Марина Цветаева. Штрихи жизни и Судьбы. Этюд второй. В чем может быть очарование зла?

 

Смесь впечатлений этих дней. Записные книжки М. Цветаевой, книга А. Баррико «Шелк» и неприятный осадок от печальной вести об уходе Анны Самохиной. . Но обо всем этом позднее. Сейчас о Цветаевой. .

В записных книжках своих Марина - трагична до отчаяния, рвущаяся, страстная, порывистая, точная до резкой каллиграфичности, как в рисунке пером, тушью, японской кистью. Слова – точные, образы, абрисы – такие же. В них – суть человека. Та самая «правда всего существа», которую она любила, которой - следовала до петли, захлестнувшейся на ее горле. . Если б не следовала, пошла бы работать переводчицей в лагерь для Военнопленных и на кого то доносить, как требовало НКВД, то осталась бы жива. . Осталась. . Осталась бы? Оставили бы? . . Вряд ли. . .

Она все знала. Все чувствовала. «Сутью своею! « Нюхом звериным Поэта, чутьем. .

Знала, что Сергей Яковлевич убийца - не поневоле. По выбору души. Ведь она пеленалась в жестокости жизни. И пленялась ею. Мать, Елизавета Дурново, с юношеских лет увлекалась народовольческим движением – а оно, имеющее корни фанатизма и отречения от всего, что дорого, близко, греет сердце и растит душу, было страшным по своей сути, выросло в терроризм. Об этом мало кто думает. Мало, кто пишет. Уйдя с головою в революцию от народовольцев и в жесткость высоко романтизма отречения, в эгоизм некоего возвышения себя, (Быть может, - не утверждаю, на то не имею права! ) Елизавета Дурново - Эфрон не сумела пережить терпкой горечи жизни: смерти супруга, а вскоре после нее и трагической, нелепой гибели сына. . Она ушла в небытие вслед за ними, оставив семью в растерянности, детей - с растерзанными сердцами, с нелепым горьким ощущением собственной неполноценности и вины. И еще. Видимо, сразу там, в детстве Сереже Эфрону, болезненному, хрупкому мальчику, боявшемуся оставаться по вечерам в комнате одному, остро воспринимавшему все обиды, все детские радости, все впечатления бытия, было заронено в душу зерно «не ценности» жизни. Не только чужой, но и своей, жизни близких, родных, любимых. Отсюда - постепенно выросший из инфантильности эфроновский цинизм, хладнокровие, безумие спокойствия при выполнении агентурного задании: убийстве Рейса. А что еще делал Сергей Яковлевич? Мы знаем не все. Вербовал бойцов для интербригад в Испании? Как? Под страхом компроматов или - призраков тюремной решетки для родных? Заманивал в ловушки смерти тех, кто почему - либо становился неугоден разведке, руководству? Спорил с Родзевичем? Подкладывал «дрова отчаяния» в его бурный и расчетливый одновременно роман с Мариной? Мы знаем, увы, не все! Мы - почти ничего не знаем.

 

Марина была прочной «крышей» семьи, ее основой. В личном ее архиве были документы, могущие интересовать НКВД. Мемуары тех, кто близко знал А. Ф. Керенского, Л. Корнилова, Императорскую семью. В ее руках и голове были нити связей с русской эмиграцией, ее хорошо знали в этих кругах, ценили, делились документами, пока не стало известно о деятельности ее мужа. Что могло случиться, стань Марина Ивановна по воле ли Сергея Яковлевича, Родзевича ли, Веры Гучковой – Трейл, агентом НКВД? Но могло ли все это быть? «Очарование зла», захлестнувшее с головой Сергея Яковлевича, Алю, Мура, очарование, очень скоро поставившее их всех в тупик, не дотянуло своих цепких лап до души Марины Ивановны Цветаевой. Только затянуло петлю на ее горле. Уезжая вслед за мужем и дочерью в СССР, коротая последние дни во Франции в номерах гостиниц, (Они с Муром жили там, где им приказывали, и брали с собою лишь то, что им позволялось брать из вещей! ) Цветаева прекрасно осознавала, что дочерчивает последние резкие штрихи Судьбы. Не только своей, личной, но и всей семьи. Архивные материалы для Поэмы о Царской Семье она оставила на хранение друзьям во Франции. Историки, исследователи Цветаевой, утверждают, что они бесследно исчезли. Они где - то тайно и не нужно спят в пыли архивов, думаю я.

Что в них такого страшного могло быть, в этих материалах? Да ничего. В них лишь существовала простая и горькая правда обреченности Семьи Императора, который никому не был нужен, у которого в Тобольске не было охраны, но которого никто и не подумал спасти. . В них жуткая истина расстрела пятерых дочерей Императора и его единственного больного сына, в которого Ермаков выпустил четырнадцать пуль, а Юровский еще две, контрольных. . А могло быть и изнасилование, групповое, могли быть и терзания несчастных, от которых комиссарам и их потомкам не отмыться никогда. . Воспоминаний об этом нет. И быть не может. Лишь косвенные упоминания о том, что кто - то из солдат расстрельной команды дотрагивался до обнаженного тела мертвой княжны Татьяны и Государыни. Что стоит за этими строками. Этот ужасный финал мог иметь начало? Продолжение?

Я едва решаюсь об этом писать. А Марина Ивановна, при ее отчаянной смелости и правдивости Поэта могла, смела, хотела, да и должна была написать об этом. О 23 трех ступенях вниз. О сошествии во ад. Об истине предательства России, не только толпою голодных, но и камарильей сытых и стоявших близко к трону. . Она и написала. Не за это ли поплатилась? Именно бумаги из сундуков Цветаевой были разбросаны по всей хибарке Бродельщиковых в тот страшный день, в Елабуге. . Искали, несомненно, архив С. Я. Эфрона. Архив, тоже прочно связанный с убийствами, чистками, вербовками. Всесильным очарованием зла. В котором, увы, никакого очарования быть не могло? Но искали и рукописи Цветаевой. Что нашли? Что пропало? Что уцелело для нас потомков, для нашей ленивой, неряшливой, глупой, сытой памяти, в которой Цветаева - недоступный обычной публике поэт, истеричка, себялюбивая эгоистка, «баба – кулак». Бьющая собственных детей, отдающая их в приют, где они умирают от голода. . .

Но может быть нам, потомкам, не памятующим и собственных степеней и корней родства дальше второго колена, и нужна только такая Цветаева? Увы, наверное.

Как же мне от этого горько. И больно. Опять: « что нам Гекуба»? Еще одна Гекуба. . . . . .