что, по всей видимости, должно было обозначить несогласие с приведённой формулировкой, и, вздохнув, продолжил:

- Ну… в первую очередь, это… Тьфу, ты! Столько думал об этом разговоре, слова подбирал, а сейчас – всё вылетело! Почему ты всегда меня сбиваешь? Это же важно, очень – то, что я хочу рассказать!

- Так и рассказывай! – Буратино сел на скамью, расставил ноги и усмехнулся:

- Главное, не сбейся сам, я тебе мешать не буду. Только давай без подходов и описаний, прямо – к делу!

- Хр-рошо! – Карлото откашлялся. – Хорошо! Дел будет три. Тебе как – по порядку, или по степени важности?

- Давай по порядку. В хронологической, так сказать, последовательности.

- Тогда первое – это (только ты не удивляйся!) о старом холсте – вот том, – ткнув пальцем в направлении нарисованного очага, Карлото продолжил: - Сверчок рассказал мне, как он был нарисован, и когда. А я потом там посмотрел, стёр пыль, а внизу подпись… Вот, опять я путаюсь! В общем, если прямо сразу, то получается, что его как бы написал сам…

- Сталбени, Марио Балтазар, основатель и первый президент современной Академии живописи, создатель жанра ассоциативного гротеска, - перебил Буратино, - ориентировочная стоимость полотна в случае подтверждения подлинности, по некоторым оценкам – от семисот тысяч до полутора миллионов.

- Так ты знал?! – Карлото вскочил на ноги, не удержался, запутавшись в одеяле, упал на бок, въехав коленкой во что-то твёрдое, снова вскочил, сбросив одеяло на пол. – Ты знал? Так почему …

- Потому, что на «у»! Тапочки надень, ноги застудишь, - Буратино встал со скамейки и подошёл к холсту с очагом. Потом круто повернулся и резко - так, как Карлото никогда ещё не слышал, почти закричал:

- Знать – это ещё ничего не значит! Знание – лишь карта, на которой, якобы, обозначено место, где зарыты сокровища. А чтобы их достать, надо потратить уйму сил и средств! А если нет ни того, ни другого? Может пусть, лучше, сокровища пока так полежат – ведь лежали же и раньше! Целее будут… Да, ну ладно, - произнёс он спустя мгновение совершенно другим тоном, - прости, сорвался я. Это всё потому, что пора обедать, а ещё ничего не готово! Давай-ка, одевайся! У меня с собой – как по заказу – вот, в пакете, кусок свиной грудинки. А в ящике под столом, как я помню, должна оставаться картошка и головка чесноку. Так что, ты ею займись, а я поставлю воду, и будет у нас вскоре похлёбка не хуже, чем на этом вот живописном шедевре. И – всё! Остальное после обеда…

 

_

 

…Оскользнувшись сразу же на старте, после того, как упала ограждающая ленточка, и ткнувшись носом в раздавленную десятками ног землю, превратившуюся в скользкое липкое месиво, Буратино уже не пытался догнать и обойти рванувших вперёд соперников, а, присев на корточки, напряжённо наблюдал за происходящим.

От разбросанного теперь частокола из лопат до палатки было метров семьдесят свободного пространства. Первые десять-пятнадцать метров его сейчас напоминали разворошенную компостную кучу: участники игры, перемазанные грязью, копошились на земле и друг на друге, необычайно напоминая навозных жуков, внезапно оказавшихся на свету. Стоило одному из них попытаться покинуть возникшую свалку, как тут же несколько грязных рук, вцепившись в складки перемазанной одежды, водворяли его на место.

Как возникла свалка, Буратино проглядел, да это было и неважно: главное – всё это давало ему шанс. Внезапно, оттолкнувшись от земли, он бросил тело вперёд. В два прыжка преодолев расстояние, отделявшее его от шевелящейся кучи, он, не останавливаясь, сделал третий прыжок, потом ещё и ещё. Наступая на чьи-то тела, спотыкаясь о вытянутые руки, проваливаясь в свободное от тел пространство, он успел проскочить этот людской муравейник, зажатый между флажками, обозначающими разрешённый проход, прежде чем его успели схватить. Теперь уже никого впереди не было, и он, вырывая ноги из чавкающей грязи, всего себя вложил в последний бросок – к развевающемуся полотнищу…

_

 

…За обедом разговор продолжился, однако, тон его поменялся: исчезло напряжение и возникшая, было, нервозность.

- Ты пойми, - втолковывал Буратино, дожёвывая, недоварившийся и потому жёсткий, кусок мяса, - чтобы открыто владеть какой-либо ценной вещью, нужно иметь на это средства. Вот заявил бы я, что у меня в каморке висит полотно самого Сталбени. А что потом? Да через час в эту вот дверь ввалились бы репортёры. А после них – представители картинных галерей, коллекционеры и представители тех коллекционеров, что побогаче. А после них – кое-кто ещё, и с ними простого разговора не вышло бы. А ночью пришлось бы не спать, а дежурить под дверью, с чем-нибудь тяжёлым в руках. Где я тебе возьму денег на решётки, охрану и сигнализацию? Да и по судам затаскают внезапно объявившиеся наследники. А если по тихому – найти нужного человека, загнать картину какому-нибудь лоху-коллекционеру, так тоже ничего хорошего: и скользкое это дело, и потеряешь при этом большую часть. Да и не рассматривал я такой вариант никогда: этот холст – вроде как фамильное достояние. Продай – а что останется? Да и привык я к нему, всё же – это чуть ли не первое, что я в жизни увидел. Так вот и решил помалкивать до лучших времён, да и Карло был того же мнения.

- Карло… - пробормотал Карлото, отложив ложку, - знаешь, я понял всё. Это по поводу картины. Ты, конечно, прав. У меня есть ещё одно – может, и неважное, а, может, наоборот. Только я тебе сейчас другое скажу. Самое главное, потому что сил больше нет терпеть. Ты только тарелку отодвинь, мало ли…

- Ну, - Буратино взглянул с интересом, - давай, что ли, не тяни! Как-нибудь выдержу.

- Вот, - Карлото навалился грудью на стол, подперев её крепко сжатыми кулаками, - короче, ключик забрал Карло. И унёс – это Сверчок видел. Всё.

Какое-то время Буратино сидел не двигаясь, пытаясь проглотить услышанное, как недавно жёсткий кусок мяса. Это, видимо, удалось. Он поднялся, сделал пару шагов от стола, потом пару шагов к нему, потом шагнул в направлении двери, и, обернувшись, очень тихо спросил:

- А ты не ошибся, мальчик? – и, не дожидаясь ответа, медленно поднялся по ступенькам и вышел за дверь.

_

 

… Ввалившись в палатку, он вначале ничего не увидел: отовсюду в глаза бил ослепляющий свет множества ничем не прикрытых ламп, навешанных, где надо и не надо. Мгновением позже зрение адаптировалось, и прямо перед собой, метрах в двух, Буратино узрел длинную высокую стойку, наподобие барной, за которой колыхались в дыму какой-то ароматической дряни размазано-нечёткие силуэты. Присмотревшись, он признал Дуремара, в ярко-зелёном гидрокостюме, и, по бокам от него, двух девиц, на которых костюмы попросту отсутствовали, зато имелись в наличии многочисленные атрибуты причастности к происходящему действу, вроде нарисованного (или вытатуированного) дерева, задрапированного монетами, как рождественская ёлка гирляндами, растущего прямо из пупка.

- А вот и первый претендент! – выкрикнул Дуремар, выходя из-за стойки и идя к Буратино с распростёртыми объятиями, - Да и кто бы мог сомневаться, что им станет тот, чья история была прообразом нашего шоу! Добро пожаловать, дорогой Буратино! Вас здесь любят все и всегда помнят! И пока вы не нашли свой Золотой ключик, мы дарим вам возможность получить ключ к процветанию! Вот! Прошу вас сюда! – Он картинно развернулся и сделал широкий жест рукой от груди в направлении колышущегося полотнища, закрывающего выход, противоположный тому, через который Буратино попал в палатку.

Большой попугай с красно-жёлтым оперением, сидевший у выхода на т-образной подставке возле картонного ящика, залепленного рекламными наклейками туристических компаний, взглянув одним глазом на проходящих, внезапно подпрыгнул и, распушив перья на задранном кверху хвосте, заорал шершавым голосом: «Не проходите мимо! Тут она, у меня в ящике, ваша судьба!» А потом тоном ниже:

- Ты, соискатель, деньги давай! Ложь сюда, говорю! – и он толкнул лапой к приостановившемуся Буратино коробку из-под сигар с оторванной крышкой.

В это время в палатку со стороны игрового поля, шумно дыша, отпихивая друг-друга локтями, чертыхаясь и отплёвываясь, вломилось сразу ещё четыре или пять соискателей, с лицами и в одежде, камуфлированными разводами грязи. Девицы немедленно снялись со своей позиции за стойкой и направились к ним.

- Ну, чего стоишь? – попугай, переступая лапками по перекладине, начал смещаться вправо и влево. – Чего ждёшь? Клади деньги, и бери судьбу! Бери, давай! Марик! – он повернул свой клюв к Дуремару, - Чего он стоит? (Ударение при этом было сделано на букве «о».)

Дуремар повернулся к Буратино.

- Дражайший! Перед началом игры вы должны были внести свой игровой взнос и получить взамен жетон в отделении нашего банка. Именно его и хочет видеть эта прелестная птичка! Мы нисколько не сомневаемся в вашей порядочности, но это элемент игры. Будьте добры…

- А! – Буратино, сориентировавшись, наконец, полез в карман штанов и вытащил смятый конверт с логотипом Первого национального банка. Достав из него розовый кусок ламинированного картона, украшенный изображением пальмы и открытого сундука со сброшенными ржавыми цепями, он протянул его Дуремару.

Взяв жетон двумя пальцами, тот, очевидно машинально, небрежно взглянув, сунул его в карман. Тут же, взмахнув руками, он выхватил картонку обратно, и, держа обеими ладонями, как если бы она вдруг резко потяжелела, взглянул на Буратино.

- Вы внесли сто шестьдесят тысяч? – полупросипел, полувыговорил Дуремар, ещё мало что соображая, но, надо отдать ему должное, инстинктивно приспосабливаясь к новой роли. – А ещё говорили, что игра на шарманке – дело не слишком прибыльное. – Он уже почти освоился с неожиданной ситуацией, и продолжал дальше более уверенно и развязно:

- Хотя, вы ведь не только на шарманке играете! Что и подтверждает ваше присутствие на нашем конкурсе. Я-то сразу почуял интересный оборот! Как говорится, «игрок – игрока…». Ну-ка, - это уже к попугаю, - давай, вытаскивай судьбу для VIP-соискателей! Чего не ожидал - того не ожидал! Поздравляю вас, уважаемый Буратино! Вы не только, в качестве первого, пришедшего к финишу, получаете возможность выбрать любой игровой участок, но у вас ещё есть возможность – коли судьба к вам так благосклонна – выиграть Джек-пот!

Попугай, тем временем, переступая по жёрдочке и, кажется, тихонько матерясь, передвигал клювом какие-то предметы в коробке. Наконец, он каркнул, как рассерженная ворона, и наружу была вытащена несколько помятая пачка от сигарет «Marlboro», которую он, зло мотнув головой, протянул Дуремару.

- Вот он, твой Джек-пот, держи, распоряжайся, - ещё раз каркнув, попугай отодвинулся на самый край жёрдочки и закрыл глаза.

- Напоминаю условия! – провозгласил Дуремар, - господа корреспонденты, пожалуйте сюда! – И он сделал широкий приглашающий жест рукой.

 

_

 

Почти всё время до возвращения Буратино (что-то часа два или три) Карлото просидел, закутавшись в одеяло и почти не двигаясь, вставая лишь для того, чтобы подбросить в печку дрова. Мысли в голове роились самые мрачные, и он уже не раз пожалел, что так вот, без подготовки, вывалил в разговоре сразу всё. Хотя, по-другому вряд ли получилось бы. Теперь же оставалось только ждать. Чем он, собственно, и занимался.

За это время дождь, ливший без перерыва вот уже почти неделю, закончился. В окошках посветлело и мерный шум падающей воды, к которому уже успели привыкнуть, сменился редкими и неравномерными ударами капель о жестяной подоконник. Бам…бам-бам-бам…бам… Очередное «Бам!» совпало с хлопком входной двери. Буратино явился, вопреки ожиданиям, в весьма бодром и даже приподнятом состоянии духа. Ещё с порога он весело заорал:

- Всё на стол! Пошуруй там по сусекам! А я пока в магазин смотаюсь, ещё не вечер…

После чего дверь снова хлопнула, и Карлото остался посреди комнаты с открытым ртом и полной путаницей в мыслях. Справившись с последней, он, тем не менее, успел сделать до прихода Буратино если не всё, то очень многое: почистил четыре луковицы и сервировал их на большой тарелке с нарезанными остатками грудинки и разрезанным вдоль на четыре части солёным огурцом. Вышло красиво, но не хватало яркого цветового компонента. Тогда он очистил крупную морковь и водрузил её торчком в центр блюда, между луковицами.

Пришедший вскоре, с большим пакетом в руках, Буратино, вначале долго и с интересом разглядывал представленный на столе авангард, а потом дёрнул себя за нос и от души расхохотался.

- Нет, в тебе определённо пропадает хороший режиссёр, - отсмеявшись и вытерев глаза, выдохнул он, - так точно подобрать декорацию к сегодняшнему вечеру – это надо было суметь! Особенно центральный элемент композиции… Кстати, сырая луковица – это и был мой первый в жизни завтрак, вот в этой самой комнате, вот напротив этого самого очага на холсте. Вот о нём мы позже ещё поговорим. Мне, вообще, очень многое важно успеть сегодня тебе рассказать. Ну, а пока – к столу! - И он вытащил из принесённого пакета высокую бутылку с ярко-жёлтой этикеткой и два, свёрнутых в форме буквы «В», обсыпанных маком, кренделя. Поставив бутылку на стол, Буратино протянул один Карлото, а в другой с наслаждением вцепился зубами.

- Ну вот, теперь почти всё готово! – проговорил он, пережёвывая откушенный кусок. – А дождя, между прочим, уже нет, и небо ясное. Вон – последние капли срываются, - он сделал жест в направлении окна, откуда пока доносилось громкое «Бам!» капель, бьющих в плохо закреплённую жесть, отчего звук немного вибрировал, - ну впрямь барабаны Судьбы, не иначе! Если дождь не пойдёт снова, то вскоре будет Игра. Моя игра.… Но, об этом позже, а сейчас – за стол!

 

12.

…А тогда, выйдя за дверь, он ничего не ощущал, кроме огромного, опустошающего чувства незаслуженной обиды. Затворив её, он остановился, вдруг утратив всякое представление о том - что, как, и когда. Было пасмурно, но дождь уже почти не шёл. А из полуоткрытого окна прачечной через дорогу стали слышны сквозь редкий стук капель скрипы и всхлипывания скрипичных струн под смычком, водимым неопытной рукой.

- Ах, папа Карло, папа Карло, - пробормотал Буратино, медленно направляясь вдоль улицы, - чем же я тебя обидел? Что я сделал такого, что заставило тебя мне не доверять?

И тут же понял – что.

Случился раз, давно уже, почти позабытый разговор, в котором Карло сказал:

- Сейчас ты охвачен возбуждением от первых успехов. Но, поверь мне – они пройдут. Останется каждодневный, порой утомительный и надоедающий труд. И надо будет опуститься с небес на землю и месить её грязь ногами. Готов ты к этому? Мне кажется, нет. И если встанет вопрос: чем пожертвовать в трудной ситуации – тем, что собираешься получить, или тем, что получил когда-то, что ты выберешь? Меня ведь может и не быть рядом, чтобы подсказать, я старею… Э, да ладно! Сейчас ты всё равно меня не поймёшь. Но, прошу тебя, запомни: если придётся выбирать, с чем расстаться, то выбирай то, что сделал сам. Сделал один раз – сможешь и в другой. Но никогда не расставайся с тем, что тебе дано, особенно с тем, что было дано вначале: новый путь надо начинать от родных дверей…

Тогда он мало внимания обратил на эти слова, и вскоре вовсе перестал о них думать. Жизнь шла в гору, и нужно было карабкаться не останавливаясь, и не озираясь по сторонам. И не оглядываясь.

- А ведь он всё предвидел, - шептал себе под нос Буратино, отбивая по мокрым булыжникам мостовой шаг, становящийся всё более чётким и уверенным, - знал, чем всё может закончиться. Я ведь и взаправду почти был готов к тому, чтобы продать старый театр. Правда, кое-чего там тогда уже не было, и Карло вряд ли знал об этом. Но, всё равно, прав оказался он. Идти нужно от истоков. Потому как, ежели от них оторваться, то вся надежда на ручейки со стороны. А умельцев строить плотины и менять русло всегда хватало. Р-раз – и исчез ручеёк, потом другой… И ты на мели, которой, вроде бы и не должно быть… Ведь так, скорее всего, и случилось бы: неприятности с налоговиками были только первым звоночком – и с чем бы я остался? А так… Стоп! – скомандовал он, и в самом деле остановился, - А с чем я остался сейчас? Ну, сижу у истока, ну и что? Даже отпить из него не могу! Что-то не то получается… Если у того, что сделал Карло, ноги росли из тех вот причин, о которых я думал, то голова-то была на месте! Не мог он так просто всё оставить: должен был что-то предусмотреть и сделать, что-то после себя… Ежу понятно, что! Указание, куда он дел ключик – хотя бы в виде намёка.

Внезапный ветер, пронёсшийся вдоль улицы, взревев на мгновенье ре-минорной органной нотой, зарябил растёкшиеся лужи, колыхнул вывеску на доме сапожника, на которой уже ничего не осталось, кроме грязных потёков и, сорвав с головы Буратино шляпу с намокшими и опущенными полями, погнал её посередине мостовой к образовавшемуся на месте перекрёстка небольшому озерцу.

- Да и чёрт с ней! – Буратино сплюнул, и, повернувшись, не спеша, пошёл дальше, засунув руки в карманы. – Всё равно, не мой фасон, буду колпак носить: клоун остаётся клоуном, это уже не переделаешь.

Он всунул пальцы в рот и свистнул в самой залихватской манере: на высокой ноте, с переходами и переливами.

- Вот так! А то, что-то я раскис. Хватит сосать пустую соску воспоминаний! Знаю я, куда Карло спрятал ключик, теперь знаю. Блин! Вот смешно будет, если его там нет! – и Буратино пустился дальше вприпрыжку, выбивая ногами высоко взлетающие брызги из замерших луж.

_

 

…В затоне, скрипя друг о друга боками, чуть колыхались на тихой волне старые плоскодонки, а позади них так же лениво раскачивались из стороны в сторону, давно заброшенные за непригодностью, отжившие свой век и частично затопленные, каботажные шхуны, голые реи которых давно уж позабыли вес парусов. В отводном канале вода была мутной, а разросшиеся кусты, полощущие ветки в воде, полностью укрывали всё, что было позади них.

Буратино медленно шёл вдоль канала по тропинке, огибающей заросли кустов, покрытой листьями и давно не убираемым мусором. Неожиданный поворот открыл его взору картину, о которой художник, ищущий натуру для жанра психологического пейзажа, мог бы только мечтать.

- Однако! – Буратино на мгновение приостановился и обернулся назад: там безмятежно раскачивались, только что потревоженные им, ветки кустарника с небольшими кистями жёлтых цветков. А впереди, замыкая неприметную дорогу, бегущую с холмов, врезавшись в берег канала и выдаваясь над водой сложенным из оструганных лиственничных брёвен настилом со строем причальных тумб, расположился широкий деревянный пирс на толстых потемневших сваях, а подле него – красавец-корабль, великолепный даже в своём нескрываемом, скорее выставленном напоказ, упадке. Корпус, когда-то, очевидно, белый, а теперь покрытый разводами грязи и ржавчины, изящно приподнятый на носу и корме, навалился плетёными кранцами, развешанными по правому боку, на настил причала, отчего палуба со всеми надстройками была видна от борта до борта.

