ВРЕМЯ РАЗБРАСЫВАТЬ КАМНИ.

 

...время разбрасывать камни, и время собирать камни;

время обнимать, и время уклоняться от объятий;

...время любить, и время ненавидеть;

время войне, и время миру.

 

Книга Екклесиаста.

 

Кресло было широким, глубоким и, в общем-то, симпатичным на вид. Но неудобным. Мягкое сидение, широкие подлокотники, всё вроде на месте, а сидеть неудобно. Даже взгромоздившись с ногами. Но Антон сидел и честно пытался расслабиться. Получалось не очень... Глаза его скользили по комнате, знакомой до мелочей и упирались, вновь и вновь, в цветной календарь на противоположной стене. На календаре, большом и ярком, молодой Майк Тайсон сокрушал противника. Похоже, Тревора Бербика – бой за титул чемпиона. На выбранном фотографом ракурсе Железный Майк могучим ударом валил гиганта, чуть не в двое больше себя. Напор, ярость, знаменитый двойной апперкот – в корпус, а за тем в голову! Финиш. Победа. Противник повержен...

Итак декабрь, 26 число обведено синим фломастером. И это сегодня. Мама всё спрашивала: «Почему двадцать шестое? День рожденья твой двадцать седьмого, его бы и обвёл». Потому, мама. Потому. Синий день календаря. Час «Ч».

Папа в таком случае говорит, что пришла пора подводить итоги за прошедший год, и строить планы на будущий. Вот тебе и планы...

Бедные родаки. Что теперь с ними будет? Если всё вскроется, а почти наверняка так оно и случится, как они переживут? «Наш Антошенька умница, вы б знали, сколько он читает, занимается! День и ночь за книгами. В университет будет поступать!» Антошенька! Сколько раз он просил мать не называть его так! Ведь есть нормальное имя. Так нет же...

Под красочным баннером почти незаметна маленькая Лилькина фотография. А ведь начиналось всё как раз под прошлый Новый Год. Лилька с родаками переехала в дом Антона. Он видел грузовик, видел, как вещи таскали. Видел рыжую симпатичную девчонку, но внимания не обратил. Надвигались праздники, не до того было.

Любимый праздник отстрелял салютами и фейерверками. Прошёл, весь в запахах мандаринов и салата оливье, как всегда быстро, глазом не успел моргнуть. А там и каникулы - пробежали незаметно и закончились. Лилька пришла в их школу. Общество восприняло её спокойно и холодновато. В микрорайоне все пацаны друг друга знали. Вокруг школы и детского сада россыпь многоэтажек. Дети знакомились и начинали дружить ещё с детсадовских групп. Потом дружно переходили в школьные классы, и жили, конечно, вокруг школы в тех же многоэтажках, связи сохранялись. Даже родители (в молодёжном новоязе – родаки) знали друг друга, многие дружили, ходили друг к другу в гости. Эту компанию Антон и называл для себя Обществом. Конечно, состав его постепенно изменялся. Кто-то уезжал в другие районы города, связи прерывались. Другие, такие, как Лилька, наоборот, приезжали. Новичков, как правило, с распростертыми объятиями не встречали - ядро компании было хоть и неоднородным, но постоянным. С кем-то Антон дружил, с другими просто здоровался. И по началу Лилька не вызвала у него каких-то особенных эмоций. Ну, появилась новая девчонка, ну – симпатичная, - ну и что? Мало ли... Год последний, решающий, потом в ВУЗ поступать. Это не шутки!

Антон действительно много читал, любил книги. Вон, даже Библия на полке. Ветхий Завет, книга Екклесиаста. «И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость: узнал, что и это - томление духа; потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь.»

Вроде обычные слова, но слагаются в некие загадочные фразы, даже формулы, и, кажется, что-то вздрагивает внутри при чтении. Что-то хотел сказать древний мудрец, что-то очень важное.

