Ольга Грушина, сценарист городской программы телевидения, спокойно проводила выходной день в ожидании мужа, где-то летающего по рабочим, да и не только, вероятно, рабочим, делам. Женщина даже достала свои этюды различной степени давности и пыталась робкими движениями карандаша что-то там подправить, подчеркнуть… Уже состояние души дошло до того, что сочла возможным на цыпочках подойти к увлечению всей жизни, начать реализовывать имевшиеся в юности желания. Хотя почему «в юности», собственно, ее юность продолжалась и не уходила, не терялась за «стремительно летящими годами» и смешным до нелепости словом, характеризующим одну из деталей, один из атрибутов ее семейного положения.

Зарядив в музыкальный центр сборный компакт-диск с любимыми песнями, Ольга медленно просматривала листки ватмана, где, в разные времена и разные состояния нутра и жизни в целом, «кувыркалась», заносилась ее душа.

«…Надо только выучиться ждать,

Надо быть спокойным и упрямым…» -

Неслось из динамика. Конечно, гимновая штука, любимая песнь мужа. Непонятно, правда, та самая «Надежда» - это гимн русской геологии или гимн жен русских геологов. Текст ее настолько всеобъемлющ, что в равной степени подходит и первым, и вторым, и третьим… Вроде даже у молоди под гитару в ходу. Вечность, единство поколений, миров и… даже стран! Написалось и первый раз спелось в одной стране, а слушается уже в другой.

Ольга «вслух» улыбалась, слушая хиты своей жизни и просматривая этюды. «Да уж… Ты- художник, мы- толпа!» - вдруг промелькнула в ее голове какая-то цитата из нового. На стихийных, непричесанных полотнах громоздились какие-то горы, реки, бурлящие водопадики, нестандартные кроны различных деревьев. Попадались также человеческие образы – женские силуэты с подчеркнутым изображением скромной, тонкой привлекательности, богатырские мужские торсы. И везде – фон. Природа…

Женщина почувствовала, как всколыхивается который раз желание довести эти рисунки до совершенства, закончить, выставить даже. А то что она – для себя что ли ваяла всю сознательную жизнь. Это только говорится, сто «пишу для себя», «рисую для себя». Лицемерный бред, коим грешат все «застенчивые». Думая, что для себя, подразумеваешь, все таки «для своего мира». Понятно, не для толпы, не для стада. Но вот муж, например, мечтает… «Буду всем хвастать, что у меня жена – художница!» - не раз заявлял он. Ольга трепетно, чуть ли не со слезами, улыбнулась, подумав о своем милом «летуне по делам». Сколько же она ему… доставила за их жизнь. «Славка, милый Славка мой…!»

Когда из динамиков центра донеслось «…а для звезды, что сорвалась и падает, есть только миг…» - раздался непонятный звонок в дверь. Непонятный, поскольку своим тонким, необъяснимым чутьем, Ольга вдруг безошибочно определила, что это совсем не простой звонок. Даже почувствовала состояние человека (несомненно, мужчины), стоящего сейчас по ту сторону двери…

Не ошиблась. На пороге стоял мужчина лет на вид около шестидесяти, выглядящий явно старше своего возраста. Бледный, с запавшими глазами. Кожа тонкого лица его, казалось, до боли обтягивает череп, настолько мужчина робел… Не робел, а просто до обморока боялся, сходил с ума от ожидания, когда же откроется эта дверь. И десяток секунд от звонка до открытия были, явно, для него по меньшей мере десятилетием…

 

Он наконец решился. Всего неделя прошла с визита того странного типа в аккуратном костюмчике. До него было пять пустых лет, прожитых в пустоте и стыде, в уединении и боли. Той самой боли, которая сопровождает каждое внезапное запоздалое осознание.

