Редела, редела и мельчала таежка по краям трассы. Не видно уже толстых, вековых елей, главным образом чахлые, закорузлые стволики как выплясывали танцы, сообразные с кривлянием, стремясь выказаться на дорогу своим несовершенством, ущербностью – хоть и не виноваты они в том, их семена не выбирали почву. И лишь мох, мох и мочажины на долгие мили простирались от трассы в нехоженые глубины. Лесотундра.

Республика Коми мало напоминает Европу. Если только в южной своей оконечности… А чем далее – тем ближе ощущению дух бескрайней Евроазии, Сибири. Последний краешек тайги цепляет район Инты, далее – воркутинский беспредел ровных безлесных пространств, беспредел северо-восточного ужаса в сознании населения. И тем нелепее выглядит асфальтированная трасса в эитом царстве чахлых, кривых елочек-сосенок на безбрежном мху.

Понятно, на редких постах дорожной власти тут редко кого пропустят – не только по соображениям «стратегического региона», но и просто от скуки.

- Ой-Ё! Господа-дамы, я же глупостей ща наделаю, - удрученно заметила Ленка, снижая ход, - я зла на них безумно… До беды недалеко!

- Да ладно тебе, ребятам просто скучно… Одиноко! Тебе бы так постоять на трассе…

- «Постоять на трассе», говоришь!... Ну ты добрая. Этих ребят бы…

- Ты серьезно не «в разуме»?- спросила Милана.

- Да уж… Не вполне в нем. Вижу серую форму и…. – «шведочка» обреченно парковалась, шурша камушками, у поста под полосатым жезлом власти

- Подружка, отдохни тогда пока. Только ПОЛНОСТЬЮ отдохни, дай мне – спешно вещала Ланка, - каков бюджет?

- Я бы отделалась стошкой… Вроде, все в поряде. И – тут метисы твои, видишь, с ними проще. Они любят «белых самок»

- А любят ли их «белые самки»?? Ну, вот и поймем. Сто – не маловато?...

- Баков, баков!

- Ясно тогда…

Девушка, с пятнадцати лет не жившая дома, понятно, имела огромный опыт общения с милицией. Естественно, всегда отрицательный. Тогда, во времена ее «Алёнки с Арбата», пятое легендарное отделение бывало как дом родной. «…И телефонограммы с Гоголей – «нас еле выпустили из «пятерки». Всяко случалось и на Арбате, и на трассах – и каждый раз по-новому. Но настоящий иммунитет и профессионализм в общении с серой униформой начал возникать лишь после открытия - заметного открытия некоего клапана в ауре ее, случившегося те самые восемь лет назад, когда… то самое. После чего, собственно, и родилась «Милана» в той форме, что сейчас украшала пространство и время.

- Да, мальчики! Что не так? – она уже радостно вылезала из задней дверцы с пачкой документов в ладони.

- Тебе-то чего? - Оторопел мент, нахмурив и без того узкие глаза на небритом лице, - пусть хозяйка выйдет!

- Ребя-а! Она не мо-жет!- плачуще произнесла Милана, вначале «умоляюще» вытянув губки, затем донельзя вызывающе их приоткрыв… - я за нее, смотрите вот!

Тут она не удержалась и прыснула своим «детским смехом», сводящим с ума бОльшую часть мужского населения. Вспомнила Москву, Ленинский проспект, как ехала с одним актером- «юго-западником» после отмечания премьеры. Тогда на требование милиционера выйти из машины парень честно и кротко сказал «Не могу!» И правда не мог – если бы он вылез, то и упал бы тут же… Вот тогда-то трудно было отмазать человека. Спасло, менты попались интеллигентные (как нарочно), даже театрал попался среди них. И имя «ЮЗ» сыграло великую роль. Их проводили до дома кортежем, помнится. Совпадение, удачное стечение? На таких вот стечениях по жизни все и строилось…

- Ты че ржешь?! Пьяная, что ль? – начал давить метис, - Эй, вылазь давай! Че сидишь, как…

- Ну не может она, парни! – Лана торпедой вторглась в интимную зону метиса и погладила его свободной ладошкой по руке с жезлом, - послушай, Ленку любимый бросил, ей трудно говорить… Э! Не поняла!! Что Я вам - не нравлюсь, что ли?? – тут она внезапно «вспыхнула гневом», резко отторгаясь от метиса. Его напарник приближался, и в движении его не чувствовалось ничего хорошего. - А как обижусь, а?