Конечно, Библия была не единственным чтивом. Есть и фантастика, и приключения. Есть хорошие книжки про любовь... Вот о любви думалось и мечталось всё чаще. Волнение в груди при общении с девушками было чем-то сродни чувствам, как это не странно, рождаемым древними мудрыми формулами. Вроде совершенно разные вещи, а вот получалось всё именно так! И в какой-то момент, Антон и сам не заметил когда, - да это у многих так! – Лилька вдруг проявилась в его сознании, материализовалась, как в фантастическом фильме. Как будто бросили песчинку в перенасыщенный раствор, - такой фокус показывали им на химии. Вдруг вокруг песчинки появляются кристаллы, как бы ниоткуда. Так в сознании Антона вдруг кристаллизовался, появился и закрепился образ девушки.

Он ловил себя на мыслях о ней всё чаще, потом подошёл и сказал: «Давай дружить.» Лилька была не против.

Потом была весна. Ах, какая яростная!..

Весь апрель погода чудила. Ветер, дождь, неожиданный шальной снег, тут же таявший под ногами в водяную кашу. На улице было неуютно, без большой необходимости никто из дома не выходил. А в конце месяца, вдруг и сразу, настали тёплые солнечные дни. Народ не успел среагировать, все ходили в сапогах и зимних куртках, а в воздухе пахло весной. Запах этот пьянил, наполнял тело лёгкостью и силой, Антону казалось, что для него нет ничего невозможного...

Тот день был как раз из таких. Они с Лилькой встретились после школы случайно. Ну, почти случайно. Или ему так просто казалось? Но расстаться уже не смогли, - ходили по улицам, посидели в кафе, потом в парке, благо скамейки успели прогреться, и сидеть на них было тепло и приятно. Антон, наверное, смог бы сидеть с ней где угодно и говорить, говорить, говорить...

Ветерок, уже тёплый и ласковый, играл Лилькиными рыжими волосами, и Антону порой казалось, что на её голове расцветает живое пламя, как в сказке. Девочка-свеча, девочка-спичка, сгорит, не заметишь...

Потом было ещё лето. Тётка Диана, родная тётка Антона, работала в профкоме крупного производства. Производство имело собственную базу отдыха на берегу большого водохранилища, которое даже морем иногда называют за соответствующие размеры. Она-то и предложила путёвку. Антон, поначалу воспринял предложение без энтузиазма - уезжать на две недели из города, от Лильки? Но тётка была своим человеком, подмигнула, показала головой на кухню – пойдём, мол, пошушукаемся. И там негромким голосом пояснила: на территории базы, помимо каменных корпусов для официально, так сказать, отдыхающих, есть ещё и вагончики для «своих». Они расположены позади основных корпусов, укромно. Один вагончик на две комнатки, комнатка – на двух человек. Путёвка, на самом деле не путёвка, а курсовка, не дорогая, на четырнадцать дней. И, самое главное, никто не проверяет, кто в тех вагончиках живёт и как проводит время. А если и проверит, так сама тётка Диана, потому что, на лето она главная распорядительница на базе. А кого из друзей Антон пригласит вторым в комнату - тут она выразительно подмигнула, - это, мол, никого особенно и не касается.

Всё это совершенно меняло дело. Антон тем же вечером увиделся с Лилей. Глаза у неё, после того, как поняла о чём идёт речь, просто засияли. Что Лилька наговорила родакам, Антон сильно и не вникал, - что-то о подружке, о горящей путёвке... Так и получилось. Для родителей: ребёнок поехал на базу отдыха с другом (соответственно – с подругой, нужное подчеркнуть). То, что оба едут на одну базу – вроде как никому и не интересно, может – совпадение. Антон выехал немного раньше, нашёл тётку Диану и занял комнату. Он видел, сидя в тенистой, заплетённой диким виноградом, беседке, как родители привезли Лильку, как тётка провела её в ту же комнату. Разместив дочь, Лилькины отец с матерью ещё искупались и позагорали. Но, в конце концов, уехали, и Антон занял своё законное место. Отдых начался, мобильная связь гарантировала от неожиданных приездов.