- Ух, ты! – выдохнув, Буратино направился к кораблю по кратчайшему пути, то есть, по прямой, наплевав на тропинку, выскальзывающие из под ног камни и низкорослые колючие кусты, через которые приходилось перепрыгивать.

- Эй, на борту! – заорал он, подойдя поближе, - Капитана просят на выход! Дело есть!

Ответа он, собственно, и не ожидал: ветер, хоть и слабый, дул в лицо, а до корабля было ещё метров сто. Но нестерпимо захотелось вдруг вспугнуть, разогнать криком эту тишину вокруг, наполненную лишь дремотным колыханием веток и шуршанием камней под ногами.

- Чего орёшь? – голос раздался неожиданно, и Буратино, дёрнувшись, стал озираться по сторонам в поисках его источника. – Ну, что за дело? И кто ты такой, чтобы иметь дело ко мне?

Из-за большого, покрытого пятнами цветущего мха, валуна метрах в десяти от дороги выдвинулась громоздкая квадратная фигура, на коротеньких, скрытых травой ножках, украшенная сверху белой фуражкой с опущенной к ушам тулье с тускло отсвечивающим на солнце золотым шитьём. Выждав мгновение, фигура, приминая кусты, направилась в сторону остолбеневшего Буратино. Раскачивающаяся тяжёлая походка не предвещала ничего хорошего.

Вблизи всё это являло собой ещё более впечатляющее зрелище: наглухо застёгнутый, белый измятый китель до колен, подпирающий воротником заросший щетиной двойной подбородок, закатанные до колен же с другой стороны свободные штаны неопределённого цвета, и огромные, плоские, в синей сетке вен, босые ноги, расставленные под углом, и больше похожие на ласты.

Подойдя вплотную и уставившись на Буратино иронично-настороженным взглядом маленьких, острых голубых глазок в обрамлении коротких рыжих ресниц, обладатель всего описанного разнообразия коротко рявкнул:

- Кто?

- Что – кто? – Буратино уже пришёл в себя и, несмотря на видимую неласковость приёма, почему-то чувствовал себя весьма комфортно и уверенно, даже уютно, – Кто – это что: вопрос, или вы мне сейчас представились?

- Однако… - рыжие ресницы мигнули, и в глазах за ними появилось новое выражение. – Оставим, пока что, наказание за наглость до выяснения. Что ж, давай по всей форме. Я – и есть капитан вон того красавца, - огромная волосатая рука выставила указательный палец в сторону корабля, - а вот кто ты, и что у тебя за дело – это тебе лучше изложить поскорее. Не гальюнной же фигурой ты пришёл ко мне наниматься, да у меня, как видишь, и бушприта нет: яхта-то паровая. Хотя, смотрелся бы ты на носу, на княвдигеде неплохо: так сказать, для отпугивания таможенников… Ну, а пока ты думаешь над ответом, - волосатая лапа исчезла в кармане кителя и вернулась с чёрной прямоугольной бутылкой, обёрнутой в ветошь, - я, так и быть, подожду.

- Ждать – дело неблагодарное, - Буратино встряхнул небольшой кожаной сумкой, висящей у него на боку, - а рассказывать мне много и долго. Может, попробуем облегчить процесс? – И он кивнул головой в сторону валуна.

 

_

 

…- Ну что ж, теперь сядем и поговорим, - Буратино поправил задравшийся край скатерти, упёр локти в стол, и, положив подбородок на сложенные лодочкой ладони, уставился на Карлото. – Вино выпито, ужин съеден – самое время для вопросов и ответов. Да и вряд ли ещё скоро нам выдастся такая возможность. Ну, начинай!

- Ну почему же я? Давай, лучше, ты! – Карлото пододвинул стул и сел напротив. – Тем более что ты ведь хотел рассказать, что с тобой происходило. Да и вообще…

- Я, так я. Всё равно, начинать надо. Тогда слушай. История путанная и длинная, так что, если что упущу, ты уж домысли сам. Началось это в ночь перед тем, как раз, как к нам в гости пожаловала твоя мама – Мальвина, значит. – Буратино ненадолго замолчал, потом встал, и принялся мерно вышагивать от стола к окну и обратно. – В эту ночь я играл. И так случилось, что вдруг выиграл. Довольно прилично, кстати: на эти деньги мы всё это время и жили. А тебе разве не приходило в голову, что шарманкой я столько бы не заработал, тем более что на площадь ни с тобой, ни без тебя я за это время не ходил?

- Я как-то подумал… - Карлото пожал плечами и потеребил себя за кончик носа, - а потом подумал, что… В общем, может и думал что, не помню! Не до того мне было, было просто хорошо тогда, и думать не хотелось. Вот. – И он замолчал.

Буратино с минуту ждал продолжения, и, не дождавшись, продолжил сам:

- Ладно, не о том речь. Короче, когда я вышел из «Грёз» с выигрышем в кармане, меня ждали трое Базилевичей. Но не с предложением отдать кошелёк, а с приглашением в гости, к Рваному. Пришлось пойти. И вот там получил я одно интересное предложение. Суть проста: весной, после окончания дождей, намечалось открытие сезона игр на Поле Чудес. Знаешь, что это такое?

- Да слышал разные байки, - отреагировал Карлото, - только не очень я им верю, и не очень они мне понравились.

- А вот это правильно: хорошего там ничего нет. – Буратино остановился, и выставил указательный палец – очевидно, в том направлении, где не было ничего хорошего. – Там, как в затхлой заводи, собирается весь мусор нашего общества, то, что, как говорится, не тонет. Но деньги, тем не менее, там делают – и неплохие. Правда не те идиоты, потуги которых служат для развлечения почтеннейшей публики, а те, кто этих идиотов направляет и держит всё в руках. Это – как театр марионеток: марионетка думает, что она вытягивает руку – ан, нет! – это кукольник сгибает палец! И, знаешь, сдаётся мне, что все мы марионетки! Все мы повязаны друг с другом, прямо, или опосредованно целой паутиной связей. И, когда кто-нибудь дёргается, потому что ему снится плохой сон, у тебя, или у кого-то ещё, может вдруг заныть зуб, или зачесаться пятка на левой ноге… И, что бы ты ни делал, эти связи не дадут тебе до конца забыть, что ты – лишь маленький элемент выложенной кем-то, кто не обязан тебя ни о чём спрашивать, мозаике. Попробуй поменять своё положение и место – и связи тут же напрягутся, и чтобы достигнуть желаемого, многие из них нужно будет порвать, а это не всякому под силу. Да… Что-то я не туда забрёл, о чём, собственно, шла речь?

- Да мы, как-то, про игры на Поле Чудес начали, - проговорил Карлото, задумчиво шевеля выставленными перед лицом пальцами обеих рук, - про то, что тебе предложение было…

- Ну да… Так вот: Рваный купил кое-кого из оргкомитета Игры, и кое-кого из занятого тех. персонала. Получилось, что если грамотно воспользоваться полученными сведениями, можно попытаться нагреть организаторов на приличную сумму. Для этого нужно оказаться в нужном месте в нужное время. То есть, выиграть Игру, используя купленную информацию, и правильно воспользоваться ситуацией. А для этого нужен исполнитель со стороны, не вызывающий подозрений (ну, везёт – так везёт!), и чтобы этого исполнителя можно было контролировать. Как ты уже догадался, исполнителем было предложено стать мне. И вот тут Рваный сделал сразу две ошибки: первая – это та, что ещё не факт, что, даже имея гандикап в виде нужной информации, удастся гарантировано выиграть. Разные, знаешь ли, бывают случайности: ногу можно подвернуть на старте, а не придти первым в первой части игры, когда ноги должны принести голову, отягощённую нужным знанием, в нужное место – значит, дать случаю шанс улыбнуться случайному человеку. А этот случайный возьмёт, да и застолбит тот участок, на котором действовать должен ты. Правилами такое не запрещено. Он ничего не найдёт там, конечно – об этом уж сами организаторы игры позаботились, но и ты свою возможность упустишь. Всяко ведь бывает… Вот. А вторая его ошибка в том, что он переоценил степень эффективности своего контроля надо мной. А меня, выходит, недооценил…

- Погоди, погоди! Вот тут я что-то уже перестал понимать, - прервал говорящего Карлото. – О каком контроле речь? Какие такие сведения? И что ты с ними должен делать? Ты, пожалуйста, давай поподробнее, чтобы можно было разобраться и понять!

- А ничего понимать и не надо: это, как раз тот случай, когда «меньше знаешь – крепче спишь». Ты не обижайся: мне тут ни помочь, ни помешать не можешь ни ты, ни кто другой. А если я стану всё подробно описывать, мы ни о чём больше поговорить не успеем. Есть дела, прямо тебя касающиеся, вот о них и будем подробно. А всё только что сказанное – это лишь для информации, чтобы ты знал, чем я был занят, и что мне предстоит. И не особо удивлялся бы, если случится что-нибудь неожиданное. О некоторых неожиданностях я уже позаботился. У Рваного своё понимание игры, а у меня своё…

_

 

-…Так, ладно, диалога с тобой не получается, - Буратино попытался принять вертикальное положение, но передумал. – Тогда скажи: что это такое – круглое, и квадратное, и бес… безпри… - может, беспризорное? Ты как думаешь?

- …И по квартердеку ходить будет и планширь стучать крюком стальным, присобаченным вместо кисти, на деревяшке, что за руку у него… То начало ещё в Сиамском заливе, а конец – никому не ведом. Ты будешь за кока? – капитан приподнялся на локте и помахал в воздухе левой рукой. – Так тащи всё сюда. Я друга принимаю…И ром тащи, две, нет, три бутылки – что не видишь: уже всё закончилось…И скажи на вахте, что я скоро буду. Пусть смотрят…

- Ты кому? – Буратино осмотрелся вокруг, но ничего и никого, кроме шершавого бока валуна, закрывающего низкое солнце, и пары тут же скрывшихся в траве кузнечиков не увидел. – Ты это брось… Лучше скажи: согласен ты, или не согласен? А?

- А, пойдём! Вот сейчас кока дождёмся, и…пойдём! Ты, давай, ещё раз расскажи только – куда. И, главное, зачем? – Капитан откинулся затылком в траву и закрыл глаза. – Кока спишу. Сколько можно ждать? Когда так хочется пить… - и он захрапел.

- Тогда лучше до утра, - и Буратино тоже откинулся в траву.

 

_

 

…Теперь за ним по пятам шли трое репортёров, один тащил треногу с фотоаппаратом, двое других – раскладной столик и довольно большую, выпирающую одним боком, сумку. Палатку с тощей фигурой Дуремара у выхода, размахивающего руками перед группой соискателей, уже почти не было видно за раздёрганными клочьями белёсого тумана, осевшего на кочках и торчащих кое-где низкорослых кустах. Впереди, буквально в двух-трёх шагах, внезапно проступила линия белых флажков, отмечающих начало игрового поля. Теперь нужно было выбрать один из размеченных белыми же верёвками квадратных участков, размером с большую (считая кулисы) театральную сцену. И начинать.

Сзади послышался топот: подоспел официальный представитель оргкомитета Игры.

- Там никак карты собрать не могут! – непроизвольно посмеиваясь, отчего его узколобое и выскобленное на подбородке до глянца, лицо выглядело ещё тупее, чем полагалось бы выглядеть его обладателю, сообщил он. – Очередь уже собралась, попугай матерится почём зря, вот потеха! Ну, как тут у вас? Участок выбрали?

- Успеешь! Опаздываешь куда, что ли? – огрызнулся Буратино. – Где здесь у вас угловой флажок? Веди, давай!..

«…от левого углового флажка три участка вперёд, и два вглубь. Для страховки – стойка у левого флажка на том участке будет погнута. Копать там, где установит свой стул сопровождающий – согнать его на хрен! Контейнер ни в коем случае ни на секунду не давай в руки никому, особенно Дуремару: фокусников там хватает. Открывай сам, только на глазах у прессы и в присутствии представителя банка, или отдай председателю жюри, но тоже у всех на виду…»

_

 

- Ну вот и раскинь мозгами, да, кстати, приучайся это делать почаще! Что сейчас важнее: то, что, может быть, будет сделано, или то, что необходимо сделать обязательно? Так что, перейдём-ка мы ко второму пункту. – После этих слов Буратино и впрямь перешёл – от стола к подоконнику, и постарался расположиться там с максимальным комфортом: вытянув вдоль подоконника обе ноги и опёршись спиной о проём, но, не достигнув желаемого результата, просто уселся там и продолжил: - Вот теперь наберись терпения, и внимай. От того, насколько ты поймёшь и запомнишь сказанное, будет, возможно, зависеть вся твоя дальнейшая жизнь.

- Ну, я весь во внимании! – Карлото тоже встал со стула и пересел на кровать. – Только ты говоришь так, словно собираешься прощаться. Как мне это понимать?

- А так и понимай! Я не собираюсь прощаться – я прощаюсь. Совсем скоро ты будешь сам по себе, а твоя судьба – у тебя же в руках. А пока, не мешай мне выложить то, что я считаю нужным. Помолчи, пожалуйста! И внимательно слушай. Все вопросы потом, иначе я собьюсь.

Значит, так: вначале я, как тебе обещал, вернусь к истории этого холста, - Буратино кивнул в сторону незатухающего огня и вечно варящейся похлёбки, - точнее, к истории его создателя и её современному продолжению.

Сталбени, уже став знаменитым, был женат дважды. Первый брак продлился недолго – не сошлись, как говорят, характерами. Но недолго – не значит безрезультатно. Так вот, результатом того первого брака был сын, не важно, как его назвали – сейчас он носит совсем другое имя. У него был очень хороший голос, и ему прочили большую будущность. Но голос, как бывает, сломался, а заодно, сломался и он сам. Далее всё – достаточно неинтересно: разочарование, плохие компании, унижения и прочее. Итогом стало то, что он, ведомый множеством приобретённых комплексов, начал самоутверждаться за счёт других. Знаешь, жестокость бывает двух видов: первая – от неизбежности выбора между двух зол, когда каждый выбор или бездействие ведёт к ещё большему злу, и вторая – от сознания своей униженности, зла на весь мир вокруг, и на себя самого. Потому что, даже выместив всю свою злость, ты не получишь того, чего когда-то хотел. Так вот, у него был, как раз, второй тип.

- Слушай, - перебил Карлото, - это, наверное, здорово интересно. Но, только я не пойму: если ты так экономишь время, то к чему эта занимательная история?

- Скоро поймёшь, я же говорил: не перебивай! – Буратино встал, налил себе воды из чайника и, вернувшись к подоконнику, продолжал, время от времени отхлёбывая из стакана. – Историю о потайной двери и об утерянном золотом ключе, которым она когда-то открывалась, Сталбени в тот вечер услышал от хозяина как семейную легенду о давно минувших днях. Он же и предложил завесить дверь картиной. И эту историю, как-то раз, он рассказал на ночь своему сыну, не желавшему засыпать. Много позже, когда Сталбени уже умер, не оставив сыну в наследство ничего, кроме проклятия (надо сказать, было за что), идея найти золотой ключ и войти в потайную дверь, за которой, как он считал, сокрыты несметные сокровища, стала для этого отпрыска почившего художника навязчивой манией. Звали его в то время Карабас Барабас – кличку эту, или «погоняло» получил он, махая кайлом на мергелевых склонах одного симпатичного острова, довольно далеко отсюда, в стране, куда он приехал совсем с другими планами. В планы эти входило, кроме всего прочего, незаметно расковырять витрину в местном музее, за которой хранились особо почитаемые местным населением раритеты, в том числе – как ты догадываешься – канувший в неизвестность, но, выходит, не исчезнувший, Золотой Ключик. Планы его, надо сказать, удались…правда – не совсем. Ключик он сумел заполучить и успел спрятать его, ну а дальнейшее планирование его судьбы делал уже суд.

Буратино замолчал и прищурился, наблюдая за произведённым эффектом. Эффект имел место: Карлото застыл, приоткрыв рот, и, кажется, перестал дышать. Потом он глубоко вздохнул, закашлялся, и выдохнул:

- Ну, ты даёшь!..

_

 

13.

Да… Произвести впечатление, «дать», или «выдать» что-нибудь – это он умел… Вот и теперь, в мутных отблесках голых ламп на глянце плакатов, зовущих к жизни, которая улыбалась с них во все тридцать два зуба, не знавших кариеса, и манила к себе изгибами юных, хоть и отягощённых зрелой плотью, всё умеющих загорелых тел, в колышущемся дыму, обволакивающем и без того зыбкие силуэты теней, он чувствовал, как поднимается, распирая всё его существо, откуда-то из потаённых глубин ощущение возможности и готовности эту возможность воплощать. Иначе, Буратино поймал кураж.

- Напоминаю условия! – провозгласил Дуремар, - господа корреспонденты, пожалуйте сюда! – И он сделал широкий приглашающий жест рукой.

Где до этого прятались корреспонденты, и почему их оказалось неожиданно так много, Буратино разобраться не успел. Окружив плотным кольцом его и стоящего напротив ухмыляющегося Дуремара, они говорили все разом, что – понять было невозможно. Из поднявшегося гвалта вынырнул хриплый вопль задвинутого к стенке попугая: «Крыло прищемил, идиот, конь необъезженный!».

Державший паузу Дуремар поднял руку с растопыренными пальцами и выкрикнул:

- Внимание! Господа, прошу тише! Мешающие проведению Игры будут лишены аккредитации! Сейчас вы все всё услышите! Минуту терпения!

Как ни странно, но его, действительно, услышали. Шум затих, взгляды корреспондентов обратились к говорящему, а со стороны попугая доносились только невнятные бормотания.

- Я вас понимаю, господа, - Дуремар широко улыбнулся, не хуже красоток с рекламных плакатов, - сенсация, как говорится, назрела! Посмотрим, каковы будут её плоды. – Он хихикнул, дёрнул влево головой и продолжил:

- Так вот: я, всё же, напомню условия. Для вас, господа, чтобы вы случайно чего в своих репортажах не напутали, и для нашего фаворита, - он сделал что-то похожее на поклон в сторону Буратино, - чтобы он, не дай бог, не смог бы нас в чём-либо упрекнуть, если вдруг захочется… гм!

Вы все знаете, что правилами Игры для участника предусмотрены две льготы, если он их, конечно, заслуживает. Первая: это если участник пришёл первым к промежуточному финишу, то ему первому предоставляется право выбрать игровой участок. Ха-ха! Вы заметили: я три раза сказал слово «первый»! Что-нибудь это да означает! Так, не вижу реакции! Вот, уже лучше… Ну, а вторая льгота предоставляет участнику, внёсшему при заявке на игру денежный взнос, превышающий минимально установленный правилами и идущий на дальнейшее развитие Игры, право участвовать в розыгрыше Джек-пота! И вот к этому мы сейчас и приступаем!!!

Сгрудившиеся корреспонденты изобразили всплеск аплодисментов, а Дуремар, повернувшись к Буратино, указал рукой на небольшой столик, стоящий в углу перед выходом, и обычным голосом сказал:

- Давай-ка мы там присядем, ноги устали. Не беспокойся: раньше тебя на поле никто не выйдет. Сейчас официальную часть закончим, и – вперёд, флаг тебе в руки! Так ты что выбираешь: очко, или преф? Лучше очко – быстрее закончим.

Он вытряхнул из помятой пачки, вытащенной попугаем, колоду карт, и, стукнув ею о колено, вновь обратился к корреспондентам:

- Здесь, здесь вот она – судьба нашего соискателя! Он её сам сейчас вытянет! А какая судьба – таков и Джек-пот! Наберёт очко – всё его, а не наберёт – значит, не судьба. Тут уж, извините: всё в фонд игры, включая заявочный взнос! Но ведь главное – это участие, господа, главное – сама Игра!