Он вынырнул тогда из мрака фактического небытия и саморазрушения. Страшного мрака, поскольку жизнь уже не цеплялась ни за что – ни за прошлое, которое было более чем богатое, ни, тем более, за настоящее. Там, где он жил, не было ничего, кроме ежедневного одиночного пьянства, уже не берущего. В том смысле, что водка уже не дурманила, не доводила до скотского состояния, не приносила нехороших приключений. Даже внешне практически не меняла. Просто глушила, погружала сознание в небытие, в забвение. Как душевная анастезия. И не дай Бог лишиться ее, тогда возможно еще и вспомнить. Кое что…

Как вдруг сердечный приступ с неотложкой принесли весть, что очень скоро есть перспектива «отбросить копыта». И голова человека повела себя странно и абсолютно нелогично. Вместо, казалось бы, радости перед естественным уходом из мира, несущего одни только боль и ужас долгой памяти, сознание неожиданно приняло за него решение ЗАПРЕТИТЬ. (Сознание давно уже существовало в этом мужчине отдельно от души и тела, жило исключительно своей жизнью). Выйдя из больницы, человек физически не мог принять ни глотка. Он вполне настойчиво старался, через силу. Душа его желала отделиться от тела, хоть и неосознанно… Просто, он хотел сдохнуть, наконец. Разум протестовал на автономном своем уровне - блокировал условиями физиологического тела проникновение туда смерти…

На тяжкий грех самоубийства противоестественным способом у него силы духа не хватало и в помине, поэтому последующие пять лет были прожиты в боли. С ней приходило осознание, заглушаемое ранее ежедневной водкой, беспощадная память прокручивала картины жизни с какой-то повышенной, чрезмерной яркостью – как в определенных приемах кинематографа. И к этому он тоже привык – жить с этой болью и этой памятью. Постепенно, издалека в нем зарождалось желание что-то сделать такое, чтобы исправить, искупить то, что уже давно свершилось и давно забыто всеми остальными…

И вот – этот визит незнакомца… И вот оно… Плацкартный вагон «Москва-Санкт-Петербург» нещадно бил его жесткой лавкой, усиливая внутреннюю инфернальную долбежку тела от тонких участков. И эта боль уже не та, что была – она гораздо сильнее, гораздо беспощаднее. Поскольку теперь уже на ставке – все сущее. На карте стоит последний глоток воздуха. Но, при том, робким лучом света вползает что-то новое, давно забытое. Даже не то что забытое, а вообще НОВОЕ, поскольку за все свои шестьдесят без малого лет этот человек не оказывался в таком положении, в таком холоде перемен смысла существования…

 

Его удивило, что перед шелестом открываемого замка не раздалось вопроса «Кто там?». За последние десятилетия в России такое уже сложно было себе представить.

Дверь открыла молодая женщина…

Встречаются такие дамы, при взгляде на которых возникает мысль об их аномальной легкости, что, собственно, так и есть. К тому же возникает какой-то физический позыв оторвать такую от земли, закружить, подбросить в воздух, поймать. Трудно предположить, реально ли эта женщина имеет полые кости, как птица, или же эта самая невесомость тела проистекает от всякой прочей внутренней легкости – действий, характера и прочая… Именно такая женщина открыла ему дверь.

Молодая… Нет, вернее, неопределенного возраста – на вид «от тридцати». На большую цифру могли намекать лиши ярко выраженные черты лица, выдающие трепетную чувственность и тонкость всего-всего. И сама она – тонкая, с телом девочки-студентки. Обтягивающие лосины и молодежный «топик» только усиляли ощущение той самой невесомости хозяйки квартиры. «Хозяюшки» или «маленькой хозяйки» - хочется выразиться при встрече с такой особой женского пола. Женщина смущенно улыбалась, как бы стыдясь экспромтного вида прихожей, при этом выражая смесь удивления и интереса к нежданному гостю.

