I

Вечернее солнце тихо опускалось за далекие и тяжелые крыши домов. Нежный фламинговый свет ярко, свежо и дерзко окутывал уставший, но радостный город, восклицая о красоте всеобъемлющих небес. Грязь земли преобразилась на мгновение и медленно стала прятаться, погружаясь в сумерки.

Весна приступила к своей работе нехотя, сердито. Холодные дни продолжались довольно долго и уже успели надоесть. Хотелось тепла. Может, оно запуталось в ветвях деревьев и так и не дошло до земли? Но это не так важно. Главное, что мы дожили до весны.

У открытого окна стояла девушка, любуясь солнцем, которое вот-вот должно было спрятаться, скрыться. Ветер касался ее лица и она была очень счастлива в этот момент. По крайней мере, она хотела быть счастливой сейчас. Она сказала себе, что она счастлива и поэтому почувствовала себя именно такой. Она убедила себя в этом.

Завтра у нее будет удивительный день. Она еще не знает об этом. У нее нет ни единого подозрения о том, что завтра произойдет что-то решающее. Что-то такое, что изменит не только ее жизнь, но и ее отношение к жизни. Этим она и прекрасна, всегда непредсказуемая, всегда удивляющая, Жизнь.

 

II

В воздухе пахло не только освобожденной землей, но и небом. Оно наполняло всё кругом, до краев. Чувствовалось не только физическое, но и духовное обновление. Хотя… да, наверное, духовное нужно назвать в первую очередь. Ведь если бы не было в человеке этого стержня, то ничего не было бы вовсе. Все мы – люди духовные. Просто каждый в разной степени по-своему свят, по-своему духовен. Каждый. И этого «своего» ни у кого не отнять.

Об этой общей духовности и похожем изначальном состоянии людей в мире «духовного» размышляла Диля. Она направлялась в место для заключенных. Взять интервью у одного «свирепого» лица, заинтересовавшего прессу перечнем своих злодеяний, совершенных им в прошлом в одиночку. Диля была таким человеком, который любил рисковать, узнавать новое, расширять свой кругозор, знакомиться с новыми людьми. Она понимала, что сейчас это будет совсем не то, не ее прежняя служба и друг на друга похожие дела, а что-то очень важное, нужное, содержательное. Она еще не задумывалась о том, как это случится и что должно открыться ей в результате поисков информации, не знала, что именно она хочет получить от этого интервью, но чувствовала, что должна сделать что-то, то, что требуется сейчас только от нее.