- Давай быстро, леди, выходи, потолковать надобно! – подскочил тем временем напарник к водительской дверце и грубо дернул ее. Она была закрыта. – Документы, права!

«И какого… она так решила, а я согласилась!» - Елена уже была зла на подругу за подобное «развлечение». Ведь что грозит-то, если молчать? А тут, блин…

 

Колыванов сидел перед монитором уже длительное время, впериваясь уставшими глазами в строки ежесекундно сверкающей от обновлений информации. Стоял третий час ночи, до шефского ковра оставалось шесть часов, а рыбка не ловилась, хоть ты тресни… Уже несколько суток ничего нового.

Одно из бесчисленных подразделений МВД в столице, где трудился Игорь Колыванов, даже название имело невнятное (он подозревал, что невнятное для рядовых только сотрудников), не говоря уже про суть деятельности. «Отдел контроля за аномальными течениями». Вроде как государство обеспокоилось бесчисленным количеством возникших в девяностые сект и общин, масонских лож,. И, судя по речам босса, не все они были безобидны. Число посетителей лож росло, уровень так называемого «зомбирования» населения возрастал… Конечно, что говорить о голой теории. Компьютер чертил графики по программам, созданным не без участия опытнейших мировых светил социологии, где была выведена критическая количественная черта, при зашкаливании за которую общество, государственная целостность, переставала функционировать в прежнем ритме. Как он помнил из физики (Игорь всегда был твердым хорошистом), оно, вроде носило определение «критическая масса», или, в других случаях, «критическая температура», «предельная норма». В государственной социологии, куда он неожиданно попал по распределению и родительским связям, действовали, оказывается, те же законы.

Что-то было понятно, что-то – неизвестно ему. Человек этот имел свои строгие взгляды на вещи, вполне, как казалось, определенные. По нему танком прошлись девяностые годы, заставившие до боли страдать, мучиться при виде жестокой несправедливости, обрушившейся на население. И конец сего беспредела, пришедшийся на начало нового тысячелетия, обнадежил Игоря, как пылкого юношу – ну вот ОНО! Новый человек , новый характер, новая психология. Наконец то в российском государстве стало возможным существовать, как во всем «цивилизованном» мире – то есть по закону, по справедливости. Под молодым, здравым руководством военного человека. Колыванов был патриотом и переживал за свою страну. Радостно Игорю было то, что его уважаемый шеф, Сергей Васильевич Мухин, «Васильич» по-родственному, горячо поддерживал молодого специалиста. Такая доброта, такое тепло и соучастие он ловил в маленьких глазках этого похожего на медвежонка низкорослого толстячка, казалось, взвалившего на свои широкие плечи весь груз несчастья России. За такого шефа можно и голову сложить, не задумываясь…

Только вот голова никак не «складывалась». Срыв за срывом происходили ежедневно.

 

Отдел заработал с приходом Путина, в двухтысячном году. Как будто ждали возможности развертывания этого направления. Тогда и началась разработка некоего Грекова Ильи Павловича, актера, сценариста и декоратора московского театра «ЮЗ», весьма темной во всех отношениях личности… Такой же темной, как и весь этот «храм искусства», собственно.

Стоило, первым делом, каким угодно путем проникнуть в его жилище, его сектантский притон на Хитровке. Боже! Райончик-то каков!!!

Колыванов страшно не любил Хитровку. Вопиющий материалист, он, тем не менее, считал этот клочок старой Москвы местом, без сомнения, прОклятым, несущим многовековую печать того самого беспредела АНТИгосударственности, «альтернативной власти», от видения которой и от бессилия перед которой он мучился десятилетие. Тут и родовое – один из прадедов Игоря, также государственный служащий геройски, по семейным преданиям, погиб в этом районе в борьбе с русским бандитизмом.

(Федор Бухвостов, действительно, предок семьи Колывановых, был зверски распят в одном из подземелий Хитровки. Ритуально распят, показательно для своих и чужих За то, что, регулярно питаясь взятками от тузов криминального мира, как то раз «сдал» одну из малин царским властям, когда предложенное вознаграждения от них перекрыло все его взяточные доходы – настолько опасна стала эта «малина» для жандармерии, что решили, наконец, раскошелиться и нарушить ход сложившихся отношений с Хитровкой).

