- А я тебя предупреждала!

- Не слышал…

- Куда тебе, тетеря глухая. Я же тебе в прошлый раз все слова выложила, хватило бы тебе не то, что на двадцать строчек, а на все тридцать! А ты за три дня еле-еле настрогал пятнадцать строк, причём одна из них – не твоя, и возгордился. Чем, спрашивается? Что пятистопный ямб одолел? Да кто же ямб так долго может писать? Тут работы – от силы на день: это ж воздушный ямб, а не амфибрахий какой! И тебя нисколько не насторожило, что дело-то не идёт? А это я всё пыталась осадить тебя, дескать, остановись, подумай, ведь не так что-то! Да куда там: строчит, гад, ничего не слышит. А один раз, знаешь, что ты мне сказал?

- Что, - выдохнул я.

- Ты сказал «уйди, не мешай». Вот дурак, ну, дурак. Хорошо, что тебе в одной фразе не понравилось слово «усыпанный». И ты написал: «луг, осыпанный росой», А то я, боги мои, ушла бы от тебя. Да нет,- помолчав немного, продолжала Муза,- не ушла бы. По крайней мере, насовсем. Не положено нам оставлять человека с божьей искрой.… Да и потом: интересно, всё-таки, наблюдать ваши муки творчества.

- Ну, а как – стихи-то?

- Ничего. Не из плохих. Но ты начудил с размером! Сначала до пяти научись считать, а потом уж за перо берись! Версификатор несчастный! – снова заругалась Муза.

- Но я же каждую строчку высчитывал: и везде было пять стоп, - пытался оправдываться я.

- Ты – дубина, - вдруг спокойно сказала Муза, - где здесь пять стоп: «Иль дождь слепой, упавший полосой косой»? Вот на кой здесь «косой»?

- Это пятый ямб и десятый чётный ударный слог. Как в задании велели.

- Велели, велели. Смотришь в книгу, а видишь фигу. Почему спондей не посчитал?

- Где спондей, - засуетился я.

- Где, где… вот где: «ший по».

- Муза, так не честно: я же с тобой по-русски общаюсь, а ты сюда какой-то китайский приплела.

- Всё, я с тобой на эту тему разговаривать больше не буду: достал ты меня. На досуге сядь в уголочке и покопайся в своих строчках на предмет неучтённых спондеев и каталектик.

И с этими словами она стала таять в пространстве.

 

- А у меня второй тур…

Муза перестала таять и опять превратилась в босоногую юную богиню в тунике по последней моде.

- И что? – спросила она.

- Я вот тут подумал: а что если вот это стихотворение в прозе переложить на стихи. Посмотришь?

- Милый мой, да будет тебе известно, что мы не даём рекомендаций. Мы только вдохновляем, а решать, что да как – это за вами! – отвечала мне муза, пробегая текст глазами. Это был небольшой отрывок, в котором имели место осень, музыка и любовь. И даже некоторое развитие сюжета с вполне мажорным окончанием.

- То, что здесь написано, вряд ли уложится в двадцать строк. Да ещё в четырёхстопный хорей – в нём, знаешь ли, совсем мало места.

- А ещё девятнадцать междустрочий, - продолжал настаивать я.

- Вы, молодой человек, хотите своё стихотворение украсить скрытым смыслом, наполнить его, так сказать, вторым содержанием, предоставить читателю возможность буйно фантазировать между строк?

- С тво… Вашей помощью, моя госпожа.

Муза понимающе кивнула и в задумчивости прошлась. Она была восхитительна!

- Ладно, я тебе помогу.

Что-то промелькнуло в её интонации, но я не понял – что.

Она села за стол и бросила первые слова «Осень листья осыпала». Я принял.

- Повнимательнее, - сказала муза. И процесс пошёл. Только капли осеннего дождя, которые фортепьяно должно было подбрасывать за шиворот для бодрости, никак не хотели укладываться в коротенькие четыре стопы. Тоже и звуки из таинственных скрипичных глубин упирались и не шли в строку. Их, этих строк, явно было мало. А скрытого смысла набралось столько, что для него не хватило бы не только девятнадцати одинарных межстрочных интервалов, но и нескольких пустых листов.

Муза, между тем, насмешливо следила за моими напрасными трудами. Потом, ехидно улыбнувшись, соткала в пространстве образ ртутного света и стала смотреть дальше. Ртутный свет, покачавшись в воздухе, опустился на испещрённый лист, где и пульсировал до тех пор, пока я не приделал к нему слово «разгорелся». Вскоре передо мной возникло словечко «занявшись» и как бы сама собой сформировалась скоротечная осенняя заря. И вот уже ветер гоняет по саду осыпавшиеся листья, слышатся звуки скрипки, альта и фортепьяно и мы вместе с первым снегом где-то кружимся в вальсе…, и всё кончается дождливым утром! Передо мной лежал шедевр! Я готов был музу расцеловать!