В голове остановилась одна мысль. Сначала Диля не задумалась над ней и не могла понять, откуда появилось это размышление, но ведь этот довод так ясен! Когда она зашла к начальнику этого «страшного» места, по словам ее коллег, которые знали, куда он пойдет за интервью, то эта мысль стала развиваться с огромной скоростью и повлекла за собой цепь мелких, но в целом таких же глубоких мыслей. Диля шла сюда с бодрым настроем, уверенная в своем таланте, в своем призвании на поприще журналистики; она думала, что больше ее ничто не удивит после того, как она прыгала с парашютом, ездила по детским домам и две недели жила с «проблемными» детьми, пытаясь вникнуть в течение их жизни и понять каждого из детей изнутри, стать такой же; в любом деле она старалась сделать всё так, чтобы прочувствовать ситуацию изнутри и выполнить всё не на отлично, а больше, чем на отлично – так, чтобы лучше уже сделать было невозможно; конечно, что ее может удивить после того, как она находила возможности при любом удобном случае покидать Россию и работать, путешествовать в Австралии, Америке, Франции; она знала стольких людей и так много людей знало ее, она была очень начитана, она знала пять языков, она была лучше всех, но… оказалось, что она знает далеко не всё и что в некоторых вещах она совсем не разбирается и начинает… бояться. Этот коридор был слишком длинен или мысли Дили были такие мучительные. Во всяком случае, она почему-то устала, ей вдруг сильно-сильно захотелось отдохнуть. Не на Таити и не на Гавайских островах, а где-нибудь в прохладной тени тополя, или на безлюдной полянке, или в лесу, а лучше – в деревне. Да, как в детстве. Диля улыбнулась. Закрыла глаза. Представила себя маленькой, шестилетней девочкой, простой, веселой, ничем не обремененной, легкой. С годами эта легкость куда-то улетучилась, как будто множество невидимых нитей привязало ее к земле. Маленькой девочкой Диля ощущала полеты наяву, была счастливой от бесконечной веры в чудо. А вот теперь эти нити прочно приковали всю ее и все ее детские упования к асфальту. Теперь уже не взлететь. Как в детстве при быстром беге. Диля искала этой свободы. Вот и с парашютом прыгала – для чего? Для этого же детского ощущения полета, который ей чудился во сне, который она чувствовала при беге. В памяти Дили детство ее запечатлено до семилетнего возраста. Потом начинается что-то непонятное, обязательное, сковывающее. Это приход в дом отчима, решившего, что бездейственно проводя время, играя и веселясь, разрушительно для ребенка. Он расписал распорядок каждого дня девочки по часам. Диля ходила в музыкальную школу, на хореографию, на уроки иностранных языков. В школе она тоже успевала абсолютно всё. Сначала переутомление было на лицо, но со временем Диля свыклась. Это стало ее привычным течением жизни. Несмотря на отсутствие свободного времени, у нее было много друзей, которые очень любили ее и хотели общаться с ней. От природы Диля была довольно общительной и располагающей к себе людей разных характеров и нравов. Ей всё давалось легко, и люди тянулись к ней, уважали ее, ценили. Не было такого человека, который захотел бы пренебречь ею и ее вниманием. Со всеми людьми у нее были прекрасные взаимоотношения и с отчимом тоже. Она была благодарна ему за все его старания, ведь всё, что он делал, он делал для ее же пользы. И теперь Диля гордилась тем, что ее жизнь устроилась именно так и никак иначе. Она задумывалась над тем, как бы всё устроилось, если бы не такое воспитание и не такой ход ее жизни с семилетнего возраста. Ну, выучилась бы в школе. Естественно, без медали. Ну, поступила бы в университет, на какой-нибудь факультет, скорее всего за компанию с подружками. Ну, вышла бы замуж и что с того?! Не видела бы никакой жизни, не путешествовала по разным странам. А ведь жизнь так коротка, так быстротечна…

Сейчас Диле двадцать два года и она очень гордилась своим положением в обществе в столь юном возрасте. Да, она знала много таких же молодых и успешных молодых людей: и парней, и девушек, но ей всё время хотелось стать еще лучше, добиться большего. Она была довольна течением своей жизни, но иногда (что случалось довольно редко) что-то в глубине души начинало шевелиться и пытаться напомнить о себе, что-то вязкое, гибкое, смутное. Что-то, что не давало ей полноценного счастья.

И именно сейчас, в просторе этого длинного коридора «страшного» заведения для грязных преступников, она поняла, что представляло собой это вязкое, гибкое, смутное.

Если человек однажды почувствовал себя несчастным и обделенным, но затем постарался забыть об этом, заглушил это чем бы то ни было, то всё равно, даже по прошествии десятка лет, он будет жаждать того, чем его обделили. И сейчас Диля ждала этой детской радости, этого душевного тепла, который так необходим для детей.

Счастье, что Диля была отзывчивым, добродушным человеком. Она помогала другим людям, поддерживала их в трудную минуту своей улыбкой, добрым словом, шуткой, помогала человеку воскреснуть. Она отдавала другим всё хорошее, что было в ней, и ничего не требовала взамен. Это получалось само собой, ей не нужно было заставлять себя любить других людей, улыбаться им.

 

- Девушка, вы к кому? – спросил ее комендант местной части.

- Добрый день, - приветливо улыбнулась Диля, - у меня имеется разрешение на встречу с одним из ваших заключенных. Я должна взять интервью у некого Фрейчера. Ну, вы меня понимаете…

- О! Конечно! Да, я что-то припоминаю насчет вас. Кажется, вас ждет Александр Романович…

- Да, - перебила его Диля, - мне нужно переговорить с вашим начальником. Он у себя?