Мужчине казалось, что он сейчас упадет, не сдюжит этой встречи. Казалось, что кома или общий паралич так и не позволит ему задать тот единственный, оставшийся в его жизни вопрос, за ответом на который он сюда и приехал – первый раз за десяти- уже, наверное, ..летие выползши из своей трехкомнатной не чистой конуры. И что симпатичная эта незнакомка (пока еще незнакомка) так и не узнает, кто он и зачем приехал в Петербург. Просто сдаст его в надежные руки медицины «для неопознанных»… А она продолжала улыбаться в ожидании слов от гостя. Уперлась рукой в талию, что подчеркнуло эротичную аккуратность обнаженного топиком тела. Густые в серых завитках воздушные волосы обрамляли благородное лицо с глубочайшими, выразительными глазищами .

- …Я… я… правильно попал… - заблеял, наконец, посетитель. И снова молчание.

- Ну… мужчина! – шутливо отвечала Ольга, - мне пока трудно ответить на ваш вопрос. Вообще, да, правильно! – она мило хихикнула. – Если к нам - это всегда правильно!

- Это… квартира Шокальских? – решился, наконец, пришелец

- Собственно, да! Проходите, что встали-то, как не свой!

- Мне… мне… - он был, как сильно пьяный, когда у языка нет сил произнести слово – мне… сказали… Что у меня есть внук! – наконец выпалил он и едва не потерял сознание от страха и внутренней, обострившейся как никогда, душевной боли.

 

Щебечущие на заднем сидении сын с «его лучшей подругой» Миланой позволяли Елене предаться своим мыслям на полную катушку, не отвлекали от потоков нахлынувших в процессе текущих событий, воспоминаний. Да! «Любовь – наивысшее достояние варваров.» И Валькирия, не удержавшая обережный круг над избранным… А если не над избранным? Хотя, по правде вещей, если ты хотя бы в один короткий момент «избираешь» человека, впускаешь к себе, приоткрыв створку непознанного взаимодействия душ, то это тоже «избрание».

Теперь уже два факта ее, вроде как, «неудержания». Нас наказывают с силой, равно пропорциональной тем требованиям, что мы к себе предъявляем. САМУЮ страшную боль, САМЫЕ лютые испытания Бог дает САМЫМ любимым.

Тот человек восемь лет назад бросился в нее, как в единственный источник продолжения своей жизни… Потому, собственно, так «удачно» и ПРОДОЛЖИЛ ее в сыне. Для него она стала тогда единственным монолитом, удерживающим в этом мире. И легкомыслие той юной девочки, вполне вероятно, и могло быть причиной ухода человека. ОТКУДА ухода? Доселе это неведомо абсолютно никому. Но это она, она! – рубилось в груди горящее сердце, - это ОНА позволила ему уйти… Не по Экзюпери повела себя, не взяла ответа за тех, кого приручила.

Понятное дело, смерти, как небытия НЕТ, но это не умаляет таинства ухода из одного слоя реального мира в другой. Не снижает значимость, трагичность этого момента...

«…И вот, когда беда покажет глаз совиный,

И безнадежный мрак покроет все вокруг…

Когда приспустят флаг в порту до половины,

Останется одно – последнее – «А ВДРУГ!!!»

Песенные строки этого хорошего авторского дуэта вдруг затрясли ее не по-детски. Обнаженные нервы резал и резал безжалостный текст. «А ВДРУГ он в Санта-Крус… за ромом завернул… А ВДРУГ случился штиль… иль, может, … ветер встречный!» И нечеловеческая, невыносимая резь в глазах и в сердце… «Но ВДРУГ – не утонул…»

Влажная пелена перед глазами выплеснулась внезапно. Да так, что «шведочку», несшуюся по свободной трассе на пределе – иначе эта машинка ездить не умела – резко качнуло, и с заднего сидения послышалось веселое «Мам-Лен- ты чего!!!».

Теперь еще Виталик… В ушах набатом бил разговор с Сибиряком, каждая фраза и интонация голоса помнилась сверхтщательно.