- Но, но. Без рук, дяденька! Ты все время забываешь: кто я и кто ты.

И с этими словами Муза, иронично улыбаясь, улетела в свои края.

 

- Что, опять баранку схлопотал? - спросила меня Муза, когда я рассматривал результаты второго тура, - показывай, что там у тебя… Ага, такая маленькая зарисовочка осеннего вечера, плавно переходящего в осеннюю же ночь. И даже танец ниочём. Прелестно, прелестно… Дурачок ты мой озабоченный, неужели тебе не видно, что Это, - и муза брезгливо показала пальчиком на экран, - в лучшем случае может быть интересным только тебе, а в худшем… Ладно, замнём. Лучше скажи мне, мой юный друг, - вкрадчиво проговорила Муза, - ты перед отправкой стих этот прочитал?

- Конечно, и не один раз. Все хореи и спондеи посчитал. Всё сошлось.

- А почему тогда хит-кординатор говорила тебе о том, что еще есть время почитать стишок и поправить его, если захочется?

- Я думаю, Татьяна просто напоминала мне о такой возможности, поскольку я новый человек на портале и не обо всём ещё знаю.

- Конечно же, она только это и имела в виду. И что ты сделал?

- Поехал укрывать розы от мороза, - подавленно ответил я.

- Он «поехал укрывать розы», - продекламировала муза, - от угрозы мороза. Послушай-ка, садовод-любитель: уважаемые люди пригласили тебя на серьёзный турнир и, видимо, имели на то основания. Что же сделал ты? Вместо того чтобы прилежно следовать правилам, ты сначала придумал себе дурацкий ник, а потом к всеобщему недоумению выскочил на ристалище и стал путаться у всех под ногами и резвиться этаким сереньким козликом! Ты что – козёл?

- Однако, Муза, козёл – это как-то.… Хотя, Серебряное Копытце козлом и был…

- Серебряное Копытце после себя оставлял самоцветы, а ты – козьи шарики, - прыснула Муза.

Я обиделся. Но стих всё-таки ещё раз прочитал. Стих как стих.

- Я не понимаю, что здесь не так?

- Там же нет рифмы.

- Ну и что? Стихи-то есть.

- Двадцать стихов есть, но в большинстве своём они не рифмуется.

- Ну, так это ж белые стихи.

- Слушай сюда, стихоплёт-теоретик, - голос Музы начал позванивать, как гитарная струна, - когда сегодня говорят «стихотворение», по умолчанию имеют в виду обязательное наличие рифмовки. Всё остальное – оговаривается специально. Таким образом, если тебе в задании не сказали написать белый стих, то ты его и не должен писать, если тебе в задании не сказали написать верлибр, то ты его и… Я вижу, ты даже не знаешь, что это такое? Хвала богам! А то бы ты и верлибром судей порадовал! Ты опять попытался установить свои правила, неугомонный ты наш. В конце концов ты добьёшься своего: судьи твоим сочинениям автоматически будут ставить неуд, даже не читая их!

- Ладно, Муза, не ругайся. Ведь я же точно вдохновение чувствовал, и стихи мне понравились. Вообще-то я один раз подумал: может, ещё один вариант сочинить? Но тогда получилось бы, что я засомневался в качестве твоего вдохновения, и ты обиделась бы…

Я посмотрел на Музу. Она умильно улыбалась, а её затуманенный взгляд говорил: «какая чушь!». И тут меня вдруг осенило:

- Ты нарочно вдохновила меня написать это! Но зачем?

- Ты неисправим, - заговорила Муза, - Пойми же ты, наконец, что перед тобой не юная девочка с детским пушком на нежных щёчках, не взрослая обольстительная женщина, я вообще не человек, я - богиня и меня обидеть нельзя по определению. Мы, музы, своенравны и бываем покладистыми, только когда чувствуем крепкую руку. Вот если бы ты решился переписать свой шедевр – был бы совсем другой разговор.

- Да не успел бы я.

- Не отмазывайся, всё бы ты успел. Мне ли этого не знать!

- Поясни.

- Это элементарно,…Хм!…Я же вас всех насквозь вижу, до буковки знаю возможности каждого. Там у тебя рядом с твоим шедевром лежал классный стих, и я готова была отдать его тебе, сразу же, как только ты принялся бы за дело. Но ты меня не позвал. И вот результат: тебя практически уже вышибли из турнира. Даже если в третьем туре тебе и удастся взять очко, маловероятно, что оно тебе поможет.