«…Он тебе предложит тогда сыграть, скорее всего, в очко. Банковать будет сам. Но сразу он очко вытягивать не станет – немного с тобой поиграет, покуражится. Кидала тот ещё… Игра, значит, идёт, пока у него есть охота. Так что какое-то время тебе отпущено: пока он своё «очко» не вскроет. Ты карты у него сумей отобрать и сдай сам. Как хочешь: хоть кон выиграй, хоть руку ему сломай. Или ещё что, на месте сообразишь. А когда будешь сдавать, держи наготове вот эти два туза. И не беспокойся: в колоде их не будет – у Дуремара с начала игры в рукаве два таких же…»

 

_

 

Проснувшись, он долго не мог понять – где он. Такого с ним давно не случалось, а если быть точным, то ещё никогда. И лишь когда зрение адаптировалось к слабому рассеянному свету, он начал различать детали окружавшего его пространства: стены, обшитые деревянными панелями, низкий потолок с круглым матовым плафоном посередине, полукруглый столик у стены, кресло-качалка с высокой спинкой в центре комнаты и стенные шкафчики с решётчатыми плотно закрытыми дверцами. Свет проникал через небольшое круглое окошко сзади, за спинкой кровати, поэтому сразу он его не заметил. А как только заметил, всё стало на свои места.

- Так и так и через так!! Это ж я, выходит, на корабле! Хоть треснуть пополам – не помню, как я здесь… Помню, мы откинулись там, у камня… Это ж вечер был! А сейчас, вроде как, - Буратино взглянул в сторону иллюминатора, за которым смутно синело, - что угодно, но только не ночь! Капитан, что ли, меня сюда приволок? Так он сам на ногах не стоял… Да и где он, кстати?

Спустив ноги с низкой кровати и треснувшись затылком об выступающую над ней полку, он сел, упершись руками в матрас, пробурчав: «Каюта явно не «люкс»!». Дальнейшие размышления были прерваны грохотом, раздавшимся за дверью, напротив иллюминатора, и гневным воплем:

- Какой … здесь вёдра расставил?! Где эта швабра, на … намотанная? Он у меня до среды будет помпу доить, распустились все, раздолбаи!

Потом входная дверь хлопнула, и в проёме обозначился сам капитан, выглядящий, если смотреть снизу вверх, как вышло у Буратино, весьма внушительно: чёрные начищенные ботинки, мерцающие ускользающим глянцем, чёрные же строгие брюки с безукоризненной складкой, белый китель, вычищенный и отутюженный, и та самая чёрно-бело-золотая фуражка, закрывающая тульей уши и сидящая строго симметрично относительно них. Впрочем, если смотреть сверху вниз, картина получалась не менее впечатляющая.

- Так… - произнёс он, оглядывая Буратино, сидящего на скомканном одеяле и его измятую одежду, - пошли ко мне в каюту. Через камбуз…

 

_

 

- Вот что тебе надо будет сделать, - Буратино уставился на Карлото своими немигающими глазами, - Завтра в город приезжает некто Рафаэль Сталбени – это, как ты понимаешь, второй сын ушедшего гения. Он уже далеко немолод и обременён семьёй и задачей, которую он сделал целью своей жизни: создать общедоступный музей своего отца. А город наш как бы весьма подходит для этого: ведь, где родился сам мастер – никаких сведений не сохранилось, а в своих неоконченных мемуарах он упоминает, что именно здесь родилось его вдохновение. Любопытно, да? Может, вот в этой самой комнате оно родилось? И висит до сих пор, покрытое пылью, закрывая закрытую дверь? А?

- Ну, это ты загнул! Вряд ли… - Карлото сжал ладони под мышками. – Что хорошего может родиться в таком холоде?

- Это ты верно заметил! – сразу же отреагировал Буратино. – Давай, тащи дрова! А я-то думаю: почему мысли так неуклюже топчутся? Сейчас печку растопим! Но… Однако, заметь на будущее: пути Господни неисповедимы…

 

Спустя некоторое время, сидя спиной к растопленной печке и глядя в упор на Карлото, снова устроившегося на кровати, набросив одеяло на плечи и голову, Буратино продолжил:

- Чтобы ты понял то, что я хочу тебе сейчас сказать, мне снова придётся говорить о прошлом, и не только своём. Наберись терпения и слушай, оно того стоит.

Начну я с истории, которой уже более века, хотя точно не знаю. Короче, ходил в то время у этих берегов, да и не только у них, один корабль – то ли бриг, то ли корвет, да и какая разница? Много тогда ходило, да и сейчас ходит. Только вот ходил он под флагом, лишь завидев который, капитаны мирных торговых и разных других приличных судов чаще всего вспоминали о чёрте, а самые дальновидные отдавали команду позвать священника. Да, я вижу, ты правильно понял: на этом флаге между дурацким колпаком и скрещенными костями скалил зубы белый на чёрном фоне череп. А имя того, кто командовал тем кораблём, было… Да ты не замирай, ничего такого ты не услышишь. Да и не знаю я его имени, и, судя по всему, никто не знал. Не было у него имени. А правильнее сказать – никому и никогда он его так и не назвал. Мало ли почему? А вот чужими именами он называться любил. Потому и приписывали многие бывшие на море и на берегу случаи другим пиратам. Ну, а в своём круге его называли Игрок, возможно потому, что любил он карточную игру. А может, потому, что в прошлом, ещё до того, как поднял он свой чёрный флаг, и вообще, ещё раньше, был он по смутным и недостоверным слухам, блестящим актёром, которому рукоплескали многие знаменитые залы. Может и так, а может, и нет. Скорее так, иначе трудно понять, откуда у него взялось такое странное для рыцаря удачи увлечение. На всех кораблях, которые он захватывал, во всех городах, которые занимал, пусть даже на короткое время, первым делом он искал то, что имело отношение к театру. Театральные костюмы, эскизы декораций, сценарии пьес, прочий реквизит – всё укладывалось в сундуки и отправлялось на корабль. Не брезговал он, кстати, и хорошенькими актрисами, но это к нашей истории не имеет отношения. А поскольку за те годы, что были ему отпущены, успел он обойти чуть ли не весь земной шар, то коллекция, что он собрал, стала уникальным музеем мирового театра. Так, ты не устал слушать? Вот и замечательно! Тогда слезь с кровати и поставь чайник – объявляю антракт.

 

14.

…- Хватит! Теперь себе! – Буратино откинулся на спинку стула и в упор взглянул на Дуремара, сидящего, поджав ноги, с рукой, накрывающей колоду карт.

- Себе, так себе… - Небрежно смахнув со стола несуществующую пыль, Дуремар медленно, двумя пальцами, выложил на него из колоды рубашкой вверх две карты. – Вскрываемся, претендент? – И он щёлкнул пальцем по лежащим картам.

- Восемнадцать! – Буратино бросил карты на стол.

- Так… Девятка, и… ещё девятка, - Дуремар исподлобья бросил на партнёра взгляд и слегка подмигнул правым глазом, - значит, кон за банком! Продолжим, значит… - Он вытряхнул из колоды карту, подрезал ею верхнюю и, угодливо изогнувшись, протянул колоду Буратино. – Так берём-с?

«Он же, собака, перевести банк не даст. Вон как сидит: уверен, что слово за ним! Ладно, возьмём тебя на понт…»

Буратино взял карту, подержал её перед собой, потом вздохнул, почесал ею у себя за ухом, бросил на стол и сказал:

- Ещё, в тёмную!

Дуремар, сидевший вполоборота, развернулся и посмотрел с любопытством, но без всякой тревоги во взгляде.

- Будем, значит, рисковать?

- А что, есть другие варианты? – Буратино слегка подвинулся ближе к сдающему и, уставившись прямо в его скользко-складчатую физиономию, продолжил:

- Ты мне сейчас туза вытащи, и разойдёмся красиво! Что, слабо? – и, протянув доверительным жестом руку, положил ладонь на левое запястье Дуремара, сжав его. – Ну, будь другом! Очень выиграть хочется…

- Ты… Ты что позволяешь? Не трожь банкующего! – Дуремар отдёрнул руку и судорожно пробежался пальцами другой по запястью. – Лицо его выражало растерянность.

- Так я же не колоду тронул, - Буратино наклонился вперёд, - или она у тебя в рукаве?

Корреспонденты, почуяв неожиданный оборот развития событий, разом подались вперёд, сразу прекратив переругиваться и насторожившись, разве что, не шевеля ушами.

- Во, публика! – воскликнул Буратино. – И пошутить нельзя! Ладно, давай карту!

Трясущимися руками Дуремар зло выщелкнул карту из колоды и бросил на стол.

- Так… - Буратино накрыл её ладонью и тут же перевернул. – Ну вот: как я и просил, туз! – Репортёры, сгрудившиеся вокруг стола, разом шумно выдохнули. - Ну… А теперь посмотрим здесь… Гляди-ка, ещё один! Всё, дорогие мои: очко-с! Так что теперь – до скорого свидания с Джекпотом! Что, господа корреспонденты, не ожидали? Ну, кто со мной? – Встав из-за стола, он повернулся к полотнищу, закрывающему выход, и бросил через плечо сквозь зубы, неслышно для окружающих:

- Слышь, жаба зелёная, шулер пряничный - не поднимай шума: в колоде ничего лишнего не найдёшь! – И, громко уже, во весь голос:

- Господа! Чтобы ни у кого не было сомнений! Желающие могут осмотреть колоду! - Шагнув вперёд, он захватил со стола колоду, согнул на пальце, и выпустил её порхнувшей дугой в лицо Дуремару.

_

 

Выписка из Правил проведения Игры «Чудо своими руками на Поле Чудес», параграф 2 (4-7).

 

…2.4. Игровой участок закрепляется за конкурсантом в соответствии с его выбором и учётом очерёдности права сделать выбор.

2.5. Очерёдность устанавливается Комиссией оргкомитета Игры, исходя из результатов предварительного состязания. (Прим. Вид предварительного состязания участников определяется Комиссией и доводится до претендентов не позднее, чем за два дня до начала игры.)

2.6. Перед выходом на игровое поле игрок получает возможность путём выбрасывания игровой кости, предлагаемой ведущим, набрать индивидуальное количество попыток (от одной до шести). В случае отказа выбрасывать кость, засчитывается только одна попытка. (Прим. Игрокам, претендующим на розыгрыш Джекпота, даётся три попытки. Розыгрыш права их получения определяется индивидуально по предложению ведущего.)

2.7. Попытка считается засчитанной, если при её проведении присутствуют представители Оргкомитета игры и аккредитованные представители средств массовой информации.

В случае удачной попытки участника, вскрытие призового контейнера производится при обязательном участии представителя ответственного банка перед зрительской аудиторией.

_

 

- Продолжим! – Буратино поставил чашку на стол и, уперев в него локти, взглянул на Карлото, переминающегося перед ним с ноги на ногу, держа чашку в левой руке и правой пытаясь натянуть на плечи сползшее с них одеяло.

- Если хочешь, залезай опять к себе на насест, - он кивнул в сторону кровати, - и слушай дальше, осталось не много, хотя и немало тоже…

Так вот. Пропускаю времена битв, странствий, успехов и неудач и перехожу к сути. Где-то в середине прошлого века, проклятый тремя церквями и разыскиваемый на море и на суше, тот капитан, распустив команду и затопив свой корабль, просто исчез. Вместе с ним исчезло и награбленное за многие годы. А спустя какое-то время в нашем городишке, бывшем в ту пору ещё приморской деревней, о которой знали лишь местные контрабандисты, объявился некто, выкупивший у общины участок земли вдали от побережья и начавший там строительство. Время шло, и на пустыре, где раньше только ветер гулял по зарослям вереска, вырос большой дом с колоннадой, балконами и хозяйственными пристройками. Да и деревня за это время разрослась и получила право именоваться городком. Появились первые мощёные улицы, две церкви, порт, ковровая фабрика, городская школа, новые здания муниципалитета и полицейского управления, а так же – квартал красных фонарей, новое кладбище и припортовые трущобы.

Впрочем, зачем я это рассказываю? Что-то меня повело не туда.

- Нет, ты продолжай! – Карлото взмахнул рукой. – Мне интересно. Только непонятно, к чему всё это?

- Ну, это ты поймёшь позже. Если не заснёшь. Но мне и правда надо ужиматься в своём рассказе: не так долго и ждать осталось - наступит утро, а с его наступлением занавес опустится. Следующая пьеса будет сыграна на другой сцене. Так что придётся мне многое опустить.

 

15.

…- Так ты хочешь понять, зачем я это всё затеял? – Вытянув руку, Буратино сграбастал со стола большую фарфоровую кружку и, сделав долгий глоток, хмыкнул восхищённо:

- Как ты говоришь, эта штука называется? Мохито? Ром, значит, лимонный сок, лёд и вода? Я запомню… - Он отставил кружку и повернулся к капитану, развалившемуся сбоку от стола в кресле-качалке с сиденьем и спинкой из ротанга. – Хочешь, значит, понять… И я догадываюсь – почему. Можно ли мне доверять, и можно ли на меня положиться – ведь в этом дело? А то действительно: я тебе предложил участие в довольно рискованной операции, а почему – не объяснил. Да и выглядит всё не слишком чисто: со мной договорились (хоть и не очень-то учитывая мои интересы), снабдили закрытой информацией, даже профинансировали моё участие в деле, а я – сволочь нехорошая – своих же благодетелей, работодателей, что готовы мне кусок от своей прибыли отстегнуть, кинуть хочу – да ещё как! Так и выглядит… - Он снова потянулся за кружкой, отхлебнул, и, вернув её на место, продолжил:

- Объясню, конечно! Я бы в любом случае это сделал, просто не успел. Ладно, вернёмся на пару дней назад. Я тогда очень расстроен был: узнал, понимаешь, что мой родитель, точнее сказать – создатель, на которого я только что не молился, имел, оказывается, от меня тайны - то, что он мне доверить не решился. Очень меня это обидело. Ну, а потом прошёлся, подумал, и вдруг понял – почему. И что за этим всем стояло – тоже понял. И что, вообще, произошло и происходило в последнее время, и что мне следует делать. А в первую очередь, нужно было закончить дела с Рваным. Договор между нами тогда уже существовал, и просто так – взять, и заняться своими делами – я уже не мог. Ну, я и пошёл к нему…

_

 

…- Привет, Лоскут! Рваный у себя? – Буратино перепрыгнул через лужу и, оглянувшись на сидящего верхом на обломке мраморной колонны субъекта в спущенном с правого плеча балахоне, направился к входу в пристройку, начинающей анфиладу встроенных одна в другую кирпичных коробок со следами обвалившейся штукатурки на выщербленных стенах.

- Рваный везде у себя, а ты погоди спешить, - Лоскут качнулся к входящему, - звал он тебя? Если звал – примет, а нет – так и его, всё равно, тут нет сейчас. Хочешь что-то сообщить, садись, жди.

- Вот смотрю я на тебя, Лоскут, и завидую, - Буратино присел на один из громоздящихся у входа ящиков.

- Это почему ещё?

- Всё-то ты знаешь, о чём ни спроси: кто, где, когда, с кем… Тебе бы ещё научиться отвечать на вопрос: «Почему?» - так тебе бы цены не было!

- Свою цену я знаю, - Лоскут ухмыльнулся, - и знаю цену того, что мне известно. За что и свою долю имею.

- Ну, и? – Буратино взглянул с любопытством. – И доволен ты своей долей?

Некоторое время оседлавший колонну молча рассматривал край балахона, лежавший на земле в опасной близости от небольшой лужи. Потом подтянул его ближе к себе и, прищурившись на неяркий диск солнца, недавно проступивший сквозь ещё неразошедшуюся облачную дымку, доверительно произнес:

- Я тебе вот что скажу: цена у всего такая, сколько оно будет стоить после того, как ты его продашь. А ты этого никогда заранее знать не будешь. Поэтому главное не то, за сколько ты продаёшь, а – кому продаёшь. И что он потом с этим сможет сделать. И что сможешь ты… Если сможешь, конечно. Просёк?

Буратино задумался, потом хлопнул себя обеими ладонями по коленям:

- А знаешь, в чём-то ты, пожалуй, прав! Мне надо будет ещё подумать над этим, но – потом. А сейчас скажи: когда, всё же, Рваный появится?

- А, так ты к Рваному? – Лоскут подмигнул и, достав из кармана смятый синий платок в горошек, принялся нарочито аккуратно его складывать. – Так он у себя. Может, выходил куда минут на пять по нужде, или ещё чем занят был. А сейчас он тебя ждёт, проходи.

Буратино, послав в сторону собеседника красноречивый взгляд, соскочил с ящика, отряхнул заднюю поверхность штанов и сказал:

- Разводил меня, значит? Ну, это тебе почти удалось. Ладно, квиты будем! – и направился к входной двери.

 

В комнате у Рваного, как всегда, царил полумрак, тени жались к стенам и боязливо высовывали свои языки к столу, накрытому светом тусклой жёлтой лампы под абажуром. Сам Рваный сидел за столом и, судя по всему, пытался выстроить то, что на нём находилось, в некий порядок. На столе же царил полный разгром: Буратино живо представил, как некто, сидя на отодвинутом сейчас стуле, навалившись на столешницу животом, что-то с жаром рассказывает, размахивая руками и сметая статуэтки, вазочки и прочие безделушки, расставленные Рваным с любовью и старанием.

- «Значит, гость был непростой, обычному посетителю Рваный давно бы на дверь указал, если не больше», - эта мысль напрашивалась сама: хозяин был просто патологически аккуратен и не позволял никому, за редким исключением, касаться его выставки раритетов.

К тому же, в комнате явственно пахло сигарным дымом, а Рваный не курил и мало кому позволял курить при нём.

- Ладно, примем это к сведению, - Буратино шагнул к столу и, опустившись на отодвинутый стул, произнёс:

- Дождь-то кончился!

- Да ну! – Рваный изобразил удивление. – И что теперь?

- А теперь должно подсохнуть и – и, судя по всему, скоро пора на поле. Чувствую, что не позже чем завтра будет объявлено об открытии сезона: народ застоялся. Так что пора и нам заканчивать подготовку. Чтобы быть в первой партии игроков, деньги лучше внести сразу же, как только об открытии станет известно и будет назначен день игры. Так что, давай подобьём всё прямо сейчас, чтобы, когда время будет поджимать, не носиться по городу, разыскивая друг-друга. Лучше без спешки: ты ведь знаешь, когда она бывает нужна – так это же не тот случай.

- Что-то ты сегодня настроен решительно! – Качнувшись на стуле, Рваный положил обе свои лапы на стол, несколько раз выпустив и втянув когти. – А что, сомнения тебя больше не посещают?

- Сомнения?.. Да нет, видно, заняты чем-то другим. А вот уверенность появилась.

Рваный подался вперёд, под свет лампы. Вертикальные щели зрачков сузились и почти перестали быть видны. На мгновение у Буратино возникло ощущение, что перед ним в полумраке повисли два жёлтых фонаря на платформе приближающегося поезда, и этот поезд сейчас подомнёт его под себя.

- Уверенность, говоришь? Ну, и на чём же она основана, хотелось бы знать! Ты ведь тут мне в прошлый раз втолковывал, и довольно убедительно, про вероятности, случайности и прочую шалупонь – и довольно убедительно! Так что изменилось, а?

Буратино зевнул в лицо говорящему и нехотя проговорил:

- Ситуация изменилась, дорогой! Раньше я соглашался с тобой, потому что надо было как-то выживать, а теперь я хочу жить! И немного денег мне в этом не помешает. Да и, честно говоря, хочется поставить точку на наших отношениях. Слово своё я тебе уже дал, отказываться от данного слова не умею, потому и хочется всё побыстрее закончить, чтоб дальше не мешало.

