Эта история не была бы написана, если бы в тот день я вовремя вылетел из Антипаюты в посёлок Тазовский, но по метеусловиям райцентра рейс отменили до завтра. Температура воздуха резко начала снижаться, со стороны Карского моря неожиданно подул пронизывающий ветер. Я шёл из аэропорта в посёлок, время от времени проверял кончик носа, чтобы не заморозить его. А вот мальчишкам, видимо, такая погода нравится, они вышли на улицу и носятся по тротуарам, гоняя собак, некоторые забрались на высокий горбатый мост, сооружённый каким-то начальником под пьяную руку, откуда как на ладони виден весь посёлок с населением около 1000 человек.

Я решил по дороге зайти в пекарню и купить у пекарши Тамары свежего хлеба. Обильный чёрный дым, клубясь, выливался из огромной трубы с широким развалом, вкусно пахло душистым хлебом. В пекарне народу было много, некоторые приехали из тундры, из далёких оленеводческих стойбищ. Занимать очередь было бессмысленно, и потому направился домой. На улице, около магазина, я заметил оленью упряжку из четырёх отборных быков. Животные неслись по посёлку, вытянув свои длинные морды, снег под нартами звенел, в сухом морозном воздухе далеко разносился мелодичный звук. Вот крепкий наст сладко засвистел под нартами, и каюр одним ловким движением кисти руки, в которой находились вожжи, остановил резвых оленей в аккурат у деревянной лестницы магазина и привязал верёвку к нарте. Любуясь красивыми оленями, я невольно засмотрелся на них. И когда начал подниматься по лесенке, меня окликнул низкий, с простудной хрипотцой голос: «Эй, Петрович!» Я оглянулся и узнал хозяина упряжки: это был ненец Ясавэй Нися (Отец Ясавэя) – оленевод-личник. Его стойбище в это время года обычно находится в районе мыса Трёхбугорного, в двух днях езды от посёлка. Я невольно вспомнил лето 1996 года, когда мы со своей женой во время отпуска гостили в третьем оленеводческом стаде Антипаютинского совхоза, где наряду с братьями-оленеводами моей жены трудился и Ясавэй Нися. Он жил в отдельном чуме. О первой встрече с ним у меня остались самые тёплые воспоминания. Глубокая порядочность, какая-то детская застенчивость в личном общении с людьми, исключительно бережное к ним отношение и простота.

На нарте лежали туши оленей, привязанные крепкой верёвкой. Малица (верхняя мужская зимняя одежда из оленьей шкуры мехом наружу с капюшоном вместо шапки) на нём выглядела тяжёлой кольчугой, под которой угадывалось крепко сбитое тело, натренированное рутинной работой пастуха-оленевода. Ветер хлестал в смуглое морщинистое лицо, седые волосы, выбившиеся из-под капюшона, обрамляли его суровое лицо, на котором выделялись небольшой курносый нос и ухоженная, тронутая сединой борода.

Он искренне обрадовался встрече, поздоровался за руку: «Нганиторова! (Здравствуйте!)», и по-детски простодушно улыбнулся. От него шёл специфический запах мужицкого «тынзяна» (аркана). Над глазами – тёмные козырьки бровей, как крылья, между бровями залегла глубокая складка, делавшая его старше, чем он был. Он вообще казался усталым и больным, словно его угнетало что-то тяжёлое. Одним словом, он производил впечатление не грозного, могущественного оленевода, как раньше, а усталого, подавленного печалями старика. Оказывается, он битый час носится по посёлку, пытаясь продать оленье мясо.

Мы зашли в магазин, где было человек двадцать. Ясавэй Нися постоял немного, оглядел полки, поговорил со знакомыми, а потом начал подходить то к одному, то к другому и всем говорил одно и то же: «Юро, туса тара?» (товарищ, туша нужна?) Никто из присутствующих не отозвался, у людей просто не было денег. Деньги берегли на спички, соль, сахар, хлеб и крупу.