Печально, девица,… Что ж мне так не везёт! То с размером намудрил, то стих нерифмованный произвёл. И в плохиша меня уже записали, судя по всему, теперь всяко лыко в строку пойдёт: вон даже один из рецензентов не увидел в моём стихе обязательной фразы «осень листья рассыпает». А она вовсе даже и не обязательная, её можно использовать в стихе, а можно и не использовать. Я и не использовал её. У меня другая фраза, хоть и похожая. Зато у визави в стихе есть хорошая тема, а в моём – какие-то неясные эмоции, которые вряд ли бы спасли стих, даже если в нём всё с рифмами было в порядке. Печально…

- Если ты так будешь во всём этом копаться, - сказала Муза, - то никогда ничего путного не напишешь.

- Но мне же надо знать, отчего мой стих не понравился.

- Хочешь поверять алгеброй гармонию, глупенький? Знаешь, что: напиши об интересном хотя бы и коряво – и твой стих понравится. А будешь писать красиво о ниочём – ничего и не получишь.

И с этими словами Муза исчезла.

 

- Боги мои, боги! За что мне такое наказанье-то…. Всё, молчу, молчу! Позвольте поздравить Вас, пиит непревзойдённый, с досрочным окончанием турнира. Скажу прямо, я восхищена Вашим феноменальным результатом: не каждому новичку удаётся с первого раза вылететь из турнира всухую! Ах, вас трое таких… Ты не оригинален. Что пьём?

- «Капитан Морган».

- Это что, ямайский ром? Нет уж, сам его пей. А я, как-нибудь нашенским нектаром обойдусь. Мне, как ты понимаешь, всегда надо быть в форме. Особенно в творческих упражнениях с такими как ты.

- Опять обижаешь?

- Нисколько, – отвечала Муза, устраиваясь на стопке книжек, – просто с вашими Великими у меня никогда не бывает никаких хлопот. А ты – одна головная боль. Ведь третьего дня говорено было тебе: рифма, рифма и ещё раз рифма. И вот вам результат: опять у тебя с ними проблемы. Но, прошу заметить, какой прогресс: если вчера у тебя не нашлось ни одной рифмы во всём стихо, то в сегодняшнем они все на месте, разве что всего-то две рифмочки неточные. Но этого хватило, чтобы снова закатать тебе нуль!

- Но послушай, Муза! Я думал, что первые и третьи строчки каждого катрена допустимо и не рифмовать. А в них всего-то две неточные рифмы встретились.

- А, вот теперь-то я узнала, кто позировал Родену! Это – ты, мыслитель-тугодум, Спиноза неугомонный! Он думал! Индюк вон тоже думал, да в суп попал!

- Муза, послушай-ка: я вот всё время думаю…ой, прости, пожалуйста, к слову так пришлось. Не повторится! Так вот: в моём «Дырявом зонтике» вроде бы нашли неплохое развитие сюжета и могли бы закрыть глаза на неточные рифмы, а?

- Даже и не думай обсуждать решения жюри. Твоё дело маленькое: слушаться и исполнять. Ты же головная боль, хорошо, что только моя. Но тебе этого мало, ты хочешь, чтобы и у судей из-за тебя ум за разум зашёл!

- Да отчего же обязательно «зашёл»? Поясни.

- Нисколечко этого не собираюсь делать. Сам расклад прикинь! – Муза сделала глоток своего нектара и недоумённо уставилась на справочник по электротехнике, странным образом затесавшийся между томиками В. Маяковского и А. Галича.

Расклад был ясен, пень. Да и не в нём, собственно, дело. А в том, что уровень моих опусов здесь ничему не соответствует. Это было приятно осознавать, поскольку передо мной рисовалась увлекательная перспектива пройти курс повышения квалификации. Или узнать, что у меня кишка тонка, успокоиться на этот счёт и заняться, наконец, чем-то дельным: квартира, вон, как вошла в ремонт, так и стоит в нём третий год, чёрт ногу сломит! Терасса на даче протекает, крыть надо, а крыть нечем! Ну, и так далее.

- Должен тебе сказать, Муза, что этот «Дырявый зонт» вообще мог не появиться на свет, не до стихов мне было в ту пору. Я уже готов был объявление дать о техническом поражении.

- Я это заметила. Вообще мы в таких случаях предпочитаем не иметь с вами никаких дел: ваша суета не для нас. Обычно есть время переждать тёмную полосу: какая разница, когда родится стих, днём раньше или днём позже. Тем более, что стих этот уже ничего не решал. То, что ты в конечном счёте выполнил турнирный регламент – это хорошо. Но, как правило, у таких дилетантов, как ты, сильно страдает качество. Так что не удивляйся очередной баранке. И больше так не делай!

И с этими словами Муза улетела.