- Вот, значит, как! – Рваный откинулся на спинку стула и погасил вспыхнувшие фонари глаз. Он даже зажмурился и слегка мурлыкнул. – Хорошо, не буду допытываться о причине! Деньги я тебе сейчас выдам. Сам понимаешь, не просто так, и не обижайся, если вдруг до начала игры на улице тебе тесновато будет: это не от недоверия, а от опыта. Ну, а сыграешь, да ещё и выиграешь – считай, мы в расчёте. Об остальном уже говорено, напомнить что-нибудь нужно?

- Благодарю, пока на память не жаловался! – Буратино встал и, поведя носом, спросил:

- А ты что, курить начал? То-то я чувствую – запах здесь не тот!

- А вот это уже лишнее! Ты же знаешь: любопытство у нас не приветствуется, - Рваный тоже поднялся и направился в угол, скрытый тенями, - так я тебе сейчас денежки достану! А пасти тебя (ты уж извини!) Лоскут будет до времени. Так ты, ежели что не так вдруг – не стесняйся к нему обратиться, он парень с понятием.

…Выкладывая через некоторое время на стол туго перетянутые резинками пачки разноцветных купюр, Рваный продолжил, как будто разговор прервался именно на этом:

- А всё же интересно: что тебя вдруг так вдохновило? Углядел какую-то систему в рулетке – так её нет – или, может, наследство получил? А, может, ключик свой нашёл? Или достал из загашника? Слухи-то разные ходили, да и ходят ещё… Я тут тебе разными купюрами подобрал: больше невысокого достоинства, чтобы лишних вопросов не было, когда сдавать будешь – накопил, мол, и всё! Можешь, конечно, не пересчитывать, но лучше, всё же пересчитай – чтобы на душе спокойней было. Да и в расписочке не забудь черкануть…

- Пересчитаю, не беспокойся! – Буратино шагнул к столу, вынимая руки из карманов. – А по поводу твоего любопытства – так я тебе напомню твои же слова: оно у нас не приветствуется. Нашёл, не нашёл – кому какое дело?

- Да есть тут… интересующиеся… - эти слова Рваный пробурчал себе в подбородок, и Буратино их не услышал. Пересчитав и сложив деньги, он выпрямился, озираясь по сторонам.

- Что ищешь, забыл что? – хозяин, занявший своё привычное место за столом, оторвал взгляд от его поверхности, где порядок ещё не был до конца восстановлен, и уставил узкие щёлочки зрачков на замешкавшегося гостя.

- Да вот думаю, в чём мне это тащить, - Буратино ещё раз огляделся вокруг, - слушай, а у тебя какой-нибудь сумки нет?

- Скажешь Лоскуту на выходе, чтобы выдал тару. Заодно, позови его сюда, - Рваный потёр лапы, - будем инструкции давать! Ну, а тебе, как говорится, фарт в руки! Будет всё нормально – больше не увидимся…

 

…Какое-то время Рваный смотрел вслед уходящему, потом медленно, не опуская глаз, выдвинул левый ящик стола и достал оттуда глянцево блеснувшую телефонную трубку.

- Прости, Буратино, - пробормотал он, поднося трубку к оборванному уху, - ничего личного, но это бизнес…

_

 

…- Ну вот, вышел я, значит, из комнаты, и почему-то стало мне очень интересно: о чём же там разговор у них будет, и какие инструкции насчёт меня будут даны. – Буратино вновь потянулся за кружкой. – Слушай, жажду оно утоляет здорово, но, почему-то, всё время не до конца! Ладно, не об этом… Так… В общем, родился у меня план. Выхожу я во двор с перевязанными пачками в охапку и говорю Лоскуту, что его Рваный зовёт. А я, мол, посижу пока здесь, подожду его, потому как дело есть и надо его обкашлять. Он на пачки взглянул, и без вопросов подался в помещение.

Посмотрев на капитана, сидящего в кресле, скрестив руки на животе и смежив веки, Буратино умолк, а через мгновение вдруг заорал, придав голосу самый противный оттенок:

- Так быть, или не быть? Вот как вопрос поставлен!

Капитан дёрнулся и, заскрипев креслом, принял вертикальное положение.

- Ты чего? Чего так орёшь? Тебе бы туманной сиреной работать… Или лишнего наглотался? Больше не налью! Так что случилось?

- Да ничего, проверка слуха! – Буратино ухмыльнулся. – Я тебе просто Гамлета процитировал, а то мне показалось, что задремал ты.

- Когда информация поступает через уши, глаза могут и отдохнуть! – Капитан вновь уложил руки на живот. – Я тебя внимательно слушаю, продолжай!

- Ну, ладно… На чём это я остановился? А! Короче, всунул я пачки между коробками и следом за Лоскутом подался к дому. А там такая хитрая пристроечка у входа – для отправления естественных надобностей. Я её ещё в первое своё посещение заметил, ну, и посетил, конечно. И вот обратил я внимание тогда, что пристроечка эта не к наружной стене приляпана, а, видно там, где раньше тоже дверь была. Ну, заделали её потом, а, может, вначале вход изнутри предполагался – что б во двор не выскакивать – не знаю! Но, только заделали её, видно, наспех, так – ради декорации. Ну, а декорации – это уже по моему профилю. Так что, я там изнутри слегка в одном месте поднажал, в другом – кое-что сдвинул, и открылся мне чудненький проход в коридор, прямо напротив двери, где происходил интересующий меня диалог. Дальше нужно было только уши иметь, а они у меня всегда на месте. И вот что я услышал…

 

_

 

- Носатый где?

- Во дворе сидит, меня ждёт.

- Пусть подождёт немного, потом – когда выйдешь – дай ему сумку и на прощание помахай ручкой. А потом – за ним, и чтобы ты знал всё: и куда он зашёл, и с кем говорит, и, даже, где ему помочиться вздумалось. Понял?

- Понял! Действия какие-нибудь пресекать надо?

- Нет. Пусть порезвится напоследок. Пресекать, только если вздумает до банка – это уж когда, я точно не скажу – от сумки с её содержимым как-то избавиться. А вклад и назначение тоже проверь.

- Это уже сложнее, там наших нет.

- А ты придумай, как! Деньги отрабатывать надо, и не моё дело думать о твоих проблемах. А ты думай! Чтобы, когда действительно «никак», я бы на мелочи не разменивался. Всё дошло?

- Сделаю… Ты меня ещё ни разу за мелочи не упрекал, их и не будет. Но это, я так понимаю, ты только подъезжаешь к основной теме. Я же вижу, папа, что ты что-то за пазухой держишь! Ну, так не томи! Что сделать-то надо?

- Умный стал! Давно ли гопником числился? Что скажу, то и будешь делать… Понял, мать твою сиамскую?!

- Всё на месте. Не рассуждаю, не рыпаюсь, жду указаний!

- Так-то оно лучше… А то ты меня натурально достал! Короче, слушай главное. И тут уж не пропусти ни слова, а то повторять я не приучен! Деревяшка должен сделать дело. Вот, если пролетит, то надо кончать его сразу, и, чтоб ни одна собака не докопалась! На нём страховка висит – он, дурак, даже не разобрался, какие бумаги он подписывал, когда деньги забирал. Видно, торопился очень - я даже в нём отчасти разочаровался. Что-то я на этом, конечно, потеряю, но большую часть покрою – это, если пролёт будет. Ну, а если всё пойдёт, как надо, и кукла наша свою роль сыграет, тогда гасить его следует особо аккуратно: но это уж не твоя забота. Тут к нему ещё кое-кто претензии имеет, давние… А предмет претензий, похоже, снова всплыл. Но вот это уже вообще не наше дело… кроме комиссионных, разумеется. Так что в этом случае за тобой будет слежка и передача. Само-собой, после того, как убедишься, что кукла всё сделала правильно…

_

 

- Ну, а дальше я слушать не стал. Так что, когда Лоскут вышел, я сидел на ящиках и ждал, когда мне дадут упаковку. Мы там ещё малость поболтали: больше о том, как мне к нему обратиться, если нужда будет, или что не так пойдёт, и распрощались…

Потом я пошёл домой – нужно было с мальцом поговорить. Ну, а потом утром, как я и ожидал, было объявлено об открытии сезона. Я пошёл в банк, сделал заявку, сдал деньги и помахал ручкой Лоскуту. Ну, а потом пришёл сюда. Что-то ещё непонятно?

 

16.

… - Ну вот, теперь без лирических отступлений, - Буратино прошёлся от стола к ступенькам, а от ступенек к кровати, где Карлото, скрестив ноги, изо всех сил таращил упрямо слипающиеся глаза. – Ну-ка, слазь! Завари свежий чай и вообще – попрыгай, что ли… То, что я буду рассказывать дальше, ты должен запомнить! Давай, давай, пошевеливайся!

А минут через двадцать, сквозь колышущиеся облачка пара над горячей кружкой, до Карлото долетели слова:

- Ты, главное, не перепутай ничего. Бог с ней, с историей! Я только потому это сейчас рассказывал, чтобы тебе было, на что опереться. С историей я сейчас закончу быстро. Но вот то, что я буду говорить о будущем – заруби себе на носу! Ладно, продолжим пока. Постараюсь кратко. Итак, дом был построен. Кто был заказчиком и хозяином, ты, думаю, догадался. А потом как-то в подвале обвалился пол – просто в пустоту. Вызванные специалисты после месяца исследований и непрекращающейся попойки вынесли вердикт: дом стоит над целой системой природных карстовых пещер и древних катакомб – что уж в них добывали, это так и осталось загадкой. Вот тогда, видно, владельцу и пришла в голову мысль устроить в этих подземных пустотах что-то такое, о чём он давно мечтал. После этого прошло два года. Задуманное дело за это время было сделано, и вдали от посторонних глаз появился уникальный музей и не менее уникальный театр. Театр-то ты видел, а вот в музее, кроме Карло и меня, никого с тех самых пор не было.

- Так вот о чём тогда говорил мне Сверчок! – Карлото даже привскочил от нахлынувшего возбуждения. – Я всё собирался у тебя спросить, да никак не получалось! И что там, в этом музее? Как вы его нашли?

- Как нашли, неважно. Случайно, можно сказать. Думаю, если побродить по подземным коридорам, то ещё и не то найти можно. Не знаю, будет ли время для этого у тебя, а у меня его всегда не хватало. Хотя, может, там ничего больше и нет – одни крысы.

Но мы опять отвлеклись, а время идёт.

Короче, когда всё было готово, пришлось нашему герою ненадолго уехать. То есть, это он думал, что ненадолго, а получилось – навсегда. Там, куда он поехал, оказались люди, знавшие его по прошлой жизни, и знавшие, видно, кое-что ещё, но не всё. А им хотелось знать всё. Поэтому был арест, камера, пытки, суд и – то, чем это обычно заканчивается, когда от обвиняемого уже нет никакой пользы. Рано утром его вывели в тюремный двор и тихонько подвесили к перекладине, сделанной по иронии судьбы из деталей, ранее удерживающих паруса на мачтах отжившего свой век фрегата. Так что, жизнь свою он кончил на рее. Гм-м… Таким вот образом. По одной из существующих версий, уже стоя на помосте, он высказал последнее желание: чтобы во время казни тюремная стража била в барабаны. Мне это почему-то запомнилось.

Дом, оставшись пустым и без хозяина, простоял недолго и однажды просто сгорел – кто знает, почему? Разбирая завалы, про подземные помещения никто и не вспомнил, да и, правду сказать, и знали-то про них немногие. А на месте, очищенном после пожара, скоро пролегла новая улица – город рос. По какой-то прихоти судьбы невредимой осталась только небольшая невзрачная пристройка, предназначенная в своё время то ли для прислуги, то ли для чего-то ещё. Стоит она и поныне. – Буратино сделал паузу. – Да, на том же месте, и место, видно, было для неё выбрано не случайно. Ну, может, догадаешься? Да! Именно в ней мы с тобой сейчас и ведём этот разговор!

 

- Осталось немного. – Буратино взглянул на Карлото, озирающегося по сторонам с видом, словно он попал сюда впервые, и внезапно задал вопрос:

- Какой хвост у соседской таксы?

- Что? Какой хвост? – Карлото широко открыл глаза, словно вдруг увидел привидение, протягивающее ему стакан чая. – Нет у неё никакого хвоста, на прошлой неделе ещё мясник оттяпал по пьяни! Ты что?!

- Всё нормально, я в порядке. А вот насчёт тебя пришлось убедиться. Ладно, проехали… Слушай дальше.

После казни … не сразу, но поползли разные слухи. И про колдовство, и про то, что по ночам в окнах брошенного дома видны дьявольские огни, и про то, что бывший хозяин спрятал где-то в доме, или под ним несметные сокровища, награбленные ещё тогда, когда он был пиратом. Время текло, дом сгорел, сокровищ не нашли, и потихоньку это всё позабылось. Но не всеми. Кое-кто и до сих пор считает, что в катакомбах под тем местом, где стоял дом, спрятано награбленное золото. И, честно говоря, они не так уж далеки от истины.

- А это правда – сокровища? – Сна у Карлото уже не было ни в одном глазу, и смотрел он с напряжённым интересом.

- Не совсем. – Буратино положил нос на упёртые локтями о стол со сплетёнными пальцами руки, и внимательно посмотрел на собеседника. Но об этом позже.

 

_

 

В то же время, когда происходил этот разговор, случилось ещё два. Правда, проходили они в разных местах, и действующие лица были разными, но тема, по большому счёту, была одна.

 

- Так говоришь, он просто-таки должен выиграть?

- Ну да, если не лопухнётся, и хватит мозгов и смелости. Да и просто везения.

- С этим-то всё будет в порядке, я полагаю. Были уже прецеденты, да… А тогда, выходит, мы просто стоим на подхвате у Рваного, да ещё и платить ему должны за непроверенные сведения. Что, если померещилось ему, и он принял за действительное то, чего нет в действительности? А издержки на нас! Ах, сволочь ободранная! Ну а много он там взять может?

- М-м… С учётом того, что Джек-пот ещё ни разу не открывался, а игра идёт третий сезон, получается никак не меньше миллиона с четвертью. Да, получается так.

- Так твою через так! Хитёр, котяра! А я всё гадал: чего это он так мало запрашивает? Ну, правильно: на тебе, возьми - тень от твоего журавля, а свою синицу я не упущу! Есть там где-то золотые горы, или нет, а своё бабло карман не оттянет. Ну, кем мы будем выглядеть при таком раскладе? Что молчите? Что? Сказать стыдно? Так я скажу: дерьмом! Таким даже возле параши места нет! Что теперь – утереться и всё? Ну, кто сказал – всё?

- Да успокойтесь, шеф, никто ничего не говорил. Да и вообще мы тут ничего не поняли. Вы лучше – просто и ясно – сообщите нам, что требуется сделать. А вот тогда уже поговорим на одном языке… Нам ведь всё-равно: что Рваный, что резаный – главное, что денежки нам от вас идут. А остальное приложится…

 

Дальше уже неинтересно: технические детали. А вот второй разговор стоит того, чтобы воспроизвести его в лицах.

 

- Пусть входит! Зубастик! Ты, на всякий случай, присядь-ка где-нибудь недалеко. Да, вот тут, на креслице. И, в случае чего, ты знаешь, что тебе делать.

Пёстрая Мурка, легендарная Мамура, лениво потянулась и бросила быстрый взгляд на задёрнутые гобеленовые шторы с вытканной картиной охоты с воздушного шара на летучих мышей. Протянув лапу с болтающимися на ней драгоценными браслетами вперемешку с самодельными «фенечками», придвинула к себе лежавшую на столе раскрытую папку в чёрной жёсткой обложке с засаленными кожаными тесёмками, и ещё раз потянувшись, проведя щекой по плечу, повернула голову в сторону входной двери.

- Ну, где он там? Я, что, ждать должна?

- Ни боже мой, чтоб мне на дерево не залезть! – в открытую дверь уже входил, отставив в сторону наотлёт лапу с зажатой в ней тростью, Рваный, прижав к груди другой лапой смятую шляпу. Быстрым взглядом прищуренных глаз он окинул окружающее пространство, и что-то ему, видно, не понравилось, потому что он вдруг напрягся и, наверное, сиганул бы обратно в коридор, если бы позволяла ситуация.

- Ты звала меня, Мура, - немного растягивая промежутки между словами, произнёс он, подходя ближе к столу и косясь на развалившегося в кресле манула Зубастика – личного телохранителя хозяйки.

- Звала! – Мурка откинулась на спинку софы и в упор посмотрела на вошедшего. – Есть к тебе пара вопросов. Но сначала, давай-ка, пройдем, посмотрим мою коллекцию – хочу тебе кое-что показать.

Она неожиданно легко поднялась, и, одёргивая на себе шёлковый халат, направилась в соседнюю комнату, даже не повернув головы к собеседнику. Рваный, вдруг утратив всю присущую кошачьим грацию, тяжело последовал за нею.

В небольшой комнате без окон по стенам были развешаны и уложены на наклонных застеклённых стеллажах экспонаты Муркиной коллекции – предметы, которым только искушённый ценитель мог бы дать определение их функциональной принадлежности: спиночесалки. Причудливых форм и разных размеров они, скорее, походили на выставку предметов авангардного дизайна.

- Сюда, мой дорогой! – Мурка подошла к последнему от входа стенду, разделённому на части вертикальными и горизонтальными отполированными дубовыми планками. – Смотри! Эту часть коллекции я мало кому показываю.

Рваный шаркающей походкой приблизился и, взглянув только раз, тут же резко повернулся к отошедшей в сторону двери Мамуре, и, широко открыв глаза, воскликнул:

- Мура, но почему? Ты поиграть захотела, или это…

- Какие уж игры! – Мурка не спеша отправилась к софе. – Кроме тех, конечно, что пытаются играть без меня. Да ты проходи сюда, садись. Сейчас скажу я, а ты ответь, если сможешь.

Устроившись за столом, она, не поднимая больше на Рваного глаз, тихо проговорила:

- Крысятничаешь потихоньку, сволочь? Ты видел сейчас отрезанные лапы тех, кто это пытался сделать – я теперь ими спину чешу. Мне давно уже доносили, что ты недоволен моими порядками, да я тебе спускала – всё же начинали вместе, да и должок за мной был. Но теперь – другое дело: ты хоть понимаешь, куда лапы протянул, куда влез? Мало того, что ты от правил отошёл, ты ещё хочешь под хвост положить кусок моего же пирога! Эта твоя затея с твоим подставным на Поле Чудес – это что? Ты, собака шелудивая, ты думал, что старая Мурка свой век уже отжила? Хрен тебе с мышиным хвостиком! Это мой банк! Это мои представители там сидят в совете директоров, и мои решения исполняют! Ты думал, ты умнее. А кто тебе, вообще, разрешал думать? Это же ты меня – понимаешь, меня! – нагреть на игре хотел. И ещё Барабаса сюда впутал. А ты спроси у чаливших: кто такой Барабас? Да шестёрка это продавшаяся, потому и срок свой не домотал! А ты с ним, как с уважаемым человеком. Тьфу, смотреть на тебя не хочу! Пошёл вон, всё-равно, сказать тебе нечего.

Мурка, откинувшись на спинку софы, повернула голову к насторожившемуся Зубастику и нежно прошептала:

- Не сочти за труд, милый, помоги гостю освободить помещение, пусть идёт – я его отпускаю.

Рваный, вжав голову в плечи, поднялся и шагнул к выходу. Когда дверь за ним затворилась, Мурка перевела взгляд на шторы и коротко приказала:

- Выходи!

Раздвинув драпирующие стену полотнища, в комнату выдвинулась фигура в длинном балахоне с опущенным на глаза капюшоном.

- Сними капюшон, смотри сюда! – Мурка махнула лапой в воздухе. – Всё слышал?

- Да, мама! – Лоскут, сузив щели зрачков, качнул лобастой головой. – Я слышал, и я готов.