Это были, наверное, лучшие дни в жизни Антона. И ночи. Тогда всё и случилось. Тогда дали они друг другу клятву, что будут любить друг друга вечно и никогда не расстанутся. В лунную ночь они налили в пластиковый стаканчик сухого лёгкого вина, Антон порезал себе палец, потом осторожно нанёс маленький парез на пальчик Лильки. Она вынесла ритуал стоически. Кровь капала тёмными тяжёлыми каплями в прозрачное вино, закручивалась нитями причудливого узора, растворяясь. Этим напитком клятва была закреплена, и теперь её нельзя было не забыть, не нарушить...

Всё рано или поздно кончается, проходит. И хорошее, и плохое. Об этом, говорят, хорошо знал царь Соломон ещё в древние времена. Кончилось и это лето. Начался новый учебный год, последний, решающий.

Осень началась учёбой, но Антон виделся с Лилей постоянно. После занятий, на выходные, походы в кино, в кафе, в парк. Антон летал, как на крыльях. За что бы он не взялся - всё получалось, всё спорилось и горело в руках. Может быть, так только казалось ему самому, но какая, в конце концов, разница. Или мир не есть то, что мы о нём представляем? Пусть об этом спорят философы.

Первая учебная четверть пролетела быстро, Антон показал очень приличные результаты. Впереди была целая жизнь, перспектива, радость!

А потом всё вдруг изменилось. Вначале стали реже встречи. Антон слышал по телефону: «Извини, сегодня никак не могу...», «Ой, а я уже договорилась с девочками...», «Антон, в следующий раз обязательно, честное слово!».

Потом он начал замечать, что Лилька при встречах стала молчаливой, отстранённой, перестала интересоваться его успехами и планами. Даже обидно! А ведь ещё совсем недавно всё было не так, девушка очень живо реагировала на все события в его жизни.

Лилька отдалялась, замыкалась, и Антон не мог понять причины этих изменений. Встречи становились всё реже и короче, пока ребята не подсказали, что Лильку часто видят с Анжелой. И со Спикером. Стало многое понятно.

Был такой легендарный парень в школе Антона – Земеля. Он не обладал какими-либо талантами, привлекательной внешностью или физической силой, что, конечно, ценилось в среде подростков. Зато он перепробовал всю бытовую химию: любые растворители, ацетон, бензин, клей. Всё, что дурманило мозги, вызывало глюки, давало хоть какой-то кайф или его подобие, - всё Земеля испытал на себе, засунув голову в целлофановый кулёк. Последним увлечением стал зажигалочный газ. При этом Земеля пытался доказать, что он самый крутой торчок. Всё хотел рекорд поставить – кто больше вынюхает за раз! И поставил. В виде креста на кладбище.

Нашли мёртвым в россыпи этих самых разломанных дешёвых зажигалок. Это оказалось единственно полезным, что Земеля совершил за свою короткую беспутную жизнь – другие пацаны задумались. Многие его знали, тусовались с ним, пробовали нюхать, но после такой нелепой смерти – под лавкой в сквере, в грязи – многие задумались и бросили нюхать.

Многие, да не все. Осталась группа последователей и продолжателей. Анжелка была, можно сказать, соратницей и ближайшей сподвижницей. Нюхала химию вдохновенно, в школу ходить перестала, благо жила со старой бабкой и контроля над собой со стороны взрослых почти не имела. Учителя попробовали, было, её уговорить-убедить-застыдить, побились головой об стену непонимания и упорного стремления девочки угробить свою юную жизнь, и бросили, махнули рукой. Свою голову на чужие плечи не пересадишь...

В течение неполного года Анжела на глазах превратилась почти в полную дебилку, ходила грязная и дурная от постоянного кайфа, мозги плавились под действием ацетона. Но потом как-то оклемалась, отряхнулась, приняла человеческий вид. Всё-таки молодость взяла своё. Даже приоделась прилично и начала опять появляться в школе. Ребята говорили, что связалась она со старшими крутыми пацанами. В ходу у них тяжёлые наркотики, творят какие-то тёмные дела, а Анжелка оказывает понятные услуги за дозу, теперь уже внутривенного «благородного» кайфа. Хотя, кто знает, какие именно услуги оказывает Анжела? Но хорошего в дружбе с ней ничего быть не могло по определению.