Помнится, он шел по горбатым переулкам Хитровки («Горррбатый! А теперь, я сказал, Горррррбатый!!!»), и все его там бесило и раздражало. Все эти колодезные дворики, как в «Петербурге Достоевского», все эти выщербленные стены с узкими окнами жилых квартир, булыжник мостовой, бесчисленные храмы. Также вкрапления ярких и современных элементов в антураж этой прОклятой территории, внесенные новыми коммерсантами, оборудовавшими тут офисы своих предприятий. Но более всего – прохожие! Шаги редких вечерних посетителей гулко раздавались в пространстве, и, по малознакомой Колыванову энергетической мистике, каждый из них представлялся «хитрованом», то есть преступником, вором в законе, врагом государственного строя. Он встретил уже не одну влюбленную пару, с восторгом озирающую эти стены, как дети на празднике жизни. А барышни! Черт бы их побрал, этих «тургеневских барышень»! Их тут пруд пруди, даже более, чем влюбленных пар. Тонкие, очерченные лица, мечтание в глубоко запавших глазах. Эти «Веры Глаголевы» тихо шелестели романтическими платьями или грациозно переставляли стройные ножки в облегающих джинсах… Медленно тянули сигаретки, озирая окрестные стены, и печальные, меланхоличные очи вспыхивали восторгом, азартом, ВЛЮБЛЕННОСТЬЮ даже какой-то! Подкожной тайной чувственности! Такие разные, но так похожие каким-то одним внутренним качеством друг на друга. «ДУРЫ!» - хотел он закричать, - «О чем мечтаете!!! Чем восхищаетесь!!!!». Нет, неистребима русская душа в любви и романтизме по отношению к мерзавцам и бандитам. Именно такими МУЗАМИ они все и напитаны…

О Боже правый! Как же он ненавидел всех их, всех этих коронованных фраеров в золоте, «ездящих цугом», всех этих приблатненных их шестерок с колючими, как наточенные прутья, глазенками, готовых на любое зверство, самое извращенное и бесчеловечное, всех таких вот романтических «муз», оголтело отдающихся, превращающихся в ненасытных, гнусных животных под этими нелюдями , коих они представляют романтическими героями, изгнанниками, сказочными рыцарями… О БОЖЕ! Избавь от раздражения и ненависти! Все, чем жив народ – почему это так вредит тому, что хочет построить он, Колыванов, со своим шефом. Откуда такое непонимание и противодействие массы россиян! Откуда такая любовь ко всему тому, что во все века мешала Российской Империи занять достойное место в цивилизованном мире, где уже давно правит закон и государственная справедливость!

А секты, «тайные общества», все множатся и множатся, и линия количества их «зомби» неминуемо приближается к той роковой отметке, за которой наступает хаос в государстве. «Переход количества в качество» - закон обществоведения.

Он люто ненавидел этого Грекова, паскудного актеришку, уже за одно то, что квартира его на Хитровке. Откуда-то из глубин генетической памяти пронеслась идея отомстить за предка, жестоко уничтоженного тут, в этом рассаднике криминала и разврата.

Эмоции тут требовалось пустить по боку, нацелиться на успешную работу по устранению гнилых очагов на теле новой России. Для этого – разведка, внедрение внутрь, сбор информации. Колыванову сняли квартиру в том самом подъезде (неминуемо хотелось выразиться «парадном», настолько антураж Хитровского дворика соответствовал Питеру). Сейчас должно состояться знакомство с этим новоявленным «господом». Козлиная бородка Колыванова отросла, за две недели подготовки и глаза, казалось бы, уже приобрели слезливо-печальный, обращенный внутрь себя взгляд. Даже уголки их приопустились вниз. «Ну, красавец! – глядя на себя в зеркало, подумал Игорь, - «антиллегент»! Что-то в этом «антиллегенте» было от деятелей разночинного движения, изображенных на портретах в учебниках истории и литературы.