- У себя. Прошу вас – входите, - любезно сказал комендант, заинтересовавшись ею, будучи ценителем женской красоты.

 

Диля улыбнулась ему своей незабываемой, еще более преображающей ее лицо, улыбкой и вошла в кабинет.

- Александр Романович?! Здравствуйте! Я та самая журналистка, которая должна была прийти сегодня.

- Что вы говорите? – засмеялся он, очевидно, пребывая в хорошем расположении духа.

- Да, я в этом абсолютно уверена, - ответила Диля, тоже будучи в неплохом расположении.

- Так, сейчас посмотрим… - сказал Александр Романович, заглянув в список дел на сегодня, - Диля Строгацких? Ваше удостоверение, пожалуйста.

- Пожалуйста! – она протянула удостоверение и паспорт.

- Ну что ж! Когда вы будете писать статью про небылицы Фрейчера, которые так интересуют народ и весь светский мир, представьте это как-нибудь попроще, я имею ввиду, не так красочно, как он вам расскажет. Уж поверьте, он мастер рассказывать и убеждать. Не попадитесь на его удочку. Прошу вас, спокойное, мирное описание, без всяких спецэффектов, которые, я уверен, он припишет своему повествованию. Я должен согласиться, его история из ряда вон выходящая, и, может быть, совсем не преступная, но она стоит того, чтобы кто-то отбыл за нее срок. Быть может, самое лучшее надо выстрадать? Пусть посидит. Ему это обязательно пойдет на пользу. А в будущем он обязательно станет большим человеком. Вот увидите! Утрет и нам с вами носы. Такой уж он человек! Он родился в рубашке. Уж поверьте, такой в воде не утонет, в лютом огне не сгорит, в пустыне от жажды не подохнет. Многого добьется! Ну да уж что говорить! Народ за него! А народ, сами знаете, всегда прав. Правы, голубчики, правы. Ладно, ступайте! Он давно ждет кого-нибудь из газеты. Про него и фильм хотят снять. Слышали?

- Да, - задумчиво произнесла Диля, - слышала.

- Ах, да! Кого это я спрашиваю! Уж вы-то всегда в курсе всего, что происходит! Журналисты такой народ, что…

- Александр Романович, к вам пришли, - в кабинет вошел комендант, улыбающийся Диле.

- Да, да, Николай Семенович! Проводите эту девушку в «камеру особого назначения» и Фрейчера пускай приведут. И чтоб никто не мешал!

- Так точно! Прошу вас, сударыня, за мной… - раскланялся Николай Семенович.

- До свидания! Спасибо. Всего вам самого доброго! – обратилась Диля к Александру Романовичу.

- Да, да… ах, да! Кстати! – вдруг воскликнул он, встав со стула.

- Слушаю вас… - Диля остановилась у двери.

- Вы не могли бы во вступлении, ну или в заключении… в общем, как там вам будет удобнее, что-нибудь и про нашу работу написать? Мое имя упомянуть?

- Конечно, не беспокойтесь! Всё будет. И это будет. Вы останетесь довольны! Я, по крайней мере, надеюсь на это.

- Я не сомневаюсь, - Александр Романович светло улыбнулся и направился к столу.

Диля пошла за комендантом.

 

III

Сырой воздух, непроветриваемость помещений, жалкое зрелище тюремных «зверинцев» и людей в них, - всё это сильно подействовало на Дилю. Теперь уже она боялась здесь находиться, и чем больше боялась, тем больше ей хотелось узнать этих людей, отброшенных от общества, изгнанных им. Она боялась всех этих измученных и неправых, в большинстве своем, людей и тем сильнее ее влекло к ним. Но больше всего она боялась Фрейчера, и всего больше ей хотелось познакомиться с ним, и узнать его историю от него самого. Но как же ей общаться с одним из преступников, с отъявленным вором, мошенником, убийцей, пусть и имеющего расположение добрых людей? Как?

Николай Семенович сказал Диле, что на всякий случай будет стоять за дверью.

- Ну что вы! Зачем такая забота?! Ничего со мной не произойдет, - сказала она, удивленно посмотрев на коменданта, - не думаю, что это в его интересах. Тем более, мне сказали, что он сам хочет поведать свою историю людям. Вы напрасно беспокоитесь. Идите по своим делам!