- Ты говорил, что офис на старом кладбище тебе подходит. Ну, так пойди, возьми его! Только освободи сначала, – Мурка кивнула в сторону двери. И, уже в спину уходящему:

- Аккуратнее там: лапы не испорть!

_

 

Буратино посмотрел в начинающее выделяться более светлым пятном на фоне стены окно и сказал:

- Один бог знает, что принесёт нам этот рассвет. Завтра вечером – Игра. А в этот день у меня много дел, так что ты меня не жди к ужину. Да и потом… Лучше, вообще не жди. Если сумею, то сделаю всё, что надо. А если не сумею, то просто забудь, что я тебе тут наговорил. Всё, мне пора. А ты ложись, у тебя ещё есть время. Пока.

 

17.

- О-о-о-о!

- Так, давай ещё раз!

- О-у-ы-ы!!

- Хватит! Нет там у тебя ничего!

- Как нет? А болит что? Тут вот…

- Да у тебя просто горло красное – холодного чего выпил, или орал много. Вон – морской водичкой прополоскай, и всё пройдёт!

- А осколков нет?

- Сказал же: нет!

- Ну, а где они?

- Да проглотил ты их, те, что не выплюнул. Ты теперь не о горле беспокойся, а о заднице – это когда в гальюн приспичит сходить. Что-то не верю я, что они там у тебя переварятся…

- Раньше переваривались, не в первый раз глотаю!

- Ну, что ж, тогда приятного аппетита! Но всё равно не пойму: зачем надо было рюмку грызть, когда проще было словами выразить своё отношение? – Буратино взглянул на капитана, сидящего нахохлившись в своём кресле, и больше всего сейчас похожего на воробья, залетевшего под случайный навес во время дождя.

- Это так словами не выразишь. У тебя, что, не бывало так: вот видишь - идёт красивая женщина, но не просто женщина, а чувствуешь всем своим существом, что просто так к ней лучше не подходить. Тут ни слова, ни улыбка, ни цветы – ничего не поможет. Выслушает, и дальше пойдёт. Тут надо из себя вытолкнуть что-то такое, что разом всё скажет. Но это для примера. А я вот сейчас, тебя слушая, да и вспомнив кое-что своё, понял, что слов не хватит, можно бы шею кому свернуть – ну, так некому, вот и …

- Теперь всё ясно: это ты, значит, выразил своё одобрение предложенному плану. Правильно говорю?

- Вот чувствую я – должно у нас получиться! Уж больно хорошо мы друг-друга понимаем, - капитан хмыкнул и потянулся за лежащей на столе большой тетрадью в полинялом кожаном переплёте, - давай-ка, мы ещё раз всё пройдём сначала, прежде чем окончательные выводы делать!

- Это, я так понимаю, почти что – «да»? Окончательно? – Буратино наклонился вперёд.

- Не «почти что», а просто – да! – Капитан положил тетрадь на колени и осторожно раскрыл её. – «Да» было, собственно, с самого начала. Но я ведь мог и ошибаться… Спешка – она нужна…

- Да, я знаю, где нужна! Обойдёмся без цитат из народного фольклора! То есть, ты согласен мне сейчас помочь, и идти потом дальше, пока не найдём?

- Согласен, не согласен… Сказал же – да! Но это не означает, что надо бросаться очертя голову… Вот и давай ещё раз всё поднимем, и посмотрим: нет ли где ошибки или неправильного понимания. Подготовка должна быть тщательной, тогда и успех – тоже может случиться…

 

_

 

…Входная дверь хлопнула в тот момент, когда Карлото, натянув до подбородка одеяло, собирался перевернуться на правый бок и, отбросив на время все мысли, предоставить накатывающемуся сну делать своё дело.

Моргая и щурясь в сумрак комнаты, не то что непроглядный, но, всё же, достаточно плотный, разреженный лишь светом уличного фонаря, проникающего в небольшое окошко, он попытался разглядеть вошедшего. Тут на ступеньках загремело, и что-то скатилось по ним вниз, к столу. Услышанное далее не оставило уже никаких сомнений по поводу личности нежданного гостя.

- Какой дурак убрал третью ступеньку? Или я не к себе домой пришёл? Эй, Карлото, просыпайся! Если спишь ещё…

- Буратино, это ты? – Карлото мигом соскочил с кровати и стоял теперь, пытаясь что-либо разглядеть, переступая босыми ступнями по холодным каменным плитам пола. – Что там с тобой?

- Это ещё рассмотреть надо, - судя по интонации, Буратино уже оправился от падения, - ты чего стоишь столбом? Лампу засвети!

- Ах, ну да! – Карлото рванулся к столу, стукнулся большим пальцем правой ноги о табуретку, взвыл, и, что-то невнятно выговаривая, нашарил на столе керосиновую лампу и спички. Колеблющийся язычок пламени осветил вначале только закопченное стекло, а когда Карлото вывернул фитиль – весьма живописную картину. На полу, возле стола, сидел Буратино, широко расставив согнутые в коленях ноги и опираясь руками об пол, причём на голове его красовалась турецкая феска, съехавшая набок, с красным верхом и кисточкой. А, упершись углом ему в бок, задрав к двери сломанную подпорку, раскачивалась, цепляясь за последнюю ступеньку выгнутой ручкой, шарманка, отблескивая в свете лампы латунными вензелями со скрипичным ключом в центре, украшающими переднюю панель.

- Ну, так и будешь стоять, как в очереди за бесплатной похлёбкой? – Попытавшись приподняться, Буратино чертыхнулся и снова сел на пол. – Что это там меня сзади держит? Давай, помоги подняться жертве благих намерений!

Карлото бросился вперёд, снова стукнулся большим пальцем теперь непонятно обо что, и снова взвыл:

- У-у!! Сейчас, погоди! …А, это тебе ремень от шарманки мешает! Давай руку! Да ремень-то скинь… Вот так. Садись, давай, на стул. Сейчас, я шарманку уберу… Ну вот, вроде всё. Ты как, не разбился?

- А ты думал – Буратино вылеплен из глины? Я-то нет, а вот что с шарманкой, надо будет ещё разобраться. Но это позже. Слушай, малец, я тут к тебе очень ненадолго. Ладно, перестань меня обхаживать! Есть срочное дело, а помешать нам могут в любую минуту. Так что ты лучше сядь, не надо ничего делать, просто слушай. Остальное – потом. И надень ты что-нибудь на ноги!

 

18.

- …А ты копай, копай! Зарыто ведь не глубоко – если тут, конечно! – Представитель оргкомитета откинулся на спинку складного стула и покачал перекинутой через колено ногой, раздвинув до ушей свой рот с надутыми губами младенца и выставив вперёд прыщавый подбородок. – Ты сколько попыток уже сделал? Две? Ну, так ты копай глубже на всякий случай, а то у тебя только одна попытка осталась. Обидно будет, выиграв право на Джекпот, его вдруг не найти!

Буратино воткнул лопату в землю и посмотрел на молодого хама, уверенного в своём праве занимать своё место. «Да, и годы ничего уже не добавят, - подумал он, - как был перегноем, подкормкой для роста сорняков, так и останется. А всё потому, что гнить он начал сразу, как только на свет появился, да и семена, видать, гнилые были… Перегной – он и есть перегной. Однако в природе ничего лишнего нет, значит, и от него будет польза!»

Выпрямившись и сделав несколько движений тазом, разминая поясницу, он попытался увидеть, что происходит вокруг, за пределами игрового участка, где он, дурачась в душе, но с полным тщанием, навалил уже две кучи земли у достаточно глубоких – по колено – ям. Слева ничего не было видно из-за медленно ползущих рваных ошмёток тумана, хотя, может, там никого и не было. А вот справа, на соседнем участке, и на следующем – расположенном по диагонали от его собственного – заметно было оживлённое движение: там, судя по всему, прошедшие первый круг претенденты вгрызались в неподатливый суглинок, всё ещё веря, что на Поле Чудес есть и настоящие чудеса.

- Господа корреспонденты! Хватит хлебать коньяк прямо из горла`! Могли бы взять стаканы – хотя бы, чтобы предложить выпить окружающим! – Выдернув из плотной земли лопату, Буратино повернулся к представителям прессы, окружившим складной столик, и, стряхнув с неё ком прилипшего грунта, усмехнувшись, выкрикнул:

- Близится время «Ч», время, когда вам, лодыри, пора приниматься за работу! Сейчас я буду делать последнюю попытку! Сейчас я стану доставать Джекпот, а почему фотограф не готов? Какого хрена вы сюда пришли? Вам нужна сенсация – сейчас я её сделаю!

_

 

*** Из информационного репортажа корреспондента «Ежедневных хроник» о неожиданном завершении популярной игры «Чудо своими руками на Поле Чудес».

 

…Этот туман и сырость доводили нас до исступления. Спасались мы только благодаря термосу с горячим чаем, благоразумно захваченному корреспондентом «Городских новостей». А игроки, казалось, не чувствовали ничего: их лопаты вгрызались во влажную землю, и каждый раз, когда лопата извлекалась наружу, в ней могло оказаться целое состояние.

На нашем участке пока ничто не предвещало бурного развития событий, последовавших впоследствии. Претендент на выигрыш Джекпота, г-н Буратино (личность хорошо известная в нашем городе), только что закончил вторую (вновь неудачную) попытку, и в изнеможении откинулся на холм земли, прикрывавший, на манер бруствера окопа, вырытую им яму. Видя его состояние, я предложил ему стакан чая, чтобы подкрепить силы. Однако, утерев пот, градом катившийся по его лицу и капавший с кончика носа, он отказался.

- Пить будем после, - сказал он, - и если моя третья попытка будет удачной, приглашаю всех присутствующих отметить это в ближайшей харчевне.

После чего он лёг на землю и попросил присутствующих не шуметь. На вопрос корреспондента «Новостей» - для чего это он делает, Буратино ответил, что устал махать лопатой и хочет немного вздремнуть, и что правилами такое не запрещено, поскольку время поиска для игрока лимитировано только продолжительностью самой игры.

- Вздремну немного, - растягивая свой рот до ушей, произнёс он, - глядишь, может, во сне и увижу – где копать надо.

Представитель оргкомитета пытался протестовать, но услышал в ответ, что он – это ещё не сам оргкомитет, и своё личное мнение он может засунуть себе в штаны. (Как вы понимаете, уважаемые читатели, это приведённое мною выражение только отчасти воспроизводит мысль, высказанную г-ном Буратино.)

После такого нелицеприятного высказывания в свой адрес представитель оргкомитета в запальчивости ответил не менее образно, и, велев всем оставаться на своих местах, быстро удалился в сторону дислокации руководства.

_

 

…Буратино втянул носом сырой воздух и, оттолкнувшись руками, поднялся с земли.

- За подмогой побежал, - произнёс он, повернувшись к корреспондентам, замершим у своего столика, - сейчас Дуремара сюда притащит. А это и кстати: и вам, господа, чтобы не скучать, да и вообще – в такой момент присутствие руководства не повредит. У него – у руководства – меньше поводов будет отвертеться, раз уж прямо на их глазах…

Так что, подождём.

Затем, подойдя к оставленному стулу представителя, он усмехнулся:

- Гляди-ка: на самом лучшем месте сидел, на пригорочке, тут и сырости почти нет. Оно и понятно: начальству сверху привычнее. А что, господа корреспонденты, пока его – начальства – нет, может, угостите артиста за представление? Ладно, не жмитесь: вон, у того длинного – это же не авторучка из кармана торчит! Давай, давай! Вы-то своё сейчас получите, а мне для этого ещё пахать и пахать… Давай сюда, говорю, а то хрен сенсацию ты у меня иметь будешь!

 

_

 

*** Из репортажа.

 

…После самоудаления представителя оргкомитета ситуация накалилась, но действия участников, по понятной причине, были остановлены. Г-н Буратино уселся на стул покинувшего участок представителя, но спать, видимо, передумал. Напротив, устроившись с максимально возможным удобством, он попросил угостить его чаем, пока проясняется ситуация, чтобы не заснуть – по его словам.

- Нельзя спать, когда близится кульминация, - сказал он, принимая из моих рук термос с бодрящим напитком. Спорить с этим было трудно, и мы последовали его примеру.

Минут через десять-пятнадцать в рваных клочьях тумана показались возвращающийся представитель и г-н Дуремар собственной персоной. Подойдя с присущим ему достоинством к развалившемуся на стуле г-ну Буратино, он вежливо осведомился о причине…

_

 

… - Это что здесь вытворяется? Почему представитель оргкомитета должен мокрый бегать туда-сюда и выполнять не свои функции? Почему остановлена игра? Почему допущены нарушения? Игрок, не подчиняющийся правилам, установленным Оргкомитетом, подлежит немедленной дисквалификации и удалению с поля! Итак, господа корреспонденты, прошу отметить, - внезапно закашлявшись, Дуремар резко опустил поднятую было руку, согнулся и, сделав непроизвольный шаг в направлении сидящего Буратино, поскользнулся на вывороченном коме влажной земли и, не удержав равновесия, упал, ткнувшись при этом носом в вымазанный грязью башмак объекта своего возмущения. Пока он приходил в себя, объект поднялся со стула и, не переставая ухмыляться, обратился к подтянувшимся ближе и уже делающим стойку представителям прессы:

- Итак, господа корреспонденты, прошу отметить, к чему может привести элементарное незнание тех самых правил, свято блюсти которые – и есть твоя основная обязанность. А приводит это, как вы сами видите, к закономерному итогу – мордой в грязь!

Я надеюсь, господа журналисты, что этот эпизод не будет вами включён в готовящиеся сейчас репортажи: господин Дуремар, уверен, будет вам за это очень благодарен. Ну, а если нет, вы ему намекните… Эй, а это что такое? Проснулся, наконец, повелитель остановленного времени? И даже снять успел? Ну, я тебя поздравляю! Можешь теперь присматривать себе особнячок в центральном квартале – думаю, Дуремар за этот негатив тебе… Впрочем, это не мои проблемы. Перейдём к сути дела! Мне тут господином ведущим был задан ряд вопросов, так я на них сейчас отвечу, и уж это вы, господа, фиксируйте!

Отступив на шаг, Буратино вытащил из заднего кармана джинсов тоненькую брошюрку небольшого формата в глянцевой ярко-жёлтой обложке.

- Вот, господа, экземпляр так называемых «Правил проведения Игры», выдающийся каждому игроку при регистрации, утверждено Оргкомитетом Игры 17-го прошлого месяца сего года!

Затем, раскрыв брошюрку на последних страницах и обращаясь больше к успевшему уже принять вертикальное положение Дуремару, он прочитал, противно растягивая слова:

- Параграф седьмой, пункт два: «Игроку до финального сигнала, означающего окончание Игры и представляющего собой троекратно воспроизведённое посредством духового инструмента (например, фанфары) вступление к городскому гимну, запрещается:

- покидать отведённый игровой участок;

- обмениваться с кем-либо из присутствующих какими-либо предметами, за исключением ёмкостей с напитками, утоляющими жажду;

- проводить какие-либо переговоры без разрешения и вне слышимости представителя Оргкомитета;

- подавать световые, звуковые и иные сигналы, могущие содержать скрытую информацию, имеющую возможность быть принятой вне игровой зоны». – Помотав головой, Буратино посмотрел вокруг слегка осоловевшими глазами и, обращаясь непосредственно к корреспондентам, заговорщически проговорил, понизив голос:

- А не осталось ли у кого ёмкости с напитком, утоляющим жажду? Тут ведь язык сломать можно! Ну ладно, - и он вернулся к чтению брошюры.

- Далее, пункт три: «Вплоть до того же финального сигнала игроку разрешается:

- курить;

- делать перерывы для отдыха;

- произвольно перемещаться по отведённому участку;

- задавать вопросы и отвечать присутствующему представителю Оргкомитета и представителям прессы, если вопросы не носят характер выявления местоположения приза и не являются наводящими». Уф, всё! Ну, кто теперь скажет, - это опять в сторону Дуремара, - что какие-то правила были нарушены? А на нет – и суда нет! Так что вернёмся к прерванному процессу изъятия Джекпота, потому как фанфар пока не слышно! А ну, отойди в сторонку, господин ведущий! Ах, да! Я забыл ответить на один вопрос: почему представитель оргкомитета бегал туда-сюда мокрым. Честно скажу - не знаю! Может, он, конечно, вспотел от усердия, но, если господин ведущий имел в виду что-то другое, то для меня это загадка – поскольку укромных мест вокруг предостаточно.

 

_

 

***Из репортажа.

 

…Сразу же, как только возникшее недоразумение было к всеобщему удовлетворению улажено, г-н Буратино в окружении нас, корреспондентов, представителя Оргкомитета и самого члена Оргкомитета, ведущего Игры г-на Дуремара, несколько раз обошёл вокруг стула, бывшего ещё недавно наблюдательным пунктом.

- Чувствую, - воскликнул он, - чувствую: именно сюда сходится напряжение натянутых нитей Судьбы, именно здесь расположен узел, который мне сейчас предстоит развязать! И не случайно господин ведущий оставил тут, в грязи, свой отпечаток – это место просто притягивает! Как же я сразу этого не понял! Здесь, и только здесь укрыт пока от наших взоров вожделенный Джекпот! Снимай, фотограф! Сейчас, и больше никогда, вы станете свидетелями чуда на Поле Чудес! Очень прошу, - обратился он к нам, - пусть кто-нибудь изобразит барабанную дробь, хотя бы по крышке вашего стола. Минута заслуживает того.

После этих слов г-н Буратино вонзил в землю лопату и с воодушевлением принялся отбрасывать в стороны комья грунта. Минута, другая – он ещё не успел углубиться даже на четверть метра – а уже стоял у края начавшей образовываться ямы, и поднимал в испачканной руке облепленный грязью небольшой цилиндр. Неужели свершилось?

 

19.

…- Ладно, а теперь пригаси-ка лампу – нечего каждому проходящему мимо давать повод думать, что здесь не спят. Меня сейчас ищут совсем в другом месте, но, бережённого – бог бережёт. Времени у меня, действительно, мало, но поговорить мы успеем напоследок. Ты только не перебивай, лучше слушай.

- Что значит – не перебивай? – Карлото вскинул руки и уронил их вдоль туловища. – Я же не могу так вот просто сидеть, будто мне ничего не интересно и не важно! Ты только и говоришь: «Слушай, слушай!», а я так почти ничего и не услышал до сих пор о том, что у тебя происходит. Ты откуда? Почему прячешься? В прошлый раз ты ушёл, сказав, что мы можем долго не увидеться, и вот ты здесь. Что-то изменилось, или ты просто многого не рассказал? Я буду слушать, но ты мне объясни, наконец, что происходит!

- Что происходит? Да почти уже ничего… Ладно, ладно! Сиди спокойно, сейчас всё узнаешь, - Буратино подмигнул левым глазом, - если не будешь меня перебивать! Ну, так вот лучше!

А происходит всё по плану, хотя, есть и отступления. Вот меня, например, после получения приза должна была увезти в неизвестном направлении карета скорой помощи, в виду потери сознания от нагрянувшего счастья. Но капитан со своими ребятами, одетыми братьями милосердия, выехав за город, решил не тащиться по плохой дороге, а сэкономить время и силы и идти по компасу, напрямую. В итоге застрял у первого же разлившегося ручья. Так что, когда я начал изображать потерю сознания, их на месте не оказалось, а я должен был продолжать до приезда настоящей медицинской бригады, которую не знаю уж, кто вызвал, и которая приехала, как назло, очень быстро. Ну, меня и повезли в городскую больницу, только по дороге я случайно выпал из кареты, благо подвернулся случай. Так что те, кто пустился по моим следам, вначале направятся в больницу, а она на другом конце города. Вот потому у нас и есть немного времени. А капитана и его людей я встретил уже почти рядом с домом – он, всё же, сориентировался. Сейчас они меня там за углом ждут. Понял теперь, почему не надо перебивать?