Прикоснулся к двери – подалась. Во! Даже не закрыта!! Сволочь, ничего не боится, совсем они обнаглели… Постучался, зашел. Что-то тут было булгаковское, в этой квартире. В прихожей – то, что принято считать «творческим беспорядком». Ничего грязного, безобразного, но ничего и ухоженного. Темный коридор, заставленный бог знает чем, сундуками со шмотками, видать (или не со шмотками, кто их разберет), вешалка пустая, велосипед у стены. В общем, запыленный антураж жилища пожилого человека в «центровой» квартире. Шаги. Он оторвал любопытный взгляд от стен… Черт! ГЕЛЛА!!! Не иначе, Гелла! Правда, в отличии от описаний классика, слегка все же одетая, на ходу накидывающая легкое домашнее платьице. Игорь аж вздрогнул от такой неожиданной психологическо-зрительной ассоциации и не мог скрыть внезапного испуга…

- Да, уважаемый… Ой, сори! – женщина спешно закинула грудь под полы платья, - вы к Илье? Проходите, не стесняйтесь! – по-детски хихикнула. – Грека сейчас нет, он отъехал. Чай, кофе, п…?

Она явно осеклась, по-привычке чуть было не произнеся расхожее «потанцуем». Девица явно была непроста. Очень серьезно непроста. За время работы с подобным контингентом Игорь Колыванов уже научился распознавать, отличать серьезных личностей от «пыли».

- Грек? – начал он входить в образ, - д-да! Значит, я не ошибся… Так мне и говорили – Грек! Я сосед его, Игорь звать… Вот, как говорится, удачно снял жилье, наслышан… Хороший повод – курить кончилось – заодно и п-познакомиться хотел… А вы, уважаемая, кто будете Г-греку?...

- Нехороший повод, - вдруг отпарировала «Гелла» неслышимым им доселе, волшебным каким-то голосом, - Грек не курит! – и снова в свой детский смех. –Давайте другой повод придумаем… Вместе придумаем… Я – его девушка, вот в его отсутствие цветы поливаю.

От Колыванова не укрылось, что женщина не торопится представляться, не называет имени. Неудобство было в том, что так тщательно составленный им имидж для знакомства с Греком исключал

«прямые вопросы». То есть, спроси он ее про имя – нарушилась бы целостность образа. А она – как будто чувствовала это и планировала воспользоваться. Мать честная! Что же это за ведьма такая очаровательная?!

- И я не курю, - со вздохом продолжала меж тем незнакомка, - Дурацкий повод! – Черт, черт и черт! Как же он мог так непрофессионально сюда прийти со своим «курить»… Да уж, предостерегал ведь умнейший Сергей Васильевич от поспешных действий, учил ведь «узнать врага по бумагам, фото, связям». Нет! Хотелось поскорей преподнести ему этого «будду» на блюдечке, рвение выказать. И Геллу эту тоже стоило бы вычислить заранее. Во была бы красота!

Он поднял печальный (по имиджу) взор и уперся в наглые, хохочущие изнутри, глаза девицы. И что-то в нем дернулось, как толстая, контрабасная струна в теле от ног до головы.

- Так что доставай свои сигареты и давай думать… Ду-ума-ать!! Ну, например, вы… Хотя что за церемонии, на ТЫ уж, мы ж как родные уже. Вот ты узнал, что Илья Палыч уезжает по делам, а перед тем заметил, что в его дверь вошла… Вах-вах! Прекрасная девушка! Ты и раньше ее видел, и долго-долго, мучительно ждал, когда же Илья Палыч уедет ну хоть на день, хоть на пол дня… И случай подвернулся. Ты робко позвонил в дверь – тебе не открыли. Ты толкнул дверь – она поддалась. Ты вошел – и!.. О УЖАС!!! Она была там!!! А? Как тебе? – проклятая девка продолжала поглощать бедного Колыванова своим сумасшедшим взглядом, не пряча уже откровенного смеха. Поглощать, как удав кролика…

Под воздействием какой-то силы он резко вскочил и дернулся назад, задев спиной вешалку. Коридоры на этой Хитровке… Вешалка ударила об стену и на него со звоном свалился какой-то древний алюминиевый таз. Больно!

- Не ушибся, мой сладкий? – жалостно вытянула губы проклятая ведьма. Гелла! Сто процентов, Гелла… Тварь! Но куда от нее деться, как теперь хотя бы марку удержать?..

- Девушка! – Игорь попытался улыбнуться, потирая ушибленную голову и как бы потешаясь сам над собой, - Да, ваша версия правдоподобнее… И честнее – боже, как же глупо он смотрелся перед этой стервой, понятное дело, раскусившей его с первого взгляда. Ушибленный, в дурацком прикиде, чудовищно непрофессиональный. Уволить! А она уж расходилась-расходилась. И вдруг он почувствовал нелепую волну животного страха перед ней! Девица как излучала что-то непостижимое. Вот новости-то. В сознании Колыванова крепло убеждение, что дело его чести – бороться с нелепым обманом простого люда, защищать его от этой «нечисти» (в кавычках), коей являются элементарные мошенники, корыстные, отвратительные манипуляторы и без того несчастным народом. А тут одна из таких вот «манипуляторш» явно что-то творила с ним…

И как она была… ОЙ!