Ясавэй Нися не знал, как ему выйти из создавшегося положения. В его глазах угадывалось пустынное отчаяние.

В этот момент дверь широко распахнулась, в магазин вошёл видный парень. Шею он обмотал мохеровым шарфом, на голове красовалась шапка-ушанка из белого песца. Пышная шевелюра закрывала глаза. Ясавэй Нися кинулся к нему: «Юро, туса тара?» Но парень, будто не расслышал его слов, смотрел на полки, видимо, намереваясь что-то купить. Оленевод неотступно следовал за ним: «Юро, нулад, тусам тэмдарам бидм…(товарищ, постой, я тушу продаю, тебе туша нужна? Я совсем дёшево продаю)».

Парень остановился, недоумённо посмотрел на «преследователя» сквозь густые волосы и узнал оленевода, который с утра ездил по посёлку на оленьей упряжке и продавал те же самые туши.

Не найдя для себя в магазине ничего, парень выскочил на улицу. Это был Ясавэй – сын нашего незадачливого оленевода. Озабоченный отец не узнал его, свою родную кровинушку. Нет, тут не может быть и речи о мозговых завихрениях, – просто парень хорошо был замаскирован от жгучего мороза шарфом и лохматой шапкой. Быть может, где-то в тайниках испорченной души оленевода теплилась истинная любовь к детям, но по злой насмешке судьбы несколько лет назад молодая жена оставила его в суровую зиму в тундре, ушла в посёлок с малолетними детьми пешком, не выдержав его измен. И теперь, увидев эту сцену в магазине, перед моими глазами проявилась всё та же нищая, нагая явь, как и много лет назад.

«Неужели никто из вас не может выручить меня?» – по-русски произнёс тундровик-оленевод тоном, полным трагического отчаяния.

Я подошёл к Ясавэй Нися и спросил, сколько рублей он просит за три туши.

«Сколько дашь, Петрович, мне бы на хлеб да на пару пузырей водки для сугреву», – тихо проговорил он.

Из кожаного бумажника я, не задумываясь, отсчитал несколько купюр крупного достоинства и протянул оленеводу. «Держи, старина, мне пока не надо мяса, но когда-нибудь и ты меня выручишь, я в этом не сомневаюсь!»

Старик стоял как вкопанный, застыв от изумления, шокированы были и поселковые ненцы.

Мрачные морщины на лбу Ясавэй Нися вмиг куда-то разлетелись, лицо ожило. С его тоскливых глаз исчезла влажная печаль, суровые глаза ласково блеснули. Он с весёлой быстротой скинул капюшон малицы, крепко обнял меня своими могутными «рычагами», тихо прислонился головой к моему плечу. И тут мне в голову ворвалась странноватая мысль: «За многие годы советской власти ненцы так научились терпеть, что каждый из них может давать платные уроки терпения в любой академии».

Мы вышли на улицу, воздух звенел морозной белизной. Счастливая улыбка играла на широких и полных губах Ясавэй Нися, а гордая радость светилась во взоре, когда он надел капюшон, развязал верёвку от нарты, разогнал оленей, – я почувствовал, как вольный ветер в спину подгоняет, – взметнулся в нарту и рупорным голосом крикнул: «Лакамбой (До свидания), Петрович!»

Упряжка из четырёх породистых быков умчалась по бескрайней тундре, вздымая облака снежной пыли. Недаром бывалые ненцы говорят: «Большая скорость – это символ бесстрашия и мятежного духа оленевода!» Бушевавшая метель безжалостно бросала мне в лицо колючие снежинки.

В эту ночь я долго не мог уснуть. В гулкой темноте маячили глаза Ясавэй Нися, полные печали. У меня на сердце было тяжело. В очередной раз я глубоко почувствовал весь ужас тяжкого труда оленеводов, всю жуть их короткой жизни…

 

25 декабря 1999 года.