Про Спикера и говорить нечего. Он приехал из другого района. Был пришлым и какое-то время незаметным, но проявился после Земели и занял, по сути, его место. Сам Спикер наркоту почти не употреблял, очень редко и немного. Выпьет, к примеру, таблетку «экстези» перед дискотекой, и все знают теперь, что он свой в доску парень, тащится со всеми, и во всём на равных. Свой, но не совсем. Сам Спикер постоянно-регулярно не травился, на дозе никогда не сидел, оставлял голову холодной и расчётливой.

Зато с удовольствием продавал дурь другим. Все ребята знали, что пару раз Спикер может дать попробовать без денег, может иногда угостить, но в основном, всё-таки, именно продаёт в школе дурман. Так было с младшим братишкой Слона. Сам Слон был спортсменом и весельчаком, душой школьной компании и справедливым, к тому же парнем, мог легко разобраться с любым борзым бакланом, если поступки того не вписывались в молодёжный неписаный кодекс поведения. А Спикер взял малого «на слабо», ещё что-то наговорил - он и погоняло свое получил за умение убеждать других – и курнул пацан спайса. Вечером ему стало плохо, вызывали «скорую».

А на другой день Слон поймал Спикера за школой на спортивной площадке и уделал от души: ходил потом местный наркодиллер с мордой тёмно-синего цвета и по форме похожей на подушку. Наркоту, что была у него при себе, Слон высыпал и втоптал в грязь. Антон тогда восхищался его поступком. Только тот порошок, втоптанный в грязный песок за школой, стоил денег. И на следующий день пришли взрослые бандиты. Отвели Слона на ту же самую площадку, а оттуда уже его увезла «скорая помощь». Проникающее ножевое ранение грудной клетки. Слон провалялся в больнице два месяца, что-то там у него ещё потом нагноилось. Резали его врачи и раз, и два, и три... Отрезали две трети правого лёгкого и сказали, что ещё легко, ты парень, отделался. Вот и кончился для Слона спорт, и ещё много чего закончилось. Даже уходящего автобуса теперь на остановке догнать не может, что уж там...

Потому, когда сарафанное радио сообщило, что Лилька часто встречается со Спикером, Антону всё стало ясно. Всё получило объяснение – и замкнутость Лильки, и раздражительность, и непомерная занятость. Потом был шалман...

Пустая холодная загаженная комната. У пустой комнаты тоже может быть своя эстетика. Свежее выкрашенный пол, новые обои, побеленный потолок, комната наполнена светом и чистым воздухом – она готова принять жильцов. Ребёнок играет с солнечным зайчиком на полу и громко смеётся...

Здесь всё было с точностью до «наоборот». Потемневший, давным-давно не мытый линолеум под ногами, весь в подозрительных тёмных пятнах; обшарпанные стены с обрывками полинявших обоев. По всей комнате разбросаны шприцы, закопченные кастрюльки и миски с бурой накипью на дне, обрывки фольги и целлофана с чёрными, жирными следами ханки (одно из сленговых названий высушенного млечного сока мака). Тяжёлый запах ацетона и ещё какой-то кислой гадости въелся в стены.

В углу грязный матрас, пропахший мочой. На нём ворох тряпья, из которого торчат чьи-то худые, прямо-таки высохшие, жёлтые ноги с почерневшими пальцами. Как у трупа. А может там уже и есть труп.

Недавно в школе лекцию читал мужик из мэрии, представитель комиссии по наркомании в подростковой среде. Нормальный мужик, свойский, даже сигаретку потом со старшеклассниками выкурил за школой. И говорил интересно и понятно, без нотаций. Так по его выходило, что нередко так получается - ширяются торчки вместе, засыпают под кайфом тоже, а вот просыпаются не все. Глядь, а один так и остался лежать, мёртвый. Толи передоза, толи ещё что...