- Мушлядкий! Может, компрессик? – ведьма приблизила свое лицо к нему, он учуял ее запах – мята! – Видишь, как нехорошо вламываться в квартиру и пытаться соблазнить девушку хозяина? Ну ничего, ничего, все простим. Все поймем, ведь ты просто человек, все мы просто люди, а им свойственно делать глупости… Так чай или кофе?

Игорь резким шагом удалился от нее к входной двери, унося с собою вполне ощутимый список чувств, на первом месте в котором стояла глухая, невозможной силы ненависть. Как, помнится, Базаров в известной притче, готов был уничтожить весь мир вокруг и себя вкупе за свою роковую влюбленность. Так преподносили учителя литературы, и примерно то же он чувствовал сейчас сам. Проклятая ведьма, чаровница, нечисть хитровская.. Как же в старой Москве много мистики. Булгаковым, похоже, пропитаны не только Патриаршие, но и все остальное на этих «семи холмах». Ага! «Это нас арестовывать идут…» «Не шалю… примус починяю!» Твари! Сколько ж вас тут.

Теперь понятно, Грекова надо сдавать коллегам. Туда ему путь закрыт. Но как же так уйти, не ответив за свой провал этой стерве. Кроме того, он первый раз почувствовал, что все эти темы – не просто так. Что даже он «словил» какую-то волну, доселе неведомую. Так. ТАААК! Теперь аккуратно, молча, не заявляясь, в одиночку – все кропотливо изведать, изучить, проследить, раскрыть, и - раз! Нет, не то, совсем не то! Пусть «поставить раком» мечтают слюнявые курсанты и мужланы. Он, презирающий продажный этот клан, поставил бы ее лучше к стенке.

От злости и оскорбления неуклюже топая ногами по хитровскому булыжнику, он снова замечал редких вечерних посетителей «заповедного уголка». Вражья энергия, теперь он уже ее чуял, сочилась прямо из асфальта, вытекала меж булыжниками горбатых темных проулков. Боже! Если бы современную Ждань или Люберцы, Солнцево, выжечь таким же революционным напалмом, как советская власть поступила с Хитровкой, разве хоть что-нибудь останется в памяти? От того беспредела, творимого уличными бандами, от тех «государств в государстве». Нет, конечно! Унылые, серые пяти-девятиэтажки примут новое население и все дела. Почему же ЭТОТ рассадник преступности так неистребим? Уже все, нет никого и ничего, только стены и подвалы помнят прошлые века. Офисов пооткрывали - не счесть, все «новье». Ан нет! Идешь мимо храма тут –и сердце колотится, видишь темную тень на другом конце короткого проулка – и хочется поменять маршрут. «Нет, барин, увольте, на Хитровку не повезу!». И барышни эти романтические плывут и плывут, дурные на всю голову, не понимающие ничего в этом мире. Вот пялятся на стены! Небось, фантазируют, кто их там ждет, кто их высматривает сквозь бойницы узких окошечек? Какой маргинальный барон сорвет с них шелковое белье, раздерет его золотыми перстнями… Т-твою мать! Как же хорошо, что нет у него страстей к этому бабьему племени, что он в силах противостоять напору, что послала на его голову недавняя эта Гелла. И только разозлила, только приговор себе подписала, сука!

А зловещая память прошлых веков струится из подземелий через слои не раз смененного покрытия тротуаров. Струится, обволакивает, завораживает. Именно там, в этих подземельях, геройски погиб его прадед в непримиримой борьбе за царя и государство против негодяев, нелюдей, маргиналов…

В эту съемную хату нет смысла даже возвращаться, только смешить мерзавцев. Больше он на Хитровку ни ногой…

 