- Я понял, - Карлото утвердительно кивнул головой, подавшись вперёд, - кроме одного: что – Игра уже была? И ты выиграл?

- А я разве не сказал? – Буратино изобразил гримасу, означавшую, судя по всему, удивление. – Да, но о самой Игре рассказывать некогда, а вот закончилась она…

 

_

 

…Коряво сколоченные трибуны перед помостом со столом, покрытым полосатой (в цвет государственного флага) скатертью и восседающим за ним жюри из членов Оргкомитета и вице-президента банка, были сплошь заняты уставшими от долгого ожидания зрителями. Те, кому не хватило места на трибунах и зрители попроще группами разбрелись вокруг. От мест, где они расположились, доносился шум и запахи шашлыка и жареной колбасы. На трибунах довольствовались разносимыми девушками-волонтёрами напитками и бутербродами с сёмгой, креветками и сыром «Дор-блю».

Время от времени курьеры приносили вести с игровых участков, тогда шум, производимый этим пёстрым сборищем, ненадолго стихал, а кто-то, вскочив с места, устремлялся к столику под разноцветным тентом, где находились представители букмекерской конторы. Судя по всему, развязки оставалось ждать недолго: большая часть игроков, израсходовав положенные им попытки, уже выбыла, двое сумели-таки докопаться до небольших призов, вряд ли покрывавших даже их вступительные взносы, но всё равно были очень горды и пребывали сейчас в состоянии эйфории в окружении корреспондентов на скамейке справа от стола жюри. На поле оставались пока двое-трое соискателей и среди них – главная интрига сегодняшней Игры, г-н Буратино, оспаривающий право обладать Джекпотом. Хотя, судя по приходящим сообщениям, у него всё висело на волоске: две попытки оказались неудачными, и теперь всё решала последняя.

Председатель жюри, владелец городской строительной компании и первой строящейся ветки трамвая, поглядывая время от времени на часы, толкал под столом ногой сидящего справа от него секретаря. Причём, скатерть, не доходящая до помоста, открывала эти его действия всем зрителям первых рядов, давая им почву для размышлений и пересудов, что в какой-то степени разряжало уже накопившееся напряжение.

Отдельно в сторонке, в достаточно неудобном месте – возле подъездной грунтовой дороги, нашла своё прибежище небольшая группа довольно странных зрителей. Во-первых, они не шумели и не пытались чем-то заполнить вынужденное бездействие – просто сидели и ждали. То, что ждали – было понятно: для отдыха или пикника можно было бы найти место поудобнее, а вот чего ждали – этого никто кроме них, разумеется, не знал. Во всяком случае, происходящее на помосте и на поле было им, кажется, совершенно неинтересно.

Со стороны трибуны послышались возгласы и хлопки выпущенных в тёмное небо ракет. Запоздав на минуту, сыграв несколько вразнобой, фанфары оповестили об окончании игры. Потом снова всё стихло и, спустя небольшое время, вдруг взорвалось ликующими криками. В небо снова взвились ракеты.

Всё это свето-шумовое представление последовало вслед за объявлением, сделанным председателем сразу после того, как запыхавшийся курьер, примчавшийся из игровой зоны, что-то прошептал ему в ухо.

- Господа! Я пока не знаю деталей, но вот только что мне сообщили, - председатель потянулся за стаканом с водой и, обхватив его пальцами, сделал глубокий глоток, - что мы все здесь присутствуем при эпохальном событии: Джек-пот, возможно, уже выигран! Мы ещё не знаем, что находится в контейнере, который откопал претендент, но совсем скоро это узнаем, они идут сюда!

Очевидно, пауза в сообщении была не наигранной: председатель вытер пот и вновь потянулся за стаканом, опрокинув при этом пластиковую бутылку, содержимое которой прихотливой лужицей расплылось по скатерти. Дальнейшие слова председателя уже не были слышны за поднявшимся валом криков, воплей и взрывов петард – народ после долгого ожидания «отрывался» во всю. У столика букмекеров началась давка, грозящая перейти в открытый мордобой.

А вскоре на размытую границу освещённой зоны из косых полос и завитков сизого тумана вышла развесёлая компания, предводительствуемая Буратино, прижимающего правой рукой к груди контейнер, в котором была пока запечатана развязка всей интриги. Сзади него, суетливо перестраиваясь и оттаптывая друг-другу ноги, мельтешили корреспонденты, а слева семенил Дуремар, время от времени делающий попытки дёрнуть Буратино за плечо. Тогда тот, не останавливаясь, выбрасывал в сторону Дуремара свободную руку со свёрнутым кукишем и шёл так какое-то время. Слова, очевидно, тратить он не собирался.

Спустя минуту Буратино уже стоял у стола жюри и что-то говорил председателю, отпихивая ногой того же Дуремара, пытающегося взобраться по узкой деревянной лесенке в три ступеньки, ведущей с поля на помост.

- Нет, господин председатель! Я понимаю, что должен соблюдаться регламент, но в функции ведущего не входит предпринятая им попытка отобрать у меня выигранный приз, чтобы вручить его уважаемой комиссии! Откуда мне знать – что у него на уме, и что спрятано за пазухой! Вот доставленный вам в присутствии свидетелей, представляющих нашу свободную прессу, неоспоримый факт моего выигрыша. – Буратино протянул председателю закрытый контейнер. – Можете убедиться: все пломбы на месте. А что касается его передачи в руки ведущего – так покажите мне место в правилах, где это написано! Я хоть и был когда-то поленом, но всё же туп не до такой степени, чтобы самолично передать свою удачу в нерегламентированные руки! Играем по правилам: я вам передаю найденный приз, а вы – мне и всем окружающим – объявляете, что же в нём содержится! Мы все ждём, господин председатель!

Ответной речи председателя не последовало. Взяв протянутый контейнер обеими руками, он повернулся к столу жюри и, положив цилиндр перед представителем банка, завёл с ним вполголоса разговор, закончившийся энергичной отмашкой представительской руки в сторону от плеча и несколькими фразами, сказанными не менее энергично. По крайней мере, одна из них, несмотря на стоящий шум, долетела до первых рядов:

- Да и чёрт с ним, нам имидж и престиж дороже обходятся!

Тем временем Буратино помогал взобраться на помост нетвёрдо стоявшим на ногах корреспондентам. Так что, пока председатель прояснял для себя сложившуюся ситуацию, компания акул пера уже оккупировала занимаемый жюри плацдарм и готовилась к боевым действиям. Фотограф нацелил объектив в спину председателю, и, когда тот вновь повернулся, последовал первый залп. Вспышка осветила вспотевшее растерянное лицо и оставила в виде документального свидетельства картину, на которой скалились три физиономии (что при желании можно было посчитать радостной улыбкой): председатель, развернувшийся в сторону камеры Буратино, и, неизвестно откуда взявшийся, Дуремар.

А пока взоры всех зрителей были обращены к помосту и тому, что там происходило, чуть в сторонке происходило кое-что ещё. К компании, расположившейся у подъездной дороги, присоединился вышедший из замызганного кабриолета, распространившего вокруг запах неотработанного бензина, высокий, мордастый, выбритый налысо и с недобрым лицом человек в длинном плаще. Компания собралась вокруг.

- Все здесь? – Приехавший обвёл взглядом вокруг себя. – Лишних нет? Давай доклад!

Вперёд выступил тоже лысый, тоже мордастый, но пониже ростом в камуфляжной куртке и свободных коричневых штанах.

- Вы, шеф, к кульминации как раз успели. Объект только что прибыл. Судя по шуму, там, – он кивнул в сторону трибун, - дело у Рваного выгорело. Выходит, объект пока не наш. Если, конечно, не изменятся вводные. – Лысый с интересом посмотрел на приехавшего. – Или, пока не сдаст Рваному дела. Его уже пасут, - он кивнул в сторону большой чёрной машины, стоявшей у самой границы светового круга последнего фонаря в шеренге, что вела от трибун к дороге, метрах в тридцати от места происходившего разговора. Возле её задней дверцы, почти неотличимый от окружающих теней, проглядывался расплывчатый силуэт в длинном балахоне, увенчанный остроконечным колпаком.

- Ну, ну! – Прибывший, поименованный шефом, откинул полу плаща и полез в карман, приоткрыв на минуту засунутые за пояс нунчаки со стальной оковкой и рельефным орнаментом и жёлтую кожаную кобуру с внушительных размеров маузером, торчащую из-под мышки. - Пусть себе пасут, это пока не наше дело. Мы пока послушаем. И посмотрим, - он усмехнулся себе в подбородок, - да, посмотрим! Тогда и решим, стоит ли ввязываться. Вот если оно того будет стоить, - он пошевелил большим и указательным пальцами, - тогда и решим…

А между тем события на помосте развивались и, похоже, приобретали неожиданный оборот. Председатель жюри, дождавшись относительной тишины, продолжил:

- Я рад сегодня поздравить нашего – пока ещё соискателя главной награды – господина Буратино! А сейчас мы все вместе посмотрим, что же он нашёл!

С этими словами председатель, подняв над головой вручённый ему контейнер, начал откручивать крышку. Открутив, он положил её на стол и, запустив в цилиндр пальцы, извлёк скрученный трубкой плотный бумажный лист, который тут же сам развернулся в его руке. Показав развёрнутый лист сначала взревевшим трибунам, председатель, переложив бумажные края из руки в руку, поднёс его к глазам и, выждав паузу, выкрикнул только одно слово: «Джек-пот!».

С минуту ничего вокруг не было слышно. Потом рёв стих, оставив после себя несколько судорожных всхлипов или вскриков, прозвучавших почти неуместно в повисшем над трибунами молчании.

- Вот так… - сказал непонятно кому председатель, и, повернувшись к Буратино, слегка наклонил свою голову. В это время опомнились корреспонденты. Как с низкого старта, выкрикивая, ещё не добежав, подобно боевому кличу свои вопросы, и оставляя по пути поверженных, менее расторопных и удачливых собратьев по перу, они стаей воронья набросились на слегка растерявшихся фигурантов вершащегося события. На трибунах свистели. Пытаясь водворить порядок, председатель размахивал оказавшимся в его руках включённым мегафоном, отчего в разные стороны летели случайно выхваченные из творимого беспредела слова и выражения, доставляющие слушателям на трибунах, видимо, немалое удовольствие. Конец всему этому безобразию положил подоспевший отряд полиции, оттащивший большую часть репортёров к первым рядам, причём в их число неведомо как попал и сам председатель. Пока выясняли status quo, не любящие терять зря времени творцы новостей воспользовались обстоятельством, поставившим председателя в их ряды, и на правах соратников успели взять у него с десяток интервью. Причём, с ошеломительным разнообразием трактовки одних и тех же ответов.

 

Ну, а затем… Затем была суета, выкрики, вопли, раскатывающийся над трибунами усиленный мегафоном голос председателя, вернувшегося на своё место за столом, объявляющий сумму выигранного Джекпота, вручение Буратино лаврового венка и банковских чеков и его разговор с вице-президентом банка, оставшийся для зрителей кадрами немого кино, а потом вдруг – внезапная фраза, выкрикнутая Дуремаром, выхватившим мегафон у председателя.

- А слабо будет теперь сыграть в Супер-игру?

 

20.

Буратино медленно повернулся.

- Это, что, мне?

- Ну а кому ещё? – Дуремар сиял. Растопырив локти и держа мегафон на манер бокала при произнесении тоста, он всеми складками своей физиономии излучал неподдельное ожидаемое счастье. – Право ведущего! Я имею это право!

За столом жюри вице-президент банка, проводив настороженным взглядом Дуремара, отправившегося раскланиваться к краю помоста, обратился с каким-то вопросом к председателю, на что получил утвердительный кивок председательской головы.

А Дуремар, похоже, пошёл вразнос, чего вряд ли ожидали устроители игры.

- Я имею право, как ведущий шоу, по своему усмотрению, - орал он, позабыв про мегафон, приседая и выбрасывая к замершим зрителям руки, - предложить взявшему Джекпот удвоить его, сыграв со мной прямо здесь, при вас! Или проиграть его! Ставка – Джекпот! Её ставит он, - рука в зелёной перчатке ткнула в сторону Буратино, - за меня ставит банк!

- Да заберите же у него мегафон! – Вице-президент банка с крайне расстроенным видом указал на Дуремара бутылкой, которой он, похоже, собирался вначале в него запустить. – И вообще – наведите порядок!

Ну а нарушитель порядка, откланявшись публике, вихляющей походкой приблизился к столу жюри и, наклонясь к председателю, просипел:

- Усохните все тут! Ваше дело – не мешать! Я его сейчас сделаю враз, на напёрстках! Хрен ему с лягушачьей икрой будет вместо Джекпота! Прошу объявить!

С этими словами Дуремар выпрямился и с торжеством посмотрел на стоявшего в нескольких шагах от стола Буратино.

- Ну что, согласен, пенёк обгаженный? – произнёс он вполголоса. И уже в полный голос:

- Так я предлагаю Супер-игру! Желаете удвоить свой выигрыш?

Над помостом и трибунами повисло настороженное молчание. Вице-президент банка попытался вскочить со своего места, но был удержан председателем, что-то зашептавшем ему в ухо. Буратино молчал, опустив голову и разглядывая нечто, видимое только ему, у себя под ногами. Пару раз он взглянул исподлобья - сначала на ухмыляющегося Дуремара, потом на замерших членов жюри, потом на часы, вытащенные из кармана, потом усмехнулся и отчётливо произнёс:

- Отказываюсь!

Трибуны выдохнули и, видимо передумав поднимать шум, снова затихли. Раздалось только два или три свистка, и повисло ожидание.

Буратино, на прямых ногах, физически ощущая, как это ожидание толкает его в спину и бьёт под колени, подошёл к столу.

- Что он тут нёс? – Облокотившись о стол, он повернул голову к председателю. – Разве есть такое в правилах?

- В правилах нет, - председатель отставил недопитый стакан и потянулся за пепельницей, - но вообще это возможно: такой пункт был в Учредительном договоре, но прецедентов не было, и о нём все давно забыли. Надо будет пересмотреть редакцию. – Это он буркнул уже для себя. – Но вы поступили правильно, отказавшись. В случае вашего согласия это могло бы сильно осложнить ситуацию. Вам ведь не нужны осложнения?

- Кому ж они нужны! – Буратино мельком взглянул на Дуремара, застывшего с выражением горькой обиды на лице. – Разве только ему.

И как сглазил! Встрепенувшись, тот вдруг с криком: «А вот хрен тебе!» - бросился к Буратино и попытался, как писали потом в «Новостях», «разом содрать с победителя венок вместе с одеждой». Гвалт вокруг стоял неимоверный: на трибунах тоже началась драка, полицейские, сообразив, наконец, что следует вмешаться в происходящее, остервенело дули в свои свистки, но лезть на трибуну пока не спешили. Оторвать от Буратино вцепившегося мёртвой хваткой Дуремара долго не удавалось. Это, в конце концов, удалось лишь совместными усилиями двух полицейских и почти всего состава жюри. Высвободившись в результате коллективных усилий, немного покачиваясь, Буратино сделал несколько шагов к краю помоста, срывая по дороге с себя то, что осталось от венка. Обведя взглядом царящий на трибуне разгром, он на мгновение остановил его на двух небольших группах, активно расчищающих себе путь к помосту – одна слева, другая справа от трибуны. Тогда, достав из кармана картонную трубку, он выпалил в небо зелёной ракетой и, крутанувшись на каблуках, рухнул без чувств.

_

 

…Вот так всё и было, - Буратино взглянул на Карлото, слушавшего, широко открыв глаза, - а про то, что было дальше, уже было сказано. Да, подкузьмил мне тогда капитан: я чуть из кареты не выпрыгнул, когда, открыв глаза, увидел не его с помощниками, а двух бугаёв-санитаров и миловидную сестричку милосердия. Но, как я говорил, позже представился случай: карета встала у переезда, санитары вышли покурить, а я…, а я вот здесь, у тебя. Дуремару же я благодарен от всей души. Он мне предоставил великолепную возможность натурально сыграть потерю сознания.

Но это я отвлёкся, - нетерпеливый жест рукой показал Карлото, что перебивать и возражать бесполезно, - а к тебе я сейчас пришёл совсем не для этого. Мы уже прощались с тобой, когда я рассказывал тебе об истории этого дома и о том, что было, когда эта история ещё не начиналась. Не будем нарушать традиции и простимся ещё раз: думаю – следующего не будет. Я уезжаю, скорее всего, навсегда. Главные свои роли тут я уже сыграл, а быть статистом не хочу. Куда мы идём, это бы капитан мог тебе рассказать – карты у него, а я в них ничего не понимаю. А вот куда нас в результате занесёт – этого не знает никто. Иди-ка сюда, - Буратино встал и сделал шаг от стола, - хоть мы к этому и не привыкли, но дай-ка, я тебя сейчас обниму!

- Ну что, - поглаживая Карлото по спутанным волосам жесткой исцарапанной ладонью, проговорил он спустя минуту, - так оно и бывает: всегда – в первый и последний раз… Мне бы не хотелось, чтобы у тебя за пазухой осталась обида. А если есть какая-то, прости мне её. Вот, - последовал взмах рукой в сторону окошка, за которым раздался тихий двукратный свист, - это меня предупреждают, что надо торопиться.

Так что теперь – прощальные напутствия и подарки на долгую память. Марш на место, к себе в партер, - он подтолкнул Карлото к кровати, - представление продолжается! Туш, маэстро!

- Итак, завещание Буратино! И не перебивай! – Это в сторону кровати. – Первое:

каморка сия, с её содержимым, а так же помещения, под нею расположенные, переходят отныне в твою нераздельную собственность! Бумаги оформлены как надо, ты их потом достанешь из сундука – в левом углу. Я сказал – не перебивать! Дальше. Второе: на вот, возьмёшь потом, только спрячь подальше, это – банковский чек на пятьдесят тысяч. Он на предъявителя, и нарушений тут никаких. Но, когда пойдёшь получать, лучше возьми кого-нибудь с собой, хотя бы дядю Максимилиана, мясника – поставишь ему потом бутылку «Чезаро», и он тебе будет благодарен до следующей пятницы, как минимум. Ну а потом… Потом тебе всё это должно быть уже по-барабану. Потому что не позже следующего понедельника ты пойдёшь на приём к Рафаэлю Сталбени. Мы говорили в прошлый раз об этом: расскажешь ему о картине, о музее, о театре, и что горишь желанием объединить всё это с его идеей. Ну а дальше уже крутись сам, без подсказок. Должно сработать!

- Ну, дай мне сказать! – Эту фразу Карлото выкрикнул, соскочив с кровати и размахивая сорванным с неё покрывалом. – Дай сказать же!

После чего он замолк, и некоторое время молча смотрел на Буратино, снявшего феску и задравшего ноги на стол. Молчание длилось с минуту. Потом Буратино медленно убрал ноги со стола и с расстановкой произнёс:

- А сказать-то тебе и нечего. Да, так вот… А ты не переживай: не каждый же день, привыкнешь ещё… А сейчас лучше слушай. Деньги тебе для того, чтобы смог придти к Сталбени в нормальном виде. Да и здесь тоже навести порядок. Позаботься об этикетке, а потом уж, пусть она о тебе заботится. И всё! Этот вопрос закрыли: сделаешь – всё будет хорошо. Не сделаешь – значит, ты знаешь больше, чем я, а тогда к чему советы?

- Что сделаю, что? – Карлото почти кричал. – Я всегда делал, как ты говорил, ну и что? Ничего не знаю, ничего не спрашиваю, ничего не думаю? Думаю, да ещё как! А ты говоришь, что уходишь навсегда или надолго! А мне – мне что теперь? Жить по твоим инструкциям, которых я не понимаю? Что мне делать?