Лилька сидела на краю этого засаного матраса. Сидела, поджав коленки к подбородку. Остановившиеся глаза. Те самые глаза, которые Антон так любил. Которые умели зажигаться неземным изумрудным светом, смеяться, даже разговаривать с ним, с Антоном. Сейчас эти глаза были пусты и безжизненны. Радужки стали мутными, грязно-коричневого цвета, как будто прямо в них пролилась мутная коричневая жидкость из шприца. Точечные зрачки, ни мысли, ни чувства...

Они уже умерли, эти глаза, как и те ноги на матрасе.

Лиля! Милая!.. – Антон схватил её за руку, потянул к себе, и вдруг поразился, какими худыми и бледными стали пальцы. И холодными, безжизненными... – Уйдём отсюда! Быстрее уйдём отсюда!..

Он готов был кричать от нахлынувшей боли и тоски, и закричал бы на весь свет, да разве криком поможешь?

Рука безвольно, как плеть, обвисла. Лиля не пошла с ним, осталась в шалмане.

Тикали часы на стене, Молодой и сильный Железный Майк сокрушал могучим кулаком противника, а Антон снова, как наяву, видел эту жуткую комнату и девушку, беззащитно подтянувшую коленки к подбородку.

Он непроизвольно сжал кулак - что это!? В руке не безвольные худенькие пальчики Лили, а ребристое тяжёленькое продолговатое тело. Осторожнее надо. Так и до беды не далеко. Антон тихонько положил экзотический «фрукт» на широкий подлокотник кресла.

Ручная противопехотная граната Ф-1 оборонительного типа. По-другому – «лимонка». Спасибо О.Б.Ж.. Основы безопасности жизни – дурацкое название, но предмет-то, оказывается, полезный. Как раз на прошлой неделе Петрович, отставной полковник, рассказал всё подробно: масса гранаты - 600 грамм, масса боевого заряда – 60, дальность броска - 35-45 метров, разлёт осколков до 200 метров. Потому и оборонительного типа, что осколки летят дальше, чем может отбросить её от себя человек. И замедлитель на 3 – 4 секунды.

Инструкция по применению для начинающих пользователей: «разогнуть усики предохранительной чеки, взять гранату в правую руку так, чтобы пальцы прижимали рычаг к корпусу. Перед метанием гранаты, продев указательный палец левой руки в кольцо чеки, выдернуть её. Граната может продолжать оставаться в руке сколь угодно долго, так как пока не отпущен рычаг, ударник запала не может разбить капсюль. После выбора момента броска и цели бросить в цель гранату. В этот момент рычаг под воздействием пружины ударника повернётся, освобождая ударник, и отлетит в сторону. Ударник наколет капсюль и через 3,2 — 4,2 сек. произойдет взрыв».

Просто и понятно, руководство к действию...

Это случилось ещё прошлым летом. Антон бежал тогда по своим делам мимо халупы Горлохвата и случайно заметил маячивший в окне силуэт. Тот семафорил рукой, и Антон вначале не понял, что зовут его. Оглянулся – на улице больше никого не было, и пошёл к двери.

Горлохват был ментом, точнее бывшим ментом. Или омоновцем, или спецназовцем. Воевал на Кавказе – Чечня, Осетия. Несколько командировок было на его счету. Но вот в последней что-то случилось, какая-то неприятность. Толи в зоне боевых действий спалил деревню с мирными жителями, толи по возвращении дал в морду какому-то высокому чину за неумелое командование. Болтали всякое, но сам Горлохват об этом помалкивал. Из милиции его после этого выгнали, а в мирной жизни спецназовец себя не нашёл, и глухо сел на стакан. Подрабатывал иногда, где придется, но чаще толкался у ларька, на рынке, в обществе таких же, как он алкашей. Кликуху свою отставной мент получил не за то, что хватал кого-нибудь за шею, хотя умел делать это профессионально. И, кстати, никогда не делал:

- Я ж кучу подписок дал: не применять, не разглашать... Да и вообще, вы что, ребята! Это ж способы ведения боевых действий! Это ж для врагов предназначено, что б убивать... А у нас здесь мир, все свои здесь у нас!