- Лен, нельзя тебе! Это ж менты!

- Нуда, ну да, конечно, - весело тогда она говорила, - Тебе все самое лакомое… А мне ты предложишь с пенсионерами, что ли, развлекаться?

- Виталик-то в больнице сейчас.

- КТООО!!!!!!???

Виталик… Милый, светлый ее мальчик…

Уже по сотому кругу ада проносилась жажда конкретного деяния. Это с какой же скоростью «шведочка» понесется затем обратно в Питер. Два месяца – многовато, за месяц они с Миланой уложатся, поймут, найдут, нагуляются, в конце концов. И затем… «За каждую ЕГО царапину, за каждый ЕГО синяк…» И так далее. Он давно хочет ее, и он ее получит. И так получит, что лучше бы не рождался на свет. Лучше бы загремел в свою ментовскую зону по полной программе, без оправдательных приговоров или условных судимостей… До ее приезда. Ей-богу, лучше уж пусть сел бы… Может, к его выходу она и успокоится трошки…. Может, и он тогда целее будет…

Виталик Мережко, милый ее рыцарь, светлый ребенок. Пострадал за нее… Во имя ее, ради нее. ЧЕРТ! Опять пелена перед глазами. Надо бы сбавить скорость, чтоб ее, так-растак…

Конечно, это он сам напросился. Володька не послал бы его на это. Наверное, даже был конфликт между ними.

Он называл себя «русским националистом», «славянофилом». Хотя на самом деле – какой это националист! Просто влюбленный в свой народ и страну юноша. Ему и двадцати то еще не было! («Ты, тварь! Что ты говоришь-то в прошедшем времени, с…! «Не было»!!! Нет! Еще будет! И двадцать, и тридцать, и сто тридцать! И не с тобой будет, тварь!!! Тебе больше и близко не подойти!!!» - вопила в бешенстве душа).

Как он красиво ухаживал. Какие букеты тогда приносил – не скупился. Огромную радость ему доставляло катать ее на своем мотоцикле, «байке». «Моя фирма носит имя моего хобби!» - заявлял Виталик. С каким экстримом они, помнится, гоняли по ночному Питеру

С какой молодой, всепоглощающей страстью этот мальчик был в нее влюблен. Как прекрасно, как самозабвенно умел он ласкать женщину… И она, «старая развратница», до всего его допускала, все позволяла, с превеликой радостью. Сама подпитываясь «детской», безудержной сексуальной энергией.

«Аленка! Так клево, что мы тебя «крышуем» - залихватски, с подростковым пафосом, говорил он, - я даже хочу, чтоб на тебя наехали, чтоб тебе что-то угрожало!» Елена в ответ лишь понимающе улыбалась. Ей, воинствующей амазонке, самой этого по жизни хотелось…

«О боже! Какая ты классная! Я о такой всю жизнь мечтал!!! - шептал он в моменты их горячей близости, - мне никого другого не надо!... НИКОГДА!!!» Тут уж она возражала «Никогда не говори НИКОГДА». Тьфу ты, умная дура…

Ребенок… «Рыжий, честный, влюбленный…» Солнышко мое…

Он, понятное дело, ревновал, он недолюбливал Димона, хоть и восхищался его творчеством, он понимал, что не единственный и не будет ей единственным…

«Вольво» несется по пустой трассе на встречу с первой, невольной жертвой. Та, что за рулем продолжает нервно мучиться от мыслей, сколько еще жертв, возможно, будет посеяно вокруг нее.

Опять она не удержала! Господи, сволочь ты, ну если бы хоть чуть поглубже восприняла этого мальчика, хоть более серьезно отнеслась к его чувствам. А ВДРУГ тогда и не пришлось бы ему так больно, когда он подставил свой борт в защиту чести тебя и твоего дела. «Аленка! Твое дело – это мое дело, помни это ВСЕГДА!!». А ВДРУГ!... Сказки, бабьи сказки. То, что Елена гонит от себя, «забивает интеллектом». И именно это сейчас рвется через слои всего навороченного за годы жизни. Да какие там, блин, годы! Сама еще девчонка глупая! Через тот панцирь, который так мастерски вскрывает Арсений. Ой-ой, только не это – вспомнила она тот «тренинг».