 

Вот уже несколько дней я нахожусь на трибунах. Как бы нахожусь. Несмотря на то, что передо мной тот же комп, те же косые взгляды, тот же спящий ремонт. Сейчас мне почему-то представляются именно трибуны, на скамейках которых подпрыгивают капли ноябрьского дождя, и время от времени появляются ники, все на одно лицо (неужели я тоже на одно лицо?) и другие лица, собственные. Но ни те и ни другие мне ни о чём не говорят. Хотя, я понемногу уже начинаю ники различать: этот похож на глас судьбы, а тот – на строгую незнакомку. Вот – маленькая хозяйка, а это –летящий в небе, яблочко, лизочек, цветок эдинбурга. Интересно, на кого я похож? Впрочем, Муза мне уже сказала…

- Бараночкой не угостите? – раздался знакомый голос.

Ну, конечно же, передо мной стояла моя любимая Муза! Она стояла, держа перед моими глазами листок с несколькими строчками, среди которых я выхватил одну: «Тауна тауэр клана даунов».

- Тебе не стыдно?

Мне было ужасно стыдно. Уже с момента публикации. Я густо покраснел.

- Тебе стыдно, – удовлетворённо констатировала Муза, – хвала богам, в тебе осталось немного совести. Странный ты тип: я тебе всю плешь проела, чтоб ты не делал ни того, ни другого, ни пятого, ни десятого, а ты умудряешься придумать ещё какую-то очередную хрень и тут же с ней вляпаться!

Муза села на не просохшую ещё от недавнего дождя скамью и стала с интересом наблюдать, как стайка лиц собственных оживлённо обсуждает вывешенные на стенде стихи. Кстати, по поводу лиц собственных: не исключаю, что часть из них – участники турнира, а то и сами судьи.

Некоторое время я помалкивал, а потом, вспомнив про крепкую руку, сказал:

- Я не знаю, где тебя носило, когда я вымучивал эту ужасную футураму. Сейчас ты здесь, моя госпожа, поэтому займёмся делом. У нас теперь командировочка образовалась в прошлый семнадцатый год.

- Ну, вы ребята, даёте! И кто ты там, где и когда?

- Пока мне ничего об этом неизвестно.

Муза развела руками.

Весь день работа продвигалась с трудом. Потому что по случаю стремительно надвигающегося конца года на службе был аврал, местная сеть изнемогала, и мне редко удавалось через Интернет улизнуть в семнадцатый год. Дома – тоже, сами понимаете. Муза помалкивала, но была рядом, и это обнадёживало.

Утро – очень хорошее время суток для вчерашних ассоциаций и размышлений:

- Слушай, Муза, наверно это – двадцатилетний рабочий, которому светит в сорок лет загнуться, таким же образом, как и его отцу. Это же будет в тридцать седьмом году, и это – круто! Да за то, чтобы такого не случилось, я мог бы пойти за эсдеками куда подальше. Вот это – мотивировка!

- Это я поняла. А – где?

- Где, где… нигде.

- Не поняла. Поясни.

- Не собираюсь ничего описывать. Неинтересно это. Переживания всякие и эмоции во время стрелялок – не знаю, не понимаю и не буду. Никаких боёв – ни в Питере, ни в Москве. Так что насчёт «где» – сама выкручивайся.

- Гад какой! Про «когда» и не спрашиваю: раз неизвестно где, то и неизвестно когда?

- Вот именно.

Обречённо вздохнув, Муза молча принялась за работу и уже к середине дня где-то на перегоне между Сестрорецком и Петроградом выстукивал по рельсам вагон, несущий моего героя с нелёгкими размышлениями о тяготах жизни. В котором часу это происходило, в стихотворении не указывалось.

Когда в четыре часа пополудни ноябрьский день стал меркнуть, на свет появилось четверостишье с мечтой героя о женитьбе. Здесь Муза не выдержала и спросила меня:

- Это какая-такая Катька, та самая, что ли?

- Кому это интересно, пусть и додумывает. Не отвлекайся, - отрезал я.

Муза не отвлекалась недолго. Когда я старательно выводил «завтра дадим огонька прикурить», она съехидничала:

- А мировой пожар слабо раздуть?

- Этого нам только ещё не хватало! Нам бы в ближайшей перспективе двадцать пятое октября пережить. А также – тридцать седьмой в недалёком будущем.

Ближе к вечеру, когда стих уже умчался на портал, Муза сказала:

- Всё-таки, хорошо, что на трибунах не раздают баранки! – и исчезла.

Интересно, что она имела в виду?

 

Последние два тура присутствовать на трибунах мне пришлось одному. Муза опять куда-то умотала, поэтому зеркальный стих у меня получился никакой, а на ропал уже и рука не поднялась. Только однажды я мельком увидел Музу резвящейся в обществе ей подобных. Она не обращала на меня никакого внимания, но я-то знал, что никуда ей не деться с подводной лодки.