Вот и родилась кликуха из пристрастия к крепким и дешёвым алкогольным напиткам. Хапнет стакан, замычит и выдохнет: «Ох, хорош горлохват! Аж за душу берёт!..» Вот погоняло и приклеилось.

- Слышь, Тоха! – сипел он, обдавая Антона тяжёлым выхлопом. - Сгоняй к ларьку, возьми «портоса». Вчера перебрали малость, помираю... Срочно подлечиться надо. На вот, деньги... Тут не хватает чутка на бутылёк, так ты у мужиков перехвати. Кто-нибудь из наших обязательно там будет, скажи, я попросил. Они подкинут, сколько надо. Давай, Тоха! Не томи, не дай помереть...

Несмотря ни на что, человеком Горлохват был в молодёжной среде авторитетным, и отказывать в просьбах ему было не принято. Антон сгонял – не жалко. Принёс бутылёк. Хотел сразу же бежать дальше, но Горлохват удержал. Мол, не могу один, посиди, если выпить не хочешь, так просто посиди рядом. Хоть несколько минут...

С первым стаканом спецназовец воевал, показывая истинный бойцовский характер и недюжинную волю к победе. Обожжённый многодневными возлияниями желудок не хотела принимать новую дозу спиртного, и дешевый портвейн никак не мог преодолеть пищевод. Стоял там колом, бурлил и кипел, стремился вырваться на волю мощным фонтаном рвоты. Горлохват не пускал. Из зажмуренных глаз потоком текли слёзы, кулаки сжаты до побелевших костяшек, голова и шея двигались ритмично, как бы помогая протолкнуть пойло внутрь...

Наконец воля и мужество победили. Портвейн прошёл. Горлохват шумно рыгнул, сделал вдох-выдох и выдал свою любимую присказку.

Развезло его с первого же стакана. Захмелев, начал воин привычно ругать свою непутёвую жизнь, правительство, милицию, милицейское начальство, потом всех подряд. Но когда Антон ответил, мол, завязывал бы ты с бухлом, Горлохват, а то ведь так и подохнуть можно, тот вдруг хитро прищурился. А потом, раскачиваясь, как моряк на палубе фрегата в сильный шторм, прошёл в дальний угол, к старому разбитому комоду. Полез в нижний ящик и из-под какого-то тряпья вытащил гранату «лимонку».

- Вот мой последний аргумент, Тоха! Когда жить станет совсем невмоготу, если и правда, буду подыхать, как собака под забором, покончу всё разом! – пьяно усмехнулся он. А потом скрутил крупный кукиш и погрозил им в пространство. – Во! Не возьмёте, гады! Был ещё пистолет, да пропил я его. А вот это не продам, не дождётесь...

Горлохват ещё грозил кому-то, ещё что-то доказывал невидимому оппоненту, но Антон уже по-тихому свалил. Ушёл и забыл до поры о смертоносной игрушке. А теперь вот вспомнил.

Удобного момента пришлось ждать долго, но созрел он в аккурат на прошлой неделе. Всё одно к одному...

Горлохват шёл невменяемо пьяный. Шансы дойти до дому самостоятельно у него были минимальные. Антон зашёл сбоку, подхватил под руку. Горлохват не узнал его, слепо мазнул глазами по лицу, но за неожиданную дополнительную точку опоры ухватился цепко. Антон привёл его домой, уложил на тахту, даже накрыл пледом. Тот вырубился моментально, кажется, ещё не донеся голову до подушки. Выждал немного для верности и полез в нижний ящик комода...