Буратино посмотрел на раскрасневшуюся рожицу Карлото и с удовлетворением произнёс:

- Ну вот, проснулся, наконец! А делать надо то же, что и раньше, только уже без меня: узнавать, спрашивать, действовать. И думать, думать всегда! Тем лучше, если ты этому успел научиться. Сначала думать, потом – действовать! Так вот… Вижу, ты уже успокоился. Тогда продолжим. Есть у тебя вопросы?

Хмыкнув и утерев предплечьем нос, Карлото поднял с пола покрывало и набросил его на плечи. Потом подошёл к столу и, отодвинув табурет, присел.

- А не выпить ли нам чаю? Я мигом, только печку растопить, - сказал он, с прищуром поглядывая на Буратино.

- Ну, нет! Чай – это хорошо, но не ко времени. А ты быстро ориентируешься! – Буратино окинул взглядом закутанную покрывалом фигуру. – Значит, всё не зря. Нет, сейчас только вопросы, если они у тебя есть. И покороче!

- Покороче? Ладно, тогда вот самый короткий: я всё понимаю и помню, но ведь для того, чтобы сделать то, что ты говоришь, нужна ещё одна вещь. Короче: а как это всё сделать без ключика? – Карлото положил подбородок на сложенные на столе руки и уставил взгляд на Буратино.

- А я разве… Ну и память! – Буратино хлопнул себя по лбу и тут же полез рукой под куртку. – Вот была бы история, если бы я так и ушёл!

Не переставая что-то бормотать себе под нос, он вытащил небольшой свёрток и принялся его разворачивать. Карлото подался вперёд и для чего-то закрыл глаза.

- Ну вот, - Буратино с довольным видом рассматривал, раскачивая на пальце, продетым в фигурное ушко, довольно большой, с прорезным язычком, ключ. – Да открывай ты глаза, уже можно, фокус получился!

На вид ключ был самым обычным, разве только нестандартный размер, да тщательная отделка идущего по ушку орнамента говорили, что это штучная работа. Карлото несмело протянул руку.

- Можно? – Взяв ключ, он поднёс его к глазам, перевернул, потом подставил под свет лампы и недоумённо посмотрел на Буратино.

- Так он же не золотой! Или… или это другой ключ?

- Тот самый, не сомневайся! Мне ли не знать? Это ещё одна иллюстрация к известной поговорке, что не всё золото, что блестит. Молва, так же как и время, всегда вносит искажения в реальную картину. Причём, в сторону возникновения более художественного образа. Ты когда-нибудь видел инструмент из золота? Оно же мягкое, раз – и утеряна заложенная в него функция! А ключ – это инструмент, причём, часто используемый. Нет, конечно, он из латуни. Но, если как следует почистить, то сверкать будет не хуже золотого!

Карлото недоверчиво вертел перед носом обыкновенный ключ, замешанный в стольких необыкновенных историях.

- А может, попробуем сейчас? – он кивнул головой на завешенную холстом дверь.

- Это уже без меня, - Буратино поднялся и посмотрел по сторонам, - я в эти игры теперь не играю. Хочешь, позови Сверчка, если дозовёшься, конечно. Ладно, пора! – Он, помедлив, сделал шаг к двери.

- Подожди! – Карлото сделал попытку кинуться следом, но помешало зацепившееся за стол покрывало. – Не уходи так, будто ты уходишь на вокзал играть на шарманке! Ты хоть понимаешь?

Буратино обернулся.

- А как надо уходить, ты знаешь? Что даст тебе лишняя минута, если всё-равно уже не будет другой? Нет, уходить нужно легко. Я отдал тебе ключ (помнишь, когда-то давно я обещал это?), и обещания выполнены, и сказано тоже всё. А если что и забылось – так что-то всегда забывается. Память – не картотека с уложенными по алфавиту карточками, а просто ящик, в котором полно всякого хлама. Вытряхни его, разложи всё по кучкам, глядишь – а что-то зацепилось в углу. Чем старее ящик, тем больше в нём может быть неожиданных находок.

Да, а шарманку я забираю. Пусть останется у меня. Кстати, ты не спросил, а ведь именно в ней всё это время лежал ключик. Помнишь, четвёртое положение переключателя заедало? Это Карло его туда спрятал. А потом пытался мне это сказать, перед смертью. «Музыка – она ключ ко всему!» - не сразу я вспомнил эти слова, и догадался не сразу. Но, как вышло, так и получилось.

И последнее, запомни: внизу никаких сокровищ нет. Это опять лишь молва. Правда гораздо проще: внизу замечательный театр и уникальный музей. Золото там только на обшлагах театральных камзолов. Старый разбойник ничего сюда не перевёз, но он оставил описание, где всё это может находиться. Я нашёл это описание. Туда мы с капитаном сейчас и отправляемся. А вот доберёмся, или нет, и найдём ли – это уже…

Вот, слышишь? Опять свистят – ждать больше нельзя! Ты оставайся здесь, не провожай. День ещё не наступил, а впереди, даст бог, много других. Не будем ничего загадывать, всё случится в своё время. Счастья тебе, не забывай чистить зубы на ночь!

Подмигнув Карлото блеснувшим отчего-то глазом, Буратино решительно повернулся и, подхватив шарманку, перескочил через ступеньки и вышел, прихлопнув входную дверь.

 

Выйдя, он ещё постоял немного, упёршись плечом в косяк и глядя в начинающее сереть перед рассветом небо. Ветра не было. Улица справа обрывалась в темноту, а слева, шагах в двадцати, ближе к проулку, в тусклом свете одинокого фонаря, призраком выпячивался из мрака капот машины, где его ждали.

- Ну что, – усмехнувшись, произнёс внутренний голос, - нужные распоряжения сделаны, долги розданы, пора в путь. Занавес?

- Да пошёл ты!.. – Буратино дёрнул головой и, сорвав с головы феску, запустил ею в темноту.

От машины донёсся еле слышный свист. Не оборачиваясь, Буратино провёл левой ладонью по облупившимся доскам входной двери, и, слегка оттолкнувшись, заставил себя шагнуть вперёд. Гортань внезапно свело судорогой, и, готовое было вырваться слово, застряло разбухшим комком где-то у корня языка.

Капитан встретил его у машины. Он молча смотрел, как Буратино, открыв багажное отделение, втискивает туда шарманку и подкладывает под неё оказавшиеся там тряпки. Потом сказал:

- Надеюсь, ты всё успел. Нам пока везёт, но медлящий с принятием решения может опоздать к приливу. У больницы сейчас команда Барабаса и шобла Базилевичей сшибают друг-другу мачты. Тебя хватились, и теперь каждый обвиняет в пропаже другого. Дошло уже до стрельбы. Полиция тоже вся рванула туда. Грех нам не воспользоваться этой кутерьмой, пора!

Капитан распахнул дверцу и остановился, пристально глядя на Буратино. И только сейчас, уже протискиваясь на сиденье, он смог, наконец, вытолкнуть из себя застрявшее в горле слово: «Занавес!».

 

21. Заключительная глава, несущая функции послесловия, где расставлены все точки и многоточия.

 

В час сиесты вверх по тихой улочке, опрокинувшейся от возвышенной центральной части города в направлении порта, по выбеленным солнцем булыжникам мостовой неторопливо вышагивал, не обращая внимания на разлившийся повсюду зной, тощий субъект в расшитом красно-чёрными узорами пончо с бахромой. Широкие отвислые поля помятой шляпы скрывали его лицо, а на плече, в такт шагам раскачивалась старая ободранная шарманка, укреплённая на сложенной фотографической треноге. Улочка заканчивалась (или брала начало), на небольшой площади, ограниченной с одной стороны стеной ратуши, противоположной главному фасаду, а далее по периметру - двух и трёхэтажными зданиями гостиниц, магазинов, лавок и мастерских, куда непонятным образом затесалась старая синагога. Все здания были выстроены в самых различных архитектурных стилях, от колониального до позднего барокко, и являли собой причудливый, но приятный глазу ансамбль. Ближе к ратуше, между антикварным магазином и лавкой зеленщика стоял аккуратный двухэтажный дом с двумя известняковыми колоннами перед входом, удерживающими готовый вот-вот осыпаться портик. Слева от ступенек, ведущих к парадному входу, были ещё несколько, спустившись по которым можно было оказаться перед открытой дверью в полуподвальное помещение, где в глубине темного коридора чуть колыхались тяжёлые синие шторы. А поверху, на выщербленных плитах облицовки дома, была укреплена, уже успевшая выгореть на солнце, вывеска: «Блюз-клуб «Мохито»». Судя по всему, именно сюда и направлялся незнакомец, замеченный нами ранее.

За синими шторами было прохладно. В довольно обширном помещении по чисто вымытому полу, заставленному стульями с плетёной спинкой и небольшими одноногими столиками, вычурным узором лежали тени от полукруглых окон с витражными стёклами.

Вошедший, споткнувшись о застеленный перед входом в коридор коврик, громыхнул о стену шарманкой и вполголоса выругался. Этим он привлёк к себе внимание сидящего на невысоком подиуме, завершающем зал, скрытого по грудь большой ударной установкой человека в оранжевой майке и чёрной бандане на крупной голове с лицом породистого мастиффа. Занимался он тем, что лениво приподнимая небрежно ухваченную тремя пальцами барабанную палочку, время от времени опускал её, извлекая из малого барабана дробный прерывистый звук. Оторванный от своего занятия, он взглянул в сторону появившейся помехи, и медленно нараспев произнёс:

- Однако, сегодня жаркий день, дон Буратино. А вы, вижу, снова ходили играть в порт. Вам снова влетит от супруги, а значит, она снова будет не в настроении. То есть, это значит, что выйти петь она сегодня снова откажется. А чем прикажете ублажать тех посетителей, что придут сюда сегодня к вечеру, чтобы расслабиться и послушать музыку? Дурак Эстебан умудрился простудиться в самое жаркое время года, выходит – на клавишных у нас никого. А Сержо опять напился, так что трубы тоже нет. Ну и что? Делать соло на ударных? Или, может быть, вы составите мне компанию вместе со своей шарманкой? И знаете, это идея! Шарманка и ударные – это будет свежо. Ну как идея?

Буратино не спеша стягивал через голову пончо, отбросив шляпу на прислоненную к стене шарманку.

- Знаешь, Якоб, - он скинул пончо на стул и уселся на нём верхом, - идея хорошая. Только ты её, если хочешь, попробуй без меня. Я уже один раз делал блюз шарманки и барабанов. Только барабаны были другие, у тебя в установке таких нет. Так что, извини, мне хватило того раза.

- Но получилось-то неплохо? – Якоб прокрутил палочку в пальцах и провёл ею по тарелке, отозвавшейся низким вибрирующим звуком.

- Получилось неплохо. – Буратино усмехнулся своим мыслям и продолжил:

- А с Мальвиной я договорюсь, она будет петь. Она ведь была примой в театре, ты знаешь, а теперь у неё лишь одна роль: жена и хозяйка клуба. Зато она старается играть её так, чтобы овации не стихали. Капризы звезды, даже местного масштаба - это естественно. Не бери в голову, предоставь это мне.

- Ну да, вы ещё этим утешьте рыжую Анну, кухарку – у неё теперь после разговора с донной Мальвиной разбит нос.

- Неужто подрались? – с интересом спросил Буратино.

- Да, не так чтобы подрались, но донна Мальвина въехала ей по физиономии курицей. Ну, не совсем курицей, а тем, что от неё остаётся после того, как её ощиплют. Правда, Анне от этого не легче. Видите ли, вашей жене показалось, что Анна слишком пристально на вас смотрела за завтраком.

- Ну а я что говорю: сорвала аплодисмент! – Буратино качнулся из стороны в сторону и с усмешкой произнёс:

- Вот что бывает, когда сцена неотрежиссирована. Эх! Ладно, к Анне я сейчас зайду, извинюсь. Хотя… Ты знаешь, ведь если я к ней зайду, то рискую тоже потом получить в морду курицей, если не чем-нибудь потяжелее… Причём – и с той, и с другой стороны: кто ж их разберёт, наших женщин, что у них на уме в данную минуту? Лучше, давай, сходи ты. И передай Анне мои сожаления по поводу случившегося инцидента. И что я ей удваиваю жалованье. Только пусть не треплется об этом на каждом углу, а то жалованье недолго выплачивать придётся… Ну, а что ещё нового приключилось, старый сплетник?

- Приходил рассыльный. Завтра вечером вас с супругой ждёт начальник верфи по случаю пуска третьего дока. Будет, как я понял, весь городской цветник. Советую надеть черный смокинг: траур вам к лицу. Особенно, если учесть, что теперь к вам за мыс, даже для регламентных работ, никто не пойдёт.

- Друг Якоб, - Буратино потёр ладони и, сложив их, опёрся щекой, - я надену белый смокинг и кремовую рубашку. А так же – белые штаны. Всё было бы, как ты и говоришь, только у тебя голова, как твой барабан: звук громкий, но он ведь из пустоты. Как думаешь, а кому принадлежит двадцать пять процентов акций третьего дока? А бухта за мысом пуста не будет – остаются контрабандисты и те, кто не любит себя афишировать. Завтра я распоряжусь, чтобы бар для тебя, Сержо и Эстебана был открыт весь вечер. Гуляем. Передай им - думаю, выздоровление пойдёт быстрее. Только прошу – музыка на сцене должна быть. Ну, а что ещё?

- Будет, дон Буратино, - Яков трижды нажал педаль колотушки большого барабана, - спасибо. Мы будем пить за вашу удачу. А ещё вам принесли два письма.

- Так. Ну, давай! – откинувшись на спинку стула, Буратино протянул руку, выгнув запястье и растопырив пальцы.

 

…Поднявшись на второй этаж, Буратино немного постоял, прислушиваясь. Коридор шёл в обе стороны, и в него выходили двери нескольких комнат: справа – его кабинет, комната для гостей и большой зал, непонятно, для чего предназначенный. Во всяком случае, за всё время жизни в этом доме он не использовался ни разу. А слева была комната жены, их спальня и небольшая библиотека. Именно оттуда доносились сейчас приглушённые стенами и мягкой ковровой дорожкой рассыпчатые звуки клавесина. Клавесин он с полгода назад выиграл в карты у капитана испанского парохода, проторчавшего в порту под арестом несколько месяцев, пока шло выяснение отношений между судовладельцем и портовым начальством. Мальвина тогда приказала поставить его в библиотеку, украсила веточкой коралла и как-то незаметно выучилась играть.

Тихонько приоткрыв дверь, Буратино шагнул в комнату. Здесь было прохладно и пахло духами. Хотя, возможно, этот аромат исходил от громадного букета бледно-фиолетовых цветов, стоящих в искусно оплетенном тонкими лианами ведре возле клавесина, за которым на вращающемся табурете сидела Мальвина, уронив руки на клавиатуру, а распущенные волосы на руки.

Буратино кашлянул и негромко сказал:

- Я не собирался тебе мешать, но надо поговорить, есть новости. Так я присяду?

Мальвина повернула к плечу свою прелестную головку с воткнутой в волосы веточкой жасмина, и, окинув вошедшего взглядом, выражение которого не означало ровно ничего, ответила:

- Зачем ты спрашиваешь? Я рада, что ты пришёл, хотя и не ждала тебя так рано. А что за новости?

Подойдя к дивану, по сиденью которого были в беспорядке разбросаны вышитые гладью разнокалиберные подушечки, Буратино сдвинул их в сторону и не спеша уселся, уперев локоть в диванный валик.

- Новостей несколько. Первая больше касается тебя: завтра нас ждут у начальника верфи. Состоится званый вечер. У тебя будет хорошая возможность продемонстрировать новое вечернее платье, которое позавчера тебе доставили из мастерской. Надеюсь, вечер окажется приятным. Что скажешь?

- Что скажу? Ничего. Нет, ты не подумай, я рада, конечно. В любом случае, это лучше, чем провести его дома в компании надоевших воспоминаний, или за наведением порядка в клубе. Только не уверена, что и там будет много разнообразия.

- А вот тут ты ошибаешься! Будем праздновать открытие третьего дока. Напомнить, что это означает, помимо самого факта открытия? Это означает, что скоро можно будет, наконец, отложить дела, и на месяц-другой отправиться попутешествовать и развеять твою скуку! Ты ведь хотела в Париж?

- У-у-у, негодяй носатый! – Подсвечник пролетел совсем недалеко от головы Буратино. Мальвина, мгновенно оказавшись стоящей уперев согнутые в локтях руки в бока, шарила вокруг взглядом, но больше ничего подходящего не нашлось. – И ты, зная всё это, приходишь, и начинаешь тут строить из себя джентльмена? Уверена: я последняя в доме, кто слышит эту новость! Знаешь ведь, что Париж мне снится! Иди сюда, подонок, я тебя расцелую!

Спустя некоторое время, Буратино попытался продолжить, но это удалось не сразу. Выбравшись из-под свалившихся диванных подушечек, он протянул руку Мальвине, на что она, выгнув спину, кокетливо провела босой ступнёй по его бедру, после чего подала свою.

- Предупреждать нужно об извержении, - устроившись на диване и не отпуская руки Мальвины, Буратино, смеясь, заглянул ей в глаза, - чтобы население близлежащих районов успело смыться.

Он ещё раз ухмыльнулся, и, выпустив руку жены, полез за пазуху.

- Есть ещё две новости, первая…

- Подожди, - перебила Мальвина, - дай освоиться с тем, что ты уже сказал. Мы поедем в Европу… Ну, а там – мы же навестим Карлото? Мы увидим нашего мальчика? Скажи, что да!

- Ты же не даёшь мне сказать, - Буратино разгладил на колене вытащенные конверты, - а я собирался именно об этом.

- Ну, не тяни!

- Да успокойся ты! Будет так, как ты захочешь, но сейчас возьми себя в руки! Слушай, это стоит услышать. И не перебивай! И не заигрывай! Сядь лучше подальше, а я прочитаю тебе полученное письмо. От Карлото.

- Что? – Синие локоны качнулись вперёд и назад. – А ты молчал? Где оно, где это письмо? Подлец, лабух портовый! Дай сюда письмо!

Вскочив, Мальвина попыталась вырвать конверт, что ей не удалось, потом наградила Буратино звонкой пощёчиной и, вскрикнув, села на пол среди разбросанных подушечек, плача и смеясь одновременно.

- Я об тебя руку сломала, столб трамвайный! – Она потрясла ладонью, и тут же, забыв о ней, протянула обе руки к дивану. – Ну, читай же, читай!

Не спеша достав из конверта два сложенных листа, Буратино закинул ноги на диван и деланно-небрежно бросил через плечо:

- И чего тянула? Ты там сейчас хорошо устроилась, вот и сиди, пока я не закончу читать. А если снова тебя дёрнет что-нибудь сыграть, так я объявлю антракт – играй тогда при пустом зале, до вечера. Успокоилась? Вот и хорошо.

Поёрзав немного по сидению задом, он, видимо, нашёл наиболее удобное положение, и поднёс листы бумаги к носу.

- Вот, не пойму: очки, что-ли, заказать? Ещё утром видел всё хорошо, а сейчас слова сливаются. Ладно, ты не дёргайся! Я это уже читал, так что у меня всё-равно преимущество: если что не разберу, могу и по памяти. Только, - он бросил взгляд на Мальвину, - прежде, чем начну, послушай ещё одну новость: капитан прислал известие, что идёт сюда с выгодным фрахтом, будет через неделю-две, как погода удружит. А потом, после мелкого ремонта, пойдёт в Лиссабон. Так что, до Европы будем путешествовать с комфортом и в хорошей компании.

Ну, а теперь письмо Карлото.