Нетрудно оказалось «установить» эту Геллу – музыкальный режиссер того самого «ЮЗа», эпизодическая актриса Милана Бьянко, двадцати шести лет. «В девичестве» – Алена Игоревна Бархинцева, не раз проходящая по ментовским разработкам как бродячая музыкантша, яркая представительница системы хиппи… Ну, собственно, «что и требовалось доказать». Социальная нечисть превращается с годами в «нечисть» более высокого уровня, уже сподвигающую идти за собой массы. Это скопище бродяг- наркоманов, проведя щенячьи годы в притонах и на трассах, вдоволь накувыркавшиеся по тому грязному слою, именуемому «андеграундом», накурившиеся, наколовшиеся - теперь, как почуяв новое время, ринулись наверх, завоевывать положение в том обществе, что за них создавали все это время благородные, честные труженики государства. Реально, без молитв и стенаний, заботившиеся о простом народе. И проросли, как плесень на сырой, но хорошо удобренной почве. Конечно, что б не прорасти, когда все сотворено за них.

Эта Бархинцева числилась также прихожанкой во многих храмах, с которых неминуемо данные сливались на Лубянку. Отмечалась ее регулярная посещаемость «заведений» и истовая религиозность семнадцати-двадцати летней, тогда еще, девочки. Равно как и ее полная бездомность с пятнадцатилетнего возраста. Тогда ж она и стала любовницей Грекова, равно как и его ученицей, последовательницей. (Личности такого плана Ельцина, вероятно, нисколько не беспокоили. У той банды девяностых было множество других дел). И с тех же пор – бесчисленные мотания по стране, постоянные уличные гастроли, сбор толп на ее выступления… Богатая довольно биография выходила! Естественно, такая яркая личность из «подземелья» не могла пристально не заинтересовать Лубянку, поэтому информацией об этой Алене пестрели многочисленные сводки «по альтернативной молодежи». Летом девяноста четвертого она надолго исчезла из поля видимости, органы ее даже успели «похоронить» - мало ли этакой шелупони дохнет по подвалам от передозировок и суицидов. Но уже зимой девяноста пятого Бархинцева обернулась Миланой Бьянко, хоть и не меняя паспорта.

Странно то, что Милана Бьянко уже «гремела» не только по России, но и за ее пределами. Музыкальные ее творения повысили рейтинг «ЮЗа» до неимоверных пределов, хоть этот театр и без нее славился, как весьма неординарный и популярный среди той же «альтернативной» публики. Музыку Бьянко транслировали зарубежные радиостанции, критики со всего мира удивлялись этому явлению, восхваляли, восхищались… Вроде бы почивать девушке на лаврах, жить в Штатах или Европе, выступать на мировых концертах. Так нет же! От мировых концертов она, естественно, не отказывалась, нередко участвуя в импровизациях знаменитых дирижеров, но все ж предпочитала оставаться малоизвестной и… продолжала мотаться по стране и давать «концерты» на разных Арбатах, Дерибасовских, Крещатиках и прочих подобных подмостках. Как заговоренная этим пожизненным хиппизмом. Правда, сей список теперь пополнялся Монмартром… ну, и далее по списку. И что было надо этой ведьме, этой стерве? Куда она клонит?? Видимо тут, на родине, у нее была куда более объемная тема, чем международное признание…

Непонятность, неясность, неведомость сей личности только прибавляло Колыванову ненависти, только разжигало желание заловить ее, вывести на чистую воду, заставить сложить свои способности и не мутить воду, не засорять возводимый ими с шефом храм здорового общества. Во благо простых, честных людей… Он чувствовал в ней врага помощнее и намного опаснее того Грекова, с которого все и началось. «Объект, несущий особую опасность». Поэтому въедливо, пристально изучал каждый шаг, каждое движение «маркизы Бьянко», как ее скептически окрестил.

Это было нетрудно, ведь она и не скрывалась. Была неприлично открыта, как та полуголая Гелла, встретившая его в квартире Грекова. Как будто страх в ней отсутствовал напрочь, как будто была в чем-то беспримерно уверена. В своих талантах колдовских, что ли… Колыванов издалека, мягким котиком подкрадывался. Как будто представлял себе, что, ведя эту девку, набредет на оч-чень интересные вещи, и будет чем оправдаться перед шефом и органами за свой первый, наиглупейший провал. Через некоторое время уже было, что доложить Васильичу, уже не стыдно стало попросить разумного подкрепления к разработке нового объекта. Как он и надеялся, как и предполагал. В Санкт-Петербурге маркиза Бьянко вывела его на такое «аномальное течение», что про скромного Илью Грекова он предложил бы забыть окончательно.