…Потом Виталик пришел как то к ней с огромной охапкой дорогущих цветов и со страданием в своем умном не по-возрасту взоре. «Лен! – сказал он тогда, - мы расстаемся. Я не могу, мне слишком больно быть с тобой. Я не могу тебя оседлать, поэтому ухожу. Только помни, я никого так не любил, ни о ком не мечтал до тебя и не буду мечтать дальше. Ты дала мне МЕНЯ. Спасибо! Мы с тобой – сила, мы еще послужим нашей стране!» - почему то добавил он в конце. Вот оно, «наивысшее достояние варваров»!

И бьет в висок «скворчонком», по незабываемому слову Окуджавы, и слезит глаза, и тупит бдительность «…за каждую царапину… за каждый синяк… за каждый волос его на голове… за каждый час, проведенный в больнице…» Это уже не пафос одержимой амазонки, это уже обязанность, ответственность за тех, кого приручила… Запоздало вспомнившаяся.

И это еще даже не начало, это еще не атака Москвы на… Да хрен его знает, НА ЧТО! Это еще просто тупая ментовская подстава, попытка решить скотские ихние вопросы. А уже жертвы.

А сколько людей, сколько мужчин, воинов – настоящих, прекрасных, она еще сплотила и связала вокруг себя… Не обходится без суккубы, хоть тресни. По законам физиологии не обходится, можно этого и не желать даже вовсе. И… Нет, об этом нельзя думать, «А ля гер ком а ля гер». Иначе разбабится окончательно.

 

Павел Кремов робко вошел в квартиру, когда Ольга молча отошла с прохода. Нельзя сказать, что ее не удивили слова гостя, но вечное спокойствие помогло, как и всегда, воспринять любое подобное. Только глазища увеличились и округлились…

- Ты… Вы о Стасе?- тихим голосом произнесла она

- Д-да.. Мне сказали,… кажется… что его так зовут… Моего сына звали Валентин! – при этих словах он как-то горестно схватился за лоб, как от приступа нехорошей памяти.

- Сейчас… Чаю сделаю… - продолжала тихо говорить Ольга. – Их сейчас нет… Уехали. Да вы проходите-проходите. Смелее! О, господи! – она слегка засуетилась, -Да, Валентин… Конечно! Меня Ольга зовут… Ольга Грушина, мать Ленки… О! Вы же даже не знаете, кто мать вашего внука-то!!!

- П-павел… Павел Кремов, - запоздало представился гость, - Ольга! Спасибо вам, что… что впустили!...

Тут в глазах женщины просквозило даже некое отрезвляющее возмущение.

- А как иначе?! – сразу голос ее приобрел нормальную громкость, - с лестницы тебя… вас, что ли, спустить??! Кстати, давайте на ты. У нас это настолько принято, что прям неудобно иначе как-то… Сейчас, Славка… муж скоро придет, пока чайку… Давайте… давай познакомимся-то.

Кремов робко, на краюшке стула, сидел на Ольгиной кухне, мелкими глотками поглощал остывший чай. Неожиданно все получилось! Эта Ольга Грушина не только впустила, не прогнала восвояси, чего он особенно боялся, поскольку мнил внутри себя верным решением вопроса, но еще оказалась и радушной хозяйкой… и просто несказанно привлекательной, какой-то необычайной женщиной.

- Мне сорок три, - скромно улыбнулась она, видя его удивленный взгляд, когда проскользнуло слово «бабушка», - Так что не такая уж и девочка. Не пугайся, Славка гораздо старше, твой ровесник где-то... – весело добавила.