«Бог поможет мне. Главное, быть искренной с ним. Главное, быть самой собой», - с этим она вошла за дверь. Фрейчер уже ждал ее.

 

IV

В небольшой комнате, единственным багажом которой являлись стол и два стула, было холодно и сыро. Пахло плесенью и чем-то сонным, неприятным, похожим на запах полыни. Освещение было достаточно плохое, так что Диля не сразу увидела лицо молодого человека, а он, готовый ко всему, сидел и спокойно смотрел на нее, слегка пощелкивая наручниками на руках.

Весь ее страх прошел, когда она услышала голос этого человека, такой же спокойный, как он сам, ровный, не громкий и не тихий.

- Так это вы – акула пера? – спросил он.

- Да, - ответила Диля, не утверждая, а будто бы спрашивая его.

- Проходите, не стойте у двери. Присаживайтесь. Я не трону вас. Видите? – взглянул он на нее, указав на свои руки в наручниках.

- Ну что вы?! Я вовсе и не думала бояться вас. С чего это вы взяли? – Диля смутилась, почувствовав свою скованность, попыталась улыбнуться, но этой попыткой еще больше доказала своё волнение.

- С чего я взял? Я ведь человек. Я вижу.

- Я и не говорю, что вы не человек, - сказала Диля, совсем смутившись, понимая, что всё идет не так, как должно было пойти с самого начала. Она разозлилась на себя и постаралась загладить неловкое начало, села за стол и, положив руки на стол, так же как он, внимательно посмотрела в его глаза.

- Меня зовут Диля Строгацких…

- Я – Виктор…

- Да, Фрейчер, я премного наслышана о вас, - улыбнулась она.

- Это делает мне честь.

- Ну что вы! Это делает честь мне. Я давно хотела встретиться с вами, чтобы узнать историю вашей жизни. О ней давно ходят легенды…

- Напрасно, - произнес он.

- Почему?

- Вам не обязательно знать. Думаю, вы сами со временем всё поймете, - сказал Фрейчер и откинулся на спинку стула.

- Хорошо. Разберемся, со временем. Главное, что разберемся, - Диля положила на стол диктофон.

- А вы в этом так уверены? – он усмехнулся.

- Ну что ж! Приступим к делу – бодро сказала она, сделав вид, что не услышала его вопроса.

- Хорошо. Спрашивайте. Вы мне вопрос, я вам ответ. Всё по порядку.

- Виктор, о ваших поступках ходят легенды, но никто не знает кто вы, откуда пришли, где родились. Ваше детство и отрочество покрыто глубокой тайной, а ведь именно оно, как я смею полагать, явилось основой всех ваших мировоззрений. Расскажите, что считаете нужным и правильным о вашей семье, о вашей жизни в целом. Только, конечно, если вы сами этого хотите. Если вы доверяете мне эту информацию, зная, что моей задачей является донести ее до миллионов людей…

- Сейчас я не знаю, что именно захочу открыть вам, – перебил он ее, - всё пойдет своим чередом. Думаю, одно будет цепляться за другое. Впрочем, будь что будет…

 