«У нас же здесь не война!» - говорил Горлохват. – «Мы ж тут все свои!» Свои, да не очень. Да и не Горлохват ты, а Серёга. Сергей Каменев, капитан милиции в отставке. Только попутались у тебя рамсы в голове, Серёга. Замутил портвейн точную нежную оптику твоей системы распознавания «свой-чужой»! Дешёвый портвейн оставляет на стекле багровые липкие мутные следы, а оптика такого не любит. Даже военная. Вот и не видишь ты, Сергей, что враги уже здесь. Во всяком случае, один из них. Он говорит на одном языке с тобой, ходит по одним с тобой улицам, заканчивает ту же школу. Он, может быть, даже родился в том же роддоме, что и ты, и в то же, примерно, время. Но он всё равно враг. Он убил твою любовь. Он чуть не убил хорошего весёлого парня Слона и его малого братишку. Он ещё убьёт многих. Двенадцать-пятнадцать человек втягивает один наркоман в свои игры – говорил мужик из мэрии. А ты говоришь «не война»...

Спасибо вам, ребята. Петровичу – за науку, Горлохвату – за рассказ о том, как забрасывали спецназовцы «фруктами» огневые точки на Кавказе (в окна, на счёт раз-два!) и что там, в этих самых точках оставалось после: кровавое месиво, винегрет, сизые кишки по потолку. Будет сегодня тебе Спикер 2012 на пятнадцати квадратных метрах, индейцы майя вас предупреждали! И торчков этих, что с ним там ширяются, не жалко. Всё равно сдохнут от ширева, чуть раньше, чуть позже. Каждый делает свой выбор. «Дороги, которые мы выбираем», как говорил писатель О´Генри. Синий день календаря, ребята, 26 число... Но самое главное там не будет Лили.

Сегодня Лильку увозит мама, Клавдия Николаевна, на лечение в Ростов. В шесть вечера. Поездом.

Антон был у них несколько дней назад. И Клавдия Николаевна рассказала, что были, оказывается, неприятности и раньше. Связалась Лилька с компанией ребят и девушек, жили рядом, учились вместе. Ходили вместе на дискотеки танцевать, ездили к подруге на дачу летом: купаться и загорать. А потом вдруг выяснилось, что с этими ребятами Лилька начали пить таблетки, потом попробовала марихуану. Всё закончилось нервным срывом, истерикой, голодовкой, чуть ли не психиатрической больницей. Лилю водили к психологу, ещё к каким-то врачам. В конце концов, переехали в другой район, сюда, чтобы оторвать от плохой компании.

- И как ведь хорошо всё начиналось, Антон... – Клавдия Николаевна печально смотрела на него, глаза её подозрительно блестели. – Я тебе доверяла, знала, что ты мальчик крепкий, без гнили. Никогда Лилию к нехорошему не подтолкнёшь. Хитрость ваша летом мне сразу понятна стала, да я не против была. Отца, как могла, придерживала, хитрила. Потому что верила, тебе верила... Да видно чему быть, того не миновать...

Двенадцать-пятнадцать человек втягивает один наркоман – говорил мужик из мэрии в своей лекции. А сколько втягивает торговец? Да и не надо пятнадцать, хватило и одного, точнее одной. Сегодня Лильку мама увозит в Ростов. Там клиника хорошая, продвинутые методики, известные врачи. Стоит, правда, не дёшево, ну да что уж...

- Я надеюсь, месяца на три... – говорила Лилькина мать.

Но Антон видел – сама не верит тому, что говорит. Он шестым чувством чувствовал, знал точно, на сто процентов – Лильку увозят из его жизни навсегда. Не будет больше прогулок, встреч, не выполнить клятву, данную на берегу водохранилища, большого, как море, о сохранении любви огромной, как океан.

В шесть вечера поезд отправляется. Сегодня же вечером сходняк в шалмане. Пацаны говорили – точно, Спикер новую партию дури обещал подогнать. Приходите, дорогие торчки, на моё угощение! И бабла захватите!