- Ольга, расскажите мне про сына1 – глупо как-то спросил Павел. У него не получалось перейти с этой женщиной на ТЫ - как он…

Ой! Милый!, - искренне засокрушалась Ольга, - да я ж не знаю- то ничего! Такую стерву вырастила, разве расскажет мне чего такое!

При последних словах женщина настолько мило, с любовью во взоре, сверкнула глазами, что смысл сразу стал ясен.

- Бережет Ленка мать. Не погружает меня в свои переживания-то. Папина дочь. Это у них там – поля, горы, и все прочее. «Золото, бриллианты», - хихикнула она далее, - вот там-то, на золотой лихорадке, все и случилось. Станислав расскажет тебе, скоро уже, попей чаю… Вы курите? – Кремов отрицательно помотал головой, - Черт! Вот первый раз за неделю возжелала отравиться, и опять облом…

- Эх, мужик, приехать бы тебе на месяцок-другой позже, - продолжала говорить Грушина, - Еленка как раз туда отправилась… Ну, где Валентин-то твой… И с такой подругой… Подружищей! Эти две лохматые что угодно и кого угодно из-под земли доста… - тут она осеклась, внезапно поняв, как ее простые слова могут прозвучать для Павла.

От нее исходило мягкое, уверенное спокойствие и доброжелательность, дружелюбие. Павел начал даже оттаивать, успокаиваться. Завернулось все, как в добром, хорошем сне. Спокойная, женская, хозяйская мощь бесспорно властвовала в этой квартире. Сама хозяйка сразу поняла, что в первую очередь нужно этому человеку, какого состояния от него сейчас можно ожидать, и направила всю себя на обеспечение теплового потока, на успокоение его. Принеся в жертву свою «обаятельную стервозность», бывшую ее неотъемлемым имиджем.

- Представляешь, Павел, - быстро перевела разговор на другую тему, - я вот всегда, с детства, мечтала узнать, что у кого-то жива еще прапрабабка! И вот эта самая «прапра», первая мною встреченная, оказалась у нас в семье, моя бабушка! У твоего внука есть прапрабабушка! И живет она себе на НЕве, и долго еще будет жить…

- На НевЕ, ты хотела сказать?

- Да нет, на НЕве, как раз… на Ладожском, то бишь. Пресноводное море НЕво. – при улыбке ее в глазищах читался трепет, милая беспомощность, свойственная хрупким девочкам. В связи с остальным обликом Ольги этот блеск глаз выдавал женщину высокого полета, сочетающую внутри себя… все, что желают получить мужчины от такой жены. И чувственность, и страсть, и ум, и силу, нежность, непредсказуемость. ВСЕ!

- Дочура меня опередила… - продолжала она, - я ее в девятнадцать выбросила в этот жестокий мир, а она на два года раньше умудрилась. Такие у нас тетки в роду, вот и жива еще прапра… Эй! – она резко посмотрела на часы, - чегой-то мы сидим! Славка вот-вот явится, ну-ка, мужик, за пузырем, быро! Под домом точка…

- Мне… мне… нельзя! – завозражал Кремов

- Че нельзя? Как нельзя?! – Ольга забегала. – Ну-ка, показывай, где зашит, ща зубами откушу самолично!!!

- Да нет, Ольга… Организм не принимает… По здоровью.

- А-а-а! Да это семечки. Подвинется твой организм. – Павел уже сам начал обуваться, - У меня не забухаете, все чинно будет. Мужа спроси. ГОНИ БЫРО!!!

Павел Кремов, как маленький пацан, готов был уже выполнить все, что прикажет хозяйка. Себя он точно не узнавал, хоть провел с этой женщиной какой-то час всего.

- Чего брать-то? Ноль-пять?

- «Ноль-пять» - гнусаво передразнила Ольга, - Ноль семь! Две!! Радость у нас, у Стаса дед нашелся!!!