V

- Это было холодной зимой, в декабре 19** года. Я родился. Говорят, что такое не может быть, но я помню, как отец взял меня на руки. Он один помогал моей матери рожать. Я был их единственным, долгожданным ребенком. Ей было двадцать семь лет, отцу – тридцать. Я помню, как мне было больно в первые моменты жизни находиться в грубых и мозолистых руках отца. Я голосил, как только мог, может даже еще громче, чем мог, но тут мама взяла меня к себе. Я успокоился. Это было таким счастьем – быть рядом с ней. Впоследствии отец показывал мне ее на фотографии, но я знаю, что еще до этой фотокарточки запомнил ее и именно тогда, когда взглянул на нее и успокоился. А когда же еще? Ведь мать умерла после родов. А я выжил. И я ее помню. Помню ее светлые, волнами, волосы, ее уставшее, бледное, но необыкновенно притягательное, красивое лицо, эти прекрасные серые глаза. Отец говорил, что она всегда и во всем была права, но не гордилась этим. Она очень любила жизнь. Я всегда хотел быть похожим на нее. И до сих пор хочу. Я горжусь ею и всегда буду гордиться. Ладно… потом началась моя жизнь с отцом. Эту жизнь я помню с трехлетнего возраста. Отец работал в сталелитейном цехе и всё, что я помню о его жизни, это постоянные труды. Труды, забирающие взамен на жалкие деньги здоровье, силы и счастье. Жизнь проходила мимо, я рос, но в течении ее дней ничего не менялось. В шесть утра он уходил из дома и возвращался в шесть вечера. В детский сад отдать меня он не мог. Не знаю, почему. В общем, до трех лет я жил у своей бабушки со стороны отца, которая жила в отдельной квартире со своей младшей дочерью, которая так и не вышла замуж. Они были со мной в самое тяжелое время для моей семьи – отца и меня. Отец бы не смог так ухаживать за маленьким ребенком, как женщины. Тем более, что он работал. Когда мне было чуть больше, чем три года, бабушка умерла, а тетя уехала в другой город, потому что ее пригласила к себе подруга детства, пообещав хорошую работу и жилье. Может быть, это и было так, но существовала еще одна причина, по которой тетя уехала. В общем, так получилось, что бабушкины документы на квартиру признали липовыми. Я не знаю, с чего это они все взяли, ведь до этого всё было хорошо и оплата за квартиру, коммунальные услуги и прочее устраивалась без каких бы то ни было недоразумений. Отец всего мне не говорил в силу моего совсем еще детского возраста, но все равно очень многое он рассказывал только мне и всё это потому, что я был ему единственным родным человеком, как и он мне. Он говорил мне о характерах людей, о разных нравах, говорил о странах, в которых он никогда не был, но очень много знал о них и рассказывал он всегда так, будто он действительно был там. Я любил его слушать. Его общение со мной всегда было для меня праздником. И пусть многие считают, что детство без красивых игрушек, без вкусной еды, а главное, без материнской заботы – печальное детство, я всё равно был счастлив, безмерно счастлив. Отец уходил на работу, как я уже говорил, в шесть утра. Я просыпался в восьмом часу. Отец всегда что-нибудь оставлял на завтрак. Так приятно было находить на столе под полотенцем что-то съедобное и, кстати, очень вкусное, приготовленное им. У меня сложилось убеждение, что если готовит мужчина – это большая честь для тех, кому он готовит. Конечно, у отца другого выхода не было, но я всё же всегда был благодарен ему. Мы с отцом жили в однокомнатной квартире. Дом был деревянный, двухэтажный. Обычно весь я проводил дома: играл, скакал, носился, но и было священное и обязательное время для меня, когда я учился читать. Отец покупал мне книги, выбирая такие, чтобы было побольше картинок. Сначала я только и делал, что рассматривал их, всё потому что папа сказал мне, когда принес книги: «Вот, здесь есть картинки. Рассматривай». И я подумал, что книги существуют только для того, чтобы смотреть рисунки и если в книгах нет картинок, значит это плохие книги. Однажды я спросил у него: «А что это за черные пятнышки на страницах, под картинками?». Он сказал, что это буквы. Я протянул долгое: «А-а-а», но ничего не понял, - «А что они делают?». «Читаются» - ответил отец. Я решил не откладывать это дело в долгий ящик и попросил объяснить, что всё это значит. Он всё рассказал мне, и я всё понял. Мне еще не было четырех лет, когда я стал бегло читать. Папа был очень удивлен, когда он ремонтировал батарею, а я начал читать ему статью о подорванной электростанции, которую он хотел срочно прочесть, но для начала ему необходимо было закончить важные дела. Он подхватил меня на руки и закружил по комнате. «Ты будешь великим человеком», - только и сказал он, но если бы видели его глаза, глаза, наполнившиеся большой радостью и верой в меня! Он так смеялся, так кружил меня! Главное, почему он обрадовался такому моему интересу к чтению, была его уверенность в том, что мне есть чем заниматься в его отсутствие, что я никуда не сбегу, не потеряюсь с соседскими мальчишками. Я чувствовал это, понимал, чего он боится и к чему хочет направить меня и я всегда старался быть достойным своего отца, его любви и его внимания. Да, пусть я и делал салат из сырой свеклы и даже не подозревал о том, что ее нужно варить для того, чтобы она стала нежной и вкусной, пусть я недожаривал картошку и суп мой получался несоленым, папа всегда был доволен мной. Он говорил: «Всё хорошо, Витя. Только знаешь, получится вкуснее, если мы сделаем несколько иначе», и он показывал как. Отец никогда не брал меня к себе на работу. Может быть, не хотел пугать? Я не знаю, но думаю, что так и было. Но случались и такие дни, когда мы ходили в кино, в зоопарк, в цирк, на карусели, в общественные столовые, на прогулки в парк и за город. Летом мы ездили в деревню к папиному приятелю, у которого был замечательный домик. Мы рыбачили, ходили в походы, плавали в озере. Отец и его друг занимались и другими делами, поважнее. Ну, знаешь, ездили на сенокос, возились с тракторами, я же в это время оставался с сыном папиного друга, Васькой, и преприятно проводил время. Я легко общался со своими сверстниками и с теми, кто был старше меня.

Когда я закончил третий класс, отца не стало. Но он не покинул меня. Всё самое лучшее я унаследовал от него. Мне не нужно было никакого наследства, никаких денег после него. Самое драгоценное – это память о нем, это его воспитание и даже не то, что он сделал для меня, а просто он сам, его доброта, его безусловная любовь, которая и сейчас горит в моем сердце.

В детском доме я прожил три года и сбежал. Несколько раз меня хотели усыновить, но я не дался. Эти приходящие люди мне не нравились. Может быть, если бы я почувствовал к ним какое-нибудь расположение, я бы пошел с ними, но этого не было. Я предпочел суровую жизнь в детском доме, чем все их обещания красивой жизни.

После побега, вполне ясно, я очутился в жизни, которую в душе отвергал и считал неправильной, но как-то сама собой пришла мысль о том, что всё в этом мире, даже то, на что давно махнули рукой, можно повернуть во благо. Я не говорю, что убийства невинных людей – это благое дело. Не говорю, что теракты и вооруженные нападения можно оправдать, не говорю, что насилия имеют и положительную сторону, но во всем этом есть тайный смысл, скрытый от понимания людей. И я ищу эту добродетель. Со временем вы всё поймете. Как это всё будет выглядеть? Может, разбить свой рассказ поэтапно?

- Мне оставалось только мечтать об этом. Я поражаюсь вашей открытости. Я даже и не надеялась на такое счастье – на ваш искренний монолог, - Диля с восхищением смотрела на Фрейчера.

- Вы похожи на мою мать, - он слабо улыбнулся.

Диля смутилась и попыталась сказать что-то нейтральное.

- Вы позволите мне к вашему повествованию добавлять свои комментарии? Понимаете, у меня такой стиль. Я пишу со слов интервьюируемого и там, где нужно, вставляю собственные высказывания, что-нибудь такое, что помогает мне стать посредником между читателем и человеком, у которого берется интервью. Я вставлю… - Диля вдруг замолчала, взглянув на диктофон.

- комментарий, - подсказал Фрейчер.

- Да,да, комментарий. Только вот… я не включила диктофон.

Наступило молчание.

- Регламент свиданий на полчаса. Мы уже задержались, - Виктор встал из-за стола и прошелся по холодному полу.

В это время дверь заскрипела и вошел комендант.

- Мне очень жаль, но это самый большой срок, который мы можем позволить вам. Я конечно, понимаю, что вы всего не успели расспросить, но всё же вам придется прийти в другой раз, - Николай Семенович повел Фрейчера к выходу.

- Хорошо, я приду завтра в то же время, как и сегодня… Виктор, не беспокойтесь. Вашей истории не нужна помощь диктофона. Я справлюсь. И, если честно, я надеюсь, ваше поэтапное повествование не будет похоже на сказки Шахирезады. Три года ходить сюда… я этого не выдержу. До свидания. Спасибо, - Диля улыбнулась.

 

***