Была мысль сходить к участковому, или в школе, например, есть инспектор, как раз для таких дел. Или связаться с тем мужиком из мэрии, ведь даже телефон «горячей линии» тогда записывал. Поискать, так нашёл бы. Только вот стучать на своих нельзя. Какие бы они ни были – хорошие или плохие, - но стучать нельзя. Просто нельзя. Не делают этого нормальные пацаны. Мы уж сами как-нибудь, без прокурора...

Да и не верил Антон в помощь милиции и мэрии. Эта хата уже третья за последний год. Все ребята о ней знают. Притом первая сгорела просто по неосторожности самих торчков – варили они своё зелье, и применяются при этом всякие горючие химикаты: растворитель, ацетон, ещё что-то. И не убереглись – полыхнуло так, что и сделать ничего не успели. Второй шалман накрыли таки менты, после многочисленных жалоб. Но не прошло и месяца, как вот, пожалуйста! Третий с пылу с жару. И ведь знают о нём многие, очень многие... И что?

Эх! Подсказал бы кто... Корешки умных и добрых книг, авторы которых так хорошо знали жизнь во всех проявлениях; Майк Тайсон в самом начале такой блестящей и такой недолгой бойцовской карьеры - все молчат... Видно бывают в жизни каждого человека моменты, когда приходится принимать решение только самому, без подсказок, согласуясь лишь с собственной совестью. Двенадцать–пятнадцать человек – говорил лектор из мэрии, свойский мужик и председатель комиссии.

О том, что будет после сделанного, думать сейчас не хотелось. Горлохват, конечно, хватится гранаты. Может, уже хватился. Узнав о взрыве в районе, сложит два и два, не маленький. Да и милиция не останется в стороне в таком деле, взрыв в жилом районе – не шутка! Ничего, прорвёмся. «И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился я, делая их: и вот, все - суета и томление духа...» Что ты хотел сказать, Екклесиаст?

Старые настенные часы показывали десять минут седьмого. Поезд в Ростов отправился. Антон не стал звонить, прощаться. Хватит, попрощались уже... Телефон можно отключить совсем, что б не отвлекал в ответственный момент. «Прямо как в школе на уроке!» - подумал мельком. Уроки, которые задаёт нам жизнь...

В шалмане уже собралась компания во главе с этим длинным уродом. Даже вспоминать эту плоскую рожу, засаленную косичку на затылке, дурацкую вечную ухмылку Антону не хотелось. А вот вспоминались приметы, что поделаешь.

Пора! Он встал, оделся, аккуратно положил гранату в карман куртки, предварительно проверив усики предохранительной чеки – не разогнулись ли? И вышел из дома, благо, здесь не далеко...

Лиля Пожарская быстро и целеустремлённо шла по улице. Только что она сбежала от родителей, прямо с вокзала. Отец отошёл к кассе узнать о прибытии поезда. Маме сказала, что хочет пить, взяла полтинник и к ларьку, вроде за колой. Но зашла не в ларёк, а за него. И через кусты, быстрее, к остановке маршрутных такси. Бедная мама, бедный папа! Они не ждали, конечно, от неё такого вероломства. Через какое-то время хватятся, разволнуются, начнут искать. Простите, дорогие! Я не хотела приносить вам несчастья! Но без дозы, Лилька чувствовала, просто смерть! Прямо сейчас - смерть...

Одна маршрутка, пересадка, вторая... Вот он, нужный дом! Когда показался знакомый крайний подъезд, ноги сами ускорились, почти побежали. Руки противно дрожали. По телу пошли волны неприятного озноба. Нетерпение созревало где-то в животе, поднималось в грудь, затрудняло дыхание и рвалось наружу криком: « До-о-о-зу! Всё за дозу! Жизнь, счастье, любовь, всё, что попросите – за до-о-о-зу!» - еле хватило сил промолчать... Лишь бы хватило сил добежать...

Лиля проскочила в дверь подъезда, застучали каблучки по лестнице...

Минутой позже от противоположного конца дома, не спеша, подошёл Антон. В кармане его спортивной куртки лежала граната.