 

«Здравствуй, дорогой Буратино! Мне уже сниться начало, что я тебе письмо пишу – столько времени прошло! А от тебя, кроме двух коротких весточек без обратного адреса, одна с Мальты, другая, кажется, из Боливии, за эти четыре года больше ничего не было. Знал бы ты, как всё за это время изменилось! И как я был рад получить от тебя, наконец, письмо с адресом, на который можно ответить! А завтра мой знакомый уезжает в Геную, а оттуда – пароходом в Эквадор. Это ведь, кажется, не так далеко от того места, где ты находишься (я не силён в географии). Так что это письмо я отправлю с ним, думаю, так оно дойдёт быстрее.

Как ты там? В последний раз ты писал, что у вас всё поменялось. Что это значит? То, что вы не нашли сокровищ, или, наоборот, нашли? Ты меня всегда запутывал. Только - нашли, или не нашли, а я без тебя скучаю. И ещё очень скучаю по маме. От неё у меня вообще нет никаких известий. Где-то с год назад случайно слышал, что её с каким-то театром видели то ли на Кубе, то ли где-то ещё в Южной Америке. Как её туда занесло? Но это всё неважно! Ты же сможешь узнать, я верю. И, если её вдруг встретишь, скажи, что я её люблю, и не перестаю о ней думать.

Я сделал всё, как ты мне говорил. И, знаешь, ты как в воду глядел! Всё вышло именно так. Сеньор Рафаэль оказался прекрасным человеком. Тогда он сразу ухватился за идею и начал действовать. А мне предложил партнёрство, я согласился. Сейчас он не живёт в нашем городе, потому что в прошлом году его избрали министром культуры. А я, я теперь по-прежнему его партнёр и, вдобавок, управляющий наследием М. Балтазара Сталбени, т.е., что-то вроде директора и владельца на паях и картинной галереи, и музея истории мирового театра, и театральной школы-студии «Молния». Да, старое название я сохранил.

А город наш ты бы сейчас не узнал. У сеньора Рафаэля есть идея превратить его в культурный центр страны. До этого ещё далеко, но кое-что уже сделано. По улицам, по крайней мере, вечером теперь можно ходить без опаски. После твоего исчезновения тут такое было! Около года шла настоящая война. Клан Базилевичей распался, и разные группировки чуть ли не каждый вечер устраивали перестрелки, где попало. Были грабежи, убийства, захваты заложников, но нас это не коснулось: с самого начала сеньор Рафаэль обеспечил надёжную охрану всему музейно-выставочному комплексу (да, у нас и выставки теперь проводятся!). А потом это как-то сошло на нет. Может, потому, что пришёл новый начальник полиции, может, они в основном друг-друга перестреляли, может, занялись чем-то другим, а может, просто патроны кончились. Но вот уже года два на улицах тишина. И, ты не поверишь, кто сейчас держит в руках муниципальное хозяйство! Пёстрая Мурка! Против неё ничего не нашлось, а дело она своими лапами держит крепко. Вот такие дела… «Грёзы» уже не игорное заведение, там снова театр, музыкальный. И название новое: «Шарманка». Там теперь часто выступают заезжие певцы и ансамбли. Иногда бывают даже концерты классической музыки и постановки опер. А в сквере у входа поставили бронзовую фигуру шарманщика с шарманкой и попугаем. Не знаю, как это получилось, но постепенно весь город стал её называть «папа Карло». Теперь влюблённые назначают свидание: «Встретимся в шесть у Карло»…

В нижнем музее теперь каждый день экскурсии, а экскурсоводом служит Говорящий Сверчок. Дуремар по-прежнему в психушке, а Барабас исчез. Зато «Поле Чудес» процветает. Там теперь другие хозяева, и сильно изменили правила, но народ туда валит. Слышал, что даже ведутся переговоры о продаже лицензии на право идеи и бренда игры в некоторые страны. Но Джек-пот после тебя больше уже никто не выигрывал.

Так что у меня всё хорошо. Как хотелось бы услышать то же от тебя!

Я заканчиваю письмо. Буду надеяться, что ты быстро его получишь и ответишь, а ещё лучше – приедешь ко мне. Хотя бы ненадолго. Я теперь живу в центре, напротив «Грёз», то есть, «Шарманки». Помнишь, такой особнячок с двумя башенками?

И, если приедешь до осени, то, как раз успеешь на мою свадьбу. У сеньора Рафаэля оказалась чудесная дочь. Её зовут Анжела, и она и в самом деле мой ангел.

Всё, прощай, а лучше – до скорой встречи! Если найдёшь маму, поцелуй её от меня и скажи, что я её очень жду. Я так без вас скучаю!

Карлото.»

 

- Ну, перестань же! – Буратино протянул руку к Мальвине. – Весь макияж смоешь! Всё ведь отлично! Нас ждут, и даже повод подходящий: должны же родные присутствовать на свадьбе сына. А уж как ты там сумеешь развернуться – я представляю… Ой! – Вскрикнул он, наклоняясь и поднимая с пола туфельку, только что отскочившую от его лба. – Ты туфли лучше на ноги одень. Это тебе не ощипанная курица… Всё! Не надо, я уже ухожу!

Всё, ничего я не знаю, я вообще только что пришёл! Смотри – у тебя тушь потекла!

Воспользовавшись возникшим замешательством, Буратино, вскочив с дивана, в два шага оказался у двери.

- И, пожалуйста, - сказал он, обернувшись, - помоги вечером Якобу, в баре. Он там совсем один сегодня: мучается, переживает. Он ведь искренне любит музыку. И я его тоже люблю, хоть он и брюзга, и сплетник. Спой, ладно?

Потом, уже взявшись за дверную ручку, Буратино медленно отпустил её, повернулся и решительно направился обратно к дивану.

Мальвина посмотрела на него с удивлением и присела на валик, скрестив ноги.

- Что-то забыл? Если ничего, ты лучше иди, я сейчас хочу побыть одна. Подумать хочется, как это ни покажется тебе странным. Пошумели, и хватит, дай мне успокоиться и придти в себя. И… спасибо тебе! Не знаю, за что, но – спасибо. Так ты идёшь?

- Сейчас. – Буратино облокотился о диванную спинку. – Мне тут вдруг… Короче, хочу тебе ещё одну вещь рассказать, никому не рассказывал. Про Барабаны Судьбы. Собирался одно время Карлото, но не вышло со временем. А тут вдруг припёрло, не знаю почему. Послушай, больше ведь мне может и не захотеться.

Плюхнувшись на диван и подсунув себе под поясницу подушку, он вытянул ноги и, немного помолчав, продолжил:

- Это я сейчас про Якоба сказал, и вспомнилось. Он ведь стучит на своей ударной, вот я и подумал о тех барабанах, с которых и началось… Это давно было, года через два, примерно, после тех событий, что свели нас всех вместе. Тебя тогда как раз на стажировку пригласили, в Милан. Да, именно в то время.

Театр на следующий день выезжал на гастроли, была обычная суета, и что-то, как водится, забыли взять. Кажется, осветительную установку. Так что, пока Карло утрясал проблемы с чиновниками, а труппа сидела на чемоданах, я взял у Карло ключик, и подогнал реквизиторский фургон к нашей каморке. Фургон, само-собой, я оставил стоять у входа, а сам быстренько сошёл вниз и открыл дверцу. Засветил приготовленный фонарь, и начал спускаться по ступенькам. По сторонам я не смотрел: не в первый раз, да и торопился я, помню. Однако, у большого каменного столба – помнишь, слева, перед мостиком? – остановился. Потому что из темноты, там, за столбом, отчётливо доносились звуки ударов, как если бы кто-то неравномерно и беспорядочно ударял мягкой лапой по большим и маленьким барабанам. Я чуть вывернул фитиль в лампе, поднял её над головой, и шагнул в проход. Нет, страха у меня не было. Ну, не то, чтобы совсем, но коленки не тряслись. Было, скорее, любопытно.

Проход этот мы вместе с Карло обнаружили ещё месяца два назад. Случайно это вышло: просто мне приспичило, в аккурат, когда мы вместе шли к тому же мостику, что перед входом в театр. Зачем шли – я сейчас уже не помню, да оно и не важно. А когда я заскочил за столб, да ещё с фонарём, гляжу – а тропинка-то идёт дальше, и доходит до стены, а в ней трещина шириной с задницу нашей мэрши. Я крикнул папу Карло. Да дело не в том, как всё это происходило, а что мы там нашли, когда решились и пролезли в трещину.

Я тебе уже рассказывал как-то: музей там оказался, да ещё распланированный и с экспонатами, выложенными и выставленными со знанием дела. Да, интересный, видимо, он был человек – покойный флибустьер, капитан Игрок! Мы там тогда всю ночь, наверное, провели, шаря глазами и удивляясь. Да и потом ещё раза два приходили, но впечатление слабее не стало.

И вот что меня тогда удивило, так это то, как настойчиво Карло требовал, чтобы я никому об этом не рассказывал. Это теперь я понимаю, что он сразу, видно, сообразил, что мы нашли, и какой ажиотаж может вокруг этого подняться. Он-то, в отличие от меня, предание о спрятанных сокровищах знал с детства. И понимал, чем всё это может кончиться.

Но ладно, я не об этом. Всё-равно, ошибался и Карло, и предание. А тогда, услышав барабаны, я лишь страшно заинтересовался: мы там уже всё облазили, нечему там было стучать.

- А выпить у тебя что-нибудь найдётся? – Прервал он сам себя. – В глотку, как песком посыпали!

Ожидая, пока Мальвина, подойдя к старому резному буфету, что-то отмеривала в длинный узкий стакан, Буратино откинулся на спинку дивана и закрыл глаза.

- На, возьми! – Приподняв веки, он увидел тот же стакан, но уже на две трети наполненный какой-то мутно-зелёной жидкостью, у самого своего носа.

- Бери, говорю, не бойся – яды у меня на кухне хранятся! – Мальвина улыбнулась, блеснув на мгновение изумительно белыми зубами. – Это настой из кактуса, хорошо освежает. Не кривись! Специально для тебя, дурака, я туда рому плеснула.

- Спасибо, благодетельница, - прошептал Буратино и, зажмурившись, сделал глоток.

- М-м! А знаешь, ведь неплохо! – он глотнул ещё раз и, быстро опустошив стакан, поставил его на пол. – Потом рецепт напишешь, я капитана угощу. Ладно, я заканчиваю, потерпи.

- Короче, там оказался ещё один боковой проход. Но заметить его можно было, если только прямо к нему подойти, да ещё голову за выступ засунуть. Если бы не звук ударов, нипочём бы я его не обнаружил. Ну, пролез я туда. Было там небольшое пространство, не больше стойла для лошади, со стенами, сходящимися кверху на манер сведённых ладоней. А сверху, что самое интересное, чуть-чуть, но проникал свет. Видно, было там какое-то отверстие, я потом, уже наверху, сколько раз пытался его найти, но не нашёл. Вот. А ещё там был простой деревянный стол с чернильницей и прочим, и толстая старая, открытая тетрадь. Её я взял с собой. А по стенам были развешены барабаны. То есть, не барабаны, а всякие штуки типа бубнов, тамтамов и прочего, по чему надо бить, чтобы они звучали. Впрочем, один настоящий барабан там тоже был – стоял на полу у стола, а на нём стояла пустая бутылка рома. Звук же в этой неживой коллекции производил самый, что ни на есть, живой предмет: обыкновенный воробей. Он, видно, случайно в это потайное отверстие сверху залетел, ошалел совсем, и теперь метался, натыкаясь на развешенные всюду эти… экспонаты. Отсюда и звук ударов. Воробья я поймал, колпаком. Не сразу, конечно. Хотел оставить у себя, приручить, может быть, но потом выпустил – воробьи, они ведь в неволе не живут. Ну а дальше – дальше всё. Вернулся, забрал фонари для осветителя, вышел наружу. Я ведь даже не подумал, что всё это могло быть не случайным. Что это судьба меня тогда позвала, ударив в барабаны.

А тетрадь эта – я её только дня через два открыл, не до того было – оказалась судовым журналом, куда старый пират вписывал все события, из года в год. Я её долго разбирал: почерк у капитана был препаршивейший. Там и про барабаны тоже было, сочетание это – Барабаны Судьбы – я у него впервые прочёл. Это, когда он писал, как они шли по Амазонке, и провиант закончился, а высадиться было нельзя: на берегу ждали воинственные племена. И они всё время били в свои барабаны, а впереди, среди джунглей был где-то укрыт легендарный Золотой город. Да, немало я времени провёл над этой тетрадью.

Кажется, я тебя вконец утомил? – Буратино перевёл взгляд на Мальвину, слушавшую откинув голову и полузакрыв глаза.

- Нет, ты продолжай, мне интересно, - мягко произнесла она, не открывая глаз, - хотя, если ты сам устал, то мы можем прерваться и спуститься вниз, пообедать. А потом ты мне всё расскажешь до конца, я теперь не успокоюсь, пока не буду всего знать. Я так и вижу этого морского разбойника – как он стоит на палубе своего корабля, весь заросший, в малиновом камзоле, и курит трубку, вслушиваясь в бой барабанов… А Золотой город он нашёл?

- Чёрта рытого он нашёл! – хмыкнул Буратино. – Так же, как мы, с нашим уже капитаном, когда отправились на поиски спрятанных сокровищ, в то место, которое было подробно описано в журнале. Место-то мы нашли, только на месте этом, на проклятом том острове, вот уже почти сто лет, как была построена военная база. Где там теперь искать? А нас месяц держали в грязной камере и таскали на допросы, принявши за шпионов. Да, пошло оно! А повезло нам уже потом, но это ты знаешь. Добрались сюда, кой-какие деньги ещё сохранились, мы их и пустили в дело: купили за гроши несколько старых плоскодонок, и организовали первую каботажную флотилию в этом забытом богом краю, где грузы между селениями и городами неделями переправлялись по горным тропинкам на спинах полудохлых мулов. Даже не верится, сколько мы здесь наворотили за это время!

Всё, хватит! Солнце клонится к горам, скоро жара спадёт. Сиеста кончается, пора заняться делами. Воспоминания – штука хорошая, но утомительная. Ты отдохни теперь, тебе ещё выступать вечером, а я пойду.

- Опять в порт, со своей дурацкой шарманкой? Тебе перед людьми не стыдно, всё же уважаемый член общества, как говорят!

- А я шляпу у старьёвщика купил – всё лицо закрывает! И пончо, кто меня в них узнает?

Буратино рассмеялся, встал, и, нагнувшись, поцеловал Мальвину в волосы.

- А за прогулки с шарманкой ты не сердись! Чего-то мне стало не хватать в последнее время. Я ведь в порту даже не играю почти, так – хожу, слушаю. Там разные люди бывают, со всего света. Может, что и услышу. Тесно мне бывает по вечерам, сам не знаю почему. Казалось бы, глупо – всё так отлично наладилось, а мне в этом тесно. Как в неразношенных башмаках или куртке с чужого плеча, что на два размера меньше, чем надо. И что делать, не знаю. Вот и хожу, слушаю… Но…, молчат мои барабаны!

 

ЭПИЛОГ.

 

Старый Петри был недоволен: до ужина оставалось не более получаса, и новая служанка Мария, - всех служанок за последние пять или десять… или больше лет, звали Мария, - уже пару раз заглядывала в мастерскую с напоминанием, что госпожа не любит долго ждать. Все куда-то спешат… А зачем? Зачем спешить тому, у кого всё есть? И куда? Разве, только в могилу. Да, Берта была бы рада. Но она подождёт. И с этим, и с ужином. А ему ещё нужно подобрать рисунок и форму для рамы к картине, заказ на которую привёз вчера сам сеньор Карлото, зять уважаемого сеньора Рафаэля Сталбени – министра культуры и президента фонда имени своего отца. О, он молодец, этот маленький сеньор Карлото! Ещё вчера его никто не знал, а сегодня лучшие люди города считают за честь пожать ему руку. Став управляющим наследием деда своей жены, он быстро развернулся. Поговаривают, что закрытие «Золотых грёз» - его рук дело. Ещё говорят, что его имя слишком часто упоминают в преддверии выборов нового мэра. Сплетни сплетнями, однако, наблюдательности и вкуса у него не отнимешь. Как это он вчера сказал:

- Сеньор Петримо! Не нужно никакой позолоты: это будет диссонансом – картина проста, как кусок хлеба. Она стара. И то, что на ней изображено, старо, как мир: воздаяние живущему – кем бы он не был. Святым, или грешником, президентом, или простым пахарем – чувство голода, как и чувство любви, знакомо всем. Поэтому, пусть будет красиво, но не вычурно, добротно, но не тяжеловесно. Не надо дубовых листьев и гроздьев винограда, перевитых лентою. Пусть будет тёплое, живое дерево, обрамляющее картину, и не заставляющее посетителя смотреть вместо неё на раму.

Легко сказать! Не так уж трудно вырезать красивый орнамент, но сделать так, чтобы он, оставаясь красивым, подчёркивал красоту помещённого в него, будучи незаметным – это уже совсем другой уровень мастерства. Но в своё мастерство Петри верил: недаром уже пару десятков лет он считается лучшим резчиком по дереву не только в городе, но и во всей стране.

Откинув с плеч шерстяной плед, он подошёл к верстаку. Так, дубовую раму вы не хотите! Ну, а что тут есть? Сосна, кедр, кипарис, ольха… Нет, мягкая древесина не пойдёт. Можно бы клён – хороший блеск при полировке, красивая текстура. Нет, тоже нет… Тогда что? Красное дерево отпадает… Может, груша? Режется легко, цвет тёплый, хорошо полируется. Или… да! Возьму-ка я яблоню: цвет желтовато-розовый, нейтральный и в то же время живой, хорошая прочность, да и режется неплохо. И никаких багетных ухищрений! Распилить полено вдоль и никак не обрабатывать, только зачистить. И пустить по скруглённой поверхности барельефом побеги плюща. Да, это может получиться. Вот сейчас и попробуем. А вот и подходящее полено!

Петри вытащил из штабеля необработанных заготовок большое ровное, уже ошкуренное полено, и, положив его одним концом на верстак, придирчиво осмотрел срез. Потом повернул голову к распиловочному станку и, крякнув с досады, выругался:

- Десять чертей на сковородку, и пусть смердят на слабом огне! Совсем память отшибло! Вчера ещё хотел поменять приводной ремень, а теперь вот жди, когда служанка сбегает в лавку! Да её ещё и послать туда надо будет, и при этом поругаться с Бертой. Нет уж, что-то я сделаю и сейчас! Распилить я успею, а вот кто мне мешает попробовать начать орнамент?

С этими словами, отложив полено, он протянул руку к полке со вставленными в пропилы стамесками и, немного помедлив, выбрал проходную с широким скруглённым лезвием. Осмотрев заточку фаски и проверив её, сняв несколько волосков с тыльной стороны ладони, Петри достал из кармана любимую бриаровую трубку, стиснул мундштук зубами, снова взял полено и, уперев его одним торцом в верстак, а другим в свой выпуклый живот, плавно повёл стамеской по поверхности полена, постепенно усиливая нажим.

- Ай! – Возглас сопровождался стуком упавшей на каменный пол стамески. Петри с недоумением смотрел на большой палец левой руки, где из продольного пореза медленно выпячивалась крупная капля крови.

- Как подмастерье… - пробормотал он с отвращением. И замер. Трубка раскачивалась, плотно ухваченная жёлтыми, но ещё крепкими зубами, меж раздвинутых в недобром оскале губ.

- А кто крикнул? – Петри обвёл взглядом помещение мастерской, - я и рта не раскрывал! Мне что, мерещиться начало? Ну, нет, этого вы не дождётесь!

Вынув трубку и вложив вместо неё палец, он минуту постоял, потом зло сплюнул в сторону, снова закусил трубку зубами и, нагнувшись, потянулся за упавшей стамеской.

Полено, прижатое левым локтем к туловищу, выскользнуло из-под руки и, ударившись торцом об верстак и перевернувшись в воздухе, другим торцом стукнуло Петри по затылку.

…

 

Вот теперь всё. Дальше была другая история.

 

3 декабря 2009 г. Москва